Автор книги: Альфред Адлер

Книга: Адлер Альфред. К теории галлюцинаций

Альфред Адлер - Адлер Альфред. К теории галлюцинаций читать книгу онлайн

* Впервые опубликовано в 1912 г.
К ТЕОРИИ ГАЛЛЮЦИНАЦИЙ*

Среди разнообразных аранжировок невроза, направленных на достижение конечной цели фиктивного превосходства, невротически целесообразно возникают также и галлюцинации, в основе которых лежит усиление галлюцинаторной способности психики.
Рассмотрение реалий возбуждения головного мозга и нервов, область которых предположительно является ответственной за ощущения, восприятия, а иногда и за воспоминания, рефлексы и моторные импульсы, не выходит за рамки гипотезы о колебаниях и волновых движениях нервной субстанции и ее химических изменениях. Искать здесь малоубедительные, недоказуемые связи является ложным логическим выводом, который позволителен лишь вульгарной психологии. Построение душевной жизни из механических, электрических, химических и тому подобных возбуждений представляется настолько невозможным, что мы гораздо охотней принимаем другие вспомогательные гипотезы, предполагаем, что в понятии и сущности “жизни” уже изначально подразумевается психический орган, который не субординирует, а координирует, проистекая из самых низов и отвечая на возбуждения, и приобретает свою окончательную форму.
Всякий раз, исследуя этот психический орган, мы обнаруживаем, что он не просто реагирует на внешние и внутренние воздействия, но и действует сам по себе, постоянно подготавливая поступки и поведенческие акты индивида. Он не исчерпывается одной только волей, но наряду с этим представляет собой планомерное упорядочивание возбуждения, осознанное и бессознательное осмысление этого возбуждения и его связей с миром, предвосхищение и управление желанием в соответствующем для индивида направлении. Линия его поведения всегда направлена на улучшение, дополнение, усиление, словно общая оценка индивидом своего состояния вызывает у него выраженное в той или иной мере ощущение беспокойства и неуверенности в себе. Постоянно бодрствующие потребности и влечения индивида не дают душевному органу уснуть. И в любой из установленных нами форм его проявления мы можем расценить беспокойство как предысторию, настоящее — как реакцию, а будущее — как фиктивную цель избавления. При этом внимание отнюдь не проявляет себя в качестве беспристрастной установки, которая как бы суммирует в объективном результате пристрастные воспоминания и непредвзято пережитые впечатления. От исследователя и наблюдателя, не обученного индивидуальной психологии, оказываются скрытыми даже более грубые различия, а индивидуальный оттенок, имеющий решающее значение, никогда им не осознается. Для него, например, все страхи одинаковы. Но для знатока людей значительно важнее понять, чему этот страх служит, — тому, чтобы пациент мог выйти из-под контроля, или тому, чтобы обязать другого оказывать себе услуги. Если я произведу проверку его способности припоминать или возможностей его памяти, органов чувств или сообразительности, то по-прежнему ничего не буду знать о том, к чему он стремится. При изучении какого бы то ни было душевного феномена основной вопрос индивидуальной психологии звучит следующим образом: что из этого следует? Ответ на него дает нам только объяснение предполагаемого процесса, позволяющего понять индивида. Поэтому сама по себе экспериментальная психология не в состоянии дать нам сведения об одаренности или ценности человека, потому что мы никогда не сможем таким образом узнать, будет ли индивид использовать свои душевные способности “во благо или во зло”, не говоря уже о том, что многие могут оказаться одаренными при проверке, но не в жизни. Результат проверки тоже будет зависеть от того, в каких социальных отношениях находятся экзаменатор и экзаменуемый, испытуемый и область исследования.
