Автор книги: Хейвенс

Книга: Хейвенс. Мудрость Милтона Эриксона

Хейвенс - Хейвенс. Мудрость Милтона Эриксона читать книгу онлайн

Рональд А. Хейвенс

МУДРОСТЬ

МИЛТОНА ЭРИКСОНА

Перевод с английского А.С. Ригина

под редакцией М.Р. Гинзбурга

Ronald A. Havens

THE WISDOM OF MILTON H. ERICKSON

Москва

Независимая фирма “Класс”

1999

УДК 615.851

ББК 53.57

Х 92

              Хейвенс Р.

Х 92      Мудрость Милтона Эриксона/Пер. с англ. А.С. Ригина. — М.: Не­зави­симая фир­ма “Класс”, 1999. — 400 с. — (Библиотека психологии и психотерапии).

ISBN 5-86375-109-6 (РФ)

Книга посвящена методам работы Милтона Эриксона, одного из наиболее выдающихся психотерапевтов. Автор собрал огромное количество его замечаний и высказываний, разрозненных в многочисленных статьях и лекциях, и систематизировал их по темам, отражающим различные аспекты психотерапевтического процесса: цели психотерапии, создание психотерапевтической атмосферы, природа гипнотического внушения, техники наведения гипноза, приемы использования гипноза в психотерапии, анализ наблюдений, проблема нормы и патологии и т.д.

Книга может быть полезна как для психотерапевтов, так и для всех интересующихся психологией.

Главный редактор и издатель серии Л.М. Кроль

Научный консультант серии Е.Л. Михайлова

Публикуется на русском языке с разрешения издательства Irvington Publishers, Inc. и его представителя Марка Патерсона

© 1985, Ronald A. Havens

© 1985, Irvington Publishers, Inc.

© 1999, Независимая фирма “Класс”, издание, оформление

© 1999, А.С. Ригин, перевод на русский язык, предисловия

© 1999, М.Р. Гинзбург, Л.М. Кроль, предисловия

© 1999, В.Э. Королев, обложка

www.kroll.igisp.ru

Купи книгу “У КРОЛЯ”

Исключительное право публикации на русском языке принадлежит издательству “Независимая фирма “Класс”. Выпуск произведения  или его фрагментов без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

ХУДОЖНИК В СИЛЕ

Реальность и Фантазия — это данность, цель и инструмент не только писателя, но и психотерапевта. Сразу позволим себе большую цитату:

“Попробуем же понять, что такое реальность, дабы выяснить, каким образом и до какой степени так называемые фантазии расходятся с так называемой реальностью. Представим себе, что по одной и той же местности идут три разных человека. Один — горожанин, наслаждающийся заслуженным отпуском. Другой — специалист-ботаник. Третий — местный фермер. Первый, горожанин, — что называется реалист, человек прозаический, приверженец здравого смысла, в деревьях он видит деревья, а карта сообщила ему, что эта красивая новая дорога ведет в Ньютон, где можно отлично поесть в погребке, рекомендованном ему сослуживцем. Ботаник смотрит вокруг и воспринимает ландшафт в точных категориях жизни растений, в конкретных видовых терминах, характеризующих те или иные травы и деревья, цветы и папоротники; мир флегматичного туриста (не умеющего отличить дуб от вяза) представляется ему фантастическим, смутным, призрачным, подобным сновидению. И наконец, мир местного фермера отличается от остальных двух тем, что он окрашен сильными эмоциями и личным отношением, поскольку фермер родился здесь, вырос и знает каждую тропку: в теплой связи с его будничным трудом, с его детством — тысяча мелочей и сочетаний, о которых те двое — праздный турист и систематик-ботаник — даже не подозревают. Нашему фермеру неведомо, как соотносится окружающая растительность с ботанической концепцией мира — ботанику же невдомек, что значат для фермера этот хлев, или это старое поле, или тот старый дом под тополями, погруженные, так сказать, в раствор личных воспоминаний, накопленных за целую жизнь.

Таким образом, перед нами три разных мира — у этих обыкновенных людей разные реальности; и конечно, мы можем пригласить сюда еще много кого: слепца с собакой, охотника с собакой, собаку с хозяином, художника, блуждающего в поисках красивого заката, барышню, у которой кончился бензин... В каждом случае этот мир будет в корне отличаться от остальных...”*

Итак, реальность и фантазия... В их безошибочном и тонком сочетании проявляется та самая “ловкость рук и никакого мошенства”, которая и делает психотерапевта проводником в иные, рядом расположенные миры. На пути создания, как сказали бы сегодня, виртуальных реальностей, — промежуточных, появляющихся “по делу” — особенно интересна фигура Милтона Эриксона. Он сам — почти материализация сказочного “волшебного помощника”, предлагающего непонятные загадки и испытания, изъясняющегося не как прочие, свободно пересекающего границы возможного. И уж что он умел делать блестяще, так это “менять пластинку”, которую крутил ему пациент. И не то чтобы новые жалобы были лучше, чем старые, а иная жизнь всеми признавалась предпочтительней... Но если вдруг оказывалось, что съезжали со своих “излюбленных” мест мышечные напряжения в теле, менялась длина фразы, манера шутить или, к примеру, дышать, система образов, привычные чувства (не говоря о житейских привычках, мечтах и сновидениях) — то, по всей вероятности, Вы были у Эриксона.

В России особую настороженность вызывают подозрения в манипулятивности, властности, директивности. (С моей точки зрения, эриксоновская терапия и гипноз гораздо менее манипулятивны, чем, например, психоанализ.) Как-то Бисмарк заметил, что ни у одного диктатора нет столько власти, как у учителя младших классов. Это относится ко многим “тонким” отношениям.

Сиюминутная власть терапевта — особая проблема. Эриксон решал ее блестяще — был бережен, трепетен, благодарен и чужд гордыне и суете. Иногда сознательно лишаясь могущества и значимости. Хотя избежать слухов и фантазий на свой счет именно на эту тему все равно не мог. Так, Хейли вспоминает эпизод с Бейтсоном, который, положив телефонную трубку после разговора с Эриксоном, сказал: “Он пытался мной манипулировать — хотел, чтобы я с ним пообедал”. — “Как же он сделал это?” — “Он сказал: а не пообедать ли нам?”

Здесь мы приближаемся к житию Милтона Эриксона, к огромному запасу историй, эпизодов, плавно превращающихся в притчи и маленькие мифы, обрамляющие большой миф, имя которому — Милтон Эриксон. Не все они могут быть помянуты. Так, например, редактор нашей серии “Библиотека психологии и психотерапии” Ирина Тепикина сказала, что если еще раз услышит или прочтет про полиомиелит в 17 лет и чудесное выздоровление, то ее тоже разобьет паралич. Но и кроме этого остается много забавного. Говорят, что привести в порядок архив аудио- и видеозаписей Эриксона никак невозможно, потому что новые и новые библиотекари, начиная работу, впадают в транс и дело не двигается. А когда у Эриксона спросили о его отношении к работам создателей НЛП, долго изучавшим его терапию, он сказал: “Они думают, что нашли жемчужину, но на самом деле взяли всего лишь раковину”.

Огромное количество рассказов, документированных и не очень, посвящены разного рода исцелениям, помощи. И во многих сквозит удивительная доброта, кажущаяся иногда понятной “белая магия” и редкостное уважение к хрупкости человеческого существа и существования. Мастер иллюзий, порой озадачивающий иносказаниями, Эриксон поразительно полон веры в цельность бытия, в поворотный для многих его пациентов “момент истины”.

Позволим себе вновь подробную литературную цитату, на мой взгляд, очень тонко рифмующуюся с этой стороной мироощущения Эриксона, с его любовью и доверием к жизни, ощущением ее строя, полноты и смысла.

“Когда это случилось, и меня отвезли, и я пять вечерних часов пролежал сначала в приемном покое, а потом ночь в коридоре обыкновенной громадной и переполненной городской больницы, то в промежутках между потерею сознания и приступами тошноты и рвоты меня охватывало такое спокойствие и блаженство!..

А рядом все шло таким знакомым ходом, так выпукло группировались вещи, так резко ложились тени! Длинный верстовой коридор с телами спящих, погруженный во мрак и тишину, кончался окном в сад с чернильной мутью дождливой ночи и отблеском городского зарева, зарева Москвы, за верхушками деревьев. И этот коридор, и зеленый шар лампового абажура на столе у дежурной сестры у окна, тишина, и тени нянек, и соседство смерти за окном и за спиной — все это по сосредоточенности своей было таким бездонным, таким сверхчеловеческим стихотворением. В минуту, которая казалась последнею в жизни, больше, чем когда-либо до нее, хотелось говорить с богом, славословить видимое, ловить и запечатлевать его. “Господи, — шептал я, — благодарю тебя за то, что твой язык — величественность и музыка, что ты сделал меня художником, что творчество — твоя школа, что всю жизнь ты готовил меня к этой ночи”. И я ликовал и плакал от счастья”*.

Без этого взгляда в бесконечность, благодарной хвалы бытию все дивные парадоксы и иллюзии остались бы игрой ума. Без этого измерения — вглубь и ввысь — Эриксона не понять. Кстати, “апостолы” — ученики-мифотворцы, увлеченные формальным блеском, техническим совершенством его работы, часто не были исключением, предпочитая все же “раковину”...

Вообще же книга очень подробна и все о себе скажет сама. А чего не скажет, можно узнать у научного редактора. Только пожалуйста, не читайте ее слишком серьезно, или слишком легко, или слишком профессионально — короче, не читайте глазами, принадлежащими лишь одной бесспорной реальности. Это очень не понравилось бы Эриксону, что может оказаться для Вас небезопасным.

Леонид Кроль

ВОСХОЖДЕНИЕ К ЭРИКСОНУ

Рональд Хейвенс осуществил ту работу, которую должен был бы проделать для себя каждый, кто всерьез собирается заниматься эриксоновским подходом. В основе практики любого профессионала, работающего с людьми, лежат его представления о природе человека, его психики и взаимодействий между людьми — явно сформулированные или неявно подразумеваемые. Известно, что критерием истины является практика. В этом отношении Милтону Эриксону нет равных — он был одним из самых эффективных практиков нашего столетия. А коль скоро его практика так эффективна, истинны и представления, лежащие в ее основе. Однако тот, кто хочет ознакомиться с этими представлениями, сталкивается с неожиданными трудностями: Милтон Эриксон не оставил теории — по крайней мере, того, что обычно принято считать теорией в науках о человеке. “Теория” Эриксона (или, как любит говорить наш французский коллега, мастер эриксоновского подхода Жан Беккио, “теория, которая не является теорией”) рассыпана в его многочисленных статьях, выступлениях и беседах с учениками. Но даже эти отдельные положения предстают не как некий результат его теоретических изысканий, а как практические советы и рекомендации.

Для того чтобы прийти к общим положениям, лежащим в их основе, надо проделать специальную работу, совершить “восхождение” к ним. В этом отношении Милтон Эриксон подобен восточным учителям: он сам говорил, что если бы оставил всеобъемлющее руководство, то ученики слепо следовали бы ему, вместо того чтобы идти каждый своим собственным путем.

Эриксоновский подход намного шире и сложнее, чем собственно гипнотерапия. Освоение эриксоновского гипноза требует упорного труда и большой практики, но сводится к овладению определенными техниками. Эриксоновский подход — не просто техники; это и личность самого терапевта, его установки, взгляды на жизнь, на природу человека и отношение к людям. Жан Годэн, один из крупных современных авторитетов в области эриксоновского гипноза, на одном из своих семинаров обратился к ученикам с такими словами: “Когда вы забудете все, чему я вас научил, я хочу, чтобы вы помнили одно: неважно, что вы делаете. Важно, кто вы есть”. Человек, использующий технику, важнее техники, которую он использует. Психотерапевт — и гипнотерапевт в том числе — работает не техниками, он работает “собой”.

В этой книге предпринята попытка отразить именно мудрость Милтона Эриксона — ту мудрость, которая лежит в основе всех его достижений. Одной из частиц этой мудрости является его убежденность в огромной важности непосредственного опыта, непосредственного переживания. Только собственный непосредственный опыт может привести клиента к изменению, которое и является целью всякой психотерапии. Только собственный непосредственный опыт (в том числе и трансовый) позволяет психотерапевту добиваться хороших результатов. Знание, по Милтону Эриксону, есть умение: можно думать, что ты что-то знаешь, но если ты этого не умеешь, то ты этого и не знаешь. И наоборот: если ты что-то умеешь, то ты это знаешь, даже если думаешь, что не знаешь.

По мере того, как проясняются основы эриксоновского подхода, техники Милтона Эриксона, часто парадоксальные и производящие впечатление магических, начинают становиться понятными и самоочевидными. Думается, что будет уместно завершить предисловие одной из цитат, содержащихся в этой замечательной книге: “Есть что-то, что вы знаете, но вы не знаете, что вы это знаете. Как только вы найдете, что это — то, что вы знаете, но не знаете, что вы это знаете, вы...” СТАНЕТЕ ЭФФЕКТИВНЫМ ГИПНОТЕРАПЕВТОМ.

Михаил Гинзбург

Предисловие

Материал этой книги подобран таким образом, чтобы прояснить основные понятия эриксоновской психотерапии и установки, необходимые для эффективного применения разработанных Милтоном Эриксоном форм психотерапии и гипноза. Здесь представлен не просто обзор эриксоновских техник или теоретический анализ работы Эриксона, а подборка результатов наблюдений и идей, предложенных им в многочисленных публикациях и лекциях. Это сделано для того, чтобы попытаться передать мудрость, которая руководила Эриксоном в его работе и донести до читателя некоторые существенные компоненты подхода, помогавшего Эриксону решать наиболее фундаментальные проблемы, с которыми сталкивается каждый из нас — как радоваться жизни, как обрести ее максимальную полноту и как помочь другим людям достичь того же. Одни люди затрачивают больше времени на попытки справиться с подобными проблемами, другие меньше, а некоторые, например психотерапевты, даже зарабатывают себе этим на жизнь. Но, в конечном счете, этот вопрос создает общий для всех нас знаменатель в поисках истины и понимания самих себя.

Мы редко сталкиваемся с далеко идущими наблюдениями за тем, как люди ведут себя в различных ситуациях и какие именно факторы влияют на человеческое поведение. На такую информацию оказывают настолько сильное влияние те или иные теоретические ограничения, что часто бывает невозможно отделить реальные факты от воображения. Если мы станем изучать различные работы, посвященные теории личности, гипнозу и психотерапии, мы столкнемся с противоречащими друг другу теоретическими предпосылками различных школ — Фрейда, Юнга, Адлера, Роджерса или Скиннера. Каждая из этих теоретических систем рассматривает личность человека совершенно по-иному и каждая предлагает свои догматические рекомендации о том, что и когда должен делать психотерапевт. В результате природа человека и его поведения продолжают оставаться для большинства психотерапевтов вызывающей замешательство загадкой, тем феноменом, в котором мы принимаем участие, не понимая его сущности и пытаясь без особого эффекта оказывать воздействие как на самих себя, так и на других.

Хорошо было бы, если бы кто-нибудь нашел время и приложил достаточные усилия для проведения наблюдений, как именно люди ведут себя в разных обстоятельствах и какие факторы воздействуют на их поведение. Еще важнее было бы, если бы такой человек смог потом проинтерпретировать свои наблюдения и продемонстрировать их полезность как для себя, так и для других. Никто не стал бы отрицать пользу обретенной подобным образом мудрости.

Человеком, сделавшим это, был Милтон Эриксон. Он долго наблюдал все нюансы человеческого поведения, применяя затем данные наблюдения в практике гипнотерапии. Эриксон посвятил всю жизнь тщательным наблюдениям за самим собой и за другими, в результате чего стал так хорошо понимать природу человека, как, может быть, никто не понимал ни до него, ни после. Эриксону стало ясно, как дать другим людям возможность использовать имеющийся у них потенциал для разрешения личностных и межличностных проблем, которые не смогли быть разрешены другими специалистами.

Эриксон пытался обучать других мудрости, накопленной им за долгие годы наблюдений. Он писал книги, читал лекции и учил на протяжении всей своей профессиональной деятельности, до самой смерти. Умер Эриксон 25 марта 1980 года в возрасте 78 лет.

Мы предлагаем обзор наблюдений, сделанных столь замечательным человеком на протяжении своей жизни. Мудрость Эриксона, излагаемая на этих станицах, может обладать чрезвычайной ценностью для каждого, кто всерьез намерен стать психотерапевтом и эффективно применять гипноз, так как Эриксон был мастером в этом и его комментарии представляют собой лучшие из возможных советов.

С другой стороны, его понимание природы человека открывает перед нами новую перспективу столь большой ценности, что она заслуживает самого серьезного внимания со стороны специалистов в области социальных наук, обычно считающих, что психотерапия и гипноз бесполезны для них и не имеют никакого отношения к сфере их интересов. Каждый психолог, социолог, антрополог или другой профессионал, связанный с изучением природы человека, найдет заслуживающим внимания все, чему учил Эриксон, так как его наблюдения имеют чрезвычайно большое значение для понимания всех аспектов функционирования человека.

Перспектива, которую открывают нам наблюдения Эриксона, оказывается точной и объективной; она бросает вызов существующим концепциям и свободна от ограничений, присущих другим теоретическим парадигмам. Он объяснял то, чем является человек по своей природе, и его поступки простыми словами, будучи свободным от всех искаженных, ограниченных предпосылок и противоречий между нашим восприятием и реальным миром. Поэтому теоретики, исследователи и практикующие психотерапевты с помощью предлагаемой Эриксоном перспективы смогут открыть для себя новый и свежий подход к людям. То, что говорил Эриксон, может иногда вызывать у них протест, но этот подход несомненно укажет им на те аспекты человеческого поведения, которые они раньше просто игнорировали.

Это же относится и к людям, стремящимся стать более осознающими и эффективными, вне зависимости от их возраста, профессии, социальной роли или положения. Мудрость Эриксона оказывается универсальной по своей применимости и значению, заслуживая самого внимательного обсуждения. Перспективу, которую Эриксон раскрывал перед слушателями в своих лекциях, он предлагал и своим пациентам. И в том, и в другом случае Эриксон пытался научить людей иному способу бытия и восприятия, мотивирующему к использованию всех присущих индивиду возможностей и полученного ранее опыта, чтобы наиболее эффективным образом справляться с жизненными ситуациями. Хотелось бы надеяться, что настоящая книга будет способствовать — хотя бы в незначительной степени — такому процессу, помогая студентам, изучающим психологию и психиатрию; тому, кто на практике работает с психотерапией, консультированием и гипнозом, а также всем, кто просто хотел бы узнать больше о себе и о других людях.

Милтон Эриксон

Введение

Милтон Эриксон был, вероятно, самым творческим, динамичным и эффективным гипнотерапевтом в мире. Он не только мог загипнотизировать самых трудных и оказывающих сопротивление пациентов, но делал это так, что они не осознавали происходящее. Эриксон погружал людей в гипноз, просто рассказывая им о помидорах, но рассказывая это определенным образом; либо описывая столь же определенным образом какой-нибудь предмет в своем кабинете; или просто пожимая руку, но также особенным образом. Некоторые коллеги Эриксона отказывались пожимать ему руку, после того как он успешно продемонстрировал на них наведение гипноза рукопожатием. Во время лекции в Мехико Сити в 1959 году он загипнотизировал медсестру перед многочисленной аудиторией, используя для этого одни лишь жесты. Впечатление от процедуры усиливало и то обстоятельство, что медсестра, говорившая только по-испански, вызываясь добровольцем, не знала, что станет подопытным субъектом для демонстрации гипноза. Трудно представить многообразие и эффективность методов индуцирования гипноза, применявшихся Эриксоном, но наиболее эффективными у него были простые слова: “Замолчите, сядьте на стул и погрузитесь в глубокий транс!” — техника индуцирования гипноза, прекрасно срабатывавшая у Эриксона.

Его психотерапевтической подход отличали и творчество, и эффективность. Вряд ли многие психотерапевты решили бы, как это сделал Эриксон, что эффективная психотерапия должна включать в себя обучение пациента тому, как пропускать струю воды между зубов; что пациентам необходимо наступать на ногу, посылать их взбираться на вершины гор, предлагать раздеться догола на работе, показывая пальцем на все части своего тела или съесть бутерброд с ветчиной в кабинете шефа. Однако некоторые из этих странных способов Эриксон действительно использовал с блестящим успехом, пытаясь подобрать для каждого пациента уникальный и неповторимый способ психотерапевтического воздействия, пусть даже кажущийся странным. Стиль его работы был настолько новаторским, а вероятность успеха настолько высокой, что многие специалисты направляли к Эриксону своих пациентов, а иногда и сами стремились стать его пациентами.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие другие гипнотерапевты отзывались о Милтоне Эриксоне самым восторженным образом. Его неоднократно называли волшебником, мастером гипноза и наиболее выдающимся в мире авторитетом в области краткосрочной психотерапии. В 1976 году он стал первым лауреатом премии Международного общества гипноза, получив золотую медаль с изображением Бенджамина Франклина*. Надпись на медали гласила: “Доктору медицины Милтону Эриксону — выдающемуся врачу, новатору и исследователю, чьи идеи не только помогли создать современное понимание гипноза, но и оказали глубокое влияние на практику психотерапии во всем мире”.

В декабре 1980 года несколько тысяч врачей и психотерапевтов собрались в Фениксе (штат Аризона), чтобы отдать дать памяти Эриксона и принять участие в семинаре, посвященном его техникам гипнотерапии. Международный конгресс по применению эриксоновских методов гипноза и психотерапии вызвал не иссякающий на протяжении последующих лет поток профессионалов, желающих пройти в Фениксе обучение эриксоновским методам. С тех пор в Соединенных Штатах и по всему миру семинары, посвященные эриксоновским техникам, стали обязательной частью программ профессиональных конференций по психотерапии и гипнозу. Книги самого Эриксона и литература о нем превратились в бестселлеры, а доктор Эрнест Росси (Ernest L. Rossi) издал четырехтомное собрание почти всех опубликованных и не публиковавшихся ранее статей Эриксона. Не будет преувеличением сказать, что Эриксон оказал большее влияние на профессиональную деятельность, связанную с психологической помощью, чем кто-либо другой — за исключением разве что Зигмунда Фрейда.

Есть некоторая ирония в том, что пик его публичного признания пришелся на время, когда самому Эриксону было уже около семидесяти лет. До этого ценность его работы признавалась лишь относительно небольшой группой преданных последователей. Психотерапевтические техники Эриксона редко рассматривались в учебниках по психотерапии и даже в статьях и книгах по гипнозу, написанных наиболее выдающимися специалистами в этой области, об эриксоновских техниках или исследованиях часто содержались всего лишь краткие упоминания. Легко может сложиться впечатление, что личность Эриксона намеренно игнорировалась многими из его современников. Так ли это было на самом деле или нет, но остается неопровержимым факт: он был своего рода скитальцем — в самом широком смысле этого слова, — не принадлежавшим ни к одной из школ; уникальной личностью с необычными и устойчивыми убеждениями, не боявшейся столкновений с противниками. Это было продемонстрировано всей историей его профессиональной деятельности.

Милтон Эриксон родился 5 декабря 1901 года в сейчас уже не существующем городке Аурум (штат Невада). Со временем его родители отправились в фургоне на “восток” и поселились на ферме в сельскохозяйственной части штата Висконсин. Еще ребенком Эриксон воспринимал мир не так, как его друзья и родственники. Помимо сильного любопытства и общего нежелания просто принимать убеждения и суеверия окружавшего его общества, его внутренний мир отличался от внутреннего мира других людей и по некоторым физиологическим причинам. Например, у него была особая форма невосприимчивости цвета, позволявшая ему видеть лишь пурпурный цвет, столь любимый потом Эриксоном. В последующие годы он намеренно окружал себя предметами этого цвета и постоянно интересовался применением гипнотического внушения при лечении невос­приимчивости цветов. Кроме того, у него была сильная аритмия и проблемы со слухом, что вызвало в дальнейшем устойчивый интерес к эффектам изменения паттернов дыхания при тех, по словам Эриксона, “воплях”, которые обычно называют пением. Кроме того, он страдал дислексией*, и затруднения, возникающие из-за этой аномалии, лишь усиливали его интерес к значимости слов и их применения. Тот факт, что человек, позднее ставший одним из основных специалистов по использованию языка, не мог научиться говорить до четырех лет и даже позднее, по причине своей аритмии и частичной глухоты, говорил совсем не так, как это делают большинство американцев, действительно может заинтриговать. Специалисты сравнивают паттерн речи Эриксона со способом говорения у некоторых племен Центральной Африки, Бразилии или Перу.

И, наконец, на протяжении всей своей жизни Эриксон страдал от постоянного физического недомогания, начавшегося с угрожающего жизни приступа полиомиелита, случившегося в возрасте 17 лет и достигшего кульминации во время второго обострения полиомиелита в 1952 году. Хотя он смог почти до конца излечиться от полного паралича, возникшего после первого приступа полиомиелита, второй случай обострения болезни привел к более тяжелым последствиям. Все последующие годы Эриксон был прикован к инвалидному креслу, не имея возможности пользоваться ногами и левой рукой, владея правой только в небольшой степени. При разговоре он мог использовать диафрагму лишь частично, а его рот также был частично парализован. В дополнение ко всему этому он страдал хроническими болями, справляться с которыми ему помогал самогипноз.

Но несмотря на многочисленные физические проблемы он оставался активным человеком и эффективным психотерапевтом до самой своей смерти 25 марта 1980 года. На протяжении всей жизни Эриксон вынужден был бороться со все возрастающим количеством противников, но знал, как превратить свои трудности в преимущества и ценную возможность научиться чему-то новому. Где-то в литературе он нашел афоризм, что все трудности жизни подобны грубой пище, необходимой для здоровья организма. И действительно, были люди, которые смогли с пользой для себя применить гораздо большие затруднения. По причине болезней и отличия от сверстников Эриксон начал наблюдать за поведением других людей еще в раннем детстве. Так, например, он вспоминал о радости, испытанной им, когда рано утром его вели в школу по свежевыпавшему снегу, а позади оставался протоптанный путь. Возвращаясь домой, он обратил внимание, что все дети протаптывали свои собственные тропки, вместо того чтобы идти по одной дороге и делать ее таким образом более удобной. А когда он медленно выздоравливал после полного паралича, то проводил многие дни, просто наблюдая за поведением окружавших его людей, постепенно становясь в результате этого необычайно восприимчивым к “языку тела” и научившись способам получения помощи от других, не высказывая прямо свою потребность в ней.

Он использовал умение влиять на других людей еще во время одиночного путешествия на каноэ протяженностью в 1200 миль, предпринятого им в качестве физической терапии летом 1921 года, после первого года обучения в колледже. Начиная свое путешествие, он был настолько слаб в результате последствий полиомиелита, что мог проплыть не более нескольких метров, и у него не было сил, даже чтобы вытащить из воды каноэ. У Эриксона было с собой немного бобов, риса и два доллара на покупку дополнительных припасов. Не прося никого о помощи прямо, он получал достаточное количество рыбы от любопытных рыбаков и деньги за различную работу, выполнявшуюся им во время путешествия, а также помощь в перетаскивании каноэ через плотины. Когда он возвратился в Висконсин, то настолько окреп, что проплывал почти милю, мог легко поднимать свою лодку и был готов продолжать обучение в университете.

Во время первого семестра обучения на втором курсе в университете штата Висконсин Эриксон испытал одно из своих спонтанно возникавших проявлений самогипноза. Этот опыт оказал глубокое воздействие на образ мысли Эриксона и стал основой для его последующего обучения гипнозу у Кларка Халла. Эриксон решил, что мог бы заработать деньги, публикуя статьи в местной газете. Для их написания он намеревался использовать свою способность, открытую еще в юности, — иногда во сне он мог найти правильное решение арифметических задач. Эриксон решил заниматься до десяти часов вечера, после чего лечь спать, а в час ночи проснуться и писать статьи для газеты, которые, как он надеялся, будут сами возникать у него в уме во время сна. На следующее утро он проснулся, ничего не помня о том, что написал ночью, но статья действительно лежала возле пишущей машинки. Эриксон не стал читать ни эту, ни другие статьи, созданные им таким таинственным образом, а просто отправлял их в редакцию. Однако потом он каждый день раскрывал свежий номер газеты, но скоро понял, что не может узнать своих собственных статей, хотя все они были напечатаны, и пришел к выводу, что “в голове содержится гораздо больше, чем я знаю”. Так Эриксон понял, что может доверять своему пониманию и ему не следует позволять себе поддаваться искажающему воздействию “несовершенного знания других людей”.

Несмотря на этот и другие подобные случаи, Эриксон открыл для себя гипноз только лишь после окончания второго курса, когда стал свидетелем демонстрации гипноза Кларком Халлом. Эриксон был настолько воодушевлен увиденным, что тут же предложил себя Халлу в качестве субъекта внушения, а следующим летом уже пытался загипнотизировать всех, кто соглашался на это.

Позднее он вспоминал об опыте, полученным в то время, и о сделанных выводах на семинаре по гипнозу, проводившемся в конце года Кларком Халлом. Выводы Эриксона резко отличались от выводов самого Халла, который относился к гипнозу с точки зрения экспериментального подхода и теории обучения. Халл преувеличивал значение стандартизированности процедуры гипноза и, соответственно, приуменьшал значение любых внутренних процессов субъекта, что явно противоречило наблюдениям Эриксона. Подобное различие во мнениях привело к существенным расхождениям с Халлом и отчужденности от него. По словам Эриксона, Халл относился к его точке зрения как к непонятному для него “предательству и неосмотрительности” со стороны Эриксона (Erickson, 1967). Эриксон же, в свою очередь, назвал стандартизированный поход Халла “абсурдными” и “бесполезными” попытками, в которых игнорируется то, что “...субъект гипнотического внушения является личностью, и он низводится до уровня некого неодушевленного лабораторного устройства...” (Erickson, 1952).

Понятно, что Эриксон не мог убедить Халла в своей правоте. Халл еще более формализовал свой подход, проведя серию экспериментов для его подтверждения и опубликовав результаты в книге “Гипноз и внушаемость: экспериментальный подход”, изданной в 1933 году. Теоретические и экспериментальные предпосылки, легшие в основу этой книги, сыгравшей принципиальную роль в истории гипнотерапии, стали фундаментом современного научного подхода к гипнозу, противоречащего перспективе, предложенной Эриксоном.

Но и Халл не смог убедить Эриксона, что тот не прав. Не испугавшись того, что Халл отверг его точку зрения, Эриксон продолжал свои исследования гипноза, консультируясь с другими специалистами из Висконсинского университета, в том числе с доктором Уильямом Блеквином с факультета психиатрии и профессором нейрологии Гансом Рисом, с целью начать собственный исследовательский проект для определения принципиальных различий состояния загипнотизированных и не загипнотизированных субъектов. Это и другие исследования, посвященные гипнозу, были начаты и продолжены как часть учебной программы на протяжении последующего обучения Эриксона в университете. К тому времени, когда Эриксон получил в 1927 году степень бакалавра, а в 1928 году — степень магистра психологии и доктора медицины в Висконсинском университете, он приобрел основательную подготовку и опыт в этой области.

Во время этих исследований неожиданно выяснилось, что Эриксону необходима помощь психиатра-адвоката, так как его могут отчислить из университета за “занятия черной магией”, которой в то время довольно часто считали гипноз. Начав после этого обучение в интернатуре госпиталя штата Колорадо (1928—1929), Эриксон решил даже не упоминать о гипнозе, чтобы его не отчислили из интернатуры и не отказали в предоставлении лицензии на врачебную деятельность. Однако даже и в то время Эриксон не прекращал своей работы с гипнозом, проводя ее в Государственной психопатологической клинике штата Колорадо, где он позднее, после окончания интернатуры и получения лицензии, продолжил свое обучение в области психиатрии.

Затем, в 1929—1930 гг., он работал ассистентом в Государственной психиатрической клинике в Род Айленде, после чего поступил в исследовательский отдел Уорчестерской государственной клиники (штат Массачусетс). Через четыре года Эриксон стал главным психиатром этого отдела.

С 1934 по 1939 гг. Эриксон являлся руководителем отдела психиатрических исследований в клинике для инвалидов города Элоиз, штат Мичиган, где позднее возглавил программу по обучению психиатров, занимая этот пост до 1949 г. В Мичигане Эриксон проявил себя как плодовитый автор и признанный специалист в области гипноза. Продуктивность этого периода жизни Эриксона возросла и за счет того, что он работал по совместительству преподавателем психиатрии в Медицинском колледже университета Уэйна (с 1938 г. по 1948 г.), профессором психиатрии в аспирантуре университета Уэйна с 1943 по 1948 год и профессором клинической психологии в Мичиганском университете в Ист Лэнсин, штат Мичиган.

Эриксон познакомился со своей второй женой Элизабет, когда преподавал в университете Уэйна — она была его студенткой и ассистенткой в аспирантуре. С первой женой он развелся, когда женился на Элизабет, в 1936 году; у него было трое детей от первого брака. Со временем у них родилось еще пятеро детей и этим обстоятельством отчасти объясняется то, что Эриксон был столь хорошо знаком с процессом развития ребенка, часто обращаясь в своих лекциях в теме научения в детском возрасте.

В 1948 году по причине ухудшения здоровья Эриксон переселился в город Феникс (штат Аризона), где вскоре после непродолжительной работы в местных учреждениях начал собственную частную практику. Оставшуюся часть жизни он прожил в этом городе, где принимал пациентов в скромном кабинете, расположенном в его доме. Со временем тесный кабинет оказался полностью загроможденным различными сувенирами и подарками от пациентов, которые часто приезжали из таких отдаленных мест, как Нью-Йорк или Мехико Сити, чтобы пройти курс лечения. В последние годы жизни Эриксон иногда принимал одновременно до восьми человек, проводя гипнотерапию или обучение. Все эти люди приезжали в Феникс, чтобы научиться чему-то у мастера, хотя потом многие вспоминали, что несмотря на их ожидания, при общении с Эриксоном они узнали нечто новое скорее о самих себе, чем о технике гипнотерапии.

Сам Эриксон был равнодушен к тому, что тесный и скромный кабинет совершенно не соответствовал его статусу и престижу в сфере гипнотерапии. Так, в его первом кабинете из мебели были всего лишь небольшой карточный стол и два стула, но Эриксон оправдывал эту скромную обстановку словами: “Но там же был я...”. Он был совершенно свободен от претенциозности, и это никак не умаляло его компетентности. В книге Зейга (Zeig, 1980) приводятся следующие слова Эриксона: “Что же касается чувства собственного достоинства... да ну его к черту. (Смеется). Я и так неплохо чувствую себя в этом мире. Мне не нужно чувство собственного достоинства, чувство профессиональной значимости...”. В другой раз он говорил: “Я и так достаточно уверен в себе. Я знаю, что выгляжу уверенным, действую и говорю уверенно...”. Эти два высказывания представляют собой своего рода итог всей жизни и стиля работы Эриксона, давая понимание этого человека, столь уверенного в своей правоте и настолько безразличного к тому к чужому мнению о себе, что он смог бросить вызов традиционным точкам зрения, мнению профессионального сообщества и принятым в нем техникам работы, прокладывая свой собственный уникальный путь.

В начале 50-х годов Эриксон провел серию обучающих семинаров по гипнозу в различных городах Соединенных Штатов и в других странах. В результате презентации, проведенной в Чикаго перед группой профессионалов, была начата традиция проведения семинаров “Фондом по исследованию гипноза”. Многие из участников учебных групп, в которых Эриксон был почетным членом, занимались еще на его первых семинарах в Чикаго. В дальнейшем на основе семинаров “Фонда по исследованию гипноза” возникло “Американское общество клинического гипноза”, поддерживающее образовательные и исследовательские программы.

В 1957 году Эриксон стал президентом-основателем этого общества, предлагавшего альтернативу “Обществу клинического и экспериментального гипноза”, основанного в 1949 году в русле научной традиции, продолжающей подход Кларка Халла. С симпатией относясь к сугубо экспериментальному подходу данной традиции, Эриксон решил основать свое общество, чтобы подчеркнуть отличие собственного подхода. Он выполнял обязанности президента “Американского общества клинического гипноза” с 1957 по 1959 год. В 1958 г. он становится редактором основанного им же “Американского журнала клинического гипноза”, занимая данный пост до 1968 года и собрав за это время плодотворный коллектив авторов, чьи научные интересы и теоретические предпосылки не совпадали с позицией “Журнала клинической и экспериментальной психологии”, органа “Общества клинического и экспериментального гипноза”.

Начиная с 1967 года Эриксон получал все большее количество подтверждений своих психотерапевтических способностей и таланта гипнотизера. Хотя его публикации этого периода были посвящены преимущественно техникам гипноза и факторам, способствующим внушаемости, начали издаваться многочисленные книги о нем, в которых упор делался на стиле психотерапевтического воздействия Эриксона (Bandler & Grinder, 1975; Haley, 1967; 1973). Данные публикации привлекли к Эриксону внимание гораздо большего количества людей, чем его собственные работы, обеспечив постоянное возрастание этого интереса в будущем.

В оставшиеся годы жизни Эриксон был удостоен множества почестей и наград. Он являлся пожизненным членом Американской ассоциации психиатров, Американской ассоциации психологов и Американской ассоциации содействия развитию науки. Получил диплом от Американского совета психиатров и был членом Американской психопатологической ассоциации. Номер “Американского журнала клинического гипноза” за июль 1977 года полностью посвящен Эриксону по случаю его 75-летнего юбилея. Список почестей и наград можно было бы продолжать, но отметим лишь, что Милтон Эриксон был человеком, заслуживающим самого пристального внимания и изучения; уникальным, эффективным и влиятельным гипнотерапевтом, который несомненно иногда знал нечто особое о людях и мог трансформировать свое знание в эффективные гипнотические и психотерапевтические подходы.

Как и почему

была написана эта книга

К сожалению, Эриксон никогда не пытался излагать свои уникальные знания в виде какой-либо теории. Хотя он был весьма плодовитым писателем (автором более 140 исследовательских статей, а также соавтором ряда книг) и талантливым лектором, он лишь изредка позволял себе краткие и мимолетные намеки в отношении своего мировоззрения. Однажды он сказал: “Если бы я попытался обучать кого-либо всем подробностям, это было бы невыносимо скучным занятием” (Zeig, 1980), хотя можно с уверенностью сказать: его слушателям вряд ли когда-либо было скучно. Однако так и не было издано специальной книги, в которой читателю предлагалась бы сущность мудрости, направлявшей Эриксона на протяжении всей его деятельности в качестве гипнотерапевта. Наблюдения и теоретические соображения, лежавшие в основе его подхода, всегда оставались неуловимыми, и можно с уверенностью сказать, что во всем мире всего лишь несколько психотерапевтов и специалистов по гипнозу, которые могли бы правильно понять подход Эриксона и применить его столь же эффективно и творчески, как это делал он сам.

Из-за некоторого концептуального вакуума, оставшегося вследствие нежелания Эриксона более подробно раскрыть принципы, руководившие его работой, или описать лежавшие в ее основе наблюдения, коллеги Эриксона, получившие традиционную профессиональную подготовку, нередко были склонны рассматривать стиль его психотерапевтического воздействия как нечто таинственное, волшебное и алогичное, приводящее в замешательство, а иногда даже и как что-то неуместное. Понятно, что для многих коллег проще всего было отбросить методы Эриксона, а самого его воспринимать как фокусника, шарлатана или лунатика, вместо того чтобы пойти на перспективные изменения собственной точки зрения и предпринять наблюдения, необходимые для того, чтобы по достоинству оценить подход Милтона Эриксона.

С другой стороны, даже последователи Эриксона находятся в замешательстве и не знают, объяснять ли его эффективность как психотерапевта личностными качествами и мудростью или же специфическими техниками, разработанными и описанными им. Те, кто склоняется к первой точке зрения, создали своего рода культ Эриксона. Есть и третья группа последователей Эриксона, достигающих относительного успеха в психотерапии, просто копируя манеры поведения и речи Эриксона.

Хотя нет сомнения, что Милтон Эриксон был выдающейся личностью и что имитация его поведения в определенных обстоятельствах действительно может быть эффективной, очевидно и то, что только лишь путем изучения фундаментальных теоретических предпосылок, которыми он пользовался, и принятия самого взгляда на вещи, присущего Эриксону, мы можем надеяться понять логику его действий и попытаться достичь такой же эффективности психотерапевтического воздействия. Хотя Эриксон не оставил нам прямого и полного объяснения принципов своей работы, у нас есть некоторые фрагменты этого объяснения. Полные скрытого смысла комментарии и замечания рассеяны в его лекциях, описаниях клинических случаев и кратких исследовательских заметках подобно отдельным частям сложной детской составной картинки-загадки.

Однако действительное значение и возможные пути применения каждого из этих фрагментарных высказываний могут быть поняты только в рамках общего подхода Эриксона. На первый взгляд, каждое из его замечаний кажется имеющим очевидное значение, но это значение тут же изменяется, как только мы читаем другое высказывание Эриксона. Проблема с пониманием того, что именно он старался передать нам, состоит в том, что в интерпретации каждого его высказывания мы ограничены пределами нашего понимания. Значение, которое мы пытаемся придать его комментариям, вовсе не обязательно является тем же самим, которое сам Эриксон хотел передать нам и, что парадоксально, вероятнее всего, мы так и не сможем постичь этого значения, пока не начнем рассматривать эти высказывания в контексте всего его подхода.

Ограничения, обусловленные вполне естественными искажениями в восприятии и неадекватным пониманием процесса психотерапии, были очень хорошо знакомы Эриксону. Обычно он делал своим ученикам замечания следующим образом: “Я предупреждаю вас: не думайте, что когда вы слушаете пациента, вы всегда его понимаете, так как слушаете с помощью ушей, а мыслите с помощью слов языка. А язык вашего пациента принципиально отличается от вашего” (Zeig, 1980, p. 58). Позднее Эриксон добавил к этому высказыванию следующее замечание: “Мы всегда переводим слова другого человека с его языка на наш собственный” (Zeig, 1980, p. 64). И даже доктор Эрнест Росси, много лет обучавшийся у Эриксона, оказался подверженным этой же ошибке, по поводу чего он получил следующее замечание Эриксона: “Вы вкладываете свое значение в мои слова. Но каково все-таки мое значение?” (Erickson & Rossi, 1991, p. 211). Это, наверное, самый важный вопрос, с которым сталкиваются все проходившие обучение эриксоновскому подходу, так же как и те, кто просто хотел бы понять, что же именно этот человек знал о людях. Каков же был тот смысл, который он сам вкладывал в свои слова?

Идиосинкразия нашего восприятия по отношению к смыслу теоретических замечаний Эриксона, а также различная их передача в разных источниках являются основным препятствием для положительной оценки и широкого применения его мудрости. Более того, количество времени, необходимого для тщательного изучения его работ и упорядочивания его замечаний, относящихся к психологической природе людей и к задачам психотерапии, столь велико, что это трудно было бы сделать даже очень заинтересованному человеку. Однако по счастливому совпадению, состоящему в моей увлеченности работами Эриксона и тем, что настал год*, когда я был свободен от своих обязанностей преподавателя в Сангамонском университете, у меня совпали желание и возможность проделать такую работу.

Первоначально я начал эту работу исключительно для удовлетворения своего интереса и желания понять сущность того, что предлагает нам этот выдающийся психотерапевт. У меня было чисто эгоистическое желание понять, что же именно знал о людях Эриксон — желание, которое так и не было удовлетворено чтением большого количества книг, посвященных анализу его работы, и моим довольно поверхностным знакомством с книгами и статьями самого Эриксона. И когда у меня возникало чувство, что я начал понимать смысл сказанного Эриксоном, я находил другую цитату, приводившую меня в замешательство, добавляющую какой-то совершенно новый штрих или прямо противоречащую моему первоначальному пониманию. Наконец мое терпение иссякло и я твердо решил потратить имеющееся у меня время, чтобы перечитать все работы Эриксона, которые я только мог достать, и упорядочить все его мысли, которые казались мне прямым отражением опыта наблюдений за людьми. В сущности, я надеялся создать нечто вроде алфавитного указателя афоризмов и мыслей Эриксона, помогавшего бы мне в моих размышлениях, наблюдениях и клинической деятельности.

Первая стадия этой работы состояла в тщательном и внимательном изучении опубликованных работ Эриксона. Вначале необходимо было с помощью библиографии (Gravitz & Gravitz, 1977) найти все эти материалы. Однако наличие собрания сочинений Милтона Эриксона, изданного Эрнестом Росси (Erickson, 1980), значительно ускорило мою работу. Некоторые другие книги, стенограммы и аудиозаписи дали мне ряд замечательных цитат и новые инсайты. В конечном счете я смог изучить все публикации как самого Эриксона, так и посвященные ему, изданные до 1981 года.

По мере изучения этих книг, стенограмм и аудиозаписей я записывал все высказывания Эриксона, относящиеся к его наблюдениям, основным идеям или предпосылкам. Высказывания, обычно краткие, были разбросаны по работам Эриксона, его выступлениям и записям сеансов гипноза. Кроме того, со временем я решил использовать лишь высказывания самого Эриксона, тем самым не принимая во внимание большое количество материала в работах, опубликованных им в соавторстве. Так несколько тысяч страниц опубликованных работ уменьшились до нескольких тысяч “существенных” высказываний различной длины и сложности.

Каждая из цитат классифицировалась и относилась к определенному типу на основе преобладающего содержания. Связанные с гипнозом были собраны в одну группу, с психотерапией — в другую, а предлагавшие обобщающие выводы о психологии людей в целом объединились в третью. Цитаты в каждой из групп были разделены на меньшие подгруппы согласно основной тематике. Со временем все высказывания, относящиеся к сознательному уму, оказались в одной папке; относящиеся к бессознательному — в другой, и т.п.

Затем все карточки с цитатами из каждой подгруппы были разложены на нескольких больших столах и рассортированы на небольшие кластеры родственных или подобных высказываний. Я поразился, насколько часто Эриксон обсуждал одни и те же моменты на протяжении многих лет. Стало очевидно, что он снова и снова говорил о небольшом количестве одних и тех же вещей, иногда повторяя почти слово в слово свое предыдущее высказывание, но, как правило, добавляя к ним некоторые новые мысли и открытия. Для меня было утешительным узнать, что мировоззрение Эриксона на протяжении всей его профессиональной деятельности не подвергалось каким-либо серьезным изменениям. Это подчеркивало значение позиции Эриксона и существенно упрощало мою задачу.

По мере того как высказывания, объединенные в каждый раздел, изучались и упорядочивались, становилось ясно: весь материал уже содержит в себе некую изначально присущую ему организованность. И несмотря на то, что эти высказывания первоначально делались в разное время и часто были разделены достаточно длительными промежутками, цитаты в каждой группе, если их правильно понять, оказывались организованы неким специфическим образом по иерархическому принципу. Значение ряда замечаний нельзя понять до тех пор, пока не будет прочитано некое другое высказывание. Подобным же образом возникало впечатление необходимости иерархической организованности высказываний по степени важности — это относилось ко многим темам, о которых говорил Эриксон. Постижение сущности того, что он хотел передать высказываниями определенного типа, становилось основой для понимания смысла другой группы высказываний.

Трудно передать то впечатление, которое возникло у меня после внимательного чтения результатов моей систематизации высказываний Эриксона. То, что прояснилось в результате моих усилий, оказалось даже большим, чем я ожидал и предвидел. По мере того, как я читал эти упорядоченные цитаты, передо мной начала открываться совершенно новая картина. Когда я закончил чтение, то был поражен ясностью, связностью, скрытым смыслом и очевидностью всего этого. На протяжении многих лет у Эриксона сформировался особый взгляд на реальность, на людей, на гипноз и на психотерапию в целом — взгляд достаточно простой, прямой и могущий дать совершенно новые инсайты. И то, как и почему он был столь эффективен как гипнотизер и психотерапевт, вдруг в одно мгновение стало совершенно очевидным для меня. По мере того как рассеянные фрагменты мудрости постепенно складывались в единый целостный образ, истинность и совершенство конечной формы данного образа становились неотразимыми.

