Библиотека » Психоанализ, психоаналитическая и психодинамическая психотерапия » Шпиц Психоанализ раннего детского возраста

Автор книги: Шпиц

Книга: Шпиц Психоанализ раннего детского возраста

Дополнительная информация:
Издательство:
ISBN:
Купить Книгу

Шпиц - Шпиц Психоанализ раннего детского возраста читать книгу онлайн

P. Шпиц

Психоанализ раннего детского возраста

Университетская книга

Москва 2001

УДК 159.9 ББК 88 Ш83

Данное издание выпущено в рамках программы

Центрально-Европейского Университета «Translation Project»

при поддержке Центра по развитию издательской деятельности

(OSI - Budapest)

и Института «Открытое общество. Фонд содействия» (OSIAF- Moscow)

Научный редактор A.M. Боковиков Перевод А. М. Боковикова, В. В. Старовойтова

Издание подготовлено при содействии московского Центра консультирования и психотерапии

Шпиц P.A.

Ш 83 Психоанализ раннего детского возраста. - М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2001. - 159 с.

ISBN 5-9292-0025-4 (ПЕР СЭ)

ISBN 5-323-00002-3 (Университетская книга)

Вошедшие в эту книгу две работы Рене Шпица, одного из основоположников и наиболее ярких представителей генетического направления в психоанализе, посвящены изучению ранних механизмов становления детской психики. С психоаналитических позиций, опираясь при этом на современные достижения этологии, эмбриологии, детской психологии и медицины, автор рассматривает онтогенез социальных отношений ребенка, развитие его мышления и формирование общих представлений. Особое внимание уделяется начальной стадии семантической и вербальной коммуникации ребенка и возникновению семантического жеста «нет» - первого целенаправленного акта человеческой коммуникации.

Книга адресована в первую очередь детским психологам и психоаналитикам, а также широкому кругу читателей, интересующихся современными направлениями в психологии и в психоанализе.

ISBN 5-9292-0025-4 оформление, 2001

ISBN 5-323-00002-3 © «Университетская книга, 2001

«Нет» и «да'

раз питии De

человеческой коммуникации

Моей жене посвящается

Предисловие

Это работа в серии исследований онтогенетических начал человека - процессов, благодаря которым особи человеческого рода достигают статуса человека. Она посвящена исследованию начальной стадии семантической и вербальной коммуникации, истокам мыслительных процессов и формирования общих представлений. В предыдущих работах рассматривались онтогенез восприятия («Первичная полость»), онтогенез социальных отношений («Реакция улыбки»), становление объектных отношений («Развитие первых объектных отношений»), ранние стадии сексуальности («Аутоэротизм»), а также развитие и дифференциация влечений и аффектов («Тревожность в младенческом возрасте» и «Агрессия: ее роль в установлении объектных отношений»).

В данной работе мы продвигаемся в наших исследованиях на шаг дальше, во второй год жизни младенца. Нашей конечной целью является объединение этих проведенных друг за другом исследований и тех, что мы планируем осуществить в будущем, в общую картину, в которой онтогенез Эго, становление и формирование объектных отношений, появление и упрочение структуры личности и конечное достижение социальных отношений будут представлены с психоаналитических позиций. Возможность продолжить настоящее исследование была предоставлена автору благодаря щедрому радушию доктора Герберта Гэскилла. В качестве руководителя отделения психиатрии Медицинского центра университета Колорадо он великодушно предоставил нам возможность использовать ресурсы своего отделения для продолжения наших исследований.

Отправная точка данного исследования может показаться тривиальной и малозначительной, если рассматривать ее в свете фундаментальных проблем психозов и неврозов, с которыми обычно имеет дело психоанализ. Она также не представляется важной, если мы мыслим в терминах проблем организации, структуры и функции человеческой психики. Однако, я полагаю, ответ на большинство этих проблем был дан, или по крайней мере в общих чертах намечен, Фрейдом. Тем не менее в этих общих схемах остается немало деталей, нуждающихся в исследовании. Нашей нынешней целью является применение к таким деталям инструментов, которыми снабдил нас Фрейд.

Соответственно, в наших исследованиях мы скрупулезно изучали тот или иной из строительных блоков, на которых покоятся идеи Фрейда; вто же время мы стремились держать в поле зрения место и функцию каждого из этих олоков в рамках основной идеи.

Именно в этом контексте мы представляем данное исследование. Именно в

сонтексте мы считаем оправданным скрупулезное изучение раннего пеня младенца. И, наконец, именно в этом контексте мы попытались ить наши утверждения в теоретические рамки метапсихологичеа· ою да, с одной стороны, и структурного подхода - с другой.

хочу выразить свою признательность доктору Бертраму Д. Левину, чье ттельное обсуждение некоторых моих идей побудило меня к более тша-зму их исследованию. В процессе этого то, что первоначально являлось * небольшой статьей об одном-двух открытиях, переросло в данную мо-фию. Поставленные им вопросы побудили меня искать ответы в самых ч дисциплинах, таких, как эмбриология, нейрофизиология, этология. 1Я патология и т.д. Каждая из них давала ответы, которые могли быть син-)ваны с моими открытиями и, кроме того, оказались богаты новыми иде-Сонечным результатом такого синтеза является данная монография. :очу также поблагодарить доктора Джорджа Энджела и доктора Франца Райх-из Рочестера за их великодушное позволение наблюдать случай Моники, а использовать как мои собственные наблюдения, так и их материал, крайне признателен мистеру Джеффри Коблинеру за его неизменную нность и помощь в поиске и составлении библиографических источни-спользованных в данной работе, а также за его критическую помощь в четкой и точной формулировке разрабатываемых здесь понятий, опре-ий и утверждений.

выражаю особую благодарность мисс Лотти М. Маури, редактору изда-чва International Universities Press, за указания на оплошности при изло-1 представленных идей, за ее предложения, позволившие сделать руко-;балансированной и последовательной, и за ее бескорыстную помощь в о со мной над рукописью с этих позиций. Кроме того, она подготовила чель и тем самым значительно повысила ценность данной работы - с адачей столь компетентно мог справиться только тот, кто обладает ака-еским знанием психоаналитической литературы.

-ie могу закончить список моих благодарностей, не вернувшись еще раз иду. Его работа не только стимулировала идеи, на которых основана я монография, - саму мотивацию, с которой я приступил к этой зада-жно найти в замечании, содержащемся в его статье «Об обратном смысле ч слов»: «Мы лучше поймем язык сновидений и нам будет проще его эдить, если мы больше узнаем о развитии речи».

заключение я позволю себе упомянуть личную мотивацию: эта работа те появилась в виде наброска небольшой статьи, которая должна была федставлена в связи с празднованием столетнего юбилея Фрейда. В ней ровалось исследовать, каким образом фрейдовские идеи об отрицании, занные тридцать лет назад, можно было бы применить к непосредствен-1аблюдению над младенцами. Однако внутренняя логика идей увела это ювание далеко за пределы моих скромных начинаний. Тем не менее на-ие сохранилось: автор по-прежнему считает его своим - пусть и запоз-i - вкладом в празднование столетнего юбилея Фрейда.

Денвер, 1957 Р. А. Ш.

Пры анализе мы никогда не обнаруживаем «нет» в бессознательном...

Фрейд (1925)

1. Введение

Психоанализ как метод исследования использует в качестве своего инструмента коммуникацию, как вербальную, так и невербальную. Этот факт настолько банален, что вряд ли когда-либо открыто упоминался. Удивительно, как мало работ о коммуникации опубликовано психоаналитиками1 и насколько разрозненны немногочисленные книги и статьи, посвященные этой теме (Kris, Speier, et al., 1944; Kasanin, 1944; Rapaport, 1951; Meerloo, 1952; Mittelmann, 1954; Loewenstein, 1956). Разбросанные в литературе положения большей частью касаются вербальной коммуникации. Первым, кто опубликовал объемную работу о значении изменения позы тела во время аналитического лечения, был Феликс Дойч (1948, 1948, 1952).

Что касается онтогенеза вербальной и невербальной коммуникации, единственными статьями поданной проблеме, попавшими в поле моего зрения, явились статьи Хуг-Хельмут (1919, 1921), Шпильрейн (1922), Куловеси(1939), Шугара (1941), Кристоффеля (1950) и Грин-сона(1954).

Самое раннее упоминание данного предмета встречается у Хуг-Хельмут. В ее утверждениях, даже в большей степени, чем в утверждениях Шпильрейн, инфантильному оральному поведению приписываются значения, которые имеет поведение взрослых; эти утверждения либо не подкрепляются наблюдением, либо являются огульными обобщениями для всех младенцев, сделанными на основе единственного изученного случая. Утверждения Куловеси в небольшой статье в равной мере неубедительны и мало чем способствуют нашему пониманию данного вопроса.

1 Мы будем называть коммуникацией любое заметное изменение поведения, намеренное или ненамеренное, направленное или ненаправленное, с помощью которого один человек или несколько людей могут оказывать влияние на восприятие, чувства, эмоции, мысли или действия одного или нескольких человек, независимо оттого, является ли это воздействие умышленным или нет.

В отличие от этих работ статья Кристоффеля, посвященная эмб-энальному и раннему детскому поведению, хотя она и не основана личных исследованиях, изобилует данными наблюдения и сооб-ниями, почерпнутыми из современной и более ранней литерату-, Остается только сожалеть, что она не была доведена до конца и проработана более полно.

Очевидно, что психоаналитикам, которые имеют дело главным об-

зом с вербальными сообщениями взрослого человека, придется пред-

инять более систематическое исследование самых ранних, архаичес-

х форм коммуникации в младенческом возрасте, если они хотят

'Ийти к пониманию взрослой коммуникации, с одной стороны, и ос-

»в процесса мышления - с другой. В свете того факта, что акцент по-

оянно делается на генетических аспектах психоанализа, удивитель-

>, что подобное исследование не было предпринято давным-давно.

Это тем более удивительно, что Фрейд, как мы видим, не только

четливо понимал это с самого начала, но и вполне явно об этом

ворил. Было бы полезно продолжить исследование многочислен-

>тх форм, в которых он описал связи между вербальной функцией

мыслительными процессами. Что касается невербальных прояв-

;ний, то имеет смысл вернуться к разъясняющей самой ранней

ормулировке Фрейда в «Проекте научной психологии» (1895а).

jecb, говоря о попытке разрядить импульс, высвобождаемый по

оторным путям, он утверждает, что первый путь, которым следует

мпульс, ведет к внутреннему изменению (например, эмоциональ-

ая экспрессия, пронзительный крик или сосудистая иннервация).

алее он говорит, что такая разрядка сама по себе не может привес-

є к ослаблению напряжения. Ослабление напряжения может быть

эстигнуто лишь через действие, ведущее к изменению во внешнем

ире; такое действие человеческий организм не способен произве-

ги на ранних стадиях своего развития. Поэтому для облегчения сво-

го состояния ребенку необходимо заручиться посторонней поддер-

:кой, например, через крик о помощи. И он утверждает: «Этот путь

азрядки приобретает, таким образом, крайне важную вторичную

)ункцию - функцию обеспечения понимания1 с другими людьми,

первоначальная беспомощность человеческих существ является.

ледовательно, первичным источником всех моральных мотивов».

Это важное утверждение было высказано в 1895 голу. Оно содер-

сит все принципиально необходимые мысли для понимания истоков

оммуникации. В нем за этим наиболее ранним процессом четко зак-

»епляются две функции: с субъективной точки зрения новорожден-

юго эта «коммуникация» представляет собой лишь процесс разряд-

:и. Однако этот процесс разрядки, который с позиции младенца

шляется выражением его внутреннего состояния, воспринимается

В оригинале на немецком Фрейд (1895) использовал термин l-'erxtundigiuig, кото->ьш р данном контексте относится в первую очередь к коммуникации.

матерью как призыв к ее помощи. Она будет реагировать на него и устранять напряжение у младенца (например, кормя его, когда он голоден). Тем самым ненаправленный процесс разрядки у младенца достигает результата благодаря посторонней помощи. Таким образом, этот постоянно повторяющийся цикл представляет собой начальную стадию коммуникации и объектных отношений.

Сама по себе попытка младенца достичь непосредственной моторной разрядки напряжения является безуспешной, однако в качестве побочного ее продукта развивается вторичная функция этого же процесса. Фрейд обсуждает это в следующей главе указанной монографии.

Установление этой вторичной функции разрядки, а именно направленной коммуникации у младенца, относится к более поздней стадии развития. Предпосылкой этого является то, что у младенца уже развились восприятие и память, и поэтому он может связать слуховое восприятие собственного крика со следами памяти о редукции напряжения, которая наступает вслед за этим благодаря окружению. Хотя здесь и можно уже говорить о более продвинутом цикле в психическом развитии ребенка, это пока еще всего лишь ранний предвестник вербальной коммуникации. В течение многих месяцев коммуникация младенца будет происходить на этом архаическом уровне, пока из нее не возникнет вербальная коммуникация.

В данной работе мы собираемся исследовать довербальную коммуникацию. То есть мы будем исследовать феномены, происходящие задолго до использования слов и уж тем более задолго до овладения собственно речью.

Если мы попытаемся перечислить последовательные этапы в процессе обретения вербальной коммуникации, это послужит прояснению наших концептов. Первым из этих этапов является непосредственная разрядка напряжения у новорожденного. Этот этап я обсуждал в статье «Первичная полость» ( 1955а). На следующем этапе развития младенца приобретается вторичная функция этого процесса разрядки; младенец, у которого развились функции восприятия и памяти, связывает собственный крик с устранением напряжения, которое обеспечивает окружение. В терминах теории речи Карла Бюлера {1934), где он выделяет в общем феномене речи три функции, а именно выражение, обращение и описание, вышеописанный первый этап представляет собой выражение, а второй этап- обращение. Бюлер намеренно ограничил свой подход описательной функцией речи.

В фокусе нашего интереса будет находиться феномен, который нельзя классифицировать в терминах трех категорий Бюлера. Тем не менее хронологически он совпадает с развертыванием и достижением второго этапа. Этот феномен представляет собой начало интенцио-нальной коммуникации.

Но даже это утверждение требует уточнения. Как правило, термин «коммуникация» понимается неверно, поскольку предполагается, что он имеет отношение только к произвольно направленному взаимному

>бмену сигналами. Однако знаки процессов, происходящих в суше-твах. которые вообще не имеют намерения вступать в коммуникацию, акже являются формой коммуникации. Примером этому может слу-сить устройство, с помощью которого в недавнем прошлом изучалась :оммуникация, а именно телефон. Когда звонит телефон, тем самым юдается интенциональный сигнал, сообщающий нам, что в данный юмент следует ожидать коммуникацию по телефону. Но когда мы шходимся рядом с телефоном и слышим низкий гудящий звук, то по-шмаем, что трубка не лежит на рычаге. Все, что мы слышим, - это удок, который мы используем как индикатор, информирующий нас о состоянии телефона; но это не является направленной на нас интен-щональной коммуникацией. Разновидность коммуникации, которую /ш будем исследовать у младенца, имеет ту же природу, что и гудок 'елефона - во всяком случае та ее часть, которая послужит отправной ј4КПЗ данного исследования. Эта коммуникация проявляется посредством определенных изменений в общем поведении младенца, имею-цих в основном временный характер. Эти изменения не совершаются : целью сообщить нам о чем-либо; тем не менее они говорят нам нечто ) том, что происходит с младенцем. Они центрированы на себе подоб-io языку животных. Биренс де Хаан (1929) предложил прекрасную формулировку для разграничения языка животных и человеческой эечи, определив речь животных как эгоцентрическую1, а человеческую эечь как аллоцентрическую. Коммуникация, которую мы исследуем у младенца, является эгоцентрической, поскольку она представляет со-5ой феномен разрядки, ненаправленный и неинтенциональный, возникающий в ответ на внутренние процессы. Даже когда такая разрядка наступает в результате внешней стимуляции, она не является ответом -m стимул как таковой. Скорее она является результатом процессов, которые вызывает у младенца стимул. Таким образом, даже когда новорожденный отвечает на стимул, этот ответ является лишь индикато-зом процессов, происходящих внутри него.

Я хочу подчеркнуть, что поведение новорожденного можно рас-:матривать как коммуникацию лишь в значении индикатора; но поскольку новорожденный своим поведением что-то нам сообщает, мы можем использовать это поведение в качестве отправной точки нашего исследования.

Однако не следует забывать, что коммуникация по типу индикатора имеет место не только у нормального, здорового младенца, но и в случаях патологии. Более того, в этих случаях мы склонны уделять особое внимание таким коммуникациям; именно в таких состояниях индика-

1 Использование де Хааном термина «эгоцентрический» не связано с психоаналитическим значением понятия «Эго». Эгоцентрический означает для де Хаана «центрированный на субъекте». Называя речь животных эгоцентрической, де Хаан имеет в виду, что она не адресована другому животному, а является выражением внутренних процессов. То же самое относится к новорожденному, у которого Эго не существует.

гор воспринимается каждым как симптом того, что происходит с младенцем. Таким образом, коммуникации, встречающиеся при патологических процессах, свидетельствуют о том, что все проявления в этом раннем возрасте суть индикаторы как патологических, так и нормальных процессов, происходящих внутри субъекта. Как и во многих других случаях психоаналитического исследования, основываясь на патологии, мы можем сделать вывод о том, что относится к норме. Поэтому мы должны будем включить в наш подход также тщательное исследование проявлений жизнедеятельности младенца в состояниях патологии.

2. Паперн поведения у детей, подвергшихся депривации

Среди наблюдений, которые я провел над маленькими детьми, страдающими синдромом госпитализма (Spitz, 1945a), можно отметить особого рода поведение, которое проявляется после того, как дети на долгое время лишаются эмоциональных контактов. После кормления грудью в среднем в течение первых трех месяцев младенцы (в общей сложности девяносто один ребенок) были затем разлучены с матерями на период от шести месяцев до года. Соответственно, их возраст составлял от девяти месяцев до полутора лет. Когда я или кто-нибудь другой к ним приближался (за исключением нянек, подходивших к ним с едой во время кормления), многие из этих детей поворачивали свои головы вокруг саггитальной оси позвоночника. Это поведение, во многом напоминающее знакомый паттерн покачивания головой взрослого человека, у которого он означает «нет», продолжалось до тех пор, пока незнакомец находился перед ними. Когда их не беспокоили и оставляли одних, эти дети вели себя спокойно. Обычно они лежали на спине; в активном состоянии обычно они совершали странные движения пальцами. Они подолгу, иногда часами, следили за движениями своих пальцев. В одном случае наблюдалось вращение головой, отчасти напоминающее колебательный спазм (spasmus nutans). Битья головой не наблюдалось. Они могли ухватиться за свою одежду, и, как при навязчивом хватании, были неспособны ослабить хватку, тянули за одежду, совершая причудливые волнообразные движения. В состоянии повышенной активности они, кроме того, поднимали ноги, хватаясь за носки или пальцы ног. Этими немногочисленными видами деятельности и ограничивается поведение детей, страдавших явлениями госпитализма. Подобного рода действия, если они вообще имели место, наблюдались на ранних стадиях депривации. Аутоэротических действий, включая сосание большого пальца, практически не было. На более поздних стадиях эти дети обычно впадали в летаргию, лежали без движения или звука и, словно в оцепенении, смотрели в пустое пространство. Приближение лю-

ого человека, за исключением нянь во время кормления, вызывало них явное неудовольствие.

Было вполне очевидно, что эти дети с возмущением реагировали

а беспокойство, доставляемое приближением любого человека. Точ-

о так же было очевидно, что такое приближение, попытка вступить с

ими в контакт, тре'бовало от них отказаться от своей летаргии и вос-

:ользоваться энергией, которой им недоставало, чтобы отреагировать

[а восприятие и приближение любого человека. Чем дольше продол-

салась депривация, тем более ослабленной оказывалась убывающая

нергия и тем более непосредственным был отказ от контактов. Этот

»тказ имел один постоянный элемент: вращение головы вокруг сагит-

альной оси. На ранних стадиях он мог сопровождаться криком, осо-

»енно если наблюдатель не уходил. На более поздних стадиях крик,

:ак правило, переходил в тонкое завывание и начинался сразу при

фиближении, сопровождаясь вращением головой; на самых поздних

тадиях завывание сменялось хныканьем.

Вокализация, сопровождавшая эту активность, на всех стадиях оз-шчала неудовольствие. Далее мы будем говорить о таком поведении, троявляющемся в покачивании головой, как о «цефалогирических дви-кениях»1, используя термин, заимствованный у Тилни и Касамайора 1924). Учитывая качество неудовольствия, присущее вокализации, связанной с этими движениями, мы будем квалифицировать их как «негативные цефалогирические движения», поскольку с психологической точки зрения наблюдателя они означают неудовольствие младенца.

3. Негативные цефалогирические движения

Негативные цефалогирические движения принципиально отличаются от того, что обычно называют вращением головой, с которым знакомы все, кто изучает младенцев. Отличие состоит в том, что вращение головой осуществляется спонтанно, независимо от присутствия или отсутствия другого человека, а не в ответ на внешний стимул. Оно относится к категории патологического поведения, классифицируемого как колебательный спазм.

Колебательный спазм впервые был описан в 1850 году Фабером; в литературе содержится немало крайне неудачных объяснений этого феномена, которыми здесь мы можем пренебречь. В последующих обсуждениях Раудниц (1897), Цапперт (1924), Финкельштейн (1938) и другие, описывая этот феномен, сходятся в том, что он более или менее независим от внешних стимулов. Более того, многие авторы объясняют его отсутствием стимуляции у младенцев, живущих в темных

1 Буквально: круговые движения головой (отгреч. kephale - голова и gyros - круг). - Прим, пер ев.

помещениях. Постепенно он стал рассматриваться как возникающий в силу неких внутренних причин; другими словами, различные авторы считают его проявлением спонтанной активности младенца.

Этим он резко отличается от негативных цефалогирических движений, которые, без сомнения, имеют характер интерперсональной реакции. Негативные цефалогирические движения не возникают, когда младенец находится в одиночестве, они возникают только тогда, когда к нему кто-нибудь приближается. Это не покачивание головой, вызванное нервными рефлексами, и не движение, служащее разрядке, подобное вращению или битью головой.

Негативные цефалогирические движения также достаточно отличаются от проявлений, означающих отказ от контакта, которые демонстрируют здоровые, нормальные дети во второй половине первого и в начале второго года жизни, встречаясь с незнакомыми людьми. Эти здоровые дети не вращают головой; они закрывают глаза, опускают голову или отворачиваются в сторону, они закрывают свое лицо юбкой или одеялом. Они могут раскачиваться. Но мы никогда не видели, чтобы вращением головы они сигнализировали об отказе от контакта подобно тому, как взрослый человек обычно обозначает несогласие.

Если негативные цефалогирические движения не являются нервным рефлексом и - в отличие от оказавшихся в депривации детей - не используются нормальным ребенком в сходных условиях и в сопоставимом возрасте, они тем не менее могут быть приобретенным социальным сигналом. В возрасте от восьми месяцев до года покачивание головой как знак несогласия и как социальный сигнал не описано применительно к нормальным детям; я также не встречал его в ходе собственных наблюдений. Как правило, обычный ребенок обучается понимать покачивание головой взрослого в знак несогласия или запрета в первые три месяца второго года жизни. Разумеется, мы встречали мно'гих развитых детей, которые понимают этот сигнал еще на первом году жизни, где-то между десятым и двенадцатым месяцами. Но в качестве намеренно подаваемого сигнала этот жест используется детьми позже, на втором году жизни.

В случае эмоционально депривированных детей, которых мы наблюдали, использование социального жеста на первом году жизни является еще менее вероятным, чем у нормального ребенка, ибо у них нет возможности ему обучиться. В лучшем случае они получали лишь малую толику из множества и разнообразия сигналов, предъявляемых детям, которые воспитываются в нормальных условиях и семьях. Нянек было настолько мало, что они едва успевали «поддерживать» бутылочку с соской во рту ребенка, а затем пеленать его в установленные часы. Не могло быть и речи о том, чтобы они предъявляли ребенку какой-либо социальный сигнал, будь то в форме запрета или разрешения. Они и не были мотивированы делать это, поскольку воспитывать этих детей нянек никак не поощряли.

Учитывая эти обстоятельства, мы выдвигаем гипотезу, что негативные цефалогирические движения, возможно, представляют собой осмыс-

пенное поведение с точки зрения особой личности, которая развивается у эмоционально депривированного младенца. Однако мы должны далее предположить, что, поскольку ребенок не усвоил их смысл из контактов с окружением посредством имитации, такое поведение, вероятно, связано с паттерном, существовавшим на более ранней стадии развития. Следовательно, мы должны приступить к исследованию того, не является ли это заранее сформированным паттерном поведения, и не могла ли ситуация, в которой он первоначально возник, полностью отличаться от ситуации, в которой мы наблюдаем поведение у депривированных детей.

4. Онтогенез цефалогирического поведения

В прошлом происхождение и преобразования паттернов поведения привлекали в основном внимание психологов. В последние годы они стали предметом исследования новой дисциплины - этологии. Среди психологов формулировка Карла Бюлера (1924), касающаяся организации поведения, является, пожалуй, наиболее четкой и убедительной1. Он утверждает, что поведение прогрессивно выделяется из беспорядочных дезорганизованных движений новорожденного благодаря закреплению специфически успешных движений2, с одной стороны, и одновременному устранению безуспешных движений - с другой. Специфические в отношении цели движения организуются затем в целенаправленный паттерн поведения3.

Это утверждение было исследовано Макгроу (1935), которая изучала паттерны поведения у младенца, их происхождение, развитие и изменчивость. Она отделила филогенетически сформированные паттерны от приобретенных в онтогенезе. В ходе развития от филогенетически сформированных паттернов приходится отказываться, поскольку они осуществляются в виде навязчивых рефлексоподобных действий и поэтому в дальнейшем мешают интенциональному поведению. Примером такого паттерна является функция хватания. При хватании исходный хватательный рефлекс берется под контроль воли благодаря способности к произвольной иннервации антагонистов мышц-сгибателей - это достигается к шестому месяцу жизни. С этого времени хватание становится все более целенаправленным, наделенным смыслом действием (Spitz, 1951).

1 Бюлер развил идею, выраженную также Тэном (1876): «По моему мнению, из огромного числа движений, подвергаемых постоянному испытанию, в результате постепенного отбора будут развиваться преднамеренные движения, имеющие цель и достигающие ее».

2 Специфически успешных с точки зрения удовлетворения потребности, намерения и цели.

3 Аналогичные концепции недавно были разработаны Сильвией Броди в ее книге «Паттерны материнской заботы» (1956).

В процессе развития паттерн поведения, который вначале представлял собой рефлекторное действие, берется рпжй контроль разума. То, что вначале было чисто нервным и мышечным, имеет теперь дополнительное измерение, психологическую функцию (Sherrington, 1906). Эта функция может быть снова утрачена при поражениях лобной доли, когда мы снова наблюдаем появление навязчивого хватания. Но как только нервные и мышечные движения оказываются под контролем психики, они начинают использоваться намеренно для достижения цели. Именно цель превращает движение в поведение и в действие, управляемое психикой.

Подобно целенаправленному хватанию негативное цефалогиричес-кое движение у эмоционально депривированных детей является произвольным. Перцептом, который его провоцирует, является попытка приближающегося человека установить контакт с ребенком. Мы можем предположить, что смыслом негативного цефалогирического движения является отказ от контакта, что подтверждается сопровождающей его вокализацией и сопутствующим выражением неудовольствия.

Однако нас не должно вводить в заблуждение фенотипическое сходство цефалогирических движений депривированного младенца с используемым нами жестом покачивания головой, который означает «нет». Впрочем, эти дети выражают отказ точно так же, как отказываемся мы, когда покачиваем головой. Но мы не можем, как показано нами ранее, приписать какое-либо понимай vie подобных семантических сигналов этим детям. Они используют движение, которое в качестве нервно-мышечного паттерна доступно младенцу с самого начала. Но, как мы отмечали выше, такие движения служат направленной ин-тенциональной коммуникации у детей, которые как минимум вдвое старше. На первом году жизни для выражения отказа от контакта ребенку более доступны другие заранее сформированные паттерны.

Избегание

В этих условиях наиболее вероятным заранее сформированным паттерном поведения является, пожалуй, реакция избегания. Уотсон ( 1924) относит эту реакцию, которую он называет бегством, к самому началу жизни. Он утверждает, что она является одним из трех основных паттернов поведения, которые наблюдаются у новорожденного1. Го, что он называет реакцией бегства, несомненно, можно наблюдать в форме движений избегания и отворачивания от того, что вызывает неудовольствие (хотя и в значительно более позднем возрасте, чем это утверждается Уотсоном), в конце первых шести недель жизни.

Однако тщательное наблюдение за негативными цефалогиричес-кими движениями убедительно показывает, что это не является пове-

! Мы не будем вдаваться з вопрос о том, опираются ли предположения Уотсона на факты и действительно ли все три постулированные им паттерны поведения, а именно бегство, борьбу и любовь, можно наблюдать у новорожденного.

избегания. Чтобы избежать стимуляции со стороны прибли-аюпкпося взрослого, гораздо более экономичными и эффективны-и мерами было бы отвернуться в сторону и не смотреть на него1. Од-ако эти депривированные младенцы не только не отворачиваются; апротин, они смотрят прямо на приближающегося человека и не от-одят от него взгляда. Поэтому мы можем предположить, что поведе-ие избегания не является заранее сформированным паттерном для егативного цефалогирического движения.

Однако избегающее поведение нельзя понять лишь в терминах на-[равленного, намеренного физического поведения в виде бегства или ггворачивания. Как психоаналитики мы знакомы с использованием [сихологических средств с целью избегания; фобия, например, может аменять бегство, а скотомизация или отказ - отворачивание.

Одним из таких методов психологического избегания, который мы встречаем как у взрослых, так и у детей, является регрессия. В частно-:ти, дети и младенцы, сталкиваясь с неудовольствием, могут прибегнуть к регрессивным паттернам поведения, не имеющим ничего об-него с внешним стимулом, который вызывает неудовольствие. Такое юведение не устраняет стимул и не ослабляет его; оно не всегда является осмысленным с точки зрения объективных факторов внешней :реды, образующих неприятную ситуацию. Но его смысл заключается в обеспечении разрядки напряжения или, по крайней мере, в редукции напряжения, вызываемого внешней ситуацией.

Сосание большого пальца фрустрированными детьми является хорошим примером такого регрессивного поведения. Оно не делает ничего, чтобы устранить фрустрацию, с которой сталкивается ребенок. Оно обеспечивает редукцию напряжения, вызванного фрустрацией, позволяя ребенку регрессировать к стадии, на которой любая фрустрация, равно как и любое удовлетворение, имеет оральную природу. Посредством такой регрессии сосущий палец ребенок предпринимает попытку достичь автономии от вызывающей неудовольствие окружающей среды, что, возможно, сопровождается галлюцинаторным удовлетворением. Это утверждение становится еще более правдоподобным, если мы посмотрим, как часто сосание большого пальца приводит к засыпанию, и, как можно предположить, к сновидению.

Учитывая тот факт, что негативное цефалогирическое движение не связано с колебательным спазмом, не сопоставимо с отказом от контакта у нормальных младенцев, не является ни приобретенным социальным сигналом, ни целенаправленным избеганием, я задал себе вопрос, не может ли оно быть регрессивным поведением, подобным сосанию большого пальца. Поэтому, чтобы найти возможный прото-

1 То, что этот вывод корректен, подтвердилось, когда благодаря любезности доктора Энджела и доктора Райхсмана я получил возможность понаблюдать за поведением младенца с врожденной атрезией пищевода и провести с ним некоторые эксперименты. Ниже мы представим некоторые дальнейшие наблюдения, сделанные в этом случае.

тип негативного цефалогирического движения, я исследовал паттерн поведения новорожденного. Я полагаю, что обнаружил такой прототип в «укореняющем» поведении новорожденного, который, когда его прикладывают к груди кормилицы, ищет сосок, совершает движения голо-вон, весьма напоминающие цефалогирические. Кроме того, изучение литературы показывает, что такое поведение можно обнаружить не только у младенца - оно, несомненно, имеет филогенетическую предпосылку, поскольку часто наблюдалось и описывалось у млекопитающих.

Укореняющее поведение

Укореняющее поведение привлекало внимание экспериментальных психологов, педиатров, неврологов и, позднее, этологов и психоаналитиков. В экспериментальных психологических описаниях, которые начинаются уже с дневника С. Пеписа (1667), последователями которого - если назвать лишь несколько имен - являются Дарвин ( 1873), Куссмауль ( 1859), Прейер ( 1893), Бернфельд ( 1925), Риппин и Хетцер ( 1930), Гезелл ( 1954), Пратт ( 1946) и многие другие, рассматриваются различные аспекты этого феномена, но нигде даже и близко не представлена вся совокупность его элементов.

Мне удалось выявить его основные характеристики в исследованиях новорожденных благодаря серии фильмов о поведении двадцати четырех младенцев, родившихся без применения анестезирующих средств, сразу после рождения и во время их первого кормления грудью1. Эти фильмы показывают, что прикосновение к околоротовой области (для краткости - к «рыльцу») младенца действует как стимул, приводящий в движение укореняющее поведение. Если мы касаемся околоротовой области пальцем, младенец поворачивает голову по направлению к стимулу и совершает хватательное движение ртом. Если же стимул заключается в прикосновении материнской груди к его лицу, младенец несколько раз с полуоткрытым ртом быстро вращает головой из стороны в сторону, пока его рот не встречается с соском, а губы не смыкаются вокруг него. В этот момент движение головы прекращается, и начинается сосание.

Поведенческий паттерн укоренения, несомненно, является врожденным, поскольку, как показывают мои фильмы, его можно обнаружить сразу после рождения, в первые минуты жизни младенца. С рефлексологической точки зрения я склонен высказать следующее предположение: рефлекс заключается в повороте головы по направлению к стимулу. Если этим стимулом является грудь и она касается

Недавно мое внимание привлек фильм «Развитие моторики в раннем детском возрасте» (Prechtl, 1955). созданный Прехтлем и Сильвией Климпфингер под руководством Конрада Лоренца в Институте исследования поведения им. Макса 11ланка. В нем во всех деталях прекрасно показывается такое поведение как у людей, так и у млекопитающих. Мы обратимся к этому фильму ниже, при обсуждении элементов двигательного паттерна.

левой щеки младенца, то движение влево происходит до тех пор, пока правая шека не начинает контактировать с грудью. В этой точке голова снова поворачивается назад и движется вправо, откуда исходит новый стимул. Эти чередующиеся стимуляции «рыльца» вызывают соответствующее поведение. Благодаря тому, что рот во время этих движений головой открыт, ему удается захватить сосок.

Рэнгелл (1954), основываясь, вероятно, на более ранних неврологических публикациях, говорит об этом как об ориентировочном поведении. Неврологи показали, что это поведение является врожденным, а не приобретенным в процессе научения. Оно присутствует не только при рождении, но, как показал Минковски (1922), имеется уже у трехмесячных эмбрионов. Наблюдения Минковски за поведением плода были продолжены Дэвенпортом Хукером (1939, 1952), который использовал самую точную технику и создал впечатляющие фильмы. Представляет особый интерес то, что первая рефлексогенная зона ограничена вначале областью носа и рта, но с самого начала включает в себя движения тела, среди них позные рефлексы Магнуса де Клейна (1912, 1924). Спустя несколько недель после первого появления оральных реакций на стимуляцию рыльца плод будет также реагировать на стимуляцию ладони сжатием своих пальцев. Раннее возникновение в жизни плода реакций рта и руки заслуживает внимания с точки зрения координации этих двух паттернов поведения на первом месяце жизни в процессе сосания. Психоаналитику такая координация рта и руки известна по работам Исаковера (1938) и Хоффера (1949, 1950). Я детально обсуждал ее роль в предыдущей публикации (1955а). Открытия Минковски поставили вопрос о том, на каком уровне церебральной интеграции становится доступным элементарное, обеспечивающее выживание поведение, связанное с принятием пищи, и какие факторы его обусловливают. Гампер (1926) в своем крайне информативном исследовании уродств, вызванных поражением среднего мозга, предоставил много информации по этому поводу. В своем обстоятельном обзоре литературы Гампер установил, что сосательное и глотательное поведение можно наблюдать у уродцев, у которых развитие мозга не вышло за уровень medulla oblongata. Наблюдавшийся Гампером случай был подробно зафиксирован на пленке и в протоколах, и со временем было проведено полное цитологическое исследование мозга.

Он четко различает две стадии укореняющего поведения, первую из которых он называет оральным ориентировочным рефлексом, тогда как вторая представляет собой захватывание стимула губами. Краткий обзор некоторых его открытий, сделанный в его собственных терминах, показывает, что асимметрическая (односторонняя) стимуляция околоротовой области приводит в действие оральный ориентировочный рефлекс (oraler Einstellautomatismus1). Он заключается в открытии рта и сопровождающемся хватательным движением вращении головой из

1 Оральный установочный автоматизм (нем.). - Прим. перев.

стороны в сторону в направлении стимула. Условие, управляющее действием пускового стимула, состоит в том, что стимуляция является односторонней, или, как говорит Гампер, асимметричной. Другими словами, стимул может лишь коснуться обозначенных зон, расположенных сбоку от верхней или нижней губы. Как только стимуляция становится симметрично центрированной, то есть касается одновременно верхней и нижней губы, ориентировочное вращение прекращается, губы смыкаются на стимуле и начинаются сосательные движения.

Я хочу подчеркнуть в этом описании элемент одновременной стимуляции верхней и нижней губы. Я полагаю, что одновременная стимуляция верхней и нижней губы представляет собой два дискретных стимула, которые в аддитивном процессе соединяются в то. что в этологии получило название - в терминах Тинбергена - Reizsiimmations-Phдnomen1, или «закон гетерогенной суммации» (1951 ). Примечательно также то, что Гампер называет этот процесс оральным хватанием и приравнивает его к хватанию или непроизвольному хватанию рукой. Как оральное хватание, так и хватание рукой имеют субкортикальную локализацию; то и другое можно обнаружить у новорожденных, у которых развитие мозга не вышло за уровень medulla oblongata.

Открытие то го, что укореняющее поведение является врожденным и проявляется уже на мезэнцефалическом уровне, побуждает нас искать аналогичное поведение у отличных от человека млекопитающих и лаже, возможно, у немлекопитающих. Литература по этологии предоставляет нам несколько хорошо документированных исследований такого поведения. У млекопитающих оно было описано при кормлении телят, кошек, собак, зайцев, кроликов, морских свинок и хомяков и сопоставлено с результатами таких же тщательных наблюдений за поведением младенца во время его кормления.

5. Отступление в филогенез

Прежде всего следует отметить, что инфрачеловеческие животные относятся к двум основным классам с принципиально различным поведением, связанным с кормлением. Этими классами являются класс альтрициалов (Nesthocker1} и класс прекоциалов (Nestflьchter'}4. Из определения этих двух классов следует, что человек, рождающийся

1 Феномен суммации раздражителей (нем.] - Прим, персе.

Гнездарь (птенец гнездовых птиц) (нем.) - Прим. перев.

Птенец выводковых птиц (нем.) - Прим. перев.

* Лльтрициал (от лат. бАЯЮч - кормилица) - зоологическое обозначение видов, детеныши которых появляются на свет незрелыми и беспомощными, а потому какое-то время после рождения нуждаются в кормлении и уходе; прекоциал (от лат. ргаесох, преждевременный) обозначает животных, детеныши которых к моменту рождения покрыты пухом и способны к самостоятельному передвижению.

эеспомощным и долгое время нуждающийся в кормлении, помощи й уходе, сравнительно незрелый при рождении (Bolk, 1926), с точки фения поведения относится к классу альтрипиалов\

К аналогиям, проводимым между поведением человека и поведением животных, которые принадлежат к классу прекоциалов (например, цып-денка в случае птиц и теленка или овцы в случае млекопитающих), следует относиться с большим скептицизмом. Мы должны быть осторожными даже при сравнении живых существ, которые отличаются друг от друга лишь уровнем своей психологической интеграции. В определенных пределах более допустимо сравнивать поведение человека и крысы, поскольку оба они являются альтргшиалами, чем сравнивать человека, альтрициа-ла, с цыпленком или теленком, прекоциалом (Spitz, 1955).

Последнее утверждение, однако, не следует истолковывать как обоснование, чтобы объяснять психологические процессы у человека с помощью поведения других альтрициалов.

Исследование поведения у отличных от человека животных может дать нам сведения лишь об эмбриологии поведения. Этот подход впервые был применен Конрадом Лоренцом ( 1950), который с его помощью сумел установить родство внешне отличающихся в морфологическом отношении видов и отсутствие родства у морфологически сходных видов. Если рассматривать с этих позиций, то человек оказывается намного ближе к аль-трициалам, чем к прекоциалам, как это будет видно в дальнейшем.

Это отличие не является абсолютным. Совершенно очевидно, что в адаптации прекоциала внешняя среда играет роль, фундаментально отличающуюся от той, которую она играет в адаптации альтрициала. Чтобы обеспечить свое выживание как особи (а также как вида), прекоии-альное животное должно располагать широким спектром врожденных, унаследованных паттернов поведения. Следовательно, обучение и влияние или изменения внешней среды будут играть относительно небольшую роль в адаптации прекоииальиой особи к окружению. Адаптация у прекоциала не является предметом онтогенеза, это - предмет филогенеза; адаптируется не особь, адаптивные изменения возникают у видов как результат филогенетических модификаций. В жертву этому приносится огромное число жизней.

Совершенно иначе обстоит дело с альтрициалами. В период беспомощности поведение, которое обеспечивает выживание, может быть приобретено путем обучения у кормящей и защищающей матери. По-

1 Это утверждение следует уточнить, упомянув по крайней мере одного из сторонников противоположной точки 'фения. Адольф Портманн (1051. 1956) считает человека прекопиалом. отклонившимся кальтршшальным паттернам. Более того, он называет человека законченной эволюционной формой и считает культуру нашей «второй природой». Эта концепция недалеко ушла от утверждения Гарт-манна, что человек снабжен специализированным органом адаптации, например Эго. Прежде всего на ГУТ\ независимую орган и за пню и вотюжена адаптация у человека, тогда как приспособление у животных опосредствуют инстинкты (Hartmann. 1939: а также Hartmann. Kris. L.oevvriTstem. 1946).

зтому, чтобы обеспечить выживание альтрициалов, требуется лишь сравнительно небольшое число врожденных паттернов поведения. Зашита в период вскармливания и беспомощности позволяет передавать индивидуальный опыт в процессе онтогенеза. Даже радикальные изменения внешней среды в процессе жизни особи не обязательно делают выживание невозможным. Адаптивные процессы в ходе онтогенеза обеспечиваются аутопластическими изменениями, осуществляемыми самой особью, с помощью которых она приспосабливается к таким изменениям. Это принципиально отличается от ригидности врожденных паттернов поведения у прекоциалов, о которой говорилось выше. Эти ригидные паттерны создают препятствие и фактически мешают адаптации в ходе онтогенеза. Поэтому у прекоциалов адаптация может произойти лишь в результате выживания приспособленных особей и гибели астрономического числа неприспособленных. В отличие от этого онтогенетическая адаптация альтрициалов является необычайно экономной. Принцип экономии материала и затрат энергии можно постулировать в качестве одного из ведущих принципов эволюции. Это особенно впечатляет, если сравнить механизм, лежащий в основе поведения парамеций, с механизмом поведения человека.

У парамеций поведение основано на действии, управляемом по принципу проб и ошибок. У человека поведение основано на процессе мышления. Сканирующий процесс человеческого мышления также представляет собой метод проб и ошибок. Но вместо огромного количества мышечной энергии, необходимой для действия, процесс мышления протекает за счет перемещения минимального количества энергии на пробное действие по следам памяти (Freud, 1911)

Мыслительные процессы и способность к рассуждению приобретаются в ходе «научения», состоящего из аутопластических изменений в онтогенезе индивида, с одной стороны, и благодаря передаче родительского опыта в процессе воспитания - с другой. В терминах психоаналитической теории мы бы сказали, что это происходит посредством объектных отношений. Это включает в себя коммуникацию в той или иной форме, даже если она весьма примитивна. Объектные отношения и коммуникация становятся возможными благодаря тесному взаимодействию, обусловленному беспомощностью молодых особей и ограниченному поэтому альтрициалами.

Совершенно очевидно, что, когда Фрейд ввел понятие обходной функции в психологию- его определение мышления как «пробного действия» является, собственно, определением в терминах обходной функции, - он сформулировал фундаментальный закон природы. В форме принципа реальности обходная функция приостанавливает действие, что в конечном счете позволяет более эффективно достигать цели влечения. В работе «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд коснулся значения обходной функции для эволюции; мы только сейчас начинаем понимать масштабы этого закона в филогенезе. Мышление - позднее приобретение в процессе филогенеза - является, та-

ким образом, обходным нулем, включающим в себя отсрочку действия ради достижения более эффективного результата. Коммуникация, особенно аллоцентрического типа, также требует приостановки действия.

На более элементарном уровне прогресс, достигнутый благодаря эволюции адьтрициалов из прекопиалов, опять-таки состоит в отсрочке. Действие снова приостанавливается; но теперь отсрочка не вклинивается между стимулом и ответом на него. На этот раз достижение способности к какому бы то ни было действию, независимо от стимула или безотлагательности действия, временно приостанавливается в онтогенетическом развитии индивида. Если прекопиал рождается готовым сразу начать действовать, то молодому альтрициалу, прежде чем он сможет приступить к действию, необходимо пройти через длительный период обучения и адаптации. Чем выше мы поднимаемся по эволюционной лестнице, тем более длительная нужна приостановка, прежде чем станет доступным целенаправленное эффективное действие. Особенно выраженным это является у человека. Но когда действие, наконец, становится доступным, сточки зрения целей индивида и их вариативности оно является несоизмеримо более эффективным у альтрициала, чем у прекоциала.

Несомненно, что эволюция объединила в человеке некоторые аспекты прекоциала с большинством свойств альтрициала. Однако прексши-альные аспекты ограничены морфологией; наследственное оснащение и поведение детей у человека являются в сущности альтрициальными, и чтобы лучше их понять, мы будем исследовать поведение при кормлении у альтрициалов.

Самое раннее его исследование восходит к работам Минковски (1916, 1922), начавшимся в 1916) году. За ними последовала уже обсуждавшаяся работа Гампера (1926), а после него - основательные неврологические исследования Тилни и Касамайора (1924), а также Тилни и Куби(1931). Совсем недавно Прехтль (1950, 1951, 1952) под руководством Лоренца провел наиболее полное бихевиоральное исследование поведения при кормлении у альтрициалов. Наблюдавшиеся ими различия между животными минимальны и не имеют отношения к нашим особым целям, а потому мы вкратце изложим описание ими поведения новорожденных котят, которое практически совпадает с данными Куби. Тилни и Касамайора. В соответствующих местах мы будем обращаться к некоторым другим млекопитающим.

Экспериментальная ситуация, в которой Прехтль наблюдал животных, была следующей. Сразу после рождения котята помещались на гладкую горизонтальную поверхность. В этой ситуации котята совершали ритмичные возвратно-поступательные движения головой в горизонтальном направлении по дуге в 180°, со средней скоростью пятнадцать движений в минуту. Совершая эти движения, названные Прехтлем и Шлейдтом (1950) «поисковым автоматизмом», животное медленно ползло вперед по кругу- Тактильные различия поддерживающей поверхности, например при разделении поверхности на две части, на одну из которых помешали материю, а на другую - коша-

чью шерсть, не вызывали какого-либо изменения в направлении движений головы или ползания. Но когда две половины поверхности были покрыты с одной стороны теплой, а с другой - холодной шерстью, животные тут же поворачивали свое тело к теплой стороне.

Если путь котенку преграждала стена с узкой вертикальной щелью, когда животное достигало ее, каких-либо существенных изменений в паттерне его реакций не происходило. Но если щель в той же стене делали горизонтальной, животное протискивалось в нее, перебирая лапами. По нашему мнению, эффективность термического стимула и горизонтальной щели явно основана на сходстве с ситуацией кормления, в которой полулежащая мать животного при кормлении своего малыша образует щель с поддерживающей горизонтальной поверхностью.

Поведение этих же объектов исследования наблюдал ось также в обычных условиях, при кормлении их животными-матерями. Когда котенок добирается до матери, поисковый автоматизм продолжает действовать ненаправленным образом до тех пор, пока не отыскивается сосок. Но не сам сосок является ключевым стимулом, а не покрытая шерстью, оголенная область кожи. Ответ на этот стимул состоит в смыкании рта вокруг соска, в прекращении поискового автоматизма и в появлении сосательных движений. Как отмечалось выше, когда описывалось поведение ребенка при кормлении, такое поведение имеет два взаимно исключающих паттерна, поисковый паттерн, с одной стороны, и ориентировочный, или сосательный, паттерн - с другой. Я обнаружил у младенца, что, когда действует один из них, он подавляет действие другого. Это является точным соответствием механизма, действующего в ориентировочном паттерне, который был описан Гампером (1926).

