Автор книги:

Книга: «Публичность» как экстремальный фактор групповой изоляции

- «Публичность» как экстремальный фактор групповой изоляции читать книгу онлайн

Фрагменты из книги «Психологические проблемы межпланетного полета». М.,1975. С.92-100.

Одно из величайших мучений — это не иметь возможности быть одному,
вечно быть под взглядом...
С. С. Корсаков

            О значении этого фактора мы можем составить представление, проанализировав решение Р. Бэрда провести зимовку во время своей второй своих расчетах. Жизнь в одиноче­стве в маленькой хижине, в безмолвном окружении снегов в полярную ночь А. А. Леонов, В. И. Лебедев экспедиции в Антарктику на леднике Росса в оди­ночестве, хотя имелась возможность взять кого-либо к себе в «напарники». Это решение он обосновал следующим образом: «Руководствуясь соображением опыта, зная специфические условия жизни в полярных областях и воздействие их на психи­ку человека, я после долгих размышлений пришел к заключе­нию, что оставить на станции двух зимовщиков было бы в выс­шей степени неразумно. Ведь не надо забывать, что этот метео­рологический форпост находится в глубине ледяного барьера росса, и жителям его предстояло полное одиночество в течение не менее семи месяцев, причем четыре из них они провели бы в абсолютной темноте при самых неблагоприятных условиях, ка­кие только можно было себе представить на земном шаре. Жизнь на станции во многих отношениях напоминала бы жизнь на темной, мертвой, замерзшей планете, и в течение долгих не­дель станция была бы столь же недосягаема, как и далекая пла­нета. И вот в этом ледяном погребе на краю света, в гнетущую полярную ночь, при тусклом свете фонарика, в тесноте и не­удобстве ютятся два человека. Какое бы ни было их настроение, их душевное состояние, они вечно на виду друг у друга, ибо уйти им некуда. Каждый лишний шаг, каждый жест, каждое невзна­чай брошенное слово одного может вызвать бесконечное раз­дражение второго, потому что всякая мелочь приобретает чудо­вищное значение. Какие нервы могут выдержать такое постоян­ное напряжение? Можно ли при таких условиях предугадать реакцию своего лучшего друга или быть совершенно уверенным в собственном состоянии и восприятии? Разумеется, не исклю­чена возможность, что два человека при таком сожительстве достигнут полной душевной гармонии. Нет ничего невозможно­го на свете, в особенности, когда речь идет о человеческой пси­хике. Но все же я лично предпочитал полное одиночество опас­ности возненавидеть своего товарища или стать ненавистным ему».
Прийти к такому выводу Р. Бэрд имел полное основание: «Во время своей первой зимовки в Литл-Америке, — писал он, — я много часов провел с человеком, который находился на грани убийства или самоубийства из-за воображаемого преследова­ния со стороны другого человека, бывшего ранее его верным Другом. От этого никто не гарантирован».
Однако, он просчитался превратилась для него в кошмарное существо­вание.
После трех месяцев одиночества Бэрд оценил свое состоя­ние как депрессивное. Он стал  бояться отравления угарным га­зом от печки в помещении, обвала крыши от снега и того, что он не будет своевременно спасен. Затем апатия так подействовала на него, что он перестал заботиться о еде, о поддержании тепла и гигиене своего тела. Он лежал в постели безо всяких жела­ний, и у него появились галлюцинации.
О том, что это так, свидетельствуют и экспериментальные исследования. Мы уже говорили, что при помощи телевидения и других устройств в условиях сурдокамеры за испытуемым ве­дется непрерывное наблюдение. Состояние испытуемых, нахо­дящихся под постоянным наблюдением, получило в работе О. Н. Кузнецова название «публичность одиночества». Одна из испытательниц Н. в отчетном докладе после эксперимента рас­сказывала: «Больше всего меня угнетало не одиночество, я при­выкла и люблю его, а то, что за мной наблюдали».
Чем же можно объяснить психологические механизмы этого явления? Согласно теории «социальных ролей личности», в по­ведении людей всегда есть нечто заданное обществом, его нор­мами, запретами и традициями. При выполнении той или дру­гой функциональной роли человек становится в какой-то мере «актером на великой сцене жизни». Так, руководитель на гла­зах своих подчиненных невольно ведет себя иначе, чем в домаш­ней обстановке. Есть много поведенческих действий, которые человек вряд ли решится совершить в присутствии других. О том, как люди различно ведут себя в обществе и в одиноче­стве, свидетельствуют также многочисленные кинодокументы, отснятые «скрытой камерой».
