Автор книги: Адлер Герхард

Книга: Лекции по аналитической психологии

Адлер Герхард - Лекции по аналитической психологии читать книгу онлайн

Герхард Адлер 

Лекции по аналитической психологии 

ПРЕДИСЛОВИЕ К НОВОМУ ИЗДАНИЮ

Хотя эта книга была впервые опубликована 18 лет назад, она представлена здесь без изменений, за исключением добавленного предисловия профессора Юнга к немецкому изданию 1952 года.

Отсутствие изменений в этом издании продиктовано, главным образом, методическими соображениями. Основная масса опубликованного ранее материала представляется мне настолько же ценным, как и появившееся позже. При случае я мог бы предложить несколько иной подход к самой методике. Но здесь я хотел бы сместить акцент в сторону более строгой позиции. Когда-то я, например, утверждал, что двух-трех собеседований в неделю вполне достаточно, но последующий опыт убедил меня в том, что желательно проводить минимум три-четыре еженедельных собеседования. В равной мере я теперь не уверен и в достаточно высокой ценности 'пробного анализа', отчасти потому, что научился более точно оценивать для него показания и противопоказания с учетом аналитического лечения в каждом конкретном случае; отчасти потому, что аналитическая психология с самого начала требует полного доверия. Если этот подход сработает, то 'пробный анализ' станет излишним, а если нет, то в любом случае ответ будет отрицательным. Ранее я считал срок лечения полгода-год как редкое исключение, но теперь я не хочу связывать себя никакими заявлениями относительно его продолжительности, скажу лишь, что, вероятнее всего, на это уйдут годы. Затем я хотел бы обратить внимание на анализ перенесения, хотя я все еще полагаю, что именно анализ снов и является наиболее важным орудием, которым мы располагаем. Имеются и другие точки зрения в этой главе, которые я мог бы сформулировать несколько иначе, например, как взаимосвязь между «редуктивной» и «конструктивной» интерпретациями, которые я предпочитаю теперь считать двумя течениями, существующими в рамках одного и того же процесса.

Но в целом все эти модификации не представляются мне чем-то нарушающим мой основной подход, вышедший из концепций Юнга о душе как о саморегулирующейся системе и о созидательной функции бессознательного. Наиболее полно и детально я развил эти взгляды в своей последней книге Living Symbol (Лондон, Нью-Йорк. 1961), в которой мною исследуются некоторые особенности процесса становления индивидуации. В этой работе я показал, какую огромную пользу можно извлечь из интерпретации сновидений и активных образов для прояснения саморегулирующихся творческих процессов, происходящих в душе; поэтому я настойчиво рекомендую всем читателям, интересующимся дальнейшими исследованиями в этой области, обратиться к настоящему изданию

Г. Адлер Лондон.   1966

ПРЕДИСЛОВИЕ

С наибольшим удовольствием я услышал, что восхитительная книга д-ра Герхарда Адлера 'Лекции по аналитической психологии' появилась теперь и в Германии. Автор - искусный психотерапевт, который, основываясь на своем практическом опыте, прекрасно справился с темой.

Это преимущество едва ли можно переоценить, поскольку лечебная работа означает не только ежедневное применение психологического подхода и его методов к людям и, в частности, больным, но также учитывает и ежедневную критику, которая в зависимости от успеха или неудачи, оказывает влияние на терапию и лежащие в ее основе предположения. Мы вправе ожидать от автора хорошо продуманных суждений, обильно подкрепленных опытом. И в своих ожиданиях мы не разочаруемся. Повсюду в этой работе нам встречается прекрасно взвешенное мнение, лишенное предрассудков, слепой, фанатичной приверженности или насильственных, вынужденных интерпретаций.

К счастью, автор выбрал среди огромного числа проблем лишь те, которые неизбежно привлекут внимание каждого мыслящего психотерапевта. Первое, и самое главное, чего он коснулся, что вполне понятно - это подчеркнул повышенную чувствительность аналитической психологии в сравнении с материалистической и рационалистической тенденций фрейдистской школы, которая, обнаруживая удовольствие в некоем сектантском уединении, все же не потеряла своей актуальности. И дело здесь совсем не в придирках или расхождении во взглядах, и уж тем более не в специалистах (это все было бы неинтересно широкой публике), а дело здесь - в принципе. Психология, которая хочет быть научной дисциплиной, не может больше позволить себе основываться на таких философских предпосылках, как материализм или рационализм. Она не должна выходить за рамки своей компетенции, нужно действовать только феноменологически, отбросив всякую предвзятость. Но мнение, что мы можем предаться трансцендентальным рассуждениям, столкнувшись с высокосложным материалом психологического опыта, уже настолько укоренилась, что до сих пор психоанализу вменяют в вину философские утверждения, хотя это демонстрирует полное непонимание феноменологической точки зрения.

Огромный интерес в психотерапии вызывает, по практическим соображениям, психология снов, область, где теоретические предположения не только терпят сокрушительные поражения, но и само применение их наиболее одиозно. Анализ сновидений, проведенный в третьей главе, можно считать образцом подобного анализа. Весьма похвально и то, что автор уделяет должное внимание важной роли эго. Таким образом, он противоречит общепринятому мнению, что аналитическая психология интересуется только бессознательным, давая поучительные примеры основных взаимосвязей между бессознательным и эго.

Спорной остается проблема, является ли терапевтически эффективным и, если да, то насколько, извлечение из сознания бессознательных компонентов а процессе соответствующего лечения. Хотя их осознанная реализация и является целебным фактором первостепенной важности, она отнюдь не единственная. Помимо первоначального 'признания'' и эмоционального 'реагирования' мы должны также принимать во внимание трансференцию и символизацию, которые в настоящем издании прекрасно проиллюстрированы взятыми из историй болезней рисунками.

Особой похвалы заслуживает отражение автором религиозных аспектов психических феноменов. Этот деликатный вопрос особенно сильно волнует философов. Но. полагаясь на здравый смысл и способность людей отказываться от своих убеждений, я и представить себе не могу, что кто-то из читателей может почувствовать себя оскорбленным моими авторскими заметками, если только, подчеркиваю, он в состоянии понять феноменологический подход науки, К несчастью, такое понимание, а я часто имел возможность в этом убедиться, распространено далеко не повсеместно и менее всего - в медицинских кругах. Теория сознания, конечно, не фигурирует в медицинских учебных планах, но она незаменима для изучения психологии.

За счет ясности изложения и богатства иллюстративного материала, почерпнутого из реальных историй болезней, эта книга заполнит пробел в психологической литературе. Она даст и профессионалу, и увлеченному психологией любителю желанный набор ориентиров в той области науки, где большинству людей вначале трудно сориентироваться.

Для объяснения примеров, взятых прямо из жизни, автор предлагает настолько простые подходы, что этим значительно облегчает их понимание. Мне от всего сердца хотелось бы предложить эту книгу всей читающей публике.

К.Г.Юнг Май: 1949

ВВЕДЕНИЕ

'Лекции по аналитической психологии' представляют собой собрание лекций, читавшихся в течение десятилетия: с 1936 по 1945. Все они были переработаны, дополнены и специально переписаны для этой книги. 'Сравнительное исследование метода аналитической психологии' создано на основе лекций, которые читались на курсах усовершенствования в институте медицинской психологии (Тавистокская клиника) в Лондоне в 1937 и 1938 годах. Глава 'Исследование сновидений' основана на лекции, прочитанной в медицинской секции британского психологического общества в Лондоне в 1940 году, она была опубликована (в первоначальном варианте) в Британском журнале медицинской психологии, том XIX, часть I, 1941 г.

'Эго и цикл жизни' первоначально вышла в свет в 1939 году, как публичная лекция, при содействии Клуба аналитической психологии в Лондоне, равно как и лекция по теме 'Сознание и лечение' (вышла в 1938 году). Последняя лекция была опубликована Союзом пастырской психологии в Лондоне, в 1939 году, а 'Психологический подход к религии' читалась там же по просьбе Общества друзей (квакеров) в Международном (квакерском) Центре Друзей и в несколько измененном виде повторялась в 1944 году в Клубе аналитической психологии. Последняя статья - 'Вклад К.Г.Юнга в современное сознание' - была написана в связи с семидесятилетним юбилеем профессора Юнга и вышла в свет в Британском журнале медицинской психологии (издана в томе XX, часть III, 1945) и была прочитана в честь этого дня в Клубе аналитической психологии 26 июля 1945 г. Поскольку эта статья посвящалась профессору Юнгу, я не счел возможным вносить в нее значительные изменения, как в другие статьи. В настоящее время она представляет собой более или менее очерченную схему исследования, которую, я надеюсь, сумею преподнести в гораздо более доступной форме, детально обрисовав весь материал, о котором в первоначальном варианте лишь вскользь упоминал.