Я понимаю, что читатели настоящей книги могут и не пережить того чувства открытия новых миров понимания, которое было у меня. Возможно, некоторые испытают такое же влияние на свой образ мысли, как и я. А может быть, и так: они просто не найдут для себя ничего нового в этом собрании цитат. Однако в любом случае здесь перед вами представлены слова самого Эриксона, хотя большая часть этих цитат уже приводилась другими авторами в обзорах его работ. Я полагаю, что если появилась возможность упорядочить эти цитаты таким образом, что становится, наконец, понятным общий смысл всего послания Эриксона, то, может быть, они смогут выразить со всей очевидностью ту сущность мудрости Эриксона, которую я не мог почувствовать, читая их по отдельности либо в интерпретации кого-либо другого. По этой причине я и решил, что должен поделиться с другими результатами своего труда, чтобы донести, наконец, смысл слов Эриксона до большого количества людей — донести, пока этот смысл еще не стерся и не замещен словами других людей — его последователей и толкователей. Так, в результате моей работы, и появилась эта книга.

Первоначально я хотел опубликовать просто упорядоченное собрание цитат, в чистом виде предлагая читателю то, что говорил сам Эриксон. Однако скоро мне стало ясно, что это было бы неадекватной формой подачи материала. Для некоторых разделов необходимо было создать соответствующий контекст, для других — установить между ними смысловые связи, а все собрание цитат в целом требовало как предисловия, так и заключения. Я не пытался давать теоретический анализ работы Милтона Эриксона, так же как не собирался сопоставлять его работу с другими теориями или исследованиями, а просто хотел облегчить читателю его задачу — получить исчерпывающую картину всего цитируемого материала.

Пришлось предпринять определенные усилия для устранения несоответствий и организовать цитаты таким образом, чтобы каждый раздел содержал в себе некую связанную целостность, а не просто читался как беспорядочная смесь множества разрозненных замечаний. Нет сомнения, что в некоторых случаях первоначальное значение высказывания может искажаться в зависимости от того контекста, в котором оно подано. Я прилагал максимум усилий, чтобы избежать этого, и мне хотелось бы верить, что случаев подобного искажения смысла будет не очень много и они не имеют особых последствий. С целью экономии места, большей ясности и избежания повторений, здесь представлены не все из цитат, первоначально помещенные в каждую группу. Как уже упоминалось ранее, Эриксон неоднократно повторял большинство из своих важных мыслей, и поэтому только те из высказываний, которые действительно содержали в себе сущность его взгляда на вещи, были включены при подготовке книги в ее окончательный вариант.

Эту книгу вряд ли можно читать легко и без усилий. Каждая из цитат требует пристального внимания и интеграции с контекстом предыдущих высказываний. Эриксон знал, о чем говорит. И я надеюсь, что достиг хотя бы некоторого успеха в своих попытках донести его слова до вас.

Часть I

Поведение человека

Материалы, помещенные в этой части книги, раскрывают сущность успеха Милтона Эриксона. Все используемые им гипнотические техники и психотерапевтические стратегии возникли из его общего подхода к жизни, основанного на наблюдениях за людьми и их поведением. Хотя само по себе понимание подхода Эриксона не сможет сделать кого-либо мастером гипноза или психотерапии, оно может дать теоретическую основу и мотивацию, необходимую для того, чтобы научиться всему этому. Еще важнее, что такое понимание сможет привести к изменению отношения к самому себе и к другим, создавая ясность видения, чувство цели и постижение новой философии бытия, дающей свободу и новое основание для жизни и работы.

1. Результаты

объективных наблюдений

Эриксон придерживался определенной фундаментальной ориентации по отношению к жизни, многократно подчеркивавшейся в его книгах. Эта ориентация сформировалась во время его героического поединка с серьезными последствиями перенесенного в подростковом возрасте полиомиелита, сделавшего его инвалидом. А может быть, она возникла еще раньше — как своеобразное выражение духа первоот­крывательства, присущего всей его семье. Вне зависимости от того, когда возникло подобное отношение Эриксона к жизни и каким был его источник, оно проходило связующей нитью через всю его работу, проявляясь снова и снова в различном контексте и в различных формах. Такое особое отношение предполагалось самим эриксоновским пониманием нормального функционирования и его отличия от функционирования патологического. Этим же определялась цель психотерапии, как ее видел Эриксон, и стиль его работы как гипнотерапевта. Значение такой фундаментальной ориентации, общего отношения к жизни состоит в том, что именно оно привело к осознанию Эриксоном необходимости тщательных и объективных наблюдений, противопоставленных абстрактным теоретическим построениям.

Фундаментальное отношение Эриксона к жизни и, может быть, центральная тема всей его работы состояла в том, что людям необходимо учиться признавать, принимать и применять то, что действительно соответствует их интересам, способствует достижению их целей и удовлетворяет их желания. Вместо того, чтобы жаловаться и стенать, искажая или отвергая неприятные факты жизни, либо фантазировать об ином, более легком, идеальном мире, Эриксон предлагал людям пережить и признать реальность их ситуации такой, как она есть, используя все имеющиеся возможности, чтобы целеустремленно справиться с данной ситуацией так эффективно, как это будет возможно. Эриксон признавал: нередко эта задача бывает довольно трудной и вызывает замешательство, но он неоднократно говорил, что действовать иначе — значит лишь создавать искусственные ограничения, а также ненужные и нереалистические перспективы.

Эриксон привнес эту позицию в сферу психологии, психотерапии и гипноза, безошибочно применяя ее в данных областях. В результате, он довольно быстро понял, что никакая отдельная теория не может адекватно объяснить и описать невероятное многообразие и уникальную сложность функционирования индивида. С этой точки зрения, использование теоретических построений и обобщений в отношении живых людей является вызванным ленью неадекватным способом подхода к индивидуальности и, в конечном счете, бесполезным фантазированием. Именно по этой причине сам Эриксон не присоединялся ни к одной из существующих концепций, так же как не пытался создавать собственную теорию. Те же, кто хотел бы понять теоретическую основу его подхода, будут обречены на разочарование и неудачу; пытающиеся искусственно приложить какую-либо теоретическую модель к его техникам просто покажут этим, что они вообще не уловили основной идеи Эриксона. Нет сомнения, что Эриксон не обладал какой-либо особой теорией человеческого поведения, которой бы он пользовался при разработке своих стратегий психотерапевтического воздействия.

Действительно, у Эриксона не было необходимости пользоваться какой-либо теорией при разработке плана психотерапевтического воздействия, однако то, что он делал во время психотерапевтического сеанса, не было ни случайностью, ни каким-то волшебством. Часто он тратил часы на обдумывание плана и содержания психотерапевтического воздействия и очень редко, если вообще когда-либо, полагался лишь на интуитивное предчувствие либо на метод проб и ошибок, хотя иногда это могло бы показаться самым простым объяснением его странных, но всегда уникальных и неповторимых психотерапевтических стратегий. Как бы то ни было, но Эриксон, не зависевший от какой-либо тщательно сконструированной теории человеческого поведения, оказался способен расшифровать всю сложность человеческого характера и использовать для исцеления ответную реакцию своих пациентов. Какое же тайное знание, какую мудрость он использовал для планирования и успешного завершения своей психотерапии? Секрет Эриксона состоял в чрезвычайно простой, но в то же время дерзкой по своему революционному значению идее. Он сформировал свое понимание человеческого поведения исключительно путем очень внимательного наблюдения за людьми. Эриксон не просто сидел в своем кабинете, читая или думая о том, как люди действуют — он наблюдал за ними на практике, не позволяя себе увлечься теориями, чтобы пытаться потом применять их к пациентам. Эриксон просто отмечал, что делали его клиенты в различных ситуациях и соответственно изменял свой образ мысли. Успех этих наблюдений был основан на готовно­сти Эриксона позволить людям учить его тому, что является для них реальным или истинным, а вовсе не на основе каких-то уникальных теоретических построений. Все его идеи замечательны тем, что они были описательно точными в отношении человеческого поведения, а не просто спекулятивными измышлениями, связанными с динамикой воображения. Он учился тому, как воздействовать на пациентов и влиять на их мысли и поведение таким же образом, как большинство людей в детстве учатся кататься на велосипеде. Эриксон проявлял наблюдательность, делал заметки о том, что происходило, и экспериментировал. Оказывалось, что теоретические построения в своей работе он использует не в большей мере, чем ребенок применяет такие понятия, как “скорость” и “движение”, когда учится ездить на ве­лосипеде.

Но Эриксон наблюдал за пациентами очень внимательно, что не характерно для большинства людей. И прежде всего он необычайно тщательно наблюдал за самим собой — как за внутренними состояниями, так и за внешними проявлениями. Кроме того, он наблюдал других людей с такой внимательностью, которая превосходила все обычные виды самоанализа. И, наконец, он самым бесцеремонным образом наблюдал не только за своими пациентами, но и за всеми остальными людьми. Наблюдение за другим человеком становилось для Эриксона удивительной игрой, удовлетворявшей его любопытство и заполнявшей таким образом пробелы в его понимании человека. Он гипнотизировал своих сестер, внушая, что они пришли на осмотр к врачу, и приказывал им раздеться, чтобы посмотреть, как они будут себя вести — они обычно отказывались. Подобным же образом он пытался гипнотически воздействовать на других людей, чтобы подшутить над друзьями, заставив кого-то отказаться от получения награды, а кого-то солгать, оскорбить другого человека или даже что-нибудь украсть. Все эти эксперименты проводились им в тщательно контролируемых условиях, но они указывали на то, как далеко Эриксон готов был зайти для получения необходимой ему информации. Даже незнакомые люди на трамвайной остановке, в аэропорту или слушатели его лекций были для него еще одной возможностью провести наблюдения и отметить, как человек реагирует на различные ситуации и ведет себя под влиянием тех или иных внешних раздражителей.

Мысль Эриксона о необходимости проведения тщательных наблюдений пронизывает все его лекции. Снова и снова он подчеркивал это, сам проводя свои наблюдения столь тщательно, что большинство из нас может в лучшем случае лишь приблизиться к этому. Именно опыт наблюдений за людьми в различных ситуациях и дал Эриксону столь уникальное понимание других людей, сделав его одним из наиболее эффективных гипнотизеров и психотерапевтов всех времен, развившим одну из наиболее новаторских в нашем столетии концепций человеческого поведения. Но, как часто отмечал сам Эриксон, большинство из нас обычно оказываются столь невнимательными и ненаблюдательными, что большой удачей является уже тот факт, что мы способны заметить при ярком дневном свете машину, мчащуюся прямо на нас. В качестве примера Эриксон приводил историю, когда к нему в кабинет пришла вместе с мужем женщина в сандалиях (Zeig, 1980). Эриксон отметил, что ремешки сандалий были неправильно застегнуты, хотя ни муж, ни сама женщина не заметили столь очевидной вещи. В другой раз (ASCH, 1980) Эриксон дал инструкции группе интернов, чтобы те наблюдали за пожилой женщиной, лежащей под одеялом на больничной кровати, пока не заметят что-либо необычное, позволяющее им поставить диагноз. После трех часов тщательного наблюдения никто из них не заметил такую очевидную вещь, что у женщины были ампутированы обе ноги до середины бедра.

Как уже упоминалось в кратком биографическом очерке, приведенном в начале этой книги, сам Эриксон страдал от ряда физических недостатков, а также имел дефекты восприятия. Очевидно, что его детская дислексия, частичная глухота, аритмия, невосприимчивость к цвету и постоянные приступы полиомиелита стали причиной, по которой он уделял всему происходящему более пристальное внимание, чем другие. Это была своего рода форма компенсации, поскольку он не мог воспринимать окружающее и реагировать на него так же автоматически, как это обычно делает большинство людей. Именно поэтому Эриксон и приобрел способность наблюдать за деталями человеческого поведения и отмечать вещи, которые многие просто упускали. Эта детская способность со временем стала своего рода профессиональным развлечением и навязчивой одержимостью, приведшей к обретению им как понимания природы человеческого функционирования, так и возможности практического применения данного понимания.

Перед тем, как перейти к обзору мыслей Эриксона, относящихся к природе человеческого сознания, полезно будет кратко рассмотреть характер его наблюдений, на основе которых им были сделаны столь обобщающие выводы.

Наблюдения, связанные с влиянием

паттернов дыхания

Видимо, самым ярким примером дефицита восприятия, приведшим Эриксона к наблюдению за вещами, которые обычно большинство из нас упускают, явились его частичная глухота и аритмия. В результате этих “недостатков” Эриксон еще в годы учебы стал наблюдать за поведением своих товарищей и сестер, когда они слушали музыку или пели (Erickson, 1980, Vol. 1, 16). По каким-то необъяснимым причинам они начинали двигать руками, ногами и всем телом, подчиняясь в движениях некоторым ритмическим паттернам до тех пор, пока продолжала звучать музыка. Более всего Эриксона приводил в замешательство тот факт, что у всех них паттерны дыхания изменялись в унисон с музыкой, когда одна песня заканчивалась и начиналась другая, даже если никто из них на самом деле не пел (не “издавал вопли”, как называл пение Эриксон). Интересно, что сам Эриксон при этом не ощущал никакого побуждения двигаться подобным образом и не отмечал у себя никаких изменений паттернов дыхания. Однако он заметил, что его товарищи по учебе согласованно начинали подпевать вслед за солистом. Таким образом то, что большинством из нас воспринимается как нечто обычное и в большинстве случаев просто игнорируется, для Эриксона стало источником важных наблюдений и предметом интереса, поскольку сам он не мог аналогичным образом реагировать в подобной ситуации.

После ряда экспериментов он обнаружил, что если подражать паттерну дыхания, связанному с какой-либо конкретной песней, то люди вокруг него начинали напевать эту песню, полагая, что им просто неожиданно вспомнилась ее мелодия. Его вопрос о подобном явлении обычно вызывал сопротивление у собеседника и отвергался — такая ответная реакция, которую позднее отметил Эриксон, только увеличила его интерес к дальнейшим наблюдениям.

Через некоторое время наблюдения позволили Эриксону сделать вывод, что специфические паттерны дыхания могут не только привести к тому, что люди станут напевать песню, но даже начнут зевать — это открытие он потом тайно применял, чтобы сорвать проводившееся на уроке чтение наизусть стихов или скучную лекцию какого-нибудь профессора. Со временем Эриксон убедился, что паттерны дыхания могут быть использованы для передачи различных скрытых посланий, и в дальнейшем часто применял это при вызывании гипнотического транса.

Заслуживает упоминания тот любопытный факт, что маленькие дети способны отмечать намеренные изменения в паттернах дыхания и последствия данных изменений, в то время как взрослые обычно не могут этого. Один ребенок двух с половиной лет как-то сказал Эриксону: “Дядя, ты так дышишь, что можешь меня сдуть”, а другой ребенок говорил, что для того, чтобы заставить кого-то уснуть или же пробудиться, он просто начинает дышать по-другому. Эти и другие примеры, показывающие восприимчивость детей, со временем оказали большое влияние на общее понимание Эриксоном поведения взрослых — мы увидим это в следующих главах.

Наблюдения, связанные с познанием

собственного тела

Когда Эриксон заново учился двигаться после полного паралича, возникшего у него во время первого приступа полиомиелита, он намеренно уделял внимание тому процессу обучения, о котором большинство из нас давно позабыло. То, что он отметил у самого себя, позднее он наблюдал у собственных детей по мере их роста. Эти разрозненные наблюдения со временем объединились в понимание сущностных характеристик основных паттернов человеческого функционирования. Некоторые аспекты развития человека, которые большинство из нас воспринимают как некий естественный дар, обычно редко осознаются или даже вообще игнорируются. Именно они оказались в центре внимания Эриксона и были со временем включены в его модель человеческого поведения и тактику гипнотерапии.

Расположение отдельных частей тела — один из первых навыков, который Эриксону пришлось осваивать заново, когда он выздоравливал после приступа полиомиелита. Задача состояла в том, чтобы локализировать и осознать сигналы, поступающие от различных частей тела. Присматривавшая за ним няня прикасалась к его руке, пальцу на ноге или лицу, а он пытался угадать, в какой части тела чувствуется прикосновение. Ему потребовалось довольно много времени, чтобы просто осознать, что именно означает каждое из ощущений, в каком месте оно возникает и какова интенсивность давления.

Трудности в осознании места расположения частей собственного тела, взаимоотношений между ними и локализации раздражителя дало Эриксону возможность приобрести опыт огромного количества ситуаций обучения, с которыми постоянно сталкивается растущий ребенок в процессе своего развития. Позднее он внимательно наблюдал, как его собственные дети проходили через этот процесс обучения, и отмечал способ, которым они постепенно открывали свою физическую идентичность. Он отмечал их озадаченность, когда они впервые пытались схватить свою правую руку правой же рукой — а дети довольно часто пытаются сделать это, пока не осознают, что сама их правая рука является объектом, который они пытаются схватить. Затем он наблюдал, как они находили правую руку и начинали ее исследовать левой рукой, и наоборот. Он отмечал во всех подробностях, как они изучали локализацию движений и ощущений в каждом пальце руки или ноги. Затем он замечал, как дети определяли расположение уха путем ощупывания его пальцами то одной, то другой руки. Так он понял, что все части тела локализируются нашим восприятием в их взаимоотношениях с другими частями.

Позднее Эриксон не раз отмечал, как дети испытывали затруднения и замешательство по мере того, как они росли и относительные расстояния между различными частями тела изменялись. Голова оказывалась меньшей по отношению ко всему остальному телу, а руки и ноги становились все длиннее и длиннее. Новые паттерны реагирования на самого себя и на окружающую среду изучались ребенком постоянно. Так, в один из дней вдруг оказалось, что прогуливаться под кухонным столом уже не удается — ребенок слишком вырос.

Эриксон наблюдал, как дети учатся этому и многому другому, что касается их тела и отношения к миру вокруг них, и он все больше осознавал, как много различных вещей люди изучают на протяжении жизни, знают и используют каждый день, но не помнят самого процесса научения и не осознают, что они знают все это. Понимание данной стороны человеческого функционирования со временем легло в основу подхода Эриксона к гипнозу и психотерапии, но для того, чтобы прийти ко всему этому, необходимо было еще много других наблюдений и событий, дополняющих и усиливающих первоначальный инсайт.

Обучение ходьбе. Мало кто уделял обучению навыкам, необходимым для нормального процесса ходьбы, такое внимание, как Эриксон. Когда он начал заново учиться вставать на ноги и ходить (эту попытку он предпринял назло врачу, заявившему, что Эриксон никогда уже не сможет ходить), он наблюдал за попытками ходить своей маленькой сестры, учившейся тому же самому, и пробовал подражать ее движениям. Позднее у Эриксона сохранилась возможность подробно описать процесс ходьбы — от того момента, когда человек встает, держа ноги врозь, выпрямив колени и напрягая мышцы бедер. Он осознавал ту необычайно большую степень регуляции, которая необходима для сохранения равновесия при изменении положения головы или рук. Он мог анализировать многообразие движений и ощущений, ассоциировавшихся с передвижением вперед сначала одной ноги, а затем другой. А научившись снова ходить, он сказал: “Вы можете ходить, хотя не осознаете при этом всех движений тела и других подробностей этого процесса” (Zeig, 1980).

Так он снова столкнулся с фактом необычайно большого количества знаний, которыми люди обладают, не осознавая этого. Именно физический недуг Эриксона стал причиной изучения того, что большинство из нас обычно считают чем-то само собой разумеющимся, что можно просто игнорировать, и он был очень сильно впечатлен увиденным, снова и снова поражаясь тому, сколь мало внимания люди уделяют своему поведению, не испытывая никакой необходимости в этом, так же как и накопленному ими опыту обучения и своим потенциальным возможностям. Люди ходят, одеваются, едят, разговаривают, пишут, поют и занимаются своими обычными делами на протяжении всей жизни, не задумываясь об этом. По мере того как Эриксон боролся за понимание и возможность заново научиться всем этим видам деятельности, он испытывал благоговение и трепет от богатства процесса обучения и того обширного диапазона потенциальных возможностей, которые данный процесс открывал.

Наблюдения, связанные со значением слов

Возможно, именно по причине того, что Эриксон до четырех лет не мог научиться говорить, язык имел для него в детском возрасте особую притягательную силу. В школе, в третьем классе, он полностью прочитал толстый словарь, за что и заслужил прозвище “Словарь”. По каким-то неведомым причинам ему тогда не пришло в голову, что словарь составлен в алфавитном порядке для облегчения поиска необходимого слова. И когда он хотел найти какое-то слово, он начинал просматривать все страницы словаря с самого начала, пока не встречал нужное слово. Этот отнимающий много времени процесс никогда не надоедал Эриксону, потому что ему нравилось листать словарь и узнавать нечто новое о значении слов. И лишь будучи старше­классником, он понял цель алфавитного порядка размещения слов в словаре. Инсайт был подобен ослепительной вспышке света, хотя и привел к не вполне разумному сопротивлению и нежеланию признать с опозданием столь очевидный факт.

Как бы то ни было, но его неведение относительно принципа построения словаря усилило осознание значения слов, их скрытого смысла и природы. Он любил игру слов, каламбуры, метафоры и всю смысловую гибкость, присущую языку. Иногда для развлечения он начинал говорить со своими школьными товарищами так, что один считал: Эриксон говорит о воздушном змее, а другой думал: обсуждается игра в бейсбол. Уже тогда многозначность слов очаровала его. Так, например, на Эриксона произвел большое впечатление факт, что английское слово “run” (“бежать”) имело 142 значения в зависимости от того, как его использовать, а слово “no” (“нет”), употребляемое само по себе, может означать 16 различных состояний в зависимости от тона голоса говорящего, движений его тела и изменения окончания слов.

Это знание о различии значений слов позволило ему не только говорить о разных вещах разным людям одними и теми же словами в одно и то же время, но и сказать одному человеку много разных вещей в один и тот же момент. Он использовал свое понимание многозначного смысла слов для того, чтобы передать то, что слушатель мог не воспринимать на сознательном уровне. Важным было и то обстоятельство, что Эриксон использовал это для понимания того, что неосознанно хотели выразить своими словами другие. Возможно, именно многозначность слов и позволяла ему понимать, что именно люди хотели бы выразить такими способами, о которых ни сам говорящий, ни слушающий не знали. Слова в их значении были для Эриксона столь гибкими, что он старался не вкладывать в них своего собственного смысла. Вместо этого он внимательно слушал собеседника для выяснения специфического, иногда идиосинкразического бессознательного значения, которые они могли иметь для говорящего.

Наблюдения, связанные с невербальным общением

Эриксон осознавал тот бессознательный уровень общения, который постоянно присутствовал между людьми — это восприятие усилилось у него во время болезни. Когда он был почти полностью парализованным, его общение с окружающими было, естественно, весьма ограниченным. Вследствие чего он стал играть роль пассивного наблюдателя взаимодействий других людей. То, что Эриксон видел и слышал, стало для него источником изумления, так как он заметил: вербальное и невербальное общение между людьми часто явно противоречили друг другу. Так, согласие на вербальном уровне могло сопровождаться выражениями лица, движениями рук, тела, глаз и даже интонаций голоса, указывающих на скрытое несогласие. Более того, он отметил, что такие “послания” и намеки на скрытое несогласие обычно не остаются полностью незамеченными, а приводят к “интуитивному” восприятию того, что сам говорящий не высказывал и что прямо в его словах не подразумевалось. Реальность двух уровней общения, восприятия и реагирования стала совершенно очевидной для Эриксона во время наблюдения за общением членов его семьи и друзей. Это, в свою очередь, добавило к его пониманию тот факт, что люди постоянно издают определенные сигналы, не вполне осознаваемые ими, и реагируют на них.

Наблюдения, связанные с физиологическими

и поведенческими паттернами

Способности Эриксона “читать” скрытые мысли других людей и узнавать вещи, которые они сами о себе не знают, либо видеть их несмотря на все попытки нечто скрыть, были поистине легендарными. Когда он стал сотрудником Уорчестерского государственного госпиталя, клинический директор отвел его в сторону и сказал: “Ходите повсюду с ничего не выражающим лицом, держа глаза и уши широко отрытыми”. Он мог бы не давать этот совет столь восприимчивому и проницательному человеку, как Эриксон, который немедленно стал совершенствовать свою способность расшифровывать значение малейших изменений в физиологических и поведенческих паттернах функционирования, записывая свои наблюдения в отношении отдельных лиц. Позднее он сравнивал свои наблюдения за этим человеком и пытался обнаружить, что именно происходило за прошедший промежуток времени, чем можно было бы объяснить наблюдаемые изменения. Со временем он настолько усовершенствовал свои способности наблюдателя, что мог по походке женщины или по тому, как она садилась на стул, определить, есть ли у нее любовник; мог, слушая как его секретарша сегодня печатает, определить, начались ли у нее месячные; либо определить, беременна ли женщина, даже если сама она ничего не знала об этом (Zeig, 1980). В одном из случаев он описал во всех подробностях паттерн физиологических изменений, связанных с началом активной половой жизни.

Во многих случаях Эриксон был искусным детективом, а вследствие этого — искусным гипнотизером и психотерапевтом. Он отмечал все детали поведения каждого человека, с которым встречался, став специалистом по соединению разрозненных намеков в целостный значимый паттерн, расшифровывая его скрытый смысл. Не существует теорий, посвященных человеческому поведению, способных объяснить всю сложность огромного количества информации, накопленной Эриксоном за время тщательных наблюдений, проводившихся им всю жизнь. Каждое движение, слово, интонация, каждое физиологическое изменение наблюдалось им, отмечалось и интерпретировалось на основе понимания, полученного эмпирическим путем. Настоящая книга предпринимает попытку передать общее понимание, обретенное Эриксоном, а уже от читателя будет зависеть, сможет ли он использовать его, чтобы разобраться в тех моментах, которые сам Эриксон считал трудновыразимыми.

Наблюдения, связанные с культурными различиями

Эриксон хорошо осознавал различия культур и нравов, рекомендуя всем психотерапевтам изучать культурную антропологию как способ понимания поведения пациентов, воспитанных в традициях разных культур, так же как и для расширения понимания самим психотерапевтом потенциального многообразия человеческих мыслей и форм поведения. Хотя он был очень хорошо знаком по книгам с проявлениями идиосинкразии, существующей у различных групп и национальностей, он еще в детстве впервые заметил роль отличий в верованиях и отношениях у представителей разных культур.

Когда ему исполнилось десять лет, он осознал, насколько негибким и застывшим было традиционное отношение его дедушки к выращиванию картофеля. И даже когда сам Эриксон успешно вырастил картофель на отдельном небольшом участке, посадив его во время “плохой” фазы луны и не обращая внимание на то, в какую сторону повернуты “глазки” картофеля, дедушка остался непоколебимым в своем первоначальном убеждении, что картофель необходимо сажать только при определенной фазе луны и с “глазками”, повернутыми вверх. Такое же упрямство он обнаружил и у соседа, у которого начинались головные боли каждый раз, когда Эриксон пытался объяснить ему значение смены выращиваемых на одном и том же участке сельскохозяйственных культур.

Во время второго года своего обучения в колледже он имел возможность наблюдать необычные убеждения и поведение небольшого этнического сообщества фермеров, где мужчины считали, что на следующий день после сексуальной близости у их должна болеть голова (и она действительно у них болела); где признаком того, что мужчина женат, была рвота после завтрака и где многие другие аспекты жизни зависели от столь же необычных паттернов мышления. Эриксон торговал книгами в этой сельскохозяйственной коммуне, и ему приходилось каждый день есть и спать в доме у разных семей. Он использовал такую возможность, чтобы наблюдать за интимными подробностями их жизни и не стеснялся задавать вопросы в попытках понять тип их мышления, приводящий к столь необычным формам поведения.

Позднее Эриксон продолжал расширять свои познания о влиянии ценностей различных культур на поведение людей, изучая отличия в том, что считается позволенным и непозволенным у различных национальностей, этнических групп и даже просто в разных регионах Соединенных Штатов. Дружба с Маргарет Мид и Грегори Бейтсоном внесла существенный вклад в его интересы, а многочисленные путешествия во время обучающих семинаров позволили ему познакомиться с жизнью многих отличающихся групп людей.

Интерес Эриксона к культурным различиям дал ему понимание негибкости приобретаемых в процессе обучения паттернов реагирования, обусловленных принадлежностью к той или иной культурной традиции, позволив увидеть психопатологические формы поведения в совершенно необычном и специфическом свете и осознать данные формы поведения. Так, например, работая в исследовательской службе Уорчестерского государственного госпиталя, он однажды беседовал с кататоническим шизофреником, проявлявшим различные формы причудливого поведения и необычных убеждений, показавшихся Эриксону странно знакомыми. В конечном счете он смог отождествить их с формами поведения некоторых примитивных племен. Открытие сильно поразило его, так как пациент явно не был знаком с их ритуалами и верованиями. Эти и другие наблюдения случаев спонтанного проявления идентичных паттернов мысли и поведения у отдельных индивидов по всему миру и на протяжении всей истории привели Эриксона к выводу, что основные типы мышления и эмоций оказываются одними и теми же у разных людей независимо от индивидуальных и религиозных проявлений нетерпимости. Он увидел, что ум человека имеет хотя и чрезвычайно широкий, но все же ограниченный диапазон потенциально доступных ему паттернов реагирования, и что каждый человек функционирует в пределах того или иного паттерна. Все паттерны поведения, которым человек следует и которые он проявляет, являются результатами ограничений, налагаемых на потенциальные возможности индивида культурой и его собственной уникальной историей. Эриксон определил, что при определенных обстоятельствах каждый индивид может создавать паттерны, типичные для различных психических расстройств, так же как и паттерны, присущие иным индивидам и другим культурам. Он понял также, что каждый человек имеет возможность перенимать и заимствовать способы отношения к миру других людей, а также обладает способностью в подходящих обстоятельствах принимать новые, более полезные для него способы такого отношения.

Цитаты

Приводимые далее цитаты, взятые из различных статей и лекций Милтона Эриксона, представлены здесь для того, чтобы передать его мысль о важности наблюдений в развитии научного понимания и в формировании клинических умений. Кроме того, они являются примерами способности к наблюдению самого Эриксона.

Следует отметить, что многие цитаты, использованные в этой и следующих главах, взяты из “Сочинений Милтона Эриксона, посвященных гипнозу” в четырех томах, изданных под редакцией Эрнеста Росси в 1980 году издательством “Ирвингтон” (“The Collected Papers of Milton H. Erickson on Hypnosis”, 4 volumes, edited by Ernest L. Rossi, Irvington Publishers, 1980). Каждый раз, когда представится такая возможность, в скобках после цитаты будет указываться год написания или год публикации, чтобы читатель мог лучше ориентироваться в действительном времени появления различных высказываний и источниках, откуда они взяты. Полный перечень источников приводится в списке литературы.

Большая часть наших знаний о психологических процессах получена в результате клинических наблюдений [1937].

(Erickson, 1980. Vol. III, 16, р. 145)

Любые дискуссии в отношении психотерапии или гипнотерапии требуют объяснения некоторых общих соображений, сформировавшихся на основе непосредственных клинических наблюдений [1948].

(Erickson, 1980. Vol. IV, 4, р. 36)

Человек испытывает личное удовлетворение, когда предлагает свои теории и гипотезы, но было бы куда лучше исследовать действительные явления. Исследования должны быть организованы вокруг реальных феноменов, а не вокруг репутации самого исследователя или хорошо аргументированных теорий, изложенных в публикациях и пытающихся объяснять некоторые неисследованные явления [1962].

(Erickson, 1980. Vol. II, 33, р. 344—345)

Говоря иными словами, нам необходимо взглянуть на исследования гипноза не на основании тех наших терминов, в которых мы мыслим и разрабатываем свои гипотезы, а с точки зрения того, что мы можем реально сделать, — с точки зрения действительных наблюдений, открывающих уникальные, многообразные и удивительные формы человеческого поведения, при нашем правильном понимании оказывающиеся состояниями сознания, которые могут быть направлены и использованы в соответствии с внутренними законами, присущими человеку, но пока неведомыми нам [1962].

(Erickson, 1980. Vol. II, 33, р. 350)

Когда я намерен узнать что-либо, я бы хотел, чтобы это знание не было искажено несовершенным знанием кого-то другого [1977].

(Erickson, 1980. Vol. I, 4, р. 114)

Каждый раз, когда я демонстрирую что-либо перед профессиональной аудиторией, я говорю: “Сейчас вы ничего не видите, ничего не слышите, ничего не думаете. Вот три последовательных шага”. Люди обычно заявляют: “Эриксон делает что-то мистическое и таинственное”. Гораздо проще думать обо мне, что я делаю нечто особенное, чем научиться действительно наблюдать и реально мыслить.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 249)

Вы не были полностью внимательными по той простой причине, что, разговаривая с вами, я то входил в транс, то выходил из него. Я научился входить в транс произвольно и могу обсуждать что-либо с вами, наблюдая в то же время, как плед поднимается до вот такой высоты (Эриксон показывает)... Я могу входить в транс и выходить из него так, что ни вы, ни кто-либо другой не заметит этого.

(Zeig, 1980, p. 191)

Вы смотрите, но вы не слушаете.

(Zeig, 1980, p. 70)

Итак, ходите вокруг с ничего не выражающим лицом; ваш рот закрыт, а глаза и уши открыты. Вы не торопитесь высказывать свою оценку до тех пор, у вас не будет явных доказательств, подтверждающих ваши умозаключения.

(Zeig, 1980, p. 234)

Понимание того, что является нормальным или обычным, необходимо для обретения понимания ненормального и необычного [1977].

(Erickson, 1980. Vol. II, 18, р. 179)

Каждому, кто занимается психотерапией, следовало бы знать всю широту диапазона человеческого поведения.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 86)

Вам необходимо наблюдать обычное человеческое поведение и быть готовым использовать его.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 17)

Я знаю, что вы смогли бы сделать это, потому что все другие люди делали это!

(Erickson & Rossi, 1981, p. 231)

Вы работаете с пациентами и вы работаете со своим собственным пониманием, а ваше понимание возникает из вашего знания о том, как вы ведете себя. В своих наблюдениях поведения других людей вам необходимо опираться на наблюдения своего собственного поведения в прошлом.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 289)

Кэй Томпсон (1975) говорил, что Милтон Эриксон собрал все лучшее, что было в психотерапии в простом слове, которое мне кажется весьма подходящим — это слово “Наблюдай!”

(Beahrs, 1977, p. 60)

Таким образом, у вас есть ум, открытый восприятию всего нового; не критический, оценивающий ум, а исполненный любопытства ум ученого, удивляющийся каждой реальной ситуации. И уже только потом вы можете попытаться давать оценку.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Чем больше вы будете расширять понимание природы человека, биологических процессов, истории индивидуальной жизни, а также знания о своих собственных индивидуальных реакциях и потенциальных возможностях, тем лучше вы будете практически действовать и тем лучше станет ваша жизнь.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Я думаю, для вас чрезвычайно важно наблюдать все возможное, а затем, если вы захотите использовать гипноз, вы будете знать, как именно выразить словами ваше внушение, чтобы оказать наибольшее воздействие на пациента и добиться от него ответной реакции.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Если вы тщательно будете наблюдать за большим количеством людей, вы научитесь осознавать их поведение.

(Zeig, 1980, p. 161)

Когда вы смотрите на какие-либо вещи — смотрите на них внимательно.

(Zeig, 1980, p. 169)

Если вы научитесь наблюдать, вы сможете научиться осознавать происходящие изменения почти мгновенно.

(Zeig, 1980, p. 233)

Именно по этой причине необходимо наблюдать за людьми, наблюдать и еще раз наблюдать.

(Zeig, 1980, p. 351)

А теперь я хочу подчеркнуть еще одну вещь. Ради Бога, посмотрите же внимательно на своего пациента! Увидьте его.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Встречаясь с пациентом, вы наблюдаете за ним. Познакомьтесь получше с ним. Осознайте малейшие моменты, проявляющиеся в его поведении.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Моя задача состоит в том, чтобы наблюдать за пациентом и работать с ним [1966].

(Erickson, 1980, Vol. II, 34, р. 352)

Я очень внимательно наблюдаю за всем происходящим.

(Zeig, 1980, p. 285)

Я обучал его (доктора Росси) искусству наблюдения.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 107)

Когда бы я ни занимался наблюдениями, я всегда записываю их, запечатываю в конверт и прячу в ящик стола. Позднее, когда я сделаю новые наблюдения, я снова записываю их и сравниваю со сделанными ранее.

(Zeig, 1980, p. 159)

Когда я начинаю беседу с пациентом, я прежде всего делаю визуальный и слуховой обзор ситуации. Я хочу узнать, что может видеть и слышать мой пациент и как перемещение взгляда или изменение положения может изменить содержание его визуального поля. Мне интересны все возможные звуки, в том числе и шумы на улице, которые могут вторгаться в ситуацию [1964].

(Erickson, 1980, Vol. II, 34, р. 352)

Я отмечаю, как она облизывает свои губы; отмечаю направление ее взгляда и все остальные движения ее тела [1959].

(Erickson, 1980, Vol. II, 9, р. 222)

Я всегда интересовался антропологией, и думаю, что эту науку должны знать все психотерапевты, так как различные этнические группы имеют разный образ мысли.

(Zeig, 1980, p. 119)

Если вы будете наблюдать за детьми, то поймете, что они делают подобные вещи постоянно [1976].

(Erickson, 1980, Vol. I, 21, р. 441)

У меня восемь детей, и я видел, как каждый из них открывал свою физическую идентичность. Все они следовали одному и тому же общему паттерну.

(Zeig, 1980, p. 236)

Не разглядывайте слишком пристально близких вам людей или членов вашей семьи. Ведь при этом происходит вторжение в личную тайну другого человека.

(Zeig, 1980, p. 161)

Когда вы наблюдаете за другими людьми или за членами вашей семьи, ваше врожденное чувство вежливости и уважения перед личной тайной другого человека удержит вас от попыток изучения.

(Zeig, 1980, p. 162)

Я буду читать ваши мысли по лицам, и если кто-либо из вас испытывает неприязнь ко мне, я замечу это.

(Zeig, 1980, p. 162)

Когда женщина начинает половую жизнь, изменяется биологическое функционирование ее организма, и в этот процесс вовлечено все тело. Когда половая жизнь становится регулярной, изменяются ее волосы, брови становятся на миллиметр длиннее, подбородок становится немного тяжелее, губы — полнее; изменяется форма рта, содержание кальция в позвоночнике, центр тяжести, грудь становится больше, а жировая прослойка на бедрах — плотнее.

(Zeig, 1980, p. 161)

Несколько лет назад я записал около 40 страниц текстов своих внушений, сократил их до 20 страниц, а потом и до 10. Затем я тщательно сформулировал каждую фразу, сжав текст еще больше, до пяти страниц. Каждый, кто серьезно хотел бы научиться искусству внушения, должен сделать нечто подобное, чтобы действительно осознать произносимые им слова [1976—1978].

(Erickson, 1980, Vol. I, 23, р. 489)

Я бы хотел отметить, насколько все связано — даже если это не сразу заметно. Есть язык, который я тщательно изучил. Я знаю все части речи, значение всех слов. Поскольку я тщательно изучил все это, я могу легко разговаривать на этом языке.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 295)

Мне кажется, никто не понимал смысла моих вопросов о дыхании. Вскоре я начал оставлять свои вопросы при себе, поскольку все отвергали их как глупость. Но это лишь усиливало мое любопытство [60-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. I, 16, р. 363)

Выводы

Внимательно наблюдая за собой и за другими людьми на протяжении всей жизни, Эриксон начал замечать вещи, которые большинство из нас упускают. Он понял, как много люди узнают, но потом забывают все то, чему научились, и не осознают того, что знают. Он отмечал, как люди постоянно проявляют ответную реакцию на различные раздражители или на общение, и это тоже обычно находится за пределами их осознавания. Эриксон понял, сколь хорошо организованными и творческими являются потенциальные паттерны человеческой мысли и поведения, но насколько при этом они ограничены ценностями, существующими в нашей культуре, а также индивидуальным опытом человека. Он не раз отмечал, насколько невнимательными являются многие люди и как много различных предубеждений они налагают на реальность, существующую вокруг них. Эти наблюдения стали основой его понимания людей и теми “фактами”, которыми он руководствовался при гипнотическом воздействии во время психотерапии. Все, что он делал как гипнотизер и психотерапевт, было основано на восприятии пациента, с которым он работал, а также на том, что он знал из предыдущих своих наблюдений.

Поэтому то, что содержится в остальной части настоящей книги, включая общее описание человеческого функционирования, предложенное Эриксоном, и его советы по использованию гипнотерапии, основано на его наблюдениях. Этот момент мы будем подчеркивать снова и снова, так как он принципиально важен для правильного понимания предлагаемого Эриксоном. И только когда мы прекратим строить теоретические модели и не будем пытаться налагать приобретенные в процессе обучения схемы на действительные слова Эриксона, а вместо этого станем просто принимать то, что он говорил, описывая то, что есть, — только тогда мы сможем эффективно понять и применить его мудрость. В словах Эриксона нет ничего такого, что нужно было бы разгадывать — хотя соблазн заняться таким разгадыванием бывает иногда весьма большим. Там есть только очаровывающее своей простотой описание того, что люди обычно делают, и советы о том, как они могут научиться делать эти вещи более эффективно.

Общее описание человеческого поведения, предлагаемое Эриксоном, и его советы по использованию того, чем люди являются на самом деле и что они могут делать, будет способствовать процессу повышения эффективности гипнотизера, психотерапевта и всякого человека, читающего эти советы. И если мы следуем по стопам Эриксона, мы должны сделать нечто большее, чем просто воспользоваться данными его наблюдений — мы должны подчиниться его указанию наблюдать и исследовать все в отношении самих себя и других — снова и снова, со все большими подробностями. Эриксон предложил нам карту природы человека, но нам предстоит изучить ее самим, чтобы уточнить очертания, почувствовать эту карту и приобрести способность эффективно ее использовать.

2. Сознательный ум

Наблюдения Эриксона, относящиеся к природе человеческого поведения, со временем позволили ему сделать несколько общих выводов о сознательном и бессознательном уме. Судя по всему, эта двойственность лежала в основе всего его подхода, что и позволило Эриксону накопить большое количество информации, используя для этого всего лишь два относительно простых понятия. Даже краткий обзор его публикаций позволяет предположить, что понимание сущности подобной двойственности принципиально важно для правильного восприятия смысла его замечаний о технике психотерапии и гипноза. Эта глава посвящена роли сознательного ума, в главе 3 дается анализ природы бессознательного ума, а в главе 4 будут рассматриваться потенциальные патологические последствия, возникающие в процессе взаимодействия и функционирования сознательного и бессознательного ума. Вся эта информация, основанная на наблюдениях Эриксона,  может затем быть использована как основа для понимания целей и самого процесса гипноза и психотерапии.

Каждый человек уникален

Одно из наиболее фундаментальных заключений, сделанных Эриксоном после долгих лет наблюдений, состоит в том, что каждый индивид уникален. Люди различаются психологически и даже по типу своего восприятия. Они по-разному реагируют на одни и те же раздражители, в результате чего формируется их уникальная личность.

Восхищение и почтение Эриксона перед неповторимыми качествами каждого индивида предохраняли его от попыток навязывания своим пациентам какого-либо отношения или форм поведения, неоднократно убеждая, что никакая теория сама по себе не может достаточно точно описать всех людей сразу. Он считал, что тщательное наблюдение за отдельным индивидом вскрывают общие паттерны человека и те его склонности, которые будут описаны на следующих страницах. Но он не мог допустить возможность, что каждый индивид способен действительно понять и объяснить все уникальные проявления этих паттернов в своей личности. Он считал, что в лучшем случае мы можем надеяться на оценку общих качеств человека, используя ее как руководство при наблюдении за тем, как в каждом отдельном случае проявляются эти общие качества. Люди ведут себя в соответствии со своими собственными паттернами поведения, и поэтому следует просто признать уникальность своей индивидуальности. Поступать иначе — значит проецировать свои искусственные и произвольные ограничения на свою неповторимую индивидуальность, а этому, как считал Эриксон, пациент имеет полное право сопротивляться.

Я думаю, все мы должны осознавать, что каждый индивид неповторим... Нет одинаковых людей. Я могу с уверенностью утверждать, что за три с половиной миллиона лет, которые человек живет на земле, не было двух одинаковых отпечатков пальцев и не было двух одинаковых людей. Даже близнецы сильно отличаются по своим отпечаткам пальцев, по сопротивляемости заболеваниям, по психологической структуре их личности.

(Zeig, 1980, p. 104)

Как я выяснил за 50 лет своей жизни, каждый человек отличается от другого. И я всегда встречаю нового человека как неповторимую личность, подчеркивая его (или ее) индивидуальные качества.

(Zeig, 1980, p. 220)

Каждый приходящий к вам пациент представляет собой совершенно иную личность, иное отношение к миру, основанное на своем собственном опыте.

(Haley, 1967, p. 534)

Я думаю, что любой психотерапевтический подход, базирующийся лишь на теоретических предпосылках, ошибочен, поскольку каждая личность отличается от другой.

(Zeig, 1980, p. 131)

На самом деле никто не может понять индивидуальный паттерн обучения и реагирования другого человека [1952].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 6, р. 154)

Хотя каждый индивид уникален в своих переживаниях, отдельные случаи часто явственно иллюстрируют различные аспекты общих конфигураций тенденций и паттернов. Цель психотерапевтической работы состоит в том, чтобы показать эти тенденции, а вовсе не в доказательстве каких-либо конкретных идей.

(Erickson, 1953, p. 2)

Совершенно очевидна необходимость в правильной оценке субъекта как личности, обладающей неповторимой индивидуальностью, к которой необходимо относиться с уважением. Такая оценка и уважение является основой для осознания и различения сознательного и бессознательного поведения [1952].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 6, р. 146)

Главная радость жизни — свобода

Эриксон верил, что свобода самопроявления, при которой человек способен делать то, что он хочет, — одно из главных в жизни удовольствий. Когда человек инертен, пребывает в замешательстве или налагает на себя совершенно не обязательные ограничения, это создает недостаток свободы, а недостатку свободы сопротивляются все, всеми силами пытаясь избежать его.

Неплохо было бы всегда помнить, как демонстрирует свое право на самопроявление маленький ребенок.

(Erickson, 1954a, p. 173)

Маленький ребенок спрашивает: “Могу ли я сделать это, если хочу?” Чувство комфорта и свободы для него очень важно.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 215)

Если вы говорите кому-то, что он должен сделать что-то, вы обязательно столкнетесь с ответом “нет”.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 253)

Если вы связаны какими-то обязанностями, вам это обычно не нравится.

(Zeig, 1980, p. 317)

Да, я действительно делаю это! Можно ли испытать большую радость чем в тот момент, когда вы делаете то, что хотите? [1977]

(Erickson, 1980, Vol. 1, 4, р. 130)

Я всегда замечаю, что если я могу сделать нечто — это приятно [1977].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 4, р. 130)

Если вы неуверенны в отношении самого себя, вы не можете быть уверенным и в чем-либо другом.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 106)

Все что угодно лучше, чем это состояние сомнения.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 106)

Если окружающая реальность становится непонятной, люди пытаются прояснить ее для себя и начинают что-нибудь говорить.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 107)

Поскольку чрезвычайно неприятно утратить чувство реальности, вы замещаете эту реальность другой.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 87)

Если вы не уверены в чем-то, то стараетесь просто избегать этого.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 106)

Обычно вы знаете все, что вам нужно, о себе и о других людях. Когда вы приходите в замешательство, то начинаете задумываться о том, кто вы, а мысли о других стихают.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 106)

В реальной жизни, когда человек развивается и проходит через половое созревание, у него обычно наступает период неуверенности в себе — это время веры и неверия.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 185)

Каждому нравится соединять воедино вещи, которые действительно связаны [1977].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 21, р. 435)

Опыт — источник обучения

Первое препятствие, с которым сталкивается ребенок в своем стремлении к свободе — это недостаток опыта. Умение и понимание, даже в случае простого акта восприятия, требует опыта. Недостаток опыта у ребенка становится поводом для обучения и приобретения знания; следовательно, недостаток опыта — это недостаток знания и свободы. Но ребенок обладает чрезвычайно большой способностью аккумулировать опыт, расшифровывать его и использовать. У него есть мозг, состоящий из миллиардов взаимодействующих нервных клеток, постоянно получающих информацию от многих различных источников. Это большое количество различных раздражителей должно быть упорядочено и расшифровано (если, конечно, ребенок способен сделать это). Так, первым направлением деятельности ребенка становятся попытки научиться, как сосредоточивать внимание, осознавать и избирательно реагировать на какое-либо одно из нескольких воздействий. Говоря иными словами, так начинается искусство овладения процессом внимания.