Когда человек знает, что за ним наблюдают, он старается постоянно удержаться в какой-то ролевой функции и скрыть от других все то, что его обуревает в данный момент. В экспери­ментах по длительной изоляции в условиях сурдокамеры мож­но было увидеть своеобразные картины поведения различных испытуемых, в частности, женщин. Испытуемая А. скованна, по сравнению с обычным поведением у нее наблюдается заторможенность, движения экономичные, строго необходимые для вы­полняемой деятельности. По образному выражению одного из наблюдавших, испытуемая «как бы сжалась в комочек», желая скрыть свой внутренний мир от назойливого взгляда экспери­ментатора.
У испытуемой Б. постоянная любезная, однообразная, не­сколько обезличенная эмоционально, маловыразительная улыб­ка. Движения ее и позы как бы продуманы и нарочито изящны, что неестественно для ненаблюдаемого одиночества. Испытуе­мая «как бы подает себя экспериментатору». Испытуемая Г, на протяжении опыта озабоченно суетлива, искусственно весела. Непосредственность ее несколько неестественна.
Такая «игра» на зрителя вызывает постоянное напряжение нервной системы (а это обусловливает тягостные переживания) и бесконечно долго продолжаться не может. Об этом процессе в условиях групповой изоляции Р. Бэрд пишет следующее: «Люди могут в полном согласии работать вместе при свете солнца, ко­гда труд поглощает их энергию, а условия жизни позволяют от­странится друг от друга, если какая-нибудь случайная причина вызовет их нервное раздражение. При таких условиях умный и сдержанный человек может замаскировать свои истинные чув­ства и даже свою внутреннюю сущность. В этом отношении ему помогает то обстоятельство, что у его товарищей нет ни време­ни, ни желания проникнуть в его душу. Совсем иначе обстоит дело в полярную ночь. Уйти некуда. Вся жизнь ограничена че­тырьмя стенами, и все, что ты делаешь, говоришь, даже дума­ешь, становится достоянием всех. Товарищи постоянно наблю­дают за тобой — кто открыто, кто тайком — ведь досуга так много! А когда сорок различных индивидуальностей ведут ску­ченное существование в течение долгих месяцев, неизбежно назревают всевозможные столкновения — не физического, а скорее психологического характера. Тут уж никого не обма­нешь. Рано или поздно должна вскрыться внутренняя сущность человека, и только она одна играет роль, только по ней судят о человеке. Этот неизбежный процесс может превратить поляр­ную ночь для некоторой категории людей в кромешный ад».
«Исследователи единодушны во мнении, — отмечают В. В. Борискин и С. Б. Слевич, — что основной фактор, опреде­ляющий эмоциональные реакции отдельных лиц и коллектива в целом — это ограниченность жизни пределами станции. Имен­но этот фактор, а не холодный климат, не опасности работы и трудности быта определяют психологическую адаптацию чле­нов зимовки. Человек, постоянно находясь в обществе одних и тех же людей, вынужден строго контролировать свои эмоции. И чем меньше людей на станции, тем больше психическая на­пряженность... При изоляции в тяжелых природных условиях ярко проявляются как хорошие, так и плохие черты характера. Недовольство, зародившееся у одного, может быстро заразить всю экспедицию».
Этот «ад», по выражению Р. Бэрда, для некоторой категории людей заканчивается развитием реактивных психозов, получив­ших название у полярных исследователей «экспедиционное бе­шенство». Так, по данным Ф. Лоу, в 1959 г. с американских ан­тарктических станций было эвакуировано шесть душевноболь­ных человек. Он пишет, что возникали психические заболева­ния и на австралийских антарктических станциях. Конечно, в развитии психозов в экспедиционных условиях повинна не одна какая-либо причина, например, совместное проживание, а их комплекс. Однако и сам по себе фактор постоянной «публично­сти» человека может служить причиной развития реактивного психоза, что подтверждается следующим наблюдением.