Эта книга явилась результатом 15-летней практики врача-психотерапевта, почти ежедневно контактировавшего с пациентами. По этой причине я даже не пытался создать какое-либо систематическое представление о концепции Юнга и теории аналитической психологии (хотя я все же попытался это проделать в первой книге Die Entdeckung der Seele, Rascher, Zurich, 1934, которая представляет собой систематизированный обзор и сопоставление фундаментальных концепций и теорий психоанализа, разработанных Зигмундом Фрейдом и Альфредом Адлером). Исследование каждой проблемы, обсуждающейся в этой книге, явилось результатом совместных усилий аналитика и анализируемого. Это в полной мере относится как к обсуждениям методического свойства, так и к теоретическим дискуссиям. В дискуссиях, для обоюдной пользы, психотерапевт объясняет пациенту, как проводятся исследования в области психоанализа, чтобы понять их сопричастность к процессу психологической интеграции.

Этот факт объясняет также отбор и порядок расположения разделов. Первый из них - техническое обсуждение методики самой процедуры аналитической психологии. Ее цель - разъяснение и аналитикам, и всем, интересующимся психологией, основополагающих различий между подходом аналитической психологии и подходом психоанализа З.Фрейда, и в меньшей степени индивидуальной психологией Альфреда Адлера. В ней также освещена необходимость ограничения чисто 'технического' подхода к 'пациенту' поскольку наступает момент, когда он перестает быть таковым, а просто открывает фундаментальные и обычно обоснованные проблемы, свойственные психическому развитию полностью 'нормального' человека.

Первый раздел - 'Исследование сновидений' служит примером фундаментальной концепции аналитической психологии, концепции коллективного бессознательного и архетипов, и показывает их практическое применение в актуальном лечении. Концепция коллективного бессознательного, а именно - концепция общего субстрата главного психического наследия, которое нельзя объяснить с позиции индивидуального опыта, и концепция архетипов, то есть образов, в которых коллективное бессознательное и проявляет себя, является незаменимыми для понимания подходов в аналитической психологии и в практическом, и в теоретическом аспектах. Коллективное бессознательное, по мнению Юнга, есть 'всеконтролирующий отпечаток опыта предков, начиная с незапамятных времен, как эхо доисторических событий, к которому каждое столетие добавляло ряд своих изменений и отличий', это 'вид вневременного миропредставления'. (Jung. Contributions to Analytical Psychology.  Kegan Paul,  London.  1928, p.162   p 37)

Его сфера охватывает не только персональную психе -она шире - поскольку включает в себя и индивидуальное сознание и личное бессознательное (т.е. бессознательное содержимое создавалось во время персонального существования индивидуума) и, следовательно, имеет в своем распоряжении более мощную энергию, чем энергия персональной психе. Хотя концепция коллективного бессознательного проходит красной нитью через всю книгу, именно этот раздел поможет читателю более отчетливо понять ее практическую терапевтическую ценность.

Второй раздел - 'Эго и жизненный цикл' - иллюстрирует психологические проблемы, свойственные различным фазам жизни. Он показывает как процесс психического становления и созревания, то есть процесс интеграции и индивидуации, представляет индивидуума в сильно отличающихся ситуациях и условиях, в соответствии с особыми моментами, с которыми он соприкасался в своей жизни. Если здесь процесс индивидуации обрисован с практической точки зрения, то следующий раздел - 'Сознание и лечение' подходит к этой проблеме с теоретической, даже с философской позиции. Начиная с конкретной проблемы, представленной в двух сновидениях индивидуума, предпринимаются попытки понять силу воздействия психологического лечения к моменту исцеления. Эта сила определяется как бессознательное, априорный образ психической 'целостности' психе, которая действует в направлении своей собственной реализации и актуализации. Хотя эти исследования являются теоретическими, тем не менее, они имеют важное практическое значение, так как аналитик и анализируемый постоянно сталкиваются с проблемой поиска путей излечения, а понимание силы этого воздействия неизбежно отражается на практической работе.

В четвертом разделе осуществлена попытка определить отношение аналитической психологии к религии. Это, опять же, может показаться более или менее теоретическими рассуждениями, но, по сути дела, - это чисто практический момент, так как множество конфликтов и проблем наших пациентов оказались именно проблемами духовными, даже в самом широком смысле этого слова, религиозным кризисом. Термин 'религиозный' используется для того, чтобы охватить все врожденные и непреодолимые импульсы в человеке, которые побуждают его искать ответы на вопросы духовного свойства и задумываться о смысле его жизни. Необходимо сказать, что психология в чисто аналитическом и редуктивном аспектах - первом и главном аспекте в психоанализе - зачастую не в состоянии ни распознать, ни просто посмотреть в лицо этой реально существующей проблеме.

Вместо того, чтобы поверить в подлинность мучительной остроты религиозных порывов человека, психология, неправильно определившая свое поле деятельности и задачи, и пытающаяся ограничить psyche человека рамками личности и, в узком значении этого слова, инстинктивными побуждениями, делает попытку унизить религию до 'аппарата для бегства о г действительности'.

Врожденные и непреодолимые духовные и религиозные импульсы уменьшены, таким образом, до уровня частного аспекта в 'семейной повести', а Бог - до уровня напыщенного отца главного героя. (Юнг указывает на важный факт, что фрейдистское 'суперэго' - это проекция бессознательного образа на 'Я'. Коллективное нравственное сознание - это совесть, которую и представляет суперэго, по Фрейду оно низведено до детского страха перед родителями, отражает наши взаимосвязи с родителями и является 'наследником эдипова комплекса' по сути (см Freud, 'The Ego and the id'. Hogarth Press, London, 1927, P-177). Эта точка зрения упускает из виду тот факт, что наша 'совесть' наши внутренние моральные и этические законы, наш внутренний голос или как бы мы еще не называли эти созидающие силы, должны приниматься a priori условиями человеческой души, которые не приобретаются в период нашего персонального существования, а лишь в нем проявляются, становятся зримыми. Иными словами, они являются проявлениями не-эго, или 'я', и пока мы ведем бессознательную жизнь, спроецированы в наше окружение (т.е. в родителей). По мере увеличения интеграции 'я' эта проекция удаляется, и 'моральный закон' выражается как a priori состояние нашей психе (См. Jung. Das Wandlungssembol in dei Messe в 'Erenos jarbuch 1940-41'. Zurich, 1942, p. 136ft. Collective Work (далее CW). vol 11, p, 238ff) 

Это породило неловкую ситуацию, в которой люди, хотя и осознают свои глубокие духовные проблемы и потребности, но не связывают эти крайне важные вопросы с психологией

и не ожидают, от нее ответа. Из-за того, что психологию ошибочно идентифицировали с однобоким подходом редуктивных школ, она стала считаться просто психопатологией. Психоанализ и другие чисто редуктивные направления современной психологии слишком замкнулись исключительно на патологических проявлениях психе, тем самым загоняя в тупик человека с его неврозом.

Тем более важным представляется расширение понятия 'терапия' через уяснение того, что психотерапия - это не только 'умственное излечение', а и гораздо более доступный путь самопознания.

Естественно, это включает духовную сторону человека точно в такой же степени, как и биологическую; на самом деле, духовная сторона должна восприниматься как по-настоящему убедительное проявление (гак как это характеристически человеческое проявление) психического процесса. Только когда люди осознают, что психология не пытается свести их духовные проблемы к чему-либо подобному сексуальным, властолюбивым или каким-то еще побуждениям, а воспринимает их как неизбежное и созидательное устремление отыскать ответ на вопрос о смысле своей жизни, психология только тогда сможет выполнять свои прямые обязанности - заниматься всей человеческой жизнью.