В действительности же, как отмечал Эриксон, никто не знает, чему ребенок обучается в первую очередь. Но очевидно, что каждый ребенок должен сначала сориентироваться в отношении реальности своих чувств и своего тела. Он должен научиться сосредоточивать внимание на том, что видит, слышит или пробует на вкус; должен узнать, где находятся его руки и как ими двигать; должен научиться ходить, говорить и думать.

Вы должны осознать, что в каждом случае опыта, получаемом впервые, наше неведение препятствует тому, чтобы мы замечали происходящее — даже если мы станем его записывать.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 308)

Всякое обучение происходит путем проб и ошибок. Когда вы попытаетесь сделать что-либо новое, многие из ваших усилий не увенчаются успехом.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 78)

Первые попытки обучения — это долгая и трудная задача, но всем детям предстоит пройти через нее.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 187)

Вы не можете научиться всему сразу. Вы обучаетесь постепенно.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 93)

Обретение опыта может оказаться весьма информативным.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 92)

Опыт — наш единственный учитель [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, р. 148)

На самом деле мы не знаем, чему каждый человек обучается в первую очередь.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 198)

Было время, когда вы даже не знали, что вы человек.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 231)

Когда вы появляетесь на свет, то не знаете, что вам дано тело. Это одна из важнейших вещей, которую вам предстоит познать путем обучения.

(Zeig, 1980, p. 41)

А сейчас я скажу вам еще одну вещь в отношении ребенка, и она состоит в том, что ребенок не знает своего тела. Он не знает, что его руки принадлежат ему, не осознает, что он двигает ими. Ребенок не осознает своих колен или ступней — они для него просто объекты. Ему предстоит снова и снова почувствовать их. Научиться осознавать тело — действительно очень трудная задача.

(Zeig, 1980, p. 236)

Может быть так, что вы не будете осознавать, где находятся ваши руки, и попытаетесь поднять правую руку с помощью правой же руки.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 231)

Маленькому Джонни предстояло осознать место каждой части своего тела и отождествить эти части.

(Zeig, 1980, p. 238)

Я сам пережил заболевание полиомиелитом и кое-что знаю о том, что может происходить с человеком, страдающим этой болезнью. Вы можете забывать свое тело, утрачивая осознание различных его частей [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, р. 232)

Мне потребовалось очень много времени, чтобы понять, где находятся мои ноги, и осознать другие части тела.

(Zeig, 1980, p. 236)

Так, по мере роста, расстояние между различными частями тела изменяется почти ежедневно — по меньшей мере еженедельно.

(Zeig, 1980, p. 238)

Ему предстояло осознать свое тело со всех сторон — спереди, сзади, снизу и сверху. После этого он стал уверенным в своем знании.

(Zeig, 1980, p. 237)

Важность ожиданий и подкрепления

Обучение — это трудный и сложный процесс, включающий в себя боль, неудачи и риск. А люди — ленивые существа, стремящиеся избегать боли и трудностей всегда, когда это возможно. Поэтому все надеются на то, что в конечном счете они смогут либо достичь цели, либо отказаться от попыток. Дети в этом отношении не отличаются от взрослых и многие из них испытывают неудачу в обретении опыта только лишь потому, что их родители не ожидали от них, что они будут делать это, не признавали их успехов в этом или недостаточно эффективно их мотивировали.

От большинства детей ожидают, что они научатся ходить, и каждый из них действительно старается овладеть своими мышцами. Мотивация к тому, чтобы сделать это, бывает подлинной и достаточно сильной. Обычно дети проделывают в этом отношении настолько большую работу, что со временем они начинают уделять все меньше и меньше внимания этим тщательно изученными видам деятельности и направляют свое внимание на окружающий мир, с которым их подвижность дает им все больший контакт.

Я хотел бы сказать об уверенных ожиданиях. Это очень важный момент. Ребенок учится ходить, и вы знаете, что он может научиться этому, но сам ребенок не знает этого. Вы же даете ему поддержку с помощью ваших ожиданий.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 282)

Подобным же образом необходимо с уважением отнестись к пониманию, возникающему у ребенка, не пытаясь при этим умалять его способность к познанию. Лучше ожидать от ребенка большего понимания, чем оскорблять его, предполагая недостаточность такого понимания [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, р. 176)

Следует с полным пониманием и уважением отнестись к человеческой потребности в достижении цели и в желании признания этого достижения как со стороны самого себя, так и других [1952].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 1, р. 151)

Все поступки — следствие надежд и ожиданий.

(Erickson, 1954с. р. 176)

Люди обычно имеют склонность откладывать работу над проблемой на завтра.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 196)

Люди могут быть ленивыми. Если я начну учить их всем деталям, я только утомлю их.

(Zeig, 1980, p. 354)

Человек обычно начинает с более простых вещей. Это объясняется тем, что люди, в сущности, являются довольно простыми созданиями.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 12)

Сейчас я скажу вам еще об одной вещи, о которой следует постоянно помнить. Это реакция избегания. Что вы делаете, когда сталкиваетесь с чем-то болезненным? Вы стараетесь уйти от этого.

(ASCH, 1980, Запись лекции 18. 07. 1965)

Помните о том, что людям нравится избегать определенных вещей. Это общая и вполне типичная реакция. Вопрос состоит в том, в какой степени они стремятся избегать неприятного. Помните, что обычно у нас есть довольно много возможностей избегать неприятных вещей — это естественно и нормально — и во время гипноза мы используем такой же механизм.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Интегрированность с реальностью

Основные приемы психологической работы можно освоить очень быстро, хотя это довольно сложный процесс. Обретение искусства эффективного функционирования в условиях физической и социальной внешней среды является гораздо более трудным, требуя постоянной бдительности и обучения на протяжении всей жизни.

В результате этого осознание внешней реальности у людей обычно рассредоточено. Когда они пытаются наблюдать сложное многообразие событий, им приходится изучать вещи одну за другой. Если они не будут осознавать важных событий и процессов, происходящих вокруг них, они не смогут реагировать на них таким образом, который бы предохранял и усиливал их, что необходимо для свободы и выживания человека. При этом осознание переходит от одной вещи к другой, включая в себя внутренние и внешние обстоятельства.

Однако самого по себе осознания событий недостаточно. Значение этих событий может быть определено на основе постоянно накапливаемого обучения, основанного на непосредственном опыте, приобретаемом ребенком. Для того чтобы ребенок определил, на что ему стоит реагировать и как именно это делать, ему необходимо понимать события, а не просто отмечать их. Кроме того, чем проще и чем более безболезненно происходит понимание, тем легче ребенку приобретать знание. И эта “экономия” в данном случае зависит вовсе не от произвольного предпочтения ученых-психологов.

У вас есть склонность ориентироваться на реальность и распределять ваше внимание [1959].

(Erickson, 1980, Vol. II, 4, р. 28)

Сознательный ум — это ваше осознание происходящего в настоящий момент. С помощью сознательного ума вы воспринимаете стул, ковер на полу, других людей вокруг вас... лампы, книжные шкафы, распустившийся ночью цветок кактуса, картины на стенах, “Дракулу” на стене справа от вас (“Дракула” — высушенный морской скат, висевший на стене в кабинете Эриксона). Ваше внимание распределяется между тем, что я говорю вам, и всем тем, что окружает вас.

(Zeig, 1980, p. 33)

В обычном состоянии сознания мы постоянно ориентируемся на конкретную реальность вокруг нас. Мы делаем это с целью биологического самосохранения... Вы продолжаете осознавать эти факты и с каждым мгновением все больше усиливаете свою ориентацию на реальность [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, р. 321)

Если люди не находятся в трансе, они обычно не утрачивают общего осознания реальности вокруг них, так же как и общего контекста мыслей и речи, а когда частично утрачивают его, они так объясняют это (хотя их обычно об этом не просят): “Кажется, на мгновение я отключился и забыл обо всем, кроме того, о чем я думал”, переориентируя себя, по мере того как они говорят эти слова, на свое окружение. Но, в сущности, они тем самым ориентируют себя на действительную реальность [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, р. 40)

В обычном бодрствующем состоянии реакция проявляется в ответ на раздражитель, являющийся лишь частью гораздо более обширного и важного окружения [1958].

(Erickson, 1980, Vol. II, 19, р. 194)

Реагирование в бодрствующем состоянии имеет тенденцию быть ориентированным на единство (в той или иной форме) с объективной реальностью [1958].

(Erickson, 1980, Vol. II, 19, р. 192)

Усвоение ограничений, накладываемых реальностью

Очевидно, что абсолютная свобода невозможна, так как реальность налагает ограничения и заставляет задумываться о последствиях своих действий — все это невозможно просто игнорировать. Процесс роста и развития — процесс обучения тому, чем являются данные ограничения и каковы наши возможности.

Новорожденный ребенок сталкивается с огромной по своей монументальности задачей. Чтобы свободно ориентироваться в реальности и быть достаточно хорошо в нее интегрированным — а это необходимо для выживания, — он должен обучиться направлять свое внимание на необходимые вещи, а затем расшифровывать и применять сложный поток информации, поступающей от органов чувств, таким образом, чтобы это помогало достижению целей. Для этого необходимо накопить определенное количество воспоминаний о предыдущем опыте, соответствующим образом организовать эти воспоминания и сформулировать для себя правила поведения в реальной ситуации.. Ребенку необходимо научиться контролировать свои мышцы, а также узнать о своих возможностях и недостатках. Иными словами, ребенку необходимо сформировать организованный взгляд на внешнюю и внутреннюю реальность и научиться тому, как под давлением всех тех ограничений и правил, которое накладывает на него окружающая среда, реагировать соответствующим образом, но в то же время достаточно свободно.

Ценой выживания, сформировавшейся в процессе бытия, является постоянная бдительность и готовность к обучению. Чем скорее человек научится осознавать реальность и чем скорее приспособится к ней, тем быстрее пойдет процесс адаптации и тем счастливее будет индивид. Когда человек знает все ограничения и запреты, которым он должен подчиняться, он становится более свободными, обретая возможность использовать все, что ему доступно [1962].

(Erickson, 1980, Vol. II, 57, р. 514)

Чувство реальности, безопасность, определение границ и ограничений становятся важными моментами в возрастании понимания, происходящем в детстве. Для восьмилетнего ребенка вопрос о том, в чем состоит сила, реальность и безопасность, очень серьезен. Когда маленький, слабый и умный человек пребывает в непознанном мире интеллектуальных и эмоциональных флуктуаций, он стремится научиться и понять, что же действительно необходимо ему для обретения силы и безопасности [1962].

(Erickson, 1980, Vol. II, 57, р. 507)

Реальность, безопасность, определение границ и ограничений — все эти вещи очень важны в детстве, когда ребенок стремится к возрастанию своего понимания. Это настойчивая детская потребность — все охватить и определить самого себя и других [1975].

(Erickson, 1980, Vol. I, 20, р. 419)

Ребенком, этим растущим и развивающимся организмом, руководит постоянная мотивация к достижению большего и лучшего понимания всего, что его окружает [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, р. 174)

У ребенка есть постоянно побуждающая потребность учиться и открывать новое, а каждый внешний раздражитель представляет для него возможность реагировать на него по-иному [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, р. 174)

Построение системы отсчета

По мере того как ребенок взаимодействует с окружающей средой и приобретает опыт, у него постепенно формируется общий взгляд на окружающую реальность. Контекст окружающей среды имеет объективные основания (пусть даже несколько наивные в восприятии ребенка) и постоянно изменчив. Хотя ребенку недостает опыта, он постоянно открыт новой информации, совершенствующей его понимание.

Однако реальность чрезвычайно сложна, ее трудно наблюдать и анализировать достаточно эффективно. Поскольку все люди стремятся избегать болезненных и трудных ситуаций либо пытаются трансформировать их в более простые и приятные, большинство детей принимают более краткое, легкое и непосредственное описание реальности. Взрослые предлагают им такие сокращенные версии описания реальности в форме систем произвольной классификации, отношений, убеждений, теорий; основанные на традициях культуры правила поведения и даже заранее предопределенную систему категоризации и наименования, называемую языком.

Поскольку каждый ребенок психологически уникален и обладает столь же уникальным опытом, упрощенные и неполные правила или образы реальности, которые в конечном счете принимает каждый индивид, также будут относительно уникальными. Когда ребенок усваивает те общие правила и принципы, которые используются в его культуре, он начинает использовать эти правила собственным способом и так создает свою, столь же уникальную модель реальности.

Со временем ребенок развивает в себе все более организованную упрощенную модель реальности, с помощью которой воспринимает мир и анализирует его. Такая модель мира дает ребенку возможность понимать значение событий легко и быстро, позволяя так же быстро определять все, с чем он сталкивается, и реагировать на это соответствующим образом. Так объективный и непосредственный взгляд на реальность постепенно замещается более простой и ясной (но и менее точной) моделью сознания. Сложные, предъявляющие повышенные требования объективные наблюдения и анализ обычно отнимают много времени, делая такое развитие упрощенной, ограниченной модели реальности привлекательным и адаптивным. Даже взрослые предпочитают более простые теории и универсально применимые техники, хотя тщательные наблюдения сложных обстоятельств внешней реальности могли бы обеспечить как более адекватное осознание, так и более эффективные ответные реакции.

По мере развития упрощенной модели реальности, создающей соответствующий контекст понимания, эта модель начинает выполнять роль фильтра между сознанием и самой объективной реальностью, определяя таким образом значение происходящих событий и формируя ответную реакцию. Это и есть то, что Эриксон называл сознательным умом. Почти все то, что люди думают, воспринимают или делают на сознательном уровне, является отражением этой сознательной системы отсчета.

Дети — это маленькие люди. Они определяют для себя мир и его события иначе, чем взрослые. Происходящее у них в процессе приобретения опыта обучение ограничено и отличается от обучения у взрослых.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, р. 174)

Дети имеют свои собственные идеи и потребности, и необходимо с уважением относиться к ним. Но они в то же время с готовностью откры­ты для любых изменений своих идей, если это разумно преподне­сти им.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, р. 176)

Философы прошлого говорили: “Человек таков, как он о себе ду­мает”.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 262)

Кроме того, все философы утверждали, что вся реальность — у нас в голове.

(Zeig, 1980, p. 90)

Основная идея в предлагаемом экспериментальном проекте основана на известном библейском высказывании: “Человек является тем, о чем он помышляет в сердце своем”.

(Erickson, 1980, Vol. I, 1, р. 4)

Субъект в бодрствующем состоянии обычно ограничен своими общими представлениями о разумном поведении [1962].

(Erickson, 1980, Vol. III, 13, р. 117)

На уровне сознания вы ведете себя в соответствии с сознательной Вселенной, с осознаваемыми паттернами поведения.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2. 02. 1966)

Субъекты принимают те или иные идеи в терминах своей собственной системы отсчета и приобретенного ими в процессе жизни опыта обучения. Это эмпирическое обучение иногда бывает необычным и неожиданным [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, р. 313)

Развитие языка

Первое сознательное понимание происходящего, возникающее у ребенка, может быть выражено только поведенчески, в процессе его ответной реакции на окружающее. Со временем, однако, такое приобретаемое эмпирическим путем понимание на уровне сознательного ума начинает испытывать влияние и находить свое выражение в языковой системе. Обучение пониманию языка и обретение способности говорить является медленным процессом, происходящим путем проб и ошибок, так же и как и всякий иной процесс обучения. Это тоже индивидуально неповторимый процесс, в котором каждый человек развивает свои собственные, основанные на персональном опыте определения и значения каждого слова. Так, например, слово “мать” вызывает у разных людей различные ассоциации и ответные реакции — обычно эти ассоциации связаны с уникальным паттерном взаимодействия человека со своей матерью. Каждое слово имеет для разных людей свое собственное уникальное значение, которое является результатом индивидуальной системы отсчета, в то же время определяя ее.

Новорожденный ребенок не знает ничего. У него есть сосательный рефлекс, и он может плакать. Но этот плач не имеет какого-либо значения — это просто выражение своего дискомфорта в новой окружающей обстановке.

(Zeig, 1980, p. 234)

Спустя некоторое время мать замечает, что бессмысленный плач ребенка приобретает значение.

(Zeig, 1980, p. 235)

Крик ребенка изменяется, по мере того как он начинает постигать различные вещи.

(Zeig, 1980, p. 235)

Необходимо принять во внимание следующую вещь: способ, которым каждый из нас учится говорить. Это долгий, очень долгий опыт ошибок... Делая ошибки, вы обучаетесь очень многому.

(Zeig, 1980, p. 336)

Проблема в обучении говорить состоит в вашей готовности обучаться только лишь медленно и постепенно.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 82)

Мы обычно переводим язык другого человека на свой собственный.

(Zeig, 1980, p. 64)

По этой причине, когда вы разговариваете с другими людьми, они обычно слышат это по-своему, на своем языке.

(Zeig, 1980, p. 70)

Мне пришлось ждать, пока я не понял ее слова.

(Zeig, 1980, p. 158)

Вам необходимо было бы знать лингвистические паттерны своих пациентов, поскольку все мы имеем собственное понимание слов.

(Zeig, 1980, p. 78)

Вы будете использовать то, что я говорю, согласно своему собственному специфическому пониманию.

(Zeig, 1980, p. 64)

Каждое слово любого языка обычно имеет много различных зна­чений.

(Zeig, 1980, p. 78)

Негибкость и необъективность

сознательных систем отсчета

Как правило, ум обычного человека является относительно неструктурированным, объективным, гибким и открытым новому обучению. Однако со временем ум естественным образом утрачивает эту гибкость, становится все более ригидным, искаженным, подверженным идиосинкразии и неспособным к восприятию, обучению или реагированию, которое не может быть приспособленным к уже утвердившейся структуре. Возрастание степени “понимания”, принятия и способности использования культурно выработанных систем отсчета с неизбежностью ведет к уменьшению гибкости и к более ограниченному восприятию и реагированию. Со временем таким ограничениям может подвергнуться все сознание индивида, что будет вызываться самой структурой сознания, первоначально возникшей, чтобы обеспечить большую степень свободы в ответных реакциях. Очевидно, что степень ригидности и предубежденности сознательных систем отсчета отличается у разных людей и в различных культурах, но общая тенденция состоит в возрастании организованности и негибкости структуры сознания.

Доктор Росси, перед вами человек, прошедший психологическую подготовку. Он склонен все интерпретировать в соответствии с тем, чему его учили. Он не так уж много знает о том, как воспринимать реальность. Он вынужден переживать реальность в рамках и терминах того, что он усвоил в процессе обучения и чтения книг.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 193)

Автор столкнулся с такой негибкостью систем отсчета [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, р. 38)

Все это предубеждения сознания. Вы можете расширить сферу своей деятельности, но для этого вам необходимо признать свои предубеждения. Тем, кто ставит эксперименты с гипнозом, необходимо было бы знать, что количество предубеждений, создаваемых каждым человеком, может быть неограниченно большим.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 179)

Предубеждения являются естественной частью нашего сознательного бытия.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 180)

Это не просто предубеждения, это часть нашего восприятия мира.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 180)

Когда вы используете слово “предубеждение”, довольно легко могут возникать недоразумения. Это вполне обычное дело.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 180)

Я хотел бы, чтобы пациентка осознала наличие у нее очень многих негибких форм поведения. Впрочем, их довольно много у всех людей.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 213)

Люди говорят: “Но я всегда ем кашу на завтрак! А по воскресеньям мы едим жареного цыпленка”. Все это тоже существующие в сознании предубеждения.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 178—179)

Молодой человек говорит: “Сегодня приятный день”. Его система отсчета — пикник с подругой. Или, например, фермер говорит: “Сегодня приятный день”. Его система отсчета заключается в том, что день хорош для сенокоса... Совершенно разные смыслы, но вы можете понять их, если вам известны их системы отсчета.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 255)

Сложность сознательных систем отсчета

По мере того как ребенок растет, он попадает в новые ситуации, ставящие его в совершенно новый контекст требований и ожиданий. В сущности, ребенок сталкивается с новыми формами реальности. Эти обстоятельства нередко приводят к созданию новых, совершенно иных сознательных систем отсчета. В результате этого сознательный ум может устанавливать большое количество отдельных систем отсчета и подходов, каждый из которых может быть использован в конкретных обстоятельствах в ответ на требования, предъявляемые контекстом этих ситуаций. Обычно общие схемы согласованы между собой и взаимосвязаны, а отдельные аспекты одной схемы могут проникать в другую или даже быть ее основанием. Каждая из них обычно представляет собой вариации основных, лежащих в их основе тем, а не действительно иной подход. При этом на субъективном уровне индивиды переживают почти автоматический переход от одной перспективы к другой, по мере того, как изменяются внешние обстоятельства и сознание переключается от одной перспективы или фильтра — на другую. Однако когда одна из этих сознательных схем восприятия, мышления или реагирования содержит в себе что-либо, совершенно неприемлемое для других, она может становиться полностью отделенной или изолированной от остальной части сознательного ума. Этот феномен мы можем наблюдать в случае расщепления личности.

По мере того как сложная структура сознательного ума становится более жесткой и организованной, она оказывается совокупностью определенных паттернов восприятия, мышления и реагирования. Мозг сохраняет способность использовать многие различные паттерны, проявлять их время от времени, но если события или мысли не “подходят” к соответствующим паттернам структуры сознания, одобренной сознательным умом, они просто не принимаются во внимание и оказываются недоступными для индивида, осознающего лишь пропускаемые через фильтр сознательного ума вещи. Таким образом, сознательный ум со временем становится уникальной по своей сложности комплексной сущностью, со своим специфическим взглядом на вещи и отношением к миру.

Человеческая личность характеризуется бесконечным разнообрази­ем и сложностью организации. Личность обладает своей структурой и опытом развития, приобретенным индивидом в процессе жизни [около 1940-х].

(Erickson, 1980, Vol. III, 24, р. 262)

Отдельные состояния сознания могут возникать спонтанно в процессе повседневной жизни [около 1940-х].

(Erickson, 1980, Vol. III, 8, р. 61)

Из такого осознания сложности структуры личности возникает понимание возможности и действительной вероятности интеграции. Оберндорф говорил о “целой галактике личностей, из которых состоит отдельный индивид” [около 1940-х].

(Erickson, 1980, Vol. III, 24, р. 263)

У нас нет достаточных оснований для определения, сколько “множественных личностей” существует в отдельном индивиде [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 231, р. 256)

Можно задать вопрос: допустимо ли отвергать возможность того, что все проявления вытеснения включают в себя “личиночную”, т.е. зародышевую форму иной, вторичной личности [1939]?

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, р. 256—257)

Мы можем сказать лишь немногое о различных ролях пациента, проявляющего в своем поведении не одну, а как бы несколько расщепленных личностей.

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, р. 256)

Выводы

Уникальная и неповторимая индивидуальность пытается установить свою свободу реагирования путем расширения осознания и понимания природы существующих правил. Так человек постепенно накапливает в себе основанные на личном опыте и влиянии культуры сознательные системы отсчета, от которых зависит понимание того, что может и должно быть сделано, и это понимание управляет ответными реакциями индивида. В той мере, в какой осознание внешнего мира опосредовано этой системой отсчета, перспективой или состоянием ума, все мысли, все виды восприятия и реакций оказываются ограниченными и управляемыми этими отношениями.

3. Бессознательный ум

К сожалению, большая часть из всего, что Эриксон наблюдал и знал о функционировании человека, было сжато им до стенографически кратких замечаний о сознании и бессознательном. Несмотря на его частые заявления о том, что подобное разделение человеческой природы на сознательный и бессознательный уровень функционирования является всего лишь “концептуальным убеждением”, оно может иногда приводить к чрезмерному упрощению, вызывающему замешательство и недоразумения.

Термин “бессознательное” не только содержит в себе множество нежелательных и неточных сопутствующих значений, связанных с различными психологическими теориями, но и сама двойственность понятия “сознание-бессознательное” оказывается недостаточной для адекватного понимания эриксоновского восприятия человеческой личности.

Так, например, термин “бессознательное” автоматически или полуавтоматически вызывает у большинства из нас ассоциации с идеями Фрейда и Юнга, которые вообще не имеют никакого отношения к представлениям Эриксона. И даже когда такие традиционные теоретические ассоциации преодолеваются, остаются проблемы с присущим этим теориям мистическим представлениям о всезнающем, никогда не ошибающемся бессознательном. Представлением, раздуваемым то ли с помощью игры ума, то ли с помощью наркотических веществ. Как станет понятно из материала, изложенного в настоящей главе, ни один из таких вариантов использования термина “бессознательное” не имеет отношения к тому, что вкладывал в данное понятие сам Эриксон. Все это не означает, что Эриксон не осознавал возможность возникновения таких теоретических недоразумений. Ранее он иногда использовал термин “подсознательное”, а термин “бессознательное” намеренно брал в кавычки, подчеркивая, что его не следует понимать буквально. Позднее он вместо выражения “различные уровни осознавания” стал говорить о “потенциальных возможностях индивида” либо “полезных нереализованных знаниях о самом себе”. Но обычно он использовал термин “бессознательное” без какого-то специфического подтекста, хотя следует еще раз подчеркнуть: значение, вкладываемое им в данный термин, полностью отличалось от того, которое вкладывается в него другими авторами. Действительное понимание эриксоновского значения термина “бессознательное” требует принятия его понимания природы человека без каких-либо собственных толкований.

Неадекватное употребление термина “бессознательное” является препятствием для понимания тех фундаментальных идей, на которых основывается эриксоновский подход. Как уже отмечалось ранее, противопоставление сознания и бессознательного само по себе уже может служить источником замешательства. Такое противопоставление часто приводит к сомнительному в данном случае использованию подхода, предполагающего противопоставление правого и левого полушарий мозга (подобное противопоставление действительно можно применить почти ко всем двойственным проявлениям человеческого поведения), что будет лишь мешать пониманию той сложности поведения, которую наблюдал Эриксон. Для него было очевидным существование многих уровней осознавания и переработки информации на основе различных сознательных и бессознательных предпосылок. Поэтому следует старательно избегать смешивания “теоретических представлений” с действительно точным описанием реальности. Проводя свои наблюдения, Эриксон смог увидеть в людях гораздо большее количество различных сторон, чем предполагает двойственный подход.

Предваряя этим предисловием приводимые далее высказывания самого Эриксона, которые продемонстрируют читателю большое количество возможных классификаций, попытаемся подвести итог нашего обзора значения термина “бессознательное” у Милтона Эриксона.

Реальность бессознательного

Важно отметить, что когда Эриксон говорил о бессознательном уме, он подразумевал совершенно реальный и наблюдаемый феномен. Он использовал данный термин не как метафору и не как некую чисто теоретическую конструкцию, считая, что люди действительно обладают бессознательным умом, бессознательным уровнем восприятия и поведения, так же, как они имеют руки и ноги. Бессознательное, согласно Эриксону, является необходимым, наблюдаемым и весьма реальным компонентом человеческой личности.

Я бы хотел, чтобы вы поняли следующее: у вас есть сознательный ум, вы знаете это так же, как и я; кроме того, у вас бессознательный или подсознательный ум, — вы понимаете, что я подразумеваю, не так ли?

(Erickson & Rossi, 1981, p. 157)

Для гипноза характерны различные сопутствующие физиологические обстоятельства, а также функционирование личности на уровне сознания, отличающемся от обычного. Для удобства теоретических объяснений этот уровень восприятия мы называем “бессознательным” или “подсознательным” [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, р. 37)

То, что происходит при автоматическом письме и созерцании хрустального шара во время гипноза, является, может быть, лучшим “доказательством” существования “подсознательного” ума [1943].

(Erickson, 1980, Vol. III, 1, р. 10)

Более того, бессознательное само по себе, не преобразованное в осознанное, составляет наиболее существенную часть психологического функционирования человека.

(Erickson, 1953, p. 2)

Отдельные возможности бессознательного

Бессознательное не только реально. Оно принципиально отличается от сознательного ума, сосуществуя с ним, как сосуществуют отдельные и взаимоисключающие процессы осознавания, обучения и реагирования. Деятельность бессознательного протекает параллельно деятельности сознательного ума, хотя каждая из этих систем может оказывать влияние друг на друга.

Бессознательное воспринимает вещи, которые игнорируются сознательным умом. Бессознательный ум может думать об одних вещах, в то время как сознательный ум — о чем-то совершенно ином. Бессознательное имеет свои собственные интересы, воспоминания и свой способ понимания. Оно контролирует физическое функционирование тела, в то время как сознательный ум не будет участвовать в этом, в результате чего бессознательный ум проявляет себя в контактах с другими людьми и выражает идеи, находящиеся за пределами диапазона сознательного восприятия.

Обычно, хотя и не всегда, процессы бессознательного и его деятельность совпадают с желаниями и действиями сознательного ума. Однако при определенных обстоятельствах бессознательный ум функционирует более-менее автономным образом, выражая свои собственные желания и формы восприятия, не зависящие от сознательного отношения.

Как уже отмечалось ранее, одним из основных результатов наблюдений Эриксона за самим собой и за другими служило признание того факта, что люди на самом деле знают, делают и воспринимают гораздо больше, чем осознают. Они имеют большое количество интеллектуальных, поведенческих и физиологических возможностей, о которых даже не подозревают. Наблюдения, проводившиеся на протяжении всей жизни, привели Эриксона к выводу, что все люди обладают обширным запасом накопленного эмпирическим путем научения, которое не осознают; обладают способностями, потенциальными возможностями и знаниями, которые не используют либо игнорируют; и, кроме того, они вовлечены в общение, которое также часто не осознается. Поскольку все это существует за пределами диапазона обычного осознавания, то вполне естественно давать всему этому название “бессознательное”, а той отдельной системе, в которой все это существует — “бессознательный ум”. Таким образом, по самому определению, бессознательное оказывается всеми теми элементами нашего функционирования, которым по той или иной причине мы либо не уделяем внимания, либо не осознаем.

Таким образом, отделенность сознательного от бессознательного и признание реальности бессознательного действительно можно наблюдать в различных его проявлениях. Подобно свету и тьме, бессознательное и сознательное являют противоположность друг другу, хотя, с точки зрения Эриксона, такая двойственность света и тьмы приобретает обратный смысл, поскольку символом бессознательного для Эриксона является скорее свет, чем тьма. Вне зависимости от того, какое сравнение мы используем, сознательное принятие лишь части воспринимаемой информации (а обычно это так и происходит) оставляет многое непонятным. Действительное объяснение состоит в признании существования бессознательного, что оказывается очевидным с точки зрения как логики, так и непосредственных наблюдений.

Ваше бессознательное знает все — может быть, даже больше, чем сознательный ум, и оно скрывает от вас, от вашего сознательного ума все, что вам не следовало бы, как оно считает, осознавать.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 1, p. 9)

Вы имеете дело с человеком, который обладает как сознательным, так и бессознательным умом.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 6)

Росси: Итак, сознательное и бессознательное действительно являются двумя совершенно раздельными системами.

Эриксон: Да, это раздельные системы.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 258)

Да, я считаю, что индивид раздвоен на сознательное и бессознательное. И когда я говорю что-либо, то могу обращаться как к сознанию, так и к бессознательному.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 103)

Первая идея, которую я бы хотел передать вам, состоит в необходимости воспринимать пациентов в клиническом аспекте. Желательно использовать такой подход по причине его понятности для пациента. Мне бы хотелось с уважением относиться к своим пациентам, как к индивидам, обладающим и сознательным и бессознательным умом. Я предполагаю, что и то, и другое заключено в человеке, заходящем в мой кабинет. Когда я обращаюсь к человеку на сознательном уровне, я предполагаю, что он будет слушать меня не только на сознательном, но и на бессознательном уровне.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 3)

Для меня стало совершенно очевидно, что существуют многие уровни восприятия и реагирования, и не все из них необходимы на обычном, сознательном уровне. Существуют уровни осознавания, неизвестные для “Я” — они часто называются “инстинктивными”, или “интуитивными”.

(Bandler & Grinder, 1975, Предисловие, р. VIII)

Вам нет необходимости меня слушать — меня слышит ваш бессознательный ум. Так что вы можете позволить сознательному уму делать то, что ему захочется.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 189)

Я знаю, что его бессознательное слушает меня. Он ведь находится всего в нескольких футах от меня, а мой голос достаточно громкий.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 200)

Ваш бессознательный ум может слушать меня таким образом, что вы не будете знать об этом, занимаясь в это время чем-то другим.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1981, p. 38)

Бессознательный ум пациента слушает и понимает гораздо лучше, чем это мог бы сделать его сознательный ум [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, р. 277)

Я не знаю, имеет ли по этому поводу какие-либо идеи ваш сознательный ум, но бессознательный ум явно испытывает свои собственные мысли и желания.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 285)

Для меня стало очевидным, что интересы индивида бывают двоякими, и интересы бессознательного отличаются от интересов сознательного ума.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 207)

Итак, вы продемонстрировали мне, что сознательный ум может думать одним образом, а бессознательный — другим. У вас есть возможность со всей очевидностью убедиться, что внутри вас действительно есть бессознательный ум, который думает совершенно по-иному.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 171)

Вчера ваше бессознательное многому научилось и поняло, что можно узнать немало нового без вторжения в личность человека.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 207)

Вы даете им понять, что они на самом деле знают гораздо больше, чем осознают. Они обладают этим знанием в своем бессознательном.

(Erickson, 1980, Vol. IV, p. 98)

У вас нет необходимости помнить обо всем этом сознательно, так как ваш бессознательный ум будет помнить все, что я говорю и подразумеваю, и это как раз то, что необходимо [1953].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 42, р. 376)

Мышление может происходить независимо как на уровне сознательного, так и бессознательного ума, и они необязательно согласуются друг с другом [1961].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 5, р. 138)

Я говорил им, что не имеет значения, будут они говорить или молчать — их бессознательный ум начал думать, начал понимать происходящее, и что им нет необходимости на сознательном уровне знать о том, что происходит в их бессознательном.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 18)

Ваше бессознательное само может узнать ответ, но вам не нужно его знать.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 203)

Для вас важно осознать, что бессознательный ум может дать начало целому потоку мыслей, развивая их без всякого участия сознательного ума, делая при этом умозаключения и выводы, а также давая возможность сознательному уму осознать эти выводы.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 4)

Мне бы хотелось, чтобы ваш бессознательный ум имел возможность делать что-то одно, в то время как сознательный ум будет делать нечто совершенно иное.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 206)

Ваше бессознательное может попытаться сделать все, что оно пожелает. Но ваш сознательный ум сейчас не занят ничем существенным.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 9)

Не имеет значения, что делает ваш сознательный ум, так как бессознательное в это время будет автоматически делать то, что ему нужно.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 67)

Сознательно выбранные слова, мысли и действия могут в одно и то же время обозначать разные вещи: с одной стороны это может быть их сознательное, проявленное содержание, а с другой — неосознанное, непроявленное [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 16, р. 156)

Люди обладают обретенным на протяжении жизни опытом разговоров на сознательном уровне, не понимая, что разговор возможен и на полностью бессознательном уровне [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, р. 145)

Его бессознательный ум может общаться непосредственно и вполне адекватно, свободно вступая в желаемое общение, — на языке знаков, вербально, либо и тем, и другим образом одновременно.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 13, р. 309)

Большое впечатление производит понимание того, в какой степени бессознательное готово к общению с исследователем с помощью языка жестов или рисования, в то время как сознательная часть личности может быть занята совершенно другим [1938].

(Erickson, 1980, Vol. III, 17, р. 174)

Она была способна сознательно выполнить действие, которое само по себе было полностью экспрессивным и законченным, но в то же время, на другом уровне процесса мышления, обладало дополнительным неосознаваемым значением [1937].

(Erickson, 1980, Vol. III, 16, р. 150)

С другим гипнотизируемым субъектом можно было вести письменный диалог, имеющий для него значение и смысл на уровне сознания. Но не­осознаваемое значение данного диалога было известного только лишь бессознательному уму гипнотизируемого субъекта и исследователю. При этом сам субъект может совершенно не осознавать истинный смысл диалога.

(Erickson, 1980, Vol. IV, I, р. 12)

Так можно видеть, что лишенное, казалось бы, чувства юмора и намерения бессознательное использует иронию, загадки и головоломки. Говоря иными словами, юмор является очень важным и серьезным моментом в бессознательных психических процессах. Когда важные и значимые проблемы решаются методами, избранными на уровне бессознательного и кажущимися для нашего сознательного ума нелепыми или тривиальными, это нередко проводит в замешательство [1937].

(Erickson, 1980, Vol. III, 16, р. 157)

Сновидения, игра слов и другие подобные вещи, которые мы обычно воспринимаем как пустяки и нечто незначительное, играют неожиданную и важную роль, приводящую нас иногда в замешательство, если мы пытаемся говорить о важных и серьезных чувствах... Бессознательные процессы отражают важные и мучительные проблемы в сжатой форме, в которой действительно есть нечто легкомысленное, и это всегда оказывается источником удивления [1940].

(Erickson, 1980, Vol. III, 18, р. 186)

Я все больше убеждаюсь, что люди общаются друг с другом с помощью своего рода “дыхательных “ паттернов, неизвестных их сознательному уму [примерно 60-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. I, 16, р. 364)

Общение нередко носит словесный характер, но очевидно, что оно может быть и невербальным — разгневанный взгляд или взгляд, исполненный любви, так же как и все прочие возможные типы взглядов и жестов [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, р. 328)

Когда вы целуете девушку? Когда она к этому готова, а не вы. Вы ожидаете, пока она проявит свою готовность в виде неких трудноописуемых, но вполне очевидных форм поведения. Вы не спрашиваете у девушки разрешения поцеловать ее, а просто внимательно наблюдаете за ее поведением. Вам нужно быть внимательным, чтобы не пропустить момент, когда у нее самой возникнет мысль о поцелуе.

(Erickson & Rossi, 1981, р. 230)

Одна студентка так встряхивала волосами, что как бы говорила всем: “Когда же этот сукин сын, зануда-профессор закончит наконец свою лекцию?” Тем не менее это неосознаваемое встряхивание волосами означало, что она обращает на вас внимание.

(Erickson & Rossi, 1981, р. 70)

Некоторые пациенты, рассказывая о своих проблемах, могут непроизвольно кивать головой, противореча этим тому, что они выражают в форме слов [1961].

(Erickson, 1980, Vol. I, 5, р. 138)

Вот стоит ребенок с грязным и неумытым лицом, со взъерошенными волосами, сопливый плакса, но его лицо сияет счастьем, и он доверчиво идет к вам, зная, что он хороший мальчик и что вы будете рады видеть его и взять на руки. Вы знаете, что так оно и будет! И ребенок тоже знает! Вы ничего не можете с этим поделать... А вот другой ребенок — славный, чистенький, причесанный, умытый, аккуратно одетый... но на его лице написано: “Есть ли во всем мире хоть кто-нибудь, кто захотел бы взять меня на руки?” Конечно же, вы не будете этого делать, хотя понимаете ребенка и вам хотелось бы найти его родителей и избить их за подобное отношение, потому что вы не хотите, чтобы этот ребенок еще когда-нибудь так смотрел на вас.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 437)

Вы говорите, что их бессознательный ум может действовать. Причем действовать скрыто, втайне, так что сознательный ум даже не будет знать об этом.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 18)

Бессознательное обычно предпочитает действовать так, чтобы вы не знали об этом.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 18)

Бессознательное — хранилище информации

Поскольку главная цель Эриксона при использовании гипноза и других форм психотерапии состояла в том, чтобы помочь другим людям научиться применять свои неосознаваемые потенциальные возможности для разрешения их проблем, а также чтобы реагировать на данные проблемы по-новому, более свободно, он неоднократно подчеркивал, что бессознательное является резервуаром неведомого нам знания, полученного на основе опыта, приобретенного в процессе обучения. Эта сторона бессознательного представляла для Эриксона особый психотерапевтический интерес, и он почти неизменно описывал бессознательное именно таким образом.

На Эриксона всегда производило большое впечатление то, как много люди знают, не осознавая в то же время своего знания. Часть этих знаний представляет собой психологическую, эмоциональную или физическую информацию, первоначально усвоенную сознательно и намеренно, но потом выпавшую из сферы сознательного ума. Прекрасным примером является сложное обучение, которое необходимо, чтобы научиться ходить. Большинство взрослых уже не помнят об этом, несмотря на то, что продолжают использовать прежние навыки и полагаться на них. Другие виды обучения также могут происходить без их осознавания и без намеренной цели. Люди учатся и используют результаты обучения, не осознавая этого, поскольку бессознательное является отдельной, параллельной системой восприятия и переработки информации.

И, наконец, бессознательное обучение может вообще не использоваться. Несмотря на то, что значительная часть человеческого поведения имеет бессознательный или автоматический характер, а большая часть из того, что мы делаем сознательно и намеренно, зависит от использования бессознательного обучения, многое из того, чему мы научились и что знаем, никогда не применяется и не используется нами по причине нашей негибкости или сознательного вытеснения.

Таким образом, бессознательный ум и бессознательный уровень восприятия оказывается обширным хранилищем неиспользованных воспоминаний и навыков, приобретенных в процессе научения — хранилищем основной информации, необходимой при гипнозе и психотерапии. Бессознательное знает, в чем состоит проблема, каков источник данной проблемы и как можно от нее освободиться. Поэтому потенциальные возможности бессознательного во многих отношениях могут быть весьма полезными.

Бессознательный ум — это обширное хранилище воспоминаний и приобретенных навыков. Бессознательное становится таким хранилищем, поскольку вы не можете хранить все, что знаете, только лишь в сознательном уме. Именно по этой причине бессознательный ум начинает выполнять роль резервуара неиспользуемой информации. Поэтому и большую часть из того, чему вы научились на протяжении жизни, вы используете в процессе своего функционирования автоматически.

(Zeig, 1980, p. 137)

При гипнозе мы используем бессознательный ум. Что я называю бессознательным умом? Я имею в виду своего рода “обратную сторону” ума, хранилище знаний, приобретенных в процессе обучения. Этим хранилищем и является бессознательный ум [1959].

(Erickson, 1980, Vol. III, 4, р. 27)

Тело обучается огромному количеству бессознательных психологических, эмоциональных и нейрофизиологических ассоциаций и форм обусловливания. Это бессознательное обучение, снова и снова подкрепляемое дополнительным жизненным опытом, составляет источник потенциальных возможностей, используемых с помощью гипноза [1967].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 24, р. 238)

Опыт снова и снова показывает: бессознательное отношение к собственному телу может служить существенным во многих отношениях фактором. Процессы обучения, физическое и физиологическое функционирование, выздоровление от болезней — вот лишь некоторые примеры областей, в которых неосознаваемое отношение к телу может иметь жизненно важное значение для индивида [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 21, р. 203)

В результате ранее приобретенного опыта в теле создаются — хотя и неосознанно — определенные психологические и нейрофизиологические виды обучения, ассоциаций и обусловливания, создающие возможность того, что человек может снизить или даже полностью подавить болевые ощущения [1967].

(Erickson, 1980, Vol. III, 4, p. 27)

Ваше бессознательное знает о вас гораздо больше вас самих. В его распоряжении весь опыт многих лет обучения, чувств, мыслей и поступков. Каждый день мы чему-то учимся — учимся, как делать то или другое.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 3)

Когда человеческие существа научились чему-то, они передают результаты обучения тем силам, которые управляют их телом [1959].

(Erickson, 1980, Vol. III, 4, p. 27)

Следующая вещь, к которой я хотел бы привлечь ваше внимание — обучение на основе опыта, происходящее у нас на протяжении всей жизни. Маленькие дети пытаются встать на ноги, садиться, ложиться, ходить и вращаться на одной ноге, используя при этом каждую мышцу своего тела. Они знакомятся с различными частями тела и познают все его возможности, обучаясь этому настолько тщательно, что даже спустя многие годы, становясь взрослыми и забывая о том, чему научились в детстве, они мгновенно среагируют на укус комара, куда бы он ни укусил [1959].

(Erickson, 1980, Vol. III, 4, p. 27)

Многие вещи вы делаете автоматически.

(Zeig, 1980, p. 222)

Наблюдая за ребенком, вы можете увидеть движения, происходящие без участия сознательного ума.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 77)

Существуют многие формы вашего поведения, о которых вы ничего не знаете.

(Zeig, 1980, p. 42)

Если вы, слушая по радио музыку, пожелаете различить звучание отдельных инструментов, вы не станете смотреть на яркий свет или листать книгу. Вы закроете глаза, стараясь отвлечься от визуальных раздражителей, и станете прислушиваться. Если в это время вы держали в руке холодный стеклянный стакан, то поставите его на стол, чтобы чувство холода не отвлекало внимания от музыки. Вам не обязательно осознавать все эти действия, поскольку ими руководит ваш бессознательный ум. Он сам знает, как вам лучше всего слушать музыку.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 24)

В процессе жизни, начиная с самого детства, вы приобретаете различные знания, однако вы не можете удерживать все эти знания на переднем плане ума. В процессе развития человеческого существа ему в любой момент доступно обучение с помощью бессознательного. Когда вам необходимо испытать чувство комфорта, вы можете его испытывать.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 155)

Это необходимо вам, чтобы научить ваших пациентов, и когда наступает подходящее время, чтобы проявить подходящие формы поведения, вы поступаете именно таким образом. Но ваш сознательный ум не знает, что вам уже известны эти формы поведения.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Вы нуждаетесь в понимании того обстоятельства, что любое знание, приобретаемое бессознательным умом, — это знание, которое вы сможете использовать в любое удобное для вас время. Вовсе не обязательно осознавать, что у вас есть это знание — до того момента, когда вы соберетесь использовать его. Тогда вы просто проявите свою реакцию в виде подходящего поведения.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Ваше тело гораздо мудрее, чем вы сами.

(Zeig, 1980, p. 63)

Тело ребенка говорит, сколько глотков ему необходимо сделать чтобы напиться, и вовремя останавливает его... Вам необходимо осознавать свои бессознательные умения не более, чем ребенку нужно осознавать количество сделанных глотков воды.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 99)

Обычно мы не осознаем большую часть тех автоматических реакций, которые проявляем при изменении направления, откуда слышим звук, и при изменении тона голоса говорящего [1976—1978].

(Erickson, 1980, Vol. I, 23, p. 481)

Все вы можете ходить, хотя и не знаете подробностей процесса ходьбы.

(Zeig, 1980, p. 37)

Чувственные и кинестетические воспоминания столь же ярки, как и любые другие воспоминания. Вы можете подменять или видоизменять их. Я думаю, что необходимо провести большое количество исследований, посвященных характеристикам этих различных типов обучения и памяти, условиям их изменения, а также их спонтанных изменений на протяжении жизни [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 324)

Я давно забыл все это, но мое бессознательное помнит.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 288)

Вы никогда не обучались специальному акценту, но вы его приобрели. Вы не знаете, что обучаетесь чему-то, но вы этому обучаетесь и обучаетесь тому, как распознавать это.