Как уже было отмечено выше, при длительном сурдокамерном эксперименте испытуемая Н. тягостно переживала не столько состояние изоляции и одиночества, а то, что за ней не­прерывно наблюдали. Эта мысль не покидала ее не только в не­регламентированное время, но и сопровождала как постоянный аккомпанемент в период выполнения работы, предусмотренной программой. Испытуемая рассказывала, что постоянно следила за собой, боясь «выглядеть неприлично». В конце опыта ей даже стало казаться, что наблюдатели, находящиеся в аппаратной, могут читать ее мысли по лицу, глазам, мимике, по любым мел­ким движениям, «что она полностью раскрыта», что все ее мыс­ли могут быть прочитаны по электроэнцефалографическим за­писям. Это состояние «раскрытости» для нее было крайне тяго­стным. Свои переживания испытуемая расценивала если не как болезненные, то, во всяком случае, необычные и неприятные. Она безуспешно пыталась бороться с ними, а после выхода из сурдокамеры чувствовала себя некоторое время неловко с со­трудниками, проводящими эксперимент. Мысли, что о ней известно больше, чем бы она хотела, не покидали ее. Только через 10-12 дней она вошла в норму. Такое состояние следует рас­сматривать, по-видимому, не как развившееся нервно-психиче­ское заболевание, а как пограничную, переходную фазу от здо­ровья к болезни.
Судя по литературным данным, в некоторых случаях участ­ники экспедиций, проживающие в групповой изоляции, через определенное время перестают стесняться друг друга. Сопо­ставляя плавание на «Ра-1» и «Ра-2», Ю. А. Сенкевич пишет, что во втором плавании обнаружилось, «что мы перестали друг дру­га стесняться. Разгуливаем, фигурально говоря, в неглиже, не боимся ненароком задеть собеседника словом или жестом, от­кровенность наших реплик иногда чрезмерна и граничит с бес­тактностью». В других случаях происходит полная раскрытость своего душевного мира друг перед другом.
Чтобы сделать «жизнь более сносной» 7-10 человекам, жи­вущим в условиях групповой изоляции в экспедиционных усло­виях, Марио Маре считает, что при строительстве помещений для полярных зимовок необходимо предусмотреть, «чтобы у каждого члена экспедиции была отдельная, хотя и маленькая комната. Это условие, необходимо для морального здоровья оби­тателей...» А вот что пишет К. Борхгревинк, который в составе экспедиции из 10 человек провел зимовку в Антарктиде в 1899-1900 годы: «Деревянные койки располагались вдоль стен одна над другой. По совету врача койки были забраны переборками, так что нам приходилось влезать в них и вылезать через отвер­стия, занавешенные куском материи. Доктор считал, что мно­гим полезно и даже необходимо по временам оставаться в оди­ночестве; правильность этого вскоре подтвердилась. Когда мы лежали, отгороженные от всего мира, на своих койках, после­дние по своему уюту и убранству могли, конечно, казаться нам модернизированным гробом. Но такое размещение вполне оправ­далось на практике. На протяжении антарктической ночи мы так надоели друг другу, что иногда можно было наблюдать сле­дующую картину: кто-нибудь, собираясь вылезти, осторожно поднимает свою занавеску, чтобы убедиться, что в комнате нет чужого ненавистного лица. Увидя товарища, который уже выб­рался из своей койки, чтобы глотнуть свежего воздуха, он снова задергивает свою занавеску, как если бы увидел отрубленную голову медузы». В годичном гермокамерном эксперименте ис­пытуемые через каждые десять дней менялись спальными пол­ками, расположенными в виде яруса, как в железнодорожном вагоне. А. Н. Божко пишет, что каждый с нетерпением ждал своей очереди попасть на верхнюю полку, так как она «позволя­ет максимально изолироваться».
О потребности членов экспедиции в уединении у Р. Бэрда мы находим следующее: «Было у нас несколько человек, которые, невзирая на холод, ежедневно выходили на прогулку. Иногда мы шли группами, но чаще гуляли поодиночке ...потому что каждо­му хотелось побыть наедине с собой. Несколько минут одиноче­ства и созерцания под высоким сводом небес действовали весь­ма благотворно». «Мы радовались наступлению ночи, — рас­сказывал Э. Брен, — ибо, когда наступала ночь, мы не видели друг друга».