В связи с этим, в последнем разделе 'Вклад К.Г.Юнга в современное сознание' дается попытка определить историческую ситуацию, в которой и находится психология. Это попытка проследить участие психологических образов в формировании современного сознания; другими словами, связанный с архетипом аспект рассматривается в историческом развитии. Здесь я постарался показать особенную позицию психоанализа в современном сознании; как благодаря проделанной Юнгом работе был подготовлен путь для синтеза между рациональной и научной стороной человека с западным менталитетом с одной стороны, и его иррациональной и религиозной стороной, с другой. 'Мужской' и 'женский' аспекты обсуждаются в рамках их важности как архетипа, приводящие к возможной и действительной необходимости их соединения, что будет означать настоящую целостность человека. Только в наши дни, омраченные нависшей угрозой атомной бомбы, становится очевидным, как остро нуждается научная и рационалистическая сторона человека в сбалансированности с ее новым восприятием религиозных и связанных с ними ценностей. Их утрата в огромной степени произошла из-за воздействия на человека научно-рационалистических тенденций, которые по своей незрелости стремились отрицать право существования иных подходов, насмешливо называемых 'ненаучными'. (Не следует это воспринимать как отрицание или критику науки как таковой, имеются в виду лишь ее преувеличенные притязания. Юнг четко сформулировал эту точку зрения, когда говорил, что 'наука лучшее орудие западного сознания, которым можно открыть больше дверей, чем голыми руками. Таким образом это - неотъемлемая часть нашего понимания, но она затмевает наше видение, если предъявляет свои исключительные права быть единственным способом познания (The Secret of the Go/den Flower. Kegan Paul. London. 1931, p.78.CW vol 13)).  Важным шагом в развитии психологии было применение Юнгом научного подхода к собственно человеческой природе, он открыл в человеческой психе образы коллективною бессознательного, архетипов как 'a priori детерминируемые составные части всего жизненного опыта'. Они 'задействованы в личных качествах живого организма и, следовательно, являются непосредственными выражениями жизни, чье естество не может быть далее объяснено.

Открытие архетипов показало, что чисто рационалистическая и персоналистическая концепция человеческой психе совершенно неудовлетворительна и искусственна, поскольку они трансцендируют и личный жизненный опыт и ограниченность интеллекта. Например, Юнг показывает архетип Божества в человеческой психе как a priori 'условие иррационального' надличностного опыта.

Архетип Божества в человеческой психе Юнг назвал термином 'Самость'. Это имманентная цель становления личности, и в то же время это сила, которая влечет человека к достижению его интегрированной индивидуальности. Цель эту можно достичь лишь вечно растущим сознанием, которое, благодаря постоянному применению и соответствующей осведомленности о психическом процессе, пытается найти обратный путь к своему собственному источнику. Современному человеку достаточно непросто поверить в то, во что другие люди верили до него без расспросов и сомнений, ему нужны непосредственные знания, которые он может получить только через персональный опыт, накопленный в результате беспристрастного исследования.

Это возлагает совершенно новую ответственность на человеческое сознание. Если открытие архетипов, как a priori детерминируемых составных частей всего жизненного опыта означает, что действительность существует в тесной связи с бессознательным, с другой стороны это также означает, что индивидуум, посредством его сознательной мысли должен воспринимать, познавать, выбирать и решать сам за себя.

'Быть сознательным' становится принципом и мерилом психологической зрелости и достижений. Это состояние 'осознанности' нуждается, однако, в ясном определении. Значение слова 'сознающий', как сказано в 'Кратком оксфордском словаре английского языка', подразумевает, что 'он отдает себе полный отчет в том, что делает, либо намеревается сделать'. Такая осведомленность возможна лишь при условии достаточного знакомства с собственной психологией, которое предполагает более или менее ясное восприятие и оценку своих собственных мотивов и условий запуска выработанных рефлексов. Правда и то, что именно это знание получить сложнее всего. Хотя кажется, что большую часть времени мы действуем как совершенно 'сознательные' люди, мы, тем не менее, движимы в большей степени 'бессознательными мотивациями', то есть импульсами, которые нами не осознаются, и хотя нам может показаться, что мы проявляем себя более-менее четко определенными личностями, мы, тем не менее, бессознательно идентифицированы, солидаризированы с данными обстоятельствами или другими людьми и, таким образом, не являемся полностью независимыми 'индивидуумами'.

Быть индивидуумом, обладать индивидуальностью, подразумевает какое-то отличие от остальных: 'психологический индивидуум характеризуется своими особенностями и, в определенном отношении, уникальной психологией'. Хотя каждый обладает такой индивидуальностью in potentia, фактически необходима полная осведомленность о чьих-то специфических характеристиках, личной 'уникальности', еще до того, как индивидуальность утвердиться. До тех пор, пока я сам не осознал свою собственную психологию, я вынужден 'проецировать' ее на других людей или на предметы. Процесс проекции есть один из фундаментальных психических механизмов. В психологии примитивных существ (и детей тоже), у которых например, существуют основы веры в духов, особенно достойны внимания такие психические явления, как страхи или желания, которые не испытываются и не познаются примитивным человеком как часть его собственной психе, но спроецированы на его окружение и объектифицированы в виде демонов или злых духов. Таким образом, примитивное существо (и ребенок) отождествляет себя с окружающей средой, поскольку она содержит значительную часть их собственной психологии.

Что верно для примитивного человека, то верно, хотя и в меньшей степени, для человека цивилизованного, до тех пор, пока он 'не осознает' своей собственной психе. С одной стороны, проекция является первым и неизбежным шагом на пути к сознанию, потому, что все во мне, чего я не осознаю, проецируется, и поэтому посредством проекции я впервые встречаюсь с внутренним психическим содержимым. С другой стороны, до тех пор, пока не сделан следующий шаг, до тех пор, пока проекция не возвращена из объекта в субъект, состояние проекции представляет опасность для психического равновесия и стабильности, поскольку представляет собой состояние, в котором психе человека расколота на много частей и в большей или меньшей степени привязана к окружающей ее среде. Например, до тех пор, пока я не осознаю существование своей 'тени', то есть, 'темной' и низшей стороны моей психологии, я обречен проецировать ее на кого-то другого, и то же самое можно сказать о потенциальной 'целостности' моей психе, в случае с  которой я могу наделить кого-нибудь другого сверхчеловеческими и почти магическими способностями. Любая проекция является своего рода колдовскими чарами, поскольку я привязан к тем частям своей психологии, которые я проецирую; в случае с проекцией 'тени' я связан с другим человеком ненавистью, в случае с проекцией 'спасителя' я связан с другим человеком слепым некритичным обожанием. Трагическим примером первого случая является маниакальное отношение нацистов к евреям, а примером второго - почти что божественная власть, которую они делегировали своему 'фюреру'. Если вернуться на несколько столетий назад, то процессы над ведьмами являют собой еще один убедительный пример, как проекции 'тени', так и проекции 'анимы'; в этом случае мужчины проецировали свою мощную и примитивную, а потому внушавшую им страх, женскую сторону своей природы на ведьму, а женщины бессознательно нашли 'козла отпущения', ответившего за их собственную 'темную' сторону.

Другими словами, до тех пор, пока я 'не осознан', пока я 'проецирую', я идентифицирую себя с иными людьми или вещами, будь то через 'любовь' или через 'ненависть'. Я живу в состоянии participation mystique (мистическое соучастие). Конечно, это состояние, в котором ни одна индивидуальность существовать не может. Такая индивидуальность может развиваться только при условии осознания своей собственной психологии и умения ассимилировать свое бессознательное содержание. Ассимиляция содержимого личного бессознательного всегда является первым шагом на пути к полной интеграции.

Это содержание в большой степени существует благодаря 'репрессиям', поскольку они представляют собой те желания, страхи или иные устремления моей психики, которые несовместимы с моей Эго-личностью, либо из-за их сильной неразвитости, либо из-за их неприятного свойства, либо по какой-то другой причине. Интеграция личного бессознательного всегда является, следовательно, сложным процессом и требует значительной моральной смелости. Без этого, однако, интеграция позитивного и конструктивного содержания коллективного бессознательного невозможна.

'Осознавать' - это первое и главное требование для психологической интеграции. Оно подразумевает удаление (вытеснение) личных проекций и превращение в 'деидентифицированного'. Стать сознающим, следовательно, не является интеллектуальным действием, а подразумевает эмоциональное качество реализации, в которое вовлечена вся личность целиком. Может быть, кто-то и осознает свои проблемы на интеллектуальном уровне, он может даже предоставить более или менее полный психологический анамнез своего невроза, но он не излечится до тех пор, пока не произойдет эмоциональная реализация всей его личности в целом. Подлинная осознанность означает постоянную ответственность по отношению к центру, который представляется и воспринимается как 'истина', быть же 'бессознательным, не сознавать' значит попасть в ловушку идентификаций и скрытых мотивов.