Когда мы говорим о представлении или восприятии, речь идет о сложной деятельности, в которой большую роль играет соответствующая психическая ситуация, оказывающая значительное влияние на процессы внимания (их силу и направленность). Уже простое восприятие представляет собой не объективное впечатление или одно лишь событие, а творческую работу под влиянием явных и скрытых намерений, от которой сотрясается вся личность. Однако восприятие и представление не есть принципиально разные аспекты. Они соотносятся друг с другом как начало и временное окончание одного процесса. В представление включается все, в чем мы в данный момент нуждаемся и на что возлагаем надежды, чтобы приблизить нас к индивидуальным целям. Кроме того, степень удовольствия и неудовольствия, которые мы при этом испытываем, настолько велика, что и она тоже способствует достижению представляемой цели и даже подстегивает к этому. Говоря о представлении, мы имеем в виду творческий акт, так как в данном случае, как и в случае воспоминания, человек может представить себе предметы и людей, которых при непосредственном восприятии вообще нельзя было бы увидеть (подобно тому, как в воспоминании видят свой собственный образ). Данный творческий акт врожденной душевной способности, проявляющийся в контакте с внешним миром, лежит и в основе галлюцинаторной способности. Это та же самая психическая энергия, которая, пусть и в разной степени, обеспечивает творческую созидательную деятельность в восприятии, представлении, воспоминании и в галлюцинации.
Это качество, которое в целом следует назвать галлюцинаторными компонентами души, легче обнаружить в детском возрасте. Его противоречие с логикой, этой функцией и условием общественной жизни, вынуждает нас в значительной степени ограничивать и даже исключать проявление галлюцинаций в чистом виде. Скрытая в них психическая энергия действует в рамках имеющих общественную ценность функций восприятия, представления и памяти. И только там, где “Я” извлекается из общества и приближается к изоляции, — в мечте, в которой стремятся к победе над всеми остальными, в смертельной, измождающей неопределенности в пустыне, когда в мучительно медленной гибели сама собой рождается приносящая утешение fata morgana, в неврозе и психозе, у изолированных, борющихся за свой престиж людей, — зажимы ослабевают, и душа, словно в опьянении, с экстатическим пылом вступает на путь ирреального, лишенного общности, строится другой мир, в котором галлюцинация играет огромную роль, поскольку логика становится не столь существенной. Однако чаще всего имеется еще достаточно чувства общности, чтобы галлюцинация воспринималась как нереальная. Так обычно бывает во сне и при неврозе.
Один из моих пациентов, потерявший зрение в результате табической атрофии зрительных нервов, страдал непрекращающимися галлюцинациями, которые, как он говорил, доставляли ему огромные муки. Мы не будем подвергать сомнению общепринятую гипотезу, согласно которой связанные с недугом состояния раздражения в оптической системе вызывают возбуждение, которое затем интерпретируется и рационализируется. С наличием возбуждений в зрительной сфере мы согласимся сразу. Их своеобразная интерпретация в определенные содержания, которые в целом являются для пациента мучительными, наталкивает нас на предположение о постоянно действующей тенденции, овладевающей этими возбуждениями и использующей их в качестве материала. Таким путем мы приходим к психологическому по характеру объяснению. Предыдущие исследователи занимались вопросом о том, что представляют собой такие галлюцинации. И пришли к ничего не значащей тавтологии: это возбуждения в зрительной сфере. Здесь, как и во всех основных проявлениях жизни и природы — в объективных жизненных фактах, в ассимиляции, в электричестве, — допуская в определенной степени невозможность познать и выразить их сущность, мы усматриваем в галлюцинации противоречащее логике и истинному содержанию общественной жизни проявление душевной способности, которую в виде намека можно обнаружить в представлении и воспоминании, сущность которых тоже в известной степени не доступна нашему пониманию. Таким образом, эти рассуждения подводят нас к тому, что человек, испытывающий галлюцинации, оказывается удаленным из сферы чувства общности и в обход логики при ограниченном чувстве реальности стремится к какой-то иной, а не более привычной для нас цели.
Об этой цели нельзя сделать вывод непосредственно из галлюцинации. Она, как и любой другой вырванный из контекста душевный феномен, многозначна*. Истинный смысл галлюцинации, ее значение, ее “куда” и “зачем” — таковы вопросы нашей индивидуальной психологии — можно понять, только исходя из целостности индивида, из его личности. Проявлением этой целостности в особой ситуации считается и галлюцинация.