(Zeig, 1980, p. 314)

Неведомые возможности бессознательного

Каждый нормальный индивид приходит в этот мир с биофизической и нервной системой, способной воспринимать, думать и реагировать множеством различных способов. Как уже обсуждалось в предыдущих главах, в процессе роста и развития только лишь небольшая часть этих потенциальных паттернов восприятия, понимания и реагирования становится проявленной в сознательном уме. Остальная часть остается скрытой, не используемой и, как правило, недоступной. Множество ограничений в отношениях и убеждениях, в установках, понимании и восприятии, в соматических и физических реакциях, а также в эмоциях находятся за пределами обычного сознания и передаются в сферу бессознательного.

Все проявления ответных реакций, возникающих во время гипнотического транса, основаны на способностях, обычно исключенных из сферы сознания. Субъект, хорошо поддающийся гипнозу, — это человек, научившийся принимать и использовать бессознательные способности. Гипноз не создает ничего нового, чего бы не было у индивида раньше, — он просто дает людям возможность использовать свои неосознаваемые возможности. Большая часть скрытых, бессознательных возможностей при нормальном течении событий используется то в одной, то в другой форме, но их проявления просто не замечаются. Такие явления, как потеря памяти, анестезия, автоматические движения и даже галлюцинации, встречаются у людей не так уж редко, но сознательный ум игнорирует эти явления или пытается воспринимать их как ординарные, не учитывая и не признавая все те скрытые возможности, которые должны были бы лежать в основе подобных явлений. А гипноз просто выносит скрытые возможности на поверхность и непосредственно использует их.

Бессознательное опережает сознательный ум в способности восприятия, в эмоциях, в ответных реакциях и даже в попытках теоретических объяснений. Оно содержит в себе все, что сознательный ум упустил, проигнорировал или отверг, плюс все то, что есть в сознательном уме. Бессознательное имеет доступ почти ко всему, что содержится в сознательном уме, имея возможность использовать все это, в то время как сознательный ум обычно ограждает себя от содержания бессознательного и его потенциальных возможностей.

Большинство людей даже не знают о потенциальных возможностях своего реагирования на различные раздражители. Они придают мистическое значение большей части информации, получаемой путем тонких сигналов.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, pp. 247—248)

Все мы имеем чрезвычайно большое количество скрытых возможностей — психологических и соматических, приобретенных в результате обучения и обусловливания, но обычно не осознаваемых нами [примерно 50-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 21, p. 224)

Обычно средний человек не осознает обширность своих возможностей по совершенствованию, возникающих посредством обусловливания телесного поведения, происходящего на протяжении всей жизни [1967].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 24, p. 237)

Каждый человек обладает возможностями, не известными даже ему самому — возможностями, проявляющимися во время транса.

Воспоминания, мысли, чувства и ощущения полностью или частично забываются сознательным умом. Но они доступны бессознательному уму и могут быть вновь пережиты во время транса — сейчас или спустя некоторое время, когда бессознательное будет готово [1976].

(Erickson, 1980, Vol. I, 22, p. 468)

Бессознательный ум состоит из всего того, чему вы научились на протяжении жизни. Многое из этого вы полностью позабыли, но оно используется для обеспечения автоматизма функционирования. Так все ваше поведение в значительной степени определяется автоматическим функционированием забытых воспоминаний.

(Zeig, 1980, p. 33)

Возможности, открывающиеся перед нами, когда мы начинаем исследовать иные области мозга, просто удивительны.

(ASCH, 1980, Запись лекции 16. 07. 1965)

Когда вы начинаете размышлять о скрытых возможностях мозга, то понимаете: никто по-настоящему не знает их.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 36)

На самом деле мы действительно мало что знаем о возможностях человеческого функционирования [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 53)

Каждый человек обладает способностями, не известными даже ему самому [1976—78].

(Erickson, 1980, Vol. I, 22, p. 468)

Для сознательного ума недоступен весь тот объем знаний, который содержится в бессознательном, управляющим всем нашим восприятием и поведением.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 367)

Может быть, этот пациент действительно руководим бессознательными силами и эмоциями, не только никогда не проявляющимися открыто, но и вообще ему не известными [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 212)

Неразрешенная проблема состоит в необходимости дать врачам возможность в полной мере осознать, что мышление, эмоции и приобретенный в прошлом опыт научения может играть для каждого человека очень важную роль в его психологическом и физиологическом функционировании [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 58)

Бессознательное замечательно

Если учесть все приведенные выше качества, которыми обладает бессознательное в отличие от сознательного ума, то нет ничего удивительного в том, что Эриксон на основании своих наблюдений считал бессознательное “...более быстрым, ловким и мудрым”, чем сознательный ум. Оно имеет доступ ко всей той информации, что и сознательный ум, но в то же время анализирует и воспринимает информацию без искажающего влияния таких факторов, как предубеждения, ожидания или чувство собственной значимости. В этом смысле оно представляет своего рода внутренний интеллектуальный потенциал каждого индивида, при использовании которого человек сможет функционировать с максимальным использованием своих возможностей.

Необходимо отметить: несмотря на всю свою замечательность, бессознательное не является непогрешимым. Иногда оно делает ошибочные или нелогичные выводы. Кроме того, оно не является чем-то сверхчеловеческим, подвержено естественным физиологическим ограничениям восприятия и не может знать того, что не было приобретено на основании опыта. И хотя оно может иногда казаться чем-то волшебным и чудесным, на самом деле это далеко не так. Оно является столь совершенным лишь в сравнении с тем, что мы обычно считаем нормальными человеческими способностями и возможностями.

А сейчас я расскажу о том, что люди обычно не знают... — это бесконечное количество... вещей, которые они на самом деле знают, но почему-то убеждены, что не знают.

(Zeig, 1980, p. 179)

Все мы обладаем большим количеством знаний, которые не осо­знаем.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 247)

Бессознательный ум замечателен.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 312)

Бессознательное более мудрое, быстрое и ловкое. Оно лучше понимает все происходящее.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 302)

Бессознательное прекрасно все осознает

Одним из наиболее значительных и в то же время парадоксальных аспектов бессознательного ума является то, что он не так уж бессознателен. На самом деле он чрезвычайно быстро воспринимает все происходящее и реагирует на него. Он бессознателен лишь в том смысле, что сознательный ум не помнит о его существовании, его деятельности и попытках войти в контакт с сознательным умом, а также о его влиянии на обычное мышление, восприятие и поведение. И название — “бессознательное” — связано скорее с нашим отношением к нему, чем с недостатком осознания с его стороны.

Эриксон часто отмечал: люди на бессознательном уровне осознают гораздо больше, чем на сознательном. Особенное большое значение имеет способность индивида лучше понимать на бессознательном уровне неосознаваемую деятельность и реакции других людей. При взаимодействии двух людей бессознательный ум каждого из них будет занят восприятием неосознаваемой деятельности другого. При этом ни один из них этого не осознает. Здесь проявляется своего рода тайный, скрытый уровень общения, оказывающий на взаимоотношения людей не меньшее влияние, чем сознательный уровень общения. Понятно, что всякий человек, желающий стать психотерапевтом, должен сделать все возможное, чтобы осознать и использовать эти способности бессознательного для расшифровки неосознаваемых форм общения у других. Необходимо понимать, что их собственное бессознательное вступает в контакт с бессознательным пациента. Такой контакт может иметь чрезвычайно большое влияние на ход психотерапевтического процесса, и за ним необходимо очень тщательно наблюдать.

Необходимо быть внимательным к способности бессознательного ума пациента полностью воспринимать предлагаемые ему специально затушеванные психотерапевтические инструкции [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, p. 277)

Следует учитывать степень готовности бессознательного ума воспринимать информацию и различные сигналы [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, p. 277)

Бессознательный ум индивида имеет тенденцию отбирать из слышимого необходимые вещи. Любой шестимесячный ребенок может, глядя на лицо матери, протягивающей ему ложку с едой, прочесть там: “Ну кому же может понравиться эта дрянь?” Ребенок соглашается и тут же выплевывает пищу.

(ASCH, 1980, Запись лекции 2.02.1966)

Ваш бессознательный ум все прекрасно понимает и готов напряженно работать [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 323)

Почтительное отношение к способностям бессознательного ума пациента воспринимать значимость неосознаваемого поведения психотерапевта — ведущий принцип психотерапии.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, p. 277)

Бессознательное воспринимает

и реагирует буквально

Понятийные системы, категоризация в процессе восприятия, искажения, оценки и ожидания — все это связано со сферой сознательного ума. Бессознательный уровень восприятия и мышления, как правило, характеризуется отсутствием данных влияний. Вследствие этого бессознательное обычно связано с более объективным и менее искаженным восприятием реальности, чем происходящее на уровне сознательного ума.

Эриксон описывал бессознательное восприятие и познание реальности как непосредственное, неискаженное и буквальное. Бессознательное воспринимает реальность не путем сложных объяснений, а на основе простых и конкретных форм опыта. Оно не искажает и не фильтрует воспринимаемую информацию, пытаясь втиснуть ее в свои рамки, по той причине, что у бессознательного таких рамок просто нет. Бессознательное не ограничено и не стеснено каким-либо специфическим контекстом и по этой причине может реагировать на события без тех ограничений, которые обычно обусловлены контекстом происходящего. Оно просто воспринимает информацию, перерабатывает ее и реагирует на то, что есть непосредственным и буквальным образом. Таким образом, его формы восприятия, понимания и реагирования напоминают ребенка, еще не усвоившего жесткие правила, оценки, искажения и “фильтры” восприятия, присущие взрослому. Оно не “прочитывает смысл” высказывания или события, а просто реагирует буквальным образом, учитывающим многие из возможных вариантов контекста. Обычно оно не навязывает контекста, хотя может позволить событию определить контекст, или принимает контекст, предложенный психотерапевтом. Для бессознательного доступны все точки зрения и любые перспективы, хотя в целом бессознательное воспринимает все более простым, непосредственным и буквальным образом, и таковы же его реакции на события.

Как ни парадоксально, буквальное восприятие, осуществляемое на бессознательном уровне, вероятнее всего и оказывается ответственным за способность бессознательного понимать и использовать сложные метафоры, игру слов, аналогии и любой символизм таким образом, который оказывается чрезвычайно творческим для нашего ограниченного жесткими рамками интеллекта. Может показаться нелогичным, что такое буквальное восприятие приведет к творческому результату, но мы лишь еще раз подчеркнем, что буквальность означает отсутствие ограниченности контекстуально определяемым смыслом. Например, когда мы слышим английское слово “run” (имеющее очень много значений, в том числе “идти”, “течь” и т.п.), то определяем его значение по тому контексту, в котором оно употребляется. Реакция же бессознательного ума на это слово не будет связана контекстом, так как бессознательное не ограничивает себя каким-либо одним подходом. Значение данного факта становится еще более очевидным на примере фразы “Мои часы идут” (в которой английское слово “run” используется в значении “идти” — “The watch runs”). Всем понятно значение фразы, но давайте посмотрим, что будет при ее буквальном восприятии, т.е. вне контекста. Нам придется представить часы с ногами, куда-то идущими; или же в виде струи воды, текущей из крана; или в виде краски, которой пропитана одежда*... Любой из этих образов является примером буквальной интерпретации и буквального восприятия — образным представлением фразы “Мои часы идут”, имеющем право на существование. Еще больше вариантов значения этого утверждения мы увидим, если освободимся от контекстуального смысла слова “часы” (английское слово “watch” также имеет много различных значений).

Понимание Эриксоном буквального характера бессознательного дало ему возможность передавать буквальные послания на уровне бессознательного с помощью метафор и каламбуров, в то время как на уровне сознания пациенты реагировали на поверхностный смысл его слов. Это позволило ему постичь и так называемый “символизм” сновидений, реагируя на их буквальное, а не контекстуальное значение.

И, наконец, буквальность, свойственная бессознательному, оказывается источником объективного и более точного восприятия. События или воспоминания, которые иным образом не могли быть адекватно восприняты по причине их субъективной значимости или из-за конфликта с существующими на уровне сознательного ума убеждениями, ценностями и установками, становятся весьма интересными и информативными при взгляде на них с точки зрения бессознатель­ного.

Бессознательное воспринимает буквально именно то, что говорится.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 431)

Росси: Бессознательное познает реальность через непосредственный опыт.

Эриксон: Да, это так.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 218)

Вторичное внушение зависит от буквальности восприятия на уровне бессознательного.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 162)

Он отвечал на вопросы кратко и просто, давая точную информацию в такой мере, в какой это подразумевалось буквальным значением вопроса [1965].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 3, p. 94)

Бессознательное напоминает ум ребенка

Не секрет, что дети в большей мере пребывают в контакте с бессознательным умом и могут использовать его лучше, чем взрослые. Сознательный ум у детей еще не полностью отделен от бессознательного и не так жестко структурирован, как у взрослых. По этой причине дети продолжают использовать бессознательный уровень буквального восприятия и обучения. Так, сам их стиль поведения демонстрирует основной характер бессознательного: оно подобно восприятию ребенка.

Эриксон неоднократно отмечал, что дети гораздо более наблюдательны и отзывчивы на процессы бессознательного, чем взрослые. Он отмечал и то, что дети более восприимчивы к гипнозу, и это его наблюдение не раз подтверждалось эмпирическими исследованиями.

Многие ли из нас могут в полной мере оценить детскую непосредственность бессознательного ума? Бессознательный ум более прост, не подвержен влияниям, прям и честен. Он свободен от всей видимости и внешнего лоска того, что мы называем культурой взрослых, и подобен восприятию ребенка.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2. 02. 1966)

Можно провести параллель между детьми, еще не познавшими реальность жизни, и тем освобождением от приобретенных в процессе обучения видов обусловленности, которое можно видеть спонтанно проявляющимся в гипнотическом трансе, а еще более явственно — в сомнамбулическом состоянии [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 76)

Когда пациент находится в состоянии транса, он мыслит как ребенок и достигает таким образом понимания.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 255)

Бессознательное в своей прямоте и свободе подобно уму ребенка.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 255)

Бессознательное — источник эмоций

Эмоции, вспыхивающие в сознании, часто бывают непрошенными, нежелательными и непонятными. Обычно эмоции приходят из бессознательного как проявление психофизиологической экспрессии, являясь отражением бессознательных чувств и реакций на ситуацию, имеющую отношение к данному человеку. Эмоции нелогичны, нерациональны и несознательны, но они — естественная и потенциально полезная форма общения на уровне бессознательного. Они показывают нам, каковы наши чувства в отношении тех или иных вещей, даже если мы не осознаем этих чувств.

Росси: Чувства приходят из бессознательного.

Эриксон: Да.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 182)

Эмоциональные реакции не обязательно имеют рациональный характер, в особенности на бессознательном уровне реагирования [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 151)

Открытие бессознательного источника часто подобно взрыву, и у каждого из нас есть такой опыт.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 227)

Бессознательное универсально

На основе наблюдений случаев расщепления личности, поведения загипнотизированных субъектов, а также сходства ритуалов и верований у различных культур Эриксон пришел к выводу, что бессознательное — это совокупность определенных процессов, совершенно одинаковых у разных индивидов. Так, например, на него произвело большое впечатление сходство рисунков психотиков, живших в разные века и принадлежавших к различным культурами.

Несмотря на то, что предположение об универсальности бессознательного не так легко проверить непосредственными наблюдениями, явное сходство его проявлений у различных индивидов стало важным фактором в формировании у Эриксона общего понимания человеческой природы. Бессознательное не знает национальных, культурных или исторических границ; оно проявляет себя прямо, используя формы мышления, которые понятны бессознательному другого человека гораздо лучше, чем это могло бы быть на уровне сознательного ума. Конечно, чем более похож жизненный опыт двух людей, тем более это верно. Однако у любых двух людей, живущих в этом мире, достаточно сходного опыта для того, чтобы это было верным.

Бессознательное отражает тот факт, что все люди прежде всего являются просто человеческими существами с одинаковыми нейрофизиологическими возможностями и присущей им тенденцией обучаться, воспринимать и реагировать определенным образом. Во многих случаях комментарии Эриксона, относящиеся к бессознательному, можно считать описанием основной природы человека со свойственными ей способностями и тенденциями реагирования. Данное описание по своему подходу нельзя назвать ни психоаналитическим, ни гуманистическим, ни бихевиористским — это просто объективное описание того, чем являются люди, что они делают и что могут делать ниже уровня их сознательных систем отсчета.

В содержании бессознательного должны быть и индивидуальные отличия, поскольку бессознательное каждого человека содержит в себе информацию и впечатления, отражающие уникальную историю переживаний и опыт данного индивида. Однако фундаментальная форма, структура или паттерн реагирования бессознательного каждого человека по сути очень сходны. Это связано с тем, что люди в своей основе одновременно и различаются, и во многом подобны.

Ваше бессознательное ведет себя в соответствии со своим собственным кодексом поведения.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2. 02. 1966)

Если сравнить мышление и эмоции людей по всему миру, они в значительной степени будут одинаковы. И точно так же при тех или иных ду­шев­ных расстройствах мы находим одни и те же идеи и мысли.

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 76)

За разнообразными проявлениями организованных на уровне сознания аспектов личности находится бессознательное, говорящее на языке, который оказывается универсальным для всех. Более того, этот язык имеет настолько устойчивые законы, что бессознательное одного индивида лучше подготовлено к восприятию бессознательного другого человека, чем сознательные аспекты личности [1938].

(Erickson, 1980, Vol. III, 19, p. 186)

Сходство между различными образами и сновидениями может удивлять, пока человек не осознает, что это сходство объясняется сущностным подобием природы ума у всех людей, не зависящим ни от различных состояний сознания, ни от различия культур.

(Erickson, 1980, Vol. I, 14, p. 338)

Символизм сновидений при душевных заболеваниях будет общим как у пациентов из Индии, так и из Соединенных Штатов; общим является символизм в картинах душевнобольного из Германии, жившего много веков назад, и сегодняшнего больного из Америки. К этим же случаям можно отнести расшифровку загадочного автоматического письма одного загипнотизированного субъекта другим субъектом. В соответствии с тем, что говорится в данной статье о применении в гипнозе техники пантомимы, все это свидетельствует о существовании параллелизма процессов мышления и понимания, основанного не на вербализации специфических реакций, но на поведенческих проявлениях, обычно не отмечаемых на сознательном уровне мышления [1944].

(Erickson, 1980, Vol. I, 14, p. 338)

Говоря иными словами, этот мальчик — просто человеческое существо со степенью компетентности, характерной для человеческого ума, и со способностью работать согласно тем паттернам, по которым обычно работает сознательный ум. И то, каким образом возможны параллели всему этому — поистине удивительно.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2. 02. 1966)

Выводы

Наблюдения Эриксона привели его к выводу, что люди действительно обладают бессознательным умом, существующим отдельно от ума сознательного. Бессознательный ум воспринимает, мыслит и реагирует на окружающий мир буквальным и объективным образом в отличие от негибкого искаженного восприятия, свойственной уму сознательному. Бессознательный ум знает те вещи, которые сознательный упускает, помня то, что сознательный ум позабыл. Бессознательный ум несет ответственность за многие сложные виды деятельности, такие как ходьба, управление машиной, чтение и т.п. Он часто оказывает влияние на мышление, восприятие и поведение сознательного ума в виде интуитивных предчувствий, догадок, сновидений и эмоций. Хотя бессознательный ум во многих отношениях подобен ребенку, в действительности он более мудр, чем сознательный, и содержит себе большое количество неосознанных потенциальных возможностей, часть которых незаметно используется в повседневной деятельности. Однако многие из этих возможностей остаются скрытыми и неиспользованными по причине ограничений и запретов сознательного ума.

И, наконец, бессознательное имеет универсальный характер. Вне зависимости от того, насколько люди отличаются друг от друга на сознательном уровне, они оказываются объединенными на уровне возможностей и качеств бессознательного ума. культурные различия не могут помешать общению и понимании на уровне бессознательного ума.

4. Норма и патология

Из предыдущих глав можно понять, что Эриксон не считал людей изначально совершенными. С другой стороны, возникает впечатление, что нормальное развитие сознательного ума и общая неспособность большинства людей использовать многие из процессов и способностей ума бессознательного приводит к появлению большого количества несовершенных, отягощенных предубеждениями и просто странных индивидов. Действительно, такой вывод естественно напрашивается на основе наблюдений Эриксона. Однако вместо того, чтобы впадать в депрессию или расстраиваться из-за человеческого несовершенства, он допускал и признавал данное несовершенство, принимая его как желанное качество. Он даже предупреждал психотерапевтов, чтобы те не стремились к достижению их пациентами какого-то абстрактного совершенства, а принимали и использовали проявляемые ими порой странные, но уникальные качества.

Если несовершенство считать приемлемой и вполне нормальной чертой человека, то возникает вопрос: что же именно должен исцелить психотерапевт? И какие тогда качества человеческого поведения следует считать нежелательными и нуждающимися в улучшении и изменении? Цитаты, приводимые в настоящей главе, предлагают ответы Эриксона на все эти вопросы, определяя природу психопатологических феноменов и источники их возникновения, давая таким образом основу для их понимания и определения цели психотерапии. Все эти идеи Эриксона происходят из его основной ориентации на действительную жизнь, которую люди могут наблюдать и использовать такой, как она есть в соответствии со своими интересами, для достижения своих целей и исполнения замыслов, полагаясь на наблюдения за функционированием бессознательного и сознательного ума. Высказывания Эриксона, представленные в данной главе, нельзя назвать чем-то совершенно новым. Так же, как и большая часть материала в остальных главах книги, эти замечания являются естественным продолжением его фундаментальных идей, основанных на опыте наблюдений. Тем не менее, приводимые здесь цитаты имеют чрезвычайно большое значение для развития общего понимания эриксоновского подхода к гипнозу и психотерапии.

Что такое ненормальность?

Термин “ненормальность” был для Эриксона весьма относительным. Он утверждал, что поведение может считаться в одной ситуации ненормальным, а в другой — совершенно нормальным. Умеренная раздражительность одного ребенка может быть вполне разумной адаптивной реакцией, в то время как беспричинная раздражительность другого ребенка нередко служит признаком ненормальности. Подобным образом различные феномены, связанные с гипнозом, являются желанными способностями, когда проявляются по воле гипнотизера, но они же в неконтролируемых обстоятельствах оказываются непродуктивными патологическими явлениями.

Различие признаков нормы и ненормальности было четко определено Эриксоном. Любое поведение, не служащее полезным и значимым целям индивида, не соответствующее интересам личности либо препятствующее способности пациента достигать необходимых целей, является ненормальным или нежелательным. Акцент на конкретных, утилитарных чертах ненормального поведения естественно вытекает из самого подхода Эриксона к жизни, придавая особый специфический “привкус” и его гипнотерапии. Однако интересно, что он редко прямо высказывал свою точку зрения по данному поводу и поэтому все цитаты (кроме одной) взяты из одного и того же источника.

Когда получает признание факт, что каждого человек в некотором отношении можно считать странным, возникает вопрос: “По каким же тогда критериям можно эффективно и корректно определить ненормальность?”

(Erickson, 1941a, p. 100)

С другой стороны, ненормальное поведение не является целенаправленным в прямом смысле этого слова. Оно ориентировано на цели, не соответствующие тому, что можно ожидать от данного индивида.

(Erickson, 1941a, p. 101)

Однако это вовсе не означает, что цели и намерения человеческого поведения должны быть обязательно обоснованными, оправданными и желательными. Это маловероятно, так как сама природа человека не является совершенной. Нормальное человеческое поведение может являться результатом предубеждений, неправильного понимания, невежества и всех прочих человеческих недостатков, и все же оно связано с целями, которые действительно можно считать гармоничными для индивида, обладающего нормальными желаниями и стремлениями. Это не зависит от любых ошибок, оценок и недостатка здравого смысла в поведении человека.

(Erickson, 1941a, p. 101)

Ненормальным можно считать поведение, не служащее ни действительному пониманию, ни полезным для индивида целям; не соответствующее тому, что ожидается от этого человека, и сохраняющееся настолько долго, что оно может препятствовать другим, более полезным формам поведения.

(Erickson, 1941a, p. 101)

Поведение человека можно считать ненормальным, если ему в такой степени не хватает качеств, считающихся целенаправленными и полезными с точки зрения обычных целей личности, что это начинает вызывать беспокойство.

(Erickson, 1941a, p. 101)

Психотерапевту необходимо прежде всего оценить поведение пациента по отношению к тому, что ожидают от этого индивида другие люди и по сравнению с тем поведением, которое соответствует уже установившимся общим паттернам поведения данного человека.

(Erickson, 1941a, p. 108)

Когда мы наблюдаем пациента-шизофреника и анализируем историю его жизни, нас снова и снова поражает отсутствие каких-либо доступных пониманию целей в его поведении, бесполезность многих его поступков и общая тенденция к инфантильности, к детским формам поведения, вызывающая ассоциации с маленьким ребенком, страдающим расстройствами поведения.

(Erickson, 1941a, p. 107)

На основе моих познаний в психиатрии можно сказать, что психотическое поведение является беспокоящим, неконтролируемым и неверно направленным, ограничивая способности индивида к пониманию и изменению. ...В случае психоза обычно проявляется неправильное поведение — в неподходящем месте и, как правило, в неподходящее время [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 326)

Жалобы невротика, хотя они физически и не соответствуют реальности, начинают ограничивать нормальное функционирование и препятствовать ему так же, как и реальное физическое заболевание.

(Erickson, 1941a, p. 106)

Эти симптомы для пациента совершенно реальны, и когда они начинают препятствовать социальным, экономическим и личностным установкам индивида, делая его поведение бесполезным в данном отношении, таким жалобам необходимо уделить необходимое внимание и они должны получить адекватное признание.

(Erickson, 1941a, p. 106)

Сознательные источники ненормальности

Хотя сам Эриксон редко приводил непосредственное определение ненормальности, он всегда ссылался на него при обсуждении возможных патологических последствий, вытекающих из установок сознательного ума. Установки и склонности на уровне сознательного ума рассматривались им как типичный источник трудностей и проявлений ненормальности в процессе обучения и в поведении. Поведение, определяемое сознательным умом, часто приводит к отклонениям и предубеждениям, начиная препятствовать проявлению возможностей бессознательного, к неспособности получать какую-либо пользу от приобретаемого опыта и к невозможности достигать цели. Таким образом, ненормальность часто возникает непосредственно из вредной, бессмысленной и необъективной деятельности сознательного ума, который борется за понимание любой ценой — пусть даже это будет ошибочное и ограниченное понимание, достигаемое за счет утраты общего осознания переживаемого, утраты бессознательного интуитивного “чувства”, как лучше всего вести себя.

Комментарии Эриксона, приводимые ниже, могут объяснить некоторый недостаток определенности в его высказываниях. Как можно предположить на основании приведенных здесь цитат, Эриксон стремился к тому, чтобы другие люди развивали интуитивное “ощущение” его подхода, а не стремились к его детальному объяснению и пониманию.

В обычном состоянии сознания проявления индивида очень часто ограничены всевозможными соображениями, на самом деле не связанными с выполняемой задачей [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 55)

Идеи, понимание, убеждения, желания, надежды и страхи могут легко оказывать влияние на поведение индивида в нормальном состоянии сознания, препятствуя этим достижению желаемых целей [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 55)

Несостоятельность этих пациентов в бодрствующем состоянии является не столько результатом неспособности — способность совершать необходимые действия была ими продемонстрирована, — сколько следствием ментальной установки, препятствующей возникновению умственных процессов, которые могли бы привести к действительному самопроявлению [1938].

(Erickson, 1980, Vol. II, 10, p. 99)

Последствия эмоциональных пристрастий иногда просто поражают [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 44)

Не позволяйте сознательным системам отсчета мешать вашему восприятию.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 209)

Обычно люди слишком самонадеянны.

(Zeig, 1980, p. 354)

Вы позволяете интеллекту вмешиваться в процесс обучения.

(Zeig, 1980, p. 42)

Сознательный ум пытается понять свою собственную логику, а бессознательный — понять реальность.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 218)

При попытках навязать естественным процессам те или иные формы регламентации возникает чувство замешательства.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 209)

Росси: Этот рациональный подход хорош для некоторых чисто интеллектуальных вещей, но для человеческого поведения в целом он не годится.

Эриксон: Да, он действительно не подходит в данном случае.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 251)

Искусство фокусника не будет выглядеть таким блестящим, если вы знаете, как он делает этот фокус. Если вы хотите получить удовольствие от плавания, не анализируйте данный процесс. Когда вы собираетесь заниматься любовью, не анализируйте это.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 255)

Чувства — принципиально важная вещь. Знание о них не представляет такой важности.

(Erickson & Rossi, 1976, p. 164)

Лучший способ обучения народному языку — почувствовать его. Вы начинаете чувствовать поэму, чувствовать картину, чувствовать скульптуру. Поэтому “чувствовать” — столь значимое слово. Мы не просто чувствуем с помощью пальцев — мы чувствуем сердцем, чувствуем умом. Мы чувствуем, обучаясь на примере прошлого. Мы чувствуем надежду на лучшее будущее. Наконец, мы чувствуем настоящее.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 253)

Слишком часто бывает так, что сознательное поведение делает вас настолько занятым, что вы не даете бессознательному возможности проявить себя.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 38)

Все это демонстрирует искажающее влияние сознательных установок на обретение истинного знания.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 209)

Ригидность ненормальности

Большинство случаев ненормальности, с которыми сталкивается психотерапевт — это проявления или последствия определенных сознательных предубеждений или установок. Решение заключается в изменении или устранении этих предубеждений и установок. На словах это кажется несложной задачей, но всякий опытный психотерапевт знает, что на практике все не так просто. Сознательный ум постепенно приобретает весьма ригидную, негибкую структуру, препятствующую переживанию вещей, которые могли бы вызвать изменения. Чем раньше установка, вызывающая патологию, была включена в эту структуру, тем более она устойчива к изменениям и тем дольше индивид будет сохранять ненормальное поведение. Любые попытки доказать что-либо противоречащее глубоко укорененным в сознании ментальным установкам, обычно создававшимся под влиянием семьи и культуры и постоянно поддерживаемым ими, будут только лишь показывать бесполезность самих этих попыток, лишь порождать отчаянные усилия по защите вызывающих патологию установок.

Когда мы были молоды, мы были готовы учиться. Чем старше мы становимся, тем больше в нас ограничений.

(Zeig, 1980, p. 75)

Что же касается человеческого поведения, мы начинаем утрачивать его гибкость с самого детства, хотя и не осознаем этого. Мы думаем, что свободны, но на самом деле это не так. И нам следовало бы осознать это.

(Zeig, 1980, p. 117)

Такая неправильная установка, возникающая еще в раннем детстве, приводит к фиксации в структуре личности нездоровых и ненормальных способов поведения, в результате чего индивид сталкивается в жизни со все большими препятствиями.

(Erickson, 1941a, p. 102)

Эти отклонения от нормы, возникающие в детском возрасте, и становятся уязвимым местом, приводящим к возникновению душевного заболевания.

(Erickson, 1941a, p. 104)

Жалобы этих пациентов, по сути, являются расстройствами детского поведения, которые с возрастом приобретают все больший масштаб.

(Erickson, 1941a, p. 106)

Необходимо помнить, что влияние социальных обычаев играет очень важную роль как в возникновении заболевания, так и в психотерапии.

(Erickson, 1980, Vol. IV, p. xxii)

Люди очень и очень ригидны, негибки. Каждая этническая группа имеет свои правила: “делай это” и “не делай того”.

(Zeig, 1980, p. 120)

Мы имеем миллиарды мозговых клеток, реагирующих на миллиарды различных раздражителей, и эти мозговые клетки весьма специализированы. Если ваши предки, поколение за поколением, использовали только определенные мозговые клетки, то каждый сигнал из внешней среды, который вы получаете в детстве, будет воздействовать только на эти клетки... А поскольку все мы от рождения имеем одинаковые мозговые клетки, нашему поведению присущи определенные паттерны... Они настолько укоренились, что вы будете стараться, пусть даже косвенным образом, предохранять ребенка от его естественной реакции.

(Zeig, 1980, p. 340)

Тенденция к устойчивости одного из паттернов мышления и трудность перехода к иному типу мышления широко признана [1937].

(Erickson, 1980, Vol. III, 16, p. 149)

Я обсудил в общих чертах фиксированность убеждений субъекта и общую невосприимчивость к любым, пусть даже вполне разумным попыткам посягнуть на его иллюзорные идеи. Можно провести параллель между этим поведением и отношением пациента-психотика к любым попыткам разумно воздействовать на его патологические представления.

(Erickson, 1980, Vol. III, 20, p. 205)

Когда вы понимаете, как именно индивид защищает свои интеллектуальные идеи и насколько он включен в это эмоционально, вы поймете, что основная задача психотерапии состоит вовсе не в том, чтобы попытаться заставить его изменить свои идеи. Вам лучше принять их и воздействовать на них постепенно, создавая ситуации, в которых пациент сам, по своей воле станет изменять свое мышление [1977].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 36, p. 335)

Самозащита ненормальности

Проблема прямого столкновения на уровне сознательного ума с идеями, вызывающими патологию, отчасти состоит в том, что как идеи сознательного ума, так и сама его структура достаточно хорошо защищены. И перед тем как обратиться к психотерапевту, пациенты создают достаточно мощную систему сознательных и бессознательных мер защиты привычных паттернов мысли, вызывающих патологические симптомы или поддерживающие их. Необходимо отметить тот факт, что многие из проявляемых пациентами симптомов в действительности созданы ими же самими и используются для предохранения структуры сознательного ума от потенциально полезного, но в то же время несущего в себе угрозу опыта и нового понимания.

Бессознательное автоматически начинает предохранять сознательный ум, когда в силу уязвимости последнего возникает потребность в этом, защищая сознательный ум от нежелательного для него осознания или поведения, лежащего в основе эмоциональных проблем. Поэтому пациенты — это люди, которые не желают или не способны объективно взглянуть на себя, на других и на ситуацию. Они обладают бессознательно созданными, достаточно сложными и тщательно разработанными установками, связанными с защитной реакцией, которые позволят им и в дальнейшем сохранять искаженное и неэффективное восприятие реальности.

Те черты личности, к которым индивид испытывает неприязнь, легко вытесняются сознательным умом и быстро распознаются в других людях или проецируются на них [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 43)

Сознательный ум имеет свои собственные установки и идеи в отношении невроза. Он обладает фиксированным, негибким восприятием, которое и составляет невротическую установку. Пациентам бывает довольно трудно принять на уровне сознательного ума любые изменения самовосприятия [1973].

(Erickson, 1980, Vol. III, 11, p. 100)

Невротик сам защищает свой невроз [1973].

(Erickson, 1980, Vol. III, 11, 4, p. 100)

Для человека характерны не только изменчивость и непостоянство, но и представления, а также эмоции. Человек защищает свой интеллект на эмоциональном уровне [1977].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 36, p. 335)

Нет двух людей с одинаковыми идеями, но всем свойственно отстаивать свои идеи — имеют ли они психотический характер, личностный или же основаны на национальных либо культурных традициях [1977].

(Erickson, 1980, Vol. III, 36, p. 353)

Проявление невротических симптомов составляет сущность защитного поведения. Поскольку это бессознательный процесс, находящийся за пределами сознательного ума, он по своей природе слеп и не может представлять какой-либо пользы для личности с ее целями, имея тенденцию лишь создавать препятствия и причинять пациенту вред.

(Erickson, 1954d, p. 109)

Проявляющиеся в психике бессознательные конфликты приводят к возникновению тревожности, против которой воздвигается защита [1944].

(Erickson, 1980, Vol. III, 21, p. 216)

Бессознательное всегда предохраняет сознательный ум.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 13)

Росси: Будет ли бессознательное всегда предохранять личность?

Эриксон: Да, но часто его способы непостижимы для сознательного ума.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 296)

На бессознательном уровне вы можете не захотеть делать то, что, как вам кажется, хочется вам на сознательном уровне. Например, вы можете принять приглашение на обед, но потом на бессознательном уровне вы как бы случайно забываете об этом.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 315)

Осознание бессознательного понимания до того, как сознание к этому готово, приводит к возникновению сопротивления, отвержения, вытеснения и даже к утрате всего достигнутого на бессознательном уровне посредством вытеснения [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 41)

Бессознательное стремится выполнять предохраняющую роль по отношению к сознательному уму. Оно пытается убедить сознательный ум: “Не стоит расстраиваться из-за того, что что-то не получилось”. При этом бессознательное не станет говорить: “Ты делал это, даже не подозревая о том, что происходит”. Оно не будет вести себя таким образом, а просто скажет: “Не стоит тревожиться из-за неудачи”.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 208)

Использование невротической иррациональности пациента для расширения его невротической фиксации освобождает его от не признаваемой им бессознательной потребности в защите своего невротизма от любых внешних нападок [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 218)

Весьма показательна та интенсивность и эффективность, с которой тело может проявлять защитные реакции, вызванные психологическими причинами.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 14, p. 170)

С помощью этого высказывания пациент продемонстрировал защитный механизм, создаваемый бессознательным для нужд сознательного ума [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 40)

Ваш бессознательный ум знает, что является правильным и что такое хорошо. Когда вы нуждаетесь в защите, он будет защищать вас.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 296)

В бессознательном уже есть все необходимые вам защитные механизмы. Они предохраняют вас во время сновидений, позволяя видеть во снах то, что вы пожелаете и когда пожелаете, продолжая этот сон так долго, как оно считает необходимым.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 35)

Бессознательный ум скрывает от сознательного все, что он не считает нужным осознавать.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. I, p. 9)

Вы не знаете, что именно бессознательное хотело бы сделать для вас осознаваемым.

(Erickson & Rossi, 1977, p. 50)

Защитные механизмы препятствуют как разрешению конфликтов на бессознательном уровне, так и проявлению их на уровне сознания. Все это может создавать бессознательные запреты в процессе мышления, замешательство и препятствия в деятельности [1944].

(Erickson, 1980, Vol III, 21, p. 216)

Сознательный ум снижает степень совершенства, присущую бессознательному, и этому нельзя позволить продолжаться, потому что сознательные эмоции проникают в бессознательное.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 208)

Да, сознательный ум может ограничивать сам себя. Вещи, которые я говорю, вы слышите на сознательном уровне, но поняты они могут быть только лишь бессознательно. Однако бессознательное может оставить эти сексуальные ассоциации при себе. Вы не позволяете себе осознать их.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 154)

Все мы понимаем, что личностные реакции и эмоциональные установки могут проявляться как прямо, так и косвенно; сознательно или на том уровне, на котором люди не осознают своего поведения; а если и осознают, то подлинная мотивация остается им неведомой.

(Erickson, 1980, Vol. IV, I, p. 12)

“Пациент — это личность, опасающаяся, что ею кто-то будет управлять”.

(Beahrs, 1977, p. 57)

Формы ненормальности

Патологические симптомы и жалобы являются как выражением лежащих в их основе неправильных установок сознательного ума, так и результатом деятельности механизмов, используемых для защиты личности от осознавания чего-либо неприятного. Эриксон часто использовал предложенную Фрейдом классификацию этих защитных механизмов и проявлял особый интерес к процессам вытеснения и диссоциации. Он отмечал, что каждый акт вытеснения может приводить к возникновению новой отдельной субличности. Эта мысль может дать дополнительные объяснения развитию сознательного и бессознательного ума. Сама двойственность “сознание — бессознательное” во многих отношениях также может рассматриваться как диссоциация, создаваемая в процессе вытеснения. Поэтому можно сделать вывод, что наблюдения Эриксона указывают на то, что каждый человек является своего рода двойственной личностью. А привычное разделение на сознательное и бессознательное может быть сравнимо по своим последствиям с тем, что наблюдается при расщеплении личности.

Процесс диссоциации также вызывал интерес у Эриксона, который считал этот процесс важным обстоятельством при гипнотерапии. Эриксон использовал гипнотический транс для усиления у пациента разделенности на сознательное и бессознательное, что дает возможность вступать в прямой контакт с бессознательным умом, в то время как сознательный ум будет сосредоточен на чем-то другом.

Приводимые ниже цитаты иллюстрируют восприятие Эриксоном различных психотерапевтических ситуаций и симптомов, в том числе возникающих при расщеплении личности.

Я не знаю, каков механизм замещения, но знаю, что люди используют этот механизм [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 317)

История психопатологии изобилует доказательствами того, что для создания достаточно сложных механизмов избегания человеческий ум, — которому, быть может, часто действительно не хватает некоторых возможностей, — нуждается в весьма незначительных инструкциях [1932].

(Erickson, 1980, Vol. II, 24, p. 497)

Эта пациентка с самого начала защищала себя с помощью частичной диссоциации и попыток отождествления со своим дедом [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 258)

Понятно, что при возникновении расщепления личности должен осуществляться процесс, в ходе которого определенные психологические явления становятся бессознательными [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 256)

Следует поставить вопрос: оправдано ли отвержение возможности того, что все акты вытеснения включают в себя возникновение своего рода зачаточной, “личиночной” формы вторичной личности [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 256—257)

Результатом так называемого “подавления” будет возникновение расщепленности личности, подобное вертикальному разделению одной личности на два более или менее самостоятельных образования [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 256)

Сознательные и бессознательные умственные процессы могут сосуществовать при расщеплении личности, как и в более простых случаях вытеснения [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 257)

Индивид с двойственным или множественным расщеплением личности с необходимостью создает эти субличности на основе одних и тех же переживаний. Поэтому любые различия в возникших субличностях должны отражать различия в таких качествах одних и тех же элементов переживаний, как их активность или пассивность [примерно 40-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. III, 24, p. 267)

Я должен подчеркнуть необходимость для обнаружения расщепленности личности любых процедур систематических клинических наблюдений, дающих возможность распознать установки и паттерны поведения, а также определить взаимоотношения между различными системами поведенческих реакций [примерно 40-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. III, 24, p. 263)

Вопрос о том, насколько часто двойственность расщепленной личности может быть не распознана — как при полной, так и частичной расщепленности — будет возникать неизбежно [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 255)

Иногда невыявленное присутствие такого двойственного расщепления личности, когда части личности тесно связаны между собой и в то же время полностью отделены от остальной личности, может приводить к неудачам в психоанализе.

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, p. 252)

Не столь уж редкое при неврозах, это явление представляет собой форму защиты личности от отягощающего сочетания симптомов и комплексов, которое действительно может быть непропорциональным и неадекватным самой проблеме.

(Erickson, 1954d, Vol. III, pp. 116—117)

Психопатологические проявления вовсе не обязательно выражают комбинированные или множественные нарушения различных типов поведения. Чаще нарушение в какой-то одной области может проявляться в различных сферах поведения как внешне не связанные между собой нарушения. Следовательно, симптомы, которые производят впечатление отдельных и не связанных, могут быть различными проявлениями одного нарушения, которые нельзя игнорировать [1943].

(Erickson, 1980, Vol. II, 14, p. 156)

Выздоровление от заболевания (или разрешение конфликта) часто приводит к возникновению нового типа психологической уравновешенности (или “разрешению либидо”), давая таким образом возможность исцеления другого заболевания (или разрешения конфликта), совершенно не связанного с первым.

Вторичное заболевание может благоприятно влиять на исходное. Например, малярия — на паралич [1935].

(Erickson, 1980, Vol. III, 28, p. 320)

Как показывает мой опыт, психотерапевтический (и гипнотерапевтический) подход к лечению заикания оказывается более эффективным, если вам удается выявить общий фактор. Заикание — это своего рода агрессия против общества, против всех людей в целом.

(Erickson, 1977b, p. 32)

Ярко выражен чрезвычайно навязчивый характер их поведения, образа мыслей и эмоций. Как личности, они кажутся вполне здоровыми и крепкими, но попавшими в такую ситуацию, с которой не могут справиться.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 362)

Преуменьшение ненормальности

Нам кажется уместным завершить эту краткую главу о ненормальности, так же как и всю первую часть книги, посвященную природе человека, некоторыми замечаниями об идеальной форме человеческого функционирования, как ее представлял себе Эриксон. Приводимая далее подборка цитат предлагает вполне оптимистический итог эриксоновского восприятия идеального функционирования. Сущность его подхода состояла в том, что если бы люди могли столкнуться с реальностью и пережить ее открыто и объективно, а затем были бы способны принять и использовать данный опыт, а также весь диапазон своих сознательных и бессознательных возможностей, они научились бы делать необходимые вещи правильным образом в нужное время, что определялось бы их собственными целями и жизненными обстоятельствами. Тогда они могли бы преодолеть большую часть своих препятствий и проблем, приобретая возможность жить творческой, комфортной и радостной жизнью, полной постоянного изумления перед собственными возможностями.

Приводимые здесь замечания Эриксона о потенциальных возможностях человека преодолевать любые препятствия и учиться на них представляют собой хорошую основу для дальнейшего изложения его представлений о целях психотерапии и ее стратегиях. Этому посвящена вторая часть книги — поскольку многие из цитат представляют собой комментарии и внушения, сделанные им в ходе гипнотерапии. Отметим, что это не просто отвлеченные рассуждения о том, насколько приятной могла бы быть жизнь человека, а советы, даваемые Эриксоном пациентам с целью помочь им найти для себя новые способы мыслить, чувствовать и действовать. В них отражены цели, ставившиеся им перед пациентами, а также рекомендации по повышению эффективности их жизни.

Многие из наших пациентов были образцовыми детьми, и по этой причине они так никогда и не научились реалиям жизни. Можно сказать, что “диета”, необходимая для того, чтобы процесс социального развития был здоровым, требует определенного количества “грубой пищи”.

(Erickson, 1941a, p. 104)

В семье Эриксона болезни и неудачи обычно рассматривались как необходимая часть жизни, своего рода “грубая пища”.

(Zeig, 1980, p. 185)

Жизнь оказывается лучше, когда временами погода бывает плохой и идет дождь, а потом она улучшается.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 266)

“Эриксон, вам лучше смотреть в лицо жизни такой, как она есть... Всю жизнь вам приходится сталкиваться с несправедливостью бытия”.

(Zeig, 1980, p. 210)

Мне необходимо было научиться примиряться с несправедливостью жизни.

(Erickson & Rossi, 1977, p. 42)

В любой ситуации есть множество альтернатив... Когда вы приходите на сеанс групповой психотерапии, что вы там видите? То, ради чего вы пришли...

(Erickson & Rossi, 1981, p. 206)

Подлинная радость жизни состоит в том, чтобы адекватно реагировать на хорошее и плохое.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 7)

Многие из нас считают: “Все это может случиться с вами, но только не со мной”. А один мой пациент (имя стерто в записи) считал: “Если это может случиться с другим, это может случиться и со мной”. Вот действительно разумное отношение.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 8. 08. 1964)

Все мы начинаем умирать с момента рождения. Некоторые умирают быстрее, чем другие. Надо жить и радоваться, потому что однажды вы можете не проснуться. Вы не знаете, когда это случится. И пусть другие беспокоятся об этом. Пока время не пришло, радуйтесь жизни.

(Zeig, 1980, p. 269)

Жизнь не является чем-то таким, на что можно получить ответ прямо сегодня. Вам следует радоваться самому процессу ожидания, процессу становления тем, кто вы есть. Нет ничего более приятного, чем выращивать из семени цветок, не зная, каким именно он окажется.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 389)

Да, вы поощряете своих пациентов делать простые мелкие вещи, и это их право растущих существ. Мы сами не знаем, каковы наши цели, и узнаем это лишь в процессе их достижения. “Я не знаю, что я создаю, но я радуюсь самому процессу, и я узнаю, что создал, когда пройду через него”. Проводя психотерапию, вы внушаете это пациентам. Вы не знаете, каким будет плод. Поэтому вам необходимо тщательно заботиться о нем, до тех пор пока он не станет именно тем, чем станет.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 389)

Я бы хотел, чтобы вы начали быть самим собой, начали принимать самих себя, зная, что вы можете контролировать свои поступки. Вы хотите сделать что-то, контролируете себя, концентрируете усилия... Это удивительная вещь — исследовать самого себя, открывать самого себя...