Ввиду двусмысленности значения терминов 'сознательное' и 'бессознательное' необходимо сделать дополнение. Как уже говорилось, в интегрированной личности инициатива располагается в области бессознательного, тогда как осознанный разум должен выбирать и решать. Очевидно, что термин 'бессознательное' имеет здесь другое значение, чем в заявлении о том, что 'быть бессознательным - значит попасть в ловушку идентификаций'. В первом предложении слово 'бессознательное' имеет положительное, прогрессивное значение, во втором же случае - отрицательное, регрессивное. Лучше всего это состояние можно описать как 'бессознательное состояние', которое следует отличать от 'бессознательного' как базиса психической жизни, на который ссылается 'бессознательное состояние'. Бессознательная психе по Юнгу является матрицей для сознательной психе. Первая гораздо старше и более обширна последней. Сознательную психе, представителем которой и выступает 'эго', можно сравнить с незавидным положением верхушки пирамиды, у которой отняли ее основание. Будучи гораздо старше и более обширнее сознательной, бессознательная психе содержит образы и потенциальные воплощения, полные инстинктивной мудрости; они являются теми предметами, которые необходимо научиться воспринимать и интегрировать сознательной психе. В этом смысле термин 'бессознательное' (более точно - коллективное бессознательное, или не-эго) дополнительно означает еще постоянную матрицу и питающий источник для сознательной психе. С другой стороны, Юнг определяет сознательное мышление как 'функционирование или активность, которая поддерживает связь психического содержимого с эго». (Jung, Psychological Types, p.536.)

В этом смысле 'осознавать, быть осознающим' является непременной предпосылкой для психической интеграции, а 'быть бессознательным' - значит не отдавать себе отчет о своем психическом содержимом и, следовательно, быть предоставленным их милости.

Из всего сказанного становится очевидным, что термин 'сознательное' также имеет двойной смысл. Если, с одной стороны, 'осознавать, быть осознанным' является условием психической интеграции и 'осознанности' достижения этого, то, с другой стороны, не следует забывать, что 'сознательная психе' - только значительно меньшая часть целой психики. Осознанное, сознательное мышление не идентично психе, поскольку психе - это общность всего психического содержимого, как сознательного так и бессознательного. Ведь личность, идентифицирующая свое психическое содержимое только с сознательной психе, в большей или меньшей степени, но отсекает себя от основания и корней своего бессознательного состояния, и пытается осуществить общеизвестную операцию - отпилить сук, на котором сидит. Когда сознательная психе отчуждается от своего базиса, то это обязательно приводит к дисбалансу и, следовательно, спустя определенное время, к деструкции. Таким образом, только именно в тесной взаимосвязи сознательной и бессознательной психе можно понять их ценность и функции. Когда личность только 'слишком сознательна', то она каким-то парадоксальным образом пребывает в бессознательной действительности бессознательного, то есть связь с инстинктами и вечными основами теряется и обратный путь вниз к истокам бессознательного должен открываться заново. Когда же, с другой стороны, в своей жизни личность слишком погружается в бессознательное и когда она во многом идентифицирует себя с коллективными образами, тогда сознательная сторона эго должна развиваться. (Эта проблема рассматривается детально в разделе 'Эго и цикл жизни'). В целом, проблема реализации зависимости от бессознательного и его творческой ценности, особенно в более глубоком безличностном коллективном слое становится главнейшей проблемой западного человека, с его всевозрастающей расчлененностью сознательного мышления и настойчивым требованием всемогущества. Восточная цивилизация едва ли осведомлена о существовании эго в нашем западном смысле. Сознательное мышление западного человека, кажется только для того и существует, чтобы отделять себя от природы. По этой же причине особой задачей для Запада является соединение с внутренней природой, то есть с коллективным бессознательным. Короче говоря, следует различать 'сознательное мышление' и 'сознание, осознанность'. В узком смысле слова 'сознательное мышление' - это та ограниченная часть психе, которая противостоит бессознательной части психе и дополняет ее так, что они вдвоем создают цельную психе. 'Сознание, осознанность', с другой стороны, является результатом становления сознательного, большей или меньшей частью целой психической ситуации, охватывающей и бессознательную, и сознательную части психе; таким образом, оно имеет более широкое значение, чем термин 'сознательное мышление', поскольку является наложением последнего на бессознательную основу психической ситуации. 'Стать сознательным' в конструктивном смысле этого слова - значит интегрировать и ассимилировать все больше и больше содержимое бессознательного, не упуская из виду фундаментальную взаимозависимость бессознательной и сознательной частей психе, что в результате приведет к более или менее полной осознанности. Иначе говоря, соединение с коллективным бессознательным постепенно приведет к более устойчивому и обширному сознанию. 'Сознательная ассимиляция бессознательного содержимого' означает, таким образом, 'взаимопроникновение сознательного и бессознательного содержимого, а не - как многие думают - однобокую оценку, то есть интерпретацию и деформацию бессознательного содержимого сознательным мышлением'. (Jung, Modem Man in Search of a Sou/, CW vol 16, p. 152.).

Решающая концепция аналитической психологии состоит в том, что психе является 'саморегулирующейся системой', которая означает, что 'бессознательные процессы... содержат все те элементы, которые необходимы для саморегуляции цельной психе». (Jung, Two Essays on Analytical Psychology, p. 189 CW vol 7 p. 175.)

Когда эти процессы саморегуляции понимаются надлежащим образом, когда сознательное и бессознательное работает вместе В конструктивном направлении, тогда цель индивидуации и интеграции личности может быть достигнута. Эта книга - попытка описать эту фундаментальную идею о психе, как саморегулирующейся системе, стремящейся к индивидуации и интеграции личности.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я и не буду пытаться говорить, что этой книгой обязан профессору Юнгу. Мне помогли не только его работы, но, в еще большей мере, личный контакт с ним, и это для меня с каждым днем становится все более очевидным. После него я хочу поблагодарить мисс Тони Вольфф, чьей неизменной дружбе и критическим советам я обязан больше, чем можно выразить словами.

Терпеливый и вдумчивый пересмотр английского текста мисс Моникой Кертис оказал огромную помощью во время всего последнего этапа составления этой книги. Мне бы хотелось также поблагодарить мисс Лорел Гудфеллоу за ее прекрасную работу по переводу ранних очерков в их первоначальном виде. Я чувствую себя в долгу перед друзьями, которые помогали мне полезными советами при подготовке работы к печати. И, наконец, мне не хотелось бы забыть и моих пациентов, давших свои признания, и тем самым, смелость и стимул для проведения совместных опытов в подобной форме. И нет большей награды для психотерапевта, чем опыт ежедневной работы.

СРАВНИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ МЕТОДА АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Любую попытку обсуждения метода аналитической психологии в пределах сравнительно ограниченного диапазона вопросов необходимо предварять рядом достаточно важных оговорок. Во-первых, метод аналитической психологии настолько обширен, что будет совершенно невозможно представить о нем исчерпывающую информацию; поэтому мы стремимся лишь дать своего рода общее представление, в котором основной акцент делается на различиях между аналитической психологией и другими школами современной психотерапии, особенно школой Зигмунда Фрейда. Лишь при таком подходе можно выделить основные принципы аналитической терапии. Их необходимо дополнить определенными теоретическими рассуждениями. Но поскольку эта теоретическая дискуссия иллюстрируется материалом, полученным в процессе психотерапевтического лечения, мы надеемся, что принципы этого лечения выделены здесь достаточно четко.

Вторым ограничивающим фактором является то, что аналитическая психология - лишь одна среди многих школ современной психотерапии, каждая из которых ставит концепцию бессознательного в центр своего поля зрения. Поэтому метод аналитической психологии совпадает с методами других школ современной психотерапии, как. например, те, что базируются на теории психоанализа. По многим вопросам их основные воззрения идентичны. Это значит, что на практике методы аналитической психологии иногда очень схожи с другими школами.

Третье и самое главное ограничение в том, что одним из основных отличий между аналитической психологией и другими школами является гибкий, недогматичный подход аналитической психологии в каждом конкретном случае. Основная предпосылка, от которой отталкивается аналитическая психология, предполагает, что каждый пациент имеет свою собственную особенную и 'персональную' психологию, этот факт обусловливает необходимость варьирования подходов от случая к случаю. Как отмечал Юнг, 'поиск истины начинается в каждом конкретном случае заново, потому что всякая живая истина индивидуальна и не должна производиться из какой-либо предварительно установленной формулы. Каждый индивидуум - это опыт вечно меняющейся жизни, проба новых решений или новой адаптации'. (Jung, Contributions to Analytical Psychology,  p.349. CVV 17 p.93.)

Такая концепция вызывает существенные ограничения главного метода, ведь сутью всего метода как раз и является в определенной мере обеспечение универсальными правилами. К сожалению, такая оценка традиционно относится к общим принципам, но с другой стороны, готовность и способность психотерапевта подходить к каждому конкретному случаю без раз и навсегда установленных теорий является краеугольным камнем при определении степени профессиональной пригодности психотерапевта Как и каждый ученый, проводящий серию экспериментов, должен забыть все изученные прежде теории и сфокусировать свое внимание исключительно на непредвзятом наблюдении за фактами и событиями по мере их получения, так и психологи должны подходить к каждому новому пациенту - каждому новому 'опыту жизни' - совершенно непредвзято. Теория есть не что иное, как попытка a posteriori привести в порядок определенные естественные события гак, что это позволит ученому решить вопрос с чего начать новое исследование. То есть, каждый пациент - это новый знак вопроса психотерапевта, а его теоретическая дедукция - это нечто большее, нежели попытка постфактум, задним числом лучше посиять происшедшее.