У прекоциалов ориентировочные действия при поисковом автоматизме совершенно иные. Хороший пример этого был представлен Линном (1955) в сообщении «Вклад психоанализа в сравнительную психоневрологию». Новорожденные козлята, телята, ягнята направляются к любому движущемуся объекту, который проходит мимо них. Они не сворачивают в сторону, чтобы обойти препятствие, а наталкиваются на него. Встретившись со стеной, они занимают положение под углом в 45 градусов по отношению к ней, а затем бочком медленно движутся вдоль стены, пока их голова не упирается в угол.

Хотя мы и вторгаемся в заповедные владения этологов, я полагаю, что мы способны объяснить причины того, почему поисковый автоматизм у прекоциалов отличается от такового у альтрициалов. Отличие определяется 1) степенью зрелости сенсорных модальностей и 2) степенью зрелости скоординированной локомоции у новорожденного. Во-первых, пре-коциалам не нужно использовать термические или тактильные стимулы, чтобы приблизиться. Как видно из описания Линна, пусковой стимул является визуальным, а именно движущимся объектом, который проходит мимо новорожденного. С точки зрения зрительной функции преко-ииалы рождаются более зрелыми, чем альтрициалы; их зрение настолько развито, что они могут реагировать на движущийся объект на определен-

ном расстоянии. Кроме того, их локомоция также достаточно развита, чтобы позволить им приблизиться к этому объекту. Это не относится к альтрициалам, у которых ни зрение, ни локомоция даже отдаленно не годятся для совершения такого подвига.

Во-вторых, эксперимент Прехтля показал, что альтрициалъный котенок ориентируется контактным восприятием горизонтальной щели. Прекоциалы же, которые упираются своей головой в угол стены, по всей видимости, ориентируются стимулом вертикальной щели при вступлении в контакт с объектом.

Причина этого очевидна: кошка, будучи альтрициальным животным, при кормлении должна приспосабливать свою позу к беспомощному котенку, к его неспособности стоять во время кормления и тянуться вверх. Соответственно, кошка-мать кормит котят лежа рядом с ними. Ее тело образует горизонтальную щель с поддерживающей поверхностью. В результате горизонтальная щель стала одним из ориентирующих элементов врожденного пускового механизма1, который приводит котенка к соску. Теленок же, прекоциальное животное, кормится стоя, а тело коровы и ее задняя нога образуют вертикальную щель; как раз в глубине ее и расположено вымя. Соответственно, «упирающееся поведение» у новорожденных прекоциального животного выступает как маневр при поиске соска. Его функция совпадает с функцией поискового поведения альт-рициала, только у альтрициала сигналы являются термическими и тактильными, а у прекоциала - визуальными и тактильными.

Еще одним аспектом поведенческого патгерна при кормлении является активность передних конечностей во время сосания. Этологи отмечали, что альтрициалы, в данном случае кошки, собаки, морские свинки и хомяки, поочередно (очень редко одновременно) вытягивают вперед, то есть к вымени материнского животного, свои передние лапы. По-немецки это поведение было названо М/с/7/п/т; в английском нет эквивалента этому выражению, и я буду называть его, вслед за Тилни и Каса-майором (1924), «прессорными движениями»2. Они говорят о поисковом поведении и называют его «реакцией приближения ползком». Они утверждают, что захват соска материнского животного ртом котенка избавляет его от необходимости продолжать ползать или совершать «цефалогири-ческие» движения; коша начинается акт сосания, голова и тело котенка

1 Врожденный пусковой механизм (ВПМ), понятие, введенное этологами, определяется Тинбергеном ( 1951 ) следующим образом: «Должен существовать специальный нейросенсорный механизм, который вызывает реакцию и отвечает за эту избирательную восприимчивость к совершенно особому сочетанию знаковых стимулов. Этот механизм мы будем называть врожденным пусковым механизмом (ВПМ)». Дополняющее определение Берендса ( 1950) гласит: «Механизм, начинающийся в органах чувств, оканчивающийся в центре запуска и включающий в себя чувствительность к свойствам объекта, мы будем называть пусковым механизмом».

2 По всей видимости, этологи не пытались раскрыть физиологическое значение этого поведения. Они, правда, высказывали мнение о том, что оно. возможно, служит цели стимуляции выделения молока у материнского животного и является частью общего комплекса поведения матери и детеныша.

фиксируются в особом положении. Эти авторы полагают, что импульсы, возникающие в ненаполненном желудке и направляющиеся в область, которая относится к блуждающему нерву, являются источниками афферентных стимулов как для реакции приближения ползком, так и сосания. Они утверждают, что весь моторный ответ исчезает лишь после того, как наполняется желудок, и эти импульсы прекращают действовать. После того как детеныш прикрепился к материнскому соску, некоторый моторный остаток примитивных движений перебирания лапами, характерных для приближения ползком, сохраняется. Остаточные движения перебирания лапами, адаптированные и обусловленные моторными комплексами сосания и глотания, становятся теперь тем, что авторы называют «прессорным движением лапой при сосании». Тилни и Касамайор считают, что это подтверждается тем, что задние лапы тоже совершают медленные синхронные движения, хотя они и являются менее сильными и менее регулярными с точки зрения ритма и экскурсии. Кроме того, они считают важным, что эти движения передних и задних конечностей становятся менее выраженными по мере наполнения желудка.

Читатель легко найдет очевидные параллели между укореняющим поведением младенца и укореняющим поведением млекопитающих аль-трициального класса1. Укореняющее поведение, несомненно, является архаическим филогенетически унаследованным паттерном поведения, сформированным уже при рождении. Нас прежде всего интересует здесь то, что человек делает из этого паттерна. Во-первых, паттерн укоренения очень скоро становится целесообразно организованным, и сосок помещается в середину рта одним энергичным движением (Piaget, 1936; Brady, 1956). Сопровождающие его моторные паттерны рук, которые при рождении заключались в касании, сжимании, хватании и царапанье груди, становятся организованными во все более ритмичный паттерн, хорошо известный любой матери, кормившей ребенка. Развивается массирующее движение головой о грудь, и, если доступна рука матери, а еще лучше палец, то пальцы одного- или двухмесячного младенца смыкаются вокруг него, и начинается игра их ритмичного закрывания и открывания2.

Кроме того, я полагаю, что сохраняющиеся прессорные движения лапами у котят и тыканье головой у теленка являются выражениями гораздо более общего биопсихологического принципа. Он состоит в персевера-

1 По моему мнению, гомологию прессорных движений альтрициальной кошки можно отчетливо наблюдать в поведении во время кормления прекоциального теленка. У теленка, однако, давление не осуществляется передними конечностями. Вместо этого сосущий теленок постоянно тычет вымя своей головой. Это поведение, по-видимому, имеет ту же функцию, что и остаточные движения котят, описанные Тилни и Касамайором.

2 С другой стороны, прессорные движения во время кормления являются подтверждением тесной связи рта и руки у новорожденного младенца, что продемонстрировано исследованиями Гампера ( 1926). психологические аспекты которых я разбирал в другом месте. К этому стоит добавить, что поисковое поведение, приводящее к прессор-ным движениям, должно зависеть от функции лабиринта. Это третий орган, который я связываю со ртом и рукой в вышеупомянутом контексте, орган, функционирование которого, как доказано Минковски, можно обнаружить уже у трехмесячных плодов.

ции последовательности движений даже после того, как была достигнута цель, к которой стремилась особь. Эта функциональная персеверация поведения, утратившая свой целевой компонент, является характеристикой недифференцированной фазы у человека. Он проявляется всегда при недостаточной интеграции личности - либо потому, что она еще не была достигнута, либо потому, что эту интеграцию разрушает регрессия. Поэтому мы можем наблюдать феномен персеверации не только у младенцев в течение и после первого года жизни, но и у психотических взрослых. Мы можем порассуждать о его роли в еще одном из великих законов природы, установленных Фрейдом, а именно в навязчивом повторении.

К третьей или четвертой неделе жизни ребенок во время.кормления держит свои глаза открытыми и, пока насыщается, не шелохнувшись, пристально смотрит в лицо матери. Я обсуждал это поведение в другом месте (1954, 1955а), но хочу напомнить читателю, что укореняющее поведение относится к стадии развития, на которой нельзя продемонстрировать ни сознания, ни восприятия в общепринятом смысле этих понятий. Укореняющее поведение появляется сразу после рождения; если посмотреть на историю его развития у плода и на его предшественников в филогенезе, то становится очевидным, что оно является ВПМ в том смысле, в котором этот термин определили этологи. Укореняющее поведение, несомненно, не является произвольным сигналом или направленной коммуникацией со стороны ребенка. Оно является индикатором, воспринимаемым окружающей средой как сигнал и принимаемым за коммуникацию.

6. Изменение функции

Теперь мы рассмотрим три феномена, которые интересуют нас с точки зрения их соответствующей функции. Существует ярко выраженное феноменологическое сходство между укореняющим поведением, негативными цефалогирическими движениями у детей, страдающих от госпитализма, и семантическим сигналом «нет», демонстрируемым покачиванием головой.

Если проследить за возникновением укореняющего поведения в филогенезе и в развитии плода у человека, становится очевидным, что укоренение является поведением, связанным с обращением к объекту, приближением, аппетитивным1 поведением (Glover, 1943), обеспечивающим выживание новорожденного. В контексте обсуждения Фрейдом ( 1925) поведения в раннем детском возрасте оно имеет смысл: «Я хочу вместить это в себя»; это - поведение подтверждения. В отличие от него патологические негативные цефалогирические движения

1 Термин «аппетитшзный» (букв, охваченный желанием. - Перев.} берет начало в схоластической философии и основан на определении Аристотеля, который считал желание (по-гречески epitliymia. - Перев.} атрибутом стремления. Позднее он был заимствован Лейбницем и, независимо от Лейбы, использовавшего его в 1930-х годах, введен в психоанализ Гловером ( 1943).

v депривированныхдетей определенно имеют значение (хотя и непреднамеренный смысл) отказа, нежелания вступать в контакт, отрицания.

Наконец, семантический сигнал «нет», демонстрируемый покачиванием головой, также имеет значение отказа и отрицания. Позвольте мне напомнить читателю, что этот сигнал относится к гораздо более позднему этапу развития; он возникает у нормального ребенка не ранее чем на пятнадцатом месяце его жизни в результате идентификации ребенка с жестом либидинозного объекта. Значением этого последнего жеста является не только отказ; следует помнить, что он является интенционально направленным семантическим сигналом, сообщающим об этом отказе другому человеку.

Укореняющее поведение, хотя и является феноменологически сходным, не представляет собой ни интенциональный сигнал, ни направленную коммуникацию. Оно является симптомом стремления к объекту, индикатором потребности младенца; оно возникает не экстероцептив-но, что означало бы ответ на внешнее восприятие, а интероцептивно, то есть в ответ на внутреннее переживание. Таким образом, эти два феноменологически сходных движения имеют диаметрально противоположный смысл: если семантический сигнал «нет» представляет собой отказ, то укореняющее поведение представляет собой стремление к объекту. В нашем исследовании необходимо будет тщательно продумать, как следует классифицировать негативные цефалогирические движения (третий соответствующий паттерн поведения), поскольку они не являются ни тем, ни другим, а, по-видимому, относятся к третьей категории.

Для этого нам придется начать с рассмотрения укореняющего поведения и его значения. Укореняющее поведение в своем специфически человеческом аспекте вызывается, во-первых, тактильной стимуляцией околоротовой области; а чуть позже «изменением положения», то есть стимуляцией вестибулярного органа. В обоих случаях функцией укореняющего поведения является поворот в сторону источника пищи; это является дополнением, или, пожалуй, лучше сказать, выходом в моторное действие соматической потребности. У меня есть подозрение, хотя пока я не могу подтвердить его фильмами или отчетами о поведении младенцев, что это укореняющее поведение будет проявляться даже без стимуляции, когда младенец голоден. Это подтверждается наблюдениями Тилни и Касамайора над кошками и наблюдениями Прехтля и Климпфингер над новорожденными и преждевременно родившимися детьми. Не подлежит сомнению, что укореняющее поведение имеет функцию удовлетворения потребности и является выражением этой потребности. Или, в метапсихологических терминах, оно является выражением напряжения и стремления к разрядке напряжения.

Именно в этих терминах мы и попытаемся понять значение негативных цефалогирических движений. Напомним условия, в которых они проявляются: объектами исследования, у которых мы наблюдали этот феномен, являлись эмоционально депривированные младенцы, которых кормили грудью в течение первых трех месяцев жизни.

После этого эмоциональная депривация прогрессирующе разрушала физический запас их жизненных сил, создавая картину патологии, описанную в другом месте (Spitz, I945a). В этом процессе их физические и психологические ресурсы быстро сошли на нет, и любая стимуляция вызывала у них отвержение. Мы высказали мнение, что такая стимуляция, попытка вступить с ними в контакт, требовала от них выйти из своего летаргического состояния и использовать для ответа энергию. Экономя свою энергию, они отказывались от контакта; отказ принял форму негативных цефалогирических движений.

Мы можем выдвинуть предположение, что попытка вступить в контакт с этими детьми приводит к росту напряжения в их организме. Вследствие этого они пытаются ослабить напряжение, регрессируя - подобно тому как они регрессировали во всех остальных отношениях- к способу редукции напряжения, который они использовали в первые недели своей жизни; этим способом являлось укоренение, то есть горизонтальное вращение головой.

Необходимо помнить, что это поведение не направлено на объект, а представляет собой регрессию к безобъектному периоду. Оно является не сигналом, посылаемым объекту, а поведением, относящимся к периоду, гораздо более раннему, чем период настоящих объектных отношений, и это поведение предназначено для ослабления напряжения. То, что оно феноменологически идентично с намного более поздним семантическим жестом «нет», представляется случайным совпадением. Именно это совпадение и заставляет взрослого наблюдателя интерпретировать негативные цефалогирические движения как отказ от его приближения или как негативизм. Но это является интерпретацией, в которой поведение младенца наделяется значениями взрослого. Отнюдь не будучи таким семантическим жестом, цефалогирические движения представляют собой регрессию к стадии, на которой направленная коммуникация невозможна.

Следует отметить, что на пути от укореняющего поведения к негативному цефалогирическому движению происходит функциональное изменение1. Наблюдателю кажется, что укоренение младенца указывает на то, что он хочет найти удовлетворение, И опять же наблюдателю кажется, что цефалогирический ребенок демонстрирует противоположное, а именно свое неудовольствие, дискомфорт от своего напряжения.

1 «Функциональное изменение» является объяснительным понятием, возникшим, с одной стороны, в социальной политической теории XIX века и, с другой стороны, в биологии. В обоих случаях оно является эволюционистским понятием, имеющим динамическое значение. В основе его лежит идея о сочетании генетической непрерывности с относительной функциональной независимостью в случае социальных институтов. В психоаналитическое мышление это понятие введено Гартманном ( 1939. 195 К 1955). Он считает его неотъемлемым в структурном подходе. Поведение, возникающее в одном секторе личности, в ходе развития будет использоваться в другом секторе и в иной функции. Он говорит об этом как о вторичной автономии и определяет ее в тех же терминах, что и социологи, а именно как относительную функциональную независимость, несмотря на генетическую непрерывность. Наглядный пример функционального изменения мы увидим в главе XI.

Все выглядит так, словно у депривированных детей это движение означает противоположность тому, что оно означало в укоренении новорожденного. Но это лишь то, что видится с позиции наблюдателя. Если мы правильно понимаем два этих феномена, то они обозначают одно и то же, а именно стремление к разрядке напряжения - напряжения, вызванного голодом у укореняющегося младенца, и напряжения, вызванного нарушением покоя у цефалогирического младенца.

7. Идентификация и семантическое значение

До сих пор мы исследовали отличия и сходства между негативными це-фалогирическими движениями и укореняющим поведением. Мы можем обсудить два этих феномена в контексте недифференцированной фазы развития младенца, то есть в контексте их функции. Для укореняющего поведения, которое имеет место лишь в недифференцированной фазе, это является очевидным. Это же в равной мере относится и к негативным цефалогирическим движениям, поскольку мы показали, что негативные цефалогирические движения представляют собой регрессивное поведение, которое также восходит к недифференцированной фазе. Теперь наша задача - установить, связано ли каким-либо образом покачивание головой, означающее «нет», с этими двумя феноменами, обсужденными выше. В отличие от феноменов укореняющего поведения и негативных цефа-логирических движений покачивание головой, означающее «нет», является семантическим сигналом, который приобретается где-то примерно к пятнадцатому месяцу жизни. Соответственно, покачивание головой, означающее «нет», управляется законами совершенно иной природы, чем те, которые управляют либо укореняющим поведением, либо негативными цефалогирическими движениями. В целом можно сказать, что укореняющее поведение управляется принципом нирваны (то есть разрядки напряжения), негативные цефалогирические движения - принципом удовольствия-неудовольствия, тогда как семантическое покачивание головой, означающее «нет», подчиняется принципу реальности. Ибо на уровне покачивания головой, означающего «нет», был о достигнуто семантическое значение, а из недифференцированной фазы уже дифференцировались друг от друга Эго и Ид. Кроме того, уже установилось множество функций Эго, действующих внутри самого Эго.

Способность наделять поведение семантическим значением является одной из этих функций Эго; более того, мы склонны рассматривать придание семантического значения жестам в том же свете, что и придание значения вербальным символам1. Как закрепление

1 Фрейд (1905) выразил эту идею с несколько иных позиций, а именно: «Более того, я склонен считать, что телесная иннервация, соответствующая содержанию возникшей мысли, является началом и причиной нацеленной на сообщение мимики; и, чтобы послужить этой цели, ей потребовалось только усилиться и стать замеченной другим человеком».

смысловых семантических жестов, так и закрепление смысловых вербальных символов связано с формированием понятий и с объективацией в развитии ребенка (Hartmann, 1947, 1951). Способность наделять значением жест и звуковую продукцию приобретает, таким образом, роль аппарата Эго. Поэтому измерение, на которое мы будем ориентироваться в нашей новой линии исследования, представляет собой семантическое значение.

Для начала мы зададимся вопросом о том, является ли чисто случайным совпадением, что патологические негативные цефалогири-ческие движения (которые можно наблюдать у депривированных детей примерно на девятом месяце их жизни) фенотипически сходны с движениями, используемыми в семантическом жесте «нет» покачивания головой нормальным ребенком в возрасте пятнадцати - восемнадцати месяцев. Действительно ли не существует никакой связи между этими двумя феноменами?

Мы можем найти ответ на этот вопрос, если исследуем, как возник каждый из этих двух феноменов, то есть негативные цефалоги-рические движения, с одной стороны, и покачивание головой, означающее «нет», - с другой. В предыдущих главах мы видели, что негативные цефалогирические движения представляют собой нечто похожее на регрессию Эго к укореняющему поведению. На самом деле представляется спорным, можем ли мы уже говорить об Эго (в общепринятом смысле слова) у депривированных детей. Учитывая, однако, тот факт, что регрессия является крайне примитивным механизмом, действующим даже на физиологическом уровне, совершенно не важно, задействовано или нет в случае этих младенцев Эго.

Семантическое покачивание головой в знак отрицания является поведением совершенно иного порядка. Оно определенно не является результатом регрессии, а представляет собой прогресс. Это поведение, в котором младенец придает жесту идеационное содержание, наполненное смыслом для его окружения. При достижении этого семантического значения защитный механизм идентификации используется в адаптивной роли. Наблюдение показывает, что семантическое покачивание головой, отрицание, приобретается при идентификации с жестом взрослого.

Идентификация и имитация

Идентификация и имитация широко и противоречиво обсуждались в психоаналитической литературе. Они играют заметную роль в достижении семантического значения, и поэтому нам необходимо остановиться на них более подробно. Мы оставим в стороне проблему первичной идентификации; это понятие может быть применено лишь к недифференцированной стадии. На стадии, когда приобретается семантическое значение, границы между «я» и «не~я» были установлены уже довольно давно, и любая происходящая идентификация имеет более высокий уровень сложности.

Предстадии идентификации проявляются в ранней жестовой идентификации ребенка - концепция, введенная Бертой Борнш-тейн. Они возникают после шестого месяца жизни, отчасти в форме непосредственной имитации, отчасти в более развитых формах. К последним относятся те, в которых ребенок приспосабливается к установкам либидинозного объекта. Семантический жест «нет» покачивания головой является гораздо более поздним приобретением; он появляется после пятнадцатого месяца жизни.

Идентификация с жестом, равно как и последующие проявления идентификации, будут играть заметную роль в процессах научения ребенка. Как правило, мы обращаем на них внимание, когда ребенок имитирует действия, которые имеют смысл для взрослого, но не имеют значения для ребенка. Точно так же на нас производит большое впечатление, когда ребенок повторяет слова, которые для него должны быть совершенно бессмысленными.

Мы можем здесь отметить, что мало кто из нас осознает тот факт, что не только ребенок имитирует взрослого, но и что взрослый подражает ребенку. Этот феномен, насколько мне известно, никогда не исследовался ни в его общем, ни в его специфическом аспекте. Тем не менее он играет важную роль в становлении и развитии объектных отношении как с точки зрения родителя, так и с точки зрения ребенка.

Когда родители имитируют жест или слова маленького ребенка, они осуществляют идентификацию на очень примитивном уровне. Этот уровень обычно недоступен взрослому вследствие детской амнезии. Вторжение на эту территорию становится возможным только в том случае, если родители совершают такую временную регрессию к интересам ребенка. Поэтому эта идентификация становится позволительной с социальных позиций и с позиций Супер-Эго.

Более того, эти идентификационные процессы у родителей являются неотъемлемой частью объектных отношений. Без них развитие ребенка и превращение его в человека было бы затруднено. Я думаю, что мы можем без преувеличения сказать, что эти родительские идентификации на архаическом уровне выстраивают мост, с помощью которого ребенок, меняя направление процесса, становится способным идентифицироваться с родителями. Родительские идентификации (мы можем напомнить читателю, что идентификация - процесс бессознательный) с действиями, чувствами, желаниями младенца, несомненно, играют конструктивную роль. Тем не менее публичное проявление родителями этой временной регрессии сопровождается некоторым чувством вины. Это становится очевидным в «юмористическом» высмеивании, проявляемом многими людьми по отношению к «надоедливым» родителям, которые рассказывают «забавные» истории о своих детях. Юмор, высмеивание и скука являются защитами против соблазна ступить на слишком всем знакомую и запретную архаическую территорию.

Для ребенка данная ситуация выглядит менее проблематичной. Имитации со стороны родителей, без сомнения, интенсифицируют

его идентификации и вместе с тем процесс научения. Взаимодействие родительской и детской агрессии и в самом деле может порой трансформировать эти особые отношения во фрустрирующие. Роль, которую играют эти взаимные имитации, определится в индивидуальной истории ребенка. Но независимо оттого, усиливает или нет родительская имитация жестовую и вербальную имитацию самого ребенка, подобное взаимодействие, включающее в себя взаимную жестовую и вербальную имитацию, оказывает огромное влияние на прогрессирующее развитие личности ребенка.

Имитация и идентификация с жестом являются одними из основных вкладов ребенка в формирование объектных отношений. Первые идентификации с родительскими жестами возникают во второй половине первого года жизни и являются эхоподобными воспроизведениями жеста взрослого. Они возникают в ходе развития объектных отношений, большей частью в виде игр между взрослым и младенцем, в виде непосредственного ответа, отражающего жест, который был инициирован взрослым. В следующей фазе ребенок берет инициативу в свои руки; имитация поведения, наблюдавшегося у либи-динозного объекта, начинает использоваться в спонтанных действиях и играх ребенка даже в отсутствие взрослого.

То, что идентификация проявляется в его поступках, очевидно; младенец инкорпорировал в систему памяти своего Эго действия, наблюдавшиеся у либидинозного объекта, и в результате этого произошло изменение структуры Эго.

Запреты и приказания

На возрастной ступени девяти - двенадцати месяцев, на которой развивается примитивный жест идентификации, ребенок также приходит к первому пониманию приказаний и запретов. По природе вещей запреты в этом возрасте являются гораздо более многочисленными, чем приказания. Они выражаются взрослым, как правило, вербально, и в них делается акцент на соответствующих жестах; например, взрослый может грозить пальцем или покачивать головой. Вертикальная локомоция, которая также приобретается в этом возрасте, быстро увеличивает автономию ребенка, и, соответственно, такие запреты, как «нет, нет» со стороны взрослого, становятся все более частыми во все более разнообразных ситуациях.

Таким образом, первое смутное понимание запретов ребенком переживается во взаимодействии между ребенком и взрослым. В последующие месяцы следов памяти о таких переживаниях аккумулируется все больше и больше.

В наших целях мы можем рассматривать каждое переживание запрета как состоящее из двух частей: первой является действие (ребенка), которое запрещается; второй - запрещающее поведение взрослого (невербальное и вербальное). Действие ребенка, внешние условия, в кото-

рых оно происходит, намерения ребенка по отношению к ним в каждом случае различаются. Запрет взрослого в качественном отношении остается инвариантным, какими бы разными ни были его причины.

Предполагается, что инвариантность слова и жеста «нет» при разнообразных формах переживания способна обеспечить стойкий след памяти вследствие кумулятивного эффекта повторения1. Это механистическое объяснение мы считаем неудовлетворительным. Два соображения, одно из них основанное на эксперименте, а другое- на психоаналитической теории, позволяют лучше и более информативно понять процесс, ведущий к выделению «нет» в качестве устойчивого следа памяти.

Тезис гештальтпсихслогии

Первым из них является открытие гештальтпсихологии. В эксперименте, ставшем классическим, Зейгарник (1927) доказала, что незавершенные действия запоминаются лучше, чем завершенные. Если мы рассмотрим проблему запрещающего «нет» взрослого в свете открытий Зейгарник, то становится очевидным, что для ребенка каждый запрет, будь он вербальным, с помощью жеста или сочетанием того и другого, сдерживает действие, начатое ребенком. Поэтому все большее число запретов оставляет после себя такое же число незавершенных «задач». Таким образом, их общий элемент, «нет», запрещающий жест или слово, способен стать - вследствие аккумуляции незавершенных «задач» - запомнившимся инвариантным фактором.

Психоаналитическая гипотеза

Второе соображение - в рамках психоаналитического подхода - основывается на представлении о том, что каждый запрет означает фрустрацию. Запрещаем ли мы деятельность ребенка, или не позволяем ему получить что-то, чего он желает, или же мы не согласны с формой, которую он хочет придать своим объектным отношениям, мы всякий раз будем фрустрировать влечения его Ид. Поэтому мнеми-ческие следы запретов, жесты или слова, в которых мы их выражаем, будут наделены специфическим аффективным катексисом, чувственным тоном отказа, поражения, воспрепятствования, разрушения планов - одним словом, фрустрации. Именно этот весьма специфический аффективный заряд обеспечивает прочность следа памяти запрещающего «нет», будь это жест или слово.

Хотя оба этих соображения проливают некоторый свет на нашу проблему, психоаналитический инсайт в большей мере способствует ее по-

1 Уильям Джемс ( 1890), говоря об абстракциях, утверждает: «Все, что связывается то с одной вещью, то с другой, имеет тенденцию к диссоциации оттого и от другого и к превращению в абстрактное размышление разума. Это можно назвать законом диссоциации вследствие изменения обстоятельств» (стр. 506).

ниманию. Запреты, прерывая активность ребенка, побуждают вернуться к пассивности. Это является регрессивным шагом в направлении нар-циссической организации Эго. Однако в возрасте, когда запреты становятся действенными, ребенок прогрессирует от нарциссической стадии к стадии объектных отношений. Он не допустит с легкостью, чтобы его загнали обратно в пассивность (Freud, 1937; Anna Freud, 1952), а попытается преодолеть препятствия на пути своего прогресса. Вместе с тем, мотивирующая сила его действий не ограничена исключительно биологическим стремлением к прогрессу от пассивности к активности. К этому добавляется динамический фактор, поскольку аффективный заряд переживания фрустрации вызывает агрессивный катексис из Ид, который будет инвестирован в след памяти о запрете,

Побуждаемый этими силами и пытаясь справиться с ситуацией, ребенок использует защитный механизм. В конце первого и в течение второго года жизни наиболее выраженным адаптивным средством, применяемым практически в каждой ситуации, которую необходимо преодолеть или где требуется защита, является механизм идентификации. В этом случае будет использоваться особая форма идентификации.

Еще в 1926 и 1931 годах Фрейд в работе «О женской сексуальности» обрисовал в общих чертах обращающую на себя внимание форму поведения у ребенка. Это поведение играет важную роль в усилиях ребенка овладеть как собственными способностями, так и внешним миром. Фрейд утверждает: «Легко заметить, как в каждой области психического переживания... пассивно воспринятое впечатление пробуждает у детей тенденцию к активному ответу. Они сами пытаются проделать то, что только что было совершено над ними. Это является частью их задачи по овладению внешним миром и может даже привести к тому, что они будут стремиться повторять впечатления, избегать которых из-за их неприятного содержания у них были все основания».

Анна Фрейд (1936) обнаружила, что описанное Фрейдом адаптивное поведение может использоваться - и часто используется - с целью защиты и представляет собой один из важнейших защитных механизмов. Она назвала его защитным механизмом «идентификации с агрессором».

Анна Фрейд иллюстрирует этот защитный механизм с помощью ряда случаев, часть из которых относится к эдиповой стадии, а другая часть - к более старшему возрасту. Возникающий здесь конфликт является, по сути, конфликтом между внешними объектами и Эго. Однако в результате идентификации с агрессором этот конфликт интернализируется; поэтому мы можем предположить, что во всех этих случаях начинает действовать Супер-Эго, или, по крайней мере, его непосредственные предшественники.

Пятнадцатимесячный ребенок, перенимающий от взрослого жест «нет», также делает это в результате конфликта между собственным Эго и внешним объектом. Однако на этой стадии не существует Супер-Эго; либидинозный объект является одновременно авторитетом, чей инт-

роеиированный образ будет трансформирован в Супер-Эго несколько лет спустя. Поэтому нам не нужно рассматривать роль Супер-Эго в нынешнем нашем обсуждении приобретения жеста «нет». Существует еще одно отличие, которое, на наш взгляд, является скорее кажущимся, чем реальным. Анна Фрейд говорит об «агрессоре», а мы - о «фру-страторе». Отличие, по-моему, состоит лишь в акцентах.

Динамические силы, которые ведут к приобретению семантического «нет», представляются нам следующими. «Нет» либидинозного объекта создает у ребенка фрустрацию и вызывает неудовольствие. Вследствие этого «нет» (слово и жест) откладывается в виде следа в системе памяти Эго. В системе Ид аффективный заряд неудовольствия, отделенный от этого репрезентанта, вызывает агрессивный катексис, который посредством ассоциации привязывается теперь к следу памяти в Эго.

Когда ребенок идентифицируется с либидинозным объектом, «он переходит от пассивности переживания к активности игры» (Freud, 1920, стр. 17). Говоря словами Анны Фрейд (1936, стр. 125), «...идентификация с агрессором достигает цели благодаря активному нападению на внешний мир».

«Нет» (жест и слово) является идентификационной связью с либидинозным объектом. Вследствие агрессивного катексиса, которым было наделено «нет» в процессе многочисленных неприятных переживаний, связанных с этим следом памяти, оно становится подходящим средством для выражения агрессии. «Нет» является средством, используемым для выражения агрессии в защитном механизме идентификации с агрессором. Агрессором в данном случае является фрус-трирующий объект, которому брошено его собственное «нет»; говоря словами Фрейда (1931), «он [ребенок] действительно делает мать объектом, по отношению к которому он принимает роль активного субъекта». Мы еще вернемся к интересному аспекту смещения катексиса следа памяти от неудовольствия к агрессии.

В своем дальнейшем обсуждении этого механизма Анна Фрейд показывает, что идентификация с агрессором представляет собой предварительную фазу в развитии Супер-Эго. Это достаточно очевидно на втором году жизни, когда ребенок, который приобрел семантическое «нет», обращает это средство также против себя (Howe, 1955). Этот особый аспект интракоммуникации (Cobliner, 1955) не имеет отношения к теме нашего нынешнего исследования. Но мы мимоходом заметим, что наблюдателям детской игры хорошо знакома ролевая игра ребенка на втором году жизни, который говорит или жестами показывает «нет, нет» самому себе. Очевидно, он принял роль матери. Мы полагаем, что это самый ранний пример того, что Анна Фрейд (1952) описала следующими словами: «Ребенок... принимает роль матери... играя, таким образом, со своим собственным телом в «мать и ребенка»». Кроме того, :>ю одновременно является предварительной фазой развития Супер-Эго, как это описано ею в работе «Эго и механизмы защиты».

Наши наблюдения над детьми в возрасте, когда они начинают себя

идентифицировать, показываю·!·, мто у них имеется явно выраженное стремление любой ценой идентифицироваться с объектом любви. Стремление идентифицироваться столь велико и оно играет такую важную роль в объектных отношениях, что ребенок без разбору идентифицируется с любым поведением объекта любви, которое он способен себе присвоить. Такое впечатление, будто идентификация проходит через фазу недифференцированное™. Она совершается ребенком ради самой идентификации, она используется для объектных отношений и овладения ими, для защиты и нападения.

Возможно, неразборчивость в присвоении себе всего, чем располагает объект любви - вещей, жестов, интонаций, действий, установок и т.д., - и объясняет происхождение идентификации с агрессором1. Если ребенок идентифицируется ради самой идентификации с чем-либо, что делается объектом любви, то он будет идентифицироваться также и с тем, что вызывает у него неудовольствие. Когда этот паттерн сложился и прошел через определенный период развития, он закрепляется, поскольку оказывается полезным во многих аспектах.

Условия, определяющие селективность идентификации

Однако представляется желательным более конкретно говорить о том, что перенимает ребенок, идентифицируя себя с агрессором, В бесчисленных прочих идентификациях он пытается заимствовать все от объекта любви. И тем не менее каждый отдельный ребенок, очевидно, производит свой собственный выбор среди множества свойств, которые он мог бы перенять от окружающих его взрослых. Насколько мне известно, об условиях, которые влияют на его выбор, не было опубликовано ни одной работы. Очевидно, что некоторые из принципов, управляющих этой селекцией, должны проистекать из личной эмоциональной истории каждого отдельного ребенка.

Но мы также считаем, что существуют более общие принципы этого процесса и что некоторые из них проявляются в пятнадцатимесяч-

1 Мы полагаем, что резкое распространение имитации и идентификации в этой особой фазе младенчества можно объяснить общим законом развития. Мы обратимся к данным Макгроу (1935), согласно которым любой паттерн поведения имеет начальную фазу, в которой его можно распознать, вторую фазу, в которой он распространяется, в результате^чего сама по себе активность становится побудительной причиной для повторения, и третью фазу, в которой распространение этого особого движения сдерживается или подавляется появлением других движений. По нашему мнению, этот закон применим не только к паттернам поведения, но и к приобретению новых психологических функций, в данном случае - к механизму защиты. В фазе, про которую мы здесь говорим, большая часть объектных отношений ребенка принимает форму идентификации. Само собой разумеется, эти идентификации являются селективными. Возрастающее использование идентификации ребенком соответствует фазе распространения в последовательности, описанной Макгроу. В более поздней фазе тенденция к идентификации так или иначе будет убывать и заменится другими психическими процессами.

ном возрасте в конкретном случае идентификации с агрессором. Один из таких общих принципов связан с вопросом о том, что способен перенять от объекта любви пятнадцатимесячный младенец из-за ограничений собственной психической организации. Эти ограничения определяют способ, которым он может обходиться с тем, что стало ему доступным благодаря объекту любви.

Среди различных психологических и физических компонентов, которые составляют фрустрируюшее воздействие объекта любви, мы можем выделить три. Ими являются поведение объекта, психические процессы и содержания, выражением которых служит поведение, и воздействия, обусловливающие и сопровождающие это поведение. Ребенок по-разному обходится с каждым из них.

Психическое оснащение пятнадцатимесячного младенца позволяет ему без труда воспринимать и диакритически различать физическое поведение объекта. Соответственно, в своей идентификации он будет присваивать этот компонент достаточно точно. Мы воздержимся, как здесь, так и в дальнейшем, от детального обсуждения вопроса о том, какая часть из воспринятого ребенком будет им переработана, каким образом и когда.

С другой стороны, психические процессы взрослого и возможные рациональные причины его «нет» целиком находятся за пределами способностей понимания пятнадцатимесячного ребенка. Он не может понять, запрещает ли взрослый, заботясь о его безопасности или гневаясь на него, когда тот делает что-то недозволенное. В этом возрасте ребенок еще не мыслит рациональными категориями и игнорирует законы причины и следствия. Именно поэтому, а также из-за непонимания им процессов, происходящих у другого человека, он не способен к эмпатии в общепринятом смысле слова.

Что касается третьего компонента, воздействий, лежащих в основе фрустрирующего поведения взрослого, ситуация снова иная. Из моих наблюдений следует, что на втором году жизни ребенок по-прежнему обладает лишь общим восприятием воздействий своего партнера. Этот уровень восприятия воздействий сопоставим с общим сенсорным восприятием трехмесячного младенца. Подобно тому, как у трехмесячного младенца на первом году жизни постепенно развивается способность диакритически различать сенсорные стимулы, у более взрослого ребенка будет развиваться (гораздо более медленно и в течение многих лет) умение распознавать различные воздействия, воспринимаемые у других людей, и их причины.

Говоря о начале второго года жизни, я склонен предполагать, что ребенок различает у взрослого партнера лишь два воздействия. Я буду называть их воздействием «за» и воздействием «против». В наших привычных терминах, ребенок чувствует либо, что объект любви его любит, либо, что объект любви его ненавидит.

Такое отсутствие различительной способности у ребенка можно продемонстрировать в фильме. Особенно ярко оно проявляется в случае № 2 (возраст 0; 11 + 24).

Наблюдатель играет с ребенком и предлагает ему игрушку. После того как ребенок заполучил игрушку и поиграл с ней, наблюдатель забирает игрушку. Когда ребенок тянется к ней, наблюдатель грозит пальцем, покачивает головой и говорит: «Нет, нет». Несмотря на улыбку и приветливое выражение липа наблюдателя, ребенок быстро отводит назад свою руку и сидит с потупленным взглядом и выражением смущения и стыда, словно он совершил нечто ужасное.

Этот ребенок в возрасте одиннадцати месяцев и двадцати четырех дней четко понимает запрет. Вместе с тем он неверно истолковывает запрещающее воздействие взрослого [добальным образом: «Ты не за меня; значит, ты против». M ы не будем рассматривать здесь смысл выражения лица ребенка, которое показывает, что объект любви против него, когда он сделал что-то не так. Мы можем ожидать, что по прошествии трех или четырех месяцев он будет способен перенять от взрослого запрещающий жест.

При идентификации с жестом «нет» ребенок перенимает от взрослого диакритически воспринимаемые сенсорные характеристики жеста покачивания головой и слова «нет». Однако такое воздействие по-прежнему будет восприниматься лишь глобальным образом как «против». Это воздействие «против» вместе с жестом перенимается при идентификации с агрессором, когда ребенок испытывает неудовольствие из-за требования взрослого. Если в этом случае переживание неудовольствия и воздействия «против» вызывает у ребенка мыслительный процесс, то он. несомненно, целиком будет его собственным, а не заимствованным у агрессора.

Идентификация с агрессором в жесте «нет» ограничивается поэтому имитацией физического действия и является присвоением глобального качества воздействия: то и другое затем обращаются против агрессора. Одновременно у ребенка приводятся в действие мыслительные процессы. Все это- имитация, обращение воздействий против взрослого и мыслительные процессы - являет собой широкомасштабную трансформацию энергии. Такая трансформация энергии является шагом вперед в «приручении» влечений, возникающем вследствие все большей близости объектных отношений. В этой трансформации энергии моторное выражение воздействия «против» было изменено и поставлено под контроль Эго, о далеко идущих последствиях чего мы поговорим позже. Сейчас же мы должны будем вернуться к нашей главной проблеме - вопросу о том, каким образом через идентификацию с агрессором ребенок перенимает покачивание головой,, означающее «нет», и чем это является с точки зрения процессов мышления и структуры психики.

Процессы мышления и структура психики

С точки зрения процессов мышления важный этап в развитии начинается тогда, когда ребенок покачиванием головой указывает на свое решение об отказе. Использование этого жеста является очевидным свидетельством суждения, к которому пришел ребенок. Выражая это

частное суждение, ребенок также показывает, что он приобрел способность совершать мыслительную операцию отрицания. Это в свою очередь неизбежно будет вести к формированию абстрактного понятия, лежащего в основе несогласия, первого абстрактного понятия, появляющегося в процессе мышления. Но об этом чуть позже.

В структурном отношении, с позиции Ид, произошел переход от пассивности к активности и был создан новый путь для разрядки агрессии. С позиции Эго изменения являются более многочисленными и очевидными; отметим лишь некоторые из них. Динамические силы, присущие идентификационному процессу, были приведены в движение под давлением повторяющихся фрустраций и в результате попыток их преодоления. В дальнейшем мы покажем, что Эго приобрело теперь метод обращения как с окружением, так и с «я», - метод, который до сих пор не был доступен.

Это является большим шагом в развитии ребенка от первоначальной беспомощности и полной зависимости к все большей автономии. Применение способности рассуждать в обращении с внешним миром, с одной стороны, и в обращении с собой, с другой стороны, ведет к прогрессирующей объективации психических процессов. Еще одним из этих изменений является расширение радиуса объектных отношений. Прежде физическое сопротивление использовалось в ситуациях неудовольствия. Теперь отказ может быть выражен без привлечения действия, и с этой недавно приобретенной автономии может начаться период упрямства.

Переход от пассивности к активности

Разумеется, вопрос о возрастающей автономии ребенка должен быть также рассмотрен с точки зрения его перехода от пассивности к активности. Первым большим шагом в активном социальном поведении является реакция улыбки у младенца. С этого момента его активность быстро развертывается, следуя вдоль линий соматических достижений, пока не возникает второй важный шаг в развитии - тревога восьми месяцев. Ее пришествие знаменует, пожалуй, поворотный пункт, с которого начинается жгтенсивное распространение психической активности; оно будет сопровождать характерное для этого возраста столь же мощное усиление физической активности, которое становится возможным благодаря согреванию мускулатуры и развитию мышечной координации.

В этом очевидном усилении психической и физической активности у нас может возникнуть мысль рассматривать возникновение тревоги восьми месяцев как первое проявление отрицания, поскольку она является отказом от приближения незнакомого человека. Однако в этом поведении нет ничего, что бы позволило нам считать его чем-то большим, чем проявление неудовольствия, сочетающееся с уходом от контакта. Оно определенно имеет смысл отказа, но отнюдь не достиг--10 значения «нет», демонстрируемого жестом покачивания головой.

С помощью последнего ребенок проявляет свою идентификацию с запретом взрослого; это, однако, является абстрактным действием.

Тревога восьми месяцев является гораздо более простым актом; его последовательность такова. Ребенок производит сначала сканирующее действие, а именно ищет потерянный объект любви, мать. Теперь функцией суждения принимается решение, «может ли нечто, присутствующее в Эго как образ вновь быть обнаружено в восприятии» (Freud, 1925). Осознание того, что в данном случае он не может быть вновь обнаружен, вызывает реакцию неудовольствия. В терминах тревоги восьми месяцев то, что мы наблюдаем, может быть понято следующим образом: лицо незнакомого человека сравнивается со следами памяти лица матери, и обнаруживается ее отсутствие. Это не мать, ее по-прежнему нет. Неудовольствие переживается и проявляется. Этот процесс не требует абстракции, ему не требуется также и процесс идентификации - по крайней мере, в том ограниченном смысле, в котором мы использовали этот термин для описания того, как ребенок приобретает жесты и слова через идентификацию с взрослым.

Различие между процессами, относящимися к проявлению тревоги восьми месяцев, и процессами, относящимися к семантическому жесту отрицания, можно прояснить, если мы более детально рассмотрим некоторые поведенческие аспекты тревоги восьми месяцев. Реакция восьмимесячного ребенка на незнакомого человека охватывает широкий диапазон выражений - он может испытывать робость или опустить глаза, словно смутившись, закрыть глаза руками или задрать юбку к глазам, спрятать лицо под одеялом и т.д. За исключением первой и самой мягкой формы, все эти действия служат тому, чтобы не допустить восприятия лила незнакомца. Другими словами, они представляют собой «отрицание в действии» (Anna Freud, 1936), предстадию защиты. Это является попыткой избежать проверки реальности в ситуации, в которой эта задача болезненна. Это также является шагом вперед по сравнению с методом, использовавшимся ранее, а именно методом примитивного вытеснения. Вместо отвода катексиса от восприятия неприятного (процесс Ид) совершается действие (с помощью Эго), чтобы не допустить восприятия. Это действие является сознательным и намеренным. Лучшим свидетельством того, что ребенок полностью сознает, что он делает, но по-прежнему пытается желаемым образом заставить незнакомого человека исчезнуть, является то, что ребенок снова и снова оглядывается на незнакомца. Он украдкой смотрит между пальцами, выглядывает из-под одеяла - и снова прячется.

Кое-что из этой нерешительности, этой неустойчивости, этого конфликта переносится также в отрицание. Это неудивительно, ибо амбивалентность будет сопровождать развитие ребенка в течение длительного времени, на протяжении всего второго года жизни и более. Мы обнаруживаем, что ребенок обозначает свой отказ жестом или словом, но в то же время делает то, от чего он вроде бы отказался. Но это - явление иного порядка.

Как только ребенок становится способным выражать отрицание жестом или словом, он оставляет иллюзорные попытки отказа; идентификация с агрессором приведет его к обозначению собственного отказа заимствованным для этой цели у взрослого жестом «нет». Это, как мы уже отмечали, неизбежно влечет за собой переход от пассивной роли к активной; но это - не просто переход, он включает в себя нечто большее.

До сих пор при идентификации с помощью жеста ребенок сознательно становился на сторону взрослого и старался «делать, как он». Но когда с помощью бессознательных процессов ребенку удается соединить семантическое значение с жестом «нет» и перенять его у объекта любви, он становится способным использовать его против взрослого.

С позиции аналитической теории мы можем выделить в последовательности, ведущей к появлению жеста «нет» (покачивания головой), следующие элементы: после ряда аффективных переживаний откладываются следы памяти; в силу аффективной природы этих переживаний в свою очередь возникают последовательные попытки идентификации с запрещающим взрослым. В результате этого идентификационного процесса под действием аффективных зарядов, исходящих из Ид, происходит изменение в Эго ребенка. Это изменение проявляется, с одной стороны, в личности ребенка в виде усиления автономии, позволяющей ребенку спонтанно выражать отказ с помощью заимствованного жеста взрослого. С другой стороны, смещение приведенных в движение сил выражается в реинтеграции мыслительных процессов ребенка на более высоком уровне - на уровне начальной способности к абстрагированию.

Хотелось бы порассуждать о том, не стало ли это новое удивительное достижение возможным благодаря процессу, который обсуждался нами выше. Мы описывали, как неудовольствие (вызванное фрустрацией) приводило к всплеску агрессии, которая соединяется с мнеми-ческим следом жеста «нет». Вместе с тем, переход от пассивности к активности происходит на уровне Ид в процессе обретения «нет».

С другой стороны, в Эго становится заметной широкомасштабная реструктуризация. Доказательством этому служит то, что ребенок становится способным разрывать связи, сохранившиеся от первичных нар-циссических отношений зависимости. Это связи с человеком, которому предназначено стать в конечном счете либидинозным объектом. Они продолжают существовать в течение последующего развития анаклити-ческих объектных отношений до тех пор, пока либидинозный объект по-прежнему остается внешней частью Эго. Последствия способности обращать «нет» против либидинозного объекта, против того, кто лишь недавно был удовлетворявшим потребности «моторным исполнителем» Эю ребенка, таковы; 1) понимание обособленности «я» от объекта; 2) значительное обогащение объектных отношений ребенка. Такое обогащение происходит также в разных других аспектах, и мы вернемся к ним к следующей главе,

Индикатором того, что ребенок достиг степени абстракции, необходимой для спонтанного обозначения отказа, является покачивание

им головой, означающее «нет», или слово «нет». Оно указывает на то, что часто повторявшееся взрослым слово «нет» синтезировалось ребенком в отрицание и что ребенок стал использоватв отрицание в собственных психических операциях.

Абстракция

Понятие абстракции не является предметом настоящего исследования. Однако чтобы объяснить смещения катексиса, происходящие после того, как младенец становится способным совершить этот решающий шаг в интеллектуальном развитии, необходимо сделать ряд замечаний. В процессе идентификации с агрессором пассивное подчинение неудовольствию сменилось активностью, достигающей кульминации в присоединении агрессивного катексиса к репрезентации «нет». Эта реструктуризация в распределении психической энергии в то же время приводит к появлению способности к абстрагированию, формы мыслительного процесса, доселе не доступной ребенку.

Мы хотим подчеркнуть, что абстракция не приобретается через идентификацию с взрослым, хотя покачивание головой, означающее «нет», приобретается именно таким образом. Абстракция отнюдь не является результатом идентификации; это - автономное достижение синтетической активности Эго. Элементы, которые субъект считает несущественными, изымаются из эмпирического соотнесения через агрессию]. Соответственно, элементы, которые считаются существенными, синтезируются в символическую репрезентацию эмпирического соотнесения. Эта символическая репрезентация впоследствии становится обобщенным понятием. С его помощью знакомое может быть заново открыто в незнакомом. Ранее мы приводили пример такого процесса, когда описывали механическую диссоциацию «нет» объекта любви от тех случаев, в которых используется «нет» (стр. 43-44).

В этом описании абстракции мы использовали генетический, динамический, а также структурный подходы. Наши заключения очень близки к выводам Рапапорта (1951) и Ингельдер (1956). Рапапорт рассматривает абстракцию в рамках исследования мышления и заключает, что абстракция основана на механизме изоляции, подчеркивая тем самым роль защитного механизма. Ингельдер, которая говорит об абстракции.

1 Различие между существенными и несущее! венными элементами делается на аффективных, а не когнитивных основаниях. Таким образом, в приобретении «нет» существенным элементом является эмоциональная фрустрация со стороны объекта любви, а не особая ситуация, например конфета, которую ребенок пытается достать, или кипящий кофейник, который он пытается опрокинуть. Аффективная фрустрация со стороны объекта любви всегда является более существенной, чем второстепенная цель достать конфету или дотянуться до кофейника. Из-за того, что аффективная фрустрация со стороны объекта любви является существенным элементом, среди всех остальных возможностей абстракции выделяется «нет», которое становится первым абстрактным понятием в умственной деятельности.

основываясь на непосредственном наблюдении над детьми и экспериментальном исследовании, описывает абстракцию как способность ребенка репрезентировать и схематизировать переживания с помощью символов и знаков, которые отделены от актуальных данностей.

Мы предположили, что этот процесс ускоряется в результате того, что каждый запрет взрослого представляет собой фрустрацию для ребенка. Фрустрация препятствует разрядке напряжения, которое затем будет искать свой выход в другом «пути разрядки» (Freud, 1895a, стр. 378) - в нашем случае этому выходу уготовано в конечном счете стать инструментом коммуникации. Покачивание головой ребенком, означающее «нет», является зримым доказательством его идентификации с взрослым; в то же время оно знаменует наступление эры аллоцент-рической коммуникации.

Наша попытка установить связь между семантическим покачиванием головой, означающим «нет», с одной стороны, и патологическими пефалогирическими движениями и укореняющим поведением - с другой, увела бы нас далеко в сторону. Мы достигли некоторого понимания истоков аллоцентрической коммуникации. Однако ни семантическое значение, ни динамические силы, задействованные в приобретении жеста «нет» (покачивания головой), не позволили нам установить прямую связь с более ранними проявлениями. Поэтому, прежде чем предпринять попытку ответить на наш вопрос, мы должны будем рассмотреть некоторые дополнительные аспекты в развитии ранних объектных отношений.

8. Объектные отношения и коммуникация

В предыдущей главе мы попытались со структурной, генетической и динамической позиций прояснить то, каким образом ребенок наделяет жест и слово значением. В то же время мы проследили роль, которую играет в этом процессе идентификация. Теперь представим себе конкретно поведение, о котором мы говорим.

Мать посадила Джонни на высокий стульчик и готовится его покормить. Она приносит миску с морковным пюре. Едва увидев издалека еду, Джонни, который до этого с энтузиазмом съел свою кашу, начинает яростно вращать головой под аккомпанемент звуков, выражающих неудовольствие. Мать реагирует и лаской и уговорами пытается преодолеть отказ ребенка.

Этот банальный небольшой эпизод обращает наше внимание на то, что подобное взаимодействие имеет несколько очевидных аспектов, которые мы еще не разбирали и к изучению которых мы теперь приступим. Прежде всего коммуникация, невербальная со стороны ребенка, вербальная со стороны матери, происходила между ними двумя. Очевидно, что каждый из них понимает сообщение, приходящее от друго-

го, и что они молчаливо пришли к соглашению относительно используемого ими кода. Конкретная форма, которую принял код их коммуникации, является результатом истории объектных отношений между Джонни и его матерью. Поэтому мы должны обратить наше внимание на роль объектных отношений в достижении коммуникации.

Обычно психоаналитик исследует объектные отношения с точки зрения либидинозных фаз. В данной монографии мы лишены возможности это сделать, поскольку изучаемый нами период едва ли охватывает больше чем оральную стадию. С другой стороны, хотя объектные отношения также являются важным пунктом, вызывающим интерес в психоаналитической терапии, терапевт видит их глазами одного индивида, пациента. В терапии имеющая большое значение реципрок-ность объектных отношений проявляется главным образом в форме переноса и контрпереноса. В нынешнем нашем генетическом исследовании отношений, ведущих к коммуникации, мы постараемся не забывать, что изучаемые нами объектные отношения должны пониматься с точки зрения реципрокности в диаде, сформированной младенцем и либидинозным объектом.

В то же время следует помнить, что, если мы исследуем структуру, динамические силы, идентификацию в одной главе, а объектные отношения - в другой, то мы не подразумеваем этим, что они отделены друг от друга в личности. Они образуют неделимую целостность, являются взаимозависимыми, взаимодействующими, а любое внешнее разделение исходит от наблюдателя, то есть проистекает из различных позиций, с которых он рассматривает одно и то же явление. Мы имели это в виду в нашем исследовании динамических сил, действующих при достижении семантического значения.

Мы разобьем наше обсуждение роли объектных отношений в установлении семантической коммуникации на общую часть и клиническую (глава IX), а затем обобщим наши выводы из последней.

Коммуникация и объектные отношения

Мы утверждали, что укоренение воспринимается матерью как коммуникация, но не является коммуникацией с точки зрения ребенка, поскольку укореняющее поведение имеет место на безобъектной стадии. Оно не является нацеленным поведением. Это физиологически заложенный паттерн, имеющий функцию, но не имеющий субъективной цели. Его функцией*является обеспечение выживания индивида путем установления новой связи с тем, кто обеспечивает пищей, вместо прежней связи, которая прервалась после того, как была перерезана пуповина. Эта функция является физиологической; она быстро исчезает по мере созревания. Однако мы полагаем, что этот прототип поведения вновь появится год спустя в рамках объектных отношений, когда он будет наделен психическим содержанием и станет использоваться как средство коммуникации.

Это исследование укоренения имеет аналог в исследовании паттерна хватания (Spitz, 1951). При рождении хватание представляет собой кожный и сухожильный рефлекс, который исчезает с постепенным созреванием ребенка. И только тогда, когда оно утрачивает качество рефлекса, его можно инвестировать психологически и использовать как нацеленное хватание. Оно вновь появляется при патологических процессах в виде принудительного хватания; точно так же паттерн укоренения вновь появляется в патологическом состоянии у эмоционально депривированных детей.

Напомним читателю, что еще Гампер (1926), атакжеТилни и Каса-майор ( 1924), разделили укореняющее поведение на две части с различным моторным паттерном. Первая была названа Гампером «оральным ориентировочным рефлексом», сканирующим поведением; мы считаем его собственно укоренением. Вторая часть представляет собой захватывание стимула губами, завершающее (консумматорное) поведение, которому предшествует подготовительное поведение собственно укоренения1. Мы считаем, что с психологической точки зрения важно провести четкое различие не только между моторными паттернами этих двух видов поведения, но и между их последующей судьбой. В предыдущем абзаце говорилось, что собственно укоренение подвергается процессу инволюции и исчезает из инвентаря поведенческих паттернов младенца. Оно прекращается и появляется вновь лишь после долгого перерыва. В отличие от него развитие паттерна захватывания губами, цепля-ния, является непрерывным; его развитие постоянно.

По нашему мнению, хватательные движения губ возле соска, позднее хватание руками и пальцами груди являются предвестниками и прототипами объектных отношений. Это хватательное поведение непрерывно развивается в разнообразных модификациях не только на протяжении первого и второго года жизни, но и практически на протяжении всей жизни. Вошедшее в поговорку выражение «цепляться за фартук матери» является чем-то большим, чем просто образным оборотом речи.

Игра руки и пальцев на груди матери является одной из многих ранних форм реципрокности между матерью и ребенком. Не может быть сомнения в том, что она воспринимается матерью как ранняя форма коммуникации, как сигналы на очень элементарном уровне. Эти сигналы посылаются кормящимся младенцем. На этой стадии они не являются ни намеренными, ни направленными; они возникают просто как функция внутренних процессов, которые находят свою разрядку в мышечном действии (Tilney and Casamajor, 1924). В своем наиболее очевидном аспекте это мышечное действие состоит в ритмических сжиманиях младенцем руки. Менее очевидны, но всегда присутствуют изгибание тела младенца и движения его ног; совсем не очевидной для наблюдателя, но очевидной для матери является ротовая активность младенца в районе соска, сосание, лизание, кусание.

1 См. примечание на стр. 49.

И мы не должны упускать из виду тот факт, что вокализации голодного ребенка перед кормлением, будь то крик, хныканье или плач, также действуют как сигналы, которые мать получает и воспринимает на двух уровнях: 1) на сознательном когнитивном уровне, на котором она реагирует, беря ребенка на руки, кормя его, приноравливая к нему свою позу и т.д.. и 2) на бессознательном уровне, на котором мобилизуются ее аффекты и автономные функции.

Мне довелось быть свидетелем крайне убедительного доказательства этой бессознательной реакции, когда наблюдал за поведением двух матерей с детьми. Одна из них, Мэри, отняла своего ребенка от груди несколько дней назад. Другая, Джейн, по-прежнему кормила ребенка грудью, и он находился рядом с ней в детской коляске.'Обе женщины разговаривали друг с другом, когда ребенок Джейн стал проявлять беспокойство и быстро усиливающимися криками указал на свое желание, чтобы его покормили. Джейн стала готовиться кормить его грудью, в то время как нетерпеливый ребенок продолжал кричать с все большим и большим остервенением. В этот момент на блузке Мэри появились два мокрых пятна, указывающих на то, что коммуникация ребенка привела ее автономную функцию в действие и что она отреагировала выделением молока, хотя уже несколько дней назад перестала кормить грудью.

Два уровня, на которых мать получает и воспринимает коммуникации, связанные с кормлением грудью, отчетливо проявляются в этом примере. Роль, которую играют бессознательные установки матери к тому, что у нее есть ребенок (в целом), и к индивидуальности собственного ребенка, в частности, едва ли можно переоценить с точки зрения ее отношения к своему ребенку. Одной из самых ярких иллюстраций этого является личное сообщение одной женщины, бывшей узницы нацистского концентрационного лагеря.

Она рассказала мне, что лагерный врач, сам узник концентрационного лагеря, сказал ей, что в концентрационном лагере не было проблем с кормлением грудью и что у каждой матери было молоко. Это, по его мнению, объяснялось следующим: матери знали, что, если бы они перестали кормить грудью, то лагерные власти не сделали бы ничего, чтобы ребенок не умер с голоду.

Понятно, что реакция матери на непроизвольные послания новорожденного, которые описаны выше, может быть иной на каждом из упомянутых уровней, сознательном и бессознательном, или на обоих сразу. Однако это является проблемой, которая выходит за рамки нашего нынешнего исследования. Это - проблема способности матери создавать условия, позволяющие ребенку устанавливать объектные отношения, и степени, в которой ее индивидуальная психопатология ограничивает эту способность.

Теперь мы рассмотрим роль ребенка в установлении наиболее ранних предшественников объектных отношений. Мы уже упоминали, что укоренение в своей ранней филогенетической форме является сканирующим поведением. Интересно отметить, что укоренение как сканирующее по-

ведение играет относительно подчиненную роль: оно ведет к консумма-пюрному'акту введения соска в рот1. Сканирующая активность не обеспечивает немедленного удовлетворения инстинктов. Можно сказать, что в филогенетическом отношении она выполняет антиципирующую роль, которая имеет характер окольного пути, ведущего к конечному удовлетворению потребности. Укоренение вскоре будет оставлено, а тактильный (проксимальный) поиск будет заменен зрительным (дистантным) восприятием. Это другой способ сканирования, которому, в конечном счете, уготовано стать прототипом психической деятельности.

В отличие от укоренения хватание губами, рукой и пальцами перейдет по непрерывной линии в сами объектные отношения. Действия рта достигают немедленного удовлетворения инстинкта. Поэтому, по крайней мере вначале, сами по себе действия рта не служат ни целям коммуникации, ни укоренению. Коммуникация есть функция обходного пути, а немедленное удовлетворение потребности не способствует развитию обходных функций.

Укоренение же изначально является - и остается в дальнейшем своем развитии - обходным поведением, мотивируемым потребностью разрядить напряжение, которое создается инстинктом, и само по себе оно не служит непосредственному удовлетворению потребности. Таким образом, в начале именно укоренение будет представлять собой путь разрядки, который в конечном счете приведет к коммуникации на семантическом уровне.

Прежде чем это будет достигнуто, должно произойти множество последовательных шагов в развитии объектных отношений. Обходной путь укореняющего поведения начальной стадии, безобъектного периода полной зависимости ребенка, приводит в конечном счете к удовлетворению потребности, к удовлетворению инстинкта. Спустя полтора года двигательный паттерн укоренения реактивируется в семантическом «нет». На этот раз он наделен семантическим значением и занимает свое место как одно из средств, используемых в объектных отношениях, которые тем временем развились и укрепились. Эти объектные отношения, однако, не проистекают из укореняющего поведения. Они возникают в результате непосредственного удовлетворения потребности, которое достигается благодаря хватательным действиям губ и рук.

В ходе дальнейшего развития человека объектные отношения всегда будут выдавать свое происхождение, а именно достижение немедленного удовлетворения влечения. С другой стороны, коммуникация и мыслительные процессы характерным образом останутся функциями обходного пути, техниками, прокладывающими путь консумматорному акту.

Когда движение, использовавшееся в укореняющем поведении,

! Мы обязаны Мортимеру Остоу (1955) четким отделением консумматорных техник от сканирующих и поисковых, а также Куби (1956) его дальнейшей дифференциацией паттернов поведения на антиципирующее, поддерживающее, аппе-титивное и консумматорное поведение.

реактивируется на втором году жизни и начинает служить коммуникации, оно становится семантическим знаком «нет». Использование или неиспользование этого знака позволяет ребенку произвольно определять повседневные перемены в отношениях мать-ребенок.

В интервале восемнадцати месяцев цефалогирическое движение, первоначально реакция на тактильную стимуляцию, изменяется в произвольно детерминированное действие, выражающее мыслительный процесс. В то же время это движение, которое являлось физиологически сформированным поведением «стремления к», становится жес-товым символом «стремления от». В этой метаморфозе чисто моторный паттерн наделяется семантическим значением.

Но каким образом моторный паттерн укоренения, который не использовался в течение двенадцати или более месяцев, опять становится доступным ребенку на втором году его жизни для семантических целей? Можем ли мы распознать в семантическом жесте пятнадцатимесячного ребенка хотя бы слабое эхо аффекта, связанного в течение первых трех месяцев жизни с укоренением9 В предыдущей главе мы показали, что идентификацию с агрессором можно рассматривать как устоявшийся фактор, ведущий к заимствованию ребенком у взрослого жеста «нет». Можем ли мы предположить, что регрессия к первоначальному укореняющему движению является вторым фактором в его использовании в семантических целях пятнадцатимесячными детьми? В конце концов, мы видели, что регрессия, как следствие фрустрации и неудовольствия, имела непосредственное отношение к реактивации укореняющего поведения в форме патологических цефалогирических движений.

Кроме того, регрессивное лицевое подражательное поведение, восходящее к периоду кормления, наблюдалось у взрослого. Пример этого недавно был приведен Адатто в его статье под названием «Надувание губ» (1956). Надувание губ возникает в результате подражательного движения губ, которое можно наблюдать уже у новорожденного. В случае, описанном Адатто, надувание губ на бессознательном уровне имело два значения: с одной стороны, оно представляло собой вытягивание губ к груди, желание орального удовлетворения; с другой стороны, оно являлось реакцией на фрустрацию, поскольку представляло собой также исполненную желанием регрессивную фантазию о состоянии доставлявшего удовлетворение контакта с матерью.

На сознательном уровне надувание губ являлось сообщением пациента его социальному окружению; оно означало недовольство и сдержанный гнев, и именно так и понималось. Подобно моторному паттерну семантического покачивания головой, означающего «нет», моторный паттерн надувания губ происходит от самой ранней ситуации кормления грудью, и он приобрел значение, совершенно отличное от того, которым он обладал первоначально. Подобно семантическому покачиванию головой, означающему «нет», надувание губ приобрело скорее универсальное семантическое значение, выходящее за национальные и расовые границы.

Но мы вряд ли будем удивлены, обнаружив, что раннее оральное

поведение стало служить универсально принятым семантическим сигналам. Даже такие ученые, как Латиф (1934) или Льюис ( 1936), система взглядов которых не включает психоаналитическую теорию, подчеркивали, что «любой звук, изданный ребенком в связи с кормлением, неизбежно должен быть создан движениями при кормлении; обсуждая природу речи, мы не можем обойти стороной тот факт, что органы произнесения являются также органами сосания». Шпиль-рейн (1922), чьи выводы, разбросанные в разных работах начала 20-х годов, ограничены в основном прямым толкованием символов, утверждает, что в речи ребенок движениями рта воспроизводит акт кормления грудью и поэтому некоторым образом реактивирует ощущения, которые он испытывал во время кормления. Эти авторы подчеркивают очевидное, а именно, что главный инструмент человеческой семантической коммуникации развивается в теснейшей анаклитической связи с оральностью, что оральные переживания обеспечивают самыми первыми строительными блоками для речи и что без оральных переживаний в раннем младенчестве человек вряд ли бы обладал речью в том смысле, в каком она известна нам.

Возможно, это прозвучит как пустая спекуляция, которую нельзя доказать или опровергнуть, ибо как можно обойти оральность в воспитании ребенка? Разумеется, в случае пчел, где оральный контакт с другой особью того же вида не существует с целью кормления молодых насекомых, коммуникация происходит в форме «танцев», а не с помощью оральных сигналов. Но позволительно ли делать выводы из столь значительно отличающихся видов, как человек и пчела? Нет. В другом месте мы отмечал и в общих чертах, в какой мере допустимы, на наш взгляд, такие дедуктивные умозаключения об одних видах на основании других. Поэтому мы должны будем прибегнуть к инсайту, который можно получить из исследования патологических состояний, - к методу, который так часто оказывался плодотворным в нашей науке.

9. Обходный катексис оральной зоны

В целях нашего настоящего исследования мы проследили происхождение укореняющего поведения вдоль трех линий: его филогенетических предшественников у альтрициалов, его эмбриологию у новорожденных с отсутствующим головным мозгом и его онтогенез на основании наших собственных исследований младенцев. Во всех трех случаях функционирование укореняющего поведения, которое представляет собой врожденный пусковой механизм, с самого начала обеспечивалось наличием пускового стимула.

В первой части монографии мы обнаружили, что патологические проявления у эмоционально депривированных детей поднимают вопрос о том, какова функция укореняющего поведения в возникновении коммуникации. Теперь мы расширим наш онтогенетический подход, просле-

див судьбу этого ВПМ в условиях, когда пусковой стимул недоступен. В частности, мы исследуем случай, в котором отсутствие орального компонента уникальным образом изменило аналитическую ситуацию. Мы покажем, что это изменение аналитической ситуации привело в результате к соответствующему изменению сигналов коммуникации, а также к изменению адаптивного и защитного поведения.

Нам довелось познакомиться с историей болезни, которая подтверждает наши предположения относительно негативных цефалогиричес-ких движений и отрицания, а также наши гипотезы об анаклитичес-ком оральном происхождении семантической коммуникации и речи.

Благодаря любезности доктора Джорджа Энджела и доктора Франца Райхсмана из Нью-Йорка нам было позволено воспроизвести здесь следующую историю болезни Моники В.1

История болезни

Моника В. родилась с атрезией пищевода. На третий день ее жизни на шее ребенка была установлена пищеводная фистула, а на четвертый день на животе - желудочная. Ребенка кормили через желудочную фистулу в течение двадцати одного месяца после рождения; через пятнадцать месяцев ее вновь поместили в больницу. В это время она находилась в состоянии истощения. Она лечилась от истощения и в то же время подверглась тщательному психиатрическому и физиологическому обследованию, которое в течение нескольких месяцев проводили с ребенком доктор Энджел и доктор Райхсман. Кроме того, велись точные протоколы, проводились лабораторные исследования секреции желудка и т.д., а также были сняты (на цветную пленку) многочисленные «трансакции»2 между Моникой и доктором Райхсманом.

1 Приведенные здесь данные основаны на мимеографических записях, подготовленных доктором Энджелом и доктором Райхсманом для выступления в мае 1955 года на ежегодном заседании Американской психоаналитической ассоциации, а также на личных сообщениях. Когда в 1956 году появилось первое подробное сообщение Энджела и Райхсмана об этом случае, рукопись настоящей монографии была уже завершена, и было слишком поздно, чтобы включить в нее больше, чем это упоминание о нем.

2 Термины «трансакции» и «трансакциональный» широко использовались в последние годы в психоаналитических работах. Первоначально введенные Дьюи, они оказались полезными при описании процессов, происходящих между двумя или более индивидами. Их недостатком в психоаналитических работах является то, что не проводится никакого различия между процессами, происходящими внутри субъекта, и процессами, происходящими между субъектом и другими людьми. Поэтому мы будем продолжать использовать здесь термин «интраперсональный» для процессов, происходящих внутри субъекта. Для процессов, происходящих между субъектом и другими людьми, мы будем использовать термин «интерперсональный», хотя нам известны возражения Куби (1953), касающиеся его применения. Мы относим его возражения к неправильному использованию термина; если же он применяется корректным образом, он прекрасно служит в описательных целях, и у нас нет лучшего термина для его замены.

Эти исследования продолжались уже в течение восьми месяцев, когда я посетил доктора Энджела. Доктор Райхсман выступал в роли «хорошего объекта», кормя Монику с помощью воронки через желудочную фистулу, в то же время устанавливая с ней хорошие отношения и играя с ней. Мне было позволено просмотреть фильмы, снятые об этом ребенке, когда она находилась в больнице. В них показаны ее поведение во время кормления и ее отношения с разными людьми. Кроме того, мне было позволено лично обследовать Монику 5 июня 1954 года, когда ей было двадцать три месяца.

Ребенок во многом был похож на депривированных детей, которых я наблюдал и описывал в другом месте. Когда я приблизился к ней, она проявила очевидное неудовольствие. Однако она не сделала движения покачивания головой. Когда я остановился у ее кровати, пытаясь побудить ее вступить со мною в контакт, повернувшись к ней спиной (Spitz, 1950), она отмахнулась от меня рукой. Такого поведения я никогда не встречал у депривированных детей. Когда ей не удалось избавиться от моего присутствия, отмахнувшись рукой, она отвернулась, исключив меня из своего зрительного восприятия. Я настойчиво продолжал неподвижно стоять рядом с кроватью ребенка, так что при желании она могла до меня дотронуться. Примерно через пять минут, в течение которых она лежала отвернувшись от меня головой, но время от времени мельком поглядывала в моем направлении, словно хотела удостовериться, ушел ли я прочь, она закрыла глаза и заснула.

Дальнейшее наблюдение Моники, а также внимательный просмотр снятых о ней фильмов выявили некоторые другие особенности, отличавшие ее поведение от поведения остальных детей; эти особенности также оказались полезными при интерпретации только что описанного мной поведения.

Спустя некоторое время после моего визита Монике произвели еще одну операцию, в ходе которой был имплантирован искусственный пищевод, соединяющий рот с желудком (colonie substernal anastomosis), и была закрыта фистула, так что с этого времени ребенка можно было кормить через рот.

На мои вопросы о поведении Моники с незнакомыми людьми до операции доктор Энджел написал мне, что насколько помнит он и сестринский персонал, покачивания головой не было. Когда же после вышеописанной операции ребенка начали кормить через рот, по утверждению няни, постепенно появилось покачивание головой в знак отказа1. Кроме того, через несколько недель после операции покачивание головой наблюдалось как реакция на персонал больницы, который ассоциировался с неприятными для ребенка переживаниями.

Письмо доктора Энджела от 20 июля 1954 года.

Психоаналитические соображения, навеянные материалом данного случая

Уникальность случая Моники очевидна. Он дает квазиэкспериментальное подтверждение гипотез Фрейда относительно оральной фазы и служит яркой иллюстрацией генетического подхода. Кроме того, данный случай высвечивает роль, которую играет рот в онтогенезе коммуникации - так сказать, методом исключения, поскольку в случае Моники функция удовольствия рта была отделена от функции выживания, обеспечиваемого питанием, и, следовательно, также от объектных отношений.

Ранее мы выдвинули два положения: 1) возникновение человеческой коммуникации основывается на том, что рот является органом, который используется как для поглощения пищи, так и для речи; 2) покачивание головой депривированного младенца в знак отказа является регрессией к паттернам поведения, связанным с кормлением через рот.

В случае Моники кормления грудью или регулярного получения пищи через рот не было на протяжении первых двадцати месяцев жизни. В этот период кормление осуществлялось с помощью воронки через желудочную фистулу на животе; и, как можно увидеть в фильмах, Моника вела себя по отношению к воронке так, как нормальный ребенок ведет себя по отношению к груди или к бутылке, - прикасаясь к ней, исследуя ее, лаская ее своими руками во время кормления и отталкивая ее, когда она ее отвергала. Похожее движение руки она использовала, когда отвергла мое приближение.

По всей видимости, использование головы для семантических жестов не было приобретено этой двухлетней девочкой, потому что оральный опыт был оторван от принятия пищи, то есть от аналитической ситуации, и, следовательно, от объектных отношении. Соответственно, паттерны поведения этого ребенка, которые использовались ею в объектных отношениях, имели совершенно иную природу. Она отвергала контакт, отворачиваясь от нежеланного наблюдателя, таким образом исключая его из своего зрительного восприятия. Если это не приводило к результатам, она использовала поведение, которому научилась при кормлении через брюшную стенку: она отстранялась, отмахивалась рукой. Это нечто, чего нормальный ребенок, кормится ли он у груди или сосет бутылочку, обычно не делает, потому что голову, а с ней и рот, можно оторвать от соска; Монике пришлось бы оторвать брюшную стенку от воронки. Этого она сделать не могла; но она могла оттолкнуть воронку своей рукой - и она попыталась сделать то же самое с нежеланным наблюдателем. Наконец, когда эти методы оказались безуспешными, Моника закрыла глаза и погрузилась в сон. Мы не знаем, могла она или нет видеть во сне сновидения.

Пожалуй, стоит отметить, что в двадцать один месяц, в возрасте, в котором я ее увидел, Моника не приобрела речь в какой-либо форме. Это согласуется с нашим утверждением о решающей роли оральной зоны

и аналитических объектных отношений в достижении человеческой семантической коммуникации. Поскольку в случае Моники питание было смещено ото рта к брюшной фистуле, ни рот, ни голова не были специфически вовлечены в удовлетворяющие потребность отношения. Соответственно, она не приобрела даже жестов головы, используемых в целях семантической коммуникации, не говоря уже об использовании рта для вербализации. Поражает то, что, когда становится возможным питание через рот (благодаря операции colonie substernal anastomosis), она вскоре начинает использовать покачивание головой в знак отрицания. Можно предположить, что благодаря ему откроется также путь к постепенному приобретению вербальных навыков.

Приложение постулатов Левина к случаю Моники

Мы видели, что последним ресурсом, когда Моника столкнулась со стимулом неудовольствия, явилось для нее погружение в сон. Мы можем задаться вопросом о том, каким образом такое погружение в сон можно понять в терминах оральной триады Бертрама Левина (1946): есть, быть съеденным, спать (умереть). Согласно положению Левина, засыпать означает засыпать у груди. Для Моники грудь не существует. Она знакома лишь с ослаблением напряжения, происходящим, когда доктор Рай-хсман через воронку наполняет ее желудок1. Для Моники восприятие воронки, вставленной в желудочную фистулу, и восприятие лица доктора Райхсмана, когда он дает пищу, разговаривает и играет с ней, связались с избавлением от напряжения посредством воронки. Когда ей случалось отказываться от пищи, то с этой ситуацией связывалось лицо все того же доктора Райхсмана. Другими словами, объектные отношения, которые сформировались у нее с доктором Райхсманом, включали в себя, как обычно, и позитивные, и негативные аспекты.

В таком случае представляется допустимой следующая гипотеза: после того как лицо доктора Райхсмана стало репрезентантом объекта, хорошего и плохого, Моника отворачивается от меня, непрошеного незнакомца. Когда это оказывается неэффективным, она закрывает глаза и исключает всякое зрительное восприятие. Когда и эти методы оказываются недостаточными, чтобы устранить нежелательное вторжение, Моника совершает еще один шаг в своем уходе и засыпает. Мы полагаем, что это является регрессией к архаическому сну, вызванному насыщением после кормления.

В таком случае мы можем говорить о сне как о прототипе любой защиты. С позиции «Трех очерков по теории сексуальности» Фрейда мы можем назвать его анаклшпыческоы защитой, поскольку она опирается на физиологическую функцию сна. У новорожденного сон является нормальной защитной функцией, которая подпадает под бо-

1 См. также работу Тилни и Касамайора ( 1924) о специфическом воздействии, которое наполнение желудка оказывает на паттерн поведения у новорожденного.

лее широкое понятие стимульного барьера. Он представляет собой отвод катексиса от органов чувств. Некатектированные органы чувств выступают в качестве крайне эффективного барьера для нежелательных афферентных стимулов.

Засыпая с целью избежать контакта с незнакомым человеком, Моника ставит нормальное в остальных отношениях поведение на службу защите. Это является успешным предотвращением неудовольствия посредством регрессии; патологические негативные цефалогиричес-кие движения у депривированных детей представляют собой попытку, хотя и неуспешную, достичь этой же цели. Фактически деприви-рованные младенцы остановились на полпути. Регрессия Моники является более глубокой, она прошла весь путь к состоянию покоя.

Регрессия, как защита от стимулов неудовольствия, использует уход на таком уровне в психической организации субъекта, на котором этот конкретный стимул не вызывает или не может вызвать неудовольствия и на котором отсутствие неудовольствия было равносильно удовольствию. Это то, что мы делаем ежедневно, отходя ко сну, при котором наступает временная и топографическая регрессия (Freud, 1924). Отход ко сну является приемом, используемым Моникой. Вместе с Л евином мы можем предположить, что засыпание у груди эквивалентно насыщению, то есть отсутствию неудовольствия от голода. Эта интерпретация относится также и к Монике. Только в ее случае не засыпание у груди, а засыпание «с наполненным желудком» соответствует отсутствию стимулов неудовольствия. Регрессия позволяет ей достичь галлюцинаторного удовлетворения от наполненного желудка. Это является коэнестетическим переживанием, а не внешним, тактильным и зрительным, о котором говорит Левин. Отходя ко сну, Моника успешно заменяет перцептивное переживание неудовольствия от нежелательного присутствия незнакомца галлюцинаторным удовольствием от насыщения.

Теория Левина (1946, 1950) располагает к некоторым дальнейшим спекуляциям вдоль линий идей, высказанных выше. Согласно его гипотезе, зрительный перцепт груди образует экран сновидения. Я расширил это предположение и высказал мысль, что оральное переживание, опосредствованное первичной полостью (Spitz, 1955a), предшествует зрительному перцепту груди. Обе эти гипотезы предполагают процесс научения, аккумуляцию переживаний, будь они зрительными, если следовать предположениям Левина, или тактильными, если следовать высказанным мной идеям. Данные, полученные в случае Моники, наводят на мысль, что даже раньше, чем тактильные перцепции рта, и более фундаментальным образом, поскольку не требует научения, в качестве первой архаической матрицы для экрана сновидения может выступать избавление от вызванного неудовольствием напряжения.

В таком случае последовательность возникновения феномена экрана сновидения у взрослого такова: переживание редукции напряжения на коэнестетическом уровне, за которым следует восприятие ощуще-

ния полости на уровне недифференцированности, и, наконец, кульминация в перцепте груди на уровне диакритического зрительного восприятия. Поэтому экран сновидения у взрослого, по-видимому, является репрезентацией наиболее архаического переживания человеком удовольствия. Для этой репрезентации используются архаические материалы, по-прежнему доступные взрослому, например коэнестетические ощущения, и последующий переход от них к восприятию зрительных образов на экране сновидения. К использованию этого архаического до-образного материала вынуждает необходимость репрезентировать переживание с уровня принципа нирваны, то есть редукции напряжения.

Экран сновидения на самой ранней стадии своего возникновения представляет собой рудиментарное переживание вариаций напряжения. Когда он становится осознанным в сновидении взрослого, он уже прошел через несколько уровней психического развития. Это - попытка репрезентации с помощью специфического психического материала, который характерен для каждого из этих уровней. Его конечное появление в качестве экрана является результатом функционирования вторичного процесса. Забота о репрезентативности является одной из задач вторичного процесса. Поэтому он будет поставлять из доступных взрослому образов памяти те, которые наиболее близки, как в хронологическом отношении, так и в смысле переживания (то есть чувственного тона), к первоначальному переживанию редукции напряжения. С точки зрения визуального восприятия таковым является образ груди.

Однако экран сновидения не воспринимается визуально в каждом сновидении. В феномене Исаковера перцепт является скорее тактильным, чем визуальным. Наконец, как полагает Левин в своей работе «Забывание сновидений» (1953), «чистая эмоция» может быть формой, в которой экран сновидения воспринимается без репрезентаций вторичной переработки в смысле сенсорных образов.

Если это так, то тогда становится очевидным, что экран сна может быть обнаружен в одной из этих трех форм в любом сновидении. Ибо в любом сновидении ощущается, по крайней мере, чувственный тон, будь то счастье, грусть, меланхоличное безразличие или паника. Чувственный тон в наших сновидениях является, пожалуй, тем средством, с помощью которого взрослый способен описать переживания редукции и усиления напряжения. Более того, необычайная яркость, которую могут приобретать эти чувственные тона в сновидении, позволяет предположить, что они возникли в период, в котором они представляли собой альфу и омегу всего опыта.

В первоначальном утверждении Левина экран сновидения определяется как компонент сновидения, на который сновидец проецирует свои образы. Это легко понять как результат того, о чем мы только что говорили. В общих чертах сновидение возникает следующим образом: дневные остатки того, что я бы назвал «неоконченным делом», то есть переживания в бодрствовании, которые не разрешены и оставляют после себя напряжение, нарушают сон спящего. Здесь чувственный тон

этих напряжений находит свой резонанс на уровне самой глубокой регрессии, на уровне принципа нирваны. Первым шагом является установление степени стремящегося к редукции напряжения. «Забота о репрезентативности» вызывает с помощью вторичного процесса примитивный образ груди, то есть создает экран сновидения.

Однако перцептивные элементы остатков дня сопровождали напряжения в их ретрогрессии через системы памяти и активировали родственные или ассоциированные следы памяти. В поступательном движении к системе Псз вторичный процесс объединяет эти элементы в более или менее правдоподобную историю, которая развертывается на фоне экрана сновидения. Этот шаг представляет собой попытку редуцировать напряжение. Перипетии этой истории определяются более или менее успешными попытками разрядить напряжение. Их успешность основана на степени синтонности Эго (Супер-Эго) последовательных попыток разрядки. Решение о том, репрезентирует ли опубликованный Левином в качестве примера сон, в котором экран сновидения «скатывается» к себе, рассеивается и уносит с собой сновидение, успешную разрядку напряжения сновидца или вытеснение сновидения, находится вне сферы компетенции автора.

Еще один вопрос состоит в том, следует ли предположить, что третий элемент в оральной триаде Левина, а именно смерть, представлен в уходе Моники в сон. Ее уход устраняет незваного гостя, исключив его сначала из ее зрительного восприятия, а затем и из сознания. Должны ли мы предположить, что это исключение является проекцией на незваного гостя желания Моники есть, быть съеденной, умереть? Смерть, несомненно, является постоянным спутником этого ребенка, и можно порассуждать о том, не становится ли Моника, впадая в сон, способной с помощью этой проекции одновременно удовлетворить ли-бидинозное влечение через галлюцинаторную фантазию о насыщении и агрессивное влечение - через устранение незваного гостя.

Переживание удовлетворения и регрессия

Между приемом, используемым Моникой, чтобы достичь редукции напряжения (уходом в сон), и попыткой ухода у цефалогирических детей существует принципиальное различие. Моника, которая не имела опыта орального приема пищи, вынуждена была регрессировать к непосредственному удовлетворению влечения, к эквиваленту наполненного желудка, то есть ко сну. Депривированные же дети в течение первых трех месяцев, когда формируется предшественник объекта, испытывали приятные оральные переживания. Поэтому их оральные переживания установились в рамках предвестников объектных отношений, а именно кормления у груди. Их регрессия остановилась на поведении, ведущем к тому, что мы назвали матрицей объектных отношений, то есть на оральном поглощении у груди.

Это отличие между уровнем, на который регрессировала Моника,

и уровнем, на который регрессируют депривированные дети, проливает свет на эмпирическое значение объектных отношений. Уже в столь раннем возрасте переживание отношения к объекту - пусть даже на данной стадии это скорее объект, удовлетворяющий потребность, а не объект любви - приобретает чрезвычайную эмоциональную валентность. В случае депривированных детей это переживание стало точкой фиксации, к которой они могли регрессировать. Они регрессировали точно к тому событию, которое предшествовало удачному удовлетворению потребности. Это также является поведением, означавшим, что их потребность еще не была удовлетворена. Моника же, наоборот, могла регрессировать лишь к наиболее архаическому, к ко-энестетическому функциональному переживанию.

Еще одним интересным аспектом в наших рассуждениях является то, что второй член оральной триады, то есть быть съеденным, никак не проявляется в поведении Моники. И в самом деле, как бы он мог проявиться? Это предполагает переживание ощущения полости во рту, сопровождаемого объятием рук (Spitz, 1955a). Их сочетание никогда не существовало в мире Моники. Существовавшее же у нее переживание являлось переживанием редукции напряжения вследствие насыщения.

Этологическое значение случая Моники

При обсуждении этологического значения, о котором говорит случай Моники, мы отошлем наших читателей к примечанию о врожденном пусковом механизме (ВПМ), сделанному нами на 51-й странице. Случай Моники является важным вкладом в этологические гипотезы, касающиеся врожденного пускового механизма у человека. Вследствие патологии в случае Моники специфический филогенетически сформированный паттерн, укореняющее поведение, не материализовался. Он был заменен онтогенетически развившимся поведением, которым она импровизировала в ответ на особые условия ее кормления.

В филогенетическом отношении укореняющее поведение, несомненно, является одним из наиболее прочно устоявшихся паттернов поведения. Однако случай Моники демонстрирует, что даже этот филогенетически прочно устоявшийся врожденный паттерн становится эффективным только тогда, когда появляется пусковой стимул, а именно стимуляция «рыльца», и что этот паттерн не будет возникать в ответ на все остальные стимулы. Другими словами, мы имеем дело с комплементарными частями общего феномена. Каждый врожденный пусковой механизм имеет пусковой стимул. Он может, как это было в случае Моники, пребывать в состоянии ожидания в течение двух лет. Когда, наконец, пусковой стимул был обеспечен, когда в результате хирургически установленной связи между ртом и желудком Моника стала принимать пищу через рот, в изначальный паттерн врожденного пускового механизма вводится отсутствующий элемент. Когда с помощью последней операции этот отсутствующий фактор был введен в рамки

тановленных Моникой объектных отношений, архаический пат-коренения был запущен и активирован, а цефалогирические дви-[ стали осмысленными. С этих пор покачивание головой, наде->е значением отказа, использовалось ребенком в объектных лениях.

лее подробное обсуждение принципов врожденного пускового

шзма, паттернов поведения и их базисных компонентов увело бы

шшком далеко от нашей основной темы. Однако мы хотим «за-

[ в протокол» наше мнение, что не только паттерн укоренения

бездействовать, если не появится пусковой стимул. Мы пола-

что это же можно отнести и ко многим другим филогенетичес-

[юрмированным паттернам и, вероятно, даже к законам созре-

я. Я думаю, что этологи не опровергнут этого утверждения. Я

екаю, что они могут уточнить его, ограничив промежуток вре-

I, в течение которого филогенетический паттерн поведения мо-

1ребывать в состоянии ожидания, посредством того, что Скотт и

стон (1950) назвали «критическими стадиями». Как психоанали-

ч склонен согласиться с ними; на основании моих наблюдений я

улировал наличие таких стадий развития и говорил о них как об

анизаторах психологического развития» (Spitz, 1954). Более де-

но мы обсудим эту концепцию в главе XII.

^аким образом, у нас есть два утверждения: 1) филогенетически

рмированные, унаследованные паттерны поведения могут пребы-

> в состоянии ожидания до тех пор, пока не станет доступным пуско-

стимул; 2) промежуток времени ограничен критическим периодом,

эрый знаменует появление «организатора». Эти два утверждения яв-

>тся взаимозависимыми с точки зрения дальнейшего развития; ибо

витие примет отклоняющийся курс, если филогенетически сформи-

>анный, важный в эволюционном отношении паттерн поведения бу-

подавлен. Пожалуй, примером этого и является Моника. Если бы

> утверждение удалось подкрепить дальнейшими наблюдениями, то

з имело бы огромное значение для наших гипотез о возникновении

соторых форм фиксации, и, следовательно, можно было бы также вне-

Я некоторые предложения в области психиатрической терапии.

Резюме

гучай Энджела-Райхсмана является желанным доказательством моих потез о происхождении и значении негативных цефалогирических .ижений у детей, страдающих от госпитализма, так сказать, доказа-льством е contrario1. Но что еще более важно, он обеспечивает новы-и данными наблюдения психоаналитическую теорию либидинозных аз и эротогенных зон. Кроме того, он предоставляет прекрасную ил-острацию анаклитического типа выбора объекта. Анаклитический

Эт обратного (лат.). - Прим. перев.

выбор объекта определяется изначальной зависимостью младенца от человека, который его кормит, защищает и лелеет. Фрейд утверждает, что вначале влечение развертывается анаклитически, то есть опираясь на удовлетворение важной для выживания потребности. Потребностью, которая удовлетворяется, является потребность в пище. Соответственно, первой эротогенной зоной является оральная зона, и весь период был назван оральной фазой.

В случае Моники оральная зона была исключена из функционирования. Поэтому влечение достаточно явно (что видно из фильма) стало опираться на функцию, которую я буду называть параоралъным приемом пищи; произошла эротизация желудочной фистулы (Margolin, 1953). Кроме того, можно наблюдать либидинизацию функции кормления через воронку; ребенок относится к воронке как к источнику пищи; он формирует свои объектные отношения с тем, кто ухаживает и кормит, доктором Райхсманом. Соответственно, доктор Райхсман стал для Моники «хорошим объектом». Но также время от времени он становился «плохим объектом», как это обычно бывает на ранних стадиях формирования любых объектных отношений. Это находило свое выражение в характерной для Моники реакции на имевшие место порой перепады настроения доктора Райхсмана. Когда доктор Райхсман отсутствовал в силу некоторых внешних событий, в следующей ситуации кормления Моника показывала, что она негодует на его измену. Все это прекрасно продемонстрировано ее поведением, снятым на пленку, и в то же время проявлялось в изменении состава желудочных выделений, химический анализ которых проводился параллельно.

С другой стороны, каждый, кто не был связан с ситуацией кормления и защиты, являлся посторонним, и она реагировала на него соответствующим образом. Я был таким посторонним, и она отказалась контактировать со мной. Но она не выразила отказ с помощью реакции, сходной с той, что проявляет ребенок в орально-анаклитичес-кой ситуации. Она создала новый набор поведенческих паттернов, включая сигналы, которые не имели отношения к оральному паттерну кормления, оральному приему пищи, а были связаны с паттерном кормления посредством желудочной фистулы.

У Моники сформировался собственный индивидуальный и оригинальный набор сигналов, соответствующий ее особой ситуации кормления. Это подтверждает наше предположение о том, что приемы и способы коммуникации развиваются из аналитической ситуации, в обычном случае из самой ранней связи младенца с грудью. В обычных условиях филогенетически сформированный паттерн укореняющего поведения становится матрицей семантического жеста негативного покачивания головой. Мы уже подчеркивали, что приобретение этого жеста является важным интеллектуальным достижением, связанным с функцией суждения (глава VII).

Необычайная согласованность во взаимосвязи между начальными стадиями семантической коммуникации и мыслительными про-

весами, с одной стороны, и самыми ранними отношениями мать-;бенок, с другой, должна стать предостережением для вдумчивого ;ловека. Мы вполне можем задаться вопросом о том, в какой мере )рмление детей молочной смесью из бутылочки могло повлиять на жхическое развитие западного человека за последние пятьдесят-семьдесят лет. Можно ли продемонстрировать такое влияние в адивидуальном развитии - это проблема документирования. Но >зникает более важный вопрос: как это могло повлиять на измене-1я в образе жизни западного человека, в способах его коммуниста, и повлияло ли это и каким образом на его отношения с внешним яром, на его вербальные и невербальные символы и, возможно, так-s на его мыслительные процессы?

10. Теоретические соображения

ы можем попытаться теперь интегрировать наше понимание пока-шания головой, означающего «нет», в теоретических терминах с по-эщью новых знаний, которые мы приобрели в предыдущей главе. Мы гдем руководствоваться ходом мысли Фрейда, который утверждал: )тот путь разрядки приобретает, таким образом, крайне важную вто-1чную функцию, а именно - обеспечение понимания [или, вернее, шмуникации] с другими людьми» (1895а, стр. 379). Тридцать лет [устя Фрейд развил некоторые из идей этого краткого утверждения :воей статье «Отрицание» (1925). Огромное значение этого эссе со-ем недавно обсуждалось Рапапортом (1951).

Необычайно велико число важных проблем, на которые Фрейд юливает свет на этих пяти лаконичных страницах. Упомянем лишь ^которые из них: он обсуждает природу восприятия, сущность про-рки реальности и некоторые принципы интеллектуальной функ-ш. Он исследует функцию суждения, ее происхождение и связь с 'рвичными влечениями и определяет ее как функцию интеллекта, меняющую вытеснение. Если мы правильно его интерпретируем, ' он обрисовывает роль «символа отрицания» в коммуникации, где т делает возможным обретение функции суждения, наделяя мысль [ервым уровнем независимости от результата вытеснения и тем са-эШ от господства принципа удовольствия».

Фрейд особо говорит о «символе ] отрицания». Здесь понятие «сим-ш» имеет смысл, отличный от того, что используется им при обсуж-нии сновидений, фольклора, мифологии или поэзии. В них «симво-1ческая связь является, по сути, связью сравнения» (Freud, 1917, стр. 16). В этом смысле символ является репрезентацией (будь это ис-[нная репрезентация, замещение или намек). Как таковой он отно-

^урсив мой.

сится как к психическим процессам, происходящим внутри индивида, так и к коммуникациям, происходящим между индивидами.

Отрицание и его выражение, слово «нет», отличаются от таких символов. Слово «нет» не подразумевает сравнения с имеющейся репрезентацией. Оно является тем, что логики называют алгоритмическим символом, подобным знаку минус у математиков. Алгоритмические символы, такие, как «символ отрицания», специфически относятся к интериндивидуальной коммуникации. Поэтому мы сделаем вывод, что в этой статье Фрейд, обсуждая отрицание с позиций мыслительного процесса, влечений и вытеснения, имеет в виду также роль символа отрицания в коммуникации.

Суждение и коммуникация являются двумя проблемами, которые будут занимать нас в данной главе. В статье «Отрицание» Фрейд обсуждает эти проблемы в аспекте сознания и бессознательного в описательном смысле, в аспекте инстинктов и влечений и, кроме того, в аспекте Эго, то есть в терминах структурной модели1.

Эту систему понятий Фрейд разработал к 1925 году, когда он писал статью «Отрицание». В 1895 году, в «Проекте научной психологии», где Фрейд писал о пути разрядки возбуждения и его функции в возникновении коммуникации (см. приведенную выше цитату), он сделал акцент на объектных отношениях внутри диады. Если в J 895 году Фрейд обсуждал психологию в аспекте отношений индивида с его окружением, то в 1925 году он исследует проблему отрицания прежде всего в аспекте эн-допсихических процессов. Мы попытаемся теперь интегрировать ранний и поздний подходы Фрейда, подход, связанный с объектными отношениями, со структурным и динамическим подходами.

Обретение способности судить является решающим шагом в развитии процесса мышления как с точки зрения психической экономики ребенка, так и с точки зрения психической структуры. Отрицательное суждение является интеллектуальной заменой вытеснения2. Оно в самых разных аспектах более эффективно, чем вытеснение. С одной стороны, оно служит сохранению психической энергии, с другой стороны, является более эффективным при достижении цели влечения. Кроме того, отрицательное суждение свидетельствует о чрезвычайном усилении структуры Эго, в которой оно выступает - и будет

1 Можно задать вопрос, действительно ли Фрейд использует в этой статье структурную модель, поскольку, исследуя функцию суждения, он говорит лишь об Эго. Однако в начальной стадии развития суждения у младенца Эго и Ид являются лишь двумя компонентами структурной модели, которые дифференцировались из недифференцированной фазы.

1 Фрейдовская формулировка отрицания как замены вытеснения в современном психоанализе претерпела определенные изменения. Вытеснение, о котором говорит Фрейд, является архаическим феноменом в жизни младенца. Оно скорее соответствует отводу катексиса от объекта, а не защитному механизму вытеснения, с которым мы сталкиваемся после того, как психическая структура достигает своего полного развития. Несомненно, что вытеснение, как защитный механизм, также включает в себя отвод катексиса, но этим оно не ограничивается.

де более выступать- в качестве одной из основных функций. Вот >чему замена вытеснения интеллектуальной операцией суждения шяется столь важным прогрессом.

Мы бы выделили две стадии в развитии вытеснения: 1) первичное лтеснение (Urverdrдngung) и 2) собственно вытеснение (Nachdrдngen), зторое состоит из двух фаз: а) фазы ранней предтечи вытеснения (или тримитивного вытеснения»), заключающейся в отводе катексиса; б) азы вытеснения как защитного механизма, которая включает в себя онтркатексис. Отрицательное суждение является в таком случае за-еной фазы а) собственно вытеснения, то есть отвода катексиса.

В конечном счете, функция суждения связана с двумя видами решений. Оно может подтверждать или отрицать, что предмет обладает ,анным свойством, или оно может подтверждать или подвергать сомнению, что данный образ существует в реальности (Freud, 1925).

Укоренение - предстадия коммуникации

Эднако в начале жизни недоступно никакое суждение, будь оно негативным или позитивным, во всяком случае, которое можно наблюдать в форме поведения. Решение о том, обладает или нет предмет данным свойством, подтверждение или отрицание того, что данный образ существует, бессмысленно на этой стадии. Ни одна из этих категорий не применима к укореняющему поведению; оно обозначает желание заглотнуть сосок; но даже это утверждение вводит в заблуждение: это не желание, ибо в первые недели жизни воля не существует. Выражаясь корректно, мы скажем, что «заглатывание соска» является консуммацией функции приближения, которую выполняет укореняющее поведение.

Среди прочих видов активности новорожденного укореняющее поведение уникально во многих аспектах. Все остальные виды активности при рождении являются нескоординированными, беспорядочными и не выявляют какого-либо надежного или предсказуемого паттерна. Ненадежны даже реакции и рефлексы. Фактически поведения в смысле организованного паттерна активности вначале не существует, за одним-един-ственным исключением, то есть укореняющего поведения. Укореняющее поведение демонстрирует сравнительно высокую степень координации, оно является направленным, специфическим с точки зрения цели и последовательности, ибо она продолжается до тех пор, пока цель не достигнута, и прекращается, когда цель достигнута. Это единственный паттерн поведения, в котором наглядно проявляется влечение и которое демонстрирует градиент к редукции потребности. Позитивное качество влечения - «стремление к» - выражается в направленности укоренения.

Показательно, что укоренение не имеет негативного эквивалента; в активности новорожденного «стремление от» не соответствует «стремлению к». У новорожденного нет поведения, выражающего негативный паттерн и демонстрирующего направленность или органи-

зованный паттерн. То, что можно отнести к негативному, принимает форму беспорядочных, дезорганизованных, диффузных проявлений неудовольствия.

Это отсутствие у новорожденных организованного выражения негативного является доступным наблюдению дубликатом фрейдовского постулата: «...мы никогда не обнаруживаем "нет" в бессознательном...» (1925). И, разумеется, сознания, или даже восприятия, невозможно выявить у новорожденного, равно как и воли. Когда где-то на третьем месяце жизни появляются восприятие, память, сознание и воля, поведение младенца может начать выражать отказ; до этого времени отказ в лучшем случае принимает физиологическую форму, а именно ребенок перестает сосать или срыгивает проглоченное.

Дихотомии, установленные Фрейдом в его статье «Отрицание», альтернативу в подтверждающем или отрицающем суждении о том, что вещь обладает данным свойство!\1, можно выразить на языке оральных инстинктивных импульсов; как пишет об этом Фрейд: «Я бы это съел, или я бы это выплюнул». Или, если подняться еще на одну ступень: «Это должно быть либо внутри меня, либо снаружи». Мне представляется, что при рождении альтернатива может быть сформулирована в соответствии с принципом нирваны следующим образом: «Это уменьшает напряжение; это напряжение создает». То, что уменьшает напряжение, принимается внутрь. То, что создает напряжение, извергается; ребенок это выплевывает.

Однако уже при рождении существует третья модальность, которая не является ни заглатыванием, ни выплевыванием. Она активируется напряжением, возникающим внутри младенца, в частности, напряжением, связанным с потребностью в принятии пищи. Модальности заглатывания и выплевывания определяются врожденным, заранее сформированным паттерном.

«"Заглатывание" и "выплевывание" являются консумматорными формами поведения. Их нельзя осуществить немедленно, когда возникает напряжение, вызванное голодом. Чтобы сделать "заглатывание", консуммацию, возможным, им должно предшествовать- и предшествует - сканирующее и поисковое поведение, обладающее качеством "стремления к"» (Fenichel, 1945, стр. 83)'.

Представляет большой теоретический интерес, что укоренение, матрица семантической функции, - это поведение, которое не является ни выплевыванием, ни заглатыванием. Оно выступает в качестве сканирующего поведения, вызванного состоянием напряжения.

1 Ранее мы установили, что укоренение представляет собой паттерн филогенетического поведения. Наш нынешний аргумент показывает, что оно является также адаптивным паттерном. Ибо оно выступает в качестве обходной функции для достижения цели влечения, которой является принятие пищи. Как таковое его можно рассматривать как прототип принципа реальности, и оно должно быть отнесено к категории ядер Эго (Glover, 1933, 1935. 1943).

о есть инстинктивными влечениями, которые стремятся к удовлет-орению. Далеко идущая концепция Фрейда связывает путь разряд-и возбуждения при рождении с эволюцией человеческой коммуни-ации, которая появляется на втором году жизни. Теперь мы [аполнили некоторыми деталями эту эволюцию благодаря нашему ыводу, что матрица семантической функции является сканирующим юведением, которое порождается напряжением от потребности.

Кроме того, вывод о том, что коммуникация и семантическая фун-щия происходят от сканирующего поведения, убедительным обра-10М дополняет аналогичные постулаты Фрейда о природе восприя-єєЗ и процесса мышления. В своей работе «Отрицание» он отмечал, 1ТО «Эго периодически посылает небольшие количества катектичес-сой энергии в систему восприятия, отбирая с их помощью внешние :тимулы, а после каждого такого прощупывания отводит их обрат-то»1. Касаясь процесса мышления, Фрейд (1911) утверждает, что он является пробным способом действия, сопровождающимся перемещением небольших количеств катексиса (вдоль следов памяти).

Развитие коммуникации из сканирования, естественно, определяет ему роль в функции проверки реальности. Эта роль остается наглядной в специфических формах вербальной коммуникации взрослого, таких, как вопросы, вопросительные предложения и - на самом высоком уровне - дискуссия. Кроме того, общим между развитием коммуникации и проверкой реальности является то, что то и другое произошло от потребности. Это мы продемонстрировали в случае укоренения; что касается проверки реальности, то Фрейд утверждал, что ее важным предварительным условием является утрата объектов, приносивших прежде реальное удовлетворение.

Ранее мы упомянули, что Фрейд описывал восприятие, равно как и процессы мышления, в терминах того, что мы бы назвали сегодня сканирующей деятельностью психического аппарата. В случае восприятия он, в частности, говорил об «отборе», в случае процесса мышления - о «пробном действии». Мы можем добавить к этому, что эта сканирующая деятельность осуществляется по так называемому методу «проб и ошибок», присущему поведению всех животных. Это поведение подробно изучалось у парамеций, и его можно наблюдать также у млекопитающих. У новорожденного ребенка оно проявляется в форме укоренения. Оно состоит^ действии, которое производит проверку окружения, прекращает ее, повторяет проверку в другом направлении и т.д. до тех пор, пока не будет достигнута цель удовлетворения потребности. Восприятие совершает то же самое, но с меньшим расходом мышечной энергии. И, наконец, процесс мышления является сканированием внутренней репрезентации окружения без какого-либо расхода мышечной энергии и с минимальными количествами катексиса.

1 Курсив мой. См. также: Фрейд (1925, стр. 180; 1920, стр. 24-28; 1900, стр. 538; 1895а, стр. 359 и далее).

До сих пор наши рассуждения давали нам право относить паттерн укоренения к стадии, на которой даже самые еле заметные зачатки развития суждения или интенциональной коммуникации находятся еще в весьма отдаленном будущем. Мы пока не смогли найти удовлетворительную связь между укоренением, как матрицей коммуникации, и конечным возникновением семантического жеста «нет», выражаемого покачиванием головой. Патологические цефалогирические движения депривированных детей не помогли нам в этой попытке, ибо, как выяснилось, они имеют регрессивное значение, связывающее их с укореняющим поведением, а не прогрессивное - в направлении семантического сигнала.

Избегание - промежуточная стадия

Поэтому мы еще раз вернулись к нашим наблюдениям кормящегося грудью ребенка и рассмотрели последующую эволюцию паттернов его поведения. Как уже отмечалось, паттерн укоренения постепенно становится адаптированным к цели за счет устранения ненужных возвратно-поступательных движений головы. Усиление после третьего месяца жизни координации тактильного восприятия и мышечного действия, равно как и зрительного восприятия, способствует все более быстрому и уверенному захвату соска ртом, пока, наконец, он не обеспечивается одним движением головой. На этой стадии укоренение практически исчезло.

Одновременно с этим процессом и независимо от него у ребенка развивается новое поведение, которым он указывает, что насытился и желает прекратить еду. Он энергично вращает головой из стороны в сторону, прочь от преследующего его соска. Это полностью отличается от его пассивного поведения в первые полгода жизни, когда насытившийся ребенок, вяло расслабив губы, оставляет сосок и засыпает на груди. Дальнейшее введение соска не вызывает никакого ответа. Но несколько месяцев спустя, когда начинает функционировать мышечная координация и устанавливаются первые элементы центральной управляющей организации, насытившийся ребенок будет обозначать свой отказ от пищи активным уклонением от соска.

Такое избегающее поведение в своих моторных аспектах весьма напоминает движения при укоренении. Но хотя паттерн движения не изменился, его цель стала противоположной. Укоренение имело функцию нахождения соска; избегающее поведение обозначает отказ от соска. То же самое движение, когда оно вновь возникает на втором году жизни в качестве жеста «нет», наделено значением избегающего поведения (то есть отказа).

Я полагаю, мы можем постулировать, что жест избегания насытившихся трех-шестимесячных детей обеспечивает недостающее звено между движениями укоренения и конечным использованием этого же моторного паттерна в жесте «нет». Таким образом, выяс-

[яется, что генетическая последовательность, которая приводит к юкачиванию головой, означающему «нет», состоит из трех стадий: ) укоренения, филогенетически сформированного моторного пат-^ерна сканирования, возникающего на уровне недифференцированное™; 2) избегающего поведения при насыщении, сознательного угказа, появляющегося в начальной фазе установления элементарных реципрокных объектных отношений; 3) покачивания головой, эзначающего «нет», семантического жеста на уровне объектных отношений, на котором благодаря приобретению символа отрицания начинается семантическая коммуникация с помощью вербальных символов.

Каждая из первых двух фаз содействует появлению третьей. Если укоренение обеспечивает моторную матрицу, то избегающее поведение при насыщении обеспечивает аффективную и интеллектуальную категории отказа, которыми в конечном счете наделяется это движение.

Отказ посредством избегающего вращения головой появляется на стадии, на которой только что возникла наиболее ранняя организация Эго. Эта форма произвольного поведения отказа в ситуации кормления сохраняется в процессе поступательного развертывания Эго в последующие месяцы. Она переносится на стадию кормления с ложки, оставляя бесчисленные сознательные следы памяти об эффективности такого движения. Этот процесс приращения обеспечивает вероятную преемственность обозначения отказа покачиванием головой.

Другим аспектом первых двух фаз является то, что если при укоренении латеральное вращение головой инициирует кормление новорожденного, то тремя месяцами позже это движение подвергается функциональному изменению и в качестве поведения избегания и отказа используется для прекращения кормления.

Со времени обсуждения Фрейдом (1910) лингвистического исследования Абеля мы считаем само собой разумеющимся, что первичные слова обладают двумя значениями, одно из которых является точной противоположностью второго. Можно ожидать, что то же самое будет относиться к первичным жестам, которые в случае «нет» фактически являются предтечами слов. В случае первичных слов антитетический смысл присутствует одновременно. В укоренении и в последующих формах его развития антитетический смысл изначально не присутствует.

При рождении укоренение выполняет функцию приближения к удовлетворению потребности. Как таковое оно выражает поиск, желание, принятие. У ребенка в возрасте трех-шести месяцев поведение избегания соска выражает противоположное, а именно отказ. Как мы вскоре увидим, качество отказа, присущее такому движению, становится постоянным. Это же движение будет и дальше выражать отказ при кормлении с ложки и, наконец, после· пятнадцати месяцев жизни станет использоваться в качестве жеста «нет».

Первичные слова

В таком случае можно порассуждать о том, существуют ли другие первичные слова, у которых антитетические значения сначала были разделены, затем объединились в самом антитетическом слове, а затем в процессе использования снова разделились. У нас нет никакого материала, чтобы подкрепить это предположение.

Можно было бы возразить, что слово, которое развивается из жеста «нет», является обобщением, словом, имеющим однозначный смысл, а не антитетический. На это мы должны ответить, что, как можно увидеть из примера, приведенного в главе VII (стр. 55), на втором году жизни существует период, в котором ребенок будет громко говорить «нет», покачивая головой, когда ему что-либо предлагают, и в то же время тянуться к предлагаемому предмету. Остается исследовать, не является ли такой феномен следствием расщепления между двумя частями Эго ребенка. Одна часть, та, что находится в оппозиции к взрослому, использует «нет» в идентификации с агрессором. Другая часть, занятая его собственными желаниями, тянется к желанному предмету.

Разумеется, этот феномен проще было бы объяснять как пример инфантильной амбивалентности. Однако нам кажется, что проблема инфантильной амбивалентности требует дальнейшего объяснения. Амбивалентность особенно ярко проявляется на протяжении всего первого года жизни. Следовательно, проблемы, которые она вызывает, в конечном счете связаны с феноменом недифференцированнос-ти. Детальное обсуждение всех ее аспектов увело бы нас слишком далеко в сторону; поэтому мы ограничимся утверждением, что, по нашему мнению, дифференциация «да» и «нет» является одним из ее аспектов. Вышеописанное расхождение между миром ребенка и его действием означает, на наш взгляд, что в данный момент Эго ребенка еще не стало полностью интегрированным1.

Смысл укоренения для матери

Для установления начальной стадии коммуникации между матерью и ребенком даже такое грубое различие, как различие между «да» и «нет», не имеет значения. Все, что мать воспринимает в укоренении, - это специфическое моторное поведение ребенка, которое она может интерпретировать и которое, поэтому, действует как сигнал. Это моторное поведение не меняется в зависимости от того, стремится ребенок к соску или от него отказывается. Для матери это моторное поведение, этот сигнал, является индикатором потребности ребенка. Она решает на основании ситуационной последовательности, чего хочет ребенок - получить сосок или от него избавиться. Нет ос-

] Быховски (1956) описал регрессию к таким неинтегрированным стадиям Эго в патологических состояниях.

ваний считать, что неоднозначность сигнала, который мать вос-инимает у ребенка, ослабит его эффективность в создании систе-I коммуникации между ними.

Мы предполагаем, что появление друг за другом укореняющего по-дения, затем отказа от соска и, наконец, семантического жеста «нет» :оде развития представляет собой генетическую последовательность, го предположение дает нам правдоподобное объяснение эволюцион->йч изменений врожденного моторного паттерна укореняющего пове-:ния, пока его моторный элемент не становится включенным в се-антический жест. Другое наше предположение, а именно, что юбальное (но отнюдь не универсальное) использование семантичес-зго жеста «нет» основывается не только на идентификационных провесах начинающего ходить ребенка, но и на генетической предрас-оложенности к самому жесту, ныне подтверждено документально и ожет быть оставлено в силе.

Размышления о предыстории

/1ы можем поэтому позволить себе - не в ущерб вышеприведенно-iy аргументу и независимо от него - поразмышлять о роли опреде-.енных особенностей кормления ребенка в предыстории человека и ix возможном влиянии на развитие коммуникации.

Является хорошо известным этнологическим фактом, что в так шзываемых «примитивных» обществах (пожалуй, их лучше называть дограмотными обществами) кормление ребенка грудью не ограничивается первым годом жизни, а продолжается в течение всего второго, а иногда третьего и четвертого годов жизни (Ploss-Bartels, 1927), когда оно становится несистематическим и постепенно прекращается. Поэтому в этих обществах поведение, связанное с кормлением грудью, в возрасте, в котором Эго ребенка уже достаточно организовано, по-прежнему является неотъемлемой частью отношений между матерью и ребенком и играет непосредственную роль в возникновении семантического жеста. Таким образом, различные паттерны поведения, связанного с кормлением грудью, становятся доступными для целей коммуникации благодаря процессу функционального изменения1. Следовательно, отказ от соска, как тип поведения, непрерывной линией продолжается от досигнального уровня до уровня формирования символа.

1 Моторный паттерн вращения головой при укоренении представляет собой способ поиска, выполняющий функцию приближения, которое в наших концептуальных рамках обладает качеством утверждения. Вращение головой подвергается функциональному изменению, когда после трех месяцев развития оно используется как поведение отказа от соска. Функция утвердительного приближения меняется на функцию отказа (негативный уход). Это качество отрицания делает вращение головой пригодным для того, чтобы стать моторным прототипом семантического жеста «нет».

Реципрокная идентификация

Мы можем добавить к этому рассуждению еще один хорошо известный факт, а именно, что родители во всем мире имеют тенденцию имитировать жесты и слова своих детей - в шутку или в целях коммуникации с ними. Вряд ли найдется семья, в которой отдельные слова из лексикона ребенка не были бы включены в «малый язык», в частный диалект семьи. Не всегда осознается, что не только дети имитируют родителей, но и родители имитируют детей.

Мы говорили об этой тенденции ранее при обсуждении идентификации (глава VII) и показали, что шутливая взаимная имитация жеста и слова полезна как для взрослого, так и для ребенка. Мы добавим здесь, что почти все без исключения детские выражения и жесты, включенные в «малый язык», имеют значение юмористического намека, шутки. Они являются свидетельством понимания между использующими их людьми, секретом, из которого исключен остальной мир. В своем качестве шутки эти выражения действуют как средства, избавляющие от бессознательного напряжения у взрослого, побуждая к свободной от комплекса вины регрессии к бессознательным инфантильным содержаниям. Шутливая взаимная имитация с ее сознательными и бессознательными вознаграждениями представляется поэтому вероятным средством человечества для передачи инфантильного жеста миру.

Нас спросят, не будет ли слишком большой натяжкой - рассматривать возможность того, что поведение ребенка, когда он отказывается от соска, имитировалось или до сих пор в шутку имитируется матерями во всем мире. В этом акте они, вероятно, перенимают одно из гипотетических значений жеста «нет». Это - значение, которое происходит от избегающего поведения, связанного с отказом от соска; оно относится ко многому и означает «нет» в смысле нежелания того, что есть там. В терминах Фрейда: «Это должно быть... вне меня».

Другим значением жеста «нет» является то, что что-то не находится там, что-то не обнаруживается. В терминах Фрейда, это является суждением о существовании чего-то. Это значение проистекает из функции моторного паттерна укореняющего поведения, а именно из сканирования окружающей обстановки и обнаружения соска.

<(Нет» как абстракция

Произвольное использование идеационного содержания отрицания в семантическом жесте «нет», без сомнения, является наиболее ярким интеллектуальным и семантическим достижением в раннем детстве. Оно играет существенную роль в отношениях ребенка с его окружением. И что еще важнее, оно является очевидным сигналом развития у ребенка функции суждения. Пожалуй, оно является первым завоеванием жестового или вербального символа абстрактного понятия. Слова для обозначения конкретных предметов и людей отчасти при-

»ретаются, отчасти еще значительно раньше создаются детьми. Они

>являются уже к концу первого года жизни в форме «всеобщих слов»,

ких, как ма-ма. Первое всеобщее слово используется ребенком для

юбщения о своих потребностях либидинозному объекту, то есть мате-

є, которая является также тем, кто их исполняет. Оно обозначает все

эдряд: голод, скуку, дискомфорт и т.д. и желание освободиться от них,

)чно так же, как оно обозначает печенье, игрушку, мать и стремление

к получить. Другие такие всеобщие слова приобретаются ребенком в

оследуюгдие недели, и достигается определенная степень спеииализа-

ии отдельных слов. Очевидно, что по своему характеру эти первые обо-

качающие потребности вербальные символы являются пока, если ис-

ользовать классификацию Карла Бюлера, обращением, а не описанием.

Новый уровень интеграции достигается после восемнадцати меся-

;ев жизни. Вербальные символы, которые приобретаются теперь, ис-

юльзутотся не только с целью обращения, но также с целью описания,

й разрабатывается специфический индивидуальный синтаксис, Мы не

>удем вдаваться в детали этого процесса и ограничимся утверждением,

[то теперь вербальные символы могут выполнять функцию абстракции.

3 терминах Куби (1953), ребенок приобрел символическую функцию.

Я полагаю, что жест семантического негативного покачивания готовой является наглядным показателем того, что ребенком достиг-чута абстракция отказа или отрицания. Это первая такая абстрак-дия, а ее символический жест репрезентирует абстрактное понятие установки «я этого не хочу». Как таковая она является первым шагом на пути к гораздо более обширной символической функции в вербальном поле, которая появляется во второй половине второго года жизни. Важность для ребенка достижения этой единственной особой абстракции, покачивания головой в значении «нет», проявляется в том, что она становится, так сказать, триумфальным лозунгом целого периода в развитии ребенка, о котором психоаналитики по-разному говорили как о периоде негативизма. И Фрейд ( 1908), и Анна Фрейд (1951) также говорили об этом периоде как о периоде анального упрямства.

Понятия «нет» не существует в бессознательном. Отрицание является творением Эго и служит его функции суждения. Поэтому его окончательное появление основывается на установлении наиболее ранних функций Эго, а именно на сознательном различении и на зачатках вторичного процесса. От этих истоков процесс эволюции, происходящий на протяжении всего первого года жизни, приводит к формированию того, что мы можем назвать идеационным понятием отрицания. Это достигается на втором году жизни, между пятнадцатым и восемнадцатым месяцами. В это время реактивируется моторный паттерн (укоренения), а жест «нет» в виде покачивания головой становится очевидным выражением отрицания.

С учетом этого соображения целесообразно еще раз рассмотреть два аспекта в зарождении, развитии и появлении семантического же-

ста «нет». Первым аспектом является идеационное содержание, вторым - моторный паттерн.

Первый из них, идеационное понятие отрицания, имеет свою предтечу в ситуации кормления грудью в трехмесячном возрасте. В частности, на третьем месяце жизни ребенок становится способным произвольно отказываться от соска. Он становится способным обозначать решение вращением головой. Примечательно, что это достижение совпадает с появлением реакции улыбки. Мы полагаем, что на пути к окончательной консолидации отрицания на втором году жизни одной из станций является тревога восьми месяцев. Мы обсудим наши доводы в пользу эдого утверждения в главе XII. Сейчас же мы отметим то изменение, которое произошло при переходе от предшественников отрицания на третьем месяце к консолидации его различных идеационных содержаний на втором году жизни. Дихотомия на третьем месяце заключается в утверждении: «Я бы вместил это в себя, и я бы держал это вне себя». После консолидации понятия отрицания эта дихотомия транспонируется в абстрактное суждение, которое подтверждает или отрицает, что вещь имеет данное свойство. В сущности, это являлось также решением, принимавшимся, когда хотелось чего-либо принять или что-либо не допустить, поскольку это решение переходит затем в суждение «это хорошо, а это плохо».

Второй аспект, моторный паттерн жеста «нет», восходит к рождению. Его прототипом является укоренение, поведение, сформированное в филогенезе. Укоренение не включает в себя какого-либо решения и не имеет идеационного содержания.

И идеационное содержание жеста, и его моторный паттерн проистекают из ранних стадий ситуации кормления грудью. Но если непрерывность концептуального содержания очевидна, то у моторного паттерна на третьем месяце происходит изменение функции. Хотя укоренение с самого начала не включало в себя решения, этот же моторный паттерн приобретает на третьем месяце функцию отказа от соска. Продолжающееся использование этого филогенетически переданного моторного паттерна в жесте «нет» предстает архаическим остатком из анаклити-ческой ситуации - если процитировать Фрейда, «так сказать, сертификатом происхождения, подобным "сделано в Германии'1» (1925).

11. Подтверждение и его моторный прототип

Но когда все сказано и сделано, мы понимаем, что говорили только о «нет». Столь же знакомым, как жест «нет», является жест «да», кивание головой, которое обозначает согласие и подтверждение. Оно столь же широко распространено во всем мире, как и покачивание головой, означающее «нет». Наше исследование показывает, что широкое распространение жеста «нет», выражаемого* покачиванием го-

ловой, является следствием его генетического происхождения от универсального опыта человечества, а именно ситуации кормления грудью. Повсеместная распространенность кивания головой, означающего «да», побуждает нас исследовать, имеется ли также и у него архаический моторный прототип в ситуации кормления.

В случае покачивания головой, означающего «нет», мы обнаружили, что его появление примерно на пятнадцатом месяце жизни явилось конечным результатом слияния двух независимых линий развития, а именно а) идеационного содержания, онтологически развившегося из орального инстинктивного поведения и затем прошедшего метапсихо-логическую переработку; и б) трансформаций филогенетически унаследованного моторного паттерна, укоренения. Мы предлагаем исследовать развитие жеста «да» вдоль этих же линий.

Напомним наши выводы об идеационном содержании жеста «нет» и отрицания. При рождении и в период, в котором действует паттерн укоренения, «нет» не существует. Аппарат, необходимый для выработки суждения, отсутствует, поскольку сознания не существует, а бессознательное не способно на отрицание.

Отсутствие сознания у новорожденного свидетельствует, пожалуй, о том, что одобрения, или, как мы предпочитаем это называть, «подтверждения», при рождении также не существует. Однако это не совсем верно с позиции психоанализа. Это является верным в отношении идеационного содержания, но, как будет показано ниже, прототип подтверждения присутствует во влечении.

На семантическом уровне «подтверждение» является антонимом отрицания. Как «утвердительное», так и «отрицательное» принадлежат к Аристотелевой категории пньмбфб бьсйуфб - термин, с помощью которого Аристотель обозначает абстракции. Они отличаются от настоящих пньмбфб, которые он называет цщнбЯ узмбнфйчбЯ, то есть настоящими именами слов.

На логическом уровне отрицание не может возникнуть без предшествующего существования согласия или одобрения. Оно основывается на априорном существовании подтверждения. Эта дефиниция обобщает представления множества философских школ, от Аристотеля до Зигварта. Мы оставим в стороне не относящуюся к нашему вопросу особую позицию, занимаемую Хайдеггером и его последователями. Подтверждение, напротив, не основывается логически на предшествующем существовании отрицания.

В психоаналитической теории подтверждение имеет свою собственную коннотацию. Подтверждение является важным атрибутом инстинкта. Чтобы установить аппетитивные свойства (Glover, 1943) влечения, которые проявляются в его направленном качестве, не требуется ни их эквивалента в сознании, ни идеационного содержания. Поэтому мы будем говорить о проявлениях влечения в архаическом поведении, подобном укоренению и прочим феноменам разрядки, как об «утвердительном».

Такое использование термина естественным образом вытекает из утверждения Фрейда, что «нет» в бессознательном не существует. Мы считаем, что вполне оправданно предположить, что, утверждая, что «нет» в бессознательном не существует, Фрейд также подразумевает, что качеством влечения является «да». Но мы бы уточнили наш вывод из утверждения Фрейда следующим образом: когда влечение не встречает сопротивления, его качеством является «да».

Подразумеваемое предположение, что стимульный барьер представляет собой такую противодействующую силу, вводит в заблуждение. В другом месте я утверждал, что стимульный барьер не является препятствием и не выражает отказ. Это - проявление состояния созревания, а именно того, что при рождении органы чувств еще не ка-тектированы. Другими словами, пути к органам чувств и от органов чувств не действуют, они еще не функционируют; соответственно, разрядка влечения является ненаправленной и диффузной. Стимульный барьер не относится к той же концептуальной категории, что отрицание и подтверждение.

Стимульный барьер является физиологическим аспектом распределения энергии влечения и организации афферентных и эфферентных путей. Подтверждение и отрицание являются психическими эпифеноменами процессов перемещения катексиса между Эго и Ид. Стимульный барьер функционирует на уровне первичного процесса. Подтверждение и отрицание являются операциями на уровне вторичного процесса. Когда пути созревают, а сенсорные рецептивные станции энергизируются, стимульный барьер постепенно исчезает. Одновременно развитие позволяет осуществить катексис рецептивных центров в психическом аппарате.

Мы будем использовать термин «подтверждение» в нашем дальнейшем обсуждении, чтобы включить: 1 ) на архаическом уровне недифференцированное™ - качество направленности влечения и разрядки, а также то, что мы привыкли называть «рецепцией» и «заглатыванием»; 2) на уровне объектных отношений - «стремление к»; 3) на идеацион-ном уровне - значения согласия, одобрения, принятия и утверждения; 4) и, наконец, на семантическом уровне «подтверждение» выражается словом «да» и жестом кивания головой. В терминах фрейдовского анализа отрицания утвердительное суждение гласит о том, что предмет обладает данным свойством, или подтверждает, что данный образ существует в реальности.

Тем самым мы представили наше понятие идеационного содержания подтверждения. Остается посмотреть, будет ли наше объяснение согласовываться с дальнейшей информацией о генетической линии, ведущей к окончательному достижению идеационного значения «да».

Теперь мы приступим к исследованию моторного паттерна жеста «да». Не мог ли жест кивания головой, означающий «да», внезапно развиться на семантическом уровне на втором году жизни как дополнение к покачиванию головой за счет перемещения вращательного

движения головой из горизонтальной плоскости в вертикальную, после чего оба этих движения стали обозначать противоположности'? Это было бы весьма неубедительным объяснением; действительно, два этих жеста четко отличаются друг от друга, но то же самое относится и ко многим другим возможным движениям головой.

Наше пристрастие к генетической психологии побуждает нас исследовать данные непосредственного наблюдения над младенцами в надежде обнаружить предтечи моторного паттерна жеста «да». В конце концов, мы обнаружили в случае жеста «нет», что его моторный паттерн уже заранее сформирован при рождении и прочно укоренен в филогенезе. Наш вывод о том, что влечение облагает утвердительным качеством, делает еще более вероятным, что жест «да» тоже будет иметь таких отдаленных предшественников в онто- и филогенезе. Однако, по всей видимости, это не так. В перечне паттернов поведения новорожденного кивающих движений головой обнаружить не удается.

Что же тогда может быть моторным прототипом жеста «да», выражаемого киванием головой? Мы обнаруживаем, что он используется начинающими ходить детьми, пожалуй, очень скоро после того, как было приобретено «нет», выражаемое покачиванием головой.

В течение долгого времени мы не могли выявить ничего, что было бы связано с происхождением жеста «да», кивания головой. Нам пришлось довольствоваться очевидным, а именно тем, что кивание головой не могло быть таким же ранним паттерном, как покачивание головой, в силу анатомических причин. Мышечное развитие и, соответственно, сила шейных мышц у новорожденного недостаточна, чтобы поддерживать голову при кивающем движении. И только на третьем месяце новорожденный способен в лежачем положении оторвать свою голову от подушки. С другой стороны, шейная мускулатура с самого начала достаточна развита для укореняющих движений, если голова поддерживается. В экспериментах, проведенных Тилни и Куби (1931) и недавно Прехтлем (1952), новорожденных котят помещали на горизонтальную поверхность, которая поддерживала их голову. В этих экспериментах были очевидны филогенетические прототипы укореняющих движений, но не кивания головой. Как нам пришлось позднее узнать, такого прототипа не существует.

Мы начали приходить к пониманию кивающих движений после того, как подвергли снятый на пленку материал о кормлении грудных младенцев тщательной перепроверке. В нашем исследовании младенцев мы постоянно использовали эксперимент, предложенный Маргарет Фриз (1947) для изучения паттернов активности новорожденного, с одной стороны, и его реакций на фрустрацию - с другой. Аналогичный эксперимент ранее использовали Риппин и Хетцер (1930) для исследования перцептивного развития новорожденного.

Эксперимент состоит в том, что грудного ребенка помещают в ситуацию кормления. Затем ему предлагают сосок и предоставляют возможность кормиться. Через шестьдесят секунд сосок на шестьдесят

секунд отымают, а затем снова подводят ко рту младенца. Экспериментаторы наблюдают за тем, как ребенок принимает и захватывает сосок, как реагирует на отнятие и возвращение соска.

Мы провели этот эксперимент на всех младенцах, кормление грудью которых нам было позволено изучать, и в каждом случае мы снимали на пленку всю последовательность действий ребенка. При повторном просмотре этих фильмов мы обнаружили поучительный паттерн поведения при отнятии соска у одного из наших более взрослых младенцев. Речь идет о младенце под номером 25 (возраст 0; 3 +17). Когда после одной минуты кормления сосок был отнят, этот ребенок стал совершать головой повторяющиеся движения приближения к груди. Эти движения в фенотипическом отношении идентичны семантическому жесту «да» кивания головой.

Дальнейшее исследование показало, что это приближение, сопровождавшееся киванием головой, не возникло внезапно. В его развитии можно выделить две последовательные стадии, последнюю из которых мы только что описали. Более ранняя стадия, которую мы будем называть фазой предшествования, представляет особый интерес, поскольку ее трансформация в более позднюю фазу проливает некоторый свет на изменение паттернов поведения, которые в конечном счете становятся средством коммуникации.

Мы наблюдал и фазу предшествования в случае № 17 (возраст 0; 1 + 19). Младенцы этого возраста не могут кивать головой, если она не поддерживается. Фильм демонстрирует кормление младенца № 17. Его голова лежит на груди матери. В процессе кормления его голова совершает кивающие движения вперед и назад. Они следуют за ритмом его сосательных движений. Более тщательное исследование показывает, что движения головой в той или иной мере вызваны механическими причинами. Когда младенец совершает сильное сосательное движение, его голова дергается вперед. Когда он прекращает сосание, чтобы проглотить, голова отводится обратно. Каждый, кому часто доводилось наблюдать за кормлением грудных детей в первые месяцы жизни, узнает эту типичную картину энергичного сосания.

В таком случае представляется, что младенец шестью неделями старше, такой, как № 25, который уже может поддерживать голову с помощью шейной мускулатуры, реагирует на отнятие соска стремлением приблизиться к тому, что он потерял. Эта девочка хотела вернуть сосок обратно в рот, можно сказать, вполне осознанно, поскольку ей было уже три месяца. Она совершала движения приближения, которые так хорошо служили ей во время сосания. Но теперь приближение не было достаточным, и она не могла добраться до соска. Ее голова откидывается назад, и она повторяет этот цикл снова и снова до тех пор, пока сосок не возвращается к ней. Моторный паттерн, возникающий в результате этого действия, аналогичен киванию головой, означающему «да» у взрослого.

История движения кивания головой до некоторой степени отличается от истории движения покачивания головой. Покачивание го-

ловой в рефлексе укоренения является врожденным биологическим паттерном, имеющим длительную историю, которая уходит в филогенез. Кивание головой не является врожденным. Физический аппарат для его совершения потенциально доступен. Но сам этот паттерн возникает в онтогенезе. Однако его появление обусловливается не психологическими мотивами, а механическими причинами. И только в ходе развития после трех месяцев жизни психологические мотивы будут использовать кивание головой в собственных целях.

Наш вывод о том, что кивание головой, которое возникает из самого акта сосания, в конечном счете становится средством коммуникации, вроде бы противоречит предположению, высказанному мной в главе VIII (стр. 65-66). Там я утверждал, что консумматорное поведение ведет к объектным отношениям, тогда как коммуникация возникает из поведения приближения. Не может быть сомнения в том, что кивание головой у младенца № 17 (возраст 0; 1 +19) является частью его консумматорного поведения. Но это относится лишь к его моторному паттерну в фазе предшествования киванию головой. Шесть недель спустя, когда мускулатура стала достаточно сильной, чтобы поддерживать голову в свободном положении, как мы это видим в случае № 25, этот же моторный паттерн используется в качестве поведения приближения. Это изменение функции произошло из-за стремления ребенка воссоздать консуммацию удовлетворения потребности. И в самом деле, на этом возрастном уровне, как будет показано ниже, кивание головой является преимущественно поведением приближения.

В таком случае представляется, что и покачивание головой, и кивание головой являются прежде всего поведением приближения. Как к таковым к ним обращаются в ситуациях депривации для галлюцинаторного воссоздания действия, ведущего к насыщению. Это во многом напоминает клиническую картину травматических неврозов. Здесь воссоздается ситуация, непосредственно предшествовавшая травме, словно в попытке аннулировать травму, потерю, депривацию.

С другой стороны, кивание головой трансформировалось на четвертом месяце жизни из консумматорного поведения в поведение приближения, а это означает, что оно стало обходным поведением. Тем самым оно оказывается пригодным для того, чтобы в конечном счете стать средством коммуникации, точно так же, как это было показано нами в случае обходного поведения укоренения.

Выше мы упомянули, что кивание головой у трех-шестимесячного младенца является преимущественно поведением приближения. У нас есть фильм о третьем, несколько более взрослом младенце, которого кормили из бутылочки. У этого младенца движения приближения головой к отнятой бутылочке сочетались с протягиванием рук (№ 4; возраст 0; 5 +8). Наконец, мы смогли установить, что хватание в положении лежа начинается с того, что Катерина Вульф назвала «хватанием ртом», а в положении лежа принимает форму кивающих движений головой по направлению к желанному объекту.

Эти данные, полученные в результате наблюдения, показывают, что в ситуации кормления действительно существует прототип кивающих движений. Очевидно, этот феномен можно обнаружить только у более взрослых грудных детей, которые уже научились владеть шейными мышцами, поддерживающими голову. В наших наблюдениях за кормлением младенцев более взрослые грудные дети составляли меньшинство - вот почему мы и не заметили этого поведения раньше.

В то же время нам сразу стало понятно, что это кивающее поведение младенца перед грудью имеет известную филогенетическую параллель у прекоциала, теленка, и, быть может, у многих других пре-коциальных млекопитающих. Параллель в поведении состоит в том, что кормящийся теленок постоянно тычет вымя своей головой, что мы описывали выше. Это отчасти подтверждает гипотезу Портманна (1951, 1956) о том, что человек является прекоциалом, отклонившимся к альтрициальным паттернам.

Эта параллель помогает ответить на вопрос, почему у человеческого новорожденного или у других альтрициальных млекопитающих при рождении нет кивающих движений головой. У прекоциального теленка пусковым стимулом для поведения, связанного с кормлением, является зрительный перцепт. Однако альтрициальные млекопитающие при рождении неспособны к зрительному восприятию, не говоря уже о том, что шейная мускулатура у них пока еще недостаточно развита, чтобы поддерживать голову и совершать кивающие движения.

Прекоциалам, напротив, с самого начала нужно поддерживать голову в свободном положении, и они имеют соответствующую шейную мускулатуру. Кроме того, зрительная ориентация (если не различение) присутствует у прекоциала с рождения. Таким образом, начиная с рождения пусковым стимулом для прекоциального теленка является зрительный стимул, а именно любой большой движущийся объект; он направляется к нему и начинает в него тыкать мордой.

К тому времени, когда альтрициальному человеческому младенцу исполняется три месяца, он также воспринимает зрительно, ибо он реагирует на улыбающееся лицо взрослого своей улыбкой. Кроме того, к этому времени его шейная мускулатура развилась настолько, что он может свободно поднимать свою голову. Следовательно, в трехмесячном возрасте зрительное восприятие сочетается с владением мускулатурой шеи.

Выше мы представили ряд наблюдений над ранним поведением кивания головой у младенцев. Во всех них приближение в виде кивания головой совершалось только тогда, когда младенец мог одновременно видеть и доставать желанный объект (погремушку, бутылочку с молоком, грудь). Поэтому мы можем утверждать, что владение шейной мускулатурой и зрительным восприятием являются необходимыми, но недостаточными условиями для поведения кивания головой. Следовательно, трехмесячный младенец, ото рта которого только что была отнята грудь, если она, однако, по-прежнему находится в пре-

делах досягаемости, будет совершать приближающие движения в виде кивания головой, пытаясь снова завладеть соском.

Движения головой у трехмесячного ребенка имеют ту же функцию, что и тыкающие движения, которые прекоциальный теленок совершает с рождения, едва только встав на ноги. Этой функцией является приближение. С самого начала теленок способен зрительно воспринимать и совершать скоординированные движения приближения. Младенец, который является альтрициалом, достигает начала этой стадии лишь после третьего месяца жизни1.

Мы предполагаем, что движения приближения в виде кивания головой у трехмесячного младенца, мать которого отнимает сосок, лишь частично управляются зрительным восприятием груди или соска. Наши фильмы показывают, что, когда сосок внезапно выводится изо рта, глаза младенца смещаются от лица матери и, не фокусируясь конкретно на груди, в той или иной мере отклоняются в общем ее направлении. Грудь не фиксируется глазом младенца, но ее образ - вместе с лицом - вероятно, присутствует в периферических отделах сетчатки.

Представляется вероятным, что, когда мы проводили этот эксперимент, «полостная перцепция» соска была прервана утратой соска и последовавшим в ту же секунду зрительным восприятием груди, добавляющимся к восприятию лица. Подобный отвод соска случается не только в экспериментальной ситуации - в более или менее измененной форме он имеет место практически при каждом кормлении. Я не склонен предполагать, что на этом возрастном уровне младенец связывает эти события. Но здесь, несомненно, присутствует неразрывный переход от квазикоэнестетической полостной перцепции соска к периферическому видению груди и лица, которое может склонить младенца следовать за ним движениями своей головы.

Это - последовательность дискретных событий. Возможно, они воспринимаются младенцем как непрерывность или как одно событие, как целое. Для нас это означает нечто большее. Мы полагаем, что эта последовательность- полостная перцепция (соска), неудовольствие (из-за потери соска), периферическое видение груди и лица - играет решающую роль в ускорении пробуждающегося осознания младенцем раздельности «я» и «не-я».

1 В свете того, о чем мы подробно говорили в другом месте, мы можем предположить, что на третьем месяце жизни в перцептивном отношении младенец находится, пожалуй, на несколько ином уровне, чем прекоциальный теленок. Этот уровень в чем-то является более примитивным, в чем-то - менее. Ибо трехмесячный ребенок уже научился диакритически воспринимать некоторые элементарные структурные детали в кивающем человеческом лице. Восприятие же новорожденного теленка не является продуктом научения; я полагаю, что он распознает только движение, а не диакритические детали большого движущегося объекта. Любой большой движущийся объект, который движется в его поле зрения, будет вызывать у новорожденного теленка движение по направлению к нему. Добравшись до большого движущегося объекта, теленок совершает дальнейшие действия приближения с помощью тактильной ориентации.

В этом первичном осознании «я» является тем, что ощущается внутри; «не-я» - тем. что можно только видеть после утраты того, что ощущалось внутри. Вполне возможно, что именно из этой утраты и из желания-фантазии, связанной с тем, что младенец может только видеть, проистекает экран сновидения, описанный Левином.

Функция экрана сновидения, пожалуй, аналогична функции последнего перцепта, предшествовавшего амнезии при травматическом неврозе. Переживание заново этого последнего перцепта провоцирует повторение приступа; как будто переживший травму невротик пытается повторить травматическое переживание, пытаясь достичь более благополучного исхода; как будто катастрофу можно было бы устранить путем аннулирования. И это так, как будто сновидец восстанавливает экран сновидения, чтобы вернуть сосок в рот.

Утверждение, что «я» - это то, что индивид ощущает внутри, а «не-я» - это то, что он видит вовне, находит некоторую поддержку в непосредственном наблюдении. На одном и том же возрастном уровне, на третьем и четвертом месяце, мы наблюдали так называемые «пробные движения» у большинства нормально развивавшихся детей. Они представляют собой медленные, плавные, осторожные движения рук и пальцев, которые совершают трехмесячные дети, держа свои ладони на расстоянии вытянутой руки и с сосредоточенным вниманием пристально следя за движениями пальцев. Создается впечатление, что ребенок учится координировать движения пальцев, упражняя их под контролем зрения. Это поведение можно наблюдать на протяжении нескольких недель, когда оно является одним из любимых занятий ребенка. Однако эти очевидные «упражнения в направленном контроле над пальцами» не приводят к заметному прогрессу в хватательных движениях ребенка. Это произойдет два или три месяца спустя, а тонкие хватательные движения пальцами появятся через восемь месяцев. Поэтому, по всей видимости, функция этих «упражнений» иная.

Это подтверждается экспериментом, проведенным мной на нескольких таких детях. Когда они совершали движения пальцами и пристально наблюдали за ними, я вставлял кусок картона, следя за тем, чтобы он не касался ребенка, таким образом, что ребенок не мог видеть своих рук. Движения пальцев продолжались без перерыва. Мы можем предположить, что ребенок продолжал воспринимать пропри-оцептивные сообщения от движений рук. Можно задать себе вопрос, не служили ли эти движения, совершаемые ребенком, различению «я» и «не-я», то есть проприоцепции и зрительной дистантной перцепции, а не попыткой овладеть каким-либо видом мышечной координации.

Различение «я» и «не-я» является conditio sine qua поп1 направленной коммуникации. Прежде чем появится какая-либо причина для направленной коммуникации, должно установиться сознание другого существа, отличного от субъекта. Ребенок приобретает сознание

Непременное условие (jiuin.} - Прим, перев.

этого в ответ на лицо человека, удовлетворяющего потребность, на лицо матери; но в этот период такое сознание является недостаточным, чтобы ребенок мог воспринимать того, кто удовлетворяет потребность, в целом. От этого рудиментарного неполного сознания другого человека длинная линия развития ведет к сознанию самости.

Из предыдущих глав становится очевидным, что мы проводим достаточно строгое разграничение между «Эго», «я» и «самостью». Определение Эго было дано Фрейдом, когда он ввел понятие психической структуры. К функциям Эго относится функция центральной управляющей организации, посредничества между внешним миром и остальной психикой. «Я» и «не-я» - неаналитические понятия. Они были введены нами для описания феноменов, которые обычно встречаются и эмпирически наблюдаются у младенцев. Эти термины обозначают зарождающееся сознание субъектом того, что существует «нечто отличное» от него. На этой стадии этим «чем-то отличным» является его окружение. Сознание этого возникает в результате все большего ограничения первичного нарциссизма новорожденного благодаря установлению рудиментарных функций Эго, первой из которых является восприятие. Куби (1953) в клинической работе с взрослыми разработал во многом сходную концепцию «я» и «не-я»; ее отличие состоит в том, что он рассматривает «я» как «апперцептивную массу» в понимании Уильяма Джемса. В моей концепции, основанной на работе с младенцами, развитие апперцепции является как более поздним, так и вторичным по отношению к развитию рудиментарного восприятия.

Остается определить понятие самости, описать, как она зарождается и устанавливается. Это, насколько мне известно, в психоаналитической литературе никогда эксплицитно не делалось и будет темой следующей главы.

12. Самоаь и Эго

В последние десять лет авторы-психоаналитики стали все больше использовать термин «Самость» в его феноменологическом значении. Фрейд, говоря по разному поводу о Самости, использовал термин «Эго»1. На это указывалось Гартманном (1950), который в то же время подчеркивал, что в статье «О нарциссизме» Фрейд ввел критерии для разграничения Самости и объекта, а также Самости и Эго. В той или иной форме понятие «Самость» стало все более часто упоминаться в более поздних сочинениях Фрейда, а в последней своей работе, «Очерке о психоанализе» (1939), он описывает самосохранение2 как функцию Эго.

1 Фрейд, разумеется, использовал понятие «Я» («Ich»). Употребляемые Шпицем термины «Эго», «Ид», «Супер-Эго», а также «фрустрация», «аналитический выбор объекта», «катексис» и его производные появились и закрепились в психоаналитической литературе после перевода работ Фрейда на английский язык. - Прим. перев.

2 Буквально - сохранение самости. - Прим. перев.

В остальной психоаналитической литературе Самость редко отграничивалась от Эго и вряд ли когда-либо определялась. До самого недавнего времени огромная область, которая нам стала доступной сначала благодаря открытию Фрейдом бессознательного, а затем его капитальным переформулировкам теории в терминах психической структуры и дуалистической теории влечений, поглотила внимание психоаналитиков в ущерб таким внешне второстепенным вопросам, как вопросы, относящиеся к Самости.

Можно предположить, что все более интенсивное взаимодействие с исследователями в других областях науки пробудило интерес психоаналитиков к концепции Самости. Однако в гораздо большей степени, как мне кажется, проводить различие между Самостью и Эго постепенно заставило аналитиков аналитическое исследование детей дошкольного возраста под руководством Анны Фрейд. Столь же существенное влияние на исследование Самости оказала проведенная в США огромная работа в области психозов. Ярким примером того является научный вклад Эдит Якобсон (1954).

На чисто теоретическом уровне Бернфельд (1925) обсуждал с точки зрения психоаналитической теории экспериментальные данные, полученные детскими психологами. Результаты, однако, оказались скудными, поскольку узкие концептуальные рамки экспериментальной психологии двадцатых годов не позволяли получить данные, которые могли бы способствовать психоаналитическому пониманию. Это соображение и побудило меня приступить к непосредственному, ориентированному психоаналитическими принципами наблюдению за младенцами, которое началось в 1935 году. Предметом исследования при непосредственном наблюдении за младенцами является довербальное поведение в отличие от психоаналитической терапии, которая имеет дело главным образом с вербальным поведением. Невербальное поведение, прежде всего моторное поведение, является средством отграничения Самости от внешнего мира (Hartmann. Kris, Loewenstein, 1946). Поэтому наблюдение за довербальным поведением младенца заставило исследователей обратить свое внимание на различия между Эго и Самостью. Все более четкое определение концептуальных различий между Эго и Самостью стало появляться благодаря тщательному исследованию роли Эго в адаптации, его аппаратов и функций (Hartmann, 1939), данным о интрасистемных процессах и конфликтах (Hartmann, 1950), выделению синтетической (Nunberg, 1931), организующей (Hartmann, 1939) и ин-тегративной (Kris, 1956) функций Эго. В этом контексте мы уже упоминал и работу Якобсон (1954) в связи с ее данными, полученными при анализе взрослых психотиков. Столь же велик научный вклад Маргарит Малер, работавшей с психотическими детьми (1952, 1955). Не так давно Гартманн (1955) и Крис (1955) занялись изучением проблемы Самости с точки зрения распределения и смещений катексиса.

В моих собственных исследованиях младенцев я до недавнего времени воздерживался от обсуждения понятия Самости. Во-первых, по

моему мнению и как это будет показано позже в этой главе, зарождение Самости происходит примерно на пятнадцатом месяце жизни. В этом я не согласен с Якобсон (1954), которая полагает, что в первые два года Самость невозможно распознать клинически. Кроме того, мое внимание было поглощено онтогенезом Эго и развертыванием объектных отношений. Теперь мне кажется, что мои наблюдения продвинулись до той точки в развитии ребенка, где становится различимым самосознание и становится доступным интегрированный взгляд на генезис Самости.

В моем понимании Самость есть продукт осознания, осознания субъектом того, что он - чувствующее и действующее существо, отдельное и отличное от объектов и внешнего мира. Однако осознание, функция Эго, проходит через множество стадий развития, из которых в данном исследовании мы достигли лишь той, на которой может быть продемонстрировано самосознание.

Система Эго зарождается в форме телесного Эго на третьем месяце жизни. Именно на этой стадии появляется управляющая и контролирующая организация, которая выполняет свои функции с помощью возникающего сознания и возникающей нервно-мышечной координации.

Можно экспериментально доказать, что на этой стадии субъект осознает перцепты вне его, но нельзя доказать, что Эго осознает субъекта как действующее и чувствующее существо. Если и можно уже продемонстрировать осознание собственного тела, то это будет телесная Самость (Anna Freud, 1953; Glover, 1924). Но даже тогда я бы стал говорить о Самости на этой стадии с некоторой неохотой. Я понимаю Самость как идеационную переработку эмоционального и соматического опыта, основанную на осознании обособленности, индивидуальности бытия. На стадии трех месяцев доминирует первичный нарциссизм, а чувство обособленности и идеационная способность не существуют. Поэтому я избегал термина «Самость» при обсуждении этой стадии и говорил об осознании «не-я» без допущения какого-либо осознания «я».

Я считаю, что выводы, к которым мы теперь пришли в нашем исследовании онтогенеза семантической коммуникации, также позволяют нам представить последовательный отчет о развитии самосознания. В дальнейшем мы попытаемся исследовать этот процесс и дифференциацию Самости от объектов в контексте развития семантической коммуникации у ребенка. В качестве первого шага попробуем вкратце охарактеризовать отношения между «я», «Эго» и «Самостью».

Мы рассматриваем «я», так же, как позднее «Самость», как продукт осознания Эго. Выше мы описали то, что, по нашему мнению, является предтечей «я», а именно осознание младенцем «не-я». Оно возникает в трехмесячном возрасте. В течение последующих трех-шести месяцев младенец вырабатывает осознание «я» с помощью действий, совершаемых в его отношениях с «не-я». Поэтому «я» следует понимать как когнитивный осадок опыта. В отличие от него Эго, как система, является конструктом психоаналитической теории.

Самость и ее происхождение

Самость также является когнитивным осадком опыта, но на более высоком уровне интеграции, чем «я». В хронологическом отношении осознание Самости начинается примерно на пятнадцатом месяце жизни, приблизительно через год после того, как начало осознаваться «не-я». В генетическом отношении Самость можно проследить до «я», тогда как само «я» происходит от эмоционально катектирован-ных отношений младенца с «не-я».

Самость, являющаяся продолжением «я» на более высоком уровне, есть продукт интрапсихических процессов, которые возникают в результате трансформации объектных отношений. В стадии предшествования объектных отношений объект был составной частью «не-я», из которого он постепенно выделился, выступая вначале в качестве парциального объекта. Он достигает статуса объекта любви в результате эмоциональных взаимообменов, которые прогрессирующе развиваются в настоящие объектные отношения.

Эти отношения опосредствуются функционированием Эго; в свою очередь в круговом процессе они формируют в Эго структуру все большей сложности, которая становится действенной благодаря своей прогрессирующей интеграции. Эго осуществляет эти отношения через посредство «я». В этом процессе «я» аккумулирует катектические заряды. В конце концов, усиливающаяся катектическая нагрузка заставляет Эго осознать функцию «я» в развертывании объектных отношений. Благодаря такому осознанию со стороны Эго «я» достигает теперь идентичности в виде Самости.

Самость, даже у взрослого, всегда демонстрирует следы своего происхождения. Ибо ее происхождение, с одной стороны, тесно связано с телом и его функциями (Schilder, 1935), с другой стороны - с обменами в процессе объектных отношений. Это двойное происхождение, нарциссическое и социальное, можно проследить во всех наших упоминаниях Самости, например, самоуважение, самостоятельность, самомнение и т.д. Всякое самосознание сочетает в себе знание Эго о собственной персоне и сознание реакции на нее «другого». Это уже в общих чертах отмечалось Фрейдом (1914) в его наблюдении, что «часть самоуважения является первичной - остатком детского нарциссизма; другая его часть возникает из ощущения всемогущества, подкрепленного опытом (осуществлением Я-идеала1), ну а третья его часть проистекает из удовлетворения объектного либидо»2.

Шаги, ведущие к появлению Самости, состоят из последовательных фаз возрастающей дифференциации в психике и возрастающего

! При переводе цитат из работ Фрейда мы сохраняем его терминологию. См. также примечание 1 на стр. 82. - Прим. перев.

1 См. также Гартманн (1950): «Мы определяем нарциссизм как либидинозный ка-тексис, но не Эго. а самости»; и Крис (1956, стр. 449-452).

осознания субъектом своей обособленности от окружения. Такое осознание не существует на первой из этих фаз в трехмесячном возрасте, когда мир ребенка разделен на «я» и «не-я». Как нами показано в экспериментах, различия между одушевленным и неодушевленным окружением не делается до тех пор, пока оба они обладают определенными примитивными гештальт-атрибутами.

Следующий шаг происходит, когда устанавливается различие между живым окружением и неодушевленным миром. Это различение начинается во второй половине первого года жизни, примерно в восьмимесячном возрасте, когда ребенок становится способным отличать либидинозный объект от чужих людей. Тревога восьми месяцев знаменует начало собственно объектных отношений и определяет стадию зарождающегося осознания Самости. Дифференциация «я» от «не-я» определяет обособленность субъекта от его окружения. Фундамент собственно объектных отношений закладывает мать., которая выступает в качестве объекта любви и поэтому является обособленной от субъекта. Как ни парадоксально, но эти отношения можно было бы назвать зашитой от растущего осознания обособленности. Когда ребенок постепенно и неуклонно лишается кожного контакта и телесной близости, он заменяет их формированием эмоциональных связей.

С другой стороны, возрастающая в последующие шесть месяцев автономия и стремление ребенка к независимости заставляют его еще более резко осознавать свою обособленность. Это достигает кульминации примерно на пятнадцатом месяце жизни в обращении ребенком средства, приобретенного в результате «идентификации с агрессором», против либидинозного объекта. Внешним и иди кагором этого события является использование ребенком «нет» (жеста и слова), которое он заимствовал у взрослого. Оно начинает использоваться не только в дальнейшем обособлении ребенка от взрослого, но и в объективации Самости ребенка.

Центробежные и центростремительные тенденции

Этой тенденции к обособлению с самого начала противодействует более очевидная тенденция ребенка цепляться за мать. Одновременное присутствие у ребенка, начиная с рождения, диаметрально противоположных тенденций невозможно переоценить Они имеют свой точный эквивалент в наличии сходных тенденций у матери. С обрезанием пуповины между матерью и ребенком происходит разделение. Они становятся дискретными физическими существами. В то же время, словно побуждаемые отчаянным желанием восстановить прежнее состояние, мать и дитя стремятся к как можно более тесному контакту друг с другом, достигающему кульминации в акте кормления грудью. Но в конце кормления они снова отрываются друг от друга - цикл, который повторяется с каждым актом кормления. В фильме «Отлучение от груди» (1947) я показал, как в конце акта кормления мать пятимесяч-

ного младенца, когда ребенок отказался от соска и заснул, снова и снова прижимает его к груди, не в состоянии вынести разлуку.

Повторяющиеся фрустрации, вызываемые задержками между появлением потребности и удовлетворением желания ребенка, усиливают дифференциацию «я» от «не-я». Она определяет младенца как дискретное психологическое существо примерно через три месяца после того, как перерезывание пуповины определило младенца как дискретное физическое существо.

Этому центробежному течению, усиливающему разрыв между матерью и ребенком, противостоит жизненная потребность ребенка в матери и стремление к ней. Фрейд (1914) описал движущие силы этого антитетического процесса следующими словами: «Развитие Я состоит в отходе от первичною нарциссизма и выражается в энергичной попытке его восстановления».

С точки зрения ранних объектных отношений мы никогда не должны терять из виду этот круговой процесс, в котором диаметрально противоположные тенденции ребенка - цепляться и отделяться - находят отражение в столь же противоречивых стремлениях матери обнимать и отстранять. В обычных условиях первые несколько месяцев антитетические тенденции матери находятся в гармоничном взаимодействии с антитетическими тенденциями ребенка. С ростом автономии ребенка синхроничность ребенка и матери подвергается все более частым нарушениям. Такие асинхронные происшествия, равно как и предпринимаемые с обеих сторон попытки восстановить синхроничность, во многом способствуют обогащению развивающихся объектных отношений.

Вначале соответствие между стремлениями матери и ребенка находит свое выражение в большей или меньшей близости телесного контакта. Как уже отмечалось в другом месте, в некоторых дограмотных обществах эта близость непосредственного кожного контакта является чрезвычайно важным фактором в обеспечении спокойного развертывания процессов развития у младенца. Анна Фрейд указывала, какую важную роль в этиологии последующих расстройств играет отсутствие кожного контакта. Эшли Монтегю (1950, 1953) привел доказательства важности ранних кожных контактов для выживания у млекопитающих. Я неоднократно выражал мнение, что во всем западном мире из-за попыток отрицать важность отношений между матерью и ребенком кожный контакт между ними постепенно искусственно редуцировался, что, вероятно, будет иметь вредные последствия для будущих поколений.

Но даже если бы эти отношения и контакты всегда были такими тесными, центробежные тенденции, присущие взрослению ребенка и чувствам матери, не говоря уже о прекращении в конечном счете лактации, неминуемо приведут к отлучению от груди и физическому обособлению. Вряд ли случайно, что хронологически это очень часто совпадает со стадией, на которой младенец становится способным

отличать мать от посторонних людей, то есть воспринимать ее как человека, которого он узнает среди всех остальных1.

Собственно объектные отношения

Это является точкой, к которой я отношу возникновение настоящих объектных отношений, собственно объектных отношений. Разумеется, эго положение будет верным или неверным в зависимости от того, как мы определим термин «объектные отношения». Я всегда указывал, что минимальной предпосылкой для настоящих объектных отношений является наличие достаточно интегрированного и организованного Эго наряду со способностью отличать либидинозный объект от всех остальных людей на земле.

Отношения, предшествующие установлению настоящих объектных отношений, прежде всего имеют характер непосредственного удовлетворения потребности. Это не исключает того, что эти отношения могут быть довольно сложными. Их требования часто нелегко удовлетворить, а их замена может представлять большие проблемы. Но это в равной мере относится и к устойчивым условным рефлексам. Тем не менее эти трудности совершенно несопоставимы с теми, которые возникнут, когда установятся настоящие объектные отношения, и мы можем задаться вопросом, в чем заключается это различие.

По моему мнению, непосредственное удовлетворение потребности в период предобъектных отношений (варьирующее от кормления грудью до телесного и кожного контакта) включает в себя довольно простые элементы, сравнительно легко продуцируемые и репродуцируемые. Но собственно объектные отношения объединяют непосредственное удовлетворение потребности с эмоциональным и психологическим взаимообменом; они создают ткань высоко индивидуальных эмоциональных связей. Если они рвутся, заменить их нельзя. Необходимо сформировать новые связи - задача, которая чрезвычайно трудна. Она требует уступчивости как от тою, кто заменяет мать, так и от ребенка. Оба они должны пройти через начальные и негласные прелиминарии2, которые ведут у нормального младенца к развитию предобъектных отношений, а от них - к формированию настоящих объект-

1 Я отнюдь не имею в виду, что отлучение от груди в шестимесячном возрасте является каким-то универсальным феноменом. Тем не менее отлучение от груди во второй половине первого гола жизни является частым событием, причем не только в нашей культуре. Даже если отлучение от груди не является полным, в силу внешних причин - будь то необходимость для матери работать в поле, ее очередная беременность или нечто тому подобное - во всех культурах в этот период младенцы подвергаются (выражаясь статистически) все большей фрустрации. И мы бы предположили. МєП, если оттученне от груди откладывается, тодо 1жна upon .?·чп \\ определенная (хотя и не безграничная) задержка в психическом развитии младенца.

2 Предварительные переговоры соглашения временные решения (от лат. ргае - прежде и limen, liminis - начало), - Прим. иерее,.

ных отношений. Этот процесс требует беспредельного терпения и неисчерпаемой эмпатии со стороны того, кто заменяет мать. В недавно проведенных экспериментах с так называемой «аналитической терапией» (Margolin, 1954) была предпринята первая попытка применить знания, полученные из наблюдения над детьми, в терапии взрослых. Занимающиеся терапией аналитики, без сомнения, увидят значение для терапии наших гипотез о происхождении коммуникации.

В нашем обсуждении мы продвинулись от точки, где мать и дитя стали дискретными физическими существами после родов, до точки, где они становятся дискретными психологическими существами после отделения «я» от «не-я». Следующий шаг происходит в третьей четверти первого года жизни, когда телесные и кожные контакты становятся более редкими и заменяются эмоциональными связями. Прогрессивное развитие этих эмоциональных связей в течение следующих шести месяцев, их динамическая переработка через идентификацию с агрессором, ведет к формированию Самости. Младенец, который из дискретного физического существа стал дискретным психологическим существом, в результате конфронтации Самости и не-Самости, то есть с «другим», организуется, наконец, в качестве дискретной социальной единицы, субъекта.

Существует множество поразительных параллелей между онтогенезом Самости и онтогенезом дифференциации между «я» и «не-я». В обоих случаях главную роль играет фрустрация. Ребенок в трехмесячном возрасте вынужден различать «я» и «не-я» из-за фрустрации своих оральных потребностей, когда он желает грудь. Точно так же пятнадцатимесячный ребенок вынужден осознать различие между Самостью и «другим» из-за фрустрации, которой подвергает его волевой акт1 «нет» либидинозного объекта.

Другая параллель в развитии того и другого становится очевидной, если мы рассмотрим его в аспекте объективации. Когда «я» дифференцируется от «не-я», происходит осознание «не-я», но не осознание «я». Точно так же, когда в восьмимесячном возрасте устанавливается либидинозный объект, происходит осознание объекта, которое можно увидеть и доказать, но не осознание Самости. Оно достигается только в последующие шесть месяцев в результате аффективных взаимообменов в рамках объектных отношений.

С точки зрения развития оба эти события прогрессивны в том, что каждое из них на своем уровне приводит к большей согласованности с принципом реальности. То, что принцип реальности начинает функционировать, становится заметным на трехмесячном уровне, когда голодный младенец оказывается способным приостановить побуждение к немедленному удовлетворению своей оральной потребности. Он делает это на время, необходимое для того, чтобы воспринять

1 Волевой акт: акт принятия решения о направлении действия и его инициации (Warren. 1935). См. также работу Гартманна ( 1939).

лицо матери и среагировать на него. Это - шаг в развитии, в котором «я» дифференцировано от «не-я» и в котором младенец начинает осознавать «инакость» окружения. Отсрочка удовлетворения становится возможной благодаря функционированию принципа реальности, который в этой фазе приобретается в результате созревания, сочетающегося с развертыванием и организацией сознательного восприятия, и отложения следов памяти при пробуждении аффективных отношений с удовлетворяющим потребность объектом.

В течение последующих двенадцати месяцев все больше число систем и функций Эго подпадают под власть принципа реальности. Когда в пятнадцать месяцев ребенок отличает Самость от «другого», он должен, кроме того, перенять некоторые из функций объекта любви. Речь идет о функциях, которые либидинозный объект осуществляет в качестве внешнего Эго ребенка, например, исполнительную функцию в сфере локомоции, функцию развлечения ребенка и т.д. Менее очевидной, хотя и более важной, является роль либидинозного объекта в осуществлении для ребенка проверки реальности. Это означает, что ребенок теперь в буквальном смысле сталкивается с все большим числом неопровержимых фактов реальности. Прежде его из одной комнаты в другую носила мать, невредимым, с разумной скоростью. Теперь он бегает слишком быстро, теряет равновесие и больно ударяется головой о дверной косяк. Такие переживания заставляют его начать «оценивать» (Jacobson, 1954) свои способности передвижения, равновесия, восприятия глубины - словом, ограничения своей физической Самости. Он вынужден соотносить одну за другой части своей персоны с окружением, расширяя тем самым диапазон своих мыслительных процессов и, соответственно, своих психических функций. В сфере эмоций он сталкивается с коллизиями иной природы. Последствия этого аналогичны, за исключением того, что переоценку приходится производить через соотнесение себя с «другим».

Таким образом, объективация Самости сопровождается объективацией «другого». С этого начинается новая эра в проверке реальности. Новая автономия, основанная на уверенности в себе, которую придает ребенку использование им «нет» в отношении взрослого, также заставляет его пользоваться способностью рассуждать и принимать решения в каждом своем действии. Суждение является функцией, которую можно применять только через постоянно повторяющуюся проверку реальности. Это ведет к экстенсивному развитию, обогащению и усилению систем, функций и аппаратов Эго. Поэтому мы сформулируем следующие положения.

Приобретение «нет» является индикатором новою уровня автономии, осознания «другого» и осознания Самости; оно является началом реструктурации умственных процессов на более высоком уровне сложности; оно побуждает к расширенному развитию Эго, в рамках которого принцип реальности все более преобладает над принципом удовольствия.

Направление, взятое этим развитием Эго, становится еще более очевидным в ролевых играх, которые, как правило, появляются в первой половине второго года жизни, примерно в пятнадцатимесячном возрасте. В них ребенок пеленает свою куклу, кормит ее из бутылочки, укладывает в постель и использует для куклы жест «нет»1. В этих действиях отчетливо проявляется мера самосознания. Она проявляется еще более отчетливо, когда, как мы упоминали на 49-й странице, ребенок использует «нет» по отношению к себе, воображая в игре, что он делает что-то запретное.

В этих играх расщепление между Эго и Самостью является очевидным. Реструктурированное Эго объективировало Самость, рассматривая ее как объект2. Эго применяет здесь то же средство в отношении Самости, которое оно научилось применять против матери, а именно «нет». Оно научилось использовать это средство благодаря идентификации с агрессором; это привело к усилению объективации матери. Теперь использование «нет» в собственных играх приводит к усилению объективации Самости.

Мы говорили о смещении катексиса, которое происходит при идентификации с агрессором. В этом механизме пассивное подчинение неудовольствию заменяется активной агрессией. Такая реструктурация имеет свой идеационный эквивалент, а именно впервые появляется способность к абстракции. Вполне вероятно, что благодаря смещению агрессивного катексиса возникают многие психические операции, а среди них операция абстрагирования.

Начало осознания Самости основано на осознании «другого». Несомненное доказательство этого самосознания ребенок предоставляет примерно на восемнадцатом месяце жизни, когда начинает говорить о себе в третьем лице.

Резюме

Чтобы облегчить задачу читателя в слежении за сложным взаимодействием между психическими энергиями и актуальными переживаниями, ведущими к приобретению «нет», мы суммируем наши данные: 1 ) наследственное оснащение ребенка, включающее в себя способность формировать объектные отношения; 2) процесс созревания; 3) процесс развития. Этот последний процесс имеет два разных аспекта: а) объектные отношения, б) эндопсихические процессы ребенка. Наследственное оснащение ребенка является фокусом силового поля, созданного изменением объектных отношений. Эти объектные отношения порождают отзвук в эндопсихических процессах ребенка, ве-

! Анна Фрейд (1952) описывает эту идентификацию с матерью в более взрослом возрасте: лишенный материнского ухода, больной ребенок «играет в мать и ребенка о с собственным телом. -' См. работу Гартманна (1939) об объективации как функции Эго.

дущий к смещениям катексиса и формированию психических структур, которые в свою очередь взаимодействуют в круговом процессе с силовым полем постоянно меняющихся объектных отношений. Говоря кратко, достижение отрицания является результатом взаимодействия между объектными отношениями ребенка и его эндопсихичес-кими процессами. Использование ребенком «нет» в жесте или слове указывает на то, что это было совершено.

Теперь мы обсудим природу экстенсивных изменений, которые попутно происходят в объектных отношениях, а также в эндопсихи-ческой структуре и движущих силах ребенка.

Ступени в объектных отношениях

Когда ребенок использует умственные процессы для выражения агрессии против либидинозного объекта, он в то же время приобретает новое средство для своих объектных отношений. Этим средством является семантическая коммуникация.

Семантическая коммуникация открывает путь от частной сферы архаических объектных отношений к более широкой сфере социальных отношений. Результатом этого является чрезвычайное обогащение отношений между матерью и ребенком благодаря введению в них нового измерения. Либидинозные и агрессивные влечения разряжались до сих пор в рамках объектных отношений через непосредственное произвольное мышечное действие. Теперь вклиниваются идеационные процессы, в дело вступает суждение, совершается выбор между «нет» и «да». Вместо непосредственного мышечного действия становится доступной новая функция: использование «нет» против либидинозного объекта. Этот важный шаг вместо нападения вводит альтернативу дискуссии - достижение, которое можно встретить только у человека. Таким образом, люди могут приступить к социальному взаимодействию.

Способность использовать психические операции и сообщать о них с помощью вербальных символов вместо необходимости действовать, вместо необходимости обращаться к борьбе или бегству дарует ребенку новую степень автономии. Эта степень автономии либо сопутствует зарождающемуся осознанию Самости, либо в нем выражается. Ребенок, как независимый субъект, поступающий по собственному желанию, сталкивается с «другим», который является столь же независимым, то есть дискретным субъектом, также поступающим по собственному желанию. До достижения такой автономии доступные ребенку ресурсы допускали лишь непосредственную разрядку влечения в соответствии с принципом удовольствия посредством мышечного действия. Теперь у него есть альтернатива, а именно коммуникация с помощью вербальных (или жестовых) символов. Это поднимает объектные отношения с уровня инстинктивного влечения на уровень социальных отношений.

Когда становится возможным использовать вербальный отказ или

вербальное согласие вместо ненависти или любви, сопротивления или подчинения, борьбы или бегства, это значит, что положено начало переговорам и дискуссии. Действие заменилось коммуникацией на социальном уровне (Nunberg, 1952).

С выгодной позиции эндопсихической структуры и движущих сил мы уже обсудили роль, которую играет механизм идентификации с агрессором. В этом случае идентификация включает в себя гораздо больше, чем просто обращение агрессии вовне посредством заимствования «нет» с целью фрустрировать фрустратора.

Разумеется, роль либидинозного объекта не ограничивается лишь непосредственно фрустрирующим или враждебным вмешательством; помимо всех остальных аспектов объектных отношений либидиноз-ный объект функционирует также как «телохранитель» или наблюдатель за ребенком и как исполнитель его желаний.

«Телохранитель» является новой и крайне важной ролью, которую матери приходится приобретать, как только ребенок становится способным к независимому передвижению. Она должна держать ребенка под постоянным наблюдением, чтобы суметь предупредить любые нежелательные действия. Мы все знаем о настойчивых и часто успешных попытках начинающего ходить ребенка ускользнуть из-под материнского взора. Можно слышать, как каждая мать громко жалуется на то, что ей нужно проявлять постоянную бдительность. Когда в дело вступает механизм «идентификации с агрессором», ребенок изменяет также свое Эго, чтобы приспособиться к функции матери как наблюдателя. Это и есть одно из структурных и динамических изменений, о которых мы говорили выше.

Эго в роли наблюдателя1 будет теперь функционировать в двух направлениях. Первым является активная, агрессивная направленность, проявляющаяся в хорошо известном любопытстве ребенка к либиди-нозному объекту со всеми его скоптофилическими значениями и следствиями. Этот процесс совершенно не отличается от ответного использования «нет», перенятого от взрослого; это - просто «зуб за зуб».

Другое направление является центростремительным. При идентификации с агрессором Эго обращает наблюдение против самого ребенка. В этой роли Эго воспринимает Самость в качестве объекта наблюдения. Это самонаблюдение способствует прогрессивной идеационной объективации Самости. Наши выводы о происхождении самонаблюдения вполне согласуется с утверждением Анны Фрейд, что идентификация с агрессором является предварительным шагом в формировании Супер-Эго. Как нам известно, одной из наиболее важных функций Су-пер-Эго является функция самонаблюдения и оценки Самости2. Эти две

1 Нам известно, что мы пользуемся термином, введенным Анной Фрейд (1936). Однако мы используем его здесь в несколько ином значении, чем то, которое она имела в виду.

2 См., однако, работу Гартманна (1953).

функции наблюдения служат примерами изменений в эндопсихичес-кой структуре ребенка, о которых мы говорили выше.

С другой стороны, превращение ребенка в исполнителя собственных желаний - процедура намного более простая. Пользуясь обиходным языком, можно сказать, что ребенок принимает на вооружение метод «сделай сам». Выражаясь психоаналитически, это является неизбежным следствием перехода ребенка от пассивности к активности, который начался уже примерно на третьем месяце жизни. Как нами было описано, ребенок вынужден теперь соотносить себя со своим окружением посредством более или менее болезненных столкновений с предметами и людьми. Что касается предм-етов, то мы можем добавить, что созревание играет большую роль в этой адаптации, чем динамические процессы. Когда ребенок соотносит себя с людьми в своем окружении, имеет место обратное; львиная доля в этой адаптации принадлежит объектным отношениям.

Когда ребенок становится исполнителем собственных желаний, ему также нужно стать наблюдателем за собой, каким ранее была его мать. Теперь он обязан объединить функцию исполнителя с функцией телохранителя. Для исполнения этих функций он должен применить третью функцию - функцию суждения. Сочетание этих трех функций позволит ему учиться на опыте.

В развитии детей мы принимаем этот сложный процесс за нечто само собой разумеющееся; он включает в себя катектические смещения и психические операции на сравнительно низком уровне. Более того, аналогичные процессы мы можем обнаружить также в развитии детенышей высших млекопитающих, хотя движущие силы у них имеют иную природу.

Существование и функционирование объектных отношений является необходимой предпосылкой в построении, организации и взаимодействии этих трех функций. В свою очередь это, то есть взаимодействие исполнения, наблюдения и суждения, является предпосылкой для отложения следов памяти, необходимых для научения через опыт. Дональд Хебб (1955) в своих экспериментах на собаках наглядно продемонстрировал незаменимость объектных отношений в этой интеграции. Он выращивал щенков в одиночных камерах, где они не имели возможности формировать объектные отношения и получали минимум сенсорной стимуляции. Когда собаки выросли, они, по словам Хебба, «...отличались от обычных собак. Они были бестолковыми и странными». Повзрослев, эти собаки не могли учиться на собственном опыте. Например, на протяжении пяти тестовых периодов собака постоянно тыкалась своим носом в горящую спичку. Хебб продемонстрирован эту неспособность обучаться в фильме. «Электрический еж», который при прикосновении бил электрическим током, медленно двигался рядом с собакой. Собаки, которые выращивались в обычных условиях, после одной или двух попыток легко научались избегать этого устройства. Собаки, выращивавшиеся в условиях аффективной и стимульной деп-

ривации, не могли этому научиться; они становились дезориентированными, впадали в панику, вертелись волчком подобно собаке, гоняющейся за собственным хвостом. Реакция была совершенно неадекватной и неорганизованной и по своему характеру соответствовала тому, что Голь-дштейн называл «катастрофической реакцией».

Разумеется, о таких экспериментах с людьми не может быть и речи. Но результаты этих экспериментов вспоминаются, когда стапкиваешь-ся с необычайными сложностями в научении, которые выявляются у аффективно депривированных младенцев. Одной из их особенностей - и, кстати, особенностей так называемых психопатических или шизофренических детей - является то, что они неспособны учиться на болезненных переживаниях. Они могут обучаться лишь посредством приятных переживаний. По всей видимости, приятные переживания открывают им путь, каким бы скудным он ни был, к объектным отношениям, которых они были лишены.

Обсуждение дальнейших изменений в личности ребенка, которые происходят в результате его отношений с объектом любви и социальным окружением, вывело бы нас за возрастные границы, установленные в данном исследовании. Оно вовлекло бы нас в обсуждение дальнейших шагов в формировании мышления и речи. Хотя в этой области была произведена большая работа, эти процессы по-прежнему являются не совсем понятными. Поэтому мы вернемся к исследованию тех сил, действие которых приводит к осознанию Самости. В частности, мы рассмотрим, что происходит на следующих друг за другом уровнях развития ребенка.

Рождение, то есть отделение тела ребенка от матери, определяет ребенка как дискретное физическое существо. В три месяца осознание ребенком «не-я» служит индикатором того, что он стал дискретным психологическим существом. Наконец, осознание Самости на втором году жизни является индикатором того, что ребенок начал функционировать как дискретное социальное существо. К каждому из этих шагов вынуждает фрустрация. Физическая фрустрация вынуждает ребенка стать дискретным физическим существом. Физическая фрустрация также трансформирует ребенка в психологическое существо. И наоборот, ребенок становится социальным существом через психологическую фрустрацию.

Каждый из этих трех типов фрустрации приводит к все большему согласованию с принципом реальности. При рождении процесс родов вынуждает плод перейти от вегетативного существования к адаптации автономного дыхания, орального приема пищи и, наконец, метаболизма.

На трехмесячном уровне дифференциации «я» от «не-я» отсрочка в удовлетворении потребности ускоряет развитие восприятия и скоординированного направленного мышечного действия. С этого начинается период, в котором младенец становится способным произвольно стремиться достичь того, чего он желает.

Ограничение воли

«Волевой акт» и «воля» - термины, которые редко встречаются в психоаналитической литературе1. Более того, этим терминам трудно подыскать место в рамках психоаналитических концептов. Говоря о влечениях, мы обращаемся к бессознательным источникам воли. С другой стороны, их сознательный аспект проявляется в сознательном желании. Понятию воли можно найти место в противопоставлении активности и пассивности. Вполне вероятно, что как раз из-за пренебрежения нами категорией воли при рассмотрении этой антитезы неоднократно предпринимались безуспешные попытки связать активность'с мужественностью, а пассивность с женственностью.

Когда в процессе развития ребенок начинает ходить, наступает переходная стадия, в которой проявления перехода ребенка от пассивности к активности становятся очевидными в каждом секторе его личности. Мы полагаем, что в исследовании этого перехода окажется полезной категория воли. Когда ребенок вступает на путь, ведущий к активности, на передний план неизбежно выходит воля. Мы рассмотрим, каким образом к концу первого года жизни проявления воли ребенком будут воздействовать на его окружение, и наоборот.

Когда к концу первого года жизни ребенок становится способен к передвижению, количество предметов, которые он может достать, и действий, которые он может совершить, увеличивается. Нет надобности говорить, что многие из вещей, которых он желает, вредны для него или нежелательны для его окружения. В этой ситуации мать вынуждена выступать в качестве «фрустрирующего» защитника (Anna Freud, 1952). Эта фрустрация отличается от тех, что испытывал ребенок перед тем, как он приобрел способность к передвижению. В то время осуществление его намерений фрустрировалось прежде всего физическими условиями, то есть собственными физическими ограничениями младенца. После того как он приобрел способность к передвижению, ограничения на осуществление его намерений налагаются лицами из его окружения. Они фру-стрируют его волеизъявление и указывают ему пределы его воли.

Эта фрустрация является гораздо более важной по двум причинам: с одной стороны, люди, которые препятствуют проявлению воли ребенка, до того, как он стал способен к передвижению, были исполнителями его желаний; с другой стороны, эти фрустрирующие его сейчас люди в ходе развития объектных отношений становятся для ребенка объектами любви.

Когда роль матери как исполнителя желаний ребенка изменяется на роль защитника от внешней опасности и воспитателя на жизненном пути, она вынуждена фрустрировать ребенка. Она неизбежно создает конфликты воли между ребенком и собой, а также интрапсихи-ческие конфликты у ребенка. Ребенок научился передвигаться в

1 Тем не менее гм. работу Гартманна (1939, стр. 1 12).

,Л1х^ий°м положении и испытывает триумфальное чувство свобо-

НСи I И КаЛЬ1 " "

незав1|Симости, гордости за достижение ранее неизвестного. Это ' tl~ „.,/Дядно продемонстрировать, например, с помощью снятого

МОЖНО На» * i rv й in\ тт й

нами филРма (Ребенок № 2' возраст 1 ; 0 +10). Но этот триумф ограни-

\й· « F;*- численном множестве случаев воля ребенка конфликтует с чен, в иес ЛРСЙЪ n^^KTa любви, и чаше всего воля ребенка терпит поражение.

IjOJlv^H UUb^

Проверка реальности и формирование Самости

Т1о того к^ Ре^енок становится способным к произвольной скоорди-

,,^^оо,,т^и мышечной активности, он живет в царстве инфантиль-нирооанн1' _

^^ »^ч /существа. Его желания (потребности) удовлетворяются ок-ИО1 о ьсем^

^ужением- ^огда происходит задержка в их удовлетворении, в дело

^ 'лючаетс^ галлюЦинат°Рное удовлетворение потребности. Этоявля-

я возм^ным из~за тог°^ что на протяжении первых шести месяцев

-"изни ппс1Верки Реальности практически не существует. Проверка ре-

,,^^!, жжована на доступности восприятия и подвижности, кото-ил ьн ос й и l '

, ^ о ът* период либо ОТСУТСТВУЮТ, либо недостаточно развиты. рые в этот

Но коГ^а достигается направленная намеренная мышечная коор-

, - примерно в начале второго года жизни - способность к

лнию, благодаря приобретаемому ребенком опыту проис-

б с;гР°е Развитие проверки реальности и адаптации к реаль-

^, и переходный период мать выступает в качестве защитника

НОС 1 И. D '

Я^хй^п ы шаг за шагом учит его становиться собственным защитни-рсоенка и ^ "

~ * ,, Ґ1,^/1юдателем. Столкновение воли ребенка с волей матери веком и нао; _

.. , ианию ребенком границ своей воли, своих желании, своих дет к осоз

Ьантазий ^ ce^Ci и^ таким ооразом, сужаются и устанавливаются гра-ицы СчМ0сти· ^ез пРеУвеличения можно сказать, что Самость скро-

.офированных остатков магического всемогущества. Так 'происхождение Самости, ее связь с магическим всемогуще -^ ^к* ,,,л,/огДа не будут полностью искоренены и могут быть просле-

CI ВО M H И г' ,_^

ЦLT гто Ј У взрослого. Проверка реальности преграждает путь воз->кены даж " ^

то т/ ..^могуществу, от которого происходит Самость. вра й а к во

У об 4НОГО ВЗР°СЛОГО сон делает проверку реальности невозмож-й УСТП^НЯЯ ВОС11Риятие· Сдерживая подвижность, он также дела-И'ЗЛИШ1/ШЙ проверку реальности. Приостановка проверки реаль-.блокирует путь возврата к истокам Самости; это делает JM галлюцинаторное удовлетворение потребности посред-

о^ „и/1видения. Возврат к архаической психической организа-

СТВОМ С Hi/ tj

и пп яЯ-1ествУющеи интеграции Самости, происходит также и при ихозе /огда ФУНК]ИИЯ Эго - проверка реальности - нарушается,

лтся очевидной регрессия к магическому всемогуществу. '

Ограничение воли и анальная фаза

M noi .4 ничего не сказали еще об одном аспекте развития, которое ччл ^ пРи°бретения «нет», и упомянем его здесь только в крат -l_l / щ осознания Самости, зарождение вербальной коммуника-

- ччл

ции, растущей автономии, социального сознания совпадают с началом анальной фазы. В это время начинается также период упрямства, в котором столь заметную роль играет отвергающее «нет».

Мы можем рассматривать эту заметную роль отвергающего «нет» как следствие неизбежных фрустраций, которым подвергается воля ребенка. Эти фрустрации усиливают восприятие Самости как дискретного волевого существа посредством все большего ограничения диапазона действий ребенка. Трехмесячный младенец обладает магическим всемогуществом; сфера же компетенции пятнадцатимесячного ребенка ограничивается в основном его собственным телом. В физическом отношении Самость в этом возрасте в той или иной мере отождествляется с этим телом, и, когда ограничения воли ребенка накладываются на телесные функции, он будет биться до конца1.

Для ребенка фекалии составляют часть его собственной персоны. Он сопротивляется приучению к горшку как попытке лишить его свободы использовать свою Самость, свое тело, сфинктеры. Он будет упорно отстаивать эти свободы. Это объяснение не исчерпывает различные аспекты анальной фазы. Оно имеет целью лишь показать роль растущего самосознания в проявлениях упрямства в анальной фазе.

Одним из таких проявлений становится постоянное использование ребенком «нет» против взрослого, даже когда оно выглядит бессмысленным. Мы упоминали ребенка, который говорит «нет», но в то же время делает то, чего от него хочет взрослый. Как нам кажется, это «нет» является манифестом независимости. Оно представляет собой утверждение: «Я обладаю собственной волей, и даже когда она совпадает с вашей, она иная, потому что она моя! Я делаю это, потому что этого хочу л, и я не собираюсь делать то, чего хотите 6-6/!»

В этом примере наглядно проявляется аутистическое (дереисти-ческое2) мышление ребенка. Он ясно показывает неадекватность аффекта, расхождение3 между аффектом и тем, что его вызывает. Вслед-

1 См.: Anna Freud (1952).

2 Дереизм, дереистический - термины, введенные Блейлером в дополнение к ранее использовавшемуся понятию «аутизм», чтобы избежать путаницы между аути-стическим поведением больных шизофренией и сходным поведением здоровых людей. - Прим. ne рев.

^ Ребенок, который, говоря «нет», заявляет о своем отказе что-либо сделать и в то же время это делает, является простым примером проблем, которые Гартманн ( 1951) предлагает исследовать путем «постоянного тщательного изучения интрасистем-ных синергических и антагонистических отношений». Как уже отмечалось, на втором году жизни этот феномен является нормальным. Его паттерн во многом напоминает расщепление Эго при переносе (Sterba, 1934), которое также можно рассматривать как находящееся в пределах нормы. С другой стороны, от этих нормальных феноменов путь ведет к патологическим феноменам расщепления Эго в защитном процессе (Freud, J938) и к расщеплению Эго по контурам ранних инт-роектов при психозе (Bychowski, 1956). Чтобы обсудить связи и различия между этими феноменами, понадобилось бы использовать предложенное Гловером (1943) четкое и конструктивное разграничение между расщеплением и диссоциацией. Такое исследование вышло бы за рамки данной нашей работы.

ствие та KO го расхождения сообщение, передаваемое ребенком, противоречит совершаемому им действию. Этот пример демонстрирует поведение, которое является совершенно нормальным для ребенка на втором году жизни. Вместе с тем это нормальное действие ребенка проливает также свет на процессы дереистического мышления и неадекватность аффекта при шизофрении.

Организаторы психического развития

Мы попытались отобразить в общих чертах крайне широкий спектр недавно освоенной территории, которая становится доступной после овладения понятием «нет». Важность приобретения понятия «нет» в развитии ребенка (и человечества!) столь велика, что я чувствую необходимость еще раз вернуться к утверждению, высказанному мной в другом месте (1954, 1957). Я постулировал существование «организаторов» психики, как это было мною названо, которые маркируют определенные критические стадии психологического и аффективного развития ребенка.

Это предположение я сформулировал примерно двадцать пять лет тому назад. В то время я называл уровни развития, отделяющие такие критические стадии друг от друга, «критическими точками» (Spitz, 1934). В последующие годы я несколько раз переформулировал эту концепцию в свете моих наблюдений над большой группой младенцев (1954). Независимо от моей работы Боулби (1953) пришел к аналогичным выводам в отношении факторов, которые определяют развитие психопатической личности. Концепция критических стадий развития постулирована Скоттом и Марстоном ( 1950) также и в психологии животных, где она была выведена из эмбриологии1.

Организаторы психики маркируют определенные важные уровни интеграции личности. В таких пунктах процессы созревания и развития объединяются друг с другом подобно сплаву. После того как достигнута такая интеграция, психический аппарат функционирует в соответствии с новым и отличным принципом действия. Мы назвали продукт этой интеграции «организатором».

Установление организатора психики проявляется в возникновении специфически новых, так сказать, поведенческих феноменов-симптомов произошедшей интеграции. Поэтому мы назвали эти специфические паттерны поведения «индикаторами».

Индикатором первого организатора психики служит появление

1 Цитируя Боулби (1953): «В эмбриологии давно известно, что на рост клеток влияет особая среда, в которую они помещаются в конкретной фазе развития. Если они пересаживаются до критической фазы, то будут расти в соответствии со своей новой средой; если же они пересаживаются после этой фазы, то будут продолжать расти в соответствии со своей первоначальной средой. Организация, охватывающая весь их будущий рост, определяется, таким образом, средой их обитания в этой критической фазе».

реакции улыбки. Однако следует помнить, что сама по себе эта направленная, намеренная улыбка ребенка является лишь зримым симптомом конвергенции и интеграции большого числа относящихся к созреванию и психологическому развитию тенденций и событий. Появление реакции улыбки служит, следовательно, индикатором установления и синтеза психической организации на более высоком уровне сложности, чем тот, который преобладал до этого.

Индикатором второго организатора является феномен тревоги восьми месяцев. Опять-таки, он является лишь зримым симптомом лежащей в его основе значительной интеграции и ее продуктом. Очевидно, интеграция различных процессов созревания и развития основывается на том, что они существуют и доступны ребенку в данный период в индивидуальной хронологии его жизни. Имеется определенная протяженность, несколько недель и, возможно, месяцев, в течение которых может произойти интеграция. Тем не менее слияние и интеграция разнообразных тенденций является процессом сложным и уязвимым. В частности, прогресс в развитии, зависящий от развертывания объектных отношений, может быть приостановлен. Однако процессы созревания продолжаются независимо от этой задержки, поскольку они заложены в биологических задатках1 и поэтому менее подвержены воздействиям окружающей среды, чем развитие. Нет необходимости обсуждать здесь противоположную возможность, возможность развития, которое идет впереди созревания. Гловеру (1943) доводилось сталкиваться с таким нарушением, которое точно так же может иметь нежелательные последствия.

Следовательно, если интеграции (которая приводит к появлению организатора) не происходит, то создается дисбаланс структуры всей личности. Этот дисбаланс выражается в нарушениях развития и отклонениях от нормы. Когда критический период пройден и достигается новый уровень, напряжения, возникающие в результате асинхронного развертывания созревания и развития, устранить очень трудно. Следует также иметь в виду, что асинхрония может проявиться в различных секторах самой личности. Специфические клинические картины, возникающие вследствие дисбаланса между созреванием и развитием, практически не исследованы. То же самое относится к клиническим картинам, возникающим вследствие дисбаланса между различными секторами психологической личности. Мы полагаем, что более тщательное исследование феноменов развития и созревания, а "также дисбаланса в самом развитии прольет дополнительный свет на проблему фиксации.

Я также высказывал мысль, что индикатором третьего организатора является, пожалуй, установление речи (в смысле взрослой речи) примерно на восемнадцатом месяце жизни.

Теперь я бы хотел уточнить это последнее утверждение. Я считаю, что приобретение семантического жеста «нет», который означает, что

Шпиц употребляет здесь немецкоязычный термин «Anlage». - Прим. перев.

100

ребенок приобрел способность суждения и начинает осознавать Самость, является более конкретной и более точной индикацией того, что ребенок достиг стадии третьего организатора. Я думаю, что дальнейшее исследование покажет, что достижение способности суждения на уровне способности обозначать «нет» жестом или словом соответствует достижению обратимости в терминах теории Пиаже (1936). Поэтому мое скорректированное утверждение состоит в том, что достижение «нет», выражаемого покачиванием головой, является индикатором установления третьего организатора.

Коммуникация как организатор

Психическое развитие ребенка продолжается, так сказать, путем добавления концентрических окружностей к небольшому первоначальному ядру. Первоначальным ядром при рождении является наследственное оснащение. Первое добавление состоит в созревании перцептивной системы, с одной стороны, и в развитии ее катекси-са - с другой. Это позволяет ребенку достичь восприятия, положить начало отношениям с окружающими и дифференцировать «я» от «ые-я». Вторым пластом является дифференциация одушевленного от неодушевленного, сопровождающаяся катексисом либидинозного объекта; ее индикатором служит появление тревоги восьми месяцев. Как первый, так и второй индикаторы (улыбка и тревога восьми месяцев) оперируют в терминах действия, физического поворота к объекту или от него. Третий пласт состоит в установлении отношений с окружением, с тем, что имеет характер не-Самости (в терминах Джорджа Г. Мида с «другим» и «обобщенным другим»). Отношения с «обобщенным другим», с социальным миром, строятся по схеме отношений с либидинозным объектом, хотя либидинозный объект остается уникальным и отличным от «обобщенного другого». Индикатором формирования третьего пласта является приобретение семантического «нет», и оно знаменует начало осознания Самости.

Переформулированные в аспекте понятия организатора, первые два организатора относятся к сфере разрядки влечения посредством действия; третий организатор кладет начало примату коммуникации, которая в возрастающей степени замешает действие.

С точки зрения расходования индивидом энергии важно, что этот прогресс приводит также к сохранению энергии и в то же время является несоизмеримо более эффективным в достижении целей индивида. Коммуникация является обходной функцией и, подобно всем обходным функциям, она осуществляется по образу действия принципа реальности, а именно через откладывание удовлетворения влечения с целью достижения этого удовлетворения более эффективным способом.

На мой взгляд, новое измерение, добавившееся к объектным отношениям благодаря обретению отрицания, явилось поворотным пунктом в предыстории человека. Оно определило человека как вид, отли-

101

чающийся от всех остальных уровнем его социальных отношении. Разумеется, в сообществах животных также имеются свои социальные отношения, некоторые - основанные на действии, некоторые - на рефлексном поведении, некоторые - на химизмах и тропизмах. Эти сообщества также обладают своими системами коммуникации, хотя мы склонны считать, что они являются «эгоцентрическими». Достижение абстракции, необходимой, чтобы сформулировать «нет», поднимает коммуникацию на аллоцентрическии уровень. При этом она становш-ся матрицей социальных отношений на человеческом уровне.

Оглядываясь назад на наши выводы о происхождении коммуникации, мы ясно видим, что при рождении и долгое время после него действие и коммуникация - это одно и то же. Действие, совершаемое новорожденным, является всего лишь разрядкой влечения. Но то же самое действие, увиденное наблюдателем, содержит сообщение от новорожденного.

Коммуникация отделилась от действия в результате постоянно повторяющегося переживания отсрочки в удовлетворении потребности. Эта фрустрация трансформирует действие, являющееся средством разрядки, в средство коммуникации. Долгий процесс развития - долгий с точки зрения жизни младенца - приводит к точке, где действие и коммуникация четко отделяются друг от друга. Затем коммуникация становится направленной; еще позже коммуникация эволюционирует в пригодную замену действия в социальном общении, когда начинающий ходить ребенок осознает, что направляет сообщение «другому». Символы, жестовые или вербальные, используются теперь для передачи не только идеационных содержаний, но и психических операций, имеющих характер динамических процессов. Наиболее ранними репрезентантами абстрактных символических жестов являются покачивание головой, означающее «нет», и кивание головой, означающее «да».

Но мы не должны упустить из виду, что, хотя семантический жест кивания головой в знак согласия и покачивание головой в знак отказа имеют диаметрально противоположное значение, в моторных прототипах обоих жестов этой антитезы не существует. И покачивание головой при укоренении, и кивающие движения головой по направлению к груди вызываются неудовольствием, возникающим в состоянии внутреннего напряжения. Покачивание головой и кивание головой являются выражением - в терминах Фрейда - аппетитивного, утвердительного стремления, стремления к согласию, единению; одним словом, выражением «да».

Ибо бессознательное не имеет «нет». Поэтому моторными прототипами «да» и «нет», первой формой, в которой эти жесты возникают у не обладающего сознанием новорожденного, было «да».

С психоаналитических позиций это очевидно. Но это является столь же убедительным и для принципов психологии развития. Сточки зрения развития два этих жестовых про й о типа возникают в период недифференцированное™, когда не только «да» нельзя было отличить от «нет», но и когда наблюдатель даже плач путает со смехом

102

Дифференциация этих проявлений, как и любого другого сектора личности младенца, должна произойти еще до того, как возникнет первая стадия направленной досемантической коммуникации. Однако дифференциация - это прогрессивный процесс, который развертывается в рамках объектных отношений. Каждый из последующих шагов этого процесса характеризуется созданием телесных паттернов поведения, нацеленных на коммуникацию. Ребенок один за другим отказывается от этих паттернов, потому что они уже не пригодны для выражения возрастающей сложности того, что ему хочется сообщить. Помимо того что ребенок создает новые паттерны поведения, такие, как вокализация и т.д., он вынужден также прибегать к помощи уже оставленных паттернов. Среди них в силу своего происхождения от первоначального поведения, приближающего к консуммации удовлетворения потребности, кивание и покачивание головой являются особенно пригодными. Они станут конечными репрезентантами отказа и согласия и в то же время первыми индикаторами абстрактных идеационных процессов.

Для целей коммуникации покачивание головой и кивание головой лучше других моторных паттернов поведения и подругой причине. Они являются наиболее заметными и последовательными паттернами поведения фрустрирующего объекта любви. Ребенок приобретает их через механизм идентификации с агрессором. Это - процесс, в результате которого филогенетически доступный моторный паттерн в качестве онтогенетически развившегося жеста в конечном счете начинает служить семантической коммуникации.

Мы попытались представить некоторые наши фактические данные и предварительные идеи, касающиеся этого процесса. Наше главное знание о нем содержится во фрейдовском «Отрицании». Задачей будущего исследования должно стать выяснение последовательных шагов в этом процессе путем дальнейшего наблюдения.

Суммируя выводы, к которым мы пришли, начнем с утверждения, что архаические моторные паттерны используются в сообщении понятий «нет» и «да» с помощью жестов. Эти моторные паттерны составляют часть задатков (Anlage) и доступны уже при рождении. В филогенетическом отношении морфологические структуры, необходимые для совершения этих движений, у человека, как и у всех млекопитающих, имеются. Помимо этого морфологического потенциала мы обнаруживаем, что покачивание головой - в форме цефалогирических движений - является прочно закрепленным паттерном поведения млекопитающих, сформировавшимся в процессе филогенеза у альтрициалов.

Кивание головой также имеет эволюционную историю, которая восходит к этологическому классу прекоциалов. У человека оба этих моторных паттерна можно продемонстрировать в ситуации кормления; это наводит на мысль о том, что человек сочетает в себе определенные свойства альтрициалов с некоторыми свойствами прекоциалов. Но если вращение головой в ответ на тактильную стимуляцию существует у человека уже с рождения, то кивание головой - нет. Кивание головой у

103

человека будет активировано только в три месяца, когда он достигнет стадии зрелости, которой прекопиал обладает уже при рождении.

Роль этих двух моторных паттернов в раннем удовлетворении оральной потребности делает их пригодными для конечного использования как средства коммуникации.

Однако того, что моторный паттерн покачивания головой наследуется филогенетически, само по себе недостаточно, чтобы 11етерми-нировать ею использование в коммуникации. Даже если добавить к этому, что в самом раннем возрасте он используется в процессах удовлетворения потребности в пище и обеспечивает выживание, этого все равно недостаточно, чтобы наделить его тем значением, которое он в конечном счете будет иметь в качестве семантического сигнала, хотя он и вносит свой вклад в это значение.

И моторный паттерн, и функция удовлетворения потребности являются продуктом унаследованных процессов созревания. Однако наделение моторного паттерна семантическим значением обусловливается процессом развития, взаимообменами в рамках объектных отношений. Семантический жест и слово могут развиться только тогда, когда взаимодействие между объектными отношениями и перемещениями эндопсихической энергии вызывает специфическое изменение в структуре Эго. Перестройка в Эго принимает форму защитного механизма идентификации с агрессором.

Поэтому семантическое использование покачивания головой, означающего «нет», и кивания головой, означающего «да», основывается на индивидуальной личной истории. Но на первом году жизни личная история в значительной степени определяется двумя условиями, которые универсальны для всего человечества: с одной стороны, беспомощностью младенца, с другой стороны, стремлением матери обеспечить каждую его потребность. Появление цефалогирического моторного паттерна при рождении - это филогенетический осадок, вектор, так сказать, этих двух сил. Они продолжают взаимодействовать на протяжении всего первого года жизни и вместе с цефалогири-ческими движениями и другим наследственным оснащением являются атрибутами объектных отношений.

Таким образом, хотя они и не являются повсеместными, покачивание головой, означающее «нет», и кивание головой, означающее «да», принадлежат, пожалуй, к наиболее широко распространенным семантическим жестам на земле. Тот факт, что может существовать (и действительно существует) множество культур, в которых кивание головой означает «нет», а покачивание головой означает «да», а также других культур, где эти два жеста могут быть неизвестны, не опровергает наш тезис. Мы полагаем, наше обсуждение показало, что эти изменения проистекают из особенностей воспитания детей, институтов и истории данной культуры.

Существование таких отклоняющихся семантических жестов не влияет на наши предположения о том, как приобретаются первые семантические жесты. Кроме того, это не имеет никакого отношения к

104

нашей гипотезе о движущих силах, результатом которых является формирование первого понятия. Они включают в себя использование агрессивного катексиса в психических операциях и присоединение агрессивных зарядов к используемому в объектных отношениях механизму, приводящему к замене действия - деструктивного или любого другого - коммуникацией. Эта формулировка в равной мере относится к тем культурам, в которых покачивание головой, означающее «нет», или кивание головой, означающее «да», не используется. Использование покачивания и кивания головой в качестве семантических сигналов широко распространено, но не универсально. Что является универсальным, так это путь, который ведет к их развитию, даже если возникающий в конечном счете жест отличается. Начинаясь с врожденного моторного паттерна укоренения у новорожденного, который не обладает сознанием и для которого не существует «нет», этот путь в итоге приводит к понятию отрицания и к сознательному использованию семантического «нет» для коммуникации. Это - путь к гуманизации человека.

Библиография

ADATTO, С. Р. (1956), On Pouting. J. Am. Psa. Assn., V.

ADRIAN, E. D. ( 1946), The Mental and the Physical Origins of Behavior. Int. J. Psa., XXVII.

BAERENDS, G. P. ( 1950), Specializations in Organs and Movements with a Releasing Function.

Sympos. Soc. Expei'. Biol., IV.

BALDWIN, A. C. (1955), Behavior and Development in Children. New York: Dryden. BERNFELD, S. (1925), Psychologie des Sдuglings Vienna: Springer. BiERENs DE H ДБН, J. A. ( 1929), Animal Language in Its Relation to That of Man. Proceedings

of the Cambridge Philosophical Society. Cambridge: University Press. BOLK, L. (1926), Das Problem der Menschwerdung. Jena: Fischer. BOVVLBY, J. (1953), Critical Phases in the Development of Social Responses in Man. New

Biology, XIV. London: Penguin Books.

BRODY, S. (1956), Patterns of Mothering. New York: International Universities Press. BUEHLER, K. (1924), Die geistige Entwickhing des Kindes. Jena: Gustav Fischer. (1934), Sprachtheorie. Jena: Gustav Fischer.

BYCHOWSKI, G. (1956), The Ego and the Introjects. Psa. Quart: XXV. CARMICHAEL, L. (1934), An Experimental Study in the Prenatal Guinea Pig of the Origin

and Development of Reflexes and Patterns of Behavior in Relation to the Stimulation of

Specific Receptor Areas during the Period of Active Fetal Life. Genet. Psychol. Mon.,

XVI.

CHRISTOFFEL, H. (1950), Gдhnen und sich Dehnen (Rдkeln). Schweiz, nied. Wschr., LXXXI. COBLINER, W. G. (1955), Intracommunication and Attitьde: A Methodological Note. J.

Psychol., XXXIX. CRAIG, W. ( 1922), A Note on Darwin's Work «The Expression of the Emotions in Man and

Animals.» J. Abu. & Soc, Psychol., XVI.

CRITCHLEY, M. (1939), The Language of Gesture. London: E. Arnold & Co. DARWIN. C. R. (1873), The Expression of the Emotions in Man and Animals. New York:

Philosophical Library, 1955.

(1877), A Biographical Sketch of an Infant. Mind, II. DEARBORN, G. V. N. (1910), Motor Sensory Development. Observations on the First Three

Years of a Child. Baltimore: Warwick & York.

105

DE LACUNA, G. M. (1927), Speech, Its Function and Development. New Haven: Yale Univ.

Press.

DEUTSCH. F. (1947), Analysis of Postural Behavior. Psci. Quart., XVI. (1949), Thus Speaks the Body. Transactions of the N. Y. Academy of Sciences, Series 2,

XII, No. 2.

(1952). Analytic Posturology. Psa. Quart., XXI. DONALDSON, H. H. (1916), Growth Changes in the Mammalian Nervous System. Harvey

Lecture Series, XII. ENGEL, G. L. & REICHSMAN, F. (1956), Spontaneous and Experimentally induced Depression

in an Infant with a Gastric,Fistula: A Contribution to the Problem of Depression. J. Am.

Psa. Assn., IV.

FABER (1850), Ьber das krampfhafte Kopfnicken. J. f. Kinderkrankheiten (Erlangen), XIV. FENICHEL, O. (1945), The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: W. W. Norton. FINKELSTEIN, H. ( 1938), Sдuglingskrankheiten. Amsterdam: Eisevier. FLACH, A. (1928), Psychologie der Ausdriicksbewegungen. Arch. d. ges. Psycho!.. LXV. FLЬGEL, J. C. (1930), The Psychology of Clothes. London: Hogarth. FOULKES (FUCHS), S. H. (1937), On Introjection. Int. J. Psa., XVIII. FREUD, A. (1936), The Ego and the Mechanisms of Defense. New York: International

Universities Press, 1946.

(1951), A Connection between the States of Negativism and of Emotional Surrender.

Paper read at the 17th Int. Psa. Congress. Abstract: Int. J. Psa., XXXIII, 1952,

(1952), The Role of Bodily Illness in the Mental Life of Children. The Psychoanalytic

Study of the Child, VII. New York: International Universities Press.

(1953), Some Remarks on Infant Observation. The Psychoanalytic Study of the Child,

VIII. New York: International Universities Press. FREUD, S. (1895), Entwurf einer Psychologie. In: Aus den Anfдngen der Psychoanalyse.

London: Imago Publ. Co., 1950.

(1895a), Project for a Scientific Psychology. In: The Origins of Psychoanalysis. New

York: Basic Books, 1954.

(1900), The Interpretation of Dreams. Standard Edition, III & IV. London: Hogarth

Press, 1953.

(1905), Fragment of an Analysis of a Case of Hysteria. Standard Edition. VII. London:

Hogarth Press, 1953.

( 1905a). Three Essays on the Theory of Sexuality. Standard Edition, VII. London: Hogarth

Press, 1953.

(1905b). Wit and Its Relation to the Unconscious. The Basic Writings of Sigmund Freud.

New York: Random House, 1938.

(1908), Character and Anal Erotism. Collected Papers, II. London: Hogarth Press, 1924.

( 1910), The Antithetical Meaning of Primal Words. Collected Papers, IV. London: Hogarth

Press, 1925.

(1911), Formulations Regarding the Two Principles in Menial Functioning. Collected

Papers, IV. London: Hogarth Press, 1925.

(1914), On Narcissism: An Introduction. Collected Papers, IV. London: Hogarth Press.

1925.

(1917), A General Introduction to Psychoanalysis. Garden City. N. Y.: Garden City

Publishing Co., 1943.

(1920), Beyond the Pleasure Principle. Standard Edition, XVIII. London: Hogarth Press, 1955.

( 1924), Metapsychological Supplement to the Theory of Dreams. Collected Papers, IV

London: Hogarth Press, 1925.

(1925), Negation. Collected Papers, V London: Hogarth Press, 1950.

(1926), The Problem of Anxiety. New York: W. W. Norton. 1936.

106

(1931), bemale Sexuality. Collected Papers, V. London: Hogarth Press, 1950.

(1938), Splitting of the Ego in the Defensive Process. Collected Papers, V. London:

Hogarth Press, 1950.

(1939), An Outline of Psychoanalysis. New York: W. W. Norton, 1949. FRIES, M. (1947). Diaзnosinз the Child's Adjustment through Age-Level Tests. Psa. Rev.,

XXXIV. CAMPER, E. (1926), Bau und Leistung eines menschlichen Mittelhirnwesens, II. Ztschr. f.

d. ges. Neurol. & Psvchiat., CI V. GARDNER, G. E. (1956), Affects, Object Relations and Gastric Secretions. Panel Report.

Annual Meeting, Am. Psa. Assn., 1955. J. Am. Psa. Assn., IV. GESELL, A. ( 1954), The Ontogenesis of Infant Behavior. In: Manual of Child Psychology,

ed. L. Carmichael. 2nd Ed. New York: J. Wiley & Sons.

GLAUBER, I. P. (1943), Psychoanalytic Concepts of the Stutterer. Nen·. Child, II. GLOVER, E. (1930), Grades of Ego-Differentiation. In: On the Early Development of Mind.

New York: International Universities Press, 1956.

( 1933), The Relation of Perversion Formation to the Development of the Reality Sense.

Int. J. Psa., XIV.

(1935), The Developmental Study of the Obsessional Neurosis. Int. J. Psa., XVI.

( 1943), The Concept of Dissociation. In: On the Early Development of Mind. New York:

International Universities Press, 1956.

GOSTYNSKI, E. ( 1951 ), A Clinical Contribution to the Analysis of Gestures. Int. J. Psa., XXXII. GREENSON, R. R. (1949), The Psychology of Apathy. Psa. Quart., XVIII.

(1954), The Struggle against Identification. J. Am. Psa. Assn., II.

(1954). About the Sound «Mm...» Psa. Quart., XXIII.

GЬNTHER, M. (1956), Instincts and the Nursing Couple. Lancet, CCLXVIII. HARTMANN. H. ( 1939). Ichpsychologie und Anpassungsproblem. Int. Ztschr. f. Psa. & Imago,

XXIV. Частично перев. в: Organisation and Pathology of Thought, ed. D. Rapaport.

New York: Columbia University Press, 1951.

(1947), On Rational and Irrational Action. In: Psychoanalysis and the Social Sciences,

\. New York: International Universities Press.

(1950), Comments on the Psychoanalytic Theory of the Ego. The Psychoanalytic Study

of the Child, V. New York: international Universities Press.

(1951), Technical Implications of Ego Psychology. Psa. Quart., XX.

( 1953), Contribution to the Metapsychology of Schizophrenia. The Psychoanalytic Studv

of the Child, VIII. New York: International Universities Press.

(1955), Notes on the Theory of Sublimation. The Psvchoanalytic Study of the Child, X.

New York: International Universities Press.

(1956), The Development of the Ego Concept in Freud's Work. Int. J. Psa., XXXVII. & KRIS, E,, LoEWENS'пёЙН. R. M. ( 1946). Comments on the Formation of Psychic Structure.

The Psychoanalytic Study oj the Child, II. New York: International Universities Press. HEBB, D. O. (1955), The Mammal and His Environment. Am. J. Psychiat., CXI. HOFFER, W. (1949), Mouth, Hand and Ego Integration. The Psychoanalytic Study of the

Child, III/IV. New York: International Universities Press.

(1950), Oral Aggressiveness and Ego Development. Int. J. Psa., XXXI. HOOKER, D. (1939), Fetal Behavior. Puhl. Assn. Res. Nerv, if Ment. Dis., XIX.

(1952). The Prenatal Origin of behavior. Lawrence: Univ. of Kansas Press. HOWE, L. P. (1955), Some Sociological Aspects of Identification. In: Psychoanalysis and

the Social Sciences. IV. New York: International Universities Press. HLO-HELLMUTH, H. (1919). A Study of the Mental Life of the Child. Nen: & Ment. Dis.

Monogr., XXIX.

(1921). Aus dem Seelenlehen des Kindes. Leipzig-Vienna: Deuticke.

107

INHELDER, В. (1956), Die affektive und kognitive Entwicklung des Kindes. Schweiz. Ztschr.

f. Psycho!., XV ISAKOWER, O. (1938), A Contribution to the Pathopsychology of Phenomena Associated

with Falling Asleep. Int. J. Psa., XIX. JACOBSON, E. ( 1954), The Self and the Object World. The Psychoanalytic Study of the Child,

IX. New York: International Universities Press.

JAMES, W. (1890), Principles of Psychology. New York: Dover Publications, 1950. KASANIN, J. S. (1944), Language and Thought in Schizophrenia. Berkeley: University of

California Press. KRIS, E. (1950), Psychoanalytic Explorations in Art. New York: International Universities Press.

(1955), Neutralization and Sublimation: Observations on Young Children. The

Psychoanalytic Study of the Child, X. New York: International Universities Press.

(1956), On Some Vicissitudes of Insight in Psychoanalysis. Int. J. Psa., XXXVII. & SPEIER, H., et al. ( 1944), German Radio Propaganda. Report on Home Broadcasts During

the War. London, New York: Oxford University Press. KROUT, M. (1935), Autistic Gestures. Psycho/. Monogr., CCVIII. KUBIE, L. S. (1953), The Distortion of the Symbolic Process in Neurosis and Psychosis. J.

Am. Psa. Assn., I.

(1956), Influence of Symbolic Processes on the Role of Instincts in Human Behavior.

Psychosom. Med; XVIII. KULOVESI, Y. (1939), Die Ausdrucksbewegungen der Bejahung und der Verneinung. Int.

Zischt: f. Psa., XXIV. KUSSMAUL, A. (1859). Untersuchungen ьber das Seelenleben des neugeborenen Menschen.

Leipzig: Winter.

LA BARRE, W. (1947), The Cultural Basis of Emotions and Gestures.J. of Personality, XVI. LALANDE, A. (1932), Vocabulaire de la philosophic. Paris: Alcan. LANDAUER, К. (1926), Die kindliche Bewegungsunruhe. Int. Ztschr. f. Psa.. XII. LATIF, I. (1934), The Physiological Basis of Linguistic Development and of the Ontogeny

of Meaning, I, II, III. PsychoL Rev., XLI. LEVY, D. M. (1934), Experiments on the Sucking Reflex and Social Behavior of Dogs. Am.

J. Orthopsychiat., IV. LEWIN, B. D. (1946), Sleep, the Mouth and the Dream Screen. Psa. Quart., XV.

(1950), The Psychoanalysis of Elation. New York: W. W. Norton.

(1953), The Forgetting of Dreams, in: Drives, Affects, Behavior, ed. R. M. Locwcnstein.

New York: International Universities Press. LEWIS, M. M. (1936), Infant Speech. London: Kegan Paul. LINN, L. (1955), A Psychoanalytic Contribution to Comparative Neuropsychiatry. Paper

read at the Midwinter Meeting of the American Psychoanalytic Association. New York,

December 1955. LOEWENSTEIN. R. M. ( 1956), Some Remarks on the Role of Speech in Psycho-Analysis. Int.

J. Psa , XXXVII. LORENZ, K. ( 1950), The Comparative Method in Studying Innate Behavior Patterns. Sympos.

Soc. Exper. Biol. IV. MAGNUS, R. (1924), Korperstellung. Berlin: Springer.

& DE KLEYN, A. (1912), Die Abhдngigkeit des Tonus der Extremi-tatsmuskeln von

der Kopfstellung Pflug. Arch. ges. Phvsioi, CXLV. MAHLER, M. S. (1952), On Child Psychosis and Schizophrenia: Autistic and Symbiotic

Infantile Psychoses. The Psvchoanalytic Study of the Child, VII. New York: International

Universities Press.

& GOSLINER, B. J. (1955), On Symbiotic Child Psychosis. The Psvchoanalytic Study of

the Child, X. New York: International Universities Press.

108

MARGOLIN, S. G. (1953), Psychophysiological Studies of Fistulous Openings into the

Gastrointestinal Tract. J. Ml. Sinai Hosp., XX.

( 1953a), Genetic and Dynamic Psychophysiological Determinants of Pathophysiological

Processes. In: The Psychosomatic Concept in Psychoanalysis, ed. F. Deutsch. New York:

International Universities Press.

(1954), Psychotherapeutic Principles in Psychosomatic Practice. In: Recent Developments in

Psychosomatic Medicine, ed. E. D. Wittkower and R. A. Cleghorn. Philadelphia: J. B. Lippincott. MASSERMAN, J. H. (1944), Language, Behavior and Dynamic Psychiatry. Int. J. Psa., XXV. McGRAW, M. B. (1935), Growth: A Study of Johnny and Jimmy. New York: Appleton-

Century.

(1946), Maturation of Behavior. In: Manual of Child Psychology, ed. L. Carmichael.

New York: J. Wiley & Sons.

MEAD, G. H. (1934), Mind, Self and Society. Chicago: Univ. of Chicago Press. MHERLOO, J. A. M. (1952), Conversation and Communication. New York. International

Universities Press.

MINKOWSKI, M. (1916), Zur Physiologie der vorderen und hinteren Zentralwindung. Доклад, прочитанный на XI. Съезде Швейцарского неврологического общества,

Берн, 13- 14мая.№мго/. Centralhlatt, XXXVI, 1917.

( 1922), Ьber frьhzeitige Bewegungen und muskulдre Reaktionen beim menschlichen Foetus

und ihre Beziehungen zum foetalen Nerven- und Muskelsystem. Schweiz, med. Wschr., III. MITTELMANN, B. (1954), Motility in Infants, Children and Adults. The Psychoanalytic Study

of the Child, IX. New York: International Universities Press. MONTAGU, M. F. A. (1950), Constitutional and Prenatal Factors in Infant and Child Health.

Problems of Infancy and Childhood. New York: Josiah Macy Jr. Foundation.

(1953), The Sensory Influences of the Skin. Texas Reports on Biol. & Med., XI. NUNBERG, H. (1931), The Synthetic Function of the Ego. In: Practice and Theory of

Psychoanalysis. New York: International Universities Press, 1955.

(1952), Panel on Problem of Identification. Reporter: H. A. Wiggers. Midwinter Meeting

1952. J. Am. Psa. Assn., I. (p. 547).

OSTOW, M. (1955), Psychic Contents and Processes of the Brain. Psychosom. Med., XVII. PEPYS, S. (1667), Diary. PIAGET, J. (1936), The Origins of Intelligence in Children. New York: International

Universities Press, 1952.

(1945), Play, Dreams and. Imitation in Childhood. New York: W. W. Norton, 1951. PLOSS, H., BARTELS, M. & BARTELS, P. (1927), Das Weih. Berlin: Neufeld & Henius Verlag. PORTMANN, A. (1951), Biologische Fragmente zu einer Lehre vom Menschen, Basel: B.

Schwabe & Co.

(1953), Das Tier als soziales Wesen. Zьrich: Rhein Verlag.

(1956), Zoologie und das neue Bild des Menschen. Hamburg: Rowohlt. PRATT, K. C. (1946), The Neonate. In: Manual of Child Psychology, ed. L. Carmichael.

New York: J. Wiley & Sons, Inc. PRECHTL, H. F. R. (1950, 1951), Auslosende und steuernde Mechanismen des Saugaktes.

Ztschr. vergl. Physiol. XXXII, XXXIII.

(1952), Angeborene Bewegungsweisenjunger Katzen. Expenentia, VIII.

(1952a). Ьber die Adaptation des angeborenen Auslosemechanis-mus. Die

Naturwissenschaften. XXXIX.

(1955), Die Entwicklung der Я-uhkindlichen Motorik l, II, III. A motion picture. Institut

fьr den wissenschaftlichen Film. Goettingen.

& SCHLEIDT, W. M. (1950), Ztschr. f. vgl. Physiol., XXXII. PREYER, W. (1893), Mental

Development in the Child. New York: Appleton. RANGELL, L. (1954), The Psychology of Poise. Int. J. Psa., XXXV.

109

RAPAPORT, D. (1950), Book Review of N. Wiener's Cybernetics. Psa. Quart.. XIX.

(1951 ), Toward a Theory of Thinking. In: Organization ami Pathology of Thought. New

York: Columbia University Press.

RAUDNITZ, R. W. (1897), Zur Lehre vom Spasmus Nutans. J. J. Kuiderh., Leipzig, XLV. REVESZ, G. (1956), The Origins and Prehistory of Language. New York: Philosophical Library. RIPPIN, R. & HETZER, H. ( 1930), Frьhestes Lernen des Sдuglings in der Ernдhrungssituation.

Ztschr. f. Psycho 1. CXVI11.

RUSSELL, B. (1948), Human Knowledge, Its Scope and Limits. New York: Simon & Schuster. SCHILDER, P. (1935), The Image and Appearance of the Human Bodv. New York: international

Universities Press, 1950. SCOTT, J. P. & MARSTON, M. V. ( l950), Critical Periods Affecting the Development of Normal

and Mal-Adjustive Social Behavior of Puppies. J. Genet. Psvchol., LXXV1I. SEITZ, A. (1940), Die Paarbildung bei einigen Cichliden I. Ztschr. f. Tierpsychoi, IV. SHARPE, E. F. (1940), Psychophysical Problems Revealed in Language: An Examination of

Metaphor. Int. J. Psa. XXL SHERRINGTON, C. S. (1906), The Integrative Action of the Nervous System. New Haven: Yale

University Press. 1947.

SPIELREIN, S. (1922), Die Entstehung der kindlichen Worte Papa und Mama, imago. VIII. SPITZ, R. A. (1934), Points cruciaux du dйveloppement psychique de Г enfant. Lecture

given at the Sorbonne.

(1945), Diacritic and Coenesthetic Organizations. Psa. Rev., XXXII.

(1945a), Hospitalism. The Psychoanalytic Study of the Child. I. New York: International

Universities Press.

(1947), Weaning. A motion picture. Studies of the Psychoanalytic Research Project on

Problems of Infancy (не выпущен на экран).

(1950), Anxiety in Infancy: A Study of Its Manifestations in the First Year of Life. Int. J.

Psa., XXXI.

(1951), Purposive Grasping. J. Personal., 1.

(1954), Genиse des premiиres relations objectвtes. Rev. Franc. Psvchanal, XVIII.

(1954a). Infantile Depression and the General Adaptation Syndrome. In: Depression,

ed. P. H. Hoch & J. Zubin. New York: Grune & Stratton.

(1955), A Note on the Extrapolation of Ethological Findings. Int. J. Psa., XXXVI.

(1955a). The Primal Cavity. The Psychoanalytic Study of the Child, X. New York:

International Universities Press.

(1957), Die Entstehung der ersten Objektbeiiehungen. Stuttgart: Klett. STERBA, R. (1934), The Fate of the Ego in Analytic Therapy. Int. J. Psa.. XV. SUGAR, N. (1941), Zur Frage der mimischen Bejahung und Verneinung. Int. Ztschr. Psa., XXVI. TAINE, H. (1876), Note sur Г acquisition du langage chez les enfants et dans l'espиce humaine

Rev. Phil., 1. Перев. в: МЫ. IL 1877. TiLNEY, F. & CASAMAJOR, L. (1924), Myelinogeny as Applied to the Study of Behavior.

Arch. № enrol. & Psychtat., XII.

& KUBIE, L. S. (1931), Behavior and Its Relation to the Development of the Brain. Bull.

Neurol. lust. ofN.Y., I.

TINBERGEN, N. (1951), The Study of Instincts. London: Oxford University Press. VON SENDEN, M. (1932), Raum und Gestaltauffassung bei operiertet! Blindgeborenen vor

und nach der Operation. Leipzig: Johann Ambrosius Barth. WARREN, H (1935), Dictionary of Psychology. Boston: Houghton, Mifflin. WATSON, J. B. (1924), Behaviorism. New York: W. W. Norton. ZAPPERT, J. ( 1924), Zur Lehre vorn Spasmus Nutans. Med Klin. Berlin, XX. ZEIGARNIK, B. (1927), Ьber das Behalten von erledigten und unerledigten Handlungen.

Psychol. Forsch.. IX.

110

Теория генетического поля формирования эго

Ее:

для птологии

Теория генетического поля формирования Эго1

Сто вторая годовщина со дня рождения Фрейда предоставляет мне желанную возможность изложить некоторые общие идеи, касающиеся развития человеческой личности и становления психической структуры. Эти идеи постепенно сформировались в моей голове в течение последних двадцати пяти лет работы с младенцами. На мой взгляд, они вытекают из концептуальных рамок, установленных Фрейдом, из его исходного предположения, что разделения между соматическими и психическими аспектами человеческой личности не существует, что тот же строгий детерминизм, который управляет физическим миром, применим и кинтрапсихическим процессам.

Специфическими психоаналитическими положениями, на которых основаны мои рассуждения, являются утверждения Фрейда о природе психической энергии, о последовательности либидинозных фаз и о формировании психической структуры.

Ранняя работа Фрейда в области эмбриологии и развития нервной системы во многом повлияла на его генетический подход к психическим явлениям. Он и в самом деле ссылался на эмбриологические эксперименты Ру (Freud, 1916-17) для объяснения диспропорционального воздействия раннего опыта на последующее психологическое развитие.

Я буду использовать этот подход и представлю несколько положений, касающихся психического развития в младенческом возрасте; эти положения были сконструированы по аналогии с теориями, разработанными в результате эмбриологических экспериментов.

В ходе длительного непосредственного наблюдения над младенцами я сумел установить некоторые точки ориентации в психологическом развитии ребенка. Я обнаружил, что первый год жизни можно подразделить на три отдельных периода или стадии. С психологической точки зрения они столь же отличаются друг от друга, как юность от латентного периода, а латентный период от доэдиповой стадии. Чтобы обсудить эти стадии, нам придется воспользоваться множеством терминов, к определению которых мы теперь и приступим.

1 Эта работа представляет собой расширенный вариант лекции, прочитанной в Нью-Йоркской Академии медицины 27 мая 1958 года под названием «Теория поля фор-мирования Эго и ее значение для патологии».

113

Созревание и развитие

Гартманн, Крис и Лёвенштейн (1946) ввели термины «созревание» и «развитие» в психоаналитическую литературу и дали им четкие определения. Концепты, лежащие в основе этих терминов, давно известны в психологии. Многие из нас, и я в том числе, их использовали. Они соответствуют бесконечному спору на тему «природа или воспитание»1. В целях данной статьи нам придется несколько расширить категориальные рамки, установленные Гартманном, Крисом и Лёвен-штейном, и мы будем оперировать следующими понятиями:

1. Наследственное оснащение представляет собой совокупность филогенетически сформированных и унаследованных данностей новорожденного - физических и психологических. Так, например, новорожденный появляется на свет с двумя глазами, но только с одним ртом; с двумя почками, но лишь с одной печенью и т.д., а также с другими физическими свойствами, включая сопротивляемость заболеваниям, скорость метаболизма и т.д. Другие важные компоненты этого оснащения охватывают эпигенетически развертывающиеся задатки (Anlage), врожденные пусковые механизмы (Tinbergen, 1951; Lorenz, 1950; Baerends, 1950), а также то, что мы называем «темпераментом», скоростью реакции, реакцией на стресс, и все остальное, чем наделен новорожденный.

2. Созревание является процессом прогрессирующих изменений и роста, которые происходят в физическом и психологическом секторах организма младенца. В основе этих изменений лежат внутренние передаваемые по наследству факторы, формирующие часть наследственного оснащения у новорожденного.

3. В отличие от Гартманна, Криса и Лёвенштейна мы разграничиваем психологическое развитие и биологическое. Такое подразделение было предложено Рапапортом в «Психоанализе и психологии развития» (1957).

Термин «психологическое развитие» будет использоваться в значении, которым Гартманн, Крис и Лёвенштейн наделили понятие «развитие». Оно включает в себя изменения, которым подвергается наследственное оснащение (как созревание, так и другие внутренние факторы биологического развития) отчасти в силу внешних обстоятельств, отчасти под давлением или при содействии факторов, влияющих на созревание и биологическое развитие.

Термин «биологическоеразвитие» будет использоваться в значении, в каком оно используется эмбриологами, в частности Полом Вейсом

1 Этот спор отнюдь не завершен. Одной из последних работ на эту тему, привлекших к себе мое внимание, является статья Нельсона ( 1958) под названием «Социальная наука, утопические мифы и эдипов комплекс», в которой автор высказывается по поводу «удивительной резкости, характеризующей полемику "природа или воспитание" в американской научной литературе», и в этой связи приписывает чрезмерную озабоченность этой проблемой причинам политической идеологии; эту точку зрения я сам высказывал примерно двадцать пять лет назад.

114

(1939), который предпочитает свой собственный термин «органическое развитие». Согласно его определению, биологическое развитие является предфункциональным и предадаптированным, кумулятивным, прогрессивным и автономным. Факторы, способствующие этому развитию, являются в основном «конституциональными», внутренне присущими растущей системе, и лишь частично - «привходящими», внешними по отношению к ней, то есть факторами окружающей среды.

«Органы и ткани проявляют свое специфическое структурное оснащение и функциональную дееспособность совершенно без содействия и вмешательства функциональной активности, для которой они специфически создаются. Однако после того как эмбриональные процессы установились, структуры, способные функционировать, и сама функциональная активность могут отчасти контролировать сохранение этих структур и их реконструкцию после нарушений» (Weiss, 1939).

Вейс подчеркивает, что роль окружающей среды ограничена контролем над актуальными проявлениями внутренних конституциональных свойств без продуцирования таких свойств.

Как будет показано ниже, понятия биологического развития сложно применить к психологическому развитию, поскольку в них одни элементы смешаны с другими элементами, которые мы приписываем созреванию, или, возможно, наследственному оснащению. В дальнейшем мы будем использовать термин «биологическое развитие» только в том случае, если конкретно имеем в виду феномены, относящиеся к области эмбриологии. Если же мы используем термин «развитие» в психологическом контексте, то будем говорить о психологическом развитии.

Самый ранний уровень психологического развития

Теперь мы обсудим три последовательные стадии психологического развития на первом году жизни. Они представляют собой уровни возрастающей сложности в психической структуре индивида. Начало каждой из этих последовательных стадий знаменуется появлением специфического аффективного поведения, которое я стал рассматривать как индикатор наступления новой фазы.

В этих трех последовательных стадиях влияние психологического развития на поведение становится все более очевидным. Взаимообмены в рамках объектных отношений, по всей видимости, мобилизуют силы, вызывающие это прогрессивное развитие.

Первая стадия, которая начинается с рождения и продолжается примерно до середины третьего месяца жизни, была названа Анной Фрейд (1936), а также Гартманном, Крисом и Лёвенштейном (1946) «недифференцированной стадией». Они указывали, что Эго и Ид дифференцируются из недифференцированной матрицы.

Я предпочитаю говорить о стадии недифференцированности. Здесь

115

нет дифференциации внутри психики и сомы, ее нет также между Эго и Ид. Кроме того, здесь нет дифференциации между поступающими стимулами, а поведение, которое внешне возникает в ответ на эти стимулы, по-видимому, является неспецифическим. Более того, без слишком большого преувеличения можно сказать, что в ответ на поступающий стимул поведение может оказаться случайным. Под этим мы имеем в виду, с одной стороны, что оно может возникнуть, а может и не возникнуть; с другой стороны, если оно и возникает, то может происходить в любом из секторов тела младенца, способных функционировать в этом возрасте. Они включают в себя скелетную мускулатуру, сфинктеры, гладкую мускулатуру, а также сосудистые и вегетативные реакции1.

В начале этой стадии организм функционирует в соответствии с принципом нирваны; он стремится к редукции напряжения. В последующие недели развиваются реакции в аспекте принципа удовольствия-неудовольствия. Но пока здесь нет дифференциации, ни в восприятии, ни в памяти, помимо рудиментов, необходимых для закрепления элементарных условных рефлексов.

Изменение в этой картине происходит на третьем месяце жизни. Этот возрастной уровень, как и все остальные возрастные уровни, о которых будет говориться, является усредненным. По своему оснащению и в своем созревании индивиды существенно различаются, варьируют. Еще более широкие вариации существуют среди факторов, влияющих на психологическое развитие. Индивидуальные отклонения от средних значений, о которых пойдет речь, имеют порядок плюс-минус два или более месяцев.

Индикатором изменения, которое происходит на третьем месяце жизни, является реакция улыбки младенца. Если в этом возрасте тем или иным движением приблизить к младенцу свое лицо, то он ответит на него улыбкой. Это является ответом не на конкретного индивида, а на перцепт, имеющий свойства гештальта. Эта специфическая конфигурация состоит из двух глаз, носа, лба и должна находиться в движении (Spitz & Wolf, 1946).

1 В недавно опубликованной статье доктор Джон Бенджамин (1958) постулирует наличие стадии даже еще более ранней, чем та, которую мы сейчас описываем. Он считает, что к концу первых четырех недель достигается некоторая степень организации и интеграции мышечного поведения, которая позволяет дифференцировать этот период от последующих двух месяцев жизни, в которые становится все более заметным психологическое развитие* Безусловно, это наблюдение является верным. Однако один из важных критериев, которые, по моему мнению, определяют наступление новой стадии, при переходе от первых четырех недель жизни к последующим двум месяцам отсутствует. Этим критерием является специфическое аффективное поведение, которое я считаю индикатором наступления каждой последующей стадии. До тех пор пока такой индикатор перехода от стадии, описанной доктором Бенджамином, не удастся выделить, я буду считать ее подразделением описанной мною первой стадии. Таким образом, возрастающая степень организации нервно-мышечной координации, пожалуй, представляет собой некоторые относящиеся к созреванию предварительные условия для окончательного появления психических функций.

116

Этот гештальт является первым зрительным перцептом, который ребенок уверенно распознает и на который он реагирует специфическим эмоциональным поведением. Эта реакция является индикатором того, что у младенца произошел поворот от исключительного восприятия стимулов, возникающих внутри него, к внешнему миру, к восприятию стимулов окружающей среды. Он прогрессировал от первичной нарцисси-ческой стадии, стадии недифференцированности, к следующей стадии, на которой он устанавливает свои отношения с окружением.

Появление предшественника либидинозного объекта

и его значение

Стимул, вызывающий такой аффективный ответ, гештальт-перцепт, является константным в этой реакции. Индивиды, которые предлагают этот гештальт-перцепт, взаимозаменяемы. Поэтому я утверждал, что это - не настоящий объект, а предшественник либидинозного объекта; соответственно, пока еще эти отношения являются не настоящими объектными отношениями, а предстадией объектных отношений, из которой теперь будут прогрессивно развиваться настоящие объектные отношения.

Сэнфорд Гиффорд (1959), основываясь на экспериментальном исследовании паттерна сна-бодрствования и его организации в раннем младенчестве, отмечает, что предстадия объектных отношений, индикатором которой является реакция улыбки, предшествует тому, что он обозначил термином «предобъектные отношения». Мы полностью согласны с этим утверждением. Установление предшественника объекта, несомненно, предваряют все более организованные реакции младенца на помощь со стороны внешнего окружения, представленного матерью. Реакции, которые возникают вначале на уровне рефлексов, в первые два месяца жизни становятся все более организованными, хотя на этой стадии, как это можно увидеть из исследований Фоль-кельта (1929), Франкла и Рубинова (1934), а также Шпица и Вульф (1946), на специфический перцепт они пока еще не направлены.

К третьему месяцу жизни эти реакции принимают характер антиципации. Это отличает их от классического условного рефлекса. Этот процесс завершается установлением предшественника объекта, на что указывает появление реакции улыбки, представляющей собой осознанную, взаимную коммуникацию. Она является обменом сигналами с объектом; или, точнее, с предшественником объекта, с предобъ-ектом: эти сигналы имеют явно выраженный характер антиципации.

Этот процесс достигается в результате фундаментального изменения способа, которым ранее функционировал младенец на стадии недифференцированности. На этой стадии разрядку влечению нельзя отложить на время, достаточное для распознавания перцепта. Хорошей иллюстрацией этого служит следующий пример: когда в первые недели жизни младенец кричит от голода, введение соска в его рот не прерывает крика, и он не будет сосать (Rippin & Hetzer, 1930). В таком случае сосание можно

117

вызвать лишь постоянной стимуляцией сосательного рефлекса. Здесь по-прежнему царит принцип нирваны, напряжение должно быть разряжено, и эту разрядку нельзя прервать ни на мгновение, необходимое для то го, чтобы младенец сумел понять, что пища уже у него во рту.

Следуя аргументации Фрейда, зрительное распознание младенцем человеческого лица, реакция улыбки, знаменует установление реальности Эго, поскольку оно устанавливает, что «нечто, что присутствует в Я как образ, можно также вновь обнаружить и в восприятии [то есть в реальности]» (Freud, 1925).

Условия, которые ведут к установлению реакции улыбки, самым тесным образом согласуются с постулатом Фрейда, что- «важным предварительным условием для установления функции проверки реальности является утрата объектов, приносивших прежде реальное удовлетворение» (Freud, 1925). Это - точное описание того, что ПРОИСХОДИТЕ процессе кормления грудью, когда объект удовлетворения потребности, грудь, достигается и теряется множество раз. Поэтому зрительное распознание человеческого лица, проявляющееся в реакции улыбки, служит также индикатором того, что был установлен принцип реальности.

То, что распознает младенец, продуцируя реакцию улыбки, есть сигнал об удовлетворении потребности, а именно зрительно воспринимаемый гештальт человеческого лица. Узнавание человеческого лица подтверждает, что младенец приобрел способность обнаруживать в реальности объект, соответствующий тому, что присутствует в его воображении.

Но, разумеется, реакция улыбки является индикатором лишь далеко зашедшего процесса организации, происходившего в психике младенца. Он указывает на то, что сознательное и бессознательное оказались отделены друг от друга. Узнавание, акт улыбки - это явно сознательный, направленный, произвольный акт.

Я уже говорил, что он также указывает на установление рудиментарного Эго. Речь идет о телесном Эго, центральной управляющей организации. Она выполняет адаптивную функцию, самым ранним применением которой является первое элементарное осуществление проверки реальности.

Гартманн, Крис и Лёвенштейн (1946) полагают, как и мы, что вначале младенец проходит через недифференцированную фазу, во время которой постепенно формируются как Ид, так и Эго. Согласно нашей формулировке, дифференциация начинается на втором месяце жизни (и здесь мы тоже согласны с Гартманном, Крисом и Лёвенштейном) благодаря созреванию аппаратов и, мы бы добавили, стимуляции психической функции в процессе развития. Это представляется нам той точкой, в которой происходит разделение между компонентом Эго и компонентом Ид, так что они возникают одновременно.

Другими словами, обратной стороной возникновения рудиментарного Эго является возникновение Ид. Наличие Эго, пусть и рудиментарного, как исполнителя Ид не может не повлиять на способ функционирования последнего. Ибо теперь это Эго будет регулировать

118

разрядки Ид, в зависимости от обстоятельств ускорять или сдерживать их и их канализировать.

Появление реакции улыбки указывает также на то, как читатель мог заключить из сказанного мною ранее, что была приобретена способность хранить следы памяти в предсознательном. Это знаменует начало топографического разделения на сознательное, предсознательное и бессознательное. Способность реагировать улыбкой указывает далее на то, что одновременно стало действовать, как это было описано Фрейдом, мышление; оно представляет собой пробную деятельность посредством перемещения незначительных количеств энергии вдоль следов памяти.

Имеет смысл, пожалуй, подчеркнуть существенное различие между неспецифическими, ненаправленными, случайными реакциями на стадии недифференцированности и степенью организации психического аппарата, проявляющейся в возникновении реакции улыбки. На стадии недифференцированности, как было показано Дженсеном (1932), реакции не являются специфическими для разных стимулов. Любой стимул, будь то стимуляция губ младенца или легкое сжатие пальца на ноге, теребление волос или опускание вниз, вызывает реакцию сосания. Но как таковая эта реакция также не является специфической, поскольку сама по себе стимуляция губ не обязательно вызывает реакцию сосания. Кроме того, я показал, что младенец может реагировать, например, на стимуляцию подошвенного рефлекса, случайным образом - брыканием или сосанием, или мочеиспусканием, или эрекцией, или яичковым рефлексом и т.д.

То, что здесь задействованы базисные витальные функции, такие, как дыхание, сердцебиение, кровообращение, метаболизм и т. д., не опровергает наше утверждение о неспецифичности, превалирующей едва ли не во всей инфантильной организации. Во-первых, при рождении даже эти функции часто бывают нерегулярными. Дыхание Чейна-Стокса1 в первые часы после рождения является широко распространенным феноменом, который не обязательно имеет патологическое значение. Функции кишечного тракта может потребоваться время для установления регулярного ритма. На нерегулярности паттерна сна обращали внимание многие наблюдатели, например Сэнфорд Гиффорд (1959), Питер Вульф (1958), Чарльз (1954) и др. Во-вторых, определенный функциональный минимум необходим для того, чтобы сделать младенца жизнеспособным. Если бы его не существовало, у нас не было предмета для исследования; не было бы и нас здесь самих, чтобы исследовать.

Реакция улыбки резко отличается от этих неорганизованных, случайных реакций. Она является специфической в отношении стимула, надежной и произвольно направленной. Перечислим вкратце, что это означает с точки зрения организации.

1 Дыхание, при котором поверхностные и редкие дыхательные движения постепенно учащаются и углубляются и, достигнув максимума, вновь ослабевают и становятся реже. - Прим. перев.

119

1. Младенец совершает поворот от внутреннего ощущения к внешнему восприятию, или, по моей терминологии, от кинестетической рецепции к диакритической перцепции.

2. Начинается проверка реальности.

3. Откладываются и становятся доступными следы памяти.

4. Зарождаются и становятся доступными наблюдению направленные объектные отношения.

Эти факты можно легко наблюдать и продемонстрировать экспериментально. Если мы взглянем на них с точки зрения того, что я назвал системными положениями психоанализа, мы можем рассматривать их как свидетельства:

а) топографического разделения психического аппарата на сознательную и бессознательную части;

б) возникновения дифференциации Эго и Ид из стадии недиффе-ренцированности; другими словами, возникновения психической структуры;

в) как первый пример функционирования мыслительного процесса, который, согласно гипотезе Фрейда, состоит в перемещении ка-тексиса вдоль следов памяти.

Все это добавляется к картине широко простирающейся организации, к процессу кристаллизации в психике. Различные дискретные компоненты, некоторые из них связаны с созреванием, другие- с развитием (то есть являются специфически психологическими), были интегрированы и с этого момента будут действовать более или менее как единое целое. Очевидно, что был достигнут новый, более высокий уровень организации.

Что подразумевается под более высоким уровнем организации? Уоддингтон (1940) утверждает, что организация должна определяться в соответствии с неким контекстом и что новый уровень организации является не чем иным, как новым релевантным контекстом. Новый релевантный контекст в нашем случае состоит в зарождении разнообразных функций в перцептивном, когнитивном и волицио-нальном секторах. Что касается природы этого более высокого уровня организации, то, на мой взгляд, она заключается в организации ранее ненаправленных, неорганизованных, стремящихся к разрядке влечений в силовое поле1. Эта организация возникает в результате

1 Мы применяем этот термин по аналогии с его использованием в эмбриологии, и в дальнейшем мы остановимся на нем более подробно. Согласно Нидхэму (1936), эмбриональное поле является «динамическим описанием пространственно-временной активности, а не просто геометрической картиной моментального временного среза в истории организма». Уоддингтон определяет поле как упорядоченную систему, в которой позиция, занимаемая нестабильными объектами водной части системы, обусловливает определенное отношение с позицией, занимаемой нестабильными объектами в других позициях. Именно равновесие их позиций фактически и создает полевой эффект.

120

формирования психической и физической структуры. С соматической стороны, рецепторные и эффекторные органы созрели до такой степени, что для их скоординированного функционирования становится необходимой направленная энергия влечений. Со стороны психики, возникновение систем памяти и перемещение энергии вдоль следов памяти позволяют отсрочивать разрядку влечения. Тем самым становятся возможными систематическое направление влечений, их координация и взаимозависимость. Это и есть то, что мы понимаем под организацией силового поля в психике.

Разумеется, я четко осознаю, что понятие силового поля происходит из физики. Физики выдвигали возражения против применения этого понятия в эмбриологии, считая его аналогией без реального содержания. Такое же возражение a fortiori может быть выдвинуто против введения этого понятия из эмбриологии в психологию.

Нидхэм (1936) ответил на возражение физиков, напомнив им о том, что в истории физики существовал период, когда были известны определенные феномены магнитных полей, но в распоряжении не имелось метода для измерения силы поля. Критерием допустимости аналогии является ее полезность, то, что она содействует дальнейшему ходу научной мысли. Именно таким явился результат введения понятия поля в биологию; я попытаюсь показать его полезность также и в психоаналитической теории. Однако у нас еще будет возможность вернуться в дальнейшем к использованию аналогий в науке.

Возвращаясь к теме развития, мы можем сказать, что появление реакции улыбки знаменует поворотный пункт в психологическом развитии младенца. Установилась полярность в значении принципа удовольствия-неудовольствия. Многочисленные функции словно установили друг с другом связь и соединились в единое целое. Возникает структурный паттерн, который прежде в психике не существовал. После возникновения такой интеграции реакция на переживание будет уже не реакцией несвязных, дискретных компонентов, а реакцией в виде интегрированного действия единицы как целого.

Тем самым возникает новый и более адаптированный способ функционирования. Реакция и поведение приобретают иной, более адаптированный к цели паттерн. Переживание и действие становятся все более осмысленными. Новый способ функционирования делает доступным вознаграждение, что обеспечивает его непрерывную работу. Канализация сил влечения создает силовое поле, которое влияет на дальнейшие шаги в развитии.

Такое появление организованной функциональной единицы в психике напоминает о наблюдениях, сделанных в экспериментальной эмбриологии. Поэтому мы прервем наще изложение, чтобы вкратце обсудить некоторые идеи в экспериментальной эмбриологии, некоторые ее понятия, их значение и происхождение.

121

Экскурс в эмбриологию

В 1938 году Ханс Шпеман, систематизатор и в то время одна из наиболее выдающихся фигур в экспериментальной эмбриологии, опубликовал книгу «Эмбриональное развитие и индукция». Эта книга обобщает результаты его собственной работы в экспериментальной эмбриологии, а также практически всей работы, проделанной другими учеными мира. Шпеман завершает это подведение итогов следующим образом:

«Однако остается еще объяснение, которое, как мне кажется, я задолжал читателю. То и дело использовались термины, которые указывают не на физические, а на психические аналогии. Это означало больше, чем поэтическую метафору. Это означало выражение моего убеждения в том, что соответствующая реакция части зародыша, наделенной самыми разными потенциальными возможностями, в эмбриональном "поле", ее поведение в "определенной ситуации", не является обычной химической реакцией, но что эти процессы развития, как и все витальные процессы, нельзя сравнить- по тому, как они согласованы, - ни с чем другим, о чем нам известно в такой степени, как с теми витальными процессами, о которых мы имеем самое интимное знание, то есть с психическими процессами. Это служило выражением моего мнения, что, даже оставляя в стороне все философские выводы, просто ради точного исследования, мы не должны упускать шанс, который дает нам наша позиция между двумя мирами. Тут и там эта интуиция пробивается ныне наружу. Этими экспериментами, надеюсь, я сделал несколько шагов на пути к новой высокой цели»1.

На психоаналитическое мышление Фрейда, как мы знаем, значительное влияние оказали как его собственная прежняя работа в нейроэмбриологии, так и работа Ру и других в этой области. Данные

1 Когда Шпеман говорит о витальных процессах и витальных системах, он не использует эти термины в значении неовиталистскои школы, сконцентрировавшейся в первой половине этого века вокруг Дриша. Шпеман, напротив, имеет в виду свойства живой материи, а не нематериальные феномены. Шпеман, отвергающий, в частности, «энтелехию» как контролирующий фактор развития, определяет ее как «непространственный» фактор, как «идею» (в платоновском смысле) (Spemann. 1938). Пол Вейс (1939) говорите ней как о «нематериальном принципе» и, подобно подавляющему большинству современных эмбриологов, также отвергает ее в качестве контролирующего фактора развития. Когда современные эмбриологи, будь то Шпеман (1938), Вейс (1939), Нидхэм (1936), Уоддингтон (1940) или другие, говорят о витальных феноменах, они говорят о материальной системе; когда они вводят понятия сил, силовых полей, градиентов и т.д., они говорят тем же языком, что и физические науки. Поэтому особенно заслуживает нашего внимания то, что, по мнению Шпемана, только понятия, которые используются в психологии, могут охватить феномены, наблюдаемые в экспериментальной эмбриологии, и что Уоддингтон ( 1940) призывает к радикально новому мышлению, особо указывая на новые идеи в философии, возникшие, в частности, в связи с прогрессивными изменениями.

122

и идеи эмбриологии, несомненно, сыграли важную роль в его формулировке генетического подхода; тем не менее в психоаналитической литературе очень редко можно встретить ссылки на эмбриологию. Поэтому мы вкратце рассмотрим здесь некоторые наиболее важные эмбриологические данные и концепции, содержащиеся в работах Шпемана (1938), Уоддингтона (1940), Вейса (1939), Нидхэ-ма (1936) и других. В этом кратком резюме мы оставим без внимания различия во мнениях относительно сил, действующих в эмбриональном развитии, как бы они ни описывались разными школами, - будь то градиенты, химические энергии, физическое родство, ультраструктура и т. д.

Шпеман ввел термин «организатор» для фактора, управляющего этими силами. Современная эмбриология предпочитает говорить об этих же феноменах в терминах понятия поля. Мы полагаем - и покажем это далее, - что понятие «поле» эмбриологов имеет свои аналогии в человеческом развитии. Тем не менее мы по-прежнему будем использовать в нашем данном исследовании первоначальный термин Шпемана «организатор» - простоты ради, а также потому, что в психоанализе значение этого термина не было искажено неверными истолкованиями, как это случилось в эмбриологии.

Принадлежащее Шпеману понятие организатора как динамической единицы оказалось необычайно плодотворным для исследований в эмбриологии. Он продемонстрировал его природу в бесчисленных экспериментах и во многих работах указывал на его значение. С тех пор он и многие другие эмбриологи снова и снова пытались четко и ясно определить это понятие. Наилучшее определение, насколько мне известно, можно найти у Нидхэма (1931):

«Организатор, таким образом, является тем, что задает скорость развития по определенной оси... оперируя с помощью количественных различий, которые в известной мере варьируют вдоль этой оси. Он отвечает, по всей вероятности, за феномены, описываемые экспериментальными биологами под названием Wirkungsfeld, Organisationsfeld и Determinierungs-feld}. Пока еще невозможно сделать предварительные выводы относительно фундаментального характера его доминирования» (том 3, стр. 1627).

В свете нашей дальнейшей дискуссии мы можем заметить, что Нидхэм тоже говорит об организаторе как о «реляционном факторе развития» и как о «центре, излучающем свое влияние».

Понятие «организатор» Шпемана явилось отправной точкой для многих эмбриологических гипотез, среди которых особый интерес представляет для нас гипотеза о зависимой дифференциации (1938). Дифференциация ткани зависит от появления организатора. Это посредством последовательной индукции в презумптивной ткани приводит в действие развитие следующего организатора, организатора второго по-

1 Соответственно: поле воздействия, поле организации и поле детерминации (нем.). - Прим. перев.

123

рядка. Цепи последовательной индукции в свою очередь приводятся в действие организатором второго порядка, в результате чего возникают организаторы третьего порядка, четвертого и так далее.

Другие эксперименты показали, что изолированные части яйца обладают тенденцией в максимальной степени реорганизовывать свой материал в ту же упорядоченную структуру, которой обладало все яйцо. Это свойство было описано Дришем ( 1908) как тенденция к гармонической эквипотенциалъности.

Даже в этой чересчур сжатой подборке бросаются в глаза динамические аналогии с некоторыми психоаналитическими понятиями. Мы узнаем генетические последовательности, синтетические тенденции, прогрессию от неорганизованного и недифференцированного к организованному и структурированному. Уоддингтон (1940), например, утверждает: «Весь прогресс развития можно поэтому рассматривать как проистекающий из неустойчивой конфигурации веществ, которая заставляет эмбриональную ткань меняться в направлении более стабильного состояния».

Все это и вправду звучит очень знакомо. Аналогии очевидны; но мы не должны забывать, что в данном случае это не более чем аналогии.

Можно выдвинуть принципиальные возражения против использования аналогий в науке. Эта установка весьма выражена среди ученых с узконаправленной ориентацией. Но если ученый работает в областях, где становится необходимым междисциплинарный подход к явлениям, аналогия является бесценным инструментом, полезным для открытия новых подходов к исследованию и предоставления свежих идей.

Роберт Оппенгеймер в своем выступлении на собрании членов Американской психологической ассоциации в 1955 году утверждал:

«...аналогия действительно является незаменимым и неизбежным инструментом научного прогресса... Я не имею в виду метафору; я не имею в виду аллегорию; я даже не имею в виду сходство; но я имею в виду особый вид сходства - сходство структуры, сходство формы, сходство констелляции между двумя наборами структур, двумя наборами свойств, которые внешне весьма отличаются, но имеют структурные параллели. Речь идет о связи и взаимосвязи» (Oppenheimer, 1956).

В дальнейшем мы еще поговорим о том, как мы будем использовать аналогии между психологическим и эмбриологическим развитием младенца. Поразившие меня сходства между нашим мышлением и понятиями экспериментальной эмбриологии определенно не являются здесь убедительными. Но они побудили меня пересмотреть наши данные, полученные при непосредственном наблюдении над младенцами, с точки зрения возникающих доминирующих центров интеграции и назвать их организаторами психики. Имея в виду эту концепцию, я выдвинул следующие положения.

В формировании личности младенца взаимодействуют два пото-

124

ка. Первый - это процесс созревания, второй - психологическое развитие; то есть изменение, выражающееся в более высокой степени дифференциации и возникающее отчасти под влиянием внешней среды, осуществляется главным образом благодаря продолжающимся отношениям с удовлетворяющим потребности объектом в ситуациях, важных для выживания младенца. Это поле сил, из которого выделится доминирующий центр интеграции, первый организатор психики. Если в этом силовом поле возникает нарушение, то тогда первый организатор психики претерпит изменения, что будет иметь важные последствия для будущего развития и созревания (Spitz, 1958). Это видоизменение обнаружится либо в соматической области, либо в психологической, либо в той и другой и будет проявляться в ходе дальнейшего развертывания объектных отношений.

Первый организатор психики

Индикатором возникновения первого организатора психики служит - по моему мнению и в силу изложенных мною причин - появление реакции улыбки.

Параллели между первым организатором психики и понятием организатора в эмбриологии на этом не заканчиваются. Первый индуктор в эмбриологии, дорсальная губа бластопора, возникшего из серого серповидного тела (Needham, 1936), обладает необычайной устойчивостью к внешним воздействиям. Точно так же удивительную эластичность проявляет и первый организатор психики. Его появление основано на согласовании развития и созревания. Но границы, в которых оно может сдвигаться в ту или иную сторону, не являются жесткими. Я уже отмечал, что колебания плюс-минус два месяца от среднего значения находятся в пределах нормы.

Кроме того, когда нарушаются примордии, конституировавшие первый организатор психики, такие, как «внутреннее и внешнее восприятие», или функция памяти, или зарождающаяся активность, или проверка реальности, - независимо от того, сдерживаются они или стимулируются, - все равно имеется выраженная тенденция к формированию структур личности, которые нам хорошо известны у обычного человека.

Разумеется, в первые три месяца - и даже позже - львиная доля по-прежнему принадлежит созреванию. Развитие постепенно вторгается на его территорию после установления первого организатора психики с помощью паттернов действия у младенца в ответ на поведение матери. Мать способствует или препятствует этим действиям, а ее личность канализирует их в определенные направления.

Тем не менее за этим направляющим и канализирующим влиянием реципрокных объектных отношений наблюдатель отчетливо осознает наличие интегрирующей силы, которая, по-видимому, следует собственному паттерну. Эмбриологи давно уже осознавали наличие чего-то весь-

125

ма похожего. Нидхэм (1936) говорит о «тенденции к формированию завершенности», а фон Берталанфи (1928) - о «морфологическом заряде».

Паттерн интеграции может сцепляться с направлением, принимаемым объектными отношениями, или противодействовать им, выражаясь в компромиссе. Мы можем поинтересоваться, не ведет ли синтетическая функция Эго свое происхождение от этой наиболее ранней организующей тенденции, которая в конечном счете привела к появлению рудиментарного Эго.

Однако случаются отклонения. Они отмечались психоаналитиками-наблюдателями, такими, как Гринэйкр (1941), а также Бергман и Эскалопа (1949), которые указывали на последствия преждевременного развития Эго. Со своей стороны я наблюдал, что младенцы с особенно ранним развитием Эго склонны к более тяжелой травматиза-ции из-за нарушений объектных отношений во второй половине первого года жизни. Это, однако, является возрастом, к которому, согласно моим наблюдениям, я отношу второй организатор психики.

Второй организатор психики

В нашей культуре значительное изменение у младенца происходит примерно после шестого и до десятого месяца жизни. Становится заметным явный прогресс в различных областях психики младенца, как-то: в сферах восприятия, когнитивных процессов, памяти, в объектных отношениях, в проявлениях эмоций. Это развитие начинается с появлением того, что я назвал «тревогой восьми месяцев».

Младенец, который до этого момента реагировал улыбкой и зачастую явным удовольствием на приближение любого человека, мужчины или женщины, белого или цветного, вдруг начинает выражать в разной степени неудовольствие при приближении незнакомца. Его реакция может варьировать от «застенчивого» отведения глаз до прятанья своего лица под одеяло или до крика и рыданий. Эта реакция, согласно экспериментальным психологам, указывает на то, что младенец стал способен отличать знакомых людей от незнакомых. Мы предпочитаем говорить, что эта реакция является индикатором установления собственно либидинозного объекта, который отныне будет отличаться от любого другого. Тем самым начинается эпоха, в которой объект любви и отношения с объектом любви приобретают первостепенное значение. Вряд ли нужно подчеркивать, что объект любви не мог существовать до тех пор, пока он не стал надежно отличим от всех остальных объектов.

Метапсихологическое исследование этих проявлений позволяет утверждать, что в центральной управляющей организации, в Эго, произошло серьезное изменение. Тревога восьми месяцев является аффективным сигналом этого изменения, смещений энергии, которые произошли в психической организации у младенца. Реакция улыбки также являлась гаким аффективным сигналом интрапсихических изменений.

126

В своих наблюдениях я обнаружил, что подобные аффективные проявления указывают на процесс динамических изменений, происходящих, когда в психике возникают доминантные центры интеграции. Они возвещают о значительных изменениях в психической организации, за которыми последуют чтакже заметные изменения и в поведении младенца, в его достижениях. Аффективным проявлением, которое я считаю индикатором второго организатора психики, является тревога восьми месяцев.

Ибо в последующие недели происходят поведенческие изменения такого масштаба и значения, что даже случайному наблюдателю ясно, что тревога восьми месяцев есть поворотный пункт в развитии младенца. Сама тревога восьми месяцев указывает на то, что социальные отношения становятся все более и более сложными. Социальные жесты, такие, как рукопожатие, будут пониматься и станут взаимными в течение нескольких недель. Начинают пониматься запреты и приказания. Если теперь, например, вы прерываете деятельность ребенка, покачивая головой или говоря «нет, нет», ребенок прекратит свои действия.

Понимание и обращение с пространством не ограничивается пределами детской комнаты - даже до того, как окончательно сформировалась локомоция. Понимание «связей между вещами» появляется одним или двумя месяцами позже, в результате чего одна вещь может использоваться как инструмент для достижения другой.

Кроме того, «вещи» дифференцируются друг от друга, что проявляется в выборе любимой игрушки. Становится все более заметным неодинаковое отношение к разной пище. В аффективных реакциях становятся видны оттенки, такие, как, например, ревность, гнев, ярость, зависть, стремление к обладанию - все их можно наблюдать до конца первого года жизни.

Эти более дифференцированные аффективные реакции, прежде всего, а также понимание социальных жестов, запретов и приказаний становятся неотъемлемой частью усложняющихся объектных отношений. Также становятся очевидными определенные механизмы защиты, а среди них в первую очередь идентификация.

Позвольте мне подчеркнуть, что все, о чем я до сих пор говорил, почти без исключения было подкреплено доказательствами в нашей западной культуре. Я уверен, читателю очевидно - в процессе образования второго организатора соответствующие роли созревания и психологического развития переменились. Теперь львиная доля в картине принадлежит развитию. Отныне и на протяжении всей жизни оно этой роли уже не уступит.

Это, однако, имеет и свои минусы. В разных аспектах второй организатор психики гораздо более уязвим, чем первый. Это легко понять; в конце концов, созревание - это процесс, который постепенно устанавливался в филогенезе и передавался по наследству тысячелетиями. Избавившись от всего лишнего в кровопролитном процессе естественного отбора, оно приобрело необычайную прочность.

127

Психологическое же развитие и изменения, которые оно вызывает, гораздо более уязвимы. Психологическое развитие является продуктом обменов в рамках объектных отношений и прежде всего онтогенетическим феноменом. Детерминирующие его силы чрезвычайно разнообразны, и таким же будет и результат. Именно это онтогенетическое происхождение и делает последствия психологического развития в целом и период второго организатора в частности столь уязвимыми.

Выражаясь иначе, первый организатор менее уязвим, потому что основная часть процесса, ведущего к его установлению, относится к созреванию, и поэтому она устойчива к внешним воздействиям. И наоборот, у второго организатора основная часть относится к психологическому развитию - процессу, который гораздо более уязвим.

Однако мы еще не рассмотрели, что представляют собой потоки психологического развития, которые сходятся и формируют второй организатор психики. Уже отмечалось, что это является поворотным пунктом в развертывании объектных отношений, прогрессией от предшественника объекта к установлению собственно объекта. В другом месте (1953) я показал, что в ходе этого развития объект, который на уровне примерно трех месяцев все еще был разделен на хороший объект и плохой, теперь объединил в себе как агрессивное, так и либидиноз-ное влечения. Кроме того, произошло слияние этих двух влечений. Отныне их расслоение будет патологическим.

Из поведенческих изменений у ребенка становится также понятным, что Эго значительно изменилось по сравнению с рудиментарным Эго, достигнутым к трем месяцам. У него - как это было показано мной в другом месте (1957) - сформировался ряд систем, таких, как память, восприятие, процесс мышления, способность суждения, а также аппараты Эго, такие, как пространственное понимание, социальные жесты, и чуть позднее - способность к передвижению, которые делают Эго более эффективной, но вместе с тем и более сложной структурой. Мы можем сказать, что теперь Эго заняло подобающее ему место. Поэтому неудивительно обнаружить, с одной стороны, возникновение защитных механизмов Эго, с другой стороны, появление того, что можно назвать собственно психиатрическим заболеванием в случае, если это развитие нарушается.

Зависимое развитие

Вводя понятие второго организатора, я указывал, что он является звеном в цепи последовательных индукций. Это включает в себя предположения о том, что 1 ) будут иметь место дальнейшие организаторы и 2) что адекватное установление второго организатора основывается на нормальном установлении первого организатора. Точно так же нормальное установление второго организатора является необходимым условием развития третьего организатора. Другими словами, эта цепь последовательных индукций вытекает из утверждения о зависимом развитии.

128

Нам не следует преувеличивать идею эволюционной зависимости в психике; последовательные организаторы обладают своей собственной жизнью, своим собственным содержанием - если не по какой-то иной причине, то вследствие роли, которую играет в них созревание. Но компоненты организатора - как психологические, так и соматические, - нуждаются в соответствующей почве, из которой они появляются. Она обеспечивается установлением предыдущего организатора, который является необходимым, но недостаточным условием для возникновения следующего.

Аналогичные идеи высказывались Эриксоном. Независимо друг от друга и используя совершенно разные исследовательские подходы, мы пришли к теоретическим формулировкам, которые во многом совпадают друг с другом. Эриксон (1940, 1950, 1953) ввел в психологическое развитие понятие эпигенеза, идею, впервые сформулированную в 1651 году Уильямом Гарвеем. Ей суждено было стать одним из фундаментальных постулатов в эмбриологии. Эта же идея выражена в моих концептуальных рамках в понятии паттерна психологического развития, которое я создал по аналогии с отчасти более специфическим постулатом эмбриологии о зависимой дифференциации. Соответственно, там, где я описываю в терминах экспериментальной психологии критические периоды и организаторы, Эриксон говорит о фазах развития. Каждая из этих фаз обладает специфической задачей в развитии, которая должна быть разрешена до того, как будет достигнута следующая фаза.

Мои формулировки и формулировки Эриксона несколько отличаются системой координат. Но по своей сути они очень похожи. Они демонстрируют приносящую удовлетворение конвергенцию выводов, основанных на несхожих исследовательских подходах, которую я стал рассматривать как одну из наиболее убедительных форм верификации психологических утверждений, не поддающихся количественному определению.

Идея цепи индукций созревала в моей голове постепенно. Конечно, я понимал, что уже задолго до этого Фрейд описал такие «станции» в психологическом развитии человека, как эдипов комплекс, пубертат, климактерий, и что в результате наблюдения за последовательной активацией трех эротогенных зон он разделил стадии либи-динозного развития на оральную, анальную и фаллическую фазы. Мне также стало ясно, что они являются стадиями в зависимом развитии; что только в том случае, если оральная стадия была успешно пройдена, сможет нормально развертываться анальная стадия. В свою очередь анальная стадия может подвергнуться своим собственным нарушениям. И если только она была пройдена без серьезных расстройств, мы можем ожидать нормального возникновения фаллической стадии. Это же правило относится к эдипову комплексу, пубертату и т.д.

Лишь в последнее десятилетие я понял, что феномены развития

129

первого и второго года жизни можно соотнести с рядами, которые были определены Фрейдом как подразделения стадий, детерминированные эротогенными зонами. Первые два организатора относятся к оральной стадии.

Остается проблема: куда поместить третий организатор? Последние данные, полученные в исследовании детей, несколько сдвинули дату возникновения стадий, основанных на эротогенных зонах. Я полагаю, что анальная фаза, вероятно, начинается по завершении первого года жизни. Можем ли мы обнаружить организатор примерно в этот период? Будет ли третий организатор совпадать с началом анальной фазы?

Как уже отмечалось ранее, я склонен относить организаторы к определенным точкам, в которых сходятся потоки созревания и развития. В этом я следую Фрейду, который - по крайней мере для фаз развития либидо - основывался на последовательности созревания эротогенных зон. Кроме того, до конца своих дней он пытался найти филогенетически передающийся, идентифицируемый фактор для феноменов латентного периода, который знаменует поворотный пункт в преодолении эдипова комплекса.

Факторы созревания, отвечающие за возникновение обсуждавшихся до сих пор организаторов, определить сложно. Очевидно, что критерии, выбранные мной в качестве индикаторов этих организаторов психики, имеют психологическую природу. И улыбка, и тревога восьми месяцев являются выражениями аффектов. Поэтому в качестве критериев третьего организатора мы снова будем рассматривать психологические, преимущественно аффективные, феномены.

Что же тогда служит индикатором третьего организатора? Если второй организатор характеризовался установлением процесса мышления, настоящих объектных отношений, функционирующего Эго, что мы можем ожидать от третьего организатора психики?

Третий организатор психики

Рассматривая различия между человеком и животным, напомним об экспериментах, в которых некоторые высшие приматы - шимпанзе, если быть точными, - росли вместе с человеческим ребенком ( Kellogg & Kellogg, 1933). Оказалось, что развитие шимпанзе, которое в первый год жизни во многих отношениях было более быстрым, чем развитие ребенка, где-то на втором году жизни останавливается, тогда как развитие ребенка, разумеется, продолжается. При грубом обобщении можно сказать, что взрослый примат находится на уровне развития восемнадцатимесячного ребенка. Я понимаю, что к этому утверждению необходимо сделать множество оговорок.

Из этого следует, что, если мы хотим выделить в развитии очередную филогенетически очевидную стадию дифференциации и возрастания сложности на пути эволюции, то мы должны выбрать на втором году жизни уровень, который отделяет приматов от человека. В чем состоит

130

достижение человека, которого нет на этом уровне у приматов? Это - коммуникация с помощью вербальных символов. Поэтому я высказал гипотезу, что третьим организатором является приобретение речи.

Младенец приобретает речь в ряде последовательных стадий. Сейчас нас интересуют стадии, которые приходятся на первые два года жизни. Речевые формы, используемые ребенком до восемнадцатого месяца жизни, принципиально отличаются от взрослой коммуникации. Подобно периоду удовлетворяющего потребность объекта в первые шесть месяцев жизни мы наблюдаем период выражающих потребность всеобщих слов, которые являются единственными словами, используемыми до восемнадцати месяцев. И только после восемнадцати месяцев жизни начинает возникать речь во взрослом значении.

Всеобщие слова фактически представляют собой предложения. Например, слово «мама» используется одним и тем же ребенком для выражения всей гаммы, от «я одинок», «я рад тебя видеть», «я голоден», «я хочу мою погремушку», «мне больно», «я испуган», «я несчастен» и т. д. в бесчисленных вариациях. Эта форма архаической речи сохраняется до восемнадцати месяцев. Слова, используемые в такого рода коммуникации, выражают потребности; они имеют характер обращения, а не характер описания, каким является язык взрослого.

Однако, если мы согласны рассматривать приобретение речи в качестве третьего организатора, представляется весьма очевидным, что стадию удовлетворяющих потребность всеобщих слов можно рассматривать лишь как переходную стадию. Речь, как организатор мыслительных процессов, умственных операций, должна быть специфической. Это условие выполняется речью во взрослом значении, где происходит семантическая коммуникация с помощью вербальных символов. Где же пролегает линия раздела между удовлетворяющими потребность всеобщими словами и использованием речи, то есть семантических сигналов, во взрослом значении?

Что представляет собой приобретение речи с позиции ЭгЬ? Оно знаменует начало умственных операций неограниченной степени сложности. С возникновением речи Эго приобретает множествсНнр-вых функций, среди них функцию абстракции и - в свете исследований Пиаже - такую же важную функцию обратимости. Кроме того, язык необычайно обогащает объектные отношения, в которых он становится главным инструментом взаимодействия. В это же время Эго начинает служить множество новых защитных механизмов. Одновременно начинается период анального упрямства, негативизма со всеми вытекающими осложнениями в сфере объектных отношений, защит и формирования характера.

Именно этот последний аспект приобретения речи привлек наше внимание к единственному исключению в вербальных навыках ребенка в переходный период между десятым и восемнадцатым месяцами жизни. Как отмечалось выше, в этот период речь ребенка состоит из всеобщих слов. Единственное исключение в этом утверждении отно-

131

сится, собственно, не к слову. Речь идет о жестовом символе семантической коммуникации, жесте «нет», который выражается в нашей культуре покачиванием головой в горизонтальной плоскости.

В другом месте (1957) я опубликовал несколько предположений о процессе, в результате которого примерно в пятнадцатимесячном возрасте приобретается этот жест. В этом процессе я приписывал главную роль защитному механизму идентификации с агрессором. Я также подробно обсуждал природу и значение достижения жеста «нет». По моему мнению, он репрезентирует линию расхождения в психическом и психологическом развитии. С этого момента начинается новый образ бы- ия. Я обсуждал его значение для психической структуры и объектных отношений, в которые он привносит новый метод, заменяя действие коммуникацией. Он инициирует осуществление защитных механизмов в их постоянной форме, совпадающей и взаимодействующей с проявлениями анальной стадии. Я также обсуждал изменение, возникающее в умственном развитии в результате приобретения жеста «нет». Здесь он возвещает о развертывании высших интеллектуальных функций, которые начинают служить адаптации и овладению внешним миром. В частности, я упоминай обратимость ( Piaget, 1936), а также развитие речи и мыслительных процессов, включая абстракцию.

Я лишь коснулся нынешней темы, функции жеста «нет» как индикатора установления в психическом развитии третьего организатора. Вместе с тем я считаю, что достаточно проиллюстрировал, почему я считаю правомерным говорить об этих трех основных подразделениях в первые восемнадцать месяцев развития младенца. Что я еще недостаточно объяснил, так это то, почему я говорю о них как об организаторах, как если бы они являлись аналогами понятия организатора в эмбриологии.

Второй экскурс в эмбриологию

Читателю, знакомому с данными о психологическом развитии мла-тенца, понятно, что в предыдущем описании трех поворотных пунктов я ограничился сообщением о непосредственных наблюдениях над младенцами и вытекающих из них психоаналитических выводах. Из эмбриологии я заимствовал лишь понятие и термин «организатор» и силовое поле». Я говорил тут и там о некоторых аналогиях и хочу теперь отметить некоторые особенно разительные сходства в структурах эмбриологического мышления и психоаналитической теории. Я уже говорил о принадлежащей Уоддингтону (1940) концепции развития как прогрессии от нестабильности к стабильности. Она, несомненно, соответствует нашим собственным представлениям о функции психической структуры. Кроме того, концепция Уоддингтона соответствует концепции о функции идентичности Эго, разработанной Эриксоном (1956).

Далее Уоддингтон (1940) утверждает, что сам по себе стимул или отдельная причина не является адекватным объяснением чего-либо,

132

но что дифференциацию создает вся комплексная система действий и взаимодействий. Он говорит о способности ткани формировав определенный орган, но лишь на протяжении конкретного периода. Это во многом соответствует концепции критических периодов в психологии, продемонстрированной на собаках Скоттом и Марстоном ( 1950) и - независимо от их исследования - мной на младенцах (Spitz, 1958).

Не ссылаясь на формулировки Фрейда относительно комплементарных рядов и, вероятно, даже не зная о них, Уоддингтон ( 1940) говорит о комплементарном влиянии тканевой компетентности и эвока-тора. Между тем он признает, что имеются психологические генные воздействия. Но гораздо более важным представляется то, что, хотя он и не использует термин «критические периоды», он постоянно отмечает, что воздействие гена или определенной генной последовательности ограничено определенным периодом, в котором соответствующие гены оказывают решающее воздействие и в котором процесс разветвляется на два разных направления развития.

Эта теоретическая формулировка иллюстрируется затем на дрозофилах и домашних курах (Waddington, 1940) и даже использовалась другим автором (Goldschmidt, 1938) для формулировки гипотезы (не получившей общего признания) о половой дифференциации.

Система путей развития эволюционирует по разветвляющимся линиям. Ее равновесие непостоянно, и с течением времени состояние системы меняется. Однако нормальный путь развития - это тот, к которому развивающаяся система стремится вернуться после того, как было нарушено равновесие. Это является еще одним способом выражения эмбриологической регуляции, которая, однако, происходит лишь на протяжении определенного периода времени. Двухмерная картина разветвления в развитии вскоре становится неадекватной для описания продолжающихся процессов, и на смену ей приходит то, что Уоддингтон (1940) назвал «эпигенетическим ландшафтом», состоящим из наклонной равнины с долинами, слияниями долин и их разветвлениями.

Эти формулировки не мои; они чуть ли не дословно взяты У вышеупомянутых эмбриологов. Тем не менее они во многом звучат так, словно идеи, часто встречающиеся в психоаналитической литературе, были выражены другим способом или в несколько иной системе координат. В этом контексте является поучительным использование Уоддингтоном различных схематических средств для наглядного объяснения зависимой дифференциации. Одним из них являлся «эпигенетический ландшафт».

Другая диаграмма Уоддингтона, которую мы считаем полезной для понимания связи между организатором, зависимой дифференциацией и направлением, которое принимает развитие, воспроизведена здесь (рис. 1) в чуть измененной форме. Каждая их последовательных ступеней развития представлена конусом, соединенным с предыдущим конусом посредством организатора.

Первый организатор находится в неустойчивом равновесии на вершине верхнего конуса; он может скатиться вниз по стороне конуса в

133

Рис. 1.

любое место на радиусе круга в 360 градусов и остановиться в одной из точек окружности, образующей основание конуса. Здесь он дает начало организатору второго порядка, второму организатору. Место, в котором он установился на окружности, необратимо определяет некоторые дальнейшие линии на пути развития.

В свою очередь второй организатор может скатиться вниз в любую точку круга в 360 градусов, который служит основанием вторичного конуса. Сам по себе вторичный конус подвижен лишь относительно той позиции, которую занимает его организатор на круговом основании первого конуса. Как только эта позиция устанавливается, положение второго конуса по отношению к первому конусу становится необратимым. Из этой необратимой точки второй организатор будет продвигаться к своей конечной позиции на основании окружности вторичного конуса; здесь сформируется третичный организатор, который в свою очередь пройдет через сходный процесс, и так далее.

Но если первый организатор скатится в другую точку круга, образующего основание первичного конуса, то сформированный там второй организатор будет индуцировать развитие в совершенно ином и новом направлении. Он будет детерминировать появление очередных организаторов, которые частично могут перекрываться, но определенно не будут совпадать с первоначальным направлением, которое было выбрано при нормальном развитии первичного организатора. Этот отличный путь представляет собой ответвление, которое необратимо будет определять в дальнейшем иную последовательность появления вторичного и третичного организаторов, как можно увидеть на диаграмме, где они изображены пунктирными линиями.

Идеи, развиваемые здесь с помощью диаграммы, во многом напоминают то, что, как я полагаю, стало для нас общепризнанным в отношении последовательных фаз либидинозного развития. Предпосылкой для нормального развития анальной стадии является более или менее ненарушенное развертывание оральной стадии. Прохождение без нарушений через анальную стадию в свою очередь создает наилучшие условия для возникновения фаллической стадии. Успешное же прохождение через эти три стадии закладывает основу для эдиповой стадии и т.д.

Если на любой из этих стадий случается серьезное нарушение, то тогда закладывается девиантная основа для установления следующей

134

стадии, будь то в форме точки фиксации или даже в форме более серьезных расстройств. Основываясь на впечатлениях, полученных при непосредственном наблюдении над младенцами, я бы постулировал, что это же относится к установлению организаторов психики в первый год жизни и что неадекватное установление любого из этих организаторов психики ведет к девиантному психическому развитию.

Любой внимательный читатель литературы по эмбриологии постоянно будет сталкиваться с такими аналогиями. Но, разумеется, наша концепция взаимодействия между созреванием и психологическим развитием содержит сходства, выходящие за рамки просто аналогии.

Ранее я отмечал, что вначале созреванию принадлежит большая роль, чем психологическому развитию, и что эта пропорция меняется к моменту, когда мы приходим к третьему организатору психики. Близкое сходство с процессами развития, происходящими в эпигенетическом ландшафте созревания, делает весьма вероятным, что на самой ранней стадии некоторые психологические процессы будут моделироваться по биологическим прототипам. На нынешней стадии развития нашего знания - или эмбриологического знания - вряд ли возможно провести границу между биологическими и психологическими процессами; фактически Фрейд всегда утверждал именно это.

Позвольте мне категорически подчеркнуть, что я не пытаюсь перенять концепции эмбриологической теории и просто перевести их в наши психологические термины. Во-первых, если бы даже такая попытка была желательной, наше знание о психологическом развитии все же было бы недостаточным. Уже при самом поверхностном рассмотрении становится совершенно очевидным, что область психики является намного более сложной, чем область физического созревания. Законы, управляющие созреванием, должны быть расширены и дополнены, даже если мы постулируем непрерывность континуума между сомой и психикой.

Мы можем предположить, что законы, управляющие эмбриональным развитием, будут в значительной мере применимы на протяжении нескольких месяцев и, возможно, лет после рождения. Эти законы эмбриологии будут представлять один из факторов в процессе, который мы назвали созреванием. Однако в области психологического развития любое применение этих законов будет, по существу, лишь грубой аналогией. С другой стороны, нам, конечно, известно, что природа крайне скупа на свои методы и механизмы - они представлены только что упомянутыми мною законами. Природа щедра на материал, будь этим материалом индивид, вид, род, класс или фи-люм1. Но она будет продолжать использовать тот же механизм в условиях, которые кажутся совершенно неподходящими. Поэтому было бы неудивительно обнаружить метод или механизм, используемый на эмбриональной стадии, который действует также на стадии младенчества в совсем иной среде, в среде психологического развития.

Единица систематики в ботанике и зоологии. - Прим. перев.

135

Я бы предположил, что механизм организатора будет продолжать использоваться после рождения, по крайней мере в соматической сфере и в созревании в целом. Применяя это понятие к собственно психологическому развитию, я отдаю себе отчет, что это является аналогией и что окончательная формулировка законов психологического развития в первый год жизни - дело будущего, и она может существенно отличаться от выдвинутых мною предположений. Я выдвинул их в надежде, что они могут иметь некоторую эвристическую ценность как для нашего понимания психического развития в первые восемнадцать месяцев жизни, так и в отношении нозогенеза и нозологии.

Мы уже цитировали Оппенгеймера (1956) в поддержку использования аналогии. Однако такое использование подлежит определенным ограничениям. В своем эссе «Аналогия в науке» он также указывает, что всякий раз, когда аналогия применяется в науке, обнаруживается, что «приходится несколько расширять рамки и находить дисаналогию, которая позволяет нам сохранить то, что было верно для аналогии». Это утверждение налагает на нас обязанность указать, по крайней мере ориентировочно, дисаналогии между биологической концепцией развития и психологической.

Наиболее явная дисаналогия относится к самому понятию организатора. В биологии организатор ограничен областью бластопора, частью ткани, называемой дорсальной губой, которая устанавливает силовое поле (Needham, 1936). Ничего подобного не имеется в виду, когда мы используем термин «организатор психики». Мы мыслим в строжайшем соответствии с принципами, заложенными Фрейдом в «Я и Оно» (1923), где он представляет диаграмму психических систем. Он отрицает expressis verbis всякую возможность конкретного приложения этой диаграммы к актуальным физическим структурам. Тщетно было бы пытаться найти соматический эквивалент для организаторов психики, например в миелинизации или в аналогичных органических процессах. Психические и органические процессы взаимосвязаны; но они не являются двумя разными аспектами одного и того же феномена, они комплементарны. Грубо говоря, в тот или иной момент (мы пока еще весьма далеки от того, чтобы установить, в какой именно) миелинизация становится необходимым органическим инструментом для осуществления определенных функций, инициированных появлением организатора психики. Однако сама по себе миелинизация не является сущностью этого организатора. В другом месте (1951) я указывал на некоторые аспекты этого отношения.

Мы вынуждены допустить, что подобно тому, как понятие поля в эмбриологии, говоря словами Оппенгеймера (1956), «несколько расширяет рамки» понятия поля в физике, так и организатор психики является приложением понятия организатора в эмбриологии. Ибо, если организатор в эмбриологии - категория пространственно-временная, то организатор психики, по всей видимости, проявляется во времени, но не в пространстве.

136

Можно найти и необходимо исследовать и другие такие дисана-логии. Одна из них, которая тут же приходит в голову, относится к уровням организации. В эмбриологии различия между уровнями организации рассматриваются некоторыми учеными как «переход от количества к качеству» (Waddington, 1940).

«Когда элементы определенной степени сложности организуются в единицу, принадлежащую более высокому уровню организации, мы должны предположить, что когерентность более высокого уровня зависит от свойств, которыми действительно обладали изолированные элементы, но которые не могли проявиться, пока эти элементы не вступили в определенную связь друг с другом... то есть, новый уровень организации нельзя объяснить свойствами его элементарных единиц, как они ведут себя по отдельности, но можно объяснить, если мы добавим к ним определенные другие свойства, которые эти единицы проявляют, объединившись друг с другом» (Waddington, 1940).

Эта точка зрения полностью совместима с предположениями психоаналитика, касающимися функционирования психического аппарата. Но когда автор далее утверждает, что «нельзя объяснить какое-либо особое поведение, постулируя наличие нового уровня организации», то тогда мы сталкиваемся со специфической дисаналогией. Ибо в процессе психологического развития предпосылкой нового поведения действительно является образование более высокого уровня организации (или, наоборот, нарушение уже существующей организации). Остается выяснить, обусловлена ли эта дисаналогия принципиальными различиями между предметами исследования эмбриологии и психологии.

Все это - фундаментальные дисаналогии. Мы можем подумать о других - например, об экспериментах в эмбриологии, когда организатор из одной части примордия перемещают в другую часть, где он создает орган, не принадлежащий другой части, например, когда глазной бокал перемещают от переднего полюса к дорсальному эпидермису, где он превращает эпидермис в хрусталик глаза.

На нынешнем уровне развития нашего знания такие транспозиции в сфере психического функционирования невозможны. Локализация в психике не является приемлемой концепцией; согласно нашим представлениям, даже самое грубое структурное разделение психики не соответствует какой-либо физической организации в центральной нервной системе. Ее границы, границы между Ид, Эго и Супер-Эго, неустойчивы; и, как отмечала Анна Фрейд ( 1936), в обычных условиях граница между Эго и Супер-Эго неразличима. Она становится заметной только тогда, когда между ними возникает противоречие.

Но даже в этом случае у нас, похоже, возникают некоторые аналогии. Трансплантированный организатор, глазной бокал, создаст хрусталик из дорсального эпидермиса. Но этот глаз никогда не будет видеть, потому что у него отсутствует нервное соединение с оптическим центром мозга. С другой стороны, в силу своих имманентных законов он развивается в орган, напоминающий глаз.

137

Однако глаз посередине спины нарушит защитную функцию дорсального эпидермиса из-за включения более уязвимой и менее функциональной области. Все это до некоторой степени напоминает нам патологические феномены при неврозе и психозе, такие, как наличие одиночной бредовой идеи у сравнительно нормальных в остальном индивидов или ограниченного навязчивого ритуала у дееспособных в остальном людей и прочие аналогичные и внешне изолированные области дисфункции.

В эмбриологии имеется довольно много данных, подкрепляющих психоаналитические идеи. Разные авторы, среди них Беата Ранк (1949), писали о «фрагментированном Эго». Эмбриология своими экспериментами разделения дорсальной губы бластопора предоставила модель для таких феноменов. Особенно поучительным в этом отношении является эксперимент, в котором дорсальная губа бластопора разделяется на два компонента, причем один из них нежизнеспособен. Однако он будет оказывать как организующее, так и дезорганизующее влияние на компонент, который остается жизнеспособным и развивается более или менее нормальным образом. Далее, мы обнаруживаем мозаичные потенциальности у различных компонентов оплодотворенного яйца, которые выражаются в беспорядочном нагромождении квази-органов, не достигающих функциональной целостности; и мы вспоминаем о совершенно несвязной личности у некоторых психотиков.

Все это, возможно, искусственные аналогии, и нам лучше не придавать им значения. Однако нам все-таки кажется, что более широкое понятие зависимой дифференциации, в которой организаторы возрастающих порядков инициируют цепи последовательной индукции в презумптивной ткани, выходит за рамки простой аналогии. Нам также кажется, что концепция гармонической эквипотенциальности, которая гласит, что изолированным частям присуща тенденция реорганизовывать свой материал в ту же упорядоченную структуру, какой первоначально обладало целое, может быть применена и к психологическому развитию.

Дифференциация, интеграция и кумуляция

Мне кажется, что некоторые мои давние идеи находят поддержку в экспериментах, касающихся эмбрионального развития. Этими идеями-в том порядкег как я их излагаю, - являются: идея о последовательной дифференциации и интеграции в сочетании с принципом кумуляции в случае нормального психологического развития, с одной стороны, и идея о дисбалансе развития в случае патологического развития и при объяснении теории фиксации - с другой.

Впервые я изложил свои идеи о дифференциации и интеграции в работе, представленной в 1936 году в Венском психоаналитическом объединении. В то время у меня была благоприятная возможность в течение года ежедневно проводить детальные наблюдения за сравнительно боль-

138

шим числом благополучных детей, и высказанные в этой работе идеи явились первыми формулировками полученных мной впечатлений.

Я утверждал нечто, по сути, очень простое: прогрессирующее развитие, в результате которого происходит дифференциация способностей, как физических, так и психологических, имеет вид синусоиды. В определенных точках кульминации эти способности, способы адаптации, умственные операции интегрируются в новую психофизическую организацию более высокого уровня. По достижении такой интеграции начинается новый процесс дифференциации, который достигает высшей точки во второй интеграции, и так далее. Однажды я проиллюстрировал это примерами, взятыми, с одной стороны, из наших психоаналитических познаний, и с другой стороны, из бихевио-ральных наблюдений, таких, как наблюдения Мирты Макгроу (1935).

К этому утверждению я добавил еще одно, а именно, что на следующем уровне интеграции, достигнутом в ходе развития, не происходит полного отказа от формы удовлетворения, ставшей возможной благодаря достижению данного уровня интеграции. От однажды достигнутого удовлетворения нелегко отказаться, и оно переносится на следующую, более высокую стадию удовлетворения, даже если на этой стадии оно оказывается бессмысленным. В качестве примера я привел ребенка, который продолжает сосать большой палец на стадии анальных и фаллических приносящих удовлетворение действий, - поэтому мы можем наблюдать мастурбацию у детей во время сосания ими большого пальца. Я назвал это принципом кумуляции и показал, что этот принцип играет важную роль в объединении - под приматом генитальности - парциальных влечений, которые происходят от оральной, анальной и фаллической стадий.

Необходимо отметить, что в этих утверждениях понятие поворотных пунктов психического развития (представленных интеграцией) включало в себя процессы созревания, и, кроме того, что в принципе кумуляции была предпринята неуклюжая попытка выразить нормальные аспекты зависимой дифференциации в психическом аппарате. Эти идеи претерпели дальнейшее развитие, когда благодаря моим продолжающимся непосредственным наблюдениям за психическим развитием у младенцев мне стало ясно, что возникновение специфического аффективного поведения на определенных возрастных уровнях всякий раз соответствует установлению важных организационных уровней в личности младенца, тем самым обеспечивая нас чем-то, что очень напоминает эмбриологическое понятие организатора. Стало также понятно, что на каждом уровне этой эволюции существует меняющаяся пропорциональность между ролью созревания и ролью развития в различных секторах личности младенца.

Пониманию этого способствовало создание Шарлоттой Бюлер и Хет-цер ( 1932) детских тестов, в которых авторы выделили для анализа детской личности шесть разных секторов: 1) владение телом, 2) владение восприятием, 3) владение социальными отношениями, 4) овладение научением и

139

ВО. -тело; SOC. -социальный: LEA. = научение; MAN. = манипулирование

Рис. 2

памятью, 5) манипулирование предметами и 6) интеллект. Последовательное применение этих тестов, которые включали в себя выполнение или невыполнение определенных заданий, стандартизированных для данных возрастов, очень скоро сделало очевидными два феномена:

1. Развертывание различных секторов прогрессирует с меняющейся скоростью в течение первого года жизни; поэтому, чтобы добиться среднего распределения, тесты должны быть взвешены.

2. В постоянной и сравнительно неизменной нормальной среде или, наоборот, в постоянной и неизменной патогенной среде соотношение между этими шестью секторами оставалось инвариантным.

Следующая диаграмма (рис. 2) иллюстрирует относительную инвариантность этого соотношения в возрасте четырех, пяти, шести и семи месяцев у ребенка, растущего в сравнительно нормальной среде.

Постоянство сил внешней среды, взаимодействующих с данностями созревания одного и того же ребенка, выражается, таким образом, в удивительном сходстве эволюционных достижений, которые из месяца в месяц можно наблюдать в разных секторах его личности. Такой младенец произведет на наблюдателя впечатление уравновешенного, живого, интересующегося ребенка, не имеющего особых проблем в эти месяцы. На мой взгляд, не меняющийся в течение ме-

140

сяцев профиль развития в случае такого ребенка указывает на благоприятные внешние условия. Под этим я подразумеваю, что условия внешней среды позволяют ребенку развертывать потенциальные возможности созревания. Я бы даже пошел еще дальше и сказал, что окружающая среда предоставляет не только необходимые условия, но и соответствующие возрасту стимулы, которые нужны для адаптации.

Дисбаланс развития

Однако влияние патогенной внешней среды, когда она экстремальна, также ведет к единообразию в профиле развития в течение всего времени, когда имеет место патогенное воздействие. Это обусловлено постоянством вреда, наносимого ребенку, которое и выражается в единообразии дефектов. Последствия этого особенно поразительны, когда большие группы детей одновременно подвергаются вредоносному воздействию среды на протяжении долгого времени. Профили развития у каждого из этих детей в течение месяцев будут оставаться идентичными. Но, кроме того, записи показывают, что профили развития у многих из этих детей, независимо от возраста ребенка, обладают поразительным сходством до тех пор, пока продолжается действие вредоносного внешнего фактора. Это настолько бросается в глаза, что производит впечатление, так сказать, воздействия эпидемиологического фактора.

Следующая диаграмма (рис. 3) демонстрирует профили развития троих детей, находившихся в одних и тех же условиях, в возрасте пяти месяцев двадцати двух дней, десяти месяцев двадцати дней, двух лет и трех с половиной месяцев. Профили похожи друг на друга; различие заключается в несоответствии между хронологическим возрастом этих детей и возрастом их развития. Это несоответствие прогрессивно возрастает, поскольку вредоносное воздействие продолжается, но оно не влияет на соотношение различных факторов между собой. Таким образом, можно увидеть, что если первый из этих детей достиг уровня развития пяти месяцев и полутора дней, очень близкого к его хронологическому возрасту, то двое других детей задержались в развитии примерно на уровне семи месяцев.

Я еще раз хочу настойчиво подчеркнуть, хотя делал это неоднократно и даже публиковал это утверждение, что не считаю эти измерения абсолютами или меркой. Они были стандартизированы в данной среде и могут использоваться лишь в качестве самого общего индикатора тенденций в развитии конкретного ребенка. Они являются средними величинами, варьирующими у индивидуального ребенка в довольно широкой зоне.

Тем не менее сходство профилей у детей, растущих в одинаково неблагоприятной среде, поразительно. Оно поднимает проблему но-зогенеза и проблему фиксации. И наоборот, профили ребенка, растущего в благоприятной среде, редко являются постоянными. Взлеты и падения в семейной жизни, интеркуррентные заболевания, появление новых людей, изменение условий порождают калейдоскопические

141

PER. = восприятие; ВО. = тело; SOC. = социальный; LEA. = научение;

MAN. = манипулирование; INT. = интеллект; D.А. = возраст развития;

D.Q. = коэффициент развития

Рис. 3.

перемещения в силовом поле. В большинстве случаев мы видим, что в течение первого года жизни профиль ребенка смещается и изменяется в соответствии с изменениями в давлении, оказываемом внешней средой. Иллюстрацией этому служит следующая диаграмма (рис. 4).

Таким образом, возможности, как мы видим, многочисленны или, вернее, неограниченны. От этой меняющейся картины достижений в индивидуальном развитии резко отличается постоянство, с которым мы можем наблюдать появление аффективных паттернов поведения, указывающих на установление организаторов психики. Несогласованность кривых развития и характер такой несогласованности у детей, растущих в среде, в которой меняются объектные отношения, поражает еще больше и заставляет задуматься.

Критические периоды

Если мы хотим разобраться в проблеме зависимой дифференциации организаторов психики в течение первого и второго годов жизни, необходимо пояснить эту проблему. Организатор представляет собой изменение психической структуры, будь то изменение от недифференцированного состояния к структурированному или - на следующем этапе - реструктурация уже существующей структуры на более высоком уровне сложности. Из гипотезы о зависимой дифференци-

142

PER. - восприятие; ВО. - тело; SOC. - социальный; LEA. - научение;

MAN. =. манипулирование; INT. = интеллект; D. A. - возраст развития;

D.Q. - коэффициент развития

Рис. 4.

ации следует, что отклонение, аномалия в формировании одного организатора будет влиять на формирование следующего организатора или даже ему препятствовать. Это предполагает существование критических периодов в развитии ребенка, а именно периодов установления каждого конкретного организатора.

Концепция критических периодов в развитии была введена Скоттом и Марстоном (1950) в исследовании на собаках и была расширена в отношении других млекопитающих, включая человека.

Теория критических периодов содержит в себе ряд положений, имеющих непосредственное отношение к нашей теме. Например, если не происходит соответствующего возрасту для данного критического периода психологического развития, то индивиду будет сложно, если вообще возможно, достичь его на более поздней стадии. По-моему мнению, причина этого двоякого рода.

143

1. В соответствующий критический период данному элементу психологического развития будут сопутствовать все условия созревания, благоприятные для его установления. В этот период элемент развития может и будет органически соединяться с тенденциями созревания, а потому я склонен говорить о согласованности созревания. Эквивалентом согласованности созревания является (психологическая) согласованность развития. При нормальном развитии младенца психологическая организация достигает степени интеграции, необходимой для того, чтобы воспользоваться тем, что было достигнуто за счет созревания. Я хочу подчеркнуть, что синхронность созревания и развития является неотъемлемой характеристикой нормального развития. Она составляет полную противоположность асинхронности созревания и развития и ее последствиям в патологических случаях.

Приведу грубый пример: к концу первого года жизни созревание иннервации нижней части тела позволяет ребенку ходить. Но для этого необходимо еще и желание ходить; если же его нет, то ребенок ходить не будет, как мне это удалось показать в особенно наглядном случае. Этот ребенок уже был способен стоять и ходить с поддержкой. Но вследствие травматической аффективной депривации он регрессировал на стадию, где не мог ни ходить, ни стоять, ни сидеть.

2. Если в критический период соответствующий (психологический) элемент развития не появляется, то тогда факторы созревания ухватятся за другие доступные (психологические) элементы развития. Эти элементы развития будут изменяться и деформироваться до тех пор, пока не подчинятся потребностям созревания. Будет достигнута интеграция, отклоняющаяся от нормы, по аналогии с эмбриологическим законом гармонической эквипотенциальности. В результате оказывается, что, когда (психологический) элемент идущего обходным путем развития наконец все же становится доступным на более поздней стадии, позиции созревания заняты компенсирующей, но при этом девиантной, структурой и недоступны для нормальной интеграции.

Наблюдения фон Зендена (1932) над слепорожденными индивидами, у которых спустя много лет была удалена катаракта, наиболее убедительно показывают, что таким индивидам практически невозможно достичь зрительной ориентации. Более того, многие из них после того как месяцами пытались научиться этому, в отчаянии просили, чтобы их ослепили снова.

Это, разумеется, крайний случай, из которого мы не можем почерпнуть слишком многого, чтобы понять проблему фиксации и нозогенеза.

Вместе с тем эксперименты, которые вносят ясность на этот счет, были проведены на крысах. Читатель может возразить, что непозволительно использовать экспериментальные данные, полученные на крысах, для иллюстрации правильности психоаналитической теории. Я разделяю это возражение и недвусмысленно утверждал (1955), что «применение данных, имеющих силу на уровне меньшей сложности

144

организации, к уровню более высокой сложности организации без подтверждающих доказательств недопустимо. Я полагаю, что читатель найдет такие подтверждающие доказательства как на предыдущих, так и на последующих страницах. Кроме того, уместно, пожалуй, будет сказать несколько слов о первичных понятиях человеческой психологии, которые также можно встретить на более низком уровне сложности, таком, как у крысы, и на которые мы будем ссылаться ниже.

Начнем с понятия конфликта. Когда мы говорим о конфликте у человека, мы, как правило, рассуждаем в терминах высоко структурированных интрапсихических компонентов. Конфликт в опытах с крысами относится главным образом к базальным влечениям и аффектам, то есть к потребности в пище, с одной стороны, и к ситуациям, порождающим тревогу, - с другой.

Мы будем также говорить об Эго\ у крысы мы можем говорить об Эго лишь в терминах телесного Эго - организации, управляющей телесными функциями животного, координацией мускулатуры и удовлетворением базальных потребностей.

Наконец, мы будем говорить об объектных отношениях крысы. Здесь опять речь идет об объекте, который удовлетворяет элементарные витальные потребности. Другими словами, объектом у крысы является не знакомый нам либидинозный объект, а объект, удовлетворяющий потребность. Его не следует считать настоящим объектом в психоаналитическом значении этого термина.

Мы можем добавить, что, по мнению Гартманна, Криса и Лёвен-штейна ( 1946), у животных также можно допустить наличие Эго, хотя это Эго совершенно иной, чем у человека, природы. Оно включает в себя многое из того, что у человека принадлежит к Ид, и совсем мало из высших человеческих функций Эго. Эта формулировка, по моему мнению, относится как к приматам, так и к другим млекопитающим, таким, как крыса. Различие между приматами и другими млекопитающими - это различие в степени; различие между приматами и человеком, помимо различия в степени, является еще и качественным.

В последнее время для иллюстрации и даже подтверждения данных, относящихся к человеку, неоднократно использовались опыты на животных. Достаточно будет упомянуть эксперименты Рюгамера, Бер-нштейна и Бенджамина (1954) с аффективной депривацией у крыс, эксперименты Хебба (1955) с сенсорной депривацией у собак и т.д.

Эксперименты, на которые я буду здесь ссылаться, были проведены Александром Вульфом ( 1943), показавшим, что за ограничениями, которым подвергаются определенные функции крыс в период вскармливания, следует подавление этих функций в зрелом возрасте, когда организм подвергается стрессу. Крысы, подвергшиеся на ранней стадии развития зрительной депривации, испытывают большие сложности в реакциях на визуальные стимулы в ситуациях конкуренции. Однако эти же крысы в тех же ситуациях конкуренции стимул о в без труда реагируют на слуховую стимуляцию.

145

Совершенно иначе обстоит дело у крыс, подвергшихся на ранней стадии развития слуховой депривации. Они с трудом реагируют на слуховую стимуляцию, когда конкуренция стимулов вызывает у них стресс, но при этом с легкостью реагируют на зрительные стимулы.

Эти крысы могут справляться с реальностью, пока конкурирующие стимулы не создают тупик, конфликт. В этот момент происходит дезинтеграция их взрослых реакций, и они возвращаются к более ранним, незрелым реакциям, с помощью которых они прежде овладевали внешней средой.

Я бы предложил следующее - согласующееся с психоаналитической теорией - объяснение экспериментов Александра Вульфа на крысах: подавление одной из телесных функций крысы на стадии вскармливания не позволяет ей интегрироваться в то, что мы можем назвать телесным Эго крысы. Главное здесь то, что подавление происходит на стадии вскармливания, то есть на стадии, когда на крысином уровне устанавливаются объектные отношения. По всей видимости, объектные отношения у крысы с удовлетворяющими потребность объектами также задействованы в функциональной интеграции различных секторов тела. В конечном счете это ведет к установлению скоординированного, целенаправленного взаимодействия этих функций, достигающего кульминации в центральной управляющей организации, которую мы здесь назвали телесным Эго крысы. Из этого следует, что телесная функция, которая была исключена из соответствующих возрасту объектных отношений, не может быть удовлетворительным образом интегрирована в телесное Эго на более поздней стадии и на всю жизнь остается ущербной.

Можно спросить, каким образом ориентацию с помощью зрительных стимулов можно объяснить как регрессию к более низкому уровню, чем ориентация с помощью слуховых стимулов. Уровень, с которого происходит регрессия, является уровнем интеграции того и другого. Эта интеграция происходит в соответствующее для созревания время благодаря влияниям со стороны процессов развития. Соответственно, она включала в себя зрительную, слуховую и психологическую (можно сказать, идеационную) сферу. В данном случае речь идет об интеграции восприятия (слухового и зрительного) и апперцепции.

Когда эта интеграция происходит в подходящее для созревания время и синхронно с психологическими структурами, соответствующими процессам развития, устанавливается тесная связь, которую непросто разорвать эмоциональным стрессом, конкурирующими стимулами или иным образом. Когда один из этих трех факторов - будь то слуховое восприятие, зрительное восприятие или апперцепция - отсутствует в должное время, асинхронно присоединяясь в более поздний период, то тогда интеграция будет происходить на гораздо более поверхностном уровне. Если такая асинхронная интеграция подвергается затем стрессу, последний из трех достигнутых факторов будет исключен из интеграции целого, выражаясь метафорически, согласно правилам старшинства.

Регрессия происходит к уровню, на котором восприятие, каким бы

146

ни был тогда его орган, было интегрировано с апперцепцией и с эмоциональным силовым полем, действовавшим в то время.

Это утверждение особо подчеркивает ведущую роль эмоциональной и апперцептивной функции в формировании перцептивной структуры. Мы знакомы с этим из наших собственных экспериментов. В равной степени ведущую роль в формировании организатора играют эмоции.

Чтобы избежать терминологической путаницы, я повторю, что организатор - конструкт теоретический. Он обозначает состояние координации и интеграции множества функций, как соматических, так и психологических. Результатом этой интеграции является новый уровень организации, фактически изменяющий свойства элементов, от которых он происходит. Это хорошо выражено эмбриологами, утверждающими, что новый уровень организации нельзя объяснить свойствами его элементарных единиц; что когерентность более высокого уровня зависит от свойств, которыми действительно обладал и изолированные элементы, но которые не могли проявиться, пока эти элементы не вступили в определенную связь друг с другом (Waddington, 1940). Однако путь, ведущий к этой интеграции изолированных функций, создается объектными отношениями младенца, переживаниями аффективной природы. Соответственно, индикатор организатора психики будет иметь аффективную природу; он представляет собой аффективное поведение, которое на несколько месяцев явно опережает развитие во всех остальных секторах личности.

Синхронность и интеграция

Можно ли найти гомолог экспериментам с крысами в развитии человеческого ребенка'? Будут ли нарушения инфантильных объектных отношений выражаться в дефектах формирования Эго в соответствии с критическими периодами, в которые они возникли? Я полагаю, что именно это и происходит, и я говорил в другом месте о таких дефектах в формировании Эго как о дисбалансе развития. Ранк (1949) говорила о таких детях как об «атипических детях». Этот термин не очень информативен. Мне кажется, что понятием дисбаланса развития в сочетании с понятием организатора мы можем гораздо более точно определить как этиологию, так и возможное повреждение.

Кроме того, я считаю, что понятие фрагментированного Эго становится более доступным нашему аналитическому пониманию, если мы рассматриваем фрагментацию как результат асинхронное™, как синкопу в совпадении потоков созревания и развития. Подобно тому, как в эмбриологии нарушение в дорсальной губе бластопора выражается в образовании вторичной конечности, или в циклопическом развитии, или в удвоении глаз, одним словом, в уродстве, точно так же длительное нарушение совпадения созревания и развития в критический период будет выражаться в том, что я бы назвал асимметрическим развитием Эго.

147

С самого начала Эго демонстрирует выраженную тенденцию к формированию связной структуры, регулирующей динамическую симметрию. Эта концепция впервые была введена Фехнером (1873) и называлась Stabilitдtsprinzip1. Фрейд разработал эту концепцию и назвал ее принципом нирваны. Современные авторы, среди них Куби ( 1948) и Меннингер ( 1954), попытались соотнести эту концепцию равновесия, регулятивной активности с тенденциями к симметрии внутри системы с принципом гомеостаза Кэннона (1929).

Разумеется, следует иметь в виду, что эти авторы говорят о таких тенденциях в психической системе в целом и прежде всего у взрослого; мы же говорим здесь о самом начале жизни и о зарождении психической системы.

В ходе дальнейшего развития эта тенденция проявляется в интег-ративной и синтетической функциях Эго. По моему мнению, интег-ративная функция Эго существует здесь с самого начала2. Нормальная интеграция между развитием и созреванием может быть нарушена из-за отсутствия или аномалии объектных отношений. Если случается такое расстройство, интегративная тенденция Эго будет компенсировать возникающую ретардацию специфических ядер Эго путем девиантной интеграции. Это достигается за счет бурного развития ядер Эго, которые остаются доступными.

Точки фиксации

Такие бурно развивающиеся и, следовательно, аномальные ядра Эго, могут затем стать составными частями «фрагментированного Эго» или точками притяжения, притягивающими к себе «интроектов». Таким образом, они станут одной из первопричин точек фиксации. Под этим я не имею в виду, что, когда позднее происходит регрессия, она неизбежно дойдет до самого возникновения этих ядер. Скорее мне представляется, что в ходе последующего развития такие бурно развивающиеся ядра Эго неизбежно вступят в конфликт с нормальными требованиями окружения на гораздо более поздней стадии, будь то анальная фаза или фаллическая.

Именно с этим конфликтом будет связана фиксация, и именно из-за него прежде всего произойдет регрессия. Я выскажу здесь вывод, к которому пришел: точка фиксации означает точку, на которой либо влечение (парциальное влечение), либо объектные отношения, либо то и другое достигли максимума ставшего доступным для них удовлетворения. К этой формулировке близко подходит Фенихель (1945),

1 Принцип стабильности (нем.). - Прим. перев.

2 Интересно отметить, что идея об интегративной функции развивающегося яйца является концепцией, которая также занимала внимание эмбриологов. Нидхэм (1936) сообщает об идее фон Берталанфи (1928). что яйцо «заряжено морфологической формой» или имеет «морфологический заряд».

148

когда он говорит об одной из форм фиксации, возникающей из-за «стремления к достигавшемуся прежде удовлетворению».

Рапапорт ( 1957), указывая на аналогии между фиксацией в психоанализе и запечатлением в этологии, формулирует это более общо. Он утверждает, что речь идет о процессах, создающих прочные отношения между влечениями и объектами. Они включают в себя форму фиксации, описанную мною выше. Может ли это, как считает Рапапорт, служить отправной точкой для генетической теории научения, пока неясно. Вполне можно представить себе эксперименты, основанные натакой модели.

Но независимо от формирования точек фиксации интегративная тенденция Эго будет действовать в процессе развития личности. Бурно развивающиеся и аномальные ядра Эго в надлежащее время будут интегрированы в более или менее когерентную структуру с нормально развивающимися ядрами Эго, с одной стороны, и с факторами созревания - с другой, однако возникающее в результате Эго может оказаться аберрантным и несбалансированным. Они должны быть интегрированы под давлением внешней среды в процессе взаимодействия с окружением, к которому индивид, если желает выжить, должен адаптироваться - пусть даже и столь неадекватным образом. Эта адаптация в одних частях будет более или менее адекватной, а в других частях- понятной лишь с точки зрения ранних, пробных, неадекватных адаптации, которые могут функционировать только вместе с доступным в это время внешним Эго, то есть с помощью матери.

Архаические адаптивные паттерны младенца столь же неуместны у школьника или у взрослого, каким был бы доисторический монстр на наших улицах. Бронтозавр на улице Нью-Йорка не только нарушил бы дорожное движение, но и поранил себя. Ранние паттерны ребенка в более позднем возрасте доставляют много хлопот окружению, но в то же время они не дают многого и ребенку, кроме вреда.

Возьмем простой, практически нормальный паттерн поведения у шести-восьмимесячного ребенка: все, что становится доступным для ребенка этого возраста, используется им либо для того, чтобы бить по всему, что попадается ему на глаза, либо для того, чтобы засунуть в рот и жевать. Но, разумеется, предметы, подходящие для этой цели, восьмимесячному ребенку тщательно отбирают его родители. Эти предметы должны быть достаточно большими, чтобы ребенок не мог их проглотить, и достаточно мягкими, чтобы удары не причинили вреда. Кроме того, ребенок ограничен детской кроваткой или манежем, где любой вред, который он может причинить, не будет существенным.

Но два или три года спустя тот же ребенок достаточно повзрослел, а потому держать его в манеже становится сложно. Он способен хватать предметы, которыми может нанести вред и себе, и окружению. При нормальном развитии эта деструктивная активность шести-восьмимесячного ребенка постепенно трансформируется в наполнение предметов, в манипулирование, в конструирование, в ролевую игру трех-четырехлетнего ребенка.

149

Но если зго развитие задержано на более раннем уровне, а деструктивная деятельность, нормальная для этого уровня, у ребенка трех-четырех лет сохраняется, то тогда мы получаем картину бессмысленно деструктивного ребенка, который разбивает все, что попадается ему на глаза, кусает каждого на своем пути и заканчивает тем. что выливает на себя чайник с кипящей водой. Эта картина знакома всем, кто имел дело с нарушениями у ребенка возбудимого типа.

Это, разумеется, лишь грубо составленная иллюстрация. Ее необходимо дополнить, с одной стороны, продолжающимся процессом созревания, который предоставляет такому ребенку средства, которыми не обладал шести-восьмимесячный младенец, как-то: локомоция. мышечная сила и координация, сенсорное различение и т.д. С другой стороны, даже если объектные отношения этих детей являются несоответствующими и неадекватными, отсутствуют в одних секторах и гипертрофированны в других, это все равно некие объектные отношения. Они предоставляют ребенку возможность развивать паттерн реакций или отсутствие реакций, способ справляться со своими влечениями посредством защит, которые, будучи полностью девиантны-м и, те м н е менее на р о л н е н ы с м ы ел о м,

Из только что сказанного мной становится ясно, что паттерн, развиваемый такими детьми, столь же многообразен, сколь многообразны условия, в которых он возникает, и сколь многообразна индивидуальная история индивидуального ребенка. Единственное, что монотонно повторяется, - это картина бессмысленной агрессии и де-структивности, отсутствие контакта. Если устанавливаются какие-либо интерперсональные отношения, они нестабильны и ненадежны. Бросается в глаза неспособность откладывать удовлетворение, толерантность к фрустрации минимальна или не существует. Ребенок не терпит отсрочки и отвечает на нее взрывами ярости, которые могут чередоваться с паникой.

Но это лишь один из возможных путей развития. Мы в равной мере знакомы с ребенком, который ретируется, у которого проявление агрессии, похоже, стало настолько же парализованным, как и проявление ли-бидинозных влечений. Его положение выглядит еще ХУДШИМ, чем положение деструктивного ребенка, поскольку кажется, что он отказался от всех контактов с внешним миром. Пока мы еще не знаем, почему в одних случаях развитие идет в этом направлении, а в других - в направлении деструкции. Две эти категории четко очерчены, и их можно обнаружить рядом друг с другом в одном и том же детском учреждении. Будущим исследователям останется выяснить, где проходит линия водораздела.

Можно, конечно, постулировать, что эта линия водораздела уже сформирована при рождении и представляет собой врожденное свойство индивида. Некоторые данные, полученные Эскалоной, Катериной Вульф и йельской группой (Центр исследования ребенка), указывают на такую возможность. Однако в равной мере возможно, что в некото-

150

рых из этих случаев дивергентный путь к установлению первого организатора психики был навязан постнатальной средой. В этом случае у нас был бы здесь пример ответвления психологического развития, на который мы ссылались на 53-й странице и который был проиллюстрирован там диаграммой Уоддингтона зависимых конусов (рис. I). Чтобы ответить на этот вопрос, понадобится гораздо более интенсивное исследование; важность такого ответа как для терапии, так и для профилактики очевидна.

В наших нынешних целях, однако, эти крайние случаи служат лишь иллюстрациями. Рассматривая теорию комплементарных рядов и фиксации, мы имеем дело с гораздо более тонкими феноменами, нежели массивная задержка развития: последняя практически останавливает все развитие ребенка и приводит в действие адаптивный процесс на совершенно ином уровне, который настолько девиантен, что не имеет никаких шансов объединиться с нормальным потоком человеческой адаптации. Нас больше интересуют отдельные явления дисбаланса, которые можно наблюдать на первом году жизни. Всю основную информацию мы получали до сих пор из случаев, подобных случаю Моники, ребенка сатрезией пищевода, наблюдавшегося Энджелом и Райхсманном (1956), который я обсуждал в другом месте (1957). Из случаев подобного рода становится ясно, что когда по той или иной причине, будь то влияние внешней среды или наследственность, возникает дефект в каком-либо секторе личности, то, чтобы его компенсировать, будут объединяться и - во многих случаях - быстро развиваться другие секторы. Это и есть то, что я назвал дисбалансом развития.

Когда дисбаланс развития прочно закрепился на одном уровне, то в соответствии с законом зависимого развития он изменит паттерн следующего старшего организатора. Структуры, которые должны теперь возникнуть, могут так и остаться отсутствующими либо появиться в искаженной форме. В любом случае внутрисистемные и межсистемные отношения будут серьезно нарушены или, по крайней мере, изменены. Аппараты Эго, функции Эго, системы Эго будут разбалан-сированы, некоторые подавлены, некоторые акцентуированы. Наглядный пример такого селективного подавления функций Эго представлен в эксперименте Александра Вульфа (1943) с крысами, который мы подробно обсуждали в разделе о критических периодах.

Но на этом процесс не заканчивается. Если каждый последующий организатор зависит от установления структур, интегрированных в обычных условиях предшествующим организатором, то тогда искажение структурного паттерна предшествующего организатора должно вести к искажению последующего организующего процесса, будет ли это искажение заключаться во временной задержке или в компенсаторной перегруппировке самих структур.

В благоприятных случаях эти искажения могут вести к относительной компенсации. Крысы, подвергшиеся зрительной депривации в период вскармливания, могли адаптироваться с помощью тактильного и

151

слухового восприятия, которое способствовало их выживанию. И только в условиях психологического стресса, конкуренции стимулов, у них произошла дезинтеграция паттерна зрительной адаптации. После этого у них наступил регресс к более ранним слуховым и тактильным способам адаптации, то есть к менее адекватному, менее эффективному, более примитивному способу адаптации, который, однако, прежде служил им на более ранней стадии. С точки зрения экономики влечений мы можем сказать, что они регрессировали к точке фиксации. Компенсаторная функция потерпела неудачу. Они регрессировали к точке, на которой влечение находило свое наиболее адекватное удовлетворение, и к функции, которая в этой точке была эффективной. .

Ребенок с асимметричным развитием Эго, который на трехлетнем уровне сталкивается с фрустрацией при достижении цели, откажется от вторичных адаптивных методов, устанавливаемых сравнительно на поверхности. Он регрессирует к уровню, когда он достигал наивысшей степени удовлетворения влечения через нанесение ударов, через жевание, через кусание, через деструкцию.

Этими утверждениями я не могу и не стремлюсь предложить исчерпывающую теорию возможного происхождения каждой фиксации. Я не упускаю из виду очевидного, а именно того, что фиксация может происходить по разным причинам. Фенихель (1945), например, перечислил пять из них. Психиатрические нарушения могут возникать вследствие депривации определенных секторов объектных отношений, но также вследствие чрезмерного удовлетворения этих же или других секторов. Тщательные исследования, такие, как «Джонни и Джимми» Мак-гроу (1935), дальнейшее прослеживание за судьбой пациентов, а также повторение таких экспериментов с критериями наблюдения, к которым мы пришли, со временем должны внести необходимую ясность.

В концепции дисбаланса развития, как объяснительном принципе одной из первопричин фиксации, акцент в той же мере делается на психологическом развитии, что и на отсутствии равновесия. Это отмечалось мной при обсуждении понятия организаторов психики. Я подчеркивал роль временной асинхронности между процессами созревания и развития в возникновении нарушений при установлении организаторов. Аналогичную роль играет дисбаланс между различными секторами развития. Что бы из них ни являлось причиной возникновения точки фиксации, процесс зависимого развития обеспечит последующее - и, вероятно, еще большее - влияние на это расстройство.

Возвращаясь к нашим замечаниям относительно организаторов психики, мы можем добавить, что в первые восемнадцать месяцев жизни они расположены друг от друга ближе, чем в любой другой более поздний период жизни. Последовательная зависимость в это время также является большей. С другой стороны, вследствие беспомощности человека в период младенчества эти первые организаторы являются также более зависимыми и более уязвимыми к воздействиям внешней среды.

152

Первый из организаторов психики структурирует восприятие и приводит к установлению зачатков Эго. Второй интегрирует объектные отношения с влечениями и приводит к установлению Эго как организованной психической структуры, обладающей различными системами, аппаратами и функциями. Наконец, третий организатор открывает дорогу развитию объектных отношений в соответствии с человеческим паттерном, то есть паттерном семантической коммуникации. Это обеспечивает возможность как возникновения самости, так и установления социальных отношений на человеческом уровне.

Эти три самые ранние стадии имеют чрезвычайное значение для последующего психологического развития. Они являются предчелове-ческими ступенями на пути к очеловечению. Созреванию, врожденному и филогенетически обусловленному, принадлежит в них огромная доля, хотя эта доля постепенно уменьшается. Однако дисбаланс развития на любой из этих стадий выражается в возникновении необычайных по своему значению точек фиксации. Ибо регрессия к такой точке фиксации неизбежно будет подрывать последующее и более уязвимое развитие человеческих паттернов, адаптации, умений, защит.

Комплементарное влияние наследственных факторов и факторов внешней среды, то есть комплементарные ряды, по Фрейду, более четко можно выявить в раннем развитии. Наиболее наглядно это, пожалуй, можно продемонстрировать на примерах дисбаланса развития, возникающего в критические периоды на первом и втором годах жизни. Чтобы выяснить роли того, что передается по наследству, и того, что определяется внешней средой, необходимы дальнейшие исследования. Это относится как к формированию личности, так и к этиологии психиатрического расстройства. Покойный Эрнст Крис организовал и вдохновил йельские исследования младенческого возраста именно с этой целью.

Выводы для терапии и профилактики

Для ранней диагностики того, что йельская группа называет «специфическими факторами оснащения», особенно если они могут оказывать неблагоприятное влияние на последующее развитие, как, например, врожденные дефекты, должны быть разработаны более тонкие критерии, чем те, которыми мы располагаем сегодня. Необходимо найти методы компенсации таких врожденных дефектов, воздействующие через окружающую среду. Предложения в этом направлении содержатся в исследовании Ритво и Солнита (1958).

Однако эти по сути профилактические соображения направлены на предотвращение. Я часто говорил о необходимости изменения социальных институтов, возникших в нашей культуре, если мы не хотим нанести большого вреда в младенческом возрасте, и я не хочу повторяться. Поэтому я возвращаюсь к проблемам терапии в случае уже возникшей патологии.

153

Наша терапевтическая работа успешно продвигалась благодаря фрейдовским теориям комплементарных рядов и фиксации. Возможно, мои предположения, касающиеся функции организаторов психики, критических периодов и дисбаланса развития, смогут пролить некоторый свет на моменты, которые Фрейд эксплицитно не расшифровывал в своих выводах. Если это так, то мы должны прийти к некоторому новому пониманию нозогенеза и терапии.

Дефекты в адаптации создают компенсаторные защитные процессы, привязанные к определенным точкам фиксации. Они играют главную роль в этиологии психиатрического заболевания. Эти точки фиксации являются, так сказать, осевыми пунктами патологической регрессии. В таком случае наша терапевтическая цель должна быть двоякой: 1) обнаружить в индивидуальном случае местоположение точки фиксации; 2) предоставить психиатрическому больному возможность проследить свои шаги. Это предполагает две разные процедуры. Я только упомяну их, чтобы читатель мог осознать, в какой мере эти две процедуры составляют неотъемлемую часть психоаналитической терапии.

Одной из них является редукция компенсаторного чрезмерного усиления адаптивных процессов к уровню, на котором они более не посягают на другие жизненные функции и перестают сами себя увековечивать. Нетрудно догадаться, что мы говорим об анализе защит.

Другая процедура заключается в том, чтобы предоставить пациенту возможность восстановить часть развития, которая отсутствовала вследствие дефекта, вследствие дисбаланса. Об этом терапевтическом приеме мы говорили в основном отрицательно. Сущность психоаналитического лечения состоит в том, что оно не направляет, не советует, не воспитывает. Оно освобождает личность и позволяет ей делать собственные корректировки.

Это фактически я и имею в виду, когда говорю о необходимости создать условия для развития в секторах, в которых существовал дефект. В каких-либо директивных или воспитательных мерах в общепринятом значении этих терминов нет надобности. Более того, они могут только нарушить естественный процесс, который настолько индивидуален, что не позволяет конкретному терапевту руководить им в его мелких деталях. Любое нужное направление фактически задается ситуацией переноса. Она обеспечивает процесс генетического развертывания, свободный от тревог, опасностей и угроз первоначальной ситуации.

То, что я здесь описываю, нельзя путать с аналитической терапией, которую ввел Марголин (1954) для лечения тяжелых психотических больных и психосоматических пациентов. Целью анаклити-ческой терапии является регрессия пациента к самым ранним стадиям объектных отношений, к анаклитической связи. В высказанных мной предложениях анаклитические факторы, действующие в рамках отношений переноса, являются пригодными для того, чтобы пациент

154

также мог восстановить объектные отношения на уровне, на котором его развитие было неполным.

Я не предлагаю каких-либо терапевтических инноваций, хотя считаю, что мы можем расширить некоторые предложения, касающиеся терапии, сделанные Фрейдом. Тщательное исследование развития младенца на первом и втором году жизни в терминах модели организаторов, критических периодов и дисбаланса развития должно обеспечить нас ценными указаниями в отношении терапевтической процедуры. Оно не позволит нам извлечь из пациента воспоминания, связанные с довербальным периодом. Но оно позволит нам разработать более точные реконструкции прошлого пациента и сделать эти реконструкции осмысленными с точки зрения специфической стадии развития, к которой они относятся. Они могут сделать более простым для понимания определенное поведение пациента, связанное с переносом, и позволить нам предложить более эффективные интерпретации. Пример такой процедуры можно найти в работе Джоан Флеминг и ее сотрудников (1958).

Резюме

Я попытался провести некоторые параллели между эмбриологической и психологической концепциями формирования с акцентом на самых ранних стадиях аффективного развития. Я выдвинул гипотезу, что эти стадии представляют собой то, что было названо мной последовательными организаторами психики, и что их возникновение характеризуется зависимой дифференциацией. На мой взгляд, эти предположения следуют из концепции Фрейда о роли комплементарных рядов в этиологии невроза. Я полагаю, что они способствуют лучшему пониманию формирования ранних точек фиксации. Я соотнес эти ранние точки фиксации с дисбалансом развития, который ведет к прогрессирующей деформации организаторов психики. Наконец, я попытался соотнести этот подход с нашей концепцией нозогенеза и на этой основе внести некоторые предложения, касающиеся наших терапевтических методов.

Я понимаю, что многое из того, что я сказал, является рассуждениями, основанными на аналогиях. Поскольку это мое выступление приурочено к годовщине со дня рождения Фрейда, я не могу лучше обосновать эти рассуждения, чем цитатой из Фрейда, который завершил свою книгу «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) следующими словами:

«Надо быть терпеливым и ждать дальнейших средств и поводов к исследованию. Надо быть также готовым оставить путь, по которому мы какое-то время шли, если окажется, что ни к чему хорошему он не приводит. Только верующие, которые требуют от науки замены отвергнутого катехизиса, поставят в упрек исследователю дальнейшее развитие или даже изменение его взглядов».

155

Библиография

BAERENDS, G. P. (1950), Specializations in Organs and Movements with a Releasing Function.

Symposium of Society for Experimental Biology, 4.

BALINT, M. (1958), The Three Areas of the Mind. Int. J. Psa., 59:328-340. BENJAMIN, J. ( 1958), Some Developmental Observations Relating to the Theory of Anxiety.

Read at the Midwinter Meeting of the American Psychoanalytic Association, New York.

Abstracted in: Scientific Proceedings, Panel Report: Some Theoretical Aspects of Early

Psychic Functioning, reported by D. L. Rubinfme, }.Am. Psa. Assn., 7:561-576, 1959. BERGMAN, P. & ESCALONA, S. K. (1949), Unusual Sensitivities in Very Young Children. The

Psychoanalytic Study of the Child, 3/4:333-352. New York: Int. Univ. Press. BERNSTEIN, L. (1957), The Effects of Variations in Handling upon Learning and Retention.

J. Compar. & Physiol. Psychol., 50:162-167.

BUEHLER, C. & HETZER, H. (1932), Kleinkinder Tests. Leipzig: Joseph Ambrosius Barth. CANNON, W B. (1929), Organization for Physiological Homeostasis. Physiol. Rev., 9:399-431. CHARLES, M. S. (1954), A Developmental Study of the EEC of the Puppy. Unpublished M.

A. thesis, University of Maine.

DRiesch, H. (1908), The Science and Philosophy of the Organism. New York: Macmillan. ENGEL, G. L. & REICHSMANN, F. (1956), Spontaneous and Experimentally Induced Depression

in an infant with Gastric Fistula: A Contribution to the Problem of Depression. J. Am.

Psa. Assn., 4:428-452. ERIKSON, E. H. (1940), Problems of Infancy and Early Childhood. Cyclopedia of Medicine.

Philadelphia: Davis, pp. 714-730.

(1950), Childhood and Society. New York: Norton.

(1953), Growth and Crisis of the «Healthy Personality.» In: Identity and the Life Cycle.

Selected Papers. Psychological Issues, 7:50-100. New York: Int. Univ. Press, 1959.

(1956), The Problem of Ego Identity. J. Am. Psa. Assn., 4:56-121. ESCALONA, S. K. (1953), Emotional Development in the First Year of Life. Problems of

Infancy and Childhood, ed. M. J. E. Senn. New York: Josiah Macy Jr. Foundation. FECHNER, G. T. (1873), Einige Ideen zur Schцpfung und Entwicklungsgeschichte der

Organismen. Leipzig.

FENICHEL, O. (1945), The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: Norton. FLEMING, J. & ALTSCHUL. S. ( 1958), Activation of Mourning and Growth by Psychoanalysis.

He опубликовано, et al. (1958), The Influence of Parent Loss in Childhood on Personality Development and

Ego Structure. He опубликовано. FRANKL, L. & RUBINOW, O. (1934), Die erste Dingauffassung beim Sдugling. Z. Psychol.,

133-Л - Н.

FREUD, A. (1936), The Ego and (he Mechanisms of Defense. New York: Int. Univ. Press. 1946. FREUD, S. (1916-17). A General Introduction to Psycho-analysis. New York: Boni &

Liveright, 1935.

(1920), Beyond the Pleasure Principle. London: Hogarth Press, 1948.

(1923), The Ego and the Id. London: Hogarth Press, 1927.

(1925), Negation. Collected Papers, 5:181 - 185. London: Hogarth Press, 1950. GIFFORD, S. (1959), Sleep, Time, and the Early Ego. J. Am. Psa. Assn. (а пв^афи). GOLDSCHMIDT, R. (1938). Physiological Genetics. New York.

GREENACRE, P. (1941), The Predisposition to Anxiety. Psa. Q., /0:66-95, 610-638. HARTMANN, H.. KRIS, E., & LOEWENSTEIN, R. M. (1946), Comments on the Formation of Psychic

Structure. The Psychoanalytic Study of the Child, 2:11-38. New York: Int. Univ. Press. HARVEY, W. (1651), Exercitationes de generaоione animaliiim. London. HEBB, D. O. (1955), The Mammal and His Environment. Am. J. Psychiat., J:S26. JENSEN, K. (1932), Differential Reactions to Taste and Temperature Stimuli in Newborn

Infants. Genet. Psvchol. Mon.. 22:361-479. KELLOGG, W. N. & KELLOGG, L. A. (1933), The Ape and the Child. New York: McGraw-Hill.

156

KURIE, L. S. (1948), Instincts and Homeostasis. Psychosom. Med, 20:15-30.

LORENZ, K. (1950), The Comparative Method in Studying Innate Behavior Patterns. Symposia

Soc. Exper. Biol, 4. Cambridge: Univ. Press. MARGOLIN S G (1954) Psychothйrapeute Principles m Psychosomatic Practice. Recent

Developments in Psychosomatic Medicine, ed. E. D. Wittkower & R. A. Cleghorn.

Philadelphia: Lippincott.

McGRAW M В (1935), Growth: A Study of Johnny and Jimmy. New York: Appleton Century. MENNINGER, K. A. (1954), Psychological Aspects of the Organism under Stress; Part I: The

Homeostatic Regulatory Function of the Ego. J. Am. Psa. Assn., 2:67-106. NEEDHAM, J. (1931), Chemical Embryology. London: Macmillan. (1936), Order and Life. New Haven: Yale Univ. Press. OPPENHEIMER, R. (1956), Analogy in Science. Address at the Meeting of the American

Psychological Association. Am. Psychologist, 11.

PIAGET, J. (1936), The Origins of Intelligence m Children. New York: Int. Univ. Press, 1952. RANK, B. (1949), Adaptation of the Psychoanalytic Technique for the Treatment of Young

Children with Atypical Development. Am. J. Orthopsychiat., 29:130-139. RAPAPORT, D. (1957), Psychoanalysis and Developmental Psychology. Address Delivered

at Clark University, Worcester, Mass. RIPPIN, R. & HETZER, H. (1930), Frьhestes Lernen des Sдuglings m der Ernahrungssituation.

Z. PsychoL, 22: ^2-127. RITVO S & SOLNIT, A. J. (1958), Influences of Early Mother-Child Interaction on

Identification Processes. The Psychoanalytic Study of the Child, 23:64-85. New York:

Int. Univ. Press. л _ , TT ... . ,

RUEGAMER, W. R., BERNSTEIN, L., & BENJAMIN, J. D. (1954), Growth, Food Utilization, and

Thyroid Activity in the Albino Rat as a Function of Extra Handling. Science,

720(3109):180-185. . .

SCOTT, J. P. (1958), Critical Periods in the Development of Social Behavior in Puppies.

Psychosom. Med., 20:42-54. & MARSTON, M. V. (1950), Critical Periods Affecting the Development of Normal and Mal-

adjustive Social Behavior of Puppies. J. Genet. PsychoL, 77:25-59. SPEMANN H (1938) Embryonic Development and Induction. New Haven: Yale Univ. Press. SPITZ, R.'A. (1936), The Differentiation and Integration of Psychic Processes. Lecture at

the Vienna Psychoanalytic Society.

(1951), Purposive Grasping. 7. Personal, 2:141 -148.

(1953) Aggression: Its Role in the Establishment of Object Relations. Drives, Affects,

Behavior, ed. R. M. Loewenstem. New York: Int. Univ. Press, pp. 126-138 (1955) A Note on the Extrapolation of Ethological Findings. Int. J. Psa., 36:162-165. (1957) No and Yes. On the Genesis of Human Communication. New York: Int. Univ. Press. (1958), La premiиre annйe de la vie de l'enfant. Paris: Presses Universitaires de France. & WOLF, K. M. ( 1946), The Smiling Response: A Contribution to the Ontogenesis of Social

Relations. Genet. PsychoL Mon., 34:51-125.

TINBERGEN, N. ( 1951 ). The Studv of Instincts. London: Oxford Umv. Press. VOLKELT H ( 1929), Neue Untersuchungen ьber die kindliche Auffassung und Wiedergabe

von Formen. Bericht ьber den 4. Kongress fьr Heilpдdagogik. Berlin: Springer. VON BERTALANFFY, L. ( 1928), Kritische Theorie der Formbildung. Berlin VON SENDEN, M. (1932), Raum und Gestaltauffassung bei operierten Blindgeborenen vor

und nach der Operation. Leipzig: Barth.

WADDINGTON, C. H. (1940), Organizers and Genes. Cambridge Univ. Press. WEISS P (1939) Principles of Development. New York: Holt. _

Wo,'.ў.' ( 1943),The Dynamics of the Selective Inhibition of Spec.fоc Funct.ons m Neuros.s.

Psychosom. Med., 5:27-38. -771 m йАд

WOLF, P. (1958), Observations on Newborn Infants. Psychosom. Med., 27:110-118.

157

Содержание

«Нет» и »да». О развитии человеческой коммуникации.......................5

Предисловие.......................................................................................... 7

1. Введение............................................................................................. 9

2. Паттерн поведения у детей, подвергшихся депривации.............. 13

3. Негативные цефалогирические движения.................................... 14

4. Онтогенез цефалогирического поведения.................................... 16

Избегание.............................................................,......................... 17

Укореняющее поведение .............................................................. 19

5. Отступление в филогенез ......................,.....................'................... 21

6. Изменение функции .....................,................................................. 28

7. Идентификация и семантическое значение................................. 31

Идентификация и имитация........................................................ 32

Запреты и приказания................................................................... 34

Тезис гештальтпсихологии........................................................... 35

Психоаналитическая гипотеза ...................,................................. 35

Условия, определяющие селективность идентификации......... 38

Процессы мышления и структура психики................................. 40

Переход от пассивности к активности ........................................ 41

Абстракция.............................................,....................................... 44

8. Объектные отношения и коммуникация...................................... 45

Коммуникация и объектные отношения .................................... 46

9. Обходный катексис оральной зоны............................................... 51

История болезни............................................................................ 52

Психоаналитические соображения,

навеянные материалом данного случая....................................... 54

Приложение постулатов Левина к случаю Моники................... 55

Переживание удовлетворения и регрессия................................. 58

Этологическое значение случая Моники.................................... 59

Резюме ........,................................................................................... 60

10. Теоретические соображения........................................................ 62

Укоренение - предстадия коммуникации ................................. 64

Избегание - промежуточная стадия ........................................... 67

Первичные слова........................................................................... 69

Смысл укоренения для матери..................................................... 69

Размышления о предыстории....................................................... 70

Реципрокная идентификация ...................................................... 71

«Нет» как абстракция .................................................................... 71

1 1. Подтверждение и его моторный прототип ................................. 73

12. Самость и Эго......*.......................................................................... 82

Самость и ее происхождение........................................................ 85

Центробежные и центростремительные тенденции .................. 86

Собственно объектные отношения.............................................. 88

Резюме............................................................................................ 91

Ступени в объектных отношениях............................................... 92

Огра н и ч е н ие вол и.......................................................................... 96

Проверка реальности и формирование самости ......................... 97

Ограничение воли и анальная фаза ............................................. 97

158

Организаторы психического развития ........................................ 99

Коммуникация как организатор .................................................101

Библиография...............................................................................105

Теория генетического поля формирования Эго.

Ее значение для патологии......................................................... 111

Созревание и развитие.................................................................114

Самый ранний уровень психологического развития................115

Появление предшественника либидинозного объекта

и его значение ...............................................................................117

Экскурс в эмбриологию............................................................... 122

Первый организатор психики .....................................................125

Второй организатор психики ......................................................126

Зависимое развитие......................................................................128

Третий организатор психики.......................................................130

Второй экскурс в эмбриологию...................................................132

Дифференциация, интеграция и кумуляция .............................138

Дисбаланс развития......................................................................141

Критические периоды..................................................................142

Синхронность и интеграция........................................................147

Точки фиксации ...........................................................................148

Выводы для терапии и профилактики........................................153

Резюме.........................................................-.................................155

Библиография...............................................................................156

159

Научное издание Рене А. Шпиц

Психоанализ раннего детского возраста

Художник П.П. Ефремов

Компьютерная верстка Ю.В. Балабанов

Корректор Л.Н. Гагулина

Лицензия ИД №01018 от 21 февраля 2000 г.

Издательство «ПЕР СЭ»

129366, Москва, ул.Ярославская, 13, к. 120

тел/факс: (095) 282-74-03

e-mail: perse@psychol.ras.ru

Лицензия ЛР№ 071351 от 23.10.96 Издательство Фонда поддержки науки и образования

«Университетская книга» Санкт-Петербург, ул. Моисеенко, д. 10

Налоговая льгота - общероссийский классификатор продукции OK-OЦ5-093, том 2; 953000 - книги, брошюры

Подписано в печать 15.01.2001 Формат 60x90/16 Печать офсетная. Гарнитура Тайме. Бумага офсетная.

Усл.печ.л. 10 Тираж 3000 экз. Заказ № 28т. Типография ФГУП «Полиграфические ресурсы»

Москва, 1-я Миусская д.22/24 с. 1

+7 (495) 987-44-50

+7 (495) 212-18-90

psyinst@psyinst.moscow

Ежедневно с 09:30 до 21:00

Институт в социальных сетях:

Автор книги: Шпиц

Книга: Шпиц Психоанализ раннего детского возраста

Шпиц - Шпиц Психоанализ раннего детского возраста читать книгу онлайн