(Erickson & Rossi, 1979, p. 387)

Мы должны быть готовы в полной мере ощутить все это удовольствие и счастье, какое нам хочется, поскольку все наши чувства создаются нами самими.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 6)

Каждый человек подобен своим отпечаткам пальцев. Они уникальны и неповторимы. Никогда никто не будет похож на вас, и вам надо радоваться, оставаясь самим собой. Вы не можете не быть неповторимым — так же как вы не можете изменить отпечатки пальцев.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 1, p. 7)

Всегда важно делать необходимые вещи в подходящее время. Если вы будете знать это, вы сможете быть уверенным в себе. Если вы позволите бессознательному передать вам необходимую информацию, это даст вам возможность делать необходимые вещи в подходящее время.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 260)

Люди, которые могут выполнять много различных вещей, освободили себя от предубеждений. Это действительно творческие люди.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 179)

Идеальными человеком можно назвать того, кто будет обладать готовностью принимать взаимообмен между сознанием и бессознательным. Дети свободны от ригидных и негибких сознательных установок, поэтому они обладают способностью видеть вещи, которые не видят взрослые.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 258)

Юность всегда превосходит старость.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 256)

Нет ничего плохого в наличии жестких установок. Но если вы хотите определенным образом изменить себя, вам необходимо честно признать, что у вас есть эти установки, и раз уж они есть, то лучше иметь достаточно разнообразный их набор.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 213)

Приятно узнавать новое — так вы учитесь объективности, дающей возможность делать необходимые вещи правильным образом в нужное время.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 158)

Выводы

Эриксон определял ненормальность как поведение, которое не служит полезным для индивида целям. Более того, он пришел к выводу, что ненормальность обычно является следствием негибких, обладающих высокой степенью защиты, необъективных сознательных установок, сопротивляющихся обучению в процессе переживания и обретения опыта. Нормальное поведение продуктивно и уместно для индивида, хотя оно необязательно должно быть полностью свободным от предубеждений и разумным, поскольку людям далеко не всегда присуще совершенство. Однако если удается преодолеть эти ограничения и деструктивные компоненты негибких установок ума, индивид обретает возможность функционировать компетентно, творчески и с чувством радости.

Часть II

Психотерапия

Для нас не будет неожиданностью узнать, что цели психотерапевтического воздействия, его способы и отношение к нему были сформированы Эриксоном на основе наблюдений за природой людей и из его твердой убежденности, что полноценная человеческая жизнь требует осознания, принятия и ответственности за все то, что является ее объективной реальностью. Неожиданным для нас может быть неприятное понимание того обстоятельства, что никто, в сущности, не может стать последователем Эриксона только лишь путем изучения его психотерапевтических приемов.

Действительно, психотерапевтический подход Эриксона нельзя считать только специфическим набором каких-либо техник, так же как и психотерапевт не станет последователем Эриксона с помощью одного лишь изучения и применения к пациенту особых терапевтических методов. Мудрость, обретенная Эриксоном на основе опыта, стала тем источником, из которого возникали его слова, обращенные к пациенту, и формы поведения во время психотерапевтического сеанса. Все его техники были разработаны на основе наблюдений, приспособленных к специфическим нуждам того или иного момента психотерапевтического процесса; они не были жестко фиксированными или ограниченными строгим распорядком.

То, что Эриксон делал как психотерапевт, обусловливалось самим его подходом, и уже по этой причине все приемы работы, использовавшиеся им, можно считать “эриксоновскими”. Подобным же образом все, что будет делать другой психотерапевт такой же ориентации, также может быть названо “эриксоновским подходом” и, что еще более важно, любой психотерапевт, принимающий подход самого Эриксона, автоматически становится причастным к “эриксоновской психотерапии”. Однако быть последователем Эриксона не означает, что человеку обязательно необходимо научиться делать в точности то же самое, что делал сам Милтон Эриксон. Необходимо другое — научиться мыслить, как Эриксон, принимать его отношение к людям, к психотерапии и к самому себе как к психотерапевту. Это означает прежде всего развитие в себе правильного отношения к применению эриксоновского подхода, а затем накопление эмпирического, основанного на наблюдениях опыта, позволяющего действовать в соответствии с ним.

Очевидно, что техники, в первый раз используемые тем, кто только открыл для себя эриксоновский подход, необязательно окажутся эффективными, поскольку психотерапевт еще не получил практический, основанный на наблюдениях опыт, необходимый для того, чтобы справляться с возникающей ситуацией. Эриксоновский подход обеспечивает правильный выбор целей психотерапии, отношения к клиенту и психотерапевтическому процессу, но не обеспечивает готовых средств для достижения желаемого результата. Знать, что необходимо сделать, — еще не означает знать, как это сделать. Поэтому наблюдения Эриксона, а также вербальные и невербальные приемы, применявшиеся им на протяжении многих лет, могут стать полезным инструментом для того, кто начал осваивать эриксоновский подход, пока не возникнет опыт, необходимый, чтобы самостоятельно делать правильным образом правильные вещи в нужное время. Чтобы стать последователем Эриксона, требуются понимание его подхода и практическое включение в него. Сам Эриксон говорил об этом множество раз, и по этой причине в его высказываниях, предлагаемых в следующих главах, подчеркивается необходимость развития общего, обладающего универсальной применимостью интуитивного чувства, своего рода “духа” эриксоновской тактики, а не только лишь изучения отдельных техник. Приводимые далее слова Эриксона не дают точных указаний, что именно необходимо делать в тот или иной момент психотерапевтического процесса, а лишь подсказывают, какой образ мысли необходим для того, чтобы самому узнать, как правильно поступать. Такой подход может потребовать большей терпимости к неопределенности, чем точные рецепты, не требующие особой концептуальной и поведенческой гибкости самого психотерапевта. Однако, как утверждает старый афоризм, вы можете дать человеку рыбу и накормить его на один день, а можете научить его ловить рыбу и накормить его таким образом на всю жизнь. Эриксон предпочитал делать последнее.

5. Цели психотерапии

То, что происходит во время психотерапевтического сеанса, в очень большой степени зависит от целей и замысла психотерапевта. Задаваемые им вопросы, получаемые ответы и используемые стратегии отражают его собственные цели. Один из основных источников различия между отдельными “школами” психотерапии — цели, которые ставятся перед пациентом, а вследствие этого — и перед самим психотерапевтом. Некоторые из подходов разработаны для достижения инсайтов, другие — для максимальной самоактуализации или для стимулирования интеграции, а иные — просто чтобы изменить неуместные или нежелательные ответные реакции пациента. Какими бы ни были цели психотерапевта, именно ими в значительной степени определяется его поведение.

Для Эриксона цель психотерапевтического процесса состояла в стимулировании изменений и достижении новой, более объективной перспективы в восприятии существующей проблемы, позволяющей клиенту использовать свои собственные и приобретенные в процессе обучения навыки для более адекватной реакции на ситуацию. Эриксон обычно игнорировал инсайты и избегал стремления к совершенству. Объективное восприятие и эффективное реагирование на текущие жизненные ситуации — вот чего он ожидал и от самого себя, и от своих пациентов. Представленный ниже материал подчеркивает именно эти моменты, отмечая дополнительные подробности, относящиеся к общим целям эриксоновской психотерапии.

Сосредоточивайте усилия не на стремлении

к совершенству, а на реальных целях

Эриксон не ожидал от своих пациентов, чтобы они были чем-то большим, чем есть на самом деле. Он осознавал, что все люди несовершенны, и это несовершенство неизбежно, необходимо и даже желательно. Цель психотерапии, по его мнению, состоит не в том, чтобы создать совершенного человека, а чтобы помочь людям научиться лучше использовать существующие возможности и потенциал, оставаясь при этом собой со своей ограниченностью и несовершенством. Признавая и принимая все эти моменты, Эриксон создавал для клиентов атмо­сферу поддержки, помощи и доверия, предлагая им вполне реальные и достижимые цели.

Я очень серьезно возражаю против стремления к совершенству, которого придерживаются некоторые врачи и психологи при работе с людьми. Я никогда не встречал совершенное человеческое существо и не рассчитываю когда-либо его встретить. Я думаю, именно несовершенство, которое вы пытаетесь отнять у человека, как раз и придает ему очарование, дающее возможность выделить этого индивида и запомнить его.

(ASCH, 1980 Запись лекции 18.07.1965.)

Длительный опыт психотерапевтической практики показывает, что есть определенная мудрость в избегании стремления к совершенству у некоторых пациентов. Вместо этого у них создается мотивация к достижению менее масштабных, но более реальных целей. Это ставит перед пациентом не только конкретную цель, но и дает ему возможность легче увидеть результаты своих усилий, что может постепенно привести его к новым, более значительным целям. Еще большее значение имеет то обстоятельство, что человеку дает чувство удовлетворения сам факт собственного достижения, а не просто выполнение указаний психотера­певта [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 17, 190).

Автор признает, что полное осознание абсолютной истины достижимо в гораздо меньшей степени, чем благополучное приспособление к ситуации, основанное на частичном и несовершенном понимании, приемлемом, достижимом и подходящем для каждого человека с учетом его ограниченных возможностей (примерно 1950 г.).

(Erickson, 1980, Vol. IV, 40, p. 368)

Цель психотерапии — помочь пациенту максимально успешно достичь его собственной цели. (около 1930 г.).

(Erickson, 1980, Vol. IV, 54, р. 482)

Необходимо признать тот факт, что для некоторых пациентов полная и исчерпывающая психотерапия вообще неприемлема. Весь их общий паттерн выживания основан на существовавшем долгое время неумении адаптироваться к окружающей среде, причиной которого является их несовершенство. Следовательно, любые попытки коррекции этой дезадаптации будут нежелательными либо просто невозможными. Поэтому правильная психотерапевтическая цель состоит в том, чтобы помочь пациенту функционировать адекватно и конструктивно в такой степени, в какой это возможно с учетом всех его внутренних и внешних недостатков, составляющих неотъемлемую часть жизненной ситуации и реальных потребностей.

(Erickson, 1954d, p. 109)

Действительно, абсурдными кажутся попытки перевоспитания пациентов, которые в действительности нуждаются не в том, чтобы их поведение изменяли или корректировали, а лишь в том, чтобы правильно направить их усилия.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, р. 348)

Терапевт не должен настолько не уважать своих пациентов, чтобы быть не в состоянии принять естественную человеческую слабость и иррациональность.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, р. 212)

Не следует навязывать пациенту новый паттерн поведения — следует просто усилить и проявить старые, забытые и неиспользуемые паттерны, бывшие у человека до того, как у него развилась фобия.

(Erickson, 1941b, p. 17)

Следует принять установку на получение пациентом пользы в перспективе — через день, через неделю, через месяц, через полгода — в пределах какого-то разумного времени, но не непосредственно в данный момент. Следует избегать тенденции корректировать текущее поведение, так как пациенту необходимо продемонстрировать вам именно это конкретное поведение.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 18)

Сосредоточивайтесь не на прошлом, а на будущем

Эриксона интересовала только лишь адекватность поведения пациента в настоящем и изменение его отношения к реальности в будущем. Какие-либо открытия в отношении ошибок, допущенных в прошлом, или же связанные с коренящимися в прошлом причинами нынешних проблем мало занимали его. Он не раз подчеркивал, что прошлое уже свершилось и не может быть изменено. Единственное, что Эриксона интересовало в прошлом, — это способность пациента взглянуть на него объективно и тщательно для преодоления неправильного восприятия, иррациональных убеждений или ограничений, связанных с прошлым и продолжающих оказывать влияние на сегодняшнее поведение пациента. Эриксон отмечал, что причинно-следственные связи с происходившими ранее событиями могут быть полезны лишь в той мере, в какой они позволяют психотерапевту направлять внимание пациента на необходимые воспоминания, но инсайты ои прошлом никогда не являлись для него основной целью психотерапевтической работы.

Инсайты о прошлом могут оказаться полезными для общей информированности, но эти инсайты не ведут к изменению прошлого. Если в прошлом вы ревновали свою мать, это уже стало фактом. Если ваше внимание чрезмерно фиксировалось на матери, это также стало фактом. Вы можете обрести любые инсайты в отношении своего прошлого, но изменить его вы уже не сможете. А пациент живет согласно тому, что происходит сегодня. Поэтому и вам необходимо ориентировать ход психотерапии на то, чем пациент живет сегодня и будет жить завтра, думая о том, что принесет ему следующая неделя или следующий год.

(Zeig, 1980, p. 269)

У вас есть опыт обучения, полученный во взрослой жизни, и вы можете тем или иным образом корректировать это обучение. Но действительной необходимости в такой коррекции нет — необходимо просто по достоинству оценить то, что есть.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 214)

Сделанное уже сделано и не может быть исправлено. Поэтому пусть мертвое прошлое будет погребено в могиле. [1964]

(Erickson, 1980, Vol. 1, 13, р. 325)

Следует больше заострять внимание на том, что пациент делает в настоящий момент и будет делать в будущем, а не на попытках разобраться в событиях, происходивших в прошлом.

(Erickson, 1954d, p. 127)

Вы связываете новые идеи и новое понимание с будущим. Необходимо предложить клиенту полезные для него психотерапевтические идеи и осуществить постгипнотическое внушение таким образом, чтобы связать это с событиями, которые должны произойти в будущем.

(Erickson & Rossi, 1975, p. 148)

Остальная часть времени прошла в попытках “объяснить важность переориентации поведенческих паттернов на будущее и на то, что произойдет в будущем — через день, через неделю, через год, — чтобы достичь желаемых жизненных целей” [1964].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 13, р. 315)

Было бы любопытным исследовать то, что вы делали в возрасте пяти лет, — это часть того прошлого, которое не может быть изменено, и любое возникающее в настоящем понимание заведомо отличается от того, которое было у вас в пять лет. Характер понимания, существующего у взрослого, всегда будет препятствовать подлинному пониманию мира ребенка или подростка.

(Rossi, 1973, p. 15)

Корни проблем обычно скрыты глубоко в прошлом, в настоящем же — лишь их проявления. Поиск этих давних причин может быть невозможным до тех пор, пока вызывающие эмоциональный стресс события не сделают их более доступными для пациента и при этом, возможно, усиливая их воздействие. Опыт работы со многими такими пациентами указывает на важность правильного подхода к существующим в настоящем проблемам путем непосредственной работы с ними.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 358)

Действуйте с ними там, где они находятся сейчас. Именно там они существуют в настоящий момент. Завтра они уже будут в “завтра”, и то же самое будет через неделю, через месяц, через год. Вы можете забыть и свое прошлое. Так же, как вы забываете то время, когда вы учились стоять, учились ходить, учились говорить. Вы забыли все это.

(Zeig, 1980, p. 221)

Если ваша пациентка что-то скрывает, она делает это по достаточно серьезным причинам, и вам следует с уважением относиться к данному факту. Но вы предлагаете пациентам с уважением относиться и к тому, что лично вы не считаете необходимым скрывать все это, но понимаете и поддерживаете потребности пациента — действительные потребности. Вы говорите пациентам, что будете действовать с соответствии с их потребностями, но они не понимают, что вы говорите об их действительных потребностях.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 347)

Принципиально важно, чтобы психотерапевт понимал прошлое пациента так полно, как это возможно, но не заставляя для этого пациента прилагать специальные усилия. Однако возникновение более адекватных способов бытия, позволяющих пациенту надеяться на будущее, не связано с тем, насколько психотерапевт понимает прошлое клиента.

(Erickson, 1954d, p. 128)

Предполагать, что первоначально неадекватные формы поведения должны непременно проявляться у пациента снова и снова, вызывая беспокойство, — значит допустить, что правильное обучение не имеет ни действительной ценности, ни постоянства; и единственное, что существует в жизни — это человеческие ошибки.

(Erickson, 1954d, p. 127)

С точки зрения аналитической психотерапии, особенно интересен факт, что навязчивая фобия была преодолена путем восстановления памяти о конкретных обусловливающих событиях, даже без каких-либо специальных исследований или высвобождения лежащих в основе фобии паттернов инстинктивных отношений, основанных на эдиповом комплексе, страхе кастрации и т.п. [1939].

(Erickson, 1980, Vol. III, 23, р. 255)

Близкое знакомство порождает неуважение. Когда вы снова и снова проходите в сновидении через болезненную ситуацию, каждый раз немного изменяя ее, она становится менее болезненной [около 1940 г.].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 35, р. 334)

Объективность излечивает

Эриксон отмечал, что люди эффективнее реагируют на события, когда они могут воспринимать прошлое, настоящее и будущее объективно и беспристрастно. Как уже отмечалось ранее, Эриксон объяснял всевозможные расстройства поведения и его неэффективные формы недостаточным количеством объективных данных о тех или иных факторах — относящихся либо к окружающей среде, либо к прошлому, либо к самому индивиду. Подобным же образом он отстаивал точку зрения, что получение точной, основанной на эмпирическом опыте или на объективной проверке информации, будет вызывать у большинства пациентов ответную реакцию, ориентированную на личностный рост.

Существует естественная тенденция преувеличивать преимущество непосредственного понимания и субъективного отношения перед разумным и объективным рассмотрением вероятных возможностей [около 1940 г.].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 46, р. 424)

Такой исчерпывающий и объективный взгляд на вещи, вызывающие стресс, предпочтительнее различных вариантов возможного понимания. В идеальном случае такая объективность мышления возможна в обычном бодрствующем состоянии, но эмоциональный стресс обычно оказывается достаточно серьезной помехой или даже полным препятствием [около 1940 г.].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 46, р. 424)

Постоянное эмоциональное давление текущей ситуации может быть изменено обращением к иной временной перспективе, давая таким образом возможность проведения объективного и исчерпывающего исследования [около 1940 г.].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 46, p. 424)

Так он получает возможность увидеть самого себя объективным образом и с помощью не осознававшегося ранее интуитивного знания точно оценить происходящее [1937—38].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 55, p. 493)

Я просто продемонстрировал Луизе ее детское поведение. Этого оказалось достаточно. Я хотел, чтобы она увидела в поведении других людей проявления своего собственного детского поведения. В этом и заключалась вся психотерапия.

(Zeig, 1980, p. 226)

Когда вы вызываете у пациента чувство открытости и восприимчивость к новым, непонятым и вызывающим любопытство идеям, он начинает смотреть в будущее с исполненными надежды предчувствиями и не тратит свои силы на оплакивание прошлого [1963].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 311)

Невротичность, пусть даже достаточно сильная, не искажает центральное ядро личности, хотя и может препятствовать проявлению этого ядра [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 146)

Объективность требует реорганизации

Чтобы у пациентов появилось более точное и объективное восприятие себя и окружающей реальности, позволяющее более эффективно справляться с различными ситуациями, им необходимо изменить существующее отношение к реальности. Подобное изменение отношения описывалось Эриксоном как переориентация и переструктурирование негибких и ограничивающих ментальных установок пациентов. Первейшая психотерапевтическая цель — вызвать или стимулировать процесс переструктурирования.

Эриксон не беспокоился о том, в чем именно будет заключаться процесс переструктурирования, так как он обнаружил, что если пациент пережил что-либо по-новому, обретая новую перспективу восприятия, эта новая ориентация распространится на всю его личность. Разрушение любой части негибких и ограниченных ментальных установок будет отражаться на всех переживаниях личности. Дать пациенту возможность пройти через переживания, разрушающие привычные для его сознательного ума паттерны восприятия, мышления и реагирования — такова была цель Эриксона. Когда это произойдет, у пациента появится возможность расти и развиваться своим собственным, индивидуально неповторимым образом.

Во время лечения пациент приобретает опыт реорганизации и восстановления своих собственных переживаний, и это не просто проявление его поведенческих реакций, которые могли бы удовлетворить в лучшем случае только лишь внешнего наблюдателя [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 38)

Результаты психотерапии зависят только от внутреннего синтеза, от внутренней реинтеграции поведения пациента. Все это может быть достигнуто только его собственными усилиями [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 38)

Эффективные результаты не возникнут до тех пор, пока пациент не пройдет через внутренний процесс переструктурирования своих переживаний и их реорганизации [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 39)

Транс вызывается для того, чтобы создать особое психологическое состояние, в котором пациент может реорганизовать свою сложную психологическую структуру и применить свои собственные возможности в соответствии со своими переживаниями... тогда результаты психотерапии проявятся в результате восстановления внутреннего синтеза поведения пациента, осуществленного им самим. Это тот опыт переструктурирования переживаний пациента и их реорганизации, который обретается им в процессе лечения [1948].

(Rossi, 1973, p. 19)

Единственное, что в данном случае необходимо — начать тот внутренний процесс преобразования поведения, реагирования и функционирования, который был полезным для этой пациентки [1964].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 13, p. 330)

Это изменяет отношение пациента к тому, что может доставить ему удовольствие, разрушая узкий, ограниченный образ жизни. Вы не можете быть негибким только в чем-то одном — негибкость, ригидность распространяется на все.

(Rossi, 1973, p. 15)

Когда вы предлагаете пациенту альтернативы, он обретает основание для внутреннего поиска и творческого разрешения проблем.

(Erickson, 1980, Vol. IV, p. 148)

Если вы хотите разрушить ограничения — разрушьте их! Смотрите, что я придумал: сначала снять левую туфлю, затем правую, потом левый чулок, затем правый... Я тщательно создаю ряд моментов утвердительного характера, пока пациентка, наконец, — если продолжать это сравнение — не снимет с себя всю одежду и будет без сопротивления следовать внушению, которое должно устранить ее ограничения, создававшиеся на протяжении жизни.

(Rossi, 1973, p. 13)

В результате появляется новая психологическая ориентация непреодолимой силы, приводящая к возникновению иного образа мышления пациента. Написание письма — это начало действия. А действие, однажды начатое, имеет склонность продолжаться.

(Erickson, 1954c, p. 283)

Так пациент оказывается в ситуации, приводящей к возникновению новой системы отсчета на основе тех форм жизненного опыта, которые ранее были вытесненными, а сейчас получили возможность воссоединения, развития, реорганизации и интеграции в переживания индивида [1948].

(Erickson, 1980, Vol. 4, p. 33)

У вас всегда есть опыт пациентов и их ограниченные установки — это тот материал, с которым вы можете работать. Наиболее важная вещь в психотерапии — разрушить негибкие и ограниченные ментальные установки пациента.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 343)

Когда я напоминаю пациентке о том, насколько легко ее удовольствие и страх могут как исчезать, так и возвращаться, я создаю у нее гибкость функционирования ума.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 347)

Мы даем пациенту новые возможности, устраняя нежелательные качества.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 330)

Когда разрушается одна из негибких и ограниченных идей, это приводит к разрушению всех остальных. Изменяется само отношение к такой идее. Я не рассказываю пациентам о том, каким должно быть подобное отношение — они должны открыть все это сами.

(Rossi, 1973, p. 15)

Росси: Вы можете улучшить физическое состояние пациента, разрушая созданные его сознанием ограничения.

Эриксон: Да, неосознаваемые ограничения, создаваемые умом.

(Erickson & Rossi, 1976, p. 178)

Это разрушило ту ригидность, которая управляла всем ходом жизни пациентки. Когда цыпленок первый раз пробивает скорлупу яйца, это позволяет ему вылупиться. Так и пациентка смогла раскрыться навстречу своей жизни. Я просто предложил ей несколько простых вещей. Сделайте это. Сделайте то. Никаких вопросов, просто молча сделайте то, что я говорю.

(Rossi, 1973, p. 12)

Он неверно отнесся к утрате эрекции. Почему, собственно, он должен всегда сохранять ее?

(Erickson & Rossi, 1979, p. 266)

Я просто освободил ее от привычных паттернов сознания.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 80)

Я предложил ей принять совершенно иную и новую систему отсчета.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 344)

Росси: Это психотерапевтическая реакция...

Эриксон: Да, это установление новой системы отсчета.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 255)

Росси: Вы осуществляете обучение, необходимое для психотерапевтических изменений.

Эриксон: Да, это новый, другой вид обучения, необходимый для психотерапевтических изменений. При этом нет необходимости говорить: “Сейчас я начну насильно заталкивать в тебя новое понимание”.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 33)

Я бы хотел, чтобы вы прежде всего прочли последнюю главу, а затем сели и попытались предположить, что написано в предыдущей главе. Хорошо подумайте, а затем прочтите предыдущую главу и посмотрите, как много ошибок вы допустили; и вы допустите множество ошибок. К тому времени, когда вы таким образом прочтет всю книгу в обратном порядке, от последней главы к первой, размышляя, воображая, предполагая, — вы научитесь свободно думать во всех направлениях.

(Zeig, 1980, p. 128)

Пациенты приходят к вам с определенными ментальными установками, рассчитывая на то, что вы будете оставаться в пределах этих установок. Если вы сделаете что-то неожиданное, они могут утратить прежние установки, а вы можете создать для них новые.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 128)

Когда пациент обнаруживает что-то новое для себя, он никогда уже не сможет функционировать старым и несовершенным образом. Весь его мир надолго изменится.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 392)

Психотерапия часто подобна “эффекту домино”: мы толкаем первую костяшку домино, затем падают все остальные. Все, что необходимо при психотерапии, — это скорректировать что-то одно в поведении пациента. Если это сделано, то произойдут и все остальные изменения...

(Rossi, 1973, p. 14)

Если вы однажды разрушите ограничивающий фобический паттерн, пациент сможет решиться на многие другие поступки.

(Zeig, 1980, p. 255)

Когда вы изменяете неправильную направленность энергии, пациент излечивается.

(Zeig, 1980, p. 110)

Когда вы проделываете с пациентом эту основную работу, будет достигнуто и все остальное.

(Zeig, 1980, p. 159)

Собирая все воедино, вы начинаете зависеть от естественных ассоциативных процессов пациента.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 386)

Вы вызываете у пациентов поток ассоциаций, а потом они просто следуют по тому пути, который принимают их мысли, часто оставляя терапевта далеко позади.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 93)

Все это обращает человека к его собственной индивидуальности. При психотерапии мы работаем именно с индивидуальностью. А что еще есть у пациента, столь значимое для него?

(Erickson & Rossi, 1979, p. 390)

Росси: Психотерапия состоит в том, чтобы позволить индивидуальности проявиться и расцвести во всей ее полноте.

Эриксон: Да, действительно. Это именно то, что нам необходимо сделать, и поэтому пациенты и обращаются к вам.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 39)

Вы просто позволяете субъекту начать процесс роста.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 265)

Помните, что все вы уникальны. Все, что вам необходимо сделать, — это позволить людям увидеть вас такими, какие вы есть.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 6)

Только непосредственный опыт

может привести к изменениям

Как мы уже не раз отмечали, люди обучаются на основе своего опыта. Для трансформации поведения индивида используется только такое обучение, и только непосредственное переживание внутренних и внешних событий может разрушить старые паттерны поведения и привести к возникновению новых. Такая реорганизация и достижение синтеза является результатом обретения новой перспективы, достигаемой на основе внутреннего и внешнего опыта. Получение подобного опыта дает пациенту возможность приобрести новые виды научения, что и является задачей психотерапевта.

Вербальное взаимодействие Эриксона с пациентами было организовано таким образом, чтобы дать им возможность получить необходимый опыт, способствующий процессу внутреннего синтеза. Он часто намеренно произносил свои слова недостаточно внятно или даже неверно, чтобы пациенты могли по-своему переформулировать для себя его мысль более правильным, понятным и личностно значимым образом. С помощью такого приема Эриксону удавалось дать пациентам возможность обрести подлинный внутренний опыт, имеющий гораздо большее воздействие, чем что-либо услышанное, но не пережитое непосредственно. Слова, фразы и высказывания, вызывающие внутреннюю ответную реакцию или привлекающие внимание пациента к его собственному опыту, имеют явно более значимый эффект, чем те, которые были поняты им лишь на интеллектуальном уровне и не переживались непосредственно.

Подобным образом Эриксон часто использовал метафоры, аналогии и истории личного характера, что отчасти объяснялось его желанием подтолкнуть пациента к приданию словам личностного смысла. Так сама передача этих слов пациенту становилась моментом обретения внутреннего опыта, автоматически переводимого пациентом в термины, связанные с его мыслями и предыдущими переживаниями. Эриксон считал, что такой подход в большей мере подходит для передачи пациенту смысла слов, который должен быть пережит слушателем на внутренним уровне, чем прямое и директивное высказывание психотерапевтом своей точки зрения.

Пациент может проявить подлинную ответную реакцию только на основе своего собственного жизненного опыта.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 258)

Ответная реакция пациента может возникать только на основе его собственного опыта, связанных с ним ассоциаций и освоенных видов деятельности [1938].

(Erickson, 1980, Vol. II, I, p. 9)

Вы приводите много примеров так, чтобы пациенты могли выбрать то, что подходит им лично, и помогает им изменить их. Из всего того, что я говорю, вы можете воспринять только то, что затрагивает тем или иным образом ваш непосредственный личный опыт. Поэтому необходимо постоянно наблюдать за поведением пациентов в поисках доказательств того, что они действительно воспринимают ваши слова.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 346)

Если вы хотите действительно доказать что-либо пациенту, попытайтесь сделать так, чтобы доказательство исходило от самого пациента. Пусть это произойдет самым неожиданным образом [1959].

(Erickson, 1980, Vol. I, 9, p. 239)

Эта интернализация внушения делает его эффективным в достижении поведенческих изменений.

(Erickson & Rossi, 1975, p. 146)

Старайтесь сделать так, чтобы не вы говорили что-либо пациенту, а он сам говорил себе.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 86)

Необходимо, чтобы у пациента появилось искреннее и сильное желание защищать и уважать то, что им воспринято. Позвольте пациенту высказать своими словами все эти идеи — это будет ему приятно, а идеи станут восприниматься им как его собственные.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 436)

Чтобы понять предлагаемые психотерапевтом сравнения, необходимы творческие усилия со стороны клиента. Поскольку это его собственные усилия, он в меньшей мере будет отвергать сравнения, чем если бы они были навязаны ему психотерапевтом путем прямого директивного утверждения.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 259)

Поведение порождает переживания

Хотя Эриксон во время психотерапии и обучения всегда полагался на эффективность вербального воздействия, используемого им, чтобы дать пациенту возможность обрести внутренний опыт, его конечной целью было подтолкнуть пациентов и учеников совершить какие-нибудь действие — что угодно, что могло бы стать основанным на опыте вызовом их ригидным, негибким и неадекватным паттернам реагирования. Поведение порождает переживание, которое не так просто отбросить.

Именно по этой причине его психотерапевтическую стратегию часто бывает довольно трудно понять или эффективно воспроизвести. Он использовал для своих пациентов различные поведенческие предписания, в том числе задания подняться на горную вершину, участвовать в велосипедных гонках, пропускать струю воды через передние зубы, съесть бутерброд с ветчиной в кабинете у шефа или, например, раздеться догола у себя на работе. Каждое их таких поведенческих заданий имело для пациентов Эриксона свой полезный эффект, который быстро распространялся на все стороны их жизни. Однако очевидно, что подобные формы поведения не могут иметь универсального применения, как способ психотерапевтического воздействия. Они предписывались отдельных пациентам исходя из их нужд, особенностей личности и специфики концептуальной ригидности этих пациентов. Восхождения на вершины гор или раздевание догола не являются волшебными техниками, применимыми во всех случаях. Эриксон прямо говорил, что все эти вещи были относительно простым и прямым ответом на специфические личностные нужды пациентов.

Применяя такие поведенческие задания и сложные метафоры, он просто пытался подвести пациентов к переживанию чего-либо такого, что подтолкнуло бы их к столкновению с реальностью, непосредственным образом либо символически — как с реальностью самих себя, так и ситуации. Если символизм оказывался для пациента достаточно очевидным и уместным или если пациент мог быть подведен к переживанию опыта непосредственно, то барьеры негибкости, вытеснения или предубеждений преодолевались, а процесс психотерапевтических изменений протекал легко и без препятствий.

Все это явственно показывает ценность действительных поступков пациента, необходимых для достижения им психотерапевтического прогресса [1953].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 58, p. 521)

Я считаю, что пациентам и студентам необходимо совершать конкретные, реальные поступки. Так они лучше обучаются и лучше запо­минают.

(Zeig, 1980, p. 72)

Очень важно, чтобы вы не просто читали книги или следовали изложенным там правилам. Важно дать пациенту возможность выполнить конкретную работу, полезную для него.

(Zeig, 1980, p. 195)

В процессе психотерапии я бы хотел действовать не с помощью слов, идей и теорий. Я бы хотел получать от вас хорошую информативную реакцию в виде реальных действий и изменений — не созерцание изменений, а сами изменения и конструктивные действия [примерно 30-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 54, p. 484)

Вам необходимо предоставить пациенту любую возможность сделать что-то реальное.

(Zeig, 1980, p. 143)

Так, в результате конкретных и осязаемых поступков, у пациента возникает чувство, что его репрессивные барьеры разрушены, его сопротивление преодолено; в общении достигнуто взаимопонимание, и больше нет необходимости скрывать на уровне символов его значение.

(Erickson, 1954, p. 128)

Я предложил им сделать что-либо. И он обрел новую перспективу в отношении жизни, а она по-новому увидела те вещи, которые ей не нравились.

(Zeig, 1980, p. 148)

Когда к вам приходит пациент с фобией, не имеющей разумного объяснения, согласитесь с ней и тем или иным путем помогите преодолеть ее.

(Zeig, 1980, p. 253)

Подведите пациента к тому моменту, когда он сможет сказать: “Смотрите, что я могу сделать!” Это будет гораздо более эффективно, чем позволить пациенту просто наблюдать то, что делает с ним психоте­рапевт.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 291)

Остальную часть времени мы провели в “объяснении значения переориентации паттернов поведения на будущее, на завтрашний день, чтобы реализовать важные жизненные цели”. Все это высказывалось достаточно туманно, и эти кажущиеся объяснения на самом деле были продуманными постгипнотическими внушениями, предназначенными для того, чтобы пациент мог проинтерпретировать их согласно своим собственным нуждам [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 315)

После рассмотрения причин, лежащих в основе ее проблемы, следующий психотерапевтический шаг состоял в том, чтобы с помощью пациентки наметить во всех подробностях план действий, которому она должна будет следовать для освобождения от привычных ригидных паттернов поведения [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 164)

Пациенты могут и должны

осуществить психотерапию

Позиция Эриксона в отношении роли пациента в психотерапии была простой и ясной. Он утверждал, что пациент способен сделать что-либо полезное и сам несет ответственность за то, делает он это или нет. Психотерапевт может создать подходящие условия, ведущие к изменениям, пытаясь мотивировать пациента на достижение данных изменений и давая ему возможность приобрести опыт, способствующий этим изменениям. Но сами изменения должны происходить непосредственно в сознании пациента. Изменение не может быть навязано пациенту и нельзя ожидать, что он станет изменяться в неуместном для себя направлении, не соответствующем его нуждам и прошлому опыту. К сожалению, это означает, что некоторые пациенты не могут и не будут испытывать внутренних изменений, какие бы условия ни создавал психотерапевт. Психотерапевтам, возлагающим бремя ответственности за изменения на плечи своих пациентов, будет легче осознать и принять свое бессилие в таких случаях.

Люди обращаются к вам за помощью, хотя они могут помочь себе сами.

(Zeig, 1980, p. 195)

Есть многое, что может помочь вам. Но делайте все тщательно, используя для этого все свои возможности. И знайте, что клетки вашего мозга будут реагировать в соответствии с вашими нуждами.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 5)

Если вы сможете использовать все то множество мозговых клеток, которое есть у каждого человеческого существа, и рассчитывать на присущее им функционирование, вы сможете полагаться на своего пациента, который сам предоставит вам способы и методы разрешения проблем его повседневной жизни.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 18.08.1966)

Когда пациент приходит к вам и рассказывает о своих чрезвычайно серьезных проблемах, необходимо выяснить, настолько ли эти проблемы серьезны на самом деле. Какие мозговые клетки данного пациента остались неиспользованными?

(ASCH, 1980, Запись лекции, 17.07.1965)

Вам необходимо понять, что люди готовы делать множество различных вещей, направленных против самих себя, и они будут делать все это весьма изощренным образом, пытаясь разрушить самих себя.

А раз кто-то может разрушить себя, то он может также использовать свой разум, чтобы столь же изощренным образом создать себя.

(ASCH, 1980, Запись лекции 14. 08. 1966)

В обоих случаях психотерапия основывается на предположении, что у индивида существует естественная и достаточно сильная тенденция к саморегулированию, проявляющаяся при первой же возможности [1955].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 56, p. 505)

Потенциальные возможности человека могут способствовать восстановлению душевного благополучия [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 58)

Так вы понимаете, что всякое счастье нужно заслужить, вы должны быть достойны его. Нет никаких бесплатных даров; все вы должны заслужить. А чтобы заслужить счастье, вам необходимо работать и прилагать усилия.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 4)

Бремя ответственности лежало на ней, способы действия принадлежат ей [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 325)

Человек несет ответственность за все, что делает.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 195)

Пациент должен сам реализовать рекомендации психотерапевта.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 5, p. 49)

Росси: Вы постоянно возлагаете ответственность за изменения на пациентов.

Эриксон: Да, всегда на них.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 37)

У пациента не должно складываться впечатления, что вы постоянно бдительны, алертны. Пусть они понимают, что тоже разделяют ответственность за успех вашей работы.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 264)

Неважно, что было сказано — она зависела только от своих собственных возможностей.

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 330)

Вы находитесь здесь для того, чтобы получить ту пользу, которую сможете получить. Я думаю, что вы достаточно умны, и если вы приложите ваш ум, то найдете способ получить для себя пользу. Меня мало заботит, какова будет эта польза — все зависит только от ваших возможностей”. Теперь я уже мог возложить на нее это бремя. Она сама должна извлечь ту пользу из той ситуации, которую сможет получить. Я же лишь бросаю вызов ее уму.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2. 02. 1966)

Она пришла ко мне со своей проблемой, и я сказал, что она должна сама все хорошо обдумать. Затем я продемонстрировал ей способ, как это необходимо обдумывать.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 210)

Любая психотерапия на самом деле происходит не между психотерапевтом и пациентом, а внутри пациента.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 160)

Всегда помните, что важнейшую роль играет сам пациент.

(Haley, 1967, p. 535)

Все, что ваш пациент может делать, и то, чему он учится — все это должно исходить от него самого. Ему ничего невозможно навязать.

(Haley, 1967, p. 535)

Этой пациентке необходимо опираться на собственный разум, чтобы дать правильную психологическую интерпретацию своего симптома — тогда, когда она сама будет готова к такому пониманию [1944].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 2, p. 25)

В ситуации, когда происходит обучение, вам необходимо пройти это обучение своими собственными силами. Я бы хотел, чтобы вы научились быстрее, чем учился я сам, — у меня это заняло 30 лет, но у вас нет необходимости растягивать все на такой длительный срок.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 264)

Встречаясь с пациентом, я стремлюсь, чтобы он прежде всего сам все хорошо обдумал, потому что не знаю, что именно для него правильно, а что нет. Пациенты могут понять это на основе пережитого.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol. 2, p. 5)

Я думаю, что Джо весьма компетентный молодой человек. Он компетентен в своей собственной психотерапии. Моя собственная компетентность заключается в том, что я умею наводить транс и отхожу на задний план и предлагаю Джо следовать своим собственным склонностям и собственному пониманию.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 14.08.1966)

Я дал этому парню понимание того, что он способен быть своим собственным психотерапевтом. “Никогда не преувеличивай свое значение, но будь предусмотрительным”, — говорил я ему.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 14.08.1966)

Опытный психотерапевт даст пациенту возможность понять, что результат зависит от его собственных возможностей, даже если эти возможности до сих пор были нереализованными, неосознанными или неправильно использовались [1973].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 38, p. 348)

Некоторые люди любят свою болезнь и будут цепляться за нее, так что вам придется заставлять их сделать что-либо, чтобы они были более откровенны.

(Zeig, 1980, p. 324)

Есть люди, которым вы не сможете помочь. Но вы можете попытаться сделать это.

(Zeig, 1980, p. 284)

Любой молодой человек, который обманывает жену подобным образом на протяжении первых семи лет совместной жизни, вряд ли достигнет каких-то положительных изменений.

(Zeig, 1980, p. 201)

Он чувствует себя проигравшим с самого момента рождения. Он родился, чтобы проигрывать. Родился, чтобы быть неудачником.

(Zeig, 1980, p. 210)

Эти люди безнадежны — они профессиональные пациенты. Это единственная цель в их жизни.

(Zeig, 1980, p. 209)

Но есть и другие пациенты, цель которых заключается в том, чтобы постоянно стремиться к психотерапевтической помощи и в то же время не принимать ее. С такими пациентами гипнотерапия будет столь же безуспешной, как и другие формы психотерапии [1964].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 19, p. 211)

Выводы

Эриксон подчеркивал естественную целительную силу объективности и поэтому избегал стремления к инсайтам. Он принимал человеческое несовершенство, но старался устранить любые искажения со стороны сознательного ума, препятствующие объективному и достоверному осознанию. Его цель в процессе психотерапии была простой — устранение всех видов предвзятости, чтобы позволить таким образом проявиться объективности и свободе действий. Но достижение этой достаточно простой цели часто требовало сложного переструктурирования понимания и реагирования на уровне сознательного ума. Начать такой процесс переструктурирования позволяло создание возможности для обретения пациентом опыта переживаний, который символически либо непосредственно мотивировал пациента на достижение объективного осознания своих способностей, мыслей и ситуаций. Эриксон вызывал у пациентов внутренний опыт с помощью слов, а внешний, основанный на реальных действиях опыт — с помощью поведенческих предписаний. Однако во всех случаях он осознавал, что цель психотерапии — позволить пациенту использовать свои собственные возможности таким образом, который был бы для него наиболее продуктивным. Однако ответственность за реальные изменения оставалась на самом пациенте, хотя некоторые из них не могли (или не хотели) принять помощь. Такова реальность психотерапевтической ситуации.

6. Создание психотерапевтической

атмосферы

Хотя Милтон Эриксон остался в нашей памяти как умелый и эффективный психотерапевт, который мог вылечить наиболее безнадежных пациентов, сам он был всегда чрезвычайно скромен в отношении значимости своей роли в процессе лечения. Этим он бросил вызов широко распространенной идее о “первичной роли психотерапевта”, присутствующей во всех других подходах. Эриксон настаивал, что первичными являются нужды пациента, его убеждения, способности и благополучие, чем и должен определяться характер психотерапии. Эриксон поставил вопрос о ценности и валидности подходов, изначально ориентированных на психотерапевтические техники, в которых жестко определяется, как именно психотерапевт должен проводить сеанс и что должно быть достигнуто в процессе психотерапии, не учитывая при этом индивидуальные потребности клиента. Эриксон отвергал использование общих теорий, определяющих цели и техники психотерапии, и постоянно критиковал предубеждения и всяческие профессиональные запреты, часто мешающие психотерапевту признавать и делать то, что в наибольшей степени отвечало бы нуждам пациента.

Эриксон настаивал на том, что сам пациент определяет цель и характер процесса и сам совершает этот процесс. Поскольку Эриксон осознавал, что только от пациента зависит, произойдут ли желаемые изменения, он понимал и то, что психотерапевт может лишь создать обстановку, благоприятную для этих изменений. Правильное отношение и конкретные формы поведения, необходимые для создания такой обстановки, были темой многих его высказываний, составивших большую часть материала, представленного в настоящей главе.

Психотерапевт должен создать

необходимую атмосферу

Согласно Эриксону, психотерапевт играет не столь уж важную роль в процессе психотерапии, просто создавая каталитическую ситуацию. Таким образом, первым и наиболее важным, что психотерапевт должен сделать, является создание соответствующей обстановки и атмосферы, которая будет мотивировать пациентов пройти через трансформирующие события, необходимые для того, чтобы дать им возможность применить то, что они обрели вместе с опытом и научением наиболее эффективным образом, а также с наиболее объективным взглядом как на самих себя, так и на мир. При этом психотерапевту даже нет необходимости знать природу проблемы или то, что должно быть сделано для ее разрешения. В действительности психотерапевту необходимо знать только то, как создать ситуацию или взаимоотношения, которые будут мотивировать пациента использовать свой собственный опыт и способности для осуществления психотерапии.

Я не думаю, что психотерапевт играет очень важную роль. А вот пациенту действительно принадлежит важная роль в психотерапевтической ситуации.

(Erickson, 1977b, p. 22)

Личность психотерапевта действительно не имеет никакого значения. Он просто дает пациенту возможность мыслить самостоятельно и обрести свое собственное понимание.

(Zeig, 1980, p. 157)

То, что психотерапевт знает или понимает в отношении пациента, часто оказывается ограниченным и ошибочным. А вот то, что он позволяет пациенту открывать в себе и эффективно использовать, действительно имеет чрезвычайно большое психотерапевтическое значение [1973].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 38, p. 349)

Психотерапевтической процесс осуществляет сам пациент. Психотерапевт только создает необходимую атмосферу, психологический климат — и все. Остальную работу должен проделать сам пациент.

(Zeig, 1980, p. 148)

Она не знает, в чем ее проблема, и я тоже не знаю этого. Я еще не знаю, какой вид психотерапии буду применять. Я являюсь лишь источником психологического климата, той почвой, на которой собственные мысли пациентки смогут расти и зреть, что будет происходить без осознавания с ее стороны.

(Zeig, 1980, p. 157)

Я не думаю, что психотерапевт делает что-либо еще, кроме создания для пациента возможности думать о своей проблеме в благоприятном для этого климате.

(Zeig, 1980, p. 219)

Мне не нужно знать, в чем состоит ваша проблема, чтобы разрешить ее.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 172)

Психотерапевт просто стимулирует активность пациента, часто даже не зная, в чем именно эта активность будет состоять. Затем он направляет пациента и дает клиническую оценку объема работы, которую необходимо проделать для достижения желаемого результата [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 39)

Как руководить пациентом и оценивать происходящее — проблема психотерапевта, а задача пациента — с помощью собственных усилий научиться по-новому понимать свои переживания [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 39)

Во время психотерапии вы учите пациента использовать многое, чему они научились уже давным-давно, но просто не помнят этого.

(Zeig, 1980, p. 38)

Все, что психотерапевт говорит или делает, служит лишь способом стимулирования и пробуждения у пациента полученных в прошлом навыков и понимания, приобретенных как сознательно, так и на бессознательном уровне [1964].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 13, p. 326)

Необходимо такое развитие психотерапевтической ситуации, которое позволило бы пациенту использовать его собственное мышление, понимание и эмоции способом, лучше всего соответствующим его жизни [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 223)

Я думаю, что в гипнотерапии и в экспериментальной работе с гипнотизируемыми субъектами вы не имеете права выражать какое-либо предпочтение; это своего рода ваше совместное с пациентом дело, и личность пациента должна находиться на первом месте. То, что сам гипнотизер или психотерапевт думает и чувствует во время сеанса, не имеет особой важности; важно лишь то, что именно он делает, чтобы помочь пациенту достичь необходимых вещей. Есть личность, вовлеченная в этот процесс, и есть готовность психотерапевта позволить личности пациента играть первостепенную роль.

(Erickson, 1977а, p. 14)

Благоприятная психотерапевтическая обстановка создается с целью проявления необходимых и полезных потенциальных возможностей, не использованных пациентом ранее либо использованных не в полной мере или неправильным образом [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, p. 263)

Психотерапевт обеспечивает мотивацию

Психотерапевт делает все необходимое, чтобы мотивировать пациентов. Он служит для клиента источником комфорта, надежды, доверия и вдохновения, хотя в то же время является источником расстройства, дискомфорта, гнева и страха. Именно психотерапевт обеспечивает все необходимые условия для психотерапевтического прогресса. Он не инструктирует пациентов каким-то “правильным” образом, а просто создает необходимую психотерапевтическую обстановку, в которой клиенты почувствуют себя достаточно доверительно, комфортно и мотивированно для того, чтобы делать то, что посредством их собственного опыта поможет открыть такой образ мысли или тип поведения, который будет подходящим в их уникальной и неповторимой ситуации.

Эриксон не ставил себе цели поднять бодрость духа пациентов, чтобы таким образом мотивировать их; он просто отмечал то, что уже интересовало или мотивировало пациентов, и использовал это. Создав психотерапевтическую атмосферу доверия и ожидания успеха, он мог подтолкнуть своих пациентов к самостоятельным действиям с использованием их естественных источников мотивации, выступающих в роли толчка, запускающего психотерапевтический процесс. Более подробно об этих принципиально важных моментах будет говориться в следующей главе.

Психологический аспект лечения представляет собой особое искусство психотерапии и превращает врача из простого механика или техника в столь необходимый многим людям источник веры, надежды, помощи и, что еще более важно, — источник мотивации, ведущей пациента к физическому здоровью и душевному благополучию [1959].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 27, p. 255)

Пациент не нуждается в указании направления, в котором он должен работать — ему нужна просто мотивация. Это один из важнейших моментов в использовании психотерапии и гипноза — наличие у пациента мотива делать определенные вещи. Не те вещи, которые считаете необходимыми вы, а те, необходимость которых чувствуют они.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 12)

Если вы разговариваете с пациентами твердо и уверенно, этим вы даете им источник вдохновения. Они чувствуют, что могут что-то делать. Вы утверждаете это убежденно и сами верите в то, что говорите. Как вы можете помочь пациенту, находящемуся в отчаянии и потерявшему надежду что-либо сделать? Передавая ему понимание, искреннюю и убежденную веру.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Мое отношение к пациентам таково: “Вы пришли сюда, для того чтобы достичь своей цели. А я очень уверенный человек. Я уверенно выгляжу, уверенно действую и уверенно говорю. Поэтому мои пациенты склонны верить мне.

(Zeig, 1980, p. 61)

Я очень уверен в себе — хороший психотерапевт должен быть уверенным в себе.

(Zeig, 1980, p. 61)

Члены моей семьи спрашивают меня: “Почему твои пациенты делают все те безумные вещи, которые ты предлагаешь?” На что я отвечаю: “А я говорю им это очень серьезным голосом, и они знают, что я имею в виду именно то, что говорю. Я абсолютно искренен с ними и твердо верю, что они сделают все, что я говорю. Я никогда не думаю: “Неужели мои пациенты станут делать такие смешные и глупые вещи?” Нет, я знаю, что они действительно будут все делать”.

(Zeig, 1980, p. 196)

Психотерапевт добивается доверия

и сотрудничества

Чтобы служить источником вдохновения, поддержки и мотивации для пациентов, психотерапевт должен прежде всего позаботиться о создании чувства доверия и сотрудничества с пациентом. Сама атмосфера, с которой соприкасается пациент во время психотерапевтиче­ского сеанса, должна вести к укреплению чувства доверия и сотрудничества. Существенным компонентом такой атмосферы является действительное осознание психотерапевтом нужд, страхов, убеждений пациента и его личности в целом, уважение к ним и готовность соответствовать им. Пациенты обращаются к психотерапевту за помощью не для того, чтобы быть осмеянными или отвергнутыми; не для того, чтобы их потребности игнорировались и кто-то доминировал над ними; они хотели бы обрести защиту, понимание и помощь в своих попытках справиться с внутренними и внешними ситуациями.

Когда вы работаете с пациентами, ваша главная цель — достичь сотрудничества с ними и добиться того, чтобы они реагировали настолько хорошо, насколько могут.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 43)

Все техники, применяемые в психотерапии, должны быть направлены на субъекта и его нужды, чтобы добиться таким образом полного сотрудничества с ним [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 148)

Недостаточно только лишь поставить диагноз заболевания и определить правильный метод лечения. Очень важным моментом является восприимчивость пациента к психотерапии и его сотрудничество с психотерапевтом. Без подобного сотрудничества с пациентом достижение результатов психотерапии может быть отсрочено, а сами результаты окажутся ограниченными и искаженными либо вообще не будут достигнуты [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 212)

В действительности настоящая цель при работе с этой пациенткой состояла в том, чтобы развить у нее восприимчивость, чувство полного принятия и готовность точно выполнять любые предлагаемые ей внушения [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 220)

Важно дать пациентам возможность понять, что они могут дове­рять вам.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 5)

Пациент приходит к вам не для того, чтобы психотерапевт взял его на попечение, а чтобы дать терапевту возможность сделать что-то, причем в соответствии с потребностями пациента, а не со своими собственными.

(Erickson, 1977b, p. 22)

Главная проблема состоит в том, как лечить пациента, чтобы при этом были в максимальной степени учтены его человеческие потребности [1959].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 27, p. 256)

При клинической работе с пациентами любого типа необходимо учитывать следующий важный момент: психотерапевт должен постоянно помнить о нуждах пациента как личности и с уважением относиться ко всем его проявлениям [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 212)

Адекватность психотерапевтической работы основана не на собственном превосходстве, а на уважении к “я” другого человека, когда оба индивида, вовлеченные в эту работу — психотерапевт и пациент, — вносят свой вклад в общее дело, важное для них обоих [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 175)

Цель психотерапевта состоит в том, чтобы позволить пациенту свободно выразить неприятные чувства, в поощрении пациентов с помощью своей открытой восприимчивости и внимательности, а также готовности адекватным образом комментировать происходящее, чтобы в полной мере выявить чувства пациентов еще на первом сеансе [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 299—300)

Психотерапевт признает и принимает

ограничения каждого пациента

Ни один психотерапевт не сможет создать необходимую атмосферу, если будет игнорировать реальные обстоятельства личности пациента, недооценивать или искажать их. Психотерапевт должен научиться воспринимать реальность, с которой сталкивается пациент, и правильно реагировать на нее. Это же требуется и от пациента.

Таким образом, психотерапевту следует начинать свою работу с полного осознания того обстоятельства, что пациенты, приходящие к нему за помощью, не в полной мере рациональны и восприимчивы; они не всегда способны реагировать на ситуацию так, как это должны были бы делать действительно взрослые люди. Иногда они могут выражать свои мысли вполне здраво и столь же зрелым образом представлять свои проблемы. Однако в действительности во многих отношениях они ведут себя по-детски. Для того чтобы создать необходимую психотерапевтическую атмосферу, эти детские аспекты функционирования пациентов необходимо признать и соответствующим образом реагировать на них. Нерациональные, явно незрелые убеждения и эмоции не следует опровергать, к ним следует относиться с уважением и по мере возможности использовать. При лечении таких пациентов психотерапевту необходимо проявлять заботу о них, внимание и готовность принятия их детских страхов и фобий, которые они привносят в психотерапевтический процесс.

Очень часто психотерапевт относится к своим пациентам как к здравомыслящим и понимающим людям, в полной мере обладающими всеми своими способностями, — как к рассудительным и информированным человеческим существам.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 212)

Разумное, рациональное поведение пациента и готовность к сотрудничеству будет вводить психотерапевта в заблуждение, и он может упускать тот факт, что пациент — живой человек, подверженный страхам и фобиям; подверженный всем этим неизвестным нам и обретаемым в процессе переживаний формам обучения, которые были переданы в сферу бессознательного ума. Он может никогда их не осознать и не показать, что скрывается за внешней безмятежностью... Очень часто для терапевтической ситуации важна не сила личности. Преобладающие факторы, контролирующие весь ход ситуации, будут проистекать скорее из слабости, алогичного поведения, неразумности и явно ложных, вводящих в заблуждение установок того или иного типа [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 212)

Все ваши пациенты обладают своей собственной ригидностью.

(Zeig, 1980, p. 121)

Пациенты имеют склонность ограничивать себя и фактически лишают себя целого ряда вещей.

(Zeig, 1980, p. 255)

Пациенты часто не способны трезво думать о себе и своей ситуации. Вы должны дать им возможность начать мыслить реалистически.

(Zeig, 1980, p. 288)

Пациенты могут быть глупыми и забывчивыми, неразумными и нелогичными, не способными действовать согласно здравому смыслу. Очень часто они руководствуются в своем поведении эмоциями и неведомыми, не признаваемыми ими бессознательными потребностями и силами, далекими от всего разумного и логичного, которые вообще невозможно обнаружить [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 212)

Взрослые — те же самые малые дети, только выросшие и ставшие высокими. В кабинете зубного врача или психотерапевта они продолжают вести себя как дети.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 17.07.1965)

Еще одна вещь, которую следует помнить в отношении пациентов: взрослые — те же дети, только ставшие более высокими.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 254)

Что касается пациента, то не следует оценивать его поведение с точки зрения взрослого.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 215)

Для пациента нет другого способа понимания, кроме как с помощью детских убеждений и эмоций со всеми соответствующими установками.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 435)

Психотерапевт не может предлагать свои идеи пациенту без учета его прошлого жизненного опыта — не следует говорить ни ниже, ни выше его уровня [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 175)

Пациенты испытывают противоречивые

чувства по отношению к психотерапии

Пациенты входят в атмосферу психотерапевтического сеанса со смешанными чувствами и противоречивыми желаниями. С одной стороны, они стремятся получить помощь и руководство, а с другой — не решаются сделать то, что им необходимо сделать. Им хотелось бы почувствовать понимание со стороны психотерапевта, но тем не менее они иногда могут делать все возможное, чтобы скрывать свои реальные проблемы и мысли.

Помните, что пациенты — это страдающие люди, их жизнь полна трудностей, болезненна и дискомфортна. По тем или иным причинам они не способны прямо взглянуть на свои недостатки и именно поэтому у них возникают многие проблемы. Так что не стоит ожидать от пациентов готовности открыто и объективно обсуждать свои проблемы. Со стороны терапевта было бы неразумно и наивно верить тому, что пациент вначале рассказывает о себе. Не следует путать установку на принятие, необходимую для создания адекватного психологического климата, с абсолютной верой в то, что говорит пациент.

Каждый приходящий к вам пациент имеет свои проблемы. Я думаю, вам следует признавать проблемы пациентов — боли, беспокойство, фобии, бессонницу, — поскольку любая из этих проблем болезненна для данного пациента, вне зависимости от того, будете ли вы называть его страдания “болью” или “фобией”. И то, и другое приносит пациенту вред. Поэтому вам следует признавать то общее, что есть во всех ваших пациентах. Ваша задача заключается прежде всего в том, чтобы предложить этому человеку ту или иную форму комфорта. И первое, что вам необходимо сделать, — позволить пациенту выяснить, где именно он чувствует боль... Сделав это, он сможет идентифицировать боль и локализировать ее там, где она действительно находится, не распространяя ее на свою личность в целом.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 18.07.1965)

Вам необходимо признать, что ваш пациент является целостным образованием, и даже зубная боль пронизывает его до самых пяток. В его прошлое она уходит до того момента, как он начал учиться расти, чтобы стать большим и сильным мужчиной. Это же относится и ко всем другим формам дистресса.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 18.07.1965)

Пациенты приходят к вам с чрезвычайно высокой степенью тревожности. Важно, чтобы вы признавали существование этой тревожности и не заблуждались на этот счет.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Когда пациент делает странные вещи или рассказывает странные истории, вам нужно проявить интерес. Тревожность непременно проявит себя, и вам следует быть готовым признать ее.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Пациент стремится получить помощь, но в то же время не готов к этому.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 4)

Общая неопределенность в отношении того, что произойдет во время психотерапии, что будет (или не будет) сказано и сделано, существует всегда, признаем мы это или нет [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 149)

Они будут скрывать свою тревожность очень тщательно.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Когда вы работаете с пациентами, они всегда имеют склонность фиксироваться и “застревать” на чем-либо.

(Zeig, 1980, p. 93)

Любой государственный деятель может сказать вам, что большинство мировых проблем происходит от недостатка общения. Это же относится и ко всем человеческим болезням [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 75)

Душевные расстройства — результат нарушения общения между людьми [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 75)

Я думаю, врачи слишком часто переоценивают осмысленность общения. Они слушают слова, истории, общие оценки, но не слушают того реального содержания, которое предлагает пациент. Это реальное содержание связано с вещами, которых пациенты боятся, которым они не хотят взглянуть в лицо. Поэтому они и обращаются за профессиональной помощью.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Почему у пациентов есть психологические проблемы? Потому что они не хотят взглянуть им в лицо. Почему у них проблемы с тревожностью? По этой же причине. И вам необходимо быть готовым показать им некоторые из этих проблем. Пациенты хотят, чтобы вы поняли то, что они не понимают сознательно и в понимании чего они зависят от вас.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Когда ваши пациенты приходят к вам, они начинают рассказывать о своих проблемах. Но рассказывают ли они о действительных проблемах или же о том, что считают проблемами? И не проявляются ли эти проблемы только потому, что они считают некоторые вещи проблемами?

(Zeig, 1980, p. 79)

Многие пациенты приходит к вам, считая что то, что с ними происходит, это навсегда. Вы же знаете, что это не так: “Да, сейчас у вас депрессия, но это не навсегда, это пройдет”.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Большинство невротических расстройств возникает у людей, чувствующих себя неадекватными и некомпетентными. Но кто определял действительную степень их компетентности?

(Zeig, 1980, p. 222)

С вашими пациентами часто бывает очень трудно. Они боятся начинать лечение, у них дистресс. Они не знают, как справиться с собой, и это понятно, так как в ином случае они не стали бы вашими паци­ентами.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 8)

Пациент — ненадежный источник информации

Даже после того как уменьшилась тревожность клиента, проявлявшаяся на первой встрече и мешавшая полноценному контакту, то, что пациенты говорят во время психотерапии, не следует принимать за чистую монету. Если бы мы поступили так, то игнорировали бы тот очевидный факт, что пациенты не всегда могут знать важные подробности своих проблем, а также что они будут стремиться предохранить самих себя любой ценой. Поэтому пациенты часто не говорят правду, искажают и скрывают ее за рационализациями, сопротивляясь всем усилиям помочь им. Такое поведение может быть ребяческим и иррациональным, но оно типично и, с точки зрения пациента, является необходимым. Психотерапевтов, признающих потребность пациентов в подобных действиях, они не вводят в заблуждение. Когда психотерапевт признает и принимает эту потребность, его не будут расстраивать случаи избегания. Уважение, принятие и использование всего, что проявляет пациент, — подход более совершенный, чем ограниченная позиция и отвержение тех или иных форм его поведения. Даже наиболее изощренные типы сопротивления и искажения могут быть использованы для создания психотерапевтической атмосферы доверия и сотрудничества, если психотерапевт примет их и поймет их необходимость в данный момент.

Далее пациенты, сбросившие с себя бремя недоверия и спокойно относящиеся к психотерапевту, демонстрируют эту потребность в предохранении самих себя и выпячивают свои сильные стороны, вне зависимости от того, в какой мере раскрываются их слабые стороны [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 149)

И снова автор приходит к выводу, что описание, предлагаемое пациенткой, является симптоматическим экраном, скрывающим ее действительную проблематику.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 444)

Я знаю, что пациенты будут скрывать очень многие вещи.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Вам необходимо понимать, что пациенты вообще не способны взглянуть в лицо определенным проблемам, и поэтому они будут пытаться сбить вас с толку. Они постараются ввести вас в заблуждение, демонстрируя свое сопротивление.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Когда пациенты обращаются к вам за помощью, они могут сопротивляться помощи, но на самом деле отчаянно надеются, что вы победите.

(Zeig, 1980, p. 333)

Пациенты могут сопротивляться, и они будут сопротивляться.

(Zeig, 1980, p. 93)

Эта противодействующая установка (сопротивление) со стороны пациента является одной из причин, по которой пациент обращается к психотерапевту. Эта невротическая установка, состоящая в нежелании согласиться на лечение, приводящее к утрате защитных механизмов, является проявлением симптоматики пациентов. Поэтому такую установку необходимо принимать с уважением, не считая ее сознательным или бессознательным намерением сопротивляться действиям психотерапевта. Это сопротивление необходимо открыто принимать, даже любезно принимать, так как оно является своего рода информацией об определенных аспектах проблемы пациента и часто может быть использовано для выявления его защитных механизмов. Это нечто такое, чего сами пациенты не осознают; они даже могут испытывать эмоциональный дистресс, интерпретируя свое поведение как неконтролируемое и неприятное, как неготовность к сотрудничеству, а не как информативное проявление своих важных потребностей [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13. p. 299)

Часто пациенты приходят к вам, сами не зная, почему они несчастливы и испытывают дистресс либо беспокойство. Все, что они знают — что они несчастливы, и они предлагают вам множество рациональных объяснений этого.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 7)

На сознательном уровне пациенты могут настойчиво рассказывать вам различные истории, выглядящие вполне правдоподобными и хорошо обоснованными. Используя в своих рассказах массу подробностей, они сделают так, что вы поверите в них.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Человек, стремящийся пройти психотерапию, придет к вам и расскажет свою историю, в которую он полностью верит на сознательном уровне, и в то же время на невербальном языке он может рассказать вам совершенно другую историю.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 68)

Пациент приходит к вам за помощью, но скрывает жизненно важную для него информацию. Вы видите, как он утомленно садится, занимает определенную позу, означающую: “Я расскажу вам все, кроме...” Отнеситесь к этому с уважением и скажите: “Итак, я ожидаю, что вы расскажете мне подробно свою историю, но я не предлагаю, чтобы вы рассказывали ее мне именно сегодня. Я бы хотел, чтобы вы были готовы рассказать мне некоторые вещи тогда, когда вы действительно будете готовы к этому.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Сейчас я приведу два случая, как действительные примеры необходимости слушать то, что говорит пациент, и делать свои собственные выводы на основе того, что вы сами отметите и поймете, никогда не отвергая слов пациента.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Психотерапевту необходимо

расшифровывать то, что говорит пациент

Независимо от того, что именно говорит пациент, даже если он при этом предельно открыт и честен, а то, что он говорит, полностью понятно психотерапевту, опытный психотерапевт осознает неизбежно существующий разрыв между воспринимаемым значением и действительным смыслом слов пациента. Чтобы избежать неправильного понимания и неверной интерпретации, психотерапевту следует воздержаться оценок и мнений до тех пор, пока он не будет уверен, что действительно правильно понимает смысл, который вкладывает в свои слова сам пациент. Как уже не раз отмечалось ранее, каждый человек имеет свое собственное мировосприятие, перспективу и ориентацию в мире, и это придает словам различные смыслы. Понимание может быть достигнуто только после того, как психотерапевт принял точку зрения пациента, слушая его слова и наблюдая за его поведением как бы с его точки зрения. Задача непростая. Принятие отношения к миру другого человека и восприятие событий с данной точки зрения требуют значительных усилий, внимания и постоянной практики. Необходимая при этом концептуальная гибкость не приходит автоматически, а должна быть развита в себе психотерапевтом.

Еще более усложняет дело то, что действительное значение слов пациента и его поведения может быть скрыто в его бессознательном. На сознательном уровне пациент нередко говорит одно, а значение бессознательной информации, скрытой в интонациях его фраз, будет совершенно иным. Поэтому задачей психотерапевта является не только определение и принятие сознательной точки зрения пациента вместе с расшифровкой информации на этом уровне, но и принятие бессознательной ориентации или системы отсчета, реагирование на смыслы, проявляемые также и на этом уровне функционирования.

Бессознательные паттерны почти универсальны, и это означает, что бессознательное психотерапевта скорее всего сможет понять смысл бессознательной коммуникации пациента, достаточно адекватно реагируя на него без какого-либо специального обучения (либо с минимальной подготовкой). Трудности, однако, могут возникать при попытках психотерапевта развить у себя способность действовать таким же образом на сознательном уровне. Способность Эриксона делать это может быть связана, по крайней мере отчасти, с его физиологическими аномалиями, которые препятствовали тому, чтобы его сбивали с толку какие-либо неуместные проявления со стороны пациента, а также долгие годы внимательного наблюдения за людьми с целью понять вербальные и невербальные сигналы их бессознательного. Но гораздо большая степень восприятия и понимания бессознательного пациента может быть достигнута при использовании гипноза. Далее мы подробно обсудим, как именно гипноз может стимулировать понимание психотерапевтом бессознательного пациента и общение с ним.

Даже если психотерапевт не полностью понимает точное значение слов пациента или его поступков, сам факт попыток такого понимания вербальных и невербальных способов поведения может повысить у пациента чувство комфорта. Во время психотерапевтического сеанса должны преобладать понятия и слова самого клиента, а не психотерапевта. Если психотерапевт использует для передачи своих идей стиль общения, присущий пациенту, у того возникает чувство взаимопонимания, безопасности и освобождения от необходимости расшифровывать слова психотерапевта. В результате создается необходимая психотерапевтическая атмосфера, а степень сотрудничества психотерапевта и пациента существенно возрастает.

Я никогда не верил ничему, что слышал от пациентов, пока не находил этому подтверждение. Вам может быть интересно слушать ту или иную историю, рассказываемую пациентом, но не стоит верить этой истории до тех пор, пока вы не убедитесь в ее действительной правдивости. Данный момент чрезвычайно важен.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Я имею право быть настолько глупым, насколько возможно. Я вовсе не обязан понимать все. Понимание может приходить постепенно.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 132)

Я не должен верить всему тому, что мне рассказывают другие люди. Я не верю этому до тех пор, пока сам не пойму смысл их слов.

(Zeig, 1980, p. 158)

Когда вы видите пациента, вам следует прежде всего задать вопрос: “К какому типу ориентации можно его отнести?”

(Zeig, 1980, p. 232)

У каждого пациента есть проблемы, для понимания которых необходимы различные точки зрения [1957].

(Erickson 1980, Vol. IV, 5, p. 51)

Вам надо смотреть на вашего пациента так, как будто вы сидите на более высоком стуле. Но вам необходимо попробовать взглянуть на него и с более низкого. Попробуйте взглянуть на него с другого конца комнаты — с разных точек зрения вы всегда будете получать разную картину. Только при целостном и полном взгляде на пациента вы получите объективную картину.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 212)

Необходимо, чтобы вы относились к пациенту как к личности, имеющей в данной конкретной ситуации и в данное время свою собственную систему отсчета.

(Haley, 1967, p. 535)

Когда вы слушаете пациента, слушайте именно то, что вы слышите. Потом пересядьте на другое место и снова слушайте — это будет совсем иной аспект его истории.

(Zeig, 1980, p. 169)

Когда вы слушаете пациента, делайте это очень внимательно и пытайтесь представить себе другую сторону его истории. В ином случае вы не узнаете всей полноты этой истории.

(Zeig, 1980, p. 169)

Ваши пациенты рассказывают вам много различных историй, а у вас есть склонность придавать их словам свое значение.

(Zeig, 1980, p. 174)

Я еще раз предупреждаю вас: когда вы слушаете пациента, не следует думать, что вы всегда его понимаете, поскольку вы слушаете своими ушами и думаете об услышанном на своем языке. А язык пациента — нечто совершенно другое.

(Zeig, 1980, p. 58)

Когда вы слушаете своего пациента во время психотерапии, вы знаете, что не можете в полной мере понимать тот личностный смысл, который он вкладывает в свои слова.

(Zeig, 1980, p. 158)

В психотерапии — если вы, конечно, хотите заниматься психотерапией — необходимо прежде всего понять, что каждый из нас вкладывает в обычные, всеми употребляемые слова свой собственный смысл.

(Zeig, 1980, p. 173)

Когда вы проводите психотерапевтический сеанс, вы слушаете то, что говорят ваши пациенты, используете их слова и постепенно приобретаете возможность понимать их. Вы можете вкладывать свой собственный смысл в эти слова, но важно, какой смысл вкладывают в эти слова сами пациенты. Вы не знаете этого, потому что вам не известна система отсчета пациента.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 255)

Итак, вы слушаете своего пациента, зная, что он вкладывает в эти слова свой личностный смысл. Он ничего не знает о вашем смысле слов. Попытайтесь понять слова пациента так, как он сам понимает их.

(Zeig, 1980, p. 158)

Я подчеркиваю важность понимания слов пациента — действительного понимания. Вы не должны пытаться интерпретировать слова пациента с помощью своего собственного языка.

(Zeig, 1980, p. 78)

Обычно я не слышу от пациента полной истории. Но тем не менее я хотел бы с первого раза услышать то, что пациент пытается сообщить мне.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Вы позволяете пациенту использовать свои собственные слова для описания происходящего.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 381)

Вы пытаетесь найти то, что характерно именно для этого человека.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 100)

Никогда не забывайте о простонародном языке. Вы можете отмечать, как этот язык связан с образованием симптомов.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 277)

Способ, которым пациент рассказывает свою историю, может быть даже более важным, чем само содержание данной истории [1944].

(Erickson, 1980, Vol. III, 29, p. 355)

Я надеюсь, что все-таки научил вас чему-то из психотерапии. Важно внимательно наблюдать, тщательно слушать и понимать и при этом следует позволять вашим пациентам делать все, что необходимо.

(Zeig, 1980, p. 158)

Сколько раз пациент должен высказать свои жалобы? Столько, сколько необходимо психотерапевту для их понимания [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, p. 277)

Опыт научил меня, что очень важна полностью пассивная роль того, кто задает вопросы, чтобы просто услышать ответы на них вне зависимости от их содержания. Проявление интереса к содержанию будет подобно попыткам вызвать определенный ответ субъекта, как если бы они получали инструкции о том, какой именно ответ им необходимо дать [1965].

Психотерапевт должен признавать

реальность проблем пациента

Существует естественная тенденция приуменьшать серьезность специфических обстоятельств пациента или же использовать эвфемизмы при обращении к наиболее неприятным и болезненным аспектам ситуации. Однако важным моментом в желании всех пациентов быть понятым и принятым является стремление найти человека, который будет с ними честным, который с жесткой прямотой примет реальность их видения. Это не означает, что необходимо действительно верить в иррациональные убеждения и страхи пациентов, но терапевт не должен им противоречить и должен полностью соглашаться с тем, что является правдивым в их рассказах. Психотерапевтическая ситуация служит своего рода оазисом правды; тем местом, где два человека могут быть искренними друг с другом, хотя при этом необходимо помнить, что именно сам пациент в большей мере определяет, что является истинным, а что нет. Почти все, что Эриксон говорил своим пациентам, было аксиоматичным, необходимым трюизмом, объективно верифицируемым фактом или же чем-то таким, что пациент считал истинным. Степень истинности зависит от честности и принятия. Когда пациент понял, что психотерапевту можно доверять, пора направлять пациента к темам и переживаниям, которых они обычно избегают.

Эта пациентка стремится к пониманию и принятию; а не к фальсификации ее реальности пусть даже с лучшими намерениями [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 176)

Ему не было предложено ни одного утверждения, его не пытались убеждать каким-либо способом, противоречащим его пониманию [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 179)

Ему говорилось серьезно и выразительно: “Да, вы полностью правы, абсолютно правы...” [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 217)

Такое грубое, с негативными высказываниями, начало беседы, только отчасти уравновешенное благоприятным завершением разговора может убедить пациентку в полной искренности моих намерений.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 381)

Это факт, и вы обращаете на него внимание пациента, чтобы он мог убедиться, что вы действительно говорите правду.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 39)

Если вы будете называть вещи своими именами, в особенности если станете использовать язык самого пациента, это существенно ускорит процесс психотерапии, так как еще раз убеждает пациента, что психотерапевт не боится его проблемы и хорошо понимает ее.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 433)

Если вы опасаетесь говорить пациенту те или иные слова, он замечает это и настораживается.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Такой способ использования метафор, аналогий и аллегорических утверждений применяется для того, чтобы направить внимание пациента от одного его состояния к другому. При этом никогда не следует избегать того, что говорить пациент.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Очень важно сказать пациенту, что он может соглашаться с вами и уважать ваше разумное понимание ситуации, оцениваемое им на его собственном уровне [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 177)

Предпринималось все возможное, для того чтобы обеспечить необходимое понимание этого пациентом.

(Erickson, 1954d, p. 110)

Как видите, все, что я хотел бы сделать, — это определить, можем ли мы понять друг друга [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 319)

Он с уважением слушает меня, потому что я продемонстрировал, что полностью понимаю ситуацию [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 177)

Сначала с пациентом была установлена общность понимания, а затем все темы, являющиеся для него жизненно важными, были тщательно обсуждены одна за другой либо до его полного удовлетворения, либо до приемлемого принятия. В этой ситуации пациент исполнял роль заинтересованного участника, проявляя адекватную реакцию на каждую предлагаемую идею [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 179)

Я контролирую всю ситуацию. Я не предлагаю пациенту ничего, что может создать проблемы.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 183)

Психотерапевт обеспечивает для пациента

защиту и поддержку

С помощью принятия, понимания и использования слов самого пациента психотерапевт проявляет свой подлинный интерес и уважение к его потребностям. При этом психотерапевт должен всеми способами защищать пациента, а не создавать для него ситуации, причиняющие вред. Пациент будет чувствовать себя свободно, доверяя психотерапевту, уважающему его интересы и защищающему его, не ожидая от него большего, чем он может сделать. Психотерапия произойдет лишь в том случае, если психотерапевт позволит ей развиваться в доверительной атмосфере и со скоростью, необходимой пациенту.

Все это — лишь введение; но есть еще одна вещь, чрезвычайно важная в любых формах гипнотерапии. Она состоит в том, что психотерапевт должен всегда являться защитой для пациента, который приходит к вам не просто потому, что вы психотерапевт, а чтобы действительно получить поддержку и помощь. Для человека очень важна его личность, и он не ждет от вас, что вы сделаете все необходимое за в одно мгновение. Вам следует делать эти вещи медленно и постепенно, чтобы пациент мог усвоить их.

(Erickson, 1977b, p. 20)

При обычной психотерапии существует чрезвычайно сильная потребность в защите пациентов. Часто сопротивление является результатом вмешательства психотерапевта в глубоко личные воспоминания и идеи, что вызывает протест. В гипнотерапии психотерапевт может избежать такой ситуации, явно выразив пациенту свои намерения охранять его интересы.

(Erickson, 1977, p. 373)

Подчеркивая, что она должна говорить только то, чем она может поделиться с посторонним человеком, я поддерживаю ее на плаву. Я защищаю ее.

(Ezickson b Rossi, 1979, p. 373)

В традиционной психотерапии существует чрезвычайно большая потребность в защите интересов пациента... Не следует недооценивать возможность того, что вы можете непроизвольно вторгнуться в такие области, которые являются законной частной собственностью пациента.

(Erickson, 1977b, p. 34)

В ситуации, когда пациент чувствует себя серьезно травмированным, у него появляется сильная потребность в компенсаторном чувстве благополучия, дающем ему удовлетворение.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 178)

Пациенту необходимо предоставлять свободу

Чтобы избежать предъявления пациенту необоснованных требований, а также для создания атмосферы комфорта и доверия, необходимо предоставлять пациенту полную свободу — или, по крайней мере, видимость такой свободы. Даже если внимание пациента уже удалось направить в необходимом направлении, следует предусмотреть альтернативные пути, ведущие к конечной цели психотерапии. Пациенты не должны чувствовать необходимость делать именно то, что им предлагает психотерапевт, но должны ощущать возможность реагировать таким способом, который является для них наиболее комфортным и естественным; их необходимо убеждать в том, что любые формы их реакции вполне уместны. Чувство свободы — одно из наиболее приятных и комфортных, и если психотерапевт будет позволять пациенту пользоваться свободой, то это приятное чувство будет сохраняться постоянно.

В некотором смысле все это — повторение предыдущих рекомендаций по созданию психотерапевтической атмосферы. Основная идея, состоящая в необходимости признания, принятия и использования всего, что проявляет пациент, — это идея свободы. Пациентам позволяется быть теми, кто они есть. Таким образом психотерапевт предоставляет им свободу, обеспечивая в то же время защиту и помощь. Любой психотерапевт, начинающий свою работу с таким отношением и реагирующий на проявления поведения пациента так, чтобы продемонстрировать подобное отношение, будет создавать тем самым обстановку доверия и сотрудничества.

Желательно делать все это непрямым, косвенным образом, чтобы у пациента не возникало чувства, что на него оказывают давление. Так можно обойти защитные механизмы.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 386)

При работе с любыми техниками вам необходимо подбирать такие слова, чтобы избежать сопротивления пациента — интеллектуального, эмоционального и ситуативного.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 221)

Здесь не должно быть никаких произвольных требований, поскольку пациент сопротивляется и это внушение предполагает свободу его реагирования, даже если эта свобода иллюзорна.

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 306)

Обычная ошибка, совершаемая в психотерапии, — давать указания пациентам, не учитывая при этом, что они могут просто не доверять вам.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 216)

Когда пациент приходит ко мне, у меня могут быть любые сомнения. Но мои сомнения идут в правильном направлении, а сомнения пациента — в неправильном.

(Zeig, 1980, p. 46)

Никто не может контролировать вас, и вы можете не повиноваться мне, если захотите. Вы свободный человек, и поэтому будьте свободным, будьте самим собой.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 232)

Психотерапия — это путь, проходя по которому, пациенты начинают в большей мере осознавать себя и свои способности. В сущности, вы даете им свободу использовать собственные возможности. А приходят пациенты к вам именно потому, что не могут свободно использовать свои возможности.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 292)

Предоставляя ей возможность реагировать многими возможными способами, вы тем самым ослабляете ее сомнения.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 413)

Ваше отношение к пациенту должно полностью позволять любые его формы самопроявления [1976—78].

(Erickson, 1980, Vol. I, 23, p. 486)

Вам необходимо препятствовать их поведению лишь тогда, когда оно саморазрушительно.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 12)

Психологически необходимо дать пациенту возможность как принимать, так и отвергать все, что вы ему предлагаете [1976—1978].

(Erickson, 1980, Vol. I, 23, p. 483)

У нее была полная свобода исследовать все возможности, бывшие в ее прошлом — и это все подразумевается.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 413)

Я даю пациенту чувство свободы выбора даже в том случае, когда сам определяю этот выбор.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 224)

Я даю ей свободу...

(Erickson & Rossi, 1979, p. 199)

Мне нравится находить подход к своим пациентам — будь то люди с эмоциональными нарушениями или невротики, лица на грани психоза или даже психотики — как бы то ни было, мой подход позволяет им быть свободными в своих проявлениях в той степени, в какой сами они пожелают.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 4)

Да, это так. Вы создаете ситуацию, в которой пациенты могут быть свободными и проявлять свою реакцию, чувствуя себя комфортно и в безопасности.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Вы же не хотите, чтобы ваши пациенты чувствовали себя несущими тяжкое бремя. Поэтому я предоставляю пациентке шанс дать этот ответ.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 383)

Благополучие пациента —

единственная цель психотерапии

Ход и содержание психотерапевтического процесса должны отражать исключительно нужды пациента, так как благополучие пациента — его свобода, получение им пользы и его безопасность — должно быть при психотерапии фактором первостепенной важности. Другие соображения, часто возникающие в ходе психотерапии и замещающие первоначальную установку на осознание и удовлетворение нужд пациента, могут быть следующими: забота психотерапевта о своем престиже и профессиональном имидже, социально принятые нормы этикета и даже такая вещь, как обычная вежливость и щепетильность. Ничто из всего этого не должно становиться препятствием в заботе о благополучии клиента. Психотерапевт должен быть готов временами выглядеть глупо, вести себя “неуместно”, а также игнорировать и не принимать во внимание обычное отношение, которое можно выразить словами: “Что подумают другие люди?”

У Эриксона было только одно соображение — благополучие пациентов, и он говорил или делал все, что считал необходимым для увеличения этого благополучия, не принимая во внимание какие-либо другие соображения. Не позволяя всему, что не имело отношения к делу, вторгаться в его психотерапевтическую работу, он оказался способным создать совершенно новую концепцию психотерапевтического процесса. Эриксон поставил на первое место уникальные потребности и нужды отдельного пациента и придерживался данных потребностей с начала психотерапевтического процесса до самого его конца. Его готовность и способность к такому поведению были основаны на осознании необходимости этого, что определяло всю его психотерапевтическую стратегию. Он использовал все, с чем пациент приходил к нему в кабинет, не требуя и не ожидая от него большего, чем клиент мог предложить или совершить.

С другой стороны, его забота о благополучии пациента не мешала Эриксону совершать поступки, вызывавшие иногда у клиентов затруднения, замешательство и расстраивавшие их. Но он делал все эти вещи, если они были действительно необходимы, чтобы мотивировать их использовать свои потенциальные возможности и понять свои переживания. Да, он заботился о благополучии клиентов, но это не значило, что он потакал им или шел у них на поводу. Эриксон старался создать для пациентов комфортные условия. Но не тогда, когда их же благо требовало в данный момент чего-то иного. Защита пациента и его интересов вытесняла все другие возможные соображения, что делает проблематичным наличие жестких терапевтических правил. В этом смысле годится все что угодно, при условии, что пациенты защищены и их благополучие обеспечивается. Это правило оправдывает некоторые странные или даже совершенно неуместные действия, но оно неприменимо, если пациент не извлекает действительной пользы из этих действий, а психотерапевт не стремится искренне заботиться о защите интересов пациента. Может показаться жестоким нарочно оскорблять пациента с повреждениями мозга, но Эриксон делал это с целью мотивировать пациента к компенсаторному обучению. Может показаться совершенно неуместным случай, когда Эриксон ставил в неловкое положение молодую женщину, предлагая ей раздеться и показать пальцем на все части своего тела, произнося их название. Однако Эриксон делал это для того, чтобы прорваться через ее ригидность и многочисленные внутренние запреты. И в каждой такой ситуации он тем или иным образом гарантировал защиту прав и личности пациента. Он делал то, что ему необходимо было сделать для пользы клиента, позволяя в то же время самим пациентам реагировать на его поступки так, как им было необходимо для их блага. Он даже заставлял их платить за то, в чем они нуждались, для их же пользы. Во всех случаях на первом месте для него было благополучие пациента, а не психотерапевта.

Я думаю, вам всегда следует признавать своего пациента как человека, обладающего целостной и неповторимой личностью, по-своему думающего, чувствующего, верящего, желающего и по-своему понимающего некоторые вещи. Ваша задача — установить контакт с ним таким образом, чтобы это дало ему необходимые новые идеи, предлагая ему самостоятельно мыслить, чтобы это могло помочь исправить неправильное понимание. Так, вы с пациентом будете сотрудничать в достижении общей для вас цели. На первом месте должно быть его благополучие, а не ваше; не укрепление вашего профессионального статуса или что-либо подобное, а только его благополучие. И ваша ориентация на интересы пациента как личности, чье благополучие для вас важнее всего.

(ASCH, 1990, Запись лекции, 16.07.1965)

Именно благополучие пациентки было основным руководящим принципом психотерапии, а не симпатия, внимание или общепринятая вежливость [1964].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 310)

Во время психотерапии пациентка намеренно направлялась к пробуждению тех способностей к реагированию, которые могли у нее быть или появиться. При этом принимались во внимание не социально одобренные нормы и правила приличия, а только те формы реагирования, которые могли вести к восстановлению существовавших ранее паттернов нормального поведения [1964].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 310)

Гарантировать успех может лишь та психотерапия, которая основана на клинических соображениях и учитывает нужды пациента. При этом достигаются лучшие из возможных результатов вне зависимости от социально принятых норм поведения или этикета. В психотерапии может быть только один руководящий принцип — благополучие пациента.

(Erickson, 1980, Vol. IV, p. xxi)

Потребности пациента должны оставаться вопросом первостепенной важности независимо ни от принятых социальных норм, ни от медицинских проблем любого характера, проявляющихся при психоте­рапии.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. xxii)

Здесь идет речь не о профессиональном достоинстве, а о профессиональной компетентности [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 213)

Как видите, я считаю, что важнее всего при работе с пациентом делать то, что может ему помочь. Что же касается моего достоинства... ну его к черту! (Смеется) Я проживу и без него. Я не стремлюсь быть профессионалом, культивирующим чувство собственного достоинства. Просто я делаю вещи, которые побуждают пациента поступать правильным образом.

(Zeig, 1980, p. 143)

Психотерапия стремится быть социально ориентированной, чтобы эмоциональные и социальные нужды пациента были на первом месте, и хотя сам я могу производить неприятное впечатление, этот принцип в любом случае заслуживает уважения.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 276)

Я не люблю врачей, которые ходят в своем кабинете в высоком цилиндре и белой рубашке с накрахмаленном воротничком и т.д., стремясь таким образом продемонстрировать свои профессиональные манеры. Кабинет психотерапевта — это место, где два человеческих существа встречаются для того, чтобы разрешить конкретную проблему. Я полагаю, вам нужно прежде всего быть человеком и отбросить профессиональные этику и правила хорошего тона, чтобы пациенты видели в вас именно человека и могли доверять вам. Я думаю, это одна из наиболее важных вещей.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Мой подход носит небрежный и непреднамеренный характер даже с этим довольно сложным материалом, что делает его более приемлемым для данной пациентки. Трудно ведь сказать “нет” при небрежном и спонтанном подходе.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 322)

Вы придерживаетесь неформальной позиции, давая пациенту возможность утаивать то, что он считает необходимым скрыть, вне зависимости от того, насколько важными являются эти вещи.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 371)

А сейчас позвольте пациентке действовать свободно. Действительно, почему бы ей не поступать так? Я сам буду приводить пример расслабленности и комфорта, искренне радуясь ее присутствию вне зависимости от того, насколько напряженной она является в этот момент, пока и сама пациентка не почувствует себя, наконец, комфортно.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Я всегда сижу на стуле свободно и небрежно, потому что люблю чувство комфорта. Я на самом деле чувствую себя комфортно, потому и си­жу так.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16. 07. 1965)

Во время обучения и при психотерапии необходимо использовать юмор, так как пациент обычно испытывает достаточно сильное страдание, переживать которое ему вовсе не обязательно. Помогите ему войти в другое состояние.

(Zeig, 1980, p. 71)

В предлагаемом психотерапевтическом подходе принципиально важную роль играет определенное количество “грубой пищи”, так же как оно необходимо при любой диете. Психотерапевт, настаивающий на том, что все предлагаемое им правильно и приемлемо, — и, соответственно, должно безоговорочно приниматься, поскольку предлагается вежливым образом, — явно заблуждается.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 436)

Нелепость описанного выше подхода очевидна, однако он обладает замечательным и редким достоинством, так как дает чувство удовлетворения пациенту, адекватным образом соответствуя его симптоматичным потребностям.

(Erickson, 1954d, p. 111)

Такого рода подход приводит лишь к экспериментам с произвольными, нехарактерными, неуместными и непоследовательными замечаниями в отношении отдельных лиц или группы [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 10, p. 261)

Когда вы начинаете делать вещи, кажущиеся глупыми, это отвлекает ум пациента от погруженности в страдания.

(Zeig, 1980, p. 292)

Первейшей задачей при психотерапии различных расстройств является понимание зависимости успеха лечения от применения подхода, внешне не связанного с действительной проблемой [1943].

(Erickson, 1980, Vol. II, 14, p. 156)

Цель, которую мы пытаемся достичь при психотерапии, часто оказывается гораздо более очевидной, чем сама логика процедуры [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 144)

Она посмотрела на меня так, словно думала, что у меня не в порядке с головой.

(Erickson, 1977b, p. 31)

Я предложил ему повторять мое имя, пока он с удивлением не поинтересовался, кто же здесь, собственно говоря, пациент.

(Erickson, 1977b, p. 22)

Мои руки под вельветовыми перчатками всегда тверды, как железо.

(Rossi, 1973, p. 14)

Выводы

Эриксон создавал для пациентов обстановку, в которой поощрял их использовать свои переживания, чтобы обрести опыт для роста и развития в той форме, которая была бы для них приемлемой. В результате они оказывались способными принять ответственность за происходящие с ними изменения и почувствовать достаточную степень комфорта для того, чтобы пойти на риск изменений. Уметь создавать такую обстановку — а это и значит действительно быть психотерапевтом, — самое главное в эриксоновском подходе. Психотерапевт не должен при этом фиксировать внимание на себе, своих интересах, ожиданиях, профессиональном имидже и том, как его будут оценивать другие. Внимание должно быть обращено исключительно на пациента, поскольку сотрудничество с ним необходимо для обретения им соответствующего опыта, понимания и обучения. Поскольку каждый пациент уникален, форма психотерапевтического вмешательства и тип необходимых изменений также уникальны. Только сам пациент может предоставить конкретную и точную информацию о необходимых для него изменениях, но он не сможет сделать это эффективно, если психотерапевт потерпит неудачу в создании адекватной обстановки, в которой первичными являются потребности, мысли и действия пациента, а сам он чувствует понимание, принятие, защиту и готовность к сотрудничеству.

7. Начало психотерапевтических

изменений

Хотя бывают случаи, когда создание необходимого психотерапевтического климата само по себе приводит к началу психотерапевтических изменений, это скорее исключение, чем правило. Обычно же для того, чтобы произошли желаемые изменения, необходимо соответствующее вмешательство. Психотерапевтическая атмосфера позволяет пациенту предоставить терапевту всю необходимую информацию, а сам пациент приобретет при этом большую готовность адекватно реагировать на психотерапевтическое вмешательство. Однако действительный процесс изменений обычно начинается с переживаний, происходящих в контексте психотерапевтической атмосферы, но не с самого по себе факта создания этой атмосферы.

Эриксон доказывал, что цель психотерапии может быть достигнута, когда пациент непосредственно переживает что-либо (лучше всего если пациент при этом совершает какие-то действия, вызывающие данные переживания). Некоторым неизвестным нам образом это вызывает личностную перестройку, своего рода синтез, позволяющий понять возможности нового применения обретенного ранее понимания. Такие переживания, приводящие к изменениям, могут включать в себя поведенческое или перцептивное разрушение бывшего ранее у пациента ложного и неверного восприятия происходящего, разрушение существующих в сознании жестких ограничений, либо могут возникать вследствие предъявления пациенту сути дела — как прямым образом, так и метафорическим, символическим путем. В некоторых случаях психотерапевтические изменения начинают происходить, когда пациентам демонстрируются их действительные умения и способности, о существовании которых они могли даже не подозревать. Хотя все это может показаться несложной задачей, следует помнить, что пациенты — это люди, которые не могут (или не хотят) понять истинное положение дел или в полной мере использовать свой опыт и возможности. Они сопротивляются изменениям и будут продолжать делать это. Необходимо практически ввести их в процесс изменений, а не просто предлагать сделать это.

Эриксон был признанным мастером создания для своих пациентов таких “толчков”. Он постоянно открывал новые аспекты уникальных паттернов пациента, его интересов, мыслей, эмоций или поведения, которые затем направлялись на обретение опыта, который быстро изменял нежелательные, неуместные и ограничивающие факторы пациента. При этом Эриксон делал это таким образом, что пациент не мог и не хотел этого избежать. Одной пациентке он предложил соревнование на велосипеде, чтобы доказать ей самой ее возможности. Он заставлял супружескую пару сравнивать свои впечатления от восхождения на гору, чтобы осознать свою глубокую несовместимость. Он учил мальчика читать, предлагая ему рассматривать карту тех мест, куда он, возможно, поедет летом с родителями. Пациентов с неврологическими нарушениями он мотивировал к реабилитации, говоря с ними грубо, фрустрируя и даже приводя в ярость. Эриксон быстро улавливал уникальные качества каждого приходившего к нему пациента, используя их затем таким образом, который позволял пациенту достичь своих целей.

Эриксон подчеркивал неповторимость личности каждого человека. Его способности применять индивидуальные качества пациента для стимулирования психотерапевтического процесса и будет посвящена эта глава. Приводимый далее материал дает представление об общем отношении Эриксона к пациенту, лежавшем в основе его утилизационного подхода. Однако действительное понимание механизма утилизационных техник Эриксона не будет достигнуто до тех пор, пока читатель не рассмотрит подробно практические примеры. Собрание описаний случаев из практики Эриксона, сделанное Джеем Хейли (Jay Haley, Uncommon Therapy, W. W. Norton & Company, 1973) может быть рекомендовано как полезное добавление к материалам настоящей главы.

Неповторимость каждого человека

требует неповторимости

психотерапевтического воздействия

Психотерапевт не имеет права следовать своим собственным нуждам, идеям или предпочтениям в определении характера психотерапевтического процесса. Потенциальные возможности пациента, его знания, потребности и эмоции являются уникальными, а сам психотерапевт должен обладать достаточной теоретической и поведенческой гибкостью, необходимой для того, чтобы с уважением относиться к этой уникальности и уметь ее использовать. Теоретические соображения и классификация, так же как и личные потребности психотерапевта, не должны оказывать ограничивающего влияния на его работу. Личность психотерапевта должна принимать участие в психотерапевтической ситуации лишь в той мере, в какой это необходимо для установления контакта с пациентом и обеспечения того, что стратегии и техники, используемые психотерапевтом, применяются им на основе действительного понимания, а не являются всего лишь механическим повторением.

Кроме того, психотерапевт должен уделить достаточно внимания благополучию пациента, будучи готовым пожертвовать временем и силами для разработки индивидуального для каждого клиента подхода. Эриксон никогда не рассчитывал на кратчайший путь достижения успеха, возможно, поэтому его воздействия были столь эффективны. Он часто тратил много часов, продумывая слова, которые он должен будет сказать пациентам, или же поведенческие задания для них. Эффективность его работы не рождалась из ничего, а являлась результатом длительных размышлений о том, как лучше разрешить проб­лему.

Я думаю, истинная психотерапия основана на знании того, что каждый пациент индивидуально неповторим и отличается от других людей.

(Zeig, 1980, p. 226)

Вам предстоит открыть очень большое различие всех ваших пациентов. А почему бы и нет? Все люди отличаются друг от друга, так же как отличается их понимание.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Проблема каждого пациента нуждается в отдельном тщательном исследовании и структурировании психотерапевтического подхода для нахождения индивидуального решения этой проблемы [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 18, p. 192)

Я думаю, психотерапия является индивидуальной процедурой.

(Zeig, 1980, p. 104)

Вы индивидуализируете свой психотерапевтический подход, приспосабливая его к нуждам отдельного пациента.

(Zeig, 1980, p. 113)

В каждом случае вам необходимо принимать во внимание индивидуальные особенности пациента.

(Erickson, 1977, p. 32)

Любые формы психотерапии должны применяться в соответствии с нуждами пациента, какими бы они ни были, а ни в коем случае не на основе произвольной классификации [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 174)

Важный момент состоит в том, что вам необходимо работать с вашим пациентом, учитывая его реальные особенности и не подменяя их своими собственными представлениями.

(Zeig, 1980, p. 130)

Я думаю, при гипнотерапии и другой экспериментальной работе с пациентами вы не имеете право выражать свои предпочтения; психотерапия — своего рода ваше совместное дело, основанное на сотрудничестве, и поэтому личность пациента имеет первостепенное значение.

(Erickson, 1977a, p. 14)

Я считаю, что в учебниках по психотерапии дается слишком много понятий. Понятия надо брать у пациентов, а не из книг, потому что книги учат, что вы должны делать вещи только таким образом, а не иным.

(Zeig, 1980, p. 226)

Теория всякой достаточно продвинутой психотерапии должна непременно включать в себя мысль о том, что вам необходимо исходить из способности конкретного пациента предоставить вам необходимые ключи, ту информацию, с помощью которой вы сможете организовать психотерапевтический процесс, поскольку если вы дадите пациенту возможность избрать свой путь, он сам сделает это.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 14.08.1966)

Следует смотреть на своего пациента (и на ребенка, и на взрослого) как на обладающего своим собственным пониманием, которое будет доступным для вас, если вы захотите отнестись к этому человеку с уважением и дать ему возможность использовать свои способности для более совершенного функционирования и реагирования на психотерапевтическую ситуацию.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 14.08.1966)

Ему (Эриксону — прим. ред.) не известен никто, кто бы обладал действительным пониманием всего многообразия симптомов того или иного пациента, хотя многие психиатры имеют склонность создавать для своего самоудовлетворения сложные нагромождения объяснений, часто столь же тщательно разработанные и причудливые, как и сама симптоматика пациента [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 18, p. 202)

Ни один человек не может по-настоящему понять индивидуальные паттерны обучения и реагирования другого человека [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 154)

Во время психотерапии вам следует помнить, что ваш пациент знает о своем прошлом опыте намного больше, чем вы.

(Zeig, 1980, p. 46)

Насколько я понимаю, концепция “Эго” является полезной и удобной, но не более.

(Erickson, 1980, Vol. II, 33, p. 340)

Сегодня так много сказано и написано о переобучении и перевоспитании невротиков, психотиков и других лиц с отклонениями в поведении, словно кто-то действительно может точно сказать, как должен был бы мыслить, чувствовать и реагировать конкретный человек в той или иной ситуации. Все люди реагируют по-разному в соответствии со своими собственными паттернами и личным опытом. То, что приятно мне, может быть неприятно моей жене.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 14.08.1966)

Такое переобучение с необходимостью осуществляется в терминах жизненного опыта пациента, его понимания, воспоминаний и установок; это не может быть сделано в терминах идей и мнений психотерапевта.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 39)

Вам необходимо обрести такое гибкое понимание. Нет ни полностью верного, ни абсолютно неправильного понимания. Мы знаем слишком мало о природе человека, его личности и потенциальных возможностях, чтобы сказать: “Это и только это является правильным”. Нам необходимо вопрошающее, любопытное и заинтересованное отношение к пациентам; приятное и заинтересованное отношение, при котором мы сможем снова и снова удивляться тому, как они используют биллионы своих мозговых клеток, большинство из которых человек вообще никогда не использует на протяжении всей своей жизни. Но при определенных обстоятельствах человек может использовать несколько миллионов клеток, которые он раньше не использовал.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 17.07.1965)

Эффективность психотерапии не является результатом продвинутости тех или иных школ мысли либо объяснительных психологических теорий. Психотерапия представляет собой выражение проблем пациента в границах и терминах той реальности, в которой этот пациент живет, а также в терминах будущего пациента, на которое он надеется [примерно 1930].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 54, p. 482)

Лучшей целью из тех, которые могут быть достигнуты, является открытие пациентом нового для себя образа жизни и способа самовыражения... Но достижение этой цели, хотя и стоит на первом месте, не может быть единственным соображением во время психотерапии. Кроме того, внимания заслуживают вопросы о том, как клиент проводит свое время, насколько эффективно он прилагает свои усилия и, прежде всего, о наиболее полном применении функциональных способностей и возможностей пациента, а также приобретенного им опыта. Именно это будет приоритетным в обучении новым способам жизни, а не несовершенное и неполное понимание психотерапевтом того, что именно является для данного пациента правильным и полезным [1965].

(Erickson, 1980, Vol. I, 29, p. 540)

При психотерапии важно делать то, что является наиболее важным для пациента и выражает его мысли и эмоции. Задача психотерапевта состоит не в том, чтобы обращать в свою веру пациента. Нет ни одного пациента, который бы действительно полностью понимал психотерапевта и нуждался в таком понимании. Необходимо не это, а такое развитие психотерапевтической ситуации, которое позволит пациенту использовать собственные мысли и эмоции так, чтобы это лучше всего подходило к его образу жизни [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 223)

Пациентка использует определенный материал, предложенный мной. То, как она это использует, проявляет функционирование ее личности, а не моей.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 416)

Да, я подчеркиваю естественные паттерны ее памяти в большей мере, чем полагаюсь на то, что она обрела путем научения.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 283)

Я думаю, что она, вероятно, применит на практике то, чему научилась на протяжении своей жизни.

(Zeig, 1980, p. 246)

Эта пациентка права: ей не нужно позволять мне следовать по тому же пути, который использует она сама.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 212)

Я всегда делаю упор на том способе функционирования, который уже есть у пациента, чувствующего себя уникальной личностью. С помощью целого ряда таких внушений вы сможете в большей мере сфокусировать внимание пациента на его внутренних переживаниях [1976—1978].

(Erickson, 1980, Vol. I, 23, p. 479)

Не знаю, какому именно образу мысли вам необходимо следовать. Но я думаю, что вам стоит использовать собственный способ мыслить в пределах вашей компетентности.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 18.07.1965)

В любой психотерапевтической ситуации, вне зависимости от того, к какой школе вы себя относите, прежде всего необходимо учитывать не формализованные структуры мысли, а важное значение самого пациента как живого и чувствующего существа с его собственными нуждами, способностями — отдельного индивида с его собственным опытом переживаний и приобретенного им научения. Пациент не должен быть втиснут в какие-либо традиционные формы психотерапевтической процедуры, ставшие ритуальными; его не следует ограничивать теоретическими учениями с их заранее предопределенными правилами и формулами [1965].

(Erickson, 1980, Vol. I, 29, pp. 541—542)

Я бы хотел, чтобы психотерапевты роджерианской ориентации, гештальт-терапевты, последователи трансактного анализа, группового анализа и прочие приверженцы различных теорий признали наконец то, что никто из них не хочет признавать: психотерапия, пригодная для одного человека, не подходит для другого.

(Zeig, 1980, p. 104)

Все эти многочисленные правила гештальт-терапии, психоанализа и трансактного анализа... многие теоретики так подробно описывали их в своих книгах, как будто все люди одинаковы.

(Zeig, 1980, p. 220)

Старайтесь избегать следовать только лишь одному учению и одной технике.

(Haley, 1976, p. 535)

Появляющийся во время гипноза эмоционально корректирующий опыт, как это хорошо видно из упомянутых случаев, лучше всего приобретается при “игре на слух” без разработки тщательно сформулированных планов, но со многими свободно проявляющимися возможностями, которые можно будет приспосабливать ко всем случаям психотерапевтической ситуации с данным пациентом [1965].

(Erickson, 180, Vol. IV, 58, p. 524)

Мне приходится лечить людей с разными личными обстоятельствами, и я всегда разрабатываю новый способ лечения в соответствии с индивидуальными особенностями пациента. Я знаю, что когда приглашаю людей в ресторан, я предоставляю им возможность заказывать то, что они захотят, поскольку я не знаю, что именно им нравится. Подобным же образом я полагаю, что люди должны одеваться так, как им хочется.

(Zeig, 1980, p. 104)

Многообразие индивидуальных отличий пациентов с их потребностями, разным поведением в тех или иных ситуациях, уникальность их личности и индивидуальных возможностей вместе с требованиями, предъявляемыми запланированной работой, делают невозможными любые жестко регламентированные процедуры [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 144)

Итак, психотерапия в чрезвычайно большой степени должна быть экспериментальной по своему характеру, так как невозможно заранее знать о применимости тех или иных процедур к данному пациенту.

(Erickson, 1954c, p. 261)

Часто, когда я работаю с пациентами, мне бы хотелось точно знать, что именно я делаю и почему, а не просто чувствовать, как это было с двумя пациентами, когда я работал вслепую, интуитивно, пытаясь вызвать любую непредсказуемую ответную реакцию, с которой я смог бы работать, какой бы она ни была [1966].

(Erickson, 1980, Vol. II, 34, p. 353)

Человек должен постоянно изменять свое поведение. По этой причине психотерапевту необходимо быть гибким в своем поведении, поскольку в ином случае он начинает вызывать ригидность поведения и у своих пациентов. С другой стороны, в данном случае негибкое поведение пациентов оказывается для него незнакомым, и он не способен правильно работать с ним. Поэтому чем более гибким будет сам гипнотерапевт, тем легче он найдет подход к пациенту.

(Erickson, 1977b, p. 22)

Пациент стремится узнать, действительно ли вы обладаете необходимой силой, а это означает борьбу. Сильны ли вы и готовы к борьбе, или же слабы и мягки?

(Zeig, 1980, p. 342)

Вы с уважением относитесь к престижу пациента, косвенно усиливая его, пациенту это необходимо. Вы поддерживаете его престиж, проявляя в то же время некоторую сдержанность.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 229)

Расписание психотерапевта должно быть достаточно гибким, чтобы соответствовать нуждам пациента.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 282)

Идя навстречу эмоциональным потребностям ребенка, я рассказываю интересные истории — о скучных и удивительных, обидных и смешных, но всегда интригующих вещах.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 271)

Я предложил пациентке множество мыслей теоретического характера в контексте ее ограниченного понимания, создавая этим определенные психотерапевтические подходы [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 220)

Три дня пришлось напряженно думать, что делать с пациентом, у которого явное повреждение мозга... [1963].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 288)

Используйте все возможности,

предоставляемые пациентом

Сам Эриксон называл свой психотерапевтический стиль натуралистическим или утилизационным подходом. Основной принцип данного подхода состоял в том, что необходимо использовать любые убеждения, ценности, установки, эмоции или формы поведения, проявляемые пациентом, чтобы вызвать у него переживания, способствующие психотерапевтическим изменениям. Хотя некоторые современники говорили о его стиле работы как об интуитивном и волшебном, сам он подчеркивал, что его подход основан просто на признании реальных обстоятельств такими, какие они есть, и на использовании данных обстоятельств для достижения желаемой цели. Что бы ни желал пациента, что бы он ни делал и чем бы ни являлся — все это, согласно Эриксону, необходимо принимать и использовать. Он всегда предлагал пациентам то, что соответствовало их собственным интересам, специфике их личности, пониманию и желаниям, и его пациенты отвечали на этот подход так, как могли, принимая его и реагируя на него так, чтобы способствовать  достижению психотерапевтических изменений.

Эриксон был готов использовать все, что делал или говорил пациент, рассматривая проявления ответной реакции как своего рода дар. Пациенты дают психотерапевту все ключи для разрешения своей ситуации, а от психотерапевта требуется только лишь наблюдательность, чтобы заметить эти ключи, а также открытость, чтобы суметь понять их и проявить необходимую гибкость для использования всего, что предлагает пациент. То, чем пациент является, и то, что он делает, — это знаки, указывающие на самый легкий способ достижения психотерапевтических изменений и на само направление этих изменений. С точки зрения Эриксона, и в психотерапии “все пути ведут в Рим”. Единственный секрет заключается в необходимости понять, как “достичь Рима” с помощью способа, предлагаемого самим пациентом.

Прежде всего это требует принятия точки зрения пациента и его системы отсчета. Когда цель психотерапии рассматривается с такой точки зрения, то и препятствия, и возможные способы достижения становятся более очевидными. Когда психотерапевт действует, исходя из перспективы клиента, пациент чувствует понимание со стороны психотерапевта и сам лучше начинает понимать его. Кроме того, если пациента воспринимать с такой точки зрения, его желания и возможности становятся более очевидными, так же как более понятными становятся язык и поведение психотерапевта, необходимые для продвижения пациента в нужном направлении.

Вы открываете тот замок, который вам предъявлен. А когда один замок открыт, тогда открываются и все другие.

(Rossi, 1973, p. 16)

В психотерапии всегда необходимо принимать во внимание личностные особенности пациента и то, как они проявляются в его поведении. Являются ли они дружественными или враждебными, экстравертными или интровертными?

(Erickson, 1977b, p. 22)

Цель психотерапии состоит в том, чтобы помочь пациенту наиболее адекватным, приемлемым и доступным способом. Чтобы психотерапевт смог действительно оказать помощь пациенту, он должен проявлять уважение к его нуждам и использовать все поведенческие реакции па­циента.

(Erickson, 1954d, p. 127)

На основе многолетнего опыта я понял, что пытался чрезмерно направлять пациента. Понадобилось много времени, чтобы научиться позволять событиям развиваться естественным образом, используя их по мере развития.

(Erickson, Rossi & Rossi, p. 265)

Цели и процедуры психотерапии должны включать в себя принятие всего, что проявляет пациент. Это должно быть использовано для того, чтобы дать ему дополнительный толчок, делая таким образом настоящее и будущее клиента более удовлетворительным и конструктивным.

(Erickson, 1954d, pp. 127—128)

Вам нужно просто начать психотерапевтический процесс, позволяя пациентам развивать его в соответствии со своими собственными нуждами, а не на основе ваших представлений о том, что является для него полезным.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 12)

Как пациенты, так и субъекты при экспериментальных исследованиях часто имеют определенные предпочтения, к которым необходимо относиться с уважением [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 10, p. 283)

Какие бы формы поведения ни проявляли пациенты, их необходимо принимать и относиться с уважением, так как все это в конечном счете принесет пользу [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 158)

Вам необходимо использовать все проявления пациента.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 16)

Психотерапевту необходимо пытаться использовать все проявления пациентов. Если они проявляют сопротивление, будьте благодарны за это. Просто накапливайте его в том виде, в каком они его предъявляют.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 16)

Иными словами, вы принимаете идеи пациента вне зависимости от того, каковы эти идеи, а уже потом пытаетесь направлять (Сейчас мы предпочитаем термин ‘использовать’) их.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 13)

Если пациент предпочитает именно такой способ функционирования, вам тоже следует на него ориентироваться.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 263)

Если пациент избирает такой тип поведения, пусть будет так. Но я также должен быть готов использовать его.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 17)

Психотерапевт, стремящийся помочь своим пациентам, никогда не должен насмехаться над ними, осуждать или отвергать какие-либо формы их поведения по причине неразумности или иррациональности. Поведение пациента — часть той проблемы, с которой он пришел к психотерапевту, и оно представляет собой неотъемлемую часть личностной среды, в которой предстоит проводить психотерапию. Кроме того, поведение пациента может представлять собой преобладающую силу в его отношениях с врачом. Поскольку все то, с чем пациент приходит в кабинет психотерапевта, является частью его самого и его проблемы, к пациенту следует относиться с симпатией и ценить ту целостность его личности, с которой сталкивается в своей работе психотерапевт [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 213)

Подход, который можно было бы назвать “натуралистическим”, предполагает принятие и использование любой ситуации, с которой сталкивается психотерапевт, не стараясь психологически переструктурировать данную ситуацию. Если это сделано, поведение пациента оказывается уже не помехой, а существенным дополнительным моментом при вызывании гипнотического транса [1958].

(Erickson, 1980, Vol. I, 7, p. 168)

Существует настоятельная потребность в принятии и использовании этих психологических состояний, пониманий и установок, которые пациент привносит в ситуацию. ...Принятие и использование этих факторов... способствует более быстрому возникновению транса, достижению большей его глубины, большей способности пациента принимать процесс психотерапии и большую легкость в контролировании всей психотерапевтической ситуации [1958].

(Erickson, 1980, Vol. I, 7, p. 175—176)

Моя позиция в подходе к этой задаче проста — необходимо выяснить, что я могу узнать о пациенте по его поведению и что я могу сделать с ним на практике [1966].

(Erickson, 1980, Vol. II, 34, p. 351)

Используя паттерны реагирования и поведения самого пациента, в том числе и связанные с его действительным заболеванием, можно достичь более быстрого и удовлетворительного эффекта психотерапии. Пациент в меньшей мере будет избегать участия в лечении, а степень принятия с его стороны возрастет [1973].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 38, p. 348)

Все, что я надеюсь узнать для себя в большинстве тех экспериментальных ситуаций, которые я специально изобретаю, — это возможные общие моменты в психологических процессах и реакциях, которые я хотел бы вызвать у своих пациентов. Но я не знаю заранее, достигну ли я при этом своей цели, как не знаю и того, в какой форме это может произойти. Когда пациенты начинают по-своему реагировать на происходящее, я сразу же использую их реакцию для целей психотерапии [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 15, p. 347)

Такое признание потребностей пациентов и использование специфических форм их поведения не является, как провозглашают авторы некоторых работ, какой-то особой “неортодоксальной техникой”, основанной на “клинической интуиции”. Это просто признание существующих обстоятельств, основанное на уважении к клиенту как к личности [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 155)

Иногда — фактически гораздо чаще, чем признается, — психотерапия может основываться на использовании очень простых, глупых, абсурдных или даже иррациональных проявлений. В этом не участвует профессиональное достоинство психотерапевта, а только лишь его компетентность [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 213)

Психотерапия всегда должна быть организована так, чтобы она подходила для пациента, а не он должен подстраиваться под нее.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 415)

Я ничего не доказываю пациентам, я просто принимаю их систему отсчета, используя ее для того направления работы, которое избрал. Пусть пациенты сами увидят весь процесс психотерапии.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 251)

У пациентки, которой 52 года, называющей меня “сынок”, неплохое чувство юмора. Я использую его в своей работе.

Используйте все, чем обладает ваш пациент.

(Zeig, 1980, p. 189)

Если у вашего пациента хорошо развит интеллект, займите интеллектуальную позицию. Интеллектуальность — как раз то, что он понимает и принимает. Вам необходимо приспособить свою технику к системе отсчета пациента.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 254)

Используйте желания и ожидания пациента

Желания и ожидания пациента играют как минимум три принципиально важные роли в процессе психотерапии: они позволяют психотерапевту сделать что-либо с проблемой пациента; становятся источником мотивации, который психотерапевт может использовать, чтобы помочь пациенту справиться с проблемой; и показывают, как именно психотерапевту необходимо реагировать на поведение пациента. Желание или потребность сделать что-либо для облегчения проблемы пациента и ожидания самого клиента, что психотерапевт сделает что-либо с ним, обычно и есть те побудительные силы, которые приводят пациента в кабинет психотерапевта. Это источники мотивации, которые могут быть использованы, чтобы вызвать другие виды ответной реакции, и это можно считать выражением готовности пациента принять помощь со стороны психотерапевта.

Однако желания и ожидания пациента часто включают в себя конкретное указание на то, как именно он хочет, чтобы ему помогали. Очевидно, что если пациент проявляет такую потребность или ожидание, то психотерапия в данном случае должна проводиться вполне определенным образом. Если пациент ожидает, что психотерапевт станет использовать в работе с ним специфические техники или же будет вести себя определенным образом, то в том случае, если психотерапевт действительно будет вести себя так, вероятность сотрудничества со стороны пациента и достижения желаемых психотерапевтических результатов существенно возрастает. Так, психотерапевт использует желания пациента и его ожидания, создавая особую психотерапевтическую атмосферу и стиль работы, приспособленный к индивидуальным нуждам данного пациента. Он создает ситуацию, которая, вероятнее всего, и будет наиболее эффективной.

Физически аспекты травматических переживаний порождают сильное желание, чтобы ничего этого не было; чтобы все это полностью изменилось. В ответ на эту потребность и начинаются психологические процессы, с помощью которых происходит постепенное, шаг за шагом, использование вытеснения, преувеличения одних и искажения других элементов переживаний, пока наконец не достигается полное преобразование переживаний в форму, которая сможет соответствовать действительным потребностям личности [1938].

(Erickson, 1980, Vol. III, 22, p. 227)

Эффективная психотерапия основана на использовании потребностей личности, непосредственно связанных с травмой [1959].

(Erickson, 1980, Vol. I, 8, p. 195)

У пациентки было очень сильное желание проделать данную работу. Она была настойчива в своем желании, и я использовал эту мотивацию, воздействуя на ее слабое место — страх летать самолетом.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 333)

Этот чрезвычайно авторитарный подход можно считать в данном случае уместным, так как используется предшествующий жизненный опыт индивида и его ожидания, сводящиеся к тому, что эффективное руководство всегда может быть дано только лишь в авторитарной форме.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 244)

Эти три различных истории представлены здесь, чтобы проиллюстрировать важное значение использования в психотерапии того, что представляется наиболее значимым для пациента, будучи выражением его искаженных мыслей и эмоций [1965]

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 223)

Используйте собственный язык пациента

У всех пациентов есть свой собственный уникальный язык и столь же уникальное невербальное поведение. Часто психотерапевты пытаются скорректировать или изменить язык, используемый пациентами для обсуждения терапевтических проблем. Пациенты, с которыми работает психоаналитик, постепенно начинают подражать ему в своей речи; пациенты, с которыми работает психотерапевт юнгианской ориентации, усваивают специфическую лексику юнгианского подхода; а пациенты психотерапевтов-бихевиористов обсуждают с ними свои проблемы в терминах теории обучения. Однако, как уже отмечалось ранее, Эриксон изменил эту ситуацию. Вместо попыток приспособить язык пациента для своих целей он предпочитал изменять собственный язык и паттерны поведения в соответствии с потребностями пациента, используя при психотерапии слова и фразы, употребляемые самими пациентами.

Помимо того, что такой подход создавал у пациентов комфортное для них чувство понимания, способность Эриксона использовать язык пациентов позволяла ему более эффективно общаться с ними, обсуждая их проблемы в символической или метафорической форме. Если пациент употреблял определенные термины, говоря о своей проблеме или цели психотерапии, Эриксон старался использовать при работе с ним те же самые слова вместе с метафорами или аллегориями, дающими пациенту новую перспективу в восприятии своей проблемы и способов ее разрешения, иногда даже без прямого осознавания всего этого самим пациентом. Польза такого применения метафор может значительно возрастать, а сами они становятся более понятными, если психотерапевт излагает их в адекватной форме. В то же время, если пациент оказывается не готовым к пониманию метафоры, ее сущность может остаться непонятой, так как она не была выражена прямо. Это не означает, что метафора будет вообще неэффективной, как произошло бы без использования значимых для пациента терминов. В конечном счете пациент поймет психотерапевтическое значение метафоры.

Эриксон был уверен, что вне зависимости от того, применяет ли психотерапевт метафоры или прямые высказывания, при использовании индивидуального языкового и поведенческого стиля каждого пациента достигается более высокий уровень понимания. Даже обычную беседу вести гораздо легче, если оба собеседника говорят на одном и том же языке. Подобным же образом при психотерапии следует ориентироваться на специфический язык данного пациента.

Трансформируйте собственные высказывания клиентов в важные внушения, направляющие их поведение даже в том случае, если пациенты не осознают этого [1964].

(Erickson, Vol. I, 13, p. 300)

Вы используете слова самого пациента, чтобы таким образом изменить его доступ к различным системам отсчета.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 255)

Когда пациент рассказывает свою историю, необходимо отмечать все паттерны его поведения, проявляющиеся в этой истории. Затем возникает проблема выбора психотерапевтической процедуры, использующей символический язык, выразившийся в рассказанной истории [1973].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 38, p. 349)

Повторение слов пациента успокаивает его, убеждает в том, что он в безопасности, что ему ничего не навязывается, и он чувствует, что может спокойно осознавать каждую стадию психотерапевтической процедуры. В результате может быть достигнуто полное сотрудничество с пациентом, что было бы затруднительным, если бы пациент чувствовал: определенные паттерны поведения навязаны ему насильно [1959].

(Erickson, 1980, Vol. I, 8, p. 183)

Такое принятие психотерапевтом слов пациента и возвращение их ему обратно в форме постгипнотических внушений часто оказывается наиболее эффективной психотерапевтической процедурой. Она дает пациенту чувство, что все происходит согласно его намерениям. Это усиливает его способность действовать в соответствии со своими желаниями без возникновения ощущения, что его насильно подталкивают к принятию помощи [1954].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 23, p. 234)

Используйте эмоции пациента

Типичные для данного пациента эмоции и способ их выражения, с которыми он приходит на прием к психотерапевту, можно считать потенциально ценным источником мотивации. Вызывание этих типичных эмоций может приводить к поведению, которое — при определенном планировании — может быть направлено на достижение цели психотерапии. Многих пациентов Эриксона к активным действиям подтолкнули гнев, страх или чувство фрустрации. Если пациент стремится преодолеть свои проблемы как бы назло психотерапевту, а не для того, чтобы сделать ему приятное, то психотерапевт должен быть готовым стимулировать в них такое “непочтительное” отношение. Если другой пациент мотивирован чувством вины, психотерапевт должен быть готов использовать и это обстоятельство, чтобы вызвать в конечном счете желаемые изменения в мыслях или поведении. Необходимо работать с тем, что реально есть, и если перед вами человек в состоянии гнева, то вам остается только лишь постараться эффективно использовать его гнев. Такой подход оказывается истинным вне зависимости от того, какие именно эмоции являются для клиента мотивирующими.

Нет какой-либо тайной формулы, открывающей секрет, как именно психотерапевт должен использовать эмоции пациента; это умение можно развить в себе только с помощью практики. Попытки стимулировать мотивирующие эмоции или интересы других людей и направить эту мотивацию на выполнение каких-либо конкретных действий могут оказаться увлекательной и продуктивной игрой. Большинство психотерапевтов хотели бы не просто ждать, прока пациент примет решение об изменении или пускаться с ним в теоретические дискуссии о необходимости изменений, а делать что-то еще. Полезной альтернативой может служить использование существующих форм мотивации.

В основе всей психотерапевтической процедуры лежит использование эмоций пациентов. Каждое новое действие, предпринятое психотерапевтом, способствует выявлению эмоциональных реакций, отношений и состояний — иногда приятных, но чаще нет, — и они используются для интенсификации и ускорения обучения пациентки, стимулируя ее усилия [1964].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 31, p. 312)

Следует помнить, что пациенты мотивированы в достаточно высокой степени и что их незаинтересованность, агрессивность и недоверие являются “союзниками” для получения конечного результата, и автор никогда не колебался использовать то, что ему предлагается.

(Erickson, 1980, Vol. I, 10, p. 286)

Да, я разжигаю его гнев — хотя и в очень мягкой форме, — позволяя пациенту осознать, что я намеренно это делаю, стимулируя его к действию. По мере того как он понимает это и видит, что должен делать, его гнев испаряется.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16.07.1965)

Агрессивность Энн моментально трансформируется в нечто совершенно иное, уже не предполагающее возможности для ответной агрессивной атаки, становясь радостным соучастием в трансформации агрессивности. Однако личность самой Энн остается при этом неповрежденной, поскольку сохраняет возможность контролировать свою агрессивность.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 360)

Использовались вытесненные чувства вины и обиды пациентки, а также ее враждебность, направленная на сына и его неадекватное поведение. Были предприняты все усилия, необходимые для того, чтобы направить ее отрицательные чувства на достижение приемлемой бдительности и осторожности во время вызывающих чувство фрустрации попыток ее сына продемонстрировать, что он отнюдь не находится в безопасности и, таким образом, доказать неэффективность всех ее действий [1962].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 57, p. 511)

Основание решения автора состоит в том, что пациент имеет хорошо развитый паттерн фрустрации и отчаяния, который при правильном его применении может быть конструктивно использован как мотивирующая сила в создании ответной реакции, обладающей сильной эмоциональной окрашенностью и ведущей к обучению действительно новым формам самовыражения [1963].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 30, p. 289)

Извлечение пользы из фрустрации и отчаяния пациентки может быть достигнуто с помощью принятия мер, которые, возможно, помогут в использовании сильных эмоциональных влечений для достижения полезного результата путем активации большого количества различных паттернов ответной реакции и мотивирующих форм обучения [1963].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 31, p. 311)

Фрустрированность намеренно используется для того, чтобы предотвратить чувства отчаяния и безысходности у пациента, для самозащиты, а также чтобы добиться удовлетворения вполне обычных, объяснимых и законных желаний пациента [1963].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 31, p. 309)

Такое непринужденное отношение предлагается для того, чтобы помочь пациенту использовать существующую у него потребность в самоунижении и подчинении, удовлетворяя эту потребность в психотерапевтической ситуации [1937—38].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 55, p. 492)

Используйте сопротивление пациента

Одно из наиболее интересных профессиональных качеств Эриксона состояло в его способности эффективно работать с пациентами, проявляющими высокую степень сопротивления. Большинство психотерапевтов в такой ситуации полного отсутствия сотрудничества со стороны пациента испытывают растерянность и чувство поражения, а Эриксону удавалось принимать сопротивление пациентов и использовать его для достижения максимального психотерапевтического эффекта. Это объясняется вовсе не тем, что он обладал какой-то волшебной силой. Просто Эриксон признавал законное право пациента на сопротивление и затем организовывал внешние обстоятельства так, что при сопротивлении пациент проявлял свою реакцию в форме, оказывающейся полезной для психотерапевтических целей. Он допускал такое сопротивление и даже поощрял его, зная при этом, что это может направить сопротивление в соответствии с терапевтическими целями.

Поскольку негативное отношение было в данном случае преобладающей ментальной установкой, оно более всего способствовало достижению желаемого результата.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 363)

Такое сопротивление пациента следует принимать открыто, снисходительно и с благодарностью, поскольку для пациента это жизненно важный способ сообщить психотерапевту о своих проблемах и он часто может использоваться для преодоления защитных механизмов. Этого пациент не понимает [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, p. 299)

Сопротивление, составляющее часть проблемы, может быть использовано путем его усиления, позволяя пациенту открыть для себя с помощью психотерапевта новые способы поведения, важные для его выздоровления. [1948]

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 48)

Психотерапевт, осознающий все это, в особенности если он владеет техникой гипнотерапии, может легко и быстро трансформировать такие явно не способствующие сотрудничеству с пациентом формы поведения в создание хорошего раппорта*, а также в чувство понимания и в исполненное надежды ожидание успешного достижения цели [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 13, р. 299)

Его враждебные манеры и отношение указывают на безнадежность попыток применения любых традиционных техник [1936].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 26, p. 253)

Почему я должен предлагать ей что-то такое, что она будет отвергать? Я думаю, что всегда, когда вы сталкиваетесь с пациентом, проявляющим реакцию отвержения, антагонизм и сопротивление, вам следует признать, что клиенты противодействуют вам. Необходимо иметь возможность использовать данный антагонизм и сопротивление таким образом, чтобы пациенты сами взяли на себя инициативу в отказе от этого антагонизма и сопротивления, достигая желанной релаксации.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 2.02.1966)

Используйте симптомы пациента

Симптоматика пациентов, как и все другие аспекты их способа реагирования, также может стать средством психотерапии. Симптомы часто могут быть использованы для того, чтобы вызвать процесс психотерапевтических изменений или же могут быть трансформированы в более полезные и поддающиеся управлению формы реагирования пациента. Тревожность, фобии, мании и другие симптомы оказываются важными и неизбежными чертами переживаний индивида. И вместо того, чтобы пытаться подавлять или переоценивать симптомы, следует научиться использовать их для целей психотерапии. Лежащая в основе данных симптомов психологическая, эмоциональная и поведенческая энергия при ее творческом использовании может становиться источником побудительных импульсов, ведущих к изменению. Даже явно патологические симптомы временами следует принимать как необходимые качества личности данного индивида. И вместо того, чтобы уделять чрезвычайно большое количество времени и энергии реорганизации личности пациента и устранению симптомов, более мудрым будет преобразование лежащих в основе симптомов форм патологии в менее деструктивное поведение. Так, например, перемещение локализации истерического паралича правой руки в паралич третьего сустава мизинца левой руки можно считать вполне удовлетворительным решением проблемы. Ненависть к психотерапевту становится удовлетворительной альтернативой ненависти ко всем людям. Трансформация патологических мыслей, эмоций и форм поведения в те или иные менее значительные проявления также нередко служит наиболее реалистичным решением.

Краткий итог эриксоновского подхода может быть таким: все происходящее во время сеанса психотерапии должно использоваться для стимулирования терапевтического процесса — сопротивление, гнев, выбор пациентом определенных тем разговора, особенности его поведения и даже ошибки самого психотерапевта. Вне зависимости от того, что именно будет происходить, психотерапевт должен быть готовым повернуть это таким образом, чтобы извлечь пользу для процесса психотерапии.

Автор неоднократно подчеркивал важность использования симптомов пациента и его общих паттернов поведения в процессе психотерапии. При таком подходе любые усилия, направленные на изменение и трансформацию симптоматики пациента, оказываются необязательными для изменения отношения пациента к тем принципиально важным для него проблемам, с которыми он сталкивается при заболевании. Данные проблемы вызывают искажение мышления пациента, его чувств и общего паттерна жизни, приводя к потребности в психотерапии [1973].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 38, p. 348)

Психотерапия должна быть основана на полном принятии симптомов пациента, что приводит затем к избавлению от этих симптомов.

(Erickson, 1954d, p. 117)

Так задача психотерапии сводится к проблеме преднамеренного использования невротической симптоматики в соответствии с индивидуально неповторимыми потребностями каждого пациента. Такой подход помогает удовлетворить навязчивое желание пациента создавать невротические препятствия, позволяет не бороться с ограничениями, возникающими в процессе психотерапии, в связи с различными внешними факторами и, что еще более важно, обеспечивает адекватную и конструктивную адаптивную оценку, которой само невротическое поведение помогает, а не мешает.

(Erickson, 1954d, p. 109)

Это использование невротического поведения путем изменения тех личностных целей, которым оно служит, без попыток изменения самой симптоматологии.

(Erickson, 1954d, p. 112)

Так, недееспособность, возникшая у пациента в результате невроза, в процессе психотерапии может замещаться каким-то иным расстройством, сходным по типу, не ведущим к недееспособности и симптоматически удовлетворяющим пациента как конструктивно функционирующую личность.

(Erickson, 1954d, p. 112)

Использование невротической иррациональности поведения пациента для подтверждения и расширения его невротической фиксации освобождает его от бессознательной потребности в защите своей невротичности от любых нападок [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 20, p. 218)

Для обоих пациентов использование чувства тревожности на протяжении достаточно длительного времени и его трансформация создает психотерапевтическое разрешение, выражающееся в нормальных эмоциях, позволяющих пациенту адекватно приспосабливаться к окружающим условиям.

(Erickson, 1954d, p. 116)

Психотерапия была осуществлена с помощью систематического использования тревожности пациента, которую необходимо было перенаправить и трансформировать.

(Erickson, 1954d, p. 116)

Вы пытаетесь дать пациенту возможность проявить свою амбивалентность для его (и вашей) пользы.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 4)

Используйте свои собственные наблюдения

Психотерапевт, оказываясь в ситуации психотерапевтического сеанса, должен обладать достаточно большим запасом опыта наблюдений за поведением своих пациентов. Есть ряд общих паттернов внешних раздражителей и ответных реакций на них, которые будут справедливыми по отношению к большому контингенту, и, соответственно, могут применяться к каждому отдельному пациенту. Это знание должно использоваться психотерапевтом всегда, когда это возможно, чтобы вызвать предсказуемую ответную реакцию, которая будет способствовать психотерапевтическим изменениям у каждого из пациентов.

Психотерапевт должен тщательным образом наблюдать каждого пациента. Так же тщательно ему необходимо наблюдать повседневное поведение других людей, чтобы выявить общие типы реакций на различные ситуации, слова и события. Это общее знание может быть позже использовано для того, чтобы направить внимание и переживание пациента в желаемом направлении. Наблюдения Эриксона, приводившиеся в первой части настоящей книги, могут послужить отправной точкой для дальнейших наблюдений психотерапевта. Большая часть данных, приводимых в исследовательской литературе по психологии, также может служить этой цели. В конечном счете психотерапевт должен принять на себя личную ответственность за тщательность проведения наблюдений и за достоверность накопленной информации, полезной для него и значимой. Такие наблюдения должны, конечно же, проводиться оперативно и квалифицированно.

Стимулирование психотерапевтических изменений при эриксоновском подходе предполагало использование умений, которые в некотором смысле могут быть названы механическими. Эти довольно сложные, комплексные умения требуют обширных наблюдений и большого опыта. В сущности, всю психотерапию можно считать равносильной своего рода нажатию некоторых перцептивных, эмоциональных и поведенческих кнопок, с помощью чего психотерапевт с уверенностью достигает желаемых изменений у пациента и обретения новых навыков. По мере накопления опыта работы психотерапевт становится настолько хорошо знакомым с общими типами человеческих действий, со специфическими типами мотивации и паттернами ответной реакции, слов и действий пациентов, что своими словами и действиями в самом деле может просто “нажать на кнопку”, вызывающую такой опыт, который будет создавать желаемую реакцию.

При всех попытках психотерапевтического воздействия необходимо применять понимание, лежащее в основе общего паттерна повседневной жизни, адаптируя это понимание к индивидуально неповторимым нуждам каждого пациента.

(Erickson, 1954c, p. 261)

Предписание восьмичасового сна основано на том, что нам известно из повседневной жизни. Когда вы видите во сне какую-либо ситуацию, часто это помогает вам действительно разрешить ее.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 325)

В том, что я делаю, нет ничего волшебного — это просто признание того образа мысли, который уже существует у Кэти*, — образа мысли и понимания, возникшего на основе ее повседневной жизни. Женщина, выросшая в такой культуре, в этом возрасте будет иметь определенный тип обучения уже просто потому, что она живет.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 137)

Выводы

Проблема, с которой сталкиваются психотерапевты, состоит в необходимости найти ответ, как сделать или сказать нечто такое, что будет способствовать возникновению у пациента полезного для него опыта. Цель состоит в том, чтобы воссоединить пациента с его скрытыми возможностями, не используемыми вообще или используемыми неправильно, и таким образом подтолкнуть его к переоценке своих убеждений и изменению неуместных форм поведения. Вне зависимости от того, какие именно аспекты реальности требуют более объективной реакции, задача психотерапевта состоит в том, чтобы дать пациенту возможность обрести опыт, который будет способствовать его росту в том поведенческом, эмоциональном или интеллектуальном направлении, в котором до того он не мог или не желал идти.

Способ решения данной проблемы, предложенный Эриксоном, состоял в его готовности принимать и использовать формы ответной реакции, являющиеся для пациента типичными и нормальными. Он пытался использовать все установки, интересы, эмоции или симптомы пациента. Если у пациента преобладало чувство гнева, Эриксон использовал гнев. Если пациент проявлял чувство гордости, необходимо было использовать это чувство. Если пациент интересовался садоводством или путешествиями, Эриксон использовал и эту его особенность. Он использовал даже манеру речи клиентов. Таким образом, Эриксон позволял своим пациентам самим определить преобладающие характеристики психотерапевтического контекста, а затем использовал эти характеристики для порождения психотерапевтического опыта.

Нельзя недооценивать уровень творчества, необходимого для трансформации всех проявлений пациента для целей психотерапии. Фактически это та же проблема, которая часто используется в тестах на творчество — например: “Как лучше выполнить задачу при использовании этих инструментов”. Поэтому особое значение приобретают тщательные наблюдения за поведением пациентов для выявления их основных мотивов и потребностей, так же как и концептуальная гибкость психотерапевта, необходимая для принятия точки зрения пациента и его языковых паттернов. Психотерапевтическое вмешательство требует сочетания всех этих способностей: творческого подхода, наблюдательности, гибкости, а также практического опыта и готовности идти на риск.

Опытные преподаватели бывают особенно искусны в подаче информации в контексте, который имел бы личностную значимость и важность для студентов, позволяя им непосредственно пережить то, что прямо и неоспоримо свидетельствует об истинности того, что говорится. Хороший учитель умеет сделать личностно значимой любую тему, подавая материал в форме, создающей мотивацию. Параллели с психотерапией совершенно очевидны, в особенности если вспомнить тенденцию Эриксона говорить о психотерапевте в роли учителя. Пациенты не “лечатся”, а обучаются вещам, имеющим для них психотерапевтическое значение. Эриксон не раз говорил о психотерапии как о процессе обучения. И может быть, если мы начнем воспринимать самих себя как учителей, то утилизационные техники Эриксона, так же как и лежащий в их основе подход, станут для нас более понятными и применимыми.

Часть III

Гипноз и гипнотерапия

Большая часть публикаций, лекций и практических семинаров Эриксона была связана с гипнозом и гипнотерапией. По этой причине почти все цитаты, собранные в предыдущих главах, связаны с дискуссиями о процессе гипнотерапии, где эти высказывания Эриксона приводились, чтобы прояснить его общий подход, в рамках которого должен пониматься и обсуждаться гипноз.

Эриксон считал, что гипноз и гипнотерапия — это темы, которые не могут изучаться отдельно от исследования как природы человека, так и природы процесса психотерапии. Он рассматривал гипноз как естественное, хотя временами и удивительное проявление человеческого функционирования, подчеркивая, что исчерпывающее объяснение гипноза и гипнотических техник зависит от того, как понимать нормальное и ненормальное в человеческом поведении. Более того, он не раз отмечал, что гипноз — только инструмент психотерапии, средство достижения желаемых результатов более быстрым и эффективным образом, чем это могло бы быть сделано иными способами. Гипноз может быть использован как для создания психотерапевтической атмосферы, так и для проявления потенциальных возможностей, существующих в бессознательном. Он может использоваться различными способами для обретения важного опыта научения и для усиления способности человека получать пользу от данного опыта. Однако гипноз — это, в сущности, просто другой способ сделать то же, что психотерапевт пытается сделать иными средствами. Поэтому достаточно глубокое понимание принципов и целей психотерапии, как понимал их сам Эриксон, является важным предварительным условием для эффективного использования гипноза в психотерапии. Если пренебречь такими принципами и целями, то не может быть и речи об эриксоновской гипнотерапии, так же как и о понимании того, что говорил о гипнозе Милтон Эриксон.

Материал, предлагаемый в настоящей части книги, не является руководством для обучения, а также не ставит цели дать подробный обзор техник гипнотерапии. Однако внимательное чтение приводимых далее цитат позволит усовершенствовать свой подход тем, кто уже знаком с применением гипноза, а тем, кто только начинает работать с гипнотерапией, предлагает такое ее понимание, которое будет способствовать более быстрому обретению ими умения применять гипноз на практике.

Поэтому основная задача материала этой части книги состоит в том, чтобы дать такое описание гипноза, которое приводил сам Эриксон в своих работах, а также его общие рекомендации для эффективного создания и гипнотического состояния и его использования. Узкоспециальным техникам уделяется минимальное внимание. Так же, как и при обсуждении сущности психотерапевтического процесса, в центре нашего внимания будет создание необходимых умственных установок и того общего похода, который необходим каждому, кто хотел бы понять эриксоновский стиль использования гипноза.

8. Понимание природы гипноза

Прежде чем психотерапевт начнет обучаться тому, как наиболее эффективно вызывать гипнотический транс или как использовать гипнотические феномены в процессе психотерапии, ему необходимо обрести достаточно глубокое понимание сути гипноза. Без такого понимания, направляющего его поведение, он сможет лишь механически повторять стандартизированную процедуру наведения гипноза.

Понимание Эриксоном гипноза носило чисто описательный характер. Он не предлагал никаких тщательно разработанных теоретических определений гипноза, избегая физиологических и психологических объяснений. Он просто отмечал, что научное понимание гипноза в настоящее время разработано недостаточно. Поэтому цитаты, приводимые в данной главе, предлагают описание гипнотического процесса и поведения загипнотизированных субъектов, а не какие-либо теории гипноза. Цель Эриксона, предоставившего эти описания, состояла в том, чтобы показать отличие гипнотического состояния от нормального, повседневного состояния сознания. Обретение понимания феномена гипноза, основанное на наблюдениях Эриксона, обеспечивает основу для эффективного использования гипноза, в том числе для успешного наведения гипнотического транса, последующего психотерапевтического воздействия и даже получения психотерапевтом прямого личного опыта погружения в гипнотическое состояние.

Транс включает в себя сосредоточение внимания

В отличие от обычного состояния сознания, которому свойственно постоянное изменение фокусировки внимания, гипнотическое состояние связано с устойчивым сосредоточением внимания и исключением всего, что отвлекает внимание. Однако это отнюдь не забвение или отсутствие реагирования, как это бывает во время сна, а особое состояние, в котором нормальная “гиперактивность” сознания снижается, а внимание направлено на отдельную совокупность или категорию стимулов.

Гипноз — это устранение множественности фокусов внимания.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 187)

При гипнозе отсутствует реагирование на не относящиеся к делу внешние раздражители.

(Erickson & Rossi, 1981, р. 188)

Транс — это сосредоточение на чем-то одном... отбрасывание всех периферических объектов фокусировки внимания, а также сужение внимания лишь до одной точки фокусировки.

(Erickson & Rossi 1979, р. 369)

Психотерапевтический транс — это максимальное сосредоточение внимания для достижения целей пациента.

(Erickson & Rossi 1979, р. 130)

Я не позволяю беседе перескакивать на посторонние вещи. Да, транс — это сосредоточение на чем-то одном. Уоткинс написал статью, в которой описывает транс как отбрасывание всех периферических объектов фокусировки и сужение внимания на одной точке. Я полностью согласен с ним.

(Erickson & Rossi, 1979, р. 369)

Когда индивид подвергается воздействию гипноза или находится в гипнотическом трансе, он думает, действует и ведет себя по отношению к идеям и реальным объектам так же адекватно, как обычно, а иногда еще более эффективно, чем в обычном состоянии сознания. Вероятнее всего, эта возможность связана с повышением интенсивности внимания при его сужении до одной конкретной задачи, в результате чего происходит освобождение от присущей обычному состоянию сознания тенденции постоянно ориентироваться на отвлекающие моменты, не имеющие никакого отношения к делу.

(Erickson, 1970, p. 995)

Субъекты сами говорят, что вхождение в гипноз “похоже на интроспекцию и концентрацию” [1964].

(Erickson, 1980, Vol, I, 1, p. 10)

Утрата множественных точек концентрации внимания в измененном состоянии сознания подобна той ситуации, когда вы поглощены чтением книги, и когда жена обращается к вам, вы не сразу откликаетесь.

(Erickson & Rossi, 181, p. 188)

Один пациент говорил: “Вопрос не в том, что мы не осознаем внешние раздражители, а в том, что мы уделяем все наше внимание определенным раздражителям или их аспектам, не воспринимая в то же время другие” [1944].

(Erickson, 1980, Vol, II, 4, p. 34)

Я сказал им, что субъект в гипнотическом состоянии может работать так же эффективно, как в обычном бодрствующем состоянии сознания или даже еще лучше по причине отсутствия отвлекающих факторов.

(Zeig, 1980, p. 227)

Если бы мой водитель должен был везти меня по опасной дороге, я бы погрузил его в глубокий транс. Я бы хотел, чтобы он уделял все свое внимание дорожному движению, чтобы его не отвлекали никакие посторонние вещи и кроме управления машиной ничто не занимало бы его сознание.

(Zeig, 1980, pp. 227—228)

Гипноз — это не сон и не утрата сознания, а особое состояние сознания, для которого характерна повышенная восприимчивость к идеям, а также готовность к пониманию и реагированию на воспринимаемое как позитивным, так и негативным образом [примерно 50-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 2. p. 224)

На физиологическом уровне оказывается гораздо больше общего между гипнозом и состоянием бодрствования, чем между гипнозом и сном.

(Erickson, 1980, Vol, IV. 2, p. 16)

Гипнотическое состояние — это особое психологическое явление, никак не связанное с физиологическим сном и зависящее от сотрудничества гипнотизера и гипнотизируемого субъекта.

(Erickson, 1941, p. 14)

Гипноз связан с особым, очень специфическим состоянием сознания и типом восприятия. Загипнотизированных субъектов ни в коей мере нельзя назвать находящимися в бессознательном состоянии. Скорее можно сказать, что они прекрасно осознают огромное количество различных вещей и могут не воспринимать столь же большое количество иных вещей. Способность при этом направлять и фокусировать свое внимание, произвольно изменяя направленность данной фокусировки, значительно превосходит такую же способность в бодрствующем состоянии, напоминая чем-то состояние сна, который также является особым видом деятельности мозга. Субъекты способны делать то, что они делают в обычном бодрствующем состоянии, но часто более целеустремленным и управляемым образом.

(Erickson, 1980, Vol. II, 33, p. 347)

Реальность в трансе становится менее важной

В норме восприятие и реагирование поддерживают ориентацию на внешнюю реальность. Обычному состоянию сознания присущи ограничения, налагаемые на него реальностью, что служит целям адаптации и выживания. Когда субъект входит в состояние гипнотического транса, он все меньше и меньше уделяет внимание внешней реальности, попыткам наблюдать и интерпретировать происходящие вовне события, а связь с внешними событиями становится все менее значимой. Затем субъект перестает прилагать усилия, необходимые для поддержания этой связи, и погружается в глубокий транс.

При менее глубоких стадиях гипноза контакт с внешней реальностью сохраняется, но сама она кажется “менее важной”, “не настолько реальной”... По мере того как транс становится более глубоким, внешняя реальность становится менее реальной, “не существующей”, и субъект как бы “забывает” о ней [1967].

(Erickson, 1980, Vol, I, 2, p. 62)

И вам нет необходимости тратить умственную энергию на восприятие внешней реальность.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 243)

Погружение в транс подобно “уходу”, так как вы при этом отдаляетесь от внешней реальности.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 97)

Для гипнотического состояния характерно появление небольших пауз в активности субъекта, выражающих отвлечение внимания от внешней реальности; кроме того, специфический остекленевший взгляд с расширенными зрачками и утратой фокусировки; состояние каталепсии*, фиксированности, сужение внимания, устремленность к цели, явное уменьшение контакта с окружающей средой и снижение способности реагировать на внешние раздражители [1941].

(Erickson, 1980, Vol, I, 19, p. 390)

При гипнозе наблюдается не просто преобладание какой-то одной идеи, а игнорирование всех многочисленных объектов сосредоточения внимания: стол, колода карт на нем, пение птиц, шум автобуса...

(Erickson & Rossi, 1981, p. 187)

Каждый пациент сам определяет для себя, как относиться к этим спонтанным изменениям, позволяя себе все глубже и глубже погружаться в транс. Так они учатся, все больше и больше отказываться от общей ориентации на реальность (Shor, 1959).

(Erickson & Rossi, 1979, p. 133)

Внимание в трансе обращено вовнутрь

В то время как события внешней реальности постепенно утрачивают свою значимость и им уделяется все меньше внимания, сознание все больше обращается к внутренним событиям, таким как образы, ощущения, мысли и т.п. Поглощенность этими внутренними переживаниями — основная характерная черта состояния транса. Со временем внимание субъекта полностью обращается к внутренним явлениям, в то время как внешние события полностью выпадают из сферы восприятия до тех пор, пока гипнотизер намеренно не направит на них внимание субъекта.

В некоторой степени состояние транса можно сравнить со спонтанно проявляющимся общим сужением сознания, возникающим в состоянии интенсивной концентрации внимания, при задумчивости или при неудачных попытках воспринять что-либо очевидное из-за того, что ожидалось нечто совершенно другое... [1944].

(Erickson, 1980, Vol, II, 4, p. 49)

Когда вы обращаетесь к внутренней реальности, вы забываете и о моей лекции, и обо всем, что вас окружает. Такой опыт есть у каждого.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1979, p. 47)

Их внимание не было направлено вовне, отвлекаясь таким образом от мира переживаний, а оставалось фиксированным на внутренних процессах [1964].

(Erickson, 1980, Vol, I, 13, p. 329)

Мой голос звучит как фон везде, где бы я хотел, чтобы он был. Он звучит на фоне ее собственных переживаний, находящихся в центре внимания пациентки.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 291)

Вы можете назвать это явление как хотите. Я называю его гипнозом, релаксацией и другими терминами. Мне нравится называть это комфортным самоосознаванием, и я пытаюсь обучить своих пациентов такому комфортному самоосознаванию. И я бы хотел, чтобы все вы время от времени могли испытывать состояние подобного осознавания, возникающего некоторым образом внутри вас.

(ASCH, 1980, Запись лекции, 16. 07. 1965)

Медитация — это размышление о самом себе, размышление легкое и свободное; удивление перед тем, что “Я” предлагает самому себе.

(Erickson & Lustig, 1975, Vol, 2, p. 5)

Хаксли описывает легкий транс как “переключение интереса от вешнего мира к внутреннему”. При этом меньше внимания уделяется внешнему, а больше — внутренним субъективным ощущениям. Внешнее тускнеет, становится скрытым; начинают преобладать внутренние субъективные ощущения, пока не достигается состояние некоторого равновесия, в котором у субъекта возникает чувство, что он понимает внешнюю реальность, но без мотива взаимодействовать с ней [1965].

(Erickson, 1980, Vol, I, 3, p. 90)

Поле сознания сужается, и все внешние раздражители, за исключением предлагаемых гипнотизером, утрачивают свою значимость. Постепенно субъект полностью утрачивает контакт с внешним миром, сохраняя его только лишь с оператором.

(Erickson, 1934, p. 612)

Гипноз создает связь с внутренней реальностью

По мере того как субъекты успешно отказываются от прежней ориентации на внешнюю реальность и сосредоточиваются на внутренних событиях, они начинают все меньше и меньше зависеть от свойств внешней реальности, обычно создающей контекст для восприятия и реагирования, придающий им свое значение и структурирующий их. Так, соображения, связанные с внешней реальностью, постепенно замещаются обретаемым на внутреннем уровне субъективным пониманием того, что именно является реальным. Эти внутренние конструкции могут создаваться гипнотизером путем специфических внушений или же самим субъектом в результате их собственных идиосинкразических представлений о том, чем является гипноз. В сущности, во время гипноза возникает новый контекст переживаний и поведения, после чего все реакции субъекта будут проявляться в пределах данного нового контекста. Что именно является реальным для субъекта, теперь определяется только на внутреннем уровне и не зависит более от внешних событий или обстоятельств. Это подобно тому, как будто загипнотизированный субъект вступает в новый мир, в котором обычные правила и события реальности более не могут применяться, замещаясь новыми законами, создаваемыми во внутреннем мире.

Реагирование при гипнозе имеет совершенно иной характер. Ситуация, в которой происходит сеанс гипноза, является своего рода “экстраполированной реальностью”, иногда зависящей исключительно от переживаний субъекта и имеющей весьма незначительное отношение к объективной реальности [1958].

(Erickson, 1980, Vol. II, 19, p. 192)

Пока человек не вошел в состояние транса, он не утрачивает в полной мере ни осознавания окружающей реальности, ни общего контекста мысли и речи. Если же это частично происходит, он “приходит в себя”, объясняя (обычно без всякой просьбы): “На мгновение я полностью забыл обо всем, кроме того, о чем думал”, как будто они говорят это кому-то, находящемуся вне их. Но фактически они тем самым вновь ориентируют себя на окружающую реальность.

Иначе бывает с глубоко загипнотизированными субъектами, находящимися в сомнамбулическом состоянии — даже если они в первый раз подвергаются действию гипноза и глаза у них могут быть широко отрытыми, а внушение могло производиться с помощью вербальных ритуализированных техник или же с помощью иных методов, которые могут быть записанными и потом использованными для исследования скрытого значения применяющихся слов. Все воспринимаемое постепенно утрачивает свою ценность за исключением образа самого экспериментатора как части гипнотической ситуации, а раздражители, связанные с внешней реальностью, замещаются в поведении субъекта образами его памяти, не связанными с действительной ситуацией [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, pp. 40—41)

В гипнотическом состоянии субъектам достаточно одного взгляда на ситуацию, чтобы сориентироваться в ней. У них нет необходимости проверять и перепроверять реальность происходящего. Они понимают ситуацию и знают, что какие бы изменения ни происходили в их ориентации, они смогут осуществить соответствующие изменения [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 321)

Пациентка была неспособна реагировать ни на что, не связанное с гипнотической ситуацией [1941].

(Erickson, 1980, Vol. 1, 19, p. 402)

Автор не знает, как измерить происходящее в физической реальности, которую подвергающийся гипнозу субъект видит так же ясно, как человек в обычном бодрствующем состоянии, хотя при этом он реагирует на происходящее с точки зрения гипнотической реальности [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 50)

Тот способ, которым пациент делает свои фантазии частью реальной жизни, связан с естественной эволюцией его спонтанной поведенческой реакции на реальность. Он не проистекает ни из терапевтического внушения, ни — пусть даже косвенно — из чего-то другого, помимо реакций пациента на его реальность. Более того, поведение субъектов переживется ими как возникающее внутри них в ответ на их потребности в конкретной ситуации.

(Erickson, 1954d, p. 283)

При гипнозе проявляется особый тип реальности, с которым индивид сталкивается в ярких сновидениях, — реальности, в действительности которой у индивида не возникает сомнений. Субъект полностью принимает эту реальность без каких-либо вопросов на интеллектуальном уровне, без конфликтующих противоречий, возражений и сопоставления оценок. При этом субъективно переживаемое принимается им как субъективно и объективно истинное [1965].

(Erickson, 1980, Vol. I, 3, p. 102)

Реакция клиента может быть ограничена прямыми раздражителями, присутствующими в самой гипнотической ситуации, без влияния привычных ассоциаций и типов реагирования [1938].

(Erickson, 1980, Vol. II, 10, p. 82)

Они становятся в своем поведении настолько автоматичными, поглощенными ситуацией и ограниченными в своих реакциях на окружающую среду, что существует малая вероятность — и не возникает потребности — сохранения сознательных установок и паттернов поведения. Вместо этого сохраняется возрастающая отстраненность от сиюминутных обстоятельств [1941].

(Erickson, 1980, Vol. I, 19, p. 403)

В состоянии транса возникает новая, совершенно иная реальность [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 59)

Субъекты как бы покидают реальный мир, в котором они идентифицируют себя как члены общества, входя в иной мир, реальность которого определяется исключительно их собственным жизненным опытом [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 76)

Ответы субъекта неизменно выражаются в том специфическом понимании реальности, которое обретается в состоянии транса и не совпадает с обычным пониманием. Очевидно, что такое понимание субъектом реальности явно принадлежит к иному типу опыта, чем опыт, получаемый в привычном бодрствующем состоянии [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 56)

Загипнотизированный индивид воспринимает окружающую реальность иным образом, совершенно не соответствующим действительности, но кажущимся для него наиболее реальным [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 76)

Эта гипнотическая реальность ограничена тем, как субъект понимает требования гипнотической ситуации. При этом индивид не реагирует на объективную реальность, исключая ее как нечто неуместное или просто как случайное стечение обстоятельств [1958].

(Erickson, 1980, Vol. II, 19, p. 192)

Гипноз настолько сильно может изменить осознание индивидом окружающей среды, что в своих реакциях он обращается к своему опыту, чтобы реализовать эти действительно феноменальные изменения [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 75)

Гипноз способствует созданию раппорта

Во время гипноза внимание субъекта обращено прежде всего во­внутрь, и единственным контактом с внешней реальностью является голос гипнотизера. Эта тенденция реагировать только на слова гипнотизера, который в результате может направлять внимание субъекта почти на что угодно, называется раппортом.

Обычно субъект спонтанно реагирует только на стимулы, исходящие от гипнотизера, который по своему желанию управляет состоянием сознания индивида [1954]

(Erickson, 1980, Vol. III, 3, p. 22)

При создании раппорта субъект реагирует только на голос гипнотизера и не способен слышать, видеть или ощущать что-либо другое, если это не предусмотрено инструкциями гипнотизера. Это следствие концентрации внимания субъекта на гипнотизере и осознавания только его голоса и тех вещей, которые гипнотизер включает в трансовую ситуацию. Раппорт создает эффект отрешенности субъекта от всего остального [1944].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 2, p. 19)

Автор считает характерным признаком состояния транса то, что он называет “раппортом”; ригидность поведения, такую, как при каталепсии и других изменениях физического состояния; а также отрешенность от реальности, диссоциацию и идеомоторные и идеосенсорные проявления, которые являются важными, хотя и не всегда обязательными признаками сомнамбулического состояния. Другая характерная черта состояния транса — явная неспособность осознавать реальные явления и стимулы, не имеющие отношения к трансу или к активизируемым системам отсчета [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, II, pp. 37—38)

Гипноз способствует повышению чувствительности

Гипнотическое состояние способствует созданию пассивности и раппорта, которые могут быть использованы для усиления внушаемости субъекта и стимулирования его реагирования. По мере того, как у субъекта возрастает чувство доверия к гипнотизеру, его способность к реагированию возрастает автоматически; эту тенденцию необходимо тщательно поощрять и культивировать. Повышение степени реагирования на идеи или внушения, предлагаемые гипнотизером, весьма желательно, потому что именно это позволяет гипнотизеру руководить использованием субъектом его воспоминаний, а также не использованных ранее (или использованных неправильным образом) способностей, обычно и приводящих к возникновению гипнотического опыта и других сопутствующих явлений.

В гипнотическом состоянии, так же как и в обычном состоянии сознания, вы уделяете внимание происходящему, но делаете это избирательно, сосредоточиваясь на отдельных идеях, которым оказывается открыт ваш ум. В гипнотическом состоянии субъект более восприимчив к идеям и принимает их с большей готовностью [1959].

(Erickson, 1980, Vol. II, 4, p. 28)

Гипноз — это состояние, в котором прежде всего повышена восприимчивость к любым идеям.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 3)

В качестве попытки теоретического объяснения гипнотический транс можно определить как состояние повышенного осознания и реагирования на идеи [1958].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 15, p. 174)

Функционирование на этом особом уровне осознавания характеризуется состоянием повышенной восприимчивости, в котором внутреннее научение, основанное на переживаниях, может иметь ценность, сравнимую с той, которая обычно придается внешней реальности.

(Erickson, 1970, p. 995)

Он стал гораздо более восприимчивым к идеям и способен воспринимать внушения и проявлять большую готовность действовать в соответствии с ними, чем в обычном состоянии сознания [1957].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 5, p. 49)

Наведение транса, достаточно глубокого для клинических целей, приводит к возникновению особого психического состояния пассивной восприимчивости, в котором субъект автоматически принимает любые внушения и действует в соответствии с ними, проявляя соответствующие формы поведения [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 29, p. 301)

Необходимо признать, что общая склонность погруженного в гипноз субъекта быть пассивным и восприимчивым является проявлением внушаемости и, таким образом, оказывается прямым результатом внушений, использованных для наведения гипноза, а не функцией самого гипнотического состояния [1944].

(Erickson, 1980, Vol. II, 4, p. 35)

Дальнейший и гораздо более трудный шаг лежит в использовании пассивной восприимчивости субъекта для обеспечения спонтанного проявления паттерна поведения, вызванного проведенными внушениями [примерно 60-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. II, 29, p. 302)

Гипноз может применяться для того, чтобы вызывать чисто реактивное поведение, воспоминания и переживания субъекта таким образом, который позволяет наблюдать различные формы гипнотического поведения; он может также применяться для того, чтобы с помощью внушения вызывать спонтанно развивающиеся формы поведения, сравнимые с теми, которые обычно возникают под воздействием внешней реальности [примерно 60-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. II, 29, p. 303—304)

Внушаемость является, конечно же, главным признаком гипнотического состояния и всегда присутствует. Однако, хотя сама по себе внушаемость действительно необходима, для достижения серьезных целей этого недостаточно и субъекту необходимо предлагать такие внушения, которые соответствовали бы его желаниям и пониманию, тогда как в эстрадном гипнозе могут даваться смешные и недостойные внушения.

(Erickson, 1941, p. 15)

Субъекты создают внутреннюю реальность

с помощью “оживления”

Как уже упоминалось ранее, когда внимание субъекта сконцентрировано и обращено вовнутрь, оно оказывается полностью поглощенным внутренними событиями и направлено на субъективную реальность, создаваемую этими событиями. Внутренние мысли и образы оказываются настолько всепоглощающими и убедительными, что становятся неотличимыми от внешней реальности. Субъект реагирует на данные переживания так, как будто они являются реальными, в то время как действительные явления в этот момент обычно игнорируются.

Такое проявление воспоминаний, идей, эмоций и ранее скрытых возможностей, заслоняющих собой реальность, Эриксон называл “оживлением”. Воспоминание, воображаемое событие или просто упоминание о происходившем может переживаться настолько ярко, что кажется реальным. Процесс “оживления” ответственен за большую часть происходящих во время гипноза феноменов, поэтому для гипнотизера важно иметь возможность влиять на них. Описанное ранее стимулирование способности к реагированию и внушаемости дает возможность гипнотизеру особым образом управлять сознанием или создавать внутренние события, которые могут “оживать” в переживаниях субъектов, возникающих во время гипноза и кажущихся реальными. Могут быть оживлены прошлые события, а происходящие в настоящий момент события могут быть восприняты совершенно по-иному. Все ощущения и восприятия усиливаются, искажаются, игнорируются или замещаются ощущениями и восприятиями, возникающими исключительно на основе переживания внутренних событий. Такое использование естественных паттернов воспоминаний, мыслей и реакций для стимулирования опыта альтернативной или гипнотической реальности весьма характерно для эриксоновской гипнотерапии.

Этот процесс является своего рода оживлением воспоминаний и идей, происходящим настолько эффективно, что такие воспоминания начинают субъективно переживаться как реальные внешние события, а не как внутренние процессы. Последующее влияние переживаний таково, как будто события действительно происходили реально.

(Erickson, 1954b, р.23)

Происходящие при этом психологические процессы состоят, в сущности, в оживлении воспоминаний, идей и эмоций — так же как и любого другого приобретенного опыта, — и они субъективно переживаются так, как будто вызваны реальными внешними событиями, а не внутренними процессами.

(Erickson, 1970, р. 996)

Они объясняли с различной степенью ясности, как их внимание отвлекается от внешней реальности, обращаясь к воспоминаниям и идеям внутренней “реальности переживаний” [1958].

(Erickson, 1980, Vol. II, 19, p. 194)

Понимание данной проекции воспоминаний важно для понимания и самой природы гипноза. Этот особый феномен можно считать состоянием обыденного осознавания, однако сознание направлено в первую очередь на внутренние идеи, что явно отличается от обычного состояния сознания, когда внимание направлено исключительно на внешнюю реальность [1959].

(Erickson, 1980, Vol. III, 4, p. 28)

Они идентифицируют свои переживания с реальным прошлым опытом, придавая таким образом переживаниям субъективную значимость [1938].

(Erickson, 1980, Vol. II, 10, p. 97)

Гипноз — это особый, хотя и совершенно нормальный тип поведения, возникающего, когда внимание и процесс мышления направлены на внутренние переживания и опыт, обретенный в процессе жизни [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 54)

Так за пределами собственного прошлого опыта обучения они создают особую реальность, на которой теперь будут основаны проявления их реагирования, связанные с целями эксперимента [1958]

(Erickson, 1980, Vol. II, 19, p. 195)

Гипноз предоставляет доступ

к неиспользованным возможностям

Подвергающиеся гипнозу субъекты оказываются открытыми более эффективному использованию понимания, обретенного ими в процессе научения, и потенциальным возможностям реагирования, ранее не использовавшимся ими. Они оказываются в контакте с обширным резервуаром возможностей, содержащихся в их бессознательном, и могут черпать из него. Роль гипнотизера в этой ситуации состоит в том, что он дает ряд сообщений (вербальных и невербальных), направляющих внимание субъекта на эти бессознательные возможности и создающих таким образом “гипнотическую ответную реакцию”. Систематическое и обладающее определенной целью обращение к не используемым способностям может наблюдаться с изумлением и любопытством субъектами, которые в результате начинают в большей мере осознавать и использовать свои потенциальные возможности.

Во время гипноза происходит периодическое обращение то к внешней реальности, то к воспоминаниям, в том числе визуальным, слуховым, кинестетическим и т.п. На основании этих воспоминаний и переживаний формируется поведение гипнотизируемых субъектов. В этом особом состоянии роль оператора (гипнотизера) состоит в том, что он предлагает субъекту необходимые идеи, ориентируя его в индивидуально неповторимой специфике гипнотической ситуации, в которой находится каждый субъект [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 313)

Гипноз — это передача идей пациенту таким образом, который позволяет ему быть наиболее восприимчивым и мотивирует его к использованию потенциальных возможностей своего тела, физиологического и психологического реагирования и поведения [1967].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 24, p. 237)

Гипноз — это техника контакта с пациентом, при которой вы обретаете доступ к обширному опыту научения, полезность которого связана прежде всего со способностью автоматического реагирования. При гипнозе происходит прямое обращение к данному опыту, обычно находящемуся в сфере автоматических и неосознаваемых процессов.

(Erickson & Rossi, 1981, p. 100)

Гипноз не является какой-то мистической процедурой. Это систематическое применение эмпирического опыта многопланового научения, происходящего на протяжении всей жизни [примерно 50-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 21, p. 224)

Гипноз — состояние готовности использовать обретенный ранее опыт научения. Почему же мы должны считать его искажением реальности, в то время как на самом деле это готовность использовать наши возможности? [1962]

(Erickson, 1980, Vol. II, 33, p. 340)

Все мы обладаем чрезвычайно большим количеством такого неосознаваемого, усвоенного на физиологическом и соматическом уровне опыта научения и обусловливания. Идея разумного использования этого научения и лежит в основе эффективного применения гипноза.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 21, p. 224)

Говоря иными словами, гипнотические техники служат созданию благоприятной обстановки, в которой пациентам даются инструкции, как им с наибольшей пользой для себя реализовывать потенциальные возможности своего поведения [1966].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 28, p. 262)

Гипноз не создает новые способности

Эриксон отказывался признавать, что способности, проявляемые гипнотизируемыми субъектами, зависят только от условий гипнотической процедуры. Наоборот, он упорно настаивал, что все изменения, происходящие в поведении и переживаниях пациента, являются просто более интенсивными проявлениями его обычного поведения. Гипноз сам по себе ничего не добавляет и не отнимает от личности субъекта и его возможностей. Человек остается тем же самым индивидом, а гипноз просто позволяет использовать его естественные возможности более эффективным образом.

Положение о том, что гипнотические феномены являются примерами вполне нормальных человеческих способностей, многие из которых неосознанно используются в повседневной жизни, чрезвычайно важно в эриксоновском подходе к гипнозу и гипнотерапии. Большая часть гипнотических феноменов вызывалась Эриксоном с помощью тех видов общения с пациентом, которые вызывали точно такую же ответную реакцию и у субъектов, не подвергавшихся гипнозу. Хотя при гипнозе реакция субъектов была более интенсивной и заметной, отнюдь не гипноз сам по себе оказывался причиной тех или иных форм их специфического поведения. Действительной причиной поведения субъектов были их опыт и естественные возможности. Наблюдения Эриксона позволяли ему предсказать, как люди в целом (и данный субъект в частности) будут реагировать на те или иные формы общения. Затем он использовал это знание при работе с пациентами, помогая им научиться полнее использовать свои возможности.

С неправильным пониманием сущности гипноза можно часто столкнуться даже у весьма опытных людей... это неверное понимание состоит в идее, что неким особым и непонятным образом гипноз непременно будет ограничивать естественные способности субъекта нормально реагировать на происходящее, способности самовыражения и агрессивного поведения, сводя поведение субъекта к роли пассивного инструмента в руках гипнотизера [1944].

(Erickson, 1980, Vol. II, 4, p. 35)

Загипнотизированный субъект остается тем же самым индивидом, но при гипнозе временно изменяются некоторые формы его поведения [1944].

(Erickson, 1980, Vol. III, 21, p. 207)

Я считаю, что подвергающийся гипнозу субъект может делать в трансе те же вещи, которые он делает и в бодрствующем состоянии [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 334)

Я думаю, что поведение субъекта во время гипноза является нормальным, контролируемым, управляемым и полезным... В гипнотическом состоянии вы ведете себя правильным образом, делая все необходимое в подходящем месте и в соответствующее время [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 326)

Когда во время гипноза возникают значительные изменения в поведении субъекта, этот процесс можно сравнить с тем, что иногда происходит в обычных условиях или при патологии, а сейчас проявляется в более контролируемой форме.

(Erickson, 1980, Vol. II, 33, p. 343)

Почему бы не предположить, что те же силы, которые обусловливают поведение человека в повседневной жизни, могут столь же эффективно проявлять себя и во время гипноза? Люди остаются теми же и обладают теми же возможностями, но все мы знаем, что один-единственный взгляд может привести к целому ряду событий. Почему же мы тогда считаем, что гипноз ограничивает возможность эффективного обусловливания? [1962]

(Erickson, 1980, Vol. II, 33, p. 344)

Подвергающийся гипнозу субъект остается той же личностью. Просто ее поведение в состоянии транса изменяется, но даже и в этом случае такое измененное поведение основано прежде всего на жизненном опыте пациента, а не на воздействии психотерапевта, который может воздействовать лишь на способ самовыражения индивида [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 38)

В особом состоянии сознания, называемом гипнозом, могут быть обнаружены различные формы поведения, знакомые нам по повседневной жизни — отличаясь в тех или иных своих аспектах, они всегда остаются в пределах нормальности [1970].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 6, p. 54)

Как показывает опыт автора, у человека возникает особое состояние сознания, называемое для удобства (а также отдавая дань истории) гипнозом или трансом. Это состояние характеризуется способностью субъекта сохранять возможности, которыми он обладает в бодрствующем состоянии, проявляя их образом, который может (хотя и не обязательно) отличаться от обычных действий индивида в бодрствующем состоянии. Транс позволяет оператору контролируемым образом вызывать к действию те же самые психические механизмы, которые спонтанно проявляются в повседневной жизни [примерно 60-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. III, 8, p. 61)

Нет оснований ожидать от подвергающегося гипнозу субъекта, что он утратит свои способности к спонтанному и экспрессивному поведению, становясь только лишь послушным инструментом в руках гипнотизера [1944].

(Erickson, 1980, Vol. II, 4, p. 50)

Тот факт, что психологическое состояние субъекта изменяется, не препятствует проявлению любых форм самовыражения в рамках общей системы отсчета. Опыт показывает, что в дополнение к своим обычным способностям, загипнотизированные субъекты могут делать вещи, обычно невозможные для них [1944].

(Erickson, 1980, Vol. II, 4, p. 35)

Работы Милгрэма [Milgram, 1963, 1964, 1965] следовало бы прочесть очень внимательно всем, кто собирается предпринять лабораторные или клинические эксперименты с гипнозом. В этих исследованиях показано, что огромное влияние мотивации, повиновения и других личностных факторов на человеческое поведение обычного бодрствующего состояния, не говоря даже про состояние гипноза или другие измененные состояния сознания [1967].

(Erickson, 1980, Vol. II, 30, p. 312)

Загипнотизированные субъекты —

это не автоматы

Хотя гипнотическое состояние позволяет субъектам более эффективно реагировать на внушения, оно этого не гарантирует. Для того чтобы быть осмысленным и полезным для субъекта, внушение должно быть проведено правильным образом, с учетом его уникального личностного опыта и потребностей. В ином случае субъекты не смогут или не захотят их выполнять. Более того, предлагаемый субъекту опыт должен быть приемлемым для него, так как в ином случае он будет проявлять сопротивление гипнотизеру. Гипноз не превращает субъекта в робота, автоматически понимающего команды гипнотизера и подчиняющегося им. Вне зависимости от того, насколько глубоко субъект загипнотизирован, он будет подчиняться гипнотизеру только в том случае, если понимает, как выполнять внушение, и решит, что будет его выполнять.

Поскольку загипнотизированные субъекты остаются теми же самыми людьми, их стремление защитить себя продолжает действовать. По этой причине с нормальными людьми гипноз обычно не может быть использован для деструктивных целей, направленных на причинение субъекту вреда, даже непреднамеренно. Хотя и бывают исключения, они относятся к индивидам, имеющим патологическую уязвимость в отдельных областях. В любом случае сам гипнотизер несет полную ответственность за безопасность клиента.

Любое внушение, не вызывающее у субъекта возражения, принимается им и оказывается действенным.

(Erickson, 1980, Vol. III, 1, p. 9)

Внушаемость начинает играть иную роль после возникновения транса, когда любое желаемое поведение может быть внушено субъекту и он адекватным образом выполнит внушаемые ему действия, если они не представляют для него опасности и не являются оскорбительными.

(Erickson, 1980, Vol. IV, 2, p. 20)

Субъект не обязательно будет принимать все то, что ему внушает оператор. Каждый субъект имеет в этом случае склонность реагировать согласно своим индивидуальным паттернам [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 313)

Внушение должно быть приемлемым для субъекта, а возможность отвергнуть его может быть основана на простой прихоти так же легко, как на основании вполне убедительных причин.

(Erickson, 1954b, p. 23)

Внушение, неприемлемое для субъекта, либо приводит к его отвержению, либо трансформируется таким образом, что реакцией на него будет притворное поведение [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 146)

В гипнотическом состоянии субъект открыт к восприятию любых идей. При этом он исследует эти идеи с точки зрения собственных воспоминаний, специфического обусловливания и научения, основанного на жизненном опыте. Так субъект принимает внушение и трансформирует его в собственное научение [1960].

(Erickson, 1980, Vol. II, 31, p. 318)

Кроме того, они подчеркивали, что каждое предлагаемое внушение неизменно подвергалось ими самой тщательной проверке, предпринимаемой в первую очередь не для его отвержения, а для полного его понимания, которое позволило бы выполнить его. Если внушение недостаточно понято, то само гипнотическое состояние субъектов будет подталкивать их либо к ожиданию адекватных инструкций, либо к лучшему пониманию путем критического рассмотрения подаваемых команд.

(Erickson, 1939a, p. 394)

Процесс погружения в гипнотическое состояние рассматривается субъектом как специфическое изменение самоконтроля, требующее компенсаторных мер в отношении любых событий, воспринимающихся в качестве несущих угрозу ослабления самоконтроля.

(Erickson, 1939a, p. 400)

У пациента иногда появляется чувство, что в результате возникновения гипнотического состояния он оказывается беспомощным, и это чувство отражается в усиленном стремлении к самозащите.

(Erickson, 1939a, p. 402)

Интересно отметить, что некоторые субъекты действительно обвиняют экспериментатора в связи с его неприемлемыми командами.

(Erickson, 1939a, p. 393)

В этом случае субъект в состоянии транса оказывается в большей мере способным сопротивляться командам экспериментатора, чем он мог бы это сделать в бодрствующем состоянии, используя возможности бессознательного.

(Erickson, 1939a, p. 403)

Субъекты не только сопротивляются внушениям, вынуждающим их совершать действия, обычно вполне приемлемые для них в бодрствующем состоянии, но и переносят в состояние транса обычную для бодрствующего состояния тенденцию отвергать манипуляцию со стороны другого человека.

(Erickson, 1939a, p. 403)

Неоднократно была доказана невозможность заставить загипнотизированных субъектов с помощью внушений совершать действия нежелательного для них характера даже в том случае, если многие из этих действий вполне приемлемы для них в бодрствующем состоянии.

(Erickson, 1939a, p. 414)

В попытках вызвать с помощью гипноза поведение преступного характера опасность заключается не столько в возможности успеха этих действий, сколько в риске для самого гипнотизера.

(Erickson, 1939a, p. 411)

Во время гипноза субъекты демонстрируют возможность самозащиты, готовность к полному пониманию критической оценки, всевозможные отговорки уклончивого характера, а также полное отвержение манипулятивности гипнотизера, вплоть до проявления агрессивности и немедленных ответных действий, направленных против гипнотизера за его неприемлемые внушения и команды.

(Erickson, 1939a, p. 414)

Гипноз не может причинить субъекту никакого вреда, так же как он не может использоваться для криминальных либо антисоциальных целей.

(Erickson, 1939a, p. 14)

Вредные эффекты гипноза не превосходят того вреда, который может быть причинен субъекту в обычных межличностных отношениях; для антисоциальных же и преступных целей гипноз вообще не может быть использован [1944].

(Erickson, 1980, Vol. II, 2, p. 16)

На протяжении более 30 лет экспериментальной и клинической работы с гипнозом я не обнаружил никаких его вредных эффектов... [примерно 50-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 21, p. 226)

Транс проявляется по-разному

Не существует четких признаков возникновения гипнотического состояния. Транс — это постепенно развивающееся и нарастающее явление, отличающееся по своей глубине у различных людей и даже у одного субъекта в разные моменты времени. Каждый пациент имеет свои паттерны изменения глубины гипнотического состояния, хотя существуют и определенные общие черты. Обычно снижается двигательная активность, а также усиливается физическая и психическая релаксация. При использовании одного из тестов на восковую гибкость для кататонических пациентов могут быть обнаружены и признаки каталепсии. Довольно часто возникает амнезия по отношению к событиям, происходившим во время транса, так же как и расширение зрачков. Для транса также весьма характерна постепенная утрата контакта с внешней реальностью, включающая в себя неспособность реагировать на внешние раздражители, отвлекающие факторы и неожиданные звуки.

Гипнотическое состояние имеет различные степени — от легкого транса до весьма глубокого — и эти степени не имеют четких, фиксированных границ.

(Erickson, 1970, p. 996)

Чтобы оценить глубину транса и гипнотического состояния, необходимо учитывать не только средние изменения реагирования, но и возможные отклонения от среднего уровня, проявляющиеся у отдельных индивидов [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 139)

Она демонстрирует здесь свой собственный паттерн трансового поведения. Не существует некоего всеобщего трансового поведения.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 365)

Все пациенты имеют свои собственные паттерны поведения в гипнотическом трансе, носящие фрагментарный характер.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 103)

Росси: Можно ли считать неподвижность тела признаком транса?

Эриксон: Да.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 177)

Одно из самых важных проявлений транса, наблюдаемое почти у всех в достаточной степени загипнотизированных субъектов, — это каталепсия [1939].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 1, p. 7)

Другой гипнотический феномен, имеющий непосредственное отношение к психиатрическим проблемам — это амнезия на все события транса после глубокого гипноза [1939].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 1, p. 7)

При глубоком гипнозе можно часто наблюдать расширение зрачков [1956].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 49, p. 440)

У многих загипнотизированных субъектов наблюдается изменение ширины зрачков. Чаще всего это расширение зрачков в сомнамбулическом состоянии, а также изменение размера зрачков при визуальных галлюцинациях, вызванных внушением. Кроме того, изменение ширины зрачка происходит при внушении чувства страха, гнева и боли [1965].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 9, p. 78)

Глубокий транс связан с бессознательным

Превращение легкого транса в глубокий, напоминающий ступор, включает в себя постепенную утрату осознавания внешней среды. Со временем, когда субъект входит в действительно глубокий транс, ограничения, предубеждения и определяющиеся внешними обстоятельствами паттерны сознательного ума исчезают, передавая контроль над ситуацией бессознательному уму. При этом субъект не находится полностью в бессознательном состоянии и не утрачивает способность контролировать происходящие события, но паттерны восприятия и реагирования, оставшиеся у субъекта, связаны теперь с бессознательным умом. Сознательный ум больше не управляет поведением субъекта, передавая данную функцию бессознательному уму, и это чрезвычайно важный аспект глубокого транса. Правильное понимание роли бессознательного при глубоком трансе оказывается абсолютно необходимым для уяснения того, как Эриксон использовал гипноз в психо­терапии.

Если пациент находится в состоянии глубокого транса, он слышит голос психотерапевта и реагирует на него только лишь с помощью бессознательного ума. Когда люди в глубоком трансе слышат, видят, понимают или делают что-либо, это функция паттернов восприятия, знания и реагирования их бессознательного ума. Субъекты при этом переживают происходящее и реагируют на него с позиций новой точки отсчета, новой перспективы — все это связано с бессознательным умом. Все убеждения, страхи, ценности и тенденции их обычного сознательного ума становятся в трансе неуместными и недействительными. Так, при глубоком гипнозе субъекты освобождаются от ограничений сознательной модели реальности и оказываются в прямом контакте с бессознательным пониманием, связанным с опытом непосредственного эмпирического научения, а также со способностями, которые могут проявиться в этом новом понимании.

Субъекты, находящиеся в легком трансе, замечают, что состояние транса поддерживать труднее, если открыть глаза и попытаться выполнить какое-либо задание, связанное с внешней реальностью... В трансе средней глубины пропадает желание сотрудничества и субъекты чувствуют, что любые манипуляции внешними объектами будут чрезмерно обременять их [1967].

(Erickson, 1980, Vol. I, 2, p. 49)

При более легкой степени транса существует влияние сознательного понимания и ожиданий, а также определенная степень сознательного участия. На более глубоких стадиях транса функционирование происходит на бессознательном уровне [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 145)

Субъекты, находящиеся в глубоком трансе, функционируют в соответствии с пониманием происходящего на уровне бессознательного вне зависимости от того, на что и как реагирует их сознательный ум; они ведут себя в соответствии с реальностью, существующей в данной гипнотической ситуации для их бессознательного ума. В то время как они находятся в трансе, реальным миром для них являются воспоминания и идеи. Действительная внешняя реальность, окружающая их, имеет отношение к происходящему лишь в той степени, в которой она соприкасается с гипнотической ситуацией. Поэтому внешняя реальность, состоящая из конкретных объективных вещей, может не представлять ценности для субъекта [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 146)

Реальность, существующая для субъекта в глубоком трансе, с необходимостью соответствует его фундаментальным потребностям и общей структуре личности. Оказывается, что глубоко невротические пациенты в такой ситуации могут быть свободными от своих невротических проявлений, отягощающих их в иной ситуации; так закладывается основа для психотерапевтических изменений в соответствии с основными личностными потребностями пациента. Примесь невротичности, пусть даже достаточно сильной, не затрагивает центрального ядра личности, но может искажать и уродовать его внешние проявления.

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 146)

Вы можете часто слышать, как пациенты, находящиеся в трансе, говорят, что они попадают в некую другую часть себя: “Вы знаете, что остаетесь собой, но в то же время становитесь каким-то другим “собой”.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 372)

Глубокий гипноз — состояние, позволяющее субъекту функционировать адекватно и непосредственно на бессознательном уровне осознавания без вмешательство сознательного ума [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 146)

При гипнозе вы прекращаете использовать свой сознательный ум, начиная вместо этого использовать ум бессознательный. Потому что на бессознательном уровне вы знаете гораздо больше, чем на сознательном.

(Zeig, 1980, p. 39)

Эта техника основана на непосредственном выявлении значимого, бессознательного поведения, отличающегося от сознательной деятельности почти всегда, за исключением случаев заинтересованного внимания [1959].

(Erickson, 1980, Vol. I, 8, p. 184)

В сущности, при гипнозе то, что мы обычно называем “сознательным”, находится как бы в состоянии сна, в то время как “бессознательное” осуществляет контроль и находится в раппорте с гипнотизером. Такой раппорт, являющийся постоянно отмечаемым феноменом гипнотического транса, может быть определен как состояние гармонии между субъектом и гипнотизером с зависимостью первого от второго в смысле создания мотивации и направляющих стимулов, будучи подобным тому, что в психоанализе называется “трансфером”, или “переносом”. Это позволяет гипнотизеру оставаться в полном контакте с субъектом, в то время как весь остальной мир загипнотизированный субъект не воспринимает.

(Erickson, 1934, p. 612)

Одна из эффективных техник основана на повторяющемся долговременном погружении в гипнотический транс, в котором субъект достигает состояния, близкого к ступору. В этом ступоре субъект постепенно обучается повиноваться внушению и реагировать на ситуации целостным образом. Только так может быть обеспечена обширная диссоциация сознательных элементов личности от бессознательных, что позволяет производить манипуляции с теми аспектами личности, которые подвергаются исследованию [1939].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 1, p. 7)

Подобное ступору состояние транса в первую очередь характеризуется пассивным реагированием, для которого свойственно психологическое и физиологическое запаздывание. В данном случае отсутствует спонтанное поведение, столь характерное для сомнамбулического состояния. Это подобно персеверации незавершенного реагирования с явной утратой способности самооценки... такой подобный ступору транс для многих субъектов труднодостижим, очевидно, из-за их сопротивления утрате осознавания себя как личности [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 147)

Гипноз объясним только в описательных терминах. Он может быть определен как искусственно вызываемое состояние повышенной внушаемости, напоминающее сон, в котором происходит естественная, ограниченная во времени диссоциация “сознательных” элементов психики от “бессознательных”. Эта диссоциированность проявляется в виде своего рода “неподвижности” сознательного ума, что и вызывает нормальное состояние сна и передачу “бессознательному” контроля за индивидуальными функциями, обычно осуществляемым сознательным умом. Любые же попытки объяснения гипноза, выходящие за пределы описательных терминов, будут чисто спекулятивными.

(Erickson, 1934, p. 611)

Я всегда тщательно отделяю сознательное от бессознательного.

(Erickson & Rossi, 1979, p. 290)

Хорошо тренированные субъекты — это не те, которые с трудом обучаются вести себя определенным образом, а те, которые в своем обучении полностью полагаются на бессознательные паттерны поведения и реагирования [1952].

(Erickson, 1980, Vol. I, 6, p. 146)

При гипнозе сознательный ум передает свои функции бессознательному.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, 89)

Без правильного различения сознательного и бессознательного пациенты применяют как сознательное, так и бессознательное поведение во время транса, вместо того чтобы полагаться в первую очередь на бессознательные паттерны поведения. Это ведет к неадекватному и неудачному выполнению заданий [1948].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 4, p. 37)

Только создание у каждого субъекта способности функционировать в состоянии транса организованным, интегрированным образом дает ему возможность проделать достаточно большую и сложную экспериментальную либо психотерапевтическую работу [1939].

(Erickson, 1980, Vol. IV, 1, p. 6)

Росси: Транс — это активный процесс, в котором бессознательное активно и не управляется сознательным умом. Является ли правильным такое определение?

Эриксон: Да.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 138)

В глубоком трансе пациенты подобны детям

и характеризуются буквальностью

Тенденция реагировать на гипнотизера простым и буквальным образом напоминает поведение ребенка. Эта типично бессознательная форма реагирования является надежным признаком достижения глубокого транса. Опытные гипнотизеры сразу распознают это изменение в типе реагирования и соответствующим образом приспосабливают свои собственные паттерны речи и поведения. Фактически они начинают использовать более простые, прямые и буквальные паттерны речи еще до того, как субъект погрузится в глубокий транс, поскольку это способствует достижению субъектом транса. Таким образом гипнотизер предвосхищает сдвиг на бессознательный уровень осознавания, вызывая у пациента его ожидание, а затем фактически вызывая транс.

Интересно отметить, что такой “буквализм”, отмечаемый у глубоко загипнотизированного субъекта сравним с тем, что в некоторых работах называется “логикой транса”. Исследования Эриксона и некоторых других авторов продемонстрировали, что проявления “логики транса” являются единственным достоверным способом отличения субъектов, действительно находящихся в состоянии гипноза, от тех индивидов, кто лишь имитирует это состояние. Очевидно, что при достижении транса возникает действительно фундаментальный сдвиг в типе мышления и восприятия. Говоря словами Эриксона, все это указывает на то, что субъект использует естественную “буквальность”, присущую самой природе бессознательного.

Регрессия или возвращение к более ранним и простым паттернам поведения характерна для всех видов транса и может быть использована и усилена до весьма значительной степени. В трансе существует тенденция к проявлению “буквальности” и детского типа понимания субъекта, в том числе изменение его почерка и других форм двигательной активности, а также переход к тем типам эмоциональных отношений, которые были свойственны более раннему возрасту.

(Erickson, 1954b, p. 23)

Ее точка зрения, с которой я согласен, состоит в том, что каждое гипнотическое внушение необходимо предлагать такими словами, которые позволяют дать “готовую и упрощенную интерпретацию” происходящего. Это объясняется тем, что при гипнотическом состоянии существует склонность ограничивать смысл произносимых слов их буквальным значением. Кроме того, она считала, что необходима точность и выразительность инструкций, позволяющих субъекту реагировать естественным для своего понимания образом, свободным от влияния социальных факторов [1964].

(Erickson, 1980, Vol. I, 18, p. 374)

У субъектов во время гипноза происходит регрессия к более простым, не усложненным формам мышления, чувств и поведения, свойственным детству и юности.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 175)

Когда ваш пациент находится в состоянии транса, его мышление подобно мышлению ребенка.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 255)

Транс — это регрессия к более простым формам функционирования.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 257)

Буквальность и специфическое ограничение сознания теми аспектами реальности, которые относятся только лишь к гипнотической ситуации, весьма показательна для удовлетворительного сомнамбулического транса [1965].

(Erickson, 1980, Vol. I, 3, p. 95)

Поведение, возникающее в состоянии транса, характеризуется простотой, прямотой и буквальностью понимания, действий и эмоционального реагирования во время гипноза, напоминающей детскую.

(Erickson, 1970, p. 996)

Росси: Во время транса труднее думать, не так ли?

Эриксон: Да, это действительно так.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 56)

Эксперимент изначально был основан на буквальности восприятия и поведения загипнотизированных субъектов, реагировавших на инструкции или вопросы гипнотизера. Такая буквальность реагирования в повседневной жизни встречается нечасто. Когда она возникает, мы обычно думаем, что это преднамеренная игра, и часто так оно и бывает [примерно 40-е годы].

(Erickson, 1980, Vol. III, 10, p. 92)

Буквальность восприятия, существующая в состоянии транса, становится причиной того, что пациент обретает новый паттерн слушания. В состоянии транса он воспринимает сами слова, а не передаваемые ими идеи [1973].

(Erickson, 1980, Vol. III, 11, p. 100)

Транс — наиболее простой, не усложненный способ функциониро­вания.

(Erickson, Rossi & Rossi, 1976, p. 252)