Более того, в соответствии с конкретной психологической ситуацией, в которой находится данный человек, возникают различные психические потребности Таким образом, когда

мы имеем дело с человеком, достигшем адаптации к внешней реальности и ее потребностям, метод психотерапии может отличаться от подхода к человеку, живущему во внутреннем мире идей, но неприспособленному к внешнему миру. Различные фазы жизни, различные типы личности, различные потребности требуют различных подходов. Гибкость и приспособляемость к конкретной ситуации, является кардинально важным, поскольку любая догматическая концепция, которая пренебрегает этими различными психологическими сочетаниями, может стать причиной самого серьезного ущерба для психологического развития пациента. Исходя из всего этого, возможной представляется только попытка указать генеральную линию лечения, как бы определить его ведущие принципы, которые аналитическая психология приняла по отношению к своим пациентам, не пытаясь уложить в рамки какой-то раз и навсегда принятой методики или системы правил.

Когда пациент обращается за лечением, то совершенно очевидно, что начинать необходимо с выяснения поля деятельности, принимая во внимание определенные и наиболее общие понятия, которые настолько универсальны, что представляют собой заурядную основу знаний психотерапевта к какой бы школе он ни принадлежал. Поскольку они применяются и в методе лечения с помощью аналитической психологии, следует упомянуть о них, чтобы дать наиболее полную картину; однако, ввиду их универсальности, упоминание будет кратким. 'Как долго проводится лечение?' - один из первых вопросов, которые новый пациент задает своему психоаналитику. Он настолько же неизбежен, насколько и привычен, его ожидает услышать каждый аналитик, но дать ответ не может никто. Но все же стоит придерживаться следующего правила: не подавайте надежду, что потребуется мало времени.

Чтобы избавиться от этой неразрешимой дилеммы или, по крайней мере, дать частичный ответ, убедите пациента, что сначала нужно провести пробный анализ, длящийся, скажем, четыре недели. Преимущество здесь двойное. Прежде всего, психотерапевт с любым стажем работы сможет составить своего рода картину этого случая и сопутствующих ему сложностей и сделать некоторые догадки о вероятной продолжительности лечения; второе и даже еще более важное то, что психотерапевт сможет установить, пригоден ли пациент для анализа или нет. Таким способом можно уберечь пациента от опасного разочарования при безуспешном анализе. Но даже после такого пробного анализа невозможно точно указать сроки лечения, можно лишь приблизительно указать его продолжительность. Как правило, пациент должен исчислять этот период не неделями, а скорее шестимесячными интервалами. Опыт показывает, что, за исключением случаев с поверхностной симптоматикой, минимальное время, необходимое для сколько-нибудь фундаментального изменения, колеблется от шести месяцев до одного года. Совершенно очевидно, что одно упоминание о таком длительном сроке лечения повергнет пациента в состояние шока, но анализ ставит больному весьма жесткие требования и вынуждает его к жертвам как духовного, так и материального свойства, ведь уже сама по себе готовность предоставить себя такому длительному и дорогостоящему лечению зачастую является  краеугольным  камнем  способности  подвергнуться анализу вообще. С самого начала пациенту необходимо объяснить, что анализ - это не какие-то там волшебные чары, которые мгновенно разрешат все его проблемы, а тщательная   переориентация,   требующая   добровольного стремления всей личности в целом. И только если он готов принять этот факт и согласен на те затраты времени, энергии и денег, которые повлечет за собой лечение, только тогда он сможет получить всю пользу от настоящего глубинного анализа. Кроме того, в процессе лечения всякая недооценка его длительности будет использована против самого же анализа, так как больной получает великолепную возможность скрывать, как под плащом, свое потаенное сопротивление анализу и аналитику. Более того, поскольку он фактически вводится в заблуждение психотерапевтом, то это дает оправдание его сопротивлению, которое может достичь огромных размеров.

Другой вопрос касается гонораров. К сожалению, психологический анализ является в какой-то степени дорогостоящим делом, и довольно часто для пациента оказывается совершенно невозможным разыскать необходимые финансовые ресурсы. Тем не менее, необходимо настаивать на регулярной оплате. Даже когда пациент имеет ограниченные финансовые возможности, плата, пусть даже самая малая, должна фигурировать, по крайней мере, как символ, поскольку деньги, помимо их весьма конкретного значения, несут в себе совершенно определенную символическую оценку потраченной энергии, и денежная оплата выражает в символическом смысле признание того, что энергия все же расходуется. Независимо от точки зрения психотерапевта, для которого любое безвозмездное лечение нежелательно из-за траты времени и энергии впустую (жертва, которая в крайнем случае должна неблагоприятно отразиться на его собственной способности к работе), подобная ситуация может быть рассмотрена под психологическим углом и со стороны пациента. Для него безвозмездный анализ является полностью ошибочным: уже сам факт, что анализ безвозмезден, вызывает непреодолимые трудности. Например, так как обязанность перед отцом у молодого человека переносится на психоаналитика, то он может решительно сопротивляться и будет отчаянно противодействовать чувству благодарности, которое ему навязывается, если лечение было бесплатным. Также в случае, если психотерапевт - мужчина, то женщине почти невозможно решиться на бесплатное лечение и наоборот. Или могут возникать ситуации, в которых пациенту трудно рассказывать психотерапевту о своих негативных эмоциях потому, что 'аналитик был так добр ко мне', это становится прекрасной маскировкой для сопротивления. С другой стороны, даже если пациент вносит небольшую сумму, то эта сумма всегда должна представлять для него материальную ценность, тогда он будет чувствовать себя равным партнером при анализе ситуации. Очевидно, есть случаи, где бесплатное лечение просто неизбежно - не следует принимать это близко к сердцу, но и терять из виду тот факт, что само по себе бесплатное лечение всегда создает дополнительные специфические и серьезные трудности, тоже нельзя. И поскольку это обязательно произойдет, то можно лишь сожалеть об этом. Особенно тщательно мы, как психотерапевты, должны следить за тем, чтобы самим не попасть под влияние собственного комплекса денег и чтобы не отреагировать каким-то бессознательным, а значит неподходящим образом.

Что же касается частоты лечебных сеансов, то начинать нужно обычно с 2-3 часов в неделю. Увеличение числа посещений потребуется лишь в случаях исключительной сложности и тяжести. Но если сделать интервалы между собеседованиями слишком длинными, то пострадает лечебный эффект от анализа. Кроме того, уменьшение числа ожидаемых собеседований не спасает пациента, а просто удлиняет время анализа. С другой стороны, надо ввести в обычай не видеться с пациентом более 2-3 раз в неделю, потому что, как показывает опыт, здесь особо ценно ритмическое чередование аналитического собеседования и периода ассимиляции. Бессознательное находит время отреагировать на аналитическую дискуссию и нормальный ход жизни не нарушается. По сходным причинам рекомендуется приучить пациента к определенному числу еженедельных встреч, поскольку его бессознательное приспособится к некоему определенному ритму. С течением времени, т.е. с нарастанием независимости пациента и приближением конца анализа, эти интервалы увеличиваются до тех пор, пока собеседование не будет происходить раз в неделю или еще реже. Этот момент мы обсудим позже. Одним из фундаментальных положений психотерапии является внешняя связь психотерапевта и пациента. Это затрагивает важные вопросы принципа, отличающего аналитическую психологию от остальных школ в вопросе позы, манеры, принятой в психоанализе. Фрейдистские психоаналитики заставляют своих пациентов лечь, а сами занимают положение позади них и вне их поля зрения. Мы же предпочитаем сидеть напротив пациента лицом к лицу. Бывают случаи, когда я могу разрешить пациентам лечь, например, если они слишком взвинчены, напряжены и я хочу, чтобы они расслабились, но даже тогда я сажусь напротив них и нахожусь полностью в поле их зрения. С технической стороны, главными возражениями против принятия пациентом лежачего положения, в то время как аналитик остается невидимым, являются следующие моменты: .

1) переоценка пассивной роли пациента, 'которому как бы проводится операция';

2) пациенту облегчается возможность закрыться, в искусственном вакууме;

3) в значительной мере усложняется заполнение пустоты, разделяющей его и аналитика, давая ему возможность отсылать весь опыт, который он приобрел во время анализа, в несуществующий мир, полностью отсекая себя от повседневной жизни.