Опыт показывает, что человека сильнее всего раздражает то, что находится в большой зависимости от него, на что он может в наибольшей мере воздействовать. Наименее эмоциональны те раздражители, на которые человек не может воздействовать. Вот почему человек, живущий в группе, должен научиться мыс­ленно «переводить» раздражители из, казалось бы, доступных его влиянию в недоступные. «Так, — пишет Алякринский, — если источником раздражения является особенность речи парт­нера, его медлительность или, наоборот, высокая подвижность, следует убедить себя в том, что эти черты личности партнера не являются нарочитыми и не зависят от него, так же как его рост, цвет волос и т. п. Следует представить себе, что и партнеру мо­гут быть неприятны некоторые присущие мне особенности и что, следовательно, я не имею права осуждать его, быть недо­вольным им. Так постепенно вырабатывается способность к объективированию психического облика своих товарищей по группе и тем самым ослаблению вызываемых ими отрицатель­ных эмоций».
Он далее указывает, что тренирующийся должен быть «на­целен» на проявление «максимальной бдительности» в отноше­нии зарождающихся у него отрицательных эмоций. Он должен научиться переводить в фокус своего сознания эмоцию, форми­рующуюся где-то на его периферии, связанную с партнером по группе. Автор подчеркивает, что «даже незначительное, быстро исчезнувшее раздражение не должно проходить незамеченным каждым членом группы. Следует отдавать себе отчет, что это мимолетное чувство может перерасти в сильную, уже плохо управляемую эмоцию». Следовательно, каждый из членов груп­пы должен устанавливать причину отрицательной эмоции и по­давлять ее. Своеобразный метод снятия психической напряжен­ности во взаимоотношениях был эмпирически найден испыта­телями в годичном эксперименте. «Мы решили, — пишет А. Н. Божко, — при трениях откровенно и спокойно обсуждать предмет ссоры, вникать в ее суть. При этом соблюдать одно пра­вило: каждый должен говорить о своих собственных ошибках. Критика другого запрещена. Результаты оказались отличными. У нас даже появился термин "оздоровить отношения"».
«Дренажом» отрицательных эмоций в условиях групповой изоляции может явиться ведение дневниковых записей. Под­тверждением этому могут служить выдержки из дневниковых записей двух испытателей, у которых возникла психическая напряженность в групповой изоляции.
«В таких условиях, — пишет А. Н. Божко, — когда нет воз­можности "излить душу", дневник становится единственным молчаливым другом и всегда верным союзником. Кроме того, он позволяет взглянуть на события вчерашнего дня с позиций се­годняшнего, а такой анализ всегда полезен... Он способен "раз­рядить" накалившуюся обстановку, а также помочь критически оценить свои поступки и поступки товарищей. Он хорошее сред­ство подавления раздражения и помогает запечатлеть интерес­ные события нашей жизни. Наконец, работа над дневником за­полняет свободное время, не дает развиться безделью — само­му страшному врагу в условиях изоляции. Вот почему день за днем я веду дневник событий нашей жизни. То же делает и Гер­ман и, вероятно, по тем же соображениям».
О благотворном влиянии дневниковых записей интимного характера в условиях групповой изоляции пишут Борхгревинк, Бэрд и др. Небезынтересно также, что для многих писателей процесс творчества являлся «освобождением» от чувств и переживаний которые переполняли их до крайнего предела. Об этом состоянии Ламартин пишет: «Пусть будет благословен тот, кто выдумал письменность, этот разговор человека со своей собственной мыслью, это средство снятия бремени с его души. Он| предотвратил не одно самоубийство». Арнаудов в этой же работе приводит следующие слова писателя Яворова: «Из моей души  всегда исчезало страдание, если я находил слово высказать его».. Яворову вторит французский писатель Андре Жид, который пишет, что «если бы ему помешали создать книги, он бы покончил] жизнь самоубийством».                                
Б. С. Алякринский считает, что дневник как средство изживания негативных эмоций только тогда оправдывает свое назначение, «когда его автор преимущественное внимание уделяет! анализу своего поведения в группе, своих переживаний в отношении других членов группы, когда он предельно откровенно и s самокритично рассматривает все случаи назревавшего или уже возникшего конфликта и долю своей вины в этом».