Автор книги: Сосланд

Книга: Сосланд Харизматическая личность в психотерапии

Сосланд - Сосланд Харизматическая личность в психотерапии читать книгу онлайн

А.Сосланд.

ХАРИЗМАТИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ В ПСИХОТЕРАПИИ

Несомненно, каждый, кто ориентируется в литературе, посвященной общим вопросам психотерапии, сталкивался с текстами, в которых перечисляются и обосновываются профессиональные требования, предъявляемые психотерапевту. Соблюдение требований нормативного порядка в психотерапии имеет особый смысл. Ведь речь идет, в частности, о том, чтобы хоть как-то обуздать интенсивность желания психотерапевтов реализовывать свою власть над клиентом, легитимированную рамками терапевтической необходимости. 

С одной стороны, речь идет о том, что составляет компетентность терапевта, то есть о вполне естественных требованиях к надежности владения психотерапевтическим инструментарием - техниками, приемами, теорией. Бюрократически эта компетентность удостоверяется соответствующими сертификатами, дипломами и свидетельствами. 

Во многих случаях набор образовательных требований этим не ограничивается. Порой к спектру терапевтической компетентности присовокупляется целый ряд гуманитарных знаний. Так, психоаналитическое образование, как известно, по замыслу Фрейда, должно было включать в себя, помимо психиатрии и психологии, такие дисциплины, как история цивилизации, мифология, психология религий, история и литературная критика. Наличие такого рода образовательных требований, на наш взгляд, как ничто другое, обнаруживает известную тенденцию в развитии психотерапии, а именно - стремление являть собой феномен культуры, не в меньшей степени, чем терапевтическую практику. Кто бы что ни говорил, намного легче обнаружить в психотерапевтическом сообществе именно такую интенцию, нежели стремление быть только действенной терапевтической практикой. Понятно, что никакими мыслимыми средствами нельзя обосновать то, что обучение психологии религий или истории цивилизации способно оказать влияние на результативность терапевтических усилий. Это ясно тем более, что есть методы, которые обходятся без всего этого. 

Другой блок требований охватывает морально-этическую сферу. Это касается в основном правил, трактующих особенности взаимоотношений терапевта и клиента в вопросах уплаты гонорара, сохранения врачебной тайны и недопустимости нетерапевтических отношении, в первую очередь сексуальных. Это само по себе примечательное обстоятельство опять-таки подчеркивает особое положение урода-психотерапии в достойной семье терапевтических практик. Ни в какой хирургии или гематологии опасность возникновения нетерапевтических взаимоотношений не связана с коренной сущностью процедуры. Опыт, однако, показывает, что именно здесь запреты оказываются наименее действенными. Совершенно ясно, что слишком велико искушение терапевта закрепить свою иллюзию влияния на клиента такими зримыми доказательствами, как сексуальное доминирование. 

Нетрудно заметить, что в текстах, затрагивающих так или иначе этическую проблематику в психотерапии, нам до сих пор не приходилось встречать вполне естественного, почти само собой разумеющегося требования, а именно - не сочинять нового метода без серьезной проверки на эффективность и, соответственно, не пытаться создать вокруг него новую школу. Разумеется, речь здесь может идти только о сравнении с эффективностью других методов, а не о простой результативности ("лучше, чем ничто"). Отсутствие такого рода требований может объясняться, безусловно, крайней степенью их неприемлемости для психотерапевтов. Лишать их возможности формировать пространство, в котором осуществлялись бы их нарцистические желания, - это значило бы поставить под вопрос существование психотерапии как специфической практики. 

Большинство современных авторов считает, и не без оснований, надо сказать, что оптимальная терапевтическая подготовка предполагает наличие у терапевта собственного пациентского опыта, естественного, так сказать (это если повезет и до того, как стать терапевтом, удастся побыть "настоящим" пациентом), или же искусственного, то есть полученного в результате учебного анализа или тренинга. Предполагается, что такого рода опыт помогает основательно понять суть страданий и правильно отнестись к переживаниям пациента, ну и основательно приобщиться к тайнам использования метода. Это, конечно, тоже имеет явное отношение к тому, чтобы как-то окоротить уже неоднократно обсуждавшиеся желания терапевта. 

Все, кто внимательно следит за психотерапевтической жизнью. обращали внимание на одно, всем известное, обстоятельство, а именно что сплошь и рядом серьезный успех имеют терапевты. которые так или иначе не вписываются в общепринятые представления о профессиональной компетентности. В других случаях мы наблюдаем за деятельностью вполне, казалось бы, профессионально адекватной, но понимаем, что эта адекватность не имеет никакого отношения к исключительному терапевтическому успеху и дело здесь в чем-то другом. 

Чаще всего в таких случаях заводится туманная речь о так называемом "воздействии личности" психотерапевта. Когда же мы ставим перед собой вопрос о специфике этого воздействия, его параметрах, то получается, что вразумительный ответ получить здесь довольно сложно. Мы, однако, попытаемся приблизиться к пониманию этой проблемы, и очень важно здесь вспомнить обучении Макса Вебера о харизматическом типе господства в обществе. 

М.Вебер, как известно, выделял три типа общественного господства: 

1.        Легитимный тип, присущий европейским буржуазным демократиям. В его основе лежит подчинение не определенной личности, но законам, обеспечивающим поддержание порядка и преемственность власти. 

2.        Традиционный тип господства, присущий, например, феодальным средневековым государствам и основанный на вере не столько в силу закона, сколько в священность существующих с давних пор традиций власти и управления. 

3.        Харизматический тип, основанный на слепой вере в экстраординарные способности лидера сообщества, на безусловной преданности его воле. Этот тип присущ чаще всего тоталитарным государствам. (М. Weber, 1966, см. также: П.П. Гайденко, Ю.Н. Давыдов, 1991).

Сам термин "харизма" заимствован социологами из религиозного обихода. Изначально так назывались дары Святого Духа. излитые им на апостолов. В более широком смысле харизма - это благодать, божественная сила, ниспосланная человеку для преодоления греховности и достижения спасения. Однако М. Вебер, исследуя феномен харизмы в контексте общественной жизни, придал ему несколько другое значение. 

Харизматический лидер обладает, по М. Веберу, особыми дарованиями, пророческими, в частности, способностями, исключительными волевыми качествами. Среди известных истории харизматических персонажей есть основатели мировых религий - Будда, Моисей и Христос. К ним относятся создатели направлений внутри мировых религий - Лютер и Кальвин, например. С другой стороны, это великие государственные и военные деятели, такие, как Чингисхан или Наполеон. В XX веке среди крупных харизматических персонажей - Гитлер и Муссолини, Ленин и Троцкий, однако также Ганди и Мартин Лютер Кинг. Дело обстоит таким образом, что свойство харизмы относительно безразлично к роду деятельности и морально-этическому содержанию этой деятельности: это с равным успехом может быть и признаваемый святым пророк, и человек, ответственный за массовые военные преступления. 

По Beбepу, "харизмой следует называть качество личности, признаваемое необычайным, благодаря которому она оценивается как одаренная сверхъестественными, сверхчеловеческими или, по меньшей мере, специфически особыми силами и свойствами, недоступными другим людям" (М. Weber, 1988, с. 139). 

Здесь следует обратить внимание на процитированное определение. Получается, что харизма - качество, благодаря которому человек, ею обладающий, оценивается как одаренный вышеперечисленными свойствами. Однако оценка эта производится только на основании внешних впечатлений, ибо совершенно ясно, что надежная проверка наличия "сверхъестественных, сверхчеловеческих" или даже "специфически особых" свойств по меньшей мере крайне затруднительна. Естественно предположить, что в основе харизмы лежит всего лишь умение производить впечатление обладания такого рода свойствами. Таким образом, харизматический - это тот, кто может убедить других в том, что он таковым является. 

Следует сделать важную оговорку. Любой дискурс, посвященный харизматической проблематике, непременно связан со ссылками на заметных персонажей из истории общества, религии. Как бы само собой предполагается, что харизматическое неизбежно стремится к иерархическому пику. Таким, казалось бы, само собой разумеющимся повествовательным ходом определяется исключительная привлекательность текстов, ориентирующихся на эту тему. Получается так, что харизма есть средство продвижения вверх по любой иерархической лестнице. Однако в самом определении нет никаких указаний на то, что харизматический - непременно герой учебника истории. Как уже сказано, речь здесь идет только о некоем умении производить определенное впечатление. Непременное соотнесение харизматической проблематики с так называемым "культом великих людей" - это не более чем дань интеллектуальной моде прошлого века и рубежа XIX - XX веков. Получившие тогда широкое хождение дискурсы о взаимоотношениях "героя" и "толпы" (М. Штирнер, Т. Карлейль, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский и др.) на самом деле связаны с дискурсами о харизме только исторически, Одна из наших важных задач - это демистификация концепции харизмы, а особенно в том смысле, чтобы освободить ее от совершенно необязательной, хотя и крайне привлекательной гиперболизации размеров влияния харизматической личности. Наша задача заключается в том, чтобы проанализировать несомненное, бросающееся в глаза присутствие харизматических феноменов в самой сердцевине психотерапевтической реальности. 

Выше мы уже приводили известное наблюдение К. Ясперса о том, что психотерапия развивается "сектами, формирующимися вокруг обожествляемого учителя". Нет никаких сомнений в том, что ситуация рождения и формирования школы в значительной степени всегда связана с деятельностью личности, претендующей на харизматическое влияние. Если не принимать во внимание это исключительно важное обстоятельство, то история психотерапии останется непонятой именно в том, что касается ее коренной сущности. Дело обстоит так, что некий учитель провозглашает новые, представляющиеся порой революционными, идеи, вокруг которых формируется группа последователей, противостоящая окружению, не приемлющему эту новизну. 

Нарративы, повествующие о создании психотерапевтических школ, преподносят эти идеи вовсе не как результат сочинительского произвола их автора. Они, конечно же, появляются в результате якобы долгой исследовательской работы, каковая, безусловно, обнаруживает несостоятельность старых подходов и исключительную благотворность новых. Именно гипотетические достоинства этих новых, а также необходимость проводить их в жизнь и защищать от консервативных сторонников устаревших парадигм определяют пафос ситуации, в которой востребован харизматический персонаж. Дело обстоит здесь так, что идеология нового подхода (как в психотерапии, так и в общественной жизни) утверждает себя не столько путем научного обоснования, сколько через пропагандистски-миссионерскую деятельность. 

Харизматическая личность востребована в психотерапевтической практике именно потому, что эмпирическая легитимация обоснованности школьных теорий и эффективности техник является крайне сомнительный делом. Своеобразная маргинальность психотерапии также создает предпосылки для спроса на харизматическое. Нет другой терапевтической практики, подобной психотерапии, где харизма субъекта практики компенсировала бы проблему недостатка легитимности. 

Что касается самой терапевтической ситуации, то здесь, безусловно, существует большой спрос на харизму, хотя и в несколько другом аспекте. Не секрет, что подавляющее большинство пациентов убеждены (или, во всяком случае, ожидают этого), что психотерапевт не просто несет в себе сумму знаний и навыков, каковые позволяют ему рационально понять суть расстройства и технически разумно построить ход терапевтического процесса. Он, терапевт, считают они (безразлично, осознают они это или нет), одарен некими нетривиальными способностями, позволяющими ему с особой силой, не поддающейся рациональному объяснению, влиять на личность и здоровье пациента. "Он обладает гипнозом", - приходится часто слышать от пациентов, оценивающих эффективность того или иного гипнотизера. Подчеркнем - именно "обладает", а не "проводит" или, скажем, "делает" это. Здесь для нас важно отметить то обстоятельство, что пациент изначально настроен на это гипотетическое необычное свойство. Адекватно сформулированная фраза об "обладании гипнозом" звучала бы приблизительно так: "Он обладает достаточно выраженной харизмой, чтобы эффективно оказывать на нас некое особо благотворное, в том числе и гипнотическое, влияние". 

Точно так же нетрудно предположить, что пациент, отправляющийся к психоаналитику, полагает, что тот не просто "проводит анализ", но этим анализом "владеет". Иначе говоря, в представлении пациента аналитик приобщен каким-то образом к некоему особому тайному знанию, способствующему проникновению в скрытые механизмы, управляющие жизнью пациента. Именно это в конце концов окажет решающее воздействие на успешный исход терапии. Понятно, что признанию наличия особых свойств предшествует их вполне понятное ожидание. Готовность их признать естественным образом задана самой ситуацией. В любом случае мы должны постоянно иметь в виду, что существуют два основных вектора харизматического влияния: один вектор направлен на возможных и действительных последователей, другой - на пациента. 

В сущности, самое непосредственно-практическое значение харизмы с точки зрения структуры психотерапевтического действия в том, что ее бытование само по себе связано так или иначе с измененным состоянием сознания. Восприятие харизматического его паствой происходит в контексте особого настроения, выходящего за рамки обыденно-рутинного восприятия действительности. Обладатель сильной харизмы как бы заранее "экономит" на неизбежной в ходе любого терапевтического процесса возне с переводом сознания пациента в "иное" состояние. 