С другой стороны, сидение непосредственно друг напротив друга порождает более естественную и более человеческую ситуацию. Пациенту тогда сложнее будет использовать психоаналитика как светскую личность, на которую можно сфокусировать свои проекции без проверки той степени их реальности, которой они обладают. Это сводит к минимуму дистанцию между обоими и устанавливает непосредственный человеческий контакт'.

В то же время технические различия во внешней позиции выражают и фундаментальные различия во всем подходе к пациенту. Если вы сидите позади пациента и он вас не видит, вы занимаете символически полностью неуязвимую позицию, в которой собственно личность пациента, его ценность превращается в ничтожество, вы загоняете этим пациента в угол, оставляя его один на один с неврозом. С другой стороны, если вы сидите лицом к лицу, это является символическим признанием того, что пациент действительно в каком-то отношении болен и нуждается в лечении, но все же сам он существует как независимая сущность. Это указывает на то, что в психоанализе концепция человеческой личности как уникального, индивидуального, психического сочетания едва ли играет какую-то роль, что весь акцент делается на фундаментальные, общие для всех людей инстинкты. Но такая точка зрения полностью пренебрегает теми гранями данной личности, которые являются уникальными и творческими. Этот аспект уже выражается в неврозе, хотя в бесформенном и непрямом виде. По нашему мнению, невроз скрывает определенные позитивные и творческие ценности, т.к. каждый невроз - это попытка, хотя и безуспешная, компенсировать ту самую однобокость сознания,

Другим аспектом в этой ситуации являются разные акценты в случае 'свободных ассоциаций' и интерпретации сновидений (см. стр.49 и далее). В психоаналитическом методе, в котором главный акцент делается на свободных ассоциациях, т.е. на позиции, при которой пациент является более или менее открытым. Положение лежа при отсутствии в поле зрения аналитика является более подходящим, чем во время интерпретации сновидений, когда живой обмен мнениями между аналитиком и пациентом составляет главный элемент анализа, что полностью соответствует процедуре проведения этого исследования в аналитической психологии которая и три вела к этому неврозу, поскольку сознательное мышление никогда не содержит в себе всех возможностей данного индивидуума. В этом смысле каждый невроз - это бессознательная попытка новой адаптации. Если подойти к каждому пациенту, страдающему неврозом, с оторванным от жизни набором определенных догматических концепций, представляющих каждый невроз провалом, неудачей в сексуальной адаптации или безуспешным выражением желания властвовать, повелевать, то действующий таким образом специалист с самого начала обречен на неудачу в своей попытке выявить индивидуальность личности пациента.

Концепция Юнга об индивидуальной и позитивной оценке, присущей каждому неврозу, объясняет различия между концепцией трансфера в аналитической психологии и в психоанализе. Для последнего трансфер должен отражать сексуальные феномены, потому что каждое психическое расстройство понимается как сокрытие инфантильных сексуальных проблем, в ;о время, как бессознательное проел о состоит из подавленных: сексуальных стремлений. С позиции аналитической психологии, трансфер представляет собой проекцию на психотерапевта бессознательного самого пациента, которое никоим образом не означает содержание сексуальных желаний. Общим правилом является то, что каждое неизвестное содержимое нашею бессознательного проецируется на другого человека или даже предмет. Это особенно хорошо видно в психологии примитивных народов. В этом случае примитивный человек проецирует свои эмоции на свое окружение. Ото представляется ему наделенным духовной мощью, так называемой маной, которая на самом деле произошла от энергии своего собственного бессознательного. Похожий механизм работает и в ситуации, когда мы не осознаем наше психическое содержимое.

Аналитическая психология, следовательно, смотрит на трансфер, 1сак на механизм, которым пациент проецирует на личность аналитика те аспекты своей жизни, которые запрятаны в его бессознательном. Очевидно, что трансфер довольно часто приобретает определенную эротическую окраску, особенно у пациентов с резко обозначенными аутоэротическими и нарциссическими тенденциями. В таких случаях бессознательное компенсирует прежнюю однобокость пациента выражением его потребностей (и способностей) входить в человеческие взаимоотношения, потребность до сих пор подавляемую или пренебрегаемую. Пациенту необходимо помочь использовать в этом направлении его неразвитые возможности, поставив перед ним проблему его взаимоотношений с психотерапевтом. Если же, с другой стороны, аналитик начинает выполнять роль волшебника, исцелителя в глазах излишне развитого рационалиста, то это никоим образом не означает ни сексуальную, ни даже неизбежную отцовскую проекцию, а выразит именно нерациональную энергию его психе, которую, в конце концов, такой отъявленный рационалист вынужден будет допустить.

Эти примеры показывают, что аналитическая психология не рассматривает трансфер просто с позиции подавленной инфантильной (юношеской) сексуальности, а смотрит на него как на механизм, в корне отличающийся от такового в психоанализе. Психоаналитик считает перенос своим главным терапевтическим воздействующим фактором, поскольку при помощи 'побуждения воспроизводства', подавленное содержимое бессознательного переустанавливается на личность аналитика и, тем самым, еще раз вводится в сознание.

С другой же стороны, аналитическая психология усматривает в этом процессе проекцию психического содержимого, которое или потеряно для сознания, например, подавлено, в результате чего оно принадлежит к слою 'личного бессознательного', или, что более важно, сублимировано, и тогда оно носит главным образом архетипный характер. Очень часто встречаются глубоко спрятанные проекции содержимого, принадлежащие к личному бессознательному - более глубокому уровню архетипного содержимого, и анализ открывает предварительный характер личного бессознательного. Проекции почти неизбежны в начале анализа; но сновидения могут выполнять ту же самую функцию, что и трансфер, поскольку они снабжают всем материалом, требуемым для анализа бессознательного. В действительности же и сновидения, и проекции часто сопутствуют друг другу.

Таким образом, мы не рассматриваем трансфер как механизм для повторного переживания подавленных юношеских сексуальных импульсов, а как феномен, посредством которого пациент начинает осознавать те психические функции, которые были утрачены в процессе его сознательной жизни. Трансфер в этом отношении может помочь активизировать содержимое бессознательного, столь необходимое для дальнейшего развития психе. Это, в частности, наблюдается при проекции архетипных образов. Поэтому в таких случаях часто скрывается источник энергии, пока еще не обнаруженный пациентом внутри самого себя. Только когда он откроет эту энергию в своем собственном бессознательном и интегрирует это в сознание, тогда трансфер может распасться.

В этом смысле трансфер, кроме констелляции бессознательного содержимого, может пониматься как исполнитель особых функций; он действует как своего рода магический круг, внутри которого пациент и содержится до полного понимания значения психологической ситуации, И прежде, чем наступит интеграция этого особого психического содержимого, этот магический круг не разомкнется. Самые глубинные и сокровенные потребности пациента становятся зримыми, очевидными для анализа, благодаря этой силе, которая благодаря мощи трансфера и держит его у себя в подчинении.

Трансфер, в действительности, представляет собой лишь один частный случай более широкого явления - проекции, то есть, мы говорим о трансфере, если проекция переносится на личности аналитика. 'Позитивный' трансфер - это проекция образа, несущего конструктивное либидо, а «негативный» трансфер это проекция, несущая деструктивное либидо. (Деструктивное либидо, однако, превратится в «конструктивное при помощи процесса ассимиляции; то есть конструктивный или деструктивный характер психической энергии определяется их функцией в психических процессах.) Проекция - один из наиболее общих психических феноменов, как в анализе, так и за его пределами.  Как уже упоминалось выше благодаря проекции человек начинает осознавать внутренние процессы, которые он бы иначе не бы не заметил.  Особо важно представлять себе каким образом проекции на другую личность и ситуацию маскирует чью-то психическую активность. Удаление проекций - акт самопознания и эквивалентен становлению сознания. Архетипные образы частично обладают способностью проецироваться. Пока, например, мальчик проецирует идею 'власти' полностью на окружающих ею людей, будь то отец или учитель, то он еще не осознал архетип отца, который среди прочего содержимого содержит архетип власти. Этот архетип представляет собой внутреннюю власть, внутреннюю потребность принятия и подчинения имманентному закону вместо повиновения внешней силе. Подобным образом, пока человек проецирует свою 'тень', то есть свою примитивную и негативную сторону, на некую постороннюю личность или группу людей, или окружение, до тех пор он не будет иметь представления о своем собственном теневом образе. Если он удалит свою теневую проекцию, он столкнется со своей внутренней проблемой лицом к лицу и только тогда деструктивная энергия проекции сможет трансмутироваться в положительную энергию.