Итак, в нашем случае зрение было потеряно, галлюцинаторная же способность усилилась. Пациент не переставая жаловался на “восприятия”, которые отнюдь не всегда могли бы показаться нам мучительными. Так, он видел краски, деревья или солнце, следовавшее за ним по комнате. Здесь следует отметить, что в своей жизни больной являлся деспотом и тиранил весь дом, и из анализа всей его прежней жизни у нас сложилось впечатление, что этот человек нашел свое величие в том, чтобы во всем всегда задавать тон и постоянно занимать собственной персоной свое семейное окружение. С тех пор, как он ослеп, это ему уже не удавалось путем обычных деловых занятий и своего лидерства в доме, но зато стало возможным благодаря постоянным жалобам на свои мучительные галлюцинации. Он сменил средство. Так как сон у него тоже был во многом нарушен, импульс его властолюбия доставлял беспокойство другим даже ночью. Из “возбуждений в зрительной сфере” он сконструировал еще одну галлюцинацию, послужившую ему предлогом, чтобы полностью привязать к себе собственную жену. Он видел, как цыгане грабили и истязали ее. В приступе ужаса, а также, по-видимому, мстительности из-за потери зрения он постоянно будил ее, чтобы убедиться в неверности своей галлюцинации и чтобы заставить свою измученную жену всегда находиться с ним рядом.
* Некоторые мастера толкования, например психологи, занимающиеся вопросами сексуальности, совершенно поверхностно цепляются за неоднозначность феномена и говорят при этом о глубинной психологии.
Я наблюдал множество пациентов, страдавших галлюцинациями, которые пришли к своему недугу, развив такую же тенденцию, как и данный пациент. После того как этот человек, по его мнению, полностью лишился своего влияния, он вновь оказался наверху в своем стремлении к власти благодаря интенсивным предупредительным мерам и развитию своей галлюцинаторной способности. Приведем еще один весьма поучительный пример: мужчина из хорошей семьи, достаточно образованный, но тщеславный, честолюбивый и малодушный, потерпел крах в своей профессии. Слишком слабый для того, чтобы самому изменить свою судьбу или пережить обрушившееся на него несчастье, он обратился к алкоголю. Многочисленные делирии с галлюцинациями привели его в больницу и избавили от необходимости исполнения своих жизненных задач. Обращение к алкоголю встречается достаточно часто и его можно расценить — наравне с леностью, преступными действиями, неврозом, психозом и самоубийством — как бегство неустойчивых честолюбцев от ожидаемых поражений и как бунт против требований общества. Когда пациент покинул больницу, то окончательно избавился от алкоголизма и стал трезвенником. Однако его предыстория получила огласку, семья от него отказалась, и ему не осталось ничего другого, как зарабатывать себе на пропитание плохо оплачиваемыми земляными работами. Вскоре после этого появились галлюцинации, мешавшие ему в работе. Чуть ли не непрерывно он видел незнакомого мужчину, который ироническими насмешками отбивал у него всякое желание работать. Он не верил в реальность образа. Впрочем, еще с тех пор, когда пациент страдал алкоголизмом, значение и сущность галлюцинации были ему известны. Однажды, чтобы окончательно избавиться от своих сомнений, он запустил в образ тяпкой. Тот ловко увернулся, а затем задал пациенту изрядную трепку.
Разумеется, эта удивительная реакция наводит на мысль, что наш пациент мог случайно принять за свою галлюцинацию и реального человека, подобно тому, как это описывается в “Двойнике” Достоевского.
Этот случай является для нас поучительным и в другом отношении. Не всегда бывает достаточно привести пациента к абстиненции. Из него надо еще и сделать другого человека. В противном случае он обратится в бегство другого рода, о чем свидетельствует галлюцинация и ее пагубные последствия. Кроме того, нельзя, как в первом случае, вырывать больного из семейного круга, поскольку при этом пострадала бы его политика престижа. Страх же перед признанием поражения в жизни — то есть та же самая политика престижа — во втором случае вынуждает пациента к манифестации болезни и обращению к врачу. Ведь этот случай следует понимать только так, что галлюцинация, равно как прежде алкоголизм, должны были принести утешение и оправдать исчезновение честолюбивых, себялюбивых надежд. Добиться полного успеха в этом случае можно было бы только в том случае, если бы удалось вернуть его из изоляции и избавить от боязни общества.
Вместе с тем мы видим, что алкоголизм с его способностью продуцировать галлюцинации предоставил материал и послужил причиной превращения пациента в галлюцинанта. Без предварительной алкоголической стадии возникла бы другая преддиспозиция, другой невроз.
Третий случай относится к послевоенному времени и касается мужчины, который после нечеловеческих жестоких военных событий стал страдать явлениями повышенной раздражительности и состояниями страха, сопровождающимися галлюцинациями. В то время он проходил врачебное обследование, чтобы получить пособие по инвалидности, на которое он вполне правомерно рассчитывал в связи со значительно снизившейся работоспособностью. Он сообщил, что часто, особенно когда находится один, видит возникающую позади себя фигуру, которая внушает ему сильнейший ужас. В целом все эти явления, а также явно выраженная рассеянность не позволяли ему выполнять свою работу столь же хорошо, как прежде.
Жалобы участников войны на сниженную работоспособность, на потерю когда-то приобретенных навыков встречаются чрезвычайно часто. Нет сомнений в том, что многие из них и в самом деле в значительной мере утратили работоспособность вследствие многолетнего отсутствия навыка. Тем не менее кое-что можно было бы наверстать. Однако многие из них не предпринимали никаких действий, чтобы вернуть прежние навыки. Можно привести немало случаев, когда они настолько теряли надежду, что это противоречило всякой логике. Предыстория этих людей разоблачает их старую невротическую сущность: они всегда испытывали страх перед решениями и теперь, при новом испытании их сил, как и в прежние времена, впадают в невротическое волнение. Кроме того, усиливается и их “боязливая установка”, поскольку их прельщает пособие по инвалидности и они страстно желают добиться привилегии, которая избавила бы их от дальнейших физических усилий и испытаний. Словно нежности и ласки, жаждут они этого пособия, иногда в качестве подтверждения своей правоты и неправоты других. Денежное выражение принимается ими в расчет чисто внешне, поскольку оно характеризует степень их недуга. Поэтому выраженность невротических проявлений должна достичь такой точки, когда работоспособность пациента будет казаться явно нарушенной.
От подозрений в симуляции их защищает собственная предыстория, и нередко только она одна. Наш пациент всегда был одинок. У него не было друзей и любовных связей, он жил уединенно со своей матерью и по собственной инициативе разорвал отношения со своим единственным братом. Только война вернула его в общество, которое не сумело привлечь его само по себе. После того, как однажды возле него разорвалась граната, у пациента возникли явления страха и интерпретирующая страх галлюцинация. Заболевание дало ему возможность вновь отдалиться от общества. Его отношение к обществу стало еще более враждебным. Это скрытое недовольство должно было проявиться в работе, которая в самом глубоком смысле означает согласие сотрудничать с обществом. Пожалуй, ему самому, отвернувшемуся от партнерства еще сильнее, чем прежде, хотелось ощущать снижение своей работоспособности. Рассеянность пациента свидетельствует о том, что он не увлекся делом по-настоящему. Общество же, чьим врагом он всегда был, должно было заплатить ему за свой последний удар. Оно должно было в форме ренты отдать ему как победителю свою дань. Вернувшись с фронта, он обесценил логику и таким образом пришел к спасительной галлюцинации. Она оставалась у пациента и после войны, пока он не добился пособия как символа своей победы.
В этом случае излечения тоже можно было бы добиться лишь путем включения пациента в общество. Исчезновение симптома, которое в ненапряженных ситуациях обычно происходит и без лечения, было бы всего лишь кажущимся успехом.

ПРИМЕЧАНИЕ. Номера страниц в данном тексте указаны так, как даны в книге.
Текст печатается по изданию: Альфред АДЛЕР. Практика и теория индивидуальной психологии: Лекции по введению в психотерапию для врачей, психологов и учителей. М., Изд-во Института Психотерапии, 2002. 214 с.
Альфред Адлер