В психотерапевтическом мире происходит неизбежный "отбор" харизматических, и этот отбор осуществляется в первую очередь самими пациентами. Совершенно ясно, что при этом "риск" появления новых школ и теорий в результате этого отбора неизбежно возрастает. "Отобранные" пациентами "эффективные" терапевты, естественно, будут стремиться обосновать свой успех теоретически, строя границы той идеологической сферы, в которой они займут господствующее положение. Рано или поздно у имеющего успех терапевта (очень может быть, что и у неуспешного тоже) возникает потребность закрепить свой терапевтический успех четко сформулированными правилами, оформить их посредством новой терминологии. В свою очередь, терапевтический успех - единственное средство легитимации новой теории. Без достижения достойных результатов в случаях Анны О. или Элизабет фон Р. расширение метапсихологии психоанализа до Я и Оно, тотема и табу, Эроса и Танатоса было бы невозможно. 

В контексте общественной жизни спрос на харизматическую личность всегда или почти всегда сформирован кризисной ситуацией. Если нет кризиса, то, естественно, нет и потребности в лидере, способном в ожесточенной борьбе справляться с трудностями и сплачивать на это дело своих верных. Возвращаясь к психотерапии, мы видим, что потенциальные потребители помощи изначально помещены в кризисную ситуацию. Спрос на терапевтическую харизму сформирован, получается, двояким образом. С одной стороны, пациент настроен на "по меньшей мере специфически особые свойства" терапевта, видя в них залог своего спасения, с другой - сам терапевт озабочен поиском идей и приемов, которые дали бы ему в руки безотказное терапевтическое оружие. 

Распространено мнение, что харизма является неким врожденным свойством, не дифференцированным ни по степени выраженности, ни по качественным особенностям, и что, таким образом, его невозможно ни выработать, ни как бы то ни было на него повлиять в смысле углубления, усиления и т.п. Здесь важно понимать следующее. Проблемы "врожденности" харизмы, ее природы, ее происхождения могут рассматриваться только как псевдопроблемы. Конечно же, нет, да и трудно представить себе такие методы, которые позволили бы нам определить будущего харизматического лидера в той или иной сфере. В отличие, например, от музыкальной одаренности, харизматические способности предсказать или, например, протестировать невозможно. Мы исходим из того, что потенциально харизматическим может считаться любой человек, до тех пор, пока он не докажет обратного. 

Можно, разумеется, предсказать в особо ясных случаях полную неудачу при выборе жизненного стиля, основанного на харизматическом влиянии, введя в связи с этим в обиход, например, такое понятие, как харизматическая дебильность. Детальные исследования в этой области вполне могли бы привести к описанию некоей харизматической шкалы, на одном полюсе которой будет сильно выраженная, всеми признаваемая харизма, в то время как на другом - упомянутая "дебильность". Собственно, движение по этой шкале в сторону первого полюса и составляло бы цель возможной практической работы в этой области. 

Другая, на наш взгляд, псевдопроблема - вопрос об источнике этого свойства. Здесь мы допускаем самый широкий спектр толкований - в зависимости от исходной мировоззренческой позиции. Здесь мы неизбежно столкнемся с мистическими дискурсами. которые строятся на понимании "трансцендентного как имманентного". Харизма предстает здесь как дарованная высшими сущностями способность, недоступная рациональному пониманию, не подлежащая обсуждению с точки зрения возможности ей сопротивляться. Это один из полярных локусов воображаемого спектра понимания этого феномена, Середину этого спектра составляют дискурсы, ставящие харизму в один ряд с такими феноменами, как, скажем, литературная или артистическая одаренность. И, наконец, другой полюс могла бы занять несколько экстремистская точка зрения, согласно которой харизма - это феномен, определяемый набором конкретных параметров, и при этом - приобретаемое посредством тренировки умение, сумма целенаправленно вырабатываемых профессиональных навыков. 

Согласно этому подходу, нет ничего невероятного в идее, скажем, тренинга харизматических навыков. Мы исходим из того, что, как бы кто ни относился к происхождению харизматических свойств, нет и не может быть никаких противопоказаний к работе с ними, даже в том случае, если считать их иррационально-мистическими по своей природе. Правильное отношение к этому феномену никак не исключает возможности работы с ним с целью его углубления или усовершенствования. Однако преимущество представляемой нами точки зрения заключается в том, что вопрос о работе с харизмой рассматривается как приоритетный, сам же феномен очищается от совершенно лишних соображений. Некоторое противоречие, однако, в дискурсах, посвященных такому пониманию харизмы, останется неизбежно. Это противоречие между исключительностью харизмы как "особого", по М.Веберу, свойства и ее востребованностью как части повседневной психотерапевтической реальности. Рационально-технологическая сторона дела должна здесь быть так или иначе примирена с магически-мифологической. 

В текстах, посвященных харизме, мы можем сталкиваться с двумя типами дискурса, а именно - с дискурсом, ограничивающим возможности обретения харизмы и расширяющим их. Расширяют эти возможности соображения вроде тех, что упоминались выше, а именно то, что харизматическое не есть что-то недоступное, что речь идет о свойстве, которое можно сформировать или "разогреть" посредством целенаправленных тренинговых усилий, а также что харизматическое не есть нечто, прочно увязанное с исключительной ролью в истории и т.д. Ограничивающий же дискурс мог бы строиться на соображениях противоположного порядка, которые уже были приведены (врожденное свойство героических персонажей истории). Оба днскурса имеют равное право на существование и могут быть положены в основу полемики на этот счет. В любом случае привлекательность этой темы связана с тем. что харизма так или иначе носит компетиционный характер, то есть является фактором, способствующим успеху в любом идеологическом состязании. 

* * * 

В том, что касается разнообразных аспектов харизматической проблематики, мы будем поначалу опираться на исследование И. Шиффера "Charisma" (I. Schiffer, 1973). Он рассматривает проблему исключительно в контексте общественной жизни, не касаясь, к сожалению, вполне уместных, на наш взгляд, вопросов роли харизматической личности в психотерапии. 

Оговоримся заранее, что ни один из перечисляемых аспектов не имеет строго обязательного характера. Все из того, что будет здесь обсуждаться, в той или иной степени способствует развитию харизмы, но не может считаться безусловно необходимым или вполне достаточным для того, чтобы сделать его обладателя носителем этого свойства. 

Первый обсуждаемый И. Шиффером аспект - харизма человека со стороны (I. Schiffer, 1973, р. 24), charisma of foreigner. Предполагается, что очень трудно осуществлять иррациональное эффективное воздействие на людей, среди которых вырос. Все это намного легче получается у человека, который пришел со стороны к людям, на которых он имеет намерение как-то особым образом повлиять. Биографии (которые неизбежно встраиваются в дискурсы на тему о харизме) могут опираться на примеры корсиканца Наполеона, француза (чужака в Женеве) Кальвина, грузина Сталина. Понятно, что речь в этой связи может идти вовсе необязательно о стороннем происхождении в прямом смысле этого слова, видимо, для формирования харизмы достаточно наличия хотя бы признаков иного происхождения. 

Другой важный аспект - харизма неполноценности, charisma of imperfection (ibid., p. 29), Биографические нарративы здесь немыслимы без описаний телесности. Здесь отмечается то обстоятельство, что харизма нуждается в каком-либо признаке, указывающем на ущербность, болезнь. Очень важно располагать каким-нибудь бросающимся в глаза дефектом, стигмой. Этот признак как бы переводит его обладателя в особое измерение, оказывает неоднозначное влияние на воображение окружающих в смысле уже упоминавшегося изменения состояния сознания. К стигмам можно отнести резко бросающиеся в глаза патологии, скажем, горб, хромоту, заметное родимое пятно. Стигматическими являются также внешне ярко проявляющиеся душевные болезни, причем особое преимущество здесь, понятное дело, e эпилепсии. Тут возможны ссылки на "карлика" Наполеона, одноглазого Моше Даяна, а главным образом на большое количество великих эпилептиков, от основателей мировых религий Магомета, Будды до Петра Великого и того же Наполеона. "Священная болезнь", эпилепсия, особенно наглядно и выпукло демонстрирует глубокую внутреннюю связь патологического и "исключительного". 

Безусловно, к стигмам, к проявлениям "неполноценности" относится и парадоксально-демонстративное поведение, в котором прочитывается указание на "безумие". Склонность совершать поступки, которых от тебя не могут ожидать в конкретном социальном контексте, - это конечно, "королевская дорога" к цели любого претендующего на иррациональное влияние героя, а именно - к измененному состоянию сознания зрителя, созерцающего зрелище харизматического спектакля (здесь можно вспомнить, к примеру, героя "Бесов" Достоевского, Николая Ставрогина, который кусает за ухо человека в общественном месте). Здесь, собственно, важен внешний аспект "безумия", та его часть, которая зримо явлена постороннему взору, а вовсе не реальное душевное расстройство само по себе. Вообще же нет никаких сомнений в том, что в психотерапии многое строится на противопоставлении обыденно-рутинного карнавально-праздничному и на этом же в значительной степени основано харизматическое влияние. 

Первые два аспекта, выделенные И. Шиффером, служат, в сущности, одной и той же цели, а именно - как-то выделить будущего героя из его окружения, пометить его запоминающимся знаком, подчеркнуть его особость, противостоящую повседневно-обыденному. Повторим, что ни один из них не носит обязательного характера, однако совершенно ясно, что оба признака, несомненно, усиливают общее ощущение необыденности и ожидание особых дарований у их обладателя. 

Обсуждающийся далее харизматический элемент - "призвание", calling (ibid., p. 34). Созревший для своей миссии герой получает свыше прямое приглашение к общественно значимой деятельности, или некий знак, недвусмысленно указывающий ему на его особую миссию. Крайне правдоподобно описано это у А.С. Пушкина в "Пророке"; "Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился, / И шестикрылый серафим / На перепутье мне явился; // Перстами легкими как сон / Моих зениц коснулся он: / Отверзлись вещие зеницы" - и т.д. Сакрально-мистическая повествовательная традиция, естественно, предполагает, что призвание осуществляется посланцем высших сущностей или же недвусмысленно толкуемым знамением, от них же исходящим. Конечно же, здесь не составит большого труда привести большое количество соответствующих примеров. 

Много сходного имеется в традиции построения биографических нарративов в рамках светской традиции. К героической деятельности в светской области человек может быть призван более заурядными побуждающими событиями, в частности так называемыми инсайтами, то есть как бы неожиданно приходящим ясным пониманием своего ответа на некий вызов, своей особой миссии, в духе некоего "озарения". Совершенно необязательно, чтобы это озарение носило мгновенный, одномоментный характер. Оно может быть и неоднократным, и растянутым на более длительный срок. Самым важным здесь, надо полагать, является сочетание интеллектуального рецепта разрешения некоей проблемы с волевым выбором в смысле готовности к борьбе и жертвам. Биографическое повествование фиксирует здесь известную синхронность формирования особого круга идей и изменения состояния сознания носителя этих идей. Оно меняется в сторону, скажем так, сужения сознания до размеров, очерченных границами пространства функционирования этих идей и сопутствующих им практик, 

Не будет большим преувеличением сказать, что призвание, как в сакральном нарративе, так и в светском, может осуществляться, во-первых, постепенно, во-вторых неоднократно. "Высшие силы" могут навещать и подбадривать своего избранника много раз или исподволь, точно также потенциальный светский обладатель харизмы может идти к своему решающему прозрению длительно или дробно. Деление на сакральное и светское призвание носит здесь весьма условный характер. Наитие в делах светских любой вправе воспринять как некое мистическое явление, а с другой стороны, нет ничего невозможного в том, чтобы проинтерпретировать явление посланцев вышней воли во вполне светски-сциентистском духе (в том числе и психопатологическом), как если бы речь шла о галлюцинации или о чем-нибудь еще в этом роде. В конце концов, не так уж и важно, как именно задним числом интерпретируется событие, в котором совершается это призвание. Главное, чтобы это событие функционально встраивалось в историю героя как ключевой импульс, чтобы так или иначе состоялась некая "встреча с судьбой". 

Далее следует разобрать исключительно важное, на наш взгляд, обстоятельство, а именно то, что И. Шиффер обозначает как бойцовскую позицию харизмы, the fighting stance of charisma (ibid., p. 57). Как уже говорилось выше, харизматическая личность востребована всегда определенной ситуацией, а именно определенным кризисом. Понятно, что кризисный статус требует и специфического отношения к нему, и особого типа поведения. Если речь идет. например, о некоей общественной ситуации, когда находящаяся в состоянии кризиса группа ищет человека, которому бы она могла делегировать свое стремление к действиям, направленным на выход из тяжелого положения, то, конечно, человек, проявивший инициативу принять на себя такую роль лидера, совершит очень важный шаг к тому. чтобы обрести харизматический статус. Разумеется, любое действие по выходу из кризиса наткнется на сопротивление, будь то враждебное окружение или труднопреодолимые факторы внешней природной среды. Борьба со всем этим и выносит на повестку дня "особые способности" или, по меньшей мере. их видимость у упомянутого лидера, взвалившего на себя ответственность за сочинение сценария преодоления кризиса и его реальное воплощение. 

Исключительно важно здесь демонстрировать свое намерение пойти до конца за интересы своей паствы. Такая экстремальная интенция, безусловно, необходима для закрепления на иерархической вершине. Дать обогнать себя в готовности вступить в бой с каждым, кто перейдет дорогу пастве, делегировавшей лидерство определенному персонажу, - значит порушить такую иерархию. 

Естественно, что любое поражение на этом пути, любой видимый жест, читаемый как послабление себе (в меньшей степени, понятно, соратникам), крайне отрицательно сказывается на динамике харизмы. Бойцовская позиция предполагает в любом случае определенный радикализм, в то время как неопределенность позиции, колебания, уступки, компромиссы ведут к неизбежной утере безусловного доверия к особым достоинствам лидера. В очень хорошем положении находится лидер, который сам диагностирует, описывает, провозглашает и т.д. кризисную ситуацию, прежде чем начать борьбу с ней. Он таким образом своими руками строит идеологическое пространство, в котором осуществляет свое влияние. Понятно, что в этом случае надо особо позаботиться о том, чтобы диагноз и описание как можно больше совпадали с действительным положением дел, однако при этом, по возможности, всячески драматизировали бы действительный кризис. 

Верное поведение харизматического заключается в том, что он никогда не успокаивает окружающих и никогда не пытается преуменьшить масштабов описываемой им кризисной обстановки. Идеологическая стратегия здесь в любом случае должна носить, так сказать, гиперболизаторский характер. Ясно, что никого не следует успокаивать в отношении глубины и серьезности проблем, которые предстоит преодолеть. Наоборот, говорит харизматический всем и каждому, беды налицо, они труднопреодолимы, но, к счастью, есть и человек, способный возглавить борьбу с ними. Окружающим остается теперь догадаться, кто же он, этот человек. И, само собой, ответ находится быстро. 

То же самое справедливо и по отношению к психотерапии. Разумное дискурсивное поведение не должно сводиться к тому чтобы успокаивать пациента, убеждая, что, ничего страшного с ним не произошло, это, дескать, со всеми случается, мол, порой бывает, знаете ли, еще намного хуже, вы же, считайте, легко отделались. Или того хуже: все это вскоре и вовсе пройдет само по себе или же после незначительных усилий. Банальное, весьма распространенное указание на универсальность расстройств, на преувеличение их опасности в большинстве случаев не годится и для пациента, однако для терапевта оно еще вреднее. 

В психотерапевтическом мире бойцовская позиция реализуется в первую очередь в коллегиальной среде. Так повелось уж со времен фрейдовского психоанализа, что новый метод появляется на свет, энергично порывая с предыдущими подходами. Почти всегда речь здесь идет о конфронтации с психоанализом. В предыдущей главе мы отметили, что огромное большинство создателей новых школ полагало, что своим новым направлением они дают ответ на вызов, брошенный психоанализом, на котором, собственно, опробовались все известные стереотипы психотерапевтической критики. Одна из причин этого коренится, безусловно, в крайне агрессивном полемическом поведении психоаналитиков эпохи начала фрейдистского движения, в первую очередь, конечно, самого "дедушки". Конечно, эта агрессивность была порождена в значительной степени атакой на сам психоанализ. Благоразумно посеявший ветер, в конце концов благополучно пожнет бурю. При этом вполне естественно предположить, что такая идеологическая стратегия стремится к преодолению эклектической позиции, допускающей различные способы смешивания разных психотерапий, варианты синтеза школ и методов. 

Charisma of hoax, харизма притворства, по И. Шифферу (ibid., p. 48), предполагает наличие известного элемента игры, определенных усилий по формированию внешне-театральной стороны деятельности. Совершенно необходимо, чтобы харизматическая активность всячески бросалась в глаза, обращала на себя внимание. То есть помимо усилий, направленных на реализацию основных целей, много внимания следует уделять привлечению к ним внимания, причем желательно в ярком, возможно, даже динамично-агрессивном стиле. Здесь хороши любые средства. Всякая деятельность, не в последнюю очередь психотерапевтическая, может быть обставлено соответствующей символикой, эмблемами и гимнами, знаменами и ритуалами. Любая соблазняющая стратегия предполагает выстраивание системы знаковых приманок. Для любой ситуации очень хорошо продумать компактно-энергичные лозунги, сформулировать свои цели и программы афористически-суггестивно, так, чтобы это легко запоминалось, и при этом оказывать действие, способное изменить состояние сознания. Разумеется, важное дело - заботиться об изоморфности содержательной части идеологии и демонстративно-театральной. 

Известная театральность в психотерапии имеет место сплошь и рядом. Порой она проявляется в карикатурно-утрированном виде. В сущности, charisma of hoax основательно представлена в биографическом нарративе первого врача, сделавшего психотерапию своей специальностью. Ф.А. Месмера. Это ясно, например, из такого вот описания терапевтической сессии: "Серьезный и спокойный, он входит медленно, с величавым выражением лица, излучая покой в общее беспокойство... На нем длинная шелковая фиолетовая мантия, вызывающая мысль о Зороастре или об одежде индийских магов; сурово, сосредоточившись в себе наподобие укротителя зверей, который, имея лишь легкий хлыст в руке, единственно силой воли удерживает зверя от прыжка, шагает он от одного больного к другому. Перед некоторыми он останавливается, спрашивает тихо об их состоянии, потом проводит своей магнетической палочкой по одной стороне тела книзу и по противоположной кверху, приковывая к себе в то же время, властно и настойчиво, исполненный ожидания взгляд больного" (С. Цвейг, 1992, с. 73). И далее в том же духе. В терапевтической целесообразности такого поведения Месмер отдавал себе полный отчет: "Если бы мои приемы не были разумно обоснованы, они должны были бы казаться столь же нелепыми, сколько и смешными, и в них, действительно трудно было бы проникнуться верой" (там же, с. 72). 

Нетрудно предположить, что по линии Месмер-Шарко-Фрейд происходило формирование традиции харизматического влияния в психотерапии. Эта традиция определила, что психотерапевтическое воздействие требует оформления определенным антуражем. Этот антураж (театральный или идеологический) подчинен одной цели, а именно незаурядному преподнесению образа терапевта клиенту. В этом же ряду - от Месмера к Фрейду - можно отчетливо наблюдать тенденцию снижения в удельном весе харизмы театрально-внешних факторов при возрастании значения фундированной теории. 

Нет никакого сомнения, что директивно-суггестивные психотерапии требуют наибольших стараний по созданию выразительного театрально-харизматического антуража. Однако подчеркнутый демократизм недирективных психотерапевтических ритуалов вовсе не означает полного отсутствия элемента театральности. Просто для продажи психодинамического или, к примеру, поведенчески-когнитивного товара требуются совсем другие мизансцены, сценография и костюмы. 

Другой важный момент заключается в необходимости известного постоянства, как идеологического, так и внешне-ритуального. Харизматический всегда в той или иной степени - человек одной мысли. Какова бы ни была ее реальная ценность, он при любых обстоятельствах ей исключительно предан. Это диктуется необходимостью борьбы за свои идеи, причем не как за объективно-научные "данные", которые можно экспериментальным, например, путем подтвердить или опровергнуть, а как за несомненные экзистенциальные ценности, объективная верификация которых скорее могла бы им повредить, чем помочь. Вне всякого сомнения, представительская часть харизматической деятельности должна носить характер по возможности неизменный, точно так же как и содержательная часть. Ритуалы и символы, правила поведения и приветствия - это то, чему необходимо хранить верность, нечто незыблемое. Вот что пишет М. -Вебер по этому поводу: "Величайшие конфликты в сфере чистой догматики даже в рационалистических религиях переносятся легче, чем новшества в символизме, угрожающие магической эффективности действия... Например, спор о том, следует ли составлять крест из двух или из трех элементов, послужил основной причиной раскола в русской церкви в конце XVII-го века" (М. Weber, 1964, Bd.1, s. 324, цит. по П.П. Гайденко, Ю.Н.Давыдов, 1991, с. 111). 

К психотерапевтической жизни все это относится самым непосредственным образом. В сущности, не важно, какую именно технику предлагает терапевт-новатор, важно его подчеркнуто жесткое отношение к необходимости соблюдать терапевтический ритуал во что бы то ни стало. Если же его идеология носит подчеркнуто либеральный характер, то и стиль работы соответственно должен быть выдержан в духе "либерального террора". Любая перемена может быть расценена окружающими вовсе не как позитивная эволюция, но как предательство интересов дела, в которое они дали себя вовлечь. Харизматический всегда так или иначе - заложник своей идеологии и созданного им же самим образа. 

Charisma of hoax перекликается с разобранной выше charisma of imperfection. Понятно, что стигма так же служит фиксации образа лидера в сознании окружающих, как эмблема или лозунг. В этом смысле горб или какое-нибудь родимое пятно оказывают, видимо, примерно такое же действие, как особое ритуальное приветствие или сигара во рту. 

Мы отдаем себе отчет в том, что апология демонстративности может показаться неприемлемой для традиционного интеллигентского сознания. Любой интеллигентский поведенческий кодекс, писаный или устный, конечно же, предписывает неброскую внешность, неприметное поведение в сочетании с подчеркнутой деликатностью, рефлективностью, жертвенным самоотречением и демонстративным отсутствием властных устремлений. Ясно, что даже на таком мировоззренческом и поведенческом материале возможно построение харизмы. В этом случае харизматическое влияние будет основано на последовательном, упорном, быть может даже героическом, отстаивании вовсе, казалось бы, негероических ценностей. При некоторой ловкости возможно построение харизмы даже на принципиально "антихаризматических" позициях, то есть в духе отрицания властного лидерства как такового, воспевания идеалов духовного богатства и аскетического равенства в противовес стяжательской суете. Под такую идеологию можно даже не подбирать соответствующей знаковой атрибутики. 

В целом же вопрос о произвольности харизмы, об умышленном и целенаправленном ее построении останется открытым и проблематичным. Насколько человек может осознавать или до какой степени он может скрывать себя то обстоятельство, что сам он действовать на других особым образом на самом деле никак не может? Возможно ли вообще длительное время сознательно и последовательно культивировать видимость своих экстраординарных свойств? Каким образом следует обойтись с внутренним сопротивлением этому делу, которое неизбежно появится в такой ситуации? С другой стороны - как технически решать вопросы обеспечения харизмы в целом? Каким образом возможно сочетать одновременно новаторскую идеологию, бойцовскую позицию, демостративно-ритуальную часть? Вопрос о пропорциях и соотношениях решается в каждом случае особо, однако серьезная и насущная необходимость иметь в виду все это при анализе деятельности любого психотерапевта (в том числе и своей собственной), думается нам. по прочтении этого текста ни у кого уже не вызовет сомнений. 

Innovative life style, новаторский жизненный стиль (ibid., р. 53) предполагает, что харизматический привносит в свою внешне-демонстрационную часть харизмы какой-то новый элемент. Вообще, харизма живет новизной. Невозможно представить себе, чтобы носитель экстраординарных способностей обосновывал их общепринятыми идеями или оформлял общепринятым образом. Собственно, отсутствие новых идей делает харизму ненужной. В тех же случаях, когда в ее основе лежит какая-нибудь традиционалистская консервативная идеология, то она неизбежно противостоит, так сказать, "духовной ситуации эпохи". Ее носители, конечно же, производят остроноваторское впечатление - быть может, даже совершенно того не желая. 

Надо сказать, что аспекты, разобранные И. Шиффером, не систематизированы и только очерчивают описываемый феномен, дают не более чем приблизительную картину этого дела. Однако. на наш взгляд, это все не столько просчеты самого исследователя, сколько результат сопротивления материала исследования. Мы отдаем себе отчет в том, что никто не в состоянии с полной четкостью определить и диагностировать феномен харизмы. Мы не располагаем инструментом, позволившим бы нам надежно измерить наблюдаемое явление или же установить исчерпывающе ясно те психологические механизмы, которые лежат в основе харизматического воздействия и его рецепции. Однако разговор на эту тему, безусловно, приближает нас к пониманию проблем, лежащих в самой сердцевине воздействия психотерапевта на пациента, а кроме того, к пониманию проблем взаимоотношений внутри психотерапевтического сообщества. 

* * * 

Итак, харизматический драматизирует свои идеи, как было выше сказано, всячески гиперболизирует их. Можно сказать, что значительная часть его дискурсивной деятельности заключается в формировании неких "крупных" смыслов. Между этими смыслами и его поведением создаются определенные прагматические отношения, иначе говоря, взаимоотношения между личностью и миром идей, которым он живет. Это, скажем так, "паранойяльная" прагматика. Паранойяльная сверхценность здесь определяется не столько своеобразием идей, сколько тем центральным, жестко самодовлеющим положением, которое они занимают в пространстве харизматической личности. Главное назначение идеологии в этом контексте формировать некий экзистенциальный центр, требующий, соответственно, защиты от экзистенциальных врагов. Безусловно, такая прагматика будет основана на максималистско-аскетических жестах, мизансцене постоянного самоотречения во имя пространственного, демографического и иерархического распространения идеологии. 

Цель такой аскезы не только идеология как таковая. Ситуация состязательной коммуникации превращает любое идеологическое построение в средство соблазнения другого. Главное свойство любой идеологии, исходящей от претендента на любое харизматическое влияние, - быть привлекательной. Любой мало-мальски привлекательный дискурс соотносится не только с описываемой им реальностью, но и со своей задачей рекрутирования. Как пишет Ж. Бодрийар: "Соблазнять - значит умирать как реальность и рождаться в виде приманки.... Ведь если производство (production) только и знает, что производит какие-то материальные, какие-то реальные знаки, через них обретая некоторую силу, то соблазн (seduction), со своей стороны, производит лишь приманки, но получает благодаря им все мыслимые силы, в том числе силу сманить производство и реальность к их основополагающей иллюзии-приманке" (Ж. Бодрийар, 1995, с. 47). "Производство" психотерапевтического метода - сочинение школьной теории и формирование техники - сориентировано, не только на результативность работы с проблемами, но и на соблазнение пациентов и коллег. Всякому ясно, что "интересность" школьных теорий, эстетическая привлекательность техник - вещи намного более ощутимые и явные, чем с трудом доказуемая эффективность. В любом случае состязание между различными психотерапиями идет в русле именно этих, соблазняющих, сфер. Когда мы сталкиваемся в психотерапевтической литературе с дискурсами, посвященными, скажем, неким "ценностям", "смыслам" и т.п., то должны ясно понимать, что речь идет не только о ценностях и смыслах как таковых, но и о привлекательности такого текста. Впрочем, идеологическая соблазнительность - забота далеко не только лишь одной психотерапии. 

Но мы помним, что не только идеология подчинена стратегии завоевания идеологического пространства. Да, безусловно, психотерапевтическая жизнь несет на себе печать ожесточенного состязания различных школ, которые, как уже было сказано, могут рассматриваться в качестве "машин желания" в духе Ж. Делеза и Ф. Гваттари. Именно с этой точки зрения харизма не только в своих идеологических, но и в своих внешне-театральных проявлениях, безусловно, необходима и выступает в роли важнейшего фактора конкурентной борьбы, в некоторых случаях, возможно, и решающего. 

Психотерапевт формирует свою харизму как по отношению к пациентам, так и по отношению к коллегам. Если первое, как мы отчетливо выяснили, - дело почти необходимое, востребованное терапевтической ситуацией как таковой. то второе - результат отдельных, особых специфических усилий, вовсе не таких обязательных с точки зрения профессионального идеала, однако при любых обстоятельствах - почти неизбежных. Одно из таких специфических усилий - формирование собственной, по возможности развернутой идеологии. Эта идеология и есть то главное богатство, которое защищает харизматический. 

Формирование и распространение теории может вполне осуществляться в русле "антиидеологической" пропагандистской стратегии, в духе "поругания" интеллектуализма и теоретической деятельности вообще как "кабинетной учености". В противовес этому может иметь место стратегия восхваления "практического" подхода к делу, "конкретного действия". Однако будет очень худо, если вся концепция, фундирующая такой пропагандистский дискурс, ограничится только этим и останется неразвернутой. Главное назначение школьной теории - не столько трактовать реальное положение дел, сколько обслуживать харизму ее автора, формировать "под нее" идеологическое поле. 

Концепция, обслуживающая харизматическую личность, естественно, ориентирована на экспансионистские устремления автора, причем тут мы можем иметь дело со всеми описанными выше видами экспансии одновременно (см. предыдущую главу). Кроме того эта концепция должна носить сотериологический характер, то есть содержать в себе не только рецепты для терапевтических нужд, ограничивающихся клинической сферой, но предлагать верный и надежный способ преодоления глобальных проблем. Сотериология, разумеется, оправдывает любую экспансию. Речь может идти по меньшей мере о двух основных составных такой теории. 

Первое - это диагностика некоего глобального дефекта, всеобщей беды, от которой страдает, скажем, человечество в целом. Клинические последствия, невротические проблемы - не более чем частный случай этого зла, весьма обширного по своим размерам и глубинного по своей природе. Получается так, что картина, наблюдаемая в психотерапевтическом кабинете, не более чем эпифеномен этого глобального. Подавленная цивилизацией сексуальность в классическом психоанализе; тревожность, вызванная давлением общества, построенного на соперничестве, в неофрейдизме; экзистенциальная пустота, существующая, по В. Франклу, не только в клинических рамках, но и далеко за их пределами, - вот примеры такого рода глобальной диагностики, практикуемой в разных школах. 

Важно, однако, не только рассказать историю о беде, которая больше чем болезнь, но описать ясный проект ее преодоления. И здесь дело не может ограничиться рамками клинического обихода. Доктринальное и патографическое расширение теорий легитимирует их применение за пределами собственно терапевтической практики. 

Нелишне заметить, что интересный, привлекательный, в особенности же "эпатирующий" теоретический дискурс сам по себе способствует формированию харизматического образа и позволяет "экономить", например, на усилиях по созданию внешне-театрального антуража, столь необходимого для харизматического дела. 

Итак, харизма являет собой определенное единство образа, идеологии и инициативного действия, направленного на расширения пространства и влияния ее обладателя. Это действие должно обладать одной интересной особенностью, а именно - оно должно быть успешным. Успех, как бы он ни был достигнут, необходим любой ценой. Ничтожна цена упомянутых выше "сверхъестественных, сверхчеловеческих или, по меньшей мере, специфически особых сил и свойств", не приводящих к наглядному эффективному результату. Харизма кормится успехом. 

Приговор М. Вебера в этом случае суров: "Если продолжительное время ему (харизматическому - А.С.) изменяет успех, и в первую очередь если его руководство не приносит благополучного исхода подчиненным, то его харизматический авторитет может исчезнуть" (М, Вебер. 1988, с. 140). Все биографические нарративы из жизни харизматических - это повествования о достижении успеха. 

Вот что можно, например, прочитать в этой связи в биографии обладателя крупнейшей харизмы нового времени - Наполеона. Речь идет о его свидании с Меттернихом в Дрездене в 1813 г. Как известно, Меттерних приехал к нему с предложением мира на условиях, казалось бы, вполне почетных, но тем не менее требовавших от Наполеона определенных уступок. Ответ Бонапарта был таков: "Ваши государи, рожденные на троне, не могут понять чувств, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне нужна честь, слава, я не могу показаться униженным перед моим народом. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение!" (Е.В. Тарле, 1991, с. 307). Осознание носителем харизмы своеобразия своего влияния и закономерностей, которые его определяют, как мы видим, дело вполне возможное. 

В любом случае деятельность в таком ключе начинается с определенных успехов, свидетельствующих об особых качествах. В том же случае, если реальная карьера с такого успеха не началась, следует, видимо, подождать удачной полосы, чтобы эту полосу объявить задним числом началом своего пути. Все же остальное, что было до того, считать подготовкой, ученичеством, накоплением сил, опыта, чего угодно. Успех формирует харизму, она, в свою очередь, порождает ожидания, которые, распространяясь все дальше и дальше, способствуют новым успехам. Таким образом получается то, что можно назвать харизматическим кругом: успех-харизма-успех-усиление харизмы-успех и так далее. Этот круг, конечно же, прерывается или, по меньшей мере, размывается, когда выпадает звено успеха. 

Выпадения такого рода, конечно, не редкость, главная же беда - не всегда получается их скрыть. Поскольку характер свойства, которое мы здесь обсуждаем, таков, что главное для его обладателя - его видимый, публичный характер, то именно публичность, несокрытость неудач является абсолютно недопустимым делом. Не случайно психотерапевтическая литература практически не описывает случаев неудач. 

К сожалению, порой неудачу не скроешь никак, и поэтому надо быть готовым построить свою дискурсивную стратегию так, чтобы создать защиту от неизбежной критики. Несмотря на всю нелепость и унизительность для харизматического подобной ситуации как таковой, объяснения придется давать, особенно если речь идет о психотерапии, где задействованы в лучшем случае уже упоминавшиеся "специфически особые" силы, а вовсе не "сверхъестественные и сверхчеловеческие". Однако такого рода оправдания здесь имеют особый характер: харизматический должен уметь любое поражение обращать себе на пользу, то есть владеть процедурой, которую можно обозначить как харизматическая утилизация. Эти оправдания направлены в две стороны. Во-первых, надо внушить пациенту, что отсутствие эффекта есть несомненное благо, а во-вторых - объяснить критикам, а заодно и своим адептам по возможности то же самое. Оптимальный вариант оправдания сводится к тому, что в данном неудачном случае, который по всем признакам должен был быть, несомненно, успешным, как, впрочем, и все остальные, терапевтический путь, по которому шло развитие событий, был выбран абсолютно верно, однако стихийные, непредвиденные, сверхчеловеческой мощи обстоятельства помешали реализовать то, что было намечено. 

Отсутствие эффекта или ухудшение состояния в результате терапии могут быть объяснены, к примеру, намерением вызвать или продлить необходимый кризис, каковой сам по себе действует благотворно и необходимо только дождаться результатов этой благотворности. Если такова оправдательная легенда, то мы можем говорить о парадоксально-кризисной утилизации, назовем это так. Однако вовсе необязательно говорить о кризисе, можно объявить терапевтическое действие свершившимся (к примеру, комплекс - вскрытым, гештальт - завершенным), однако не проявляющим себя в силу известных терапевту причин, при этом несомнено ожидаемым в будущем. Такую утилизацию можно было бы обозначить как темпоральную, то есть эффект неизбежен, он просто немного отставлен во времени. Смещение ожидания результата во времени вообще очень толковый ход для оправдания терапевтических неудач. Вот что говорят по этому поводу Дж. Гриндер и Р. Бэндлер: "Есть ли здесь кто-нибудь, кто был у Милтона Эриксона? Он рассказывал вам истории, верно? И через шесть, восемь или двенадцать месяцев вы обнаруживали в себе изменения, которые были как-то связаны с этими историями? - Мужчина: Да. - Это типичный самоотчет. Через полгода человек внезапно замечает, что он изменился, но, как это получилось, он совершенно не представляет" (Дж. Гриндер, Р. Бэндлер, 1993. с. 141). Временная отставленность эффекта вполне коррелирует здесь с его определенностью. Речь идет об "изменениях, которые как-то связаны с историями". 

Возможны также самые тривиальные доводы вроде банально-статистических: малое число неудачных случаев не портят общей успешной картины. Этот способ утилизации, весьма малопривлекательный, может быть обозначен как стохастический. В других случаях можно отнестись к неудаче как к необходимому уроку, а заодно продемонстрировать достойную всяческого восхищения мудрую готовность учиться. Такую разновидность утилизации можно назвать дидактической. И как это всегда бывает при выделении чистых типов, не следует забывать о смешанных формах. Намного лучше постараться добыть пользу из одного случая множеством способов. 

Терапевты некоторых направлений вовсе не склонны видеть непосредственным результатом своего действия ощутимый и наглядный клинический эффект. Их цель скорее в мировоззренческой перекройке пациента, чем в немедленном и безусловном избавлении от страданий как таковых. Тем не менее такой подход строится на соображении, что новое отношение к миру делает страдание не столь тяжким, как это было раньше. Психотерапевт выступает здесь, как это принято говорить, в роли практического философа. Мировоззрение, формируемое в ходе такой терапии, предполагает, что картина мира значительно расширяется, наполняется новыми смыслами и ценностями. Подразумевается, что с таким расширением уменьшается удельный размер переживаний, связанных с проблемой, по поводу которой человек обратился к терапевту. То ли это групповая терапия в духе "групп встреч", направленная на преодоление некоей изоляции, на основательное расширение коммуникационного пространства, а отнюдь не только на избавление от имеющейся симптоматики. То ли это анализ в экзистенциалистском духе, предполагающий ориентацию на духовные ценности, раскрытие новых горизонтов жизненного мира. То ли это даже вариант психоаналитической терапии, когда терапевт считает, что его цель - не столько облегчить страдание, сколько рассказать человеку "правду" о нем. Одним словом, такая позиция является бесспорно удобной, ибо никто не сможет потом схватить за руку в случае неудачи. Все это, однако, далеко не бесспорно в том смысле, что для подтверждения "специфически особых" свойств требуется так или иначе наглядно зримый продолжительный и массовый результат, а то за свои харизматические притязания очень трудно будет отчитаться. Этот же подход предполагает, что прорыв пациента в новое идеологическое пространство, равно как и сам контакт с терапевтом - вещи для него настолько значимые, что он готов простить неудачу со своими симптомами и согласен их терпеть в своей новой жизни. 

* * * 

При обсуждении аспектов и свойств харизмы немаловажен выбор подходящей методологической стратегии. Весьма сподручной представляется нам здесь методология описания пропорций, которой пользовался, например, Э. Кречмер в своей книге "Строение тела и характер". Разбирая особенности различных конституций, он систематизировал их между разными противоположными свойствами, которые в различных соотношениях одновременно присутствовали у описанных им личностных типов (Э. Кречмер, 1995, с. 472).Нам представляется, что для уяснения многих важных аспектов харизмы целесообразно разобраться в следующих пропорциях, предлагаемых нами. 

Первая харизматическая пропорция - эманативное/эремитическое (emanatio - лат. истечение, eremita - лат. отшельник). Речь идет о том, что в харизматическом облике сочетаются движение вовне - агрессивно-пропагандистское, направленное на завоевание новых последователей и пространств, с движением внутрь, связанным с неким тайным знанием, особого рода умудренностью, недоступной нехаризматическим. Приходится сталкиваться с распространенным представлением, будто харизматическому непременно свойственна агрессивность, исключительный экстравертный динамизм в сочетании с артистически-ораторским даром. Этот набор, видимо, больше подходит лидеру политического движения, хотя и ему, конечно же, следовало бы уделять в своем имидже больше места знакам, которые указывали бы на причастность особым знаниям и нетривиальному духовному опыту. Некоторая погруженность в себя, "тихая" составная облика, да и многое другое из области, так сказать, интровертированного - все это формирует эремитическую часть этой пропорции. Здесь вполне уместно, на наш взгляд, вспомнить, к примеру, об опыте российских монастырских святых, чей облик вовсе не предполагал агрессивной активности, направленной вовне на динамичное расширение пространства своего духовного влияния и ограничивался в значительной степени эремитической, центростремительной, направленной внутрь, "углубленно-сосредоточенной" составляющей их облика, явно харизматического. Аскетическое отшельничество, связанное с приобщением к тайному знанию, с обретением особого опыта, безусловно здесь не только уместно, но даже и крайне желательно. Ясно, что по аналогии с традицией религиозной практики и в противовес общественно-политической традиции, где от лидера практически всегда, к сожалению, требуется именно динамизм и агрессивность, психотерапия предполагает больший удельный вес именно центростремительной, эремитической части данной харизматической пропорции. Количественные соотношения этих пропорций в каждом отдельном случае устанавливаются особо (количественное здесь, конечно, определяется крайне приблизительно, речь может идти только о "больше" и "меньше"). 

Другой контекст для пропорции эманатнвное/эремитическое составляет ситуация двойственности бойцовской позиции. С одной стороны, харизматичсский - всегда боец, с другой, крайне желательно, чтобы при этом он был бы еще и жертвой. Всегда неплохо, когда есть потребность сплотиться не только вокруг идей и проектов лидера, но и еще ради защиты его от экзистенциального врага. Без эпизодов гонений и преследований в биографических повествованиях, иначе говоря, без персекуторной (persecutio - лат. преследование) части харизмы никак не обойдешься, если заботишься о завершенности и полноте харизматической ситуации. В политической жизни это, конечно, вещи само собой разумеющиеся: любая мало-мальски серьезная новаторская инициатива затрагивает чьи-то интересы и сталкивается с серьезным противодействием (а разумный политик всячески провоцирует и разжигает это дело). 

В психотерапии, к сожалению, дело обстоит так далеко не всегда. Никому так не повезло, как создателю психоанализа, в том смысле, что его школа формировалась в обстановке агрессивной критики, а то и просто грубой диффамации. Никакое другое учение в психотерапии не было предметом такой ожесточенной критики, причем одновременно как со стороны медиков, в первую очередь клинических психиатров, так и со стороны внемедицинской так называемой общественности (Э. Джонс, 1996, с. 248 - 258). Несомненно, что значительной частью своего безусловно харизматического влияния Фрейд обязан именно этому обстоятельству. Нарративы, повествующие о ситуации внутри венской психоаналитической школы, полны свидетельств такого рода: 

"Фрейд возводится в полубога или даже в целого Бога. Его слова не подлежат критике. У Задгера мы читаем, что "Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie" - библия психоаналитиков. Я заметил, что ученики Фрейда по мере возможности взаимно аннулируют свои работы. Они признают только Фрейда, мало читают и почти никогда не цитируют друг друга. Более всех цитирует их сам Фрейд. Все хотят быть вблизи Фрейда" (Ф. Виттельс, 1991, с. 118). 

Чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, скажем, что пассажи вроде этого можно найти в жизнеописаниях любого заметного персонажа в истории психотерапии. Биографические "апокрифы" создателей школ никогда не ограничиваются изложением научной деятельности, а непременно повествуют в духе параллельных биографий Плутарха об истории свершений и завоеваний, борьбы и бунтов, заговоров и предательств. Психотерапевтический эфир переполнен потестарными флюидами, и это вызывает интеллектуальное головокружение у всех, кто оказывается причастным к этому роду деятельности. 

Повествования о Фрейде полны всем этим, как никакие другие. Понятно, что Фрейд был обязан своим авторитетом не столько своим театрально-ораторским качествам, сколько эпатирующему влиянию своего учения, о чем сказано уже очень много. С другой стороны, тот же Э. Джонс, не имевший, судя по всему, ни малейшего понятия о концепции харизмы, прицельно выискивал именно харизматические признаки в образе учителя, отмечая, в частности, что "Фрейд, несомненно, обладал огромной притягательностью для лиц обоих полов, и это явно не может быть приписано одним лишь его очаровательным манерам или любезности....Мужчины... как правило, были поражены его внешним видом, выражающим полнейшую авторитетность, настоящим образом отца, его трансцендентальными знаниями и его любезной терпимостью..." Э. Джонс, с. 311). Любой нарратив, посвященный харизматическому влиянию, неизбежно включает в себя описания телесности: "Он (Фрейд. - А.С.) обладал удивительно красивой головой, густыми, черными, тщательно уложенными волосами, красивыми усами и остроконечной бородкой... Фрейд обладал живыми и, возможно, до некоторой степени беспокойными манерами, которые вместе с быстрыми, как молния, глазами производили пронзительный эффект" (там же, с. 217). Описания телесности вместе с эпизодами повествований о житейски-бытовых склонностях встраиваются в систему образа и интерпретируются соответствующим образом. Из всех подобного рода дискурсов становится ясно, что телесное представляет собой один из важнейших каналов, по которому осуществляется харизматическое воздействие. 

Друтие психотерапии, подвергшиеся критике только в своей профессиональной среде, очень много в этом смысле недополучили. Харизма жертвы, или персекуторная часть харизмы, о которой уже шла речь выше, влияет в основном на коллегиальную часть паствы, хотя нетрудно представить себе ситуацию, когда пациент знает, что его терапевт, объект интенсивного переноса. подвергается нападкам и гонениям малоуспешных коллег и выздоравливает еще лучше и скорее, чтобы успешным исходом лечения поддержать любимого доктора в его борьбе против недоброжелателей. 

Вторая пропорция, которая нам представляется интересной, - чувственное/аскетическое. В первой главе мы обсуждали значение гедонистического фактора в истории психотерапии. Понятно, что в политическом и психотерапевтическом контекстах гедонистическое, чувственное имеет разное употребление. Речь здесь идет одновременно о содержании учения и о формировании облика. Политический лидер имеет возможность лишь в ограниченных количествах являть свое чувственное начало миру. в программе же своей он этой возможности чаще всего лишен. "Слуга народа" не имеет, естественно, возможности открыто и неограниченно предаваться чувственным радостям подобно заурядному представителю своей паствы. Не случайно сексуальные приключения в анамнезе политика - традиционно самый компрометирующий аспект в условиях развитых демократий и выборных состязаний. Любой знак, указывающий на наличие аскезы, способствует вере в "специфически особые" свойства, ибо, вероятно, именно она справедливо представляется обыденному сознанию делом совершенно неправдоподобным. Хотя наличия только аскетических признаков для политической карьеры явно недостаточно и самым благоприятным делом для усиления влияния, видимо, следует считать сочетание чувственной привлекательности вкупе с аскетическим поведением. 

В психотерапии, конечно, все по-другому. Психотерапевтическое дело чаще всего не ведет к какой-либо цели, требующей самоотречения, ибо в процессе работы никаких новых ценностей не создается. В огромном большинстве случаев аскеза, самоотречение само по себе признается однозначно вредоносным для здоровья фактором и стратегия работы с пациентом практически во всех психотерапиях направлена на то, чтобы ослабить, а то и вовсе сломать аскетические установки. В самом деле, здесь мы очень нечасто имеем дело с подлинно аскетической идеологией, все скорее склонны идти путем попустительства и нестеснения. Видимо, очень часто сочетание такой тактики с тем обстоятельством, что чувственные влечения тут же, на месте, где проводится терапевтическая процедура, реализовать невозможно, создает напряжение, подпитывающее харизму. Запрет на злоупотребление "контрпереносом" важен, таким образом, не только с точки зрения традиционной морали или терапевтической целесообразности, но и с точки зрения сохранения восприятия пациентом терапевта как носителя особых свойств. Это восприятие сохраняется, разумеется, только в условной ситуации терапевтического ритуала, предполагающего известную дистанцию между его участниками. 

Другая важная пропорция может быть обозначена как эзотерическое/экзотерическое. Элементы тайного знания, быть может даже магического толка, присущи многим методам и школам. Достаточно вспомнить здесь об аналитической психологии К.Г Юнга, трансперсональной терапии С. Грофа, да и просто о множестве самостоятельных терапевтов, которые любят обставлять свои суггестивные воздействия или групповые игрища всякого рода магическим антуражем. В рамках терапевтического ритуала они представляются колдунами или шаманами, а психотерапия соответственно - свершением магического таинства. Как бы кто к этому ни относился, приходится мириться с тем, что все это в психотерапевтическом обиходе было, есть и будет. 

Широкое распространение мистически-эзотерических элементов в психотерапии обусловлено несомненным наличием серьезного спроса на них, причем это спрос того же порядка, что и спрос на "особые свойства" психотерапевта, иначе говоря, на его харизму. Персонаж, отправляющий магический ритуал (понятно, если принимать эту условность) наделен сверхъестественными качествами по определению, они-то, собственно, и должны оказывать, по задуманному сюжету, эффективное благотворное воздействие. Трудность здесь, однако, в том, что эти сверхъестественные качества надо постоянно очень серьезно подтверждать, находясь под неусыпным наблюдением недоброжелательной чаще всего критики, с подозрением и брезгливостью третирующей "шарлатанов". Повсеместная диффамация мистически ориентированных терапевтов, помимо всего прочего, формирует сильную персекуторную составляющую их харизматического образа. Впечатление обладания особыми свойствами также усиливается через charisma of hoax, а именно благодаря богатой символической сценографии и атрибутике. Деятельность эзотерического терапевта покоится на противопоставлении сакрального и профанного, и таким образом формируется одновременно и незаурядная обстановка, обеспечивающая "особость" терапевтического воздействия, и объект агрессии, против которого занимается бойцовская позиция. Профанное, рациональное, разумеется, - постоянный объект приложения харизматически-бойцовского жеста в этой, весьма распространенной, полемически-идеологической ситуации. 

Однако, окинув мысленным взором все многообразие психотерапевтической жизни, мы обнаруживаем, что среди всех терапий откровенно эзотерические все же в явном меньшинстве. Как бы ни был велик спрос на "магический" антураж, дело обстоит таким образом, что играть незаурядную роль, поддерживать образ обладателя магических, а значит, безусловно эффективно действующих сил очень трудно, а порой длительное время - просто невозможно. Да, собственно, в большинстве случаев вопрос так и не стоит. Психотерапевтическая практика складывалась в большой степени как продолжение медицински-рационалистической традиции, эзотерика составляла всегда не самую значительную ее часть. Иррациональное усматривалось в основном в состоянии и действиях пациентов, но не связывалось чаще всего с образом или действиями терапевта. 

Экзотерическое, то есть лишенное магически-сакральных элементов, будучи с одной стороны чем-то вполне рациональным, с другой - предполагает известный терапевтический "демократизм", то есть относительно равноправные отношения в процессе терапии. В самом деле, магически-эзотерический терапевт возвышается над пациентом, он обладатель знания и умения, недоступного другим и оттого - достойного преклонения. Экзотерический терапевт в некоторых случаях выступает в роли "специалиста", профессионала, что делает формирование его харизмы делом проблематичным. В других случаях, когда мы имеем дело с большинством современных групповых или телесно ориентированных терапий, терапевт может выступать в относительно равноправной по отношению к пациенту роли или хотя бы создавать иллюзию такого равноправия. Однако само по себе "экзотерически-демократическое" отношение к делу не отрезает пути к формированию харизмы. Тут можно заметить, что групповая ситуация - куда более сподручное дело в смысле развития харизмы, чем индивидуальная терапия. Основным каналом, по которому протекают харизмообразующие токи является измененное состояние сознания, нетривиальное эмоциональное состояние, что, в сущности, одно и то же. Очень важна в таких случаях либеральная, освобождающая идеология, под которую терапевт и подстраивает, собственно, свою тактику равноправных отношений с пациентом. Темой для отдельного исследования может стать взаимопроникновение эзотерических и экзотерических идеологий, что приходится видеть достаточно часто. 

Здесь самое время обсудить также и другую пропорцию, а именно авторитарное/либеральное. В политическом контексте харизматическую личность чаще всего соотносят с авторитарным, даже тоталитарным правлением. Авторитет крупной политической харизмы предполагает безусловное подчинение, неоспариваемое право казнить или миловать. Либеральная идеология ставит претендующего на господство в заранее невыгодное положение, когда каждый может высказать сомнение в наличии у него особых качеств, а то и запросто может проложить путь другому харизматическому. Психотерапия, казалось, пошла вначале тоже по пути, аналогичному пути авторитарного господства в политике. Как уже говорилось, первые получившие широкое распространение школы, классический гипноз и рациональная психотерапия, исходили из соображений безусловного подчинения пациента влиянию терапевта. Вся дальнейшая история психотерапии развивалась под знаком преодоления такого положения дел, все больше и больше как бы уравнивая в рамках терапевтической процедуры ее участников. Пациент исподволь получал все больше возможностей не соглашаться, возражать, проявлять неповиновение, критиковать терапевта, выказывать агрессию в его адрес. Как понятно из вышеприведенных построений, такое уравнивание в правах, такая либерализация шла параллельно процессу, так сказать, дезэзотеризации психотерапии. 

Либеральные практики, однако, требуют всегда некоторых элементов принуждения. Внимательный наблюдатель, принимавший участие в работе самых что ни на есть либеральных групп встреч (не говоря уж о гештальттерапии), конечно, обращал внимание на то, что почти всегда там имеют место элементы несомненного давления со стороны терапевта, доводящего до сознания участников, например, идеи безусловного принятия и открытости в проявлениях чувств. Правила этики такой психотерапевтической процедуры, заключающиеся, например, в запрете на интерпретирование поведения участников группы, в запрете на разговоры, не имеющие отношения к "здесь и сейчас", конечно, требуют определенной жесткости. Харизматическому носителю идеологии такой терапии, скорее всего, будет очень трудно избежать твердости и настойчивости в формировании запретов, то есть придется проявить отчасти авторитарные черты в том, чтобы донести свои принципы до аудитории. Донеся же, он неизбежно возьмет на себя роль их хранителя, обрушивая на всех остальных "либеральный террор";, требуя постоянно соблюдения равных позиций, жестко расправляясь с "антиавторитаризмом". Конечно, не обязательно дело будет обстоять именно таким образом, но и такое развитие событий очень трудно исключить. 

Видимо, не будет неправдоподобным предположение, что для лучших харизматических показателей неплохо бы располагать одновременным сочетанием разнонаправленных тенденций. Полная определенность в поведении и идеологии ведет к тому, что идеи, отстаиваемые в борьбе, банализируются, пропаганда их становится однообразной, пространство для идеологического маневра суживается, возможности утилизации резко ограничиваются. Самые толковые из харизматических стремятся сочетать в своей деятельности агрессивно-центробежное и умудренно-центростремительное, магически-эзотерическое и демократически-экзотерическое, авторитарно-волевое и либерально-попустительское начала. 

Более того, другая, очень правдоподобная, гипотеза могла бы быть сформулирована, например, так: чем больше выражены присутствующие одновременно взаимно противоположные свойства по каждой отдельной из шкал, тем более сильным будет харизматическое воздействие человека, их в себе сочетающего. Обстоятельство, которое приводит нас к этому выводу, общеизвестно. Харизматическое влияние предполагает у тех, кто его воспринимает, наличие хотя бы каких-либо элементов так называемого измененного состояния сознания. Наличие противоречивых, парадоксальных черт в образе харизматического или в его пропагандистской деятельности безусловно намного больше работает на такое изменение сознания, подобно тому как парадоксы, внутренние противоречия оказываются действенными факторами наведения транса, например в известной технике "запутывания" в эриксонианском гипнозе. Не надо бояться быть противоречивым, надо только уметь убедительно объяснять такие противоречия. Такое умение, без сомнения, легко могло бы стать предметом специального тренинга. Список же пропорций, определяющих свойства харизмы, остается открытым, и нет никакого сомнения в том, что он может быть дополнен новыми интересными соображениями. 

* * * 

Весьма важный аспект - временная и пространственная избирательность харизмы. Почти всегда на лидерскую роль есть большое количество претендентов, из которых так или иначе отбираются немногие. К сожалению, нельзя бытъ харизматическим всегда и для всех. Существует нечто такое, что можно обозначить метафорой харизматическая волна, на которую потенциальный последователь может настроиться, но может этого и не сделать. Без определенного созвучия носителя харизматических черт и его возможного последователя все разговоры о каком-либо влиянии становятся невозможными. 

Очень непросто предсказать, какой именно человек окажется в поле действия той или иной харизмы. Здесь возможны только очень грубые прикидки, устанавливающие параллели между своеобразием образа лидера и приблизительным психологическим портретом возможного адепта. С одной стороны, здесь можно исходить из соображений идентификации с пастырем, то есть предполагать, что член будущей корпорации будет продвигать кого-либо на иерархическую вершину, руководствуясь признаками, ему самому свойственными. С другой же стороны, выбор в этом деле может осуществляться по комплементарному сценарию, то есть лидер выбирается по свойствам, недостающим отдельному индивиду, каковой считает их если не совсем идеальными, то, во всяком случае, в высшей степени желательными и сожалеет об отсутствии их у себя самого. 

Другую метафору, которая могла бы кое-что прояснить, можно обозначить как харизматическая ниша. Как идеология, так и образ нового лидера должен отвечать на определенный вызов времени, предлагая решение актуальных задач. Потенциально харизматические свойства и идеи, жадно воспринимаемые в какой-либо одной исторической или корпоративной ситуации, могут оказаться совершенно невостребованными в другой. Неограниченный авторский произвол здесь, разумеется, невозможен. Выбор идей и стратегий точно так же ограничен конкретной ситуацией, как выбор маски, имиджа - своеобразием конкретной личности. Границы ниши очерчены порой достаточно жестко, и многое зависит от умения хорошо в них вписаться. 

Итак, волна и ниша - это метафоры, определяющие довольно приблизительно пространственные и временные рамки функционирования харизмы. Надо ясно понимать, что, как бы мы ни желали противоположного, харизма - это не навсегда и не навечно. В сущности, харизматический - это тот, который смог оказать ограниченное влияние на некую ограниченную группу людей в определенный ограниченный отрезок времени, и не более того. 

Другое небезынтересное дело - исчисление харизмы. Для этого можно ввести понятие харизматический охват. Он может быть, если угодно, микросоциальным и макросоциальным. Иначе говоря, лидер может вести за собой большую группу последователей, скажем, в государственном масштабе - целую нацию, но, без сомнения, также можно считать харизматическим человека, признаваемого исключительно одаренным небольшой по размерам группой, к примеру религиозной сектой или же террористической группировкой. В психотерапии крупным лидером может считаться основатель и создатель большой психотерапевтической империи, персонаж вроде Фрейда или Роджерса, а мелким - практикующий в небольшой деревушке целитель, то ли врач, то ли маг, собирающий, к примеру, в черной сельской бане всех окрестных истеричек, которые моют ему ноги, пьют (буквально!) с этого воду и избавляются таким образом от всех своих симптомов (пример взят из устного сообщения одного из коллег). В обоих случаях имеет место вера в особые свойства, присущие каждому из терапевтов, оба могут быть признаны в той или иной степени харизматиками в нашем, разумном и взвешенном понимании. Разница в том, что за плечами "транснационального императора" - серьезно обоснованная концепция, разработанная и систематизированная техника, в то время как у бедняги "банщика" - ничего этого нет, а только лишь умение производить впечатление обладателя особых свойств, и то на весьма ограниченный круг. Этим же объясняются различия в объеме харизматического охвата. Исчисление харизматического охвата не такая уж и праздная задача, как это может показаться на первый взгляд. Ясно, что такая арифметика обозначает размеры влияния, и несомненно может быть использована как выигрышный ход в полемических стратегиях. 

Понятно, что сама школьная теория, ее эстетическая привлекательность, "соответствие природе и правде", внутреннее богатство исправно работают на создание и усиление харизмы автора теории даже в случае его внешне нехаризматического сдержанно-неброского поведения. Теория (или техническая концепция) является сама по себе мощным харизмообразующим фактором, о чем мы говорили уже применительно к Фрейду. В сущности, всех харизматических психотерапевтов можно разделить на два типа: идеологи и виртуозы, и, как всегда в таких случаях, предположить, что есть и смешанный тип. Идеологи создают новые теории личностей, новые концепции происхождения и преодоления проблем и болезней. Виртуозы работают только на своих технических приемах, эксплуатируя всячески свою харизму, не углубляясь серьезно в теоретическую проблематику. Они очень ловко могут продемонстрировать свои эктраординарные лечебные таланты, причем очень удобным для этой демонстрации материалом являются, к примеру, болевые синдромы (вспомним здесь любимое так называемыми целителями и знахарями "заговаривание зубов"), дерматологические синдромы ("сведение бородавок"), ну и, конечно, истерические параличи. Эти виртуозы, являют собой в некотором роде маргинальный слой. Но самый распространенный тип крупного харизматического персонажа в истории психотерапии - тот, что предлагает одновременно новую теорию личности и патологии вкупе с техническими нововведениями. 

Не мешает, помимо всего прочего, задуматься и над тем, что происходит с харизмой после смерти ее носителя или после того. как он отойдет от дел. Второе случается достаточно редко, ибо ясно, что отойти от дел до того момента, когда уже совсем не в состоянии этому делу служить, - значит безнадежно угробить свою репутацию харизматического лидера. Достойная при-чина оправдания отказа от работы на благо идеи в такой ситуации - очень тяжелая болезнь (опять Фрейд), а еще лучше, конечно, смерть. Итак, харизматического не стало, дело свое, однако, он после себя оставил и завещал его продолжать. При этом происходит передача не только идеи и налаженной системы, обеспечивающей ее распространение и процветание, но и части особых свойств человека, который это создавал. В религиозной и сакральной традициях передача эта происходит известно как: "...харизма священника через миропомазание, посвящение в сан, возложение рук; харизма короля, переносимая или укрепляемая через миропомазание и коронование" (М. Вебер. 1988. с. 144). 

Кроме того важно различать первичную и вторичную харизму. Первичная - это та, что имеется у основателя традиции, вторичная - та, которую получают его последователи как бы по наследству. Естественно, сила воздействия основателя религии на кого бы то ни было будет заведомо большей, чем у его наследников. Точно так же создатель метода, отец-основатель направления в психотерапии, с любой точки зрения всегда более харизматический, чем все его последователи, вместе взятые. Они же осуществляют воздействие на других не только посредством унаследованных идей и техник, но и как бы переняв часть специфически особых свойств. "Посвящение" происходит посредством учебного анализа, участия в тренингах. Очень важным обстоятельством является здесь наличие именно живого непосредственного контакта. Передача экстраординарного свойства, конечно же, может происходить только "вживую", в рамках освященных традицией терапевтических ритуалов. Никакие литературные штудии или даже теоретические семинары никак тут не могут помочь. Школа живет своей живой историей, позволяющей проследить цепь таких непосредственных контактов, ведущих в конце концов к легендарной харизматической фигуре отца-основателя. Школьная теория, технический ритуал, миф передается по цепочке вместе со свидетельством о прохождении учебного анализа или тренинга. Чем дальше, тем больше происходит превращение того, чем школа была поначалу, в руках ее создателя, а именно - вместилищем экзистенциальных смыслов автора, в, скажем так, просто метод. 

Имеет смысл остановиться еще на одном немаловажном феномене. Мы его обозначили как харизматическое самоуничижение. Вождь-политик, что мы видим на каждом углу, заботливо скрывает собственные амбиции, выставляя себя "слугой народа", против своей воли и как бы нехотя берущего на себя делегированное ему бремя власти. Повествования, свидетельствующие о так называемой "скромности", "неприхотливости" "великих и простых" вождей народов, являются зачастую неотъемлемой частью их биографических нарративов. Разумный психотерапевт также зачастую склонен лицемерно преуменьшать силу своего воздействия на клиента и относить результативность терапии на счет собственных ресурсов последнего. Дискурсивная стратегия, выстраиваемая в таких случаях, сводится к тому. что, дескать, он, терапевт, сам якобы почти и не лечит, а только освобождает и направляет собственные природные силы пациента. Организм (или же личность, в зависимости от исходной концепции) делает свое дело сам, он же, терапевт, всего лишь помогает "природе". Несмотря на кажущееся самоумаление, коррумпирующая ценность такой позиции очевидна: пациенту отчетливо явлена исключительная мудрость человека, отнюдь не бросающего скудоумно-дерзкий вызов предустановленной гармонии, а, наоборот, кротко, но твердо исполняющего волю высших сущностей, которым он оказывается, таким образом, и сам причастен. 

* * * 

Предвидя наши сложности с уяснением того, что же представляет собой феномен харизмы, классики психологической науки немало потрудились над созданием концепций, проливающих свет на это дело. Обсуждение их вклада в интересующую нас проблематику следует начать, естественно, с Фрейда. Мы имеем в виду его труд "Психология масс и анализ человеческого Я". Одна из основных идей этого сочинения сводится к тому, что в лидере любой "искусственной" массы (будь то войско или церковь) каждый из принадлежащих к этой массе видит как-бы отца или во всяком случае его отношение к этому лидеру сродни отношению ребенка к отцу (3. Фрейд, 1991). Чувство преклонения перед лидером и зависимости от него идут рука об руку с желанием идентифицироваться с ним. Конечно, добавим мы, нет никаких сомнений, что основы взаимоотношений харизматического и его последователей начинают закладываться в родительских семьях. 

Обстоятельства таковы, что вынуждают харизматического играть роль, которая сродни отцовской. Они не оставляют всем зависящим от него ничего другого, кроме как инфантильной позиции, одна из главных черт которой - зависимость от авторитета, готовность ему подчиняться. Это имеет место даже в том случае, когда лидер (политический или же психотерапевт) ведет идущих вслед за ним по направлению к состоянию, предполагающему личную автономность и ответственность, как это имеет место, например, в гештальттерапии. Этот случай предписывает некоторую степень харизматического самоуничижения, о чем шла речь выше, однако все равно это движение к освобождению происходит с его, лидера, подачи и под его плотным контролем. Стать действительно свободным возможно только после разрыва с опекавшим тебя "отцеподобным" персонажем, подлинная ответственность предполагает неизбежно собственную "отцеподобность". Это одинаково приложимо и к общественно-политической ситуации и к психотерапевтической, причем как к отношениям терапевт - пациент, так и к отношениям терапевт - ученик. 

Кроме того, многое в динамике харизмы может быть понято при помощи психоаналитических концепций, в которых рассматривается история развития отношения индивидуума к окружающей его реальности. Так, Ш. Ференци пишет о стадиях "бессознательного величия", "магического величия жестов" и др. (Ferenczi S., 1916, цит. по Блюм Г., 1996, с. 68), а X. Кохут о "грандиозном Я" младенца (Н. Kohut, 1977). Психоаналитическая теория многое может прояснить здесь, отсылая нас к воспетому ею феномену младенческого всемогущества, которое берет свое начало в тот период, когда окружающий мир управляется криком, а любое желание, возвещенное этим криком, быстро удовлетворяется. 

Часто повторяющееся в истории психотерапии восстание ученика против учителя, завершающееся уходом из родительской школы и созданием своей, очень хорошо может быть описано в духе динамики Эдипова комплекса и некоторых его преломлений. Отход от отца-учителя может рассматриваться как вполне адекватная метафора отцеубийства. Тут, на ум опять (см. выше) приходит ситуация первобытной орды, описанная 3. Фрейдом в "Тотеме и табу". Там, как известно, отца-вожака, занимающего самое теплое место у костра, получающего лучший кусок мяса и имеющего самых молодых и красивых самок, убивают восставшие дети, после чего берут господство в свои руки. В других, тоже заслуживающих внимания случаях такие же подросшие честолюбцы создают свои школы в психотерапии. Вообще, метафора отцеубийства является очень подходящей для обозначения в структуре биографического повествования ситуации, обозначающей точку начала путешествия харизматического в большой мир. 

Не плохо вспомнить здесь и о таком психоаналитическом концепте, как нарциссизм. Без лишних разговоров ясно, что никакой ненарцистической харизмы не бывает, ибо, пока либидо не обратится на свой собственный источник (как это должно происходить в нарцистических ситуациях), трудно ожидать, что к этому источнику устремятся либидо других субъектов. Психотерапевтическая реальность, формирующая и усиливающая именно профессиональный нарциссизм, как никакая другая терапевтическая практика, складывается в значительной степени под знаком встречи нарцистического и харизматического компонентов личности терапевта. 

К.Г. Юнг, подобно 3. Фрейду, также предусмотрительно позаботился о своем вкладе в концепцию харизматического влияния. Среди описанных им архетипов наш интерес может привлечь Мана - архетип духовного принципа, воплощенный в образе "старейшего - мудрейшего" в волшебных сказках, хотя и с некоторыми оговорками. Этот архетипический персонаж обычно дает герою решающий совет или наделяет, к примеру, неуязвимостью против вражеских козней, а то и снабжает неким волшебным оружием, исключительно действенным в любой ситуации (C.G.Jung. 1982, s. 412). В других случаях он наставляет героя на верный путь, обучает особым тайным премудростям. В контексте нашего исследования получается так, что этот архетип можно рассматривать как один из бессознательных источников харизматических свойств, причем он имеет отношение к эремитической, центростремительной составляющей харизмы, Понятие инфляции, в значении, которое в него вкладывает К.Г. Юнг, тоже может помочь прояснить некоторые аспекты феномена харизмы: "Расширение личности за пределы индивидуальных границ, происходящее путем идентификации с архетипом или, в патологических случаях, с какой-нибудь исторической или религиозной фигурой. В нормальных случаях проявляется своеобразным высокомерием и компенсируется соответственно чувством неполноценности" (C.G. Jung, 1982, s. 412). 

А. Адлер, со своей стороны, более прозорливо, чем Фрейд и Юнг вместе взятые, предвидел грядущий интерес к харизматической проблематике, в особенности же когда писал о том, как в процессе терапии происходит "раскрытие недостижимо высокой цели превосходства над всеми, стремления пациента к ее тенденциозному завуалированию, его стремление к власти над всем миром, его несвободы и враждебности к людям, порождаемых этой целью" (А. Адлер, 1995, с. 78-79). Эти соображения затрагивают самую сердцевину, коренную сущность обсуждаемой нами темы, раскрывая реальные мотивы харизматического поведения, хотя эти мотивы и не являются для него абсолютно специфическими. Нетрудно также провести параллель между темой компенсируемой неполноценности, одной из центральных в адлеровской терапии, и такими элементами харизмы, как описанные И. Шиффером "неполноценность" и "бойцовская позиция". В основе теории индивидуальной психологии как раз и размещается взаимная зависимость этих двух моментов. С этой точки зрения харизматические "особые свойства" вполне могут вырабатываться в процессе преодоления детского чувства неполноценности. В любом случае такой мотив будет весьма притягательным для сочинителей биографий, описывающих жизненный путь харизматических персонажей. Также не исключено, что в других случаях те же ощущения неполноценности вызывают ожидания и потребность особых свойств и готовят человека для их восприятия. 

Другие психотерапевтические школы, с продвинутыми и богатыми техниками, интересны для нас скорее с точки зрения возможности практического овладения навыками харизматического поведения. Интерес в этом смысле представляют как психодрама, так и гештальттерапия, равно как и НЛП вкупе с эриксонианской терапией. Однако обоснование и обсуждение весьма интересного проекта харизматического тренинга не входит здесь в наши задачи. 

Еще одна область, откуда мы можем с пользой для себя позаимствовать метафоры, чтобы получше определиться с концепцией харизмы, - клиническая психиатрия. Клинические авторы, как известно, описывают не только изолированные симптомы и синдромы, но и целостные клинические характерологические образы. Эти описания вполне приложимы не только к узко психиатрической сфере, но и к проблемам за ее пределами. Иначе говоря, мы сделаем несколько шагов по патографическому пути, о котором речь шла еще в первой главе. Мы рассматриваем здесь клинические феномены в качестве метафор, собственно потому, что они не имеют прямого отношения к психическому статусу интересующих нас харизматических персонажей (реальных и возможных), но при этом помогают обрисовать стиль и направления их деятельности. 

Так, К. Ясперс видел сущность истерической личности в том, что "...она имеет потребность казаться себе и другим чем-то большим, чем является на самом деле, и делать вид, что испытывает переживания в большей мере, чем она способна их испытывать" (К. Jaspers, 1973,s. 570). Демонстративность является основным свойством истерической личности и тут же мы вспоминаем, как велика роль внешней, актерской, "спектаклевой" составной части харизматической деятельности, собственно того, что было обозначено выше как charisma of hoax. Харизматический не только старается казаться "чем-то большим, чем является на самом деле", но и, почти буквально следуя классическому определению К. Ясперса, всячески драматизирует свои идеи, поддерживая во всех, кто попадает в поле его влияния, особое, напряженное, состояние сознания. Речь идет о том, что К.Ясперс обозначил как энтузиастическая установка (K.Jaspers, 1922, s. 119-137). To есть демонстрирует, что "испытывает переживания в большей мере, чем способен испытывать". 

Мы говорим здесь об истерии не как о клиническом феномене, а как о вполне пригодном материале для метафоры, которая, безусловно, обогатит наши представления об исследуемом предмете. То есть, речь вовсе не идет о том, что харизматический - это непременно истерическая личность (чего, разумеется, в каком-то отдельном случае нельзя исключить), просто для существенных свойств харизмы "истерия" может служить иллюстративной моделью. Справедливости ради надо сказать, что выраженные демонстративные черты чаще приходится наблюдать в общественно-политической жизни, чем в биографических портретах крупных психотерапевтов, которые разумно пытаются следовать принципу харизматического самоуничижения. 

Вторая, также очень подходящая здесь клиническая метафора - метафора паранойи. "Самым характерным свойством параноиков является их склонность к образованию так называемых сверхценных идей, во власти которых они потом и оказываются: эти идеи заполняют психику параноика и оказывают доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной такой сверхценной идеей параноика обычно является мысль об особом значении его собственной личности" (П.Б. Ганнушкин, 1953, с. 36-37). "Особое значение собственной личности" - конечно, именно это создает харизматическую готовность, представление об исключительности собственной миссии. Как мы помним, это связано с ключевым моментом в биографии "героя", а именно с обретением призвания. Что касается "склонности к образованию сверхценных идей", то здесь тоже все совершенно ясно. В психотерапии чаще всего имеет место одновременное присутствие двух известных клинических феноменов этого круга. "Паранойя изобретения" сочетается с "паранойей борьбы";, иначе говоря, харизматический автор психотерапевтической новации тратит множество усилий на преодоление препятствий на пути распространения своих идей. Исключительная преданность идее, невозможность ей изменить, то есть в какой-то мере сверхценное к ней отношение, неизбежно входит в любой харизматический репертуар. Уточним, что и паранойя понимается здесь как метафора и харизматический отнюдь не должен быть ею непременно "болен" (впрочем, с другой стороны, это и не возбраняется). Такое уточнение необходимо тем более, что в качестве самостоятельной нозологической единицы эта болезнь давно, как известно, не трактуется, будучи "поглощена" другими, тоже вполне достойными. 

Третья основная часть харизматической деятельности связана с разными ритуалами и, как выше отмечалось, с внимательным отношением к точному их соблюдению. Если в общественно-политической или религиозной жизни ритуал относится к сфере приветствий, посвящений и т.д., то в психотерапии ритуальная часть связана с техникой лечения и особое отношение к ней имеет для харизматика, да, впрочем, и для просто терапевта исключительно важное значение. Напрашивающаяся здесь клиническая аналогия - это, конечно же, навязчивость, точнее, навязчивое действие, то есть нечто нам чуждое, что мы, однако, должны при определенных обстоятельствах обязательно и строго соблюдать, при этом - неизвестно зачем (навязчивые действия чужды здравому смыслу). Неисполнение точно и в срок грозит непонятными, но ужасными последствиями. 

Когда в различных психотерапевтических текстах речь идет о технике, то зачастую мы сталкиваемся здесь с твердостью в системе предписаний и запретов, причем твердость эта носит характер почти навязчивый. Длительное наблюдение за применением одного и того же метода не может не вызывать ощущения определенного утомления: психоаналитики упорно ищут "первичную травму" и генитальную символику, роджерсианцы попугайно повторяют фразы за клиентом, гештальттерапевты пристают со стереотипным вопросом "А что это для вас?" и неизменно устраивают игры с пустыми стульями (понятно, мы в данном случае карикатурно преувеличиваем действительное положение дел, вовсе не столь уж безнадежное). Мы перечислили только малую часть технических стереотипов, которыми изобилуют разные методы. Важны не столько рациональные основания применения того или другого технического приема, сколько вера в необходимость делать именно так, а не иначе. Таковы метафоры, заимствованные из клинической сферы, помогающие нам лучше представить себе сущность харизматического поведения. 

Перед нами интересующая нас харизматическая личность. Мы вглядываемся в ее черты с отчетливым чувством неприязни. Нам претят бросающаяся в глаза демонстративность, нас отталкивает узколобое идеологическое упрямство, нас раздражает однообразно-навязчивое поведение. Свое харизматическое обаяние он приумножает безотказным воздействием "этически-возвышенных" дискурсов. Посвященные, например, "любви", "истине", "смыслам", они превращаются в орудия осуществления влияния, встраиваются в полемическое состязание, превращаются в некую приманку, в орудие соблазнения. 

Единственное оправдание всего этого заключается в том, что только при наборе именно таких свойств, как показывает исторический опыт, рождаются серьезные и интересные психотерапевтические идеи, которые впоследствии получают широкое распространение и, наверное, все же иногда служат делу помощи тем, кто в этом нуждается. Как уже было сказано, психотерапевтический метод есть предмет частного интереса психотерапевта. И чем больше этот интерес будет реализован, тем сильнее вероятность, что новая концепция будет плодотворной и действенной и примирит новую многочисленную школьную паству с занятиями психотерапией. 

* * * 

Каким же образом идет здесь процесс развития и становления? Как же в итоге получается, что мы имеем то, что наблюдаем? В сущности, модели развития личности от рождения до формирования харизмы и дальше могут быть самыми разными и не отличаться коренным образом от других известных моделей развития личности. Здесь возможно описание различных периодов этого развития, причем эта периодизация во многом будет складываться из этапов само собой разумеющихся - от ученического раннего этапа до стадии, завершающей путь. Сформировать привлекательный биографический нарратив для харизматического можно только задним числом (понятно, что именно привлекательность такого нарратива будет главной задачей сочинителя). Однако некоторые своеобразные закономерности этих историй могут быть предсказаны отчасти и заранее, что, конечно, важно не только для исследователя истории психотерапии, но и для практикующего терапевта. 

Итак, своеобразие первой стадии, которую можно обозначить как ученическая или, например, латентная, заключается в том, что происходит не просто накопление знаний и опыта, но одновременно формируется критически-агрессивное отношение к той парадигме, в которой будущий харизматический лидер воспитывается. Все это связано отнюдь не только с поиском реальных недостатков существующей парадигмы (хотя это тоже очень важно), но и с формированием своеобразных личностных черт. В первую очередь речь идет об известном феномене, обозначаемом как ressentiment, то есть коренящееся в обостренном ощущении ущемленности и невостребованности честолюбиво-агрессивное, мстительно-реваншистское умонастроение. Этот феномен, описанный и введенный в широкий обиход Ф. Ницше, М. Шелером, что и говорить, дело крайне неспецифическое для любого биографического повествования. Здесь важно, каким именно образом тема ressentiment'a встраивается в эту повествовательную структуру. Иначе говоря, в какой степени он проявляется и реализуется, или, наоборот, игнорируется и подавляется. У харизматического это должно быть выражено явно и интенсивно, хотя неясно, в какой степени следует его культивировать, поощрять, да и возможно ли это вообще (поощрение тут будет носить характер провокационно-парадоксальный). Ressentiment в структуре личной истории играет роль как бы мотора новаций, совершаемых героем этой истории. 

Таким образом, по нашему убеждению, осваивая психотерапевтическое дело, надо одновременно учиться подвергать его обстоятельной и обоснованной критике. Совсем не лишним было бы ввести в обучающие программы разделы по критике усваиваемого материала. Вряд ли следует ожидать, что такая (принципиальная и честная) постановка вопроса приведет в восторг кого бы то ни было. Говоря в данном контексте об "агрессивном", мы, конечно, имеем в виду крайне мягкие интеллектуально-полемические формы проявления агрессии. В идеале при завершении обучения новый терапевт должен не только ясно понимать, почему надо делать именно так, а не как-нибудь иначе, но одновременно при этом уметь толково объяснить, почему делать именно так - это никуда не годится. Ежели, однако, не удастся сделать так. чтобы обучающийся одновременно совершенствовался в критике того, чему учится, то уж хотя бы пусть время ученичества обогатится основательным и добросовестным изучением исследования под названием "Как создать свою школу в психотерапии...". Это будет разумно и справедливо. 

Период ученичества подводит нашего героя вплотную к следующему этапу - кристаллизации. Процесс кристаллизации идей в этом случае идет параллельно с личностной трансформацией, начинающейся с описанного И. Шиффером "призва-ния" - calling, то есть осознания своей миссии с последующим "сужением сознания" в паранойяльном духе. Иначе говоря, рождающийся харизматический герой делает свой интеллектуальный и экзистенциальный выбор приблизительно одновременно, а сделавши его, почти всегда обнаруживает тенденцию ограничивать свою деятельность и свой кругозор рамками выбранного. 

Сама же кристаллизация - нарождение новой идеологи, без труда может быть разделена на различные этапы. Метафорой, подходящей для описания этих этапов, может служить, например, классическое учение о стадиях развития бреда при эндогенных психозах. Так, выделяют "первичное бредовое настроение", характеризующееся наличием непонятных для человека подозрений и ожиданий. На смену ему приходит так называемая кристаллизация бреда, то есть осознание, формирование некоего сюжета, согласно которому больному становятся понятны и обоснованы до того неясные переживания. Бредовой сюжет постоянно уточняется и развивается. Все больше и больше событий, явлений, людей вовлекаются в этот сюжет, то есть происходит генерализация бреда и так далее (см., например, К. Jaspers, 1973, s. 82 ff.). В общих чертах приблизительно то же самое должно происходить при формировании определенного круга идей. Начинается все с неудовлетворенности, которая поначалу может быть неотчетливой, затем приобретает более ясные очертания и в конце концов приводит к все возрастающей жажде перемен, каковые в хорошем случае энергично реализуются. Упоминавшуюся выше своеобразную (паранойяльную) ограниченность автора этих проектов следует воспринимать как необходимое условие (неизбежное зло!), которое должно соблюдаться при этих идеесозидательных процессах. Понятно, что человек, который не относится исключительно ревностно к миру своих идей, вряд ли сможет рассчитывать на серьезное продвижение в интересующем его и нас направлении. 

Здесь важной является одна закономерность, уже обсуждавшаяся выше, которую мы могли бы обозначить как правило несменяемости идеологии и ритуала. Правило это, нам кажется, можно было бы сформулировать приблизительно так: если харизматический разворачивает свою деятельность в каком-нибудь одном идеологическом и ритуальном пространстве, то ему следует всю жизнь придерживаться раз провозглашенных им принципов и обрядов. В самом деле, если твоя концепция служит не просто научной теорией, а объектом борьбы, если ты на это дело подбил группу людей, связал их с собой договорами, писаными и устными, вовлек в основанное тобой какое-нибудь там общество, то "пересмотр взглядов" будет расценен не как проявление исследовательской честности, а как предательство интересов дела. Когда мы говорили о том, что деятельность харизматнческого несет на себе "паранойяльные" черты, то имелось в виду отчасти и это. Он очень скован в своем маневре и в любом случае становится заложником тех мифов и ритуалов, которые сам насочинял, а также тех, кто имел несчастье во все это впутаться. 

Здесь и речи нет об идеологическом постоянстве, относящемся к ученическому периоду, который завершается к моменту кристаллизации основного проекта. Собственно, первый и главный шаг заключается в том, чтобы порвать с идеологией периода ученичества. Та идеология, с которой происходит разрыв, она, в сущности, изначально чуждая, навязанная извне во время биографического отрезка, характеризующегося пониженной ответственностью, так что порвать с ней, предложив при этом что-то свое - дело вполне закономерное, даже благое. 

Широкое распространение метода приводит к относительному ослаблению интереса к нему. Школа, прошедшая период экспансии, вступает, как мы хорошо знаем, в пору инфляции. В динамике развития харизматической личности этот этап совпадает с процессом обудничивания (Veralkaeglichung, M. Вебер, 1988). Проделавшая успешное развитие психотерапевтическая школа бюрократически структурируется, обрастает издательскими и обучающими институтами. В отдельных случаях она может срастаться с официозными педагогическими и социальными структурами, что, к сожалению, помогает ей преодолеть свою первоначальную маргинальность. Происходит очень много такого, что делает харизму создателя либо вовсе ненужной, либо недостаточно востребованной. Харизматическое перерастает в легитимное, создаются законы, по которым проводится обучение и разрешается практиковать данный метод. Новаторское учение, как уже говорилось, постепенно превращается в "просто метод", вокруг которого сооружаются рутинные иерархии. Одним словом, делается все для того, чтобы со временем появился новый смельчак, испытывающий непреодолимое желание стукнуть молотком по всему этому зданию и уйти потом прочь от груды развалин с котомкой за плечами и посохом в руке искать своего счастья. 

Если, однако, иметь в виду нынешний этап развития психотерапевтического дела, нетрудно заметить, что харизматический фактор претерпел серьезные изменения по сравнению с тем, что можно было наблюдать в начале века. В начале века психотерапий было намного меньше числом, чем теперь, и, к примеру, Фрейд, с которого, собственно, и пошел отсчет господства харизматических в психотерапии, находился в несравненно более выгодном положении, чем современные авторы. К сегодняшнему дню дело производства новых школ поставлено на исправно работающий конвейер. Период после второй мировой войны радует нас прямо-таки лавинообразным ростом числа новых "сект с учителем во главе". 

В сущности, жизнь множества терапевтов складывается так, что они только ищут повода для того, чтобы отделиться от родительского учения и основать собственное дело. Ведь, очень немного надо для того, чтобы испытать чувства, о которых писал Ф.Фарелли, создатель провокативной терапии, переживая рождение своего детища: "Я был просто заинтригован открывающимися возможностями моего нового подхода. Вечером дома я мерил комнату шагами и все время повторял Джун: "Теперь я знаю, что чувствовал Колумб, когда открыл Америку". Я сравнивал разные подходы к лечению клиентов и противопоставлял их, обдумывал, как начать новые беседы и сеансы. Я был уверен в победе, она была сладка и превышала все заплаченные цены: слезы, потуги, рвоту, бессонницу, усталость и перерабатывание" (Ф. Фарелли, Д. Брандсма, 1996, 42). Как мы видим, "оргазм рождения метода"; (назовем это так) переживается очень интенсивно, а, главное, путь к нему несравненно более "внутренне простой и внешне легкий" (Ф.Е. Василюк, 1984), чем, скажем, во времена Фрейда. 

Как бы то ни было, в психотерапевтическом мире стало больше харизматических авторов. При этом отдельные школы получили намного больше возможностей для распространения своих идей, чем это было в начале века или даже позже, но до наступления эры господства электронных средств массовой информации. Новые методы создаются в большем количестве, но при этом легко предположить, что удельное влияние каждого из них не такое мощное, как в старые времена, когда их было не так много. Харизматический охват, быть может, стал шире благодаря развитию СМИ. но харизматический цикл по той же причине совершается, видимо, более стремительно. Путь от возникновения до рутинизации и обудничивания, до инфляции, проходится намного легче. Широта охвата по сравнению с упомянутыми временами возросла, видимо, только в абсолютном отношении, за счет большего распространения психотерапии вообще. Однако с ростом числа "охваченных" той или иной школой. то есть при хороших абсолютных "показателях", относительное влияние каждой из них. естественно, снижается пропорционально росту их общего количества. Здесь надо уточнить, что все разговоры об охвате, о "величине", количестве носят очень общий, приблизительный и гипотетический, хотя и вполне правдоподобный, характер. Этот разговор неизбежен, как любое привлечение количественных показателей при оценке влияния и распространенности той или иной идеи. 

В один и тот же исторический период разные школы находятся на разных этапах своего развития. "Старый" психоанализ соседствует с относительно юным нейролингвистическим программированием, зрелая клиентцентрированная терапия - с безусловно дряхлым классическим гипнозом. Безусловное преимущество новых школ - их новизна сама по себе, а также то, что их создатели живы и посредством своей - первичной - харизмы способствуют развитию и распространению своих проектов. Совершенно ясно, что с точки зрения практикующего психотерапевта малая первичная харизма лучше, чем большая вторичная, унаследованная от отца-основателя и прошедшая, как это всегда бывает, через множество рук. Поскольку видимость особых свойств терапевта всегда будет пользоваться особым спросом возможных пациентов, мы считаем, что паника, имеющая место по поводу "перепроизводства" школ в психотерапии (см., например: Н. Omer & Р. London, 1986), связана с неправильным пониманием сущности взаимоотношений психотерапевта со своим методом. 

Ответственное отношение к сегодняшней психотерапевтической ситуации заставляет нас искать единственно разумный и верный ответ на важнейший вызов, существующий в сегодняшнем психотерапевтическом сообществе. Надо ясно и твердо признать, что это вовсе не вызов избытка, множественности школ, а, наоборот, как мы уже не раз говорили, их недостатка. Выбирая такой именно вызов (то есть реальные обстоятельства, которые мы расцениваем как вызывающие) и формулируя именно такой ответ на него, мы понимаем, что это только часть дела. Практическое осуществление идей, обсуждавшихся в этой главе, могло бы вылиться в специальные тренинговые программы, направленные на формирование или "разогревание" харизмы. 

Здесь необходимо уточнить, что мы вовсе не имели ввиду противопоставлять харизму реальным профессиональным навыкам, равно как и теоретической деятельности. Ясно, что все это дополняет друг друга, а в хороших случаях усиливает. Надо только отдавать себе отчет в том, что речь идет о разных вещах, и уделять внимание всему в должной мере. 

Верное понимание роли харизмы в психотерапии создает одну из важных предпосылок для деконструкции психотерапевтического знания. Это понимание необходимо для того, чтобы разобраться со своеобразием психотерапии как специфической практики, со своеобразием взаимоотношений терапевта со своим методом. 

Хотя эта глава и не имеет отношения к основной задаче нашего исследования - а именно структурному анализу школьных теорий и техник, нам представляется, что речь в ней идет об исключительно важных проблемах, затрагивающих коренную сущность психотерапевтической деятельности, и имеющих непосредственное отношение к жизни желаний терапевта. Именно стремление к харизматическому влиянию лежит в основе желаний психотерапевтов создавать новые методы. Без преувеличения можно сказать, что харизма являет собой некий неосознаваемый идеал, к которому так или иначе стремятся психотерапевты. Не в последнюю очередь благодаря ему мы располагаем теми богатствами, инвентаризации которых будут посвящены следующие главы нашего исследования.