Аналогичные процессы происходят в анализе, когда бессознательное психическое содержимое 'переносится', то есть проецируется на личность аналитика или саму ситуацию анализа. По этой причине, для психотерапевта весьма важно не быть вовлеченным в проекцию. Если пациент мечтает о каком-то спасителе, каком-то человеке со сверхчеловеческим могуществом и мудростью и пытается объяснить психотерапевту, что именно тот и является этим спасителем, то было бы совершенно неправильным для аналитика принять эту проекцию внутреннего образа пациента. Например, образа его архетипа мудрого старика. Пациент должен понять с самого начала, что его спаситель не явился ему в образе аналитика, а есть лишь его внутренняя потенциальность. Это означает отказ со стороны аналитика принять ошибочную суггестивную власть над пациентом, которая в любом случае была бы лишь временной*( Необходимо, однако, указать, что может возникнуть ситуация, в которой пациенту, чтобы суметь выдержать бремя анализа, просто необходима проекция на аналитика. Он не в состоянии вынести редукцию трансфера, и аналитик, следовательно, должен принять, по крайней мере, хотя бы на время, эту проекцию. Этот момент показывает, что каждый 'метод' может только описать общую процедуру, которая может модифицироваться в соответствии с необходимостью конкретной ситуации.) И уж совершенно не говорю о том факте, что честно и, в конце концов, более конструктивно не принимать то, что тебе не принадлежит, по крайней мере это убережет аналитика от озабоченности об обладании еще одной стадией анализа и несения бремени проекции деструктивного дьявола. Пациент будет гораздо более склонен и гораздо более подготовлен принять эту проекцию дьявола, как выражение своих внутренних деструктивностей, если ему вручат обратно его проекцию спасителя как его драгоценную собственность. В этом смысле аналитическая психология стремится скорее обескуражить, чем подтолкнуть пациента совершить перенос. Воплощение человеческой ограниченности аналитика, его реальность и последующая утрата 'могущества', все это является, в крайнем случае, приобретением самого пациента, а все это действительно играет важную роль.

Я хочу предварить изложение главных принципов описанием приблизительного направления аналитической работы; но мне следует еще раз особо подчеркнуть, что это не более чем попытка описать определенные усредненные условия и методы проведения процедуры, которые должно и нужно приспосабливать и модифицировать так, чтобы они подходили для каждого индивидуального случая.

Общее введение в анализ состоит из того, что известно как 'анамнестический анализ', т.е. необходимо собрать всеобъемлющий анамнез, заполняя тщательными расспросами любые пробелы в материале, предоставляемом самим пациентом. Пробелы эти, если рассматривать их с позиций аналитической психологии, являются, как правило, весьма характерными, и с их помощью можно при умелом расспросе ввести в поле зрения пациента определенные непонятые связи  и  ассоциации,  если  он  способен  на этой  стадии встретиться с ними лицом к лицу. Обсуждение симптомов пациента довольно часто дает аналитику на этой стадии анализа наиболее удобную возможность прояснения определенных,   наиболее  поверхностных  связей.  Другими  словами, анамнестический анализ представляет собой воссоздание биографии пациента и развитие его невроза. В исключительных случаях и с неосложненными пациентами, у которых способность и желание понять свои внутренние мотивы являются иногда совершенно адекватными, при помощи некоторых немаловажных указаний, направленных на психическую основу их расстройств, уже на ранней стадии может оказаться возможным найти дорогу к решающей переделке их внутренних позиций.

Юнг приводит следующий случай: 'Как-то, будучи офицером медицинского корпуса швейцарской армии, я имел частую возможность применять этот вид (анамнестический анализ) аналитического метода. Например, новобранец, девятнадцати лет от роду, пожаловался на боли в спине. Когда я увидел этого молодого человека, то он тут же пожаловался мне, что страдает воспалением почек и что боль эта обусавлена именно этим недугом. Я поинтересовался у него, как ему удалось столь четко поставить диагноз. Вот тогда он и сказал мне, что его дядя страдает той же болезнью и у него те же боли в спине. Но дальнейшее обследование не выявило никакой органической патологии. Это был очевидный невроз. Я пустился в тщательное исследование воспоминаний этого парня. Самым важным было то, что он в довольно раннем возрасте лишился обоих родителей и что он жил с упоминавшимся дядей.

Этот дядя был его горячо любимым приемным отцом. Накануне прихода ко мне он получил письмо, в котором дядя говорил ему, что он опять слег в постель из-за болезни Брайта.

Письмо это так неприятно взволновало его, что он отбросил его тут же, без уяснения себе настоящего характера эмоций, которые он таким образом пытался подавить. Этими эмоциями были настоящее беспокойство, тревога, огромный страх перед тем, что его дядя может умереть, они напомнили ему горе потери родителей. Когда этот неизвестный страх был выведен на поверхность, мальчик слезами облегчил свои чувства, а результатом этого стало его возвращение в часть на следующее утро. Это была идентификация с дядей, ставшая очевидной после тщательного сбора анамнеза. Реализация подавленных эмоций возымела терапевтический эффект!' (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.351f, CW 17 p.95f)

Анамнестический анализ тоже очень показателен в лечении детских неврозов, для которых часто анализ сновидений не рекомендуется, из-за его глубинного исследования области бессознательного. С другой стороны, станет полностью очевидным, что во всех случаях неврозов у взрослых (а также и у детей) анамнестический анализ не может представлять собой настоящее лечение, он лишь введение в настоящий анализ бессознательного. Анамнестический анализ касается только тех вещей, которые пациент уже осознал, либо тех, что лежат на пороге сознания. Тогда интерпретация становится всего лишь своего рода переустройством этого материала и лучшим способом увязывания его с контролем и управлением сознательного. Настоящий анализ бессознательного начинается только тогда, когда содержимое сознательного уже истощится. Это может произойти довольно быстро в случае тяжелого невроза, когда пациент оказывает серьезное сопротивление исследованиям аналитика и необходимо испробовать различные пути для подхода к пациенту. Очевидно, невозможно давать какой-либо стереотипный порядок подходов, поскольку анамнестический анализ и анализ бессознательного, вероятно, должны в чем-то перекрываться. По крайней мере можно смело сказать, что анализ бессознательного возможен только тогда, когда состояние сознания, поскольку это важно в данном случае, исследовано как можно более глубоко. Так как бессознательное компенсирует сознательное поле, то адекватную картину последнего надо установить еще перед тем, как бессознательный материал сможет быть воспринят надлежащим образом. Две главные функции анамнестического анализа -получить эту картину состояния сознательного и установить личный контакт между пациентом и аналитиком, контакт, который имеет решающее значение. И еще помочь пациенту взглянуть на свой невроз под другим углом. Предварительно его внимание направляется целиком на его симптомы; но вот они уже перефокусируются на бессознательную основу и на историю развития симптомов.

Отношения, которые устанавливаются между ними, не должны смешиваться с трансфером в методическом смысле, поскольку они не имеют никакого искусственного и хоть сколько-нибудь патологического оттенка. Это, скорее, нормальные человеческое отношение, которые всегда необходимы двум человеческим существам для того, чтобы они смогли охотно общаться друг с другом. Вмешательство в человеческое бессознательное оказывается такой рискованной и опасной атакой, что психотерапевт сможет только тогда осмелиться это сделать, когда контакт между ним и его пациентом уже прочно установлен. По этой же причине и еще потому, что сновидения раскрывают свое значение только на фоне определенною сознательного состояния, было бы огромной ошибкой начинать лечение с анализа сновидений. Более того, мы не должны пройти мимо того факта, что манера лечения, которую аналитическая психология вывела на основе своего знания бессознательных процессов, является для большинства людей совершенно новой и незнакомой. Так что пациентам нужна, гак сказать, некоторая тренировка перед тем, как мы сможем коснуться его бессознательного материала.

Бессознательные проблемы, которые могут ассимилироваться но время анализа, когда связь пациента с аналитиком станет нитью Ариадны, проводящей его вне опасности через лабиринт, могла бы стать поначалу причиной его слишком бурной реакции и протестом любыми находящимися в его распоряжении средствами, а именно - неявкой на обследование.

В этом смысле типичным случаем является ситуация со священником, который пришел ко мне, так как почувствовал, что не использовал свои творческие силы с максимальной выгодой. Он чувствовал неудовлетворённость от своего общего отношения к  жизни и ее развитии. Обсуждение его сознательной ситуации  показало, что он  - человек   насыщенный идеями и теориями, которые уж очень далеко уводят его от практической жизни и от восприятия его конкретных проблем. Первым его сновидением было такое: Я стою в уборной, мои брюки брошены возле меня. Женщина приближается ко мне. Я осознаю, что это очень неловкая ситуация. Я не одеваю брюк, но к счастью на мне одето моё церковное облачение». Сексуальный подтекст был ясен из его ассоциаций  а тот факт   что он использовал своё церковное облачение , то есть  свою 'личность' - свою социальную адаптацию, означает желание скрыть свою проблему, защитить себя от её полновесного удара. Это был просто отказ от своей инстикктуальной проблемы, которая и предохраняла его от поиска удовлетворительных ответов на  вопросы жизни. Вот почему этот сон явно представлял собой компенсаторную сторону для его слишком высоких и абстрактных идей. Атмосфера этого сновидения показывает, как подавленный инстинкт воздействует на регрессивный и негативный характер, и до тех пор, пока он не столкнулся лицом к лицу с этой непосредственной и конкретной проблемой, никакого удовлетворительного духовного развития не наступало. Мои указания ему совсем не понравились. Он почувствовал, что пришел ко мне не для того, чтобы разобраться в сексуальном конфликте, а из-за того, что испытывает определенную неустроенность, пустоту в своей жизни. Хотя полностью ясно из сна, что тщетность эта была тесно связана с его сексуальной, в самом широком смысле, инстинктивной проблемой, настоящее правдивое изложение фактов в том виде, в каком они показывались во сне, уже было неприемлемым для него. Вскоре он решил прервать анализ, так как считал, что вместо того, чтобы заниматься его духовными проблемами, я вознамерился обсуждать его родственные и сексуальные проблемы.

Этот пример показывает важность для успешного выполнения анализа как знания состояния сознания, так и надежного личного контакта с пациентом.

В этом частном случае не были учтены проблемы сознания и не были заложены основы для личного контакта. Поскольку, с другой стороны, бессознательное пациента настойчиво продуцировало его инстинктивные проблемы так прямо и просто с самого начала, то его способность или неспособность взглянуть им в лицо стала пробным камнем, критерием того, как далеко вообще возможно было для него углубиться в анамнез. В любом случае, этот пример показывает, как сложно бывает переносить воздействие бессознательного.

Иногда бессознательное выбирает более впечатляющие средства, чтобы показать свое сопротивление. Я помню случай с молодым человеком, 28 лет, сыном известных родителей, воспитывавшегося на фоне давно устоявшихся и высоко чтимых традиций. Он для своего первого собеседования пришел ровно на полчаса позже назначенного срока. А случилось вот что. По дороге ко мне он запарковал машину возле колледжа, где он изучал специальный предмет вопреки желаниям его семьи. Для него, выходца из семьи с широкими связями и видами деятельности, весьма отличающимися от той, что он избрал для себя, колледж символизировал его разрыв с семейными традициями. Он довольно беспечно припарковал автомобиль, так что едва ли мог предвидеть, что случится позже. Когда он вышел, чтобы отправиться ко мне, то обнаружил другую большую машину, стоящую перед его маленькой. После напрасно потраченного времени в поисках владельца автомобиля, он должен был оставить свою блокированную машину и приехать на такси. Я указал ему на то, что, очевидно, его индивидуальность заблокирована его инстинктивным чувством традиций, как будто бы она была в действительности его беззаботностью, которая и породила препятствие при помощи другой машины. Он должен был найти иные пути и средства чтобы прийти ко мне, и в этом процессе он разделил время между прошлым и будущим. Удивительно, что он принял эту интерпретацию со сказочной легкостью; казалось, что что-то 'щелкнуло' и опасная фаза сопротивления прошла еще до того, как мы по-настоящему начали.

Из-за решающей значимости персональных контактов между аналитиком и пациентом, должное внимание следует уделять малейшим признакам сопротивления. Такое сопротивление принимает порой самые странные и смехотворные формы. Так, я помню случай с молодой женщиной, двадцати одного года, отнявшей у меня три часа для преодоления ее сопротивления при трактовке одного из ее представлений. Между нами разыгралось ожесточенное сражение, но, в конце концов, она призналась, что не может выносить вида иногда одеваемого мною старого костюма. Это звучит смешно, но подобные бои представляют собой, тем не менее, главную проверку силы взаимосвязи, существующей между пациентом и аналитиком. Всякий аналитик, который пренебрегает малейшим сопротивлением со стороны своего пациента или не придает ему должного значения, непременно обнаружит, что снежок превратится в снежную лавину.

Раз анамнестический анализ, в дополнение к воспроизведению истории возникновения невроза и ознакомлению аналитика с настоящим положением дел у пациента, уже установил прочный базис для взаимосвязей между аналитиком и пациентом, то следующий шаг должен наладить прямой контакт с бессознательным процессом. Это главное направление осуществляется через сновидения пациента. Отношение аналитической психологии к сновидениям очень отличается от такового в психоанализе. Фрейд сам однажды сказал: '...Сновидение - патологический продукт, самый первый элемент среди прочих, включающих истерические симптомы, навязчивое состояние и бред'. (Freud.   New   Introductory  Lectures   on   Psychoanalysis.   Hogfrth   Press, London, 1937, p.26)

Аналитическая психология, со своей стороны, рассматривает сны как 'непроизвольное самоизображение в символической форме актуального состояния бессознательного' (Jung,   Allgemeine   Gesichtspunkte   zur   Psychologie   des   Traumes,   in: Energetic der Seele, Rascher, Zurich, 1928, p.157, 8, p.263)

 и сны, тем самым, дают описание 'внутренней ситуации того, кто видит сон, истину и реальное положение которой сознательное мышление никогда не допустит, а если и допустит, то только против своей воли. (Jung, Die praktichne Verwendbarkeit der Traummanalyse, in Wirklichkeit

der Seele, Rascher, Zurich, 1934, p.73, 16, p.142)

Другими словами, Фрейд смотрит на сновидение как на патологический продукт, из которого возможно выделить комплекс пациента, но который не обладает своим собственным значением. Юнг, со своей стороны, рассматривает сон как полностью натуральную и нормальную психическую функцию, которая, следовательно, действует как чрезвычайно позитивная и компенсирующая сила со значительной потенциальной ценностью.

Таким образом, сон не является симптомом патологического комплекса, а, скорее, попыткой психики освободить видящего этот сон от комплексов. Аналитическая психология усматривает в сновидениях не просто более или менее честное желание выполнения или 'разрешение комплекса', а отражение до сих пор не признанных возможностей, первоначально пренебрегаемых за счет слишком одностороннего развития личности. Ничто не покажет так ясно и прямо это глубинное различие между отношением психоанализа и аналитической психологии, как их перспективная точка зрения на значимость сновидений.

Это различие в отправных точках двух систем анализа приводит к решающему отличию при практическом использовании интерпретации сновидений и всего метода исследования бессознательного.

Главное то, что существует два способа подхода: аналитическая (или причинно-редуктивная) интерпретация ('аналитическая' используется здесь в узком смысле слова) и синтетическая, или конструктивная интерпретация. (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.360, CW 17 p.105)

 Причинный, казуальный аспект аналитической интерпретации пытается объяснить симптом ссылками на какой-то определенный опыт или травму, перенесенный в прошлом. Это касается, в основном,  истории  развития симптомов и потому приписывает особую значимость впечатлениям детства, вводя их снова в сознание при помощи свободных ассоциаций. Редуктивный аспект аналитической интерпретации не соприкасается в такой большой степени с биографической стороной симптома, но, как видно из его названия, связан с редукцией внутри его элементов. Эта редукция не является обязательно казуальной и исторической (анамнестической). Ее главной целью является устранение болезненных и неподходящих 'надстроек' в сознательном   мышлении   пациента.   Эта   редукция   может иметь связь с самыми насущными проблемами и даже с воздушными замками, построенными в будущем. Основной чертой таких несуразных надстроек является то, что строятся они для сокрытия глубинных невротических мотивов за всякого рода иллюзиями и совершенными идеями; другими словами, они являются механизмами побега,  которые должны быть 'развенчаны', прежде чем психическую энергию можно будет использовать действительно конструктивным образом (приведенный выше случай со священником).

Очевидно, что во многих случаях нам не обойтись без аналитического метода с его казуальным и редуктивными аспектами. Особенно это важно, когда невроз главным образом вызывается за счет конфликта основных инстинктов, то есть аналитический метод должен использоваться в тех случаях и столь долго, сколько пациент остается опутанным паутиной конфликтов, причина которых может исходить из подростковых желаний сексуальной, властной либо какой-то другой направленности, и когда пациент пытается убежать от своих настоящих проблем с помощью иллюзорных и тщетных 'решений'. Главная ценность аналитического (казуально-редуктивного) метода проявляется в трех моментах:

1) когда внимание пациента направляется на бессознательную психологическую историю своей болезни;

2) когда пациент способен раскрыть внешние факты, объясняющие наступление его болезни, это помогает ему лишиться чувства неполноценности и вины и, тем самым, успокоить и облегчить перегруженную психе;

3) когда психическая энергия, инвестированная в невротические симптомы самого низкого и разрушительного пошиба, освобождается для будущего созидательного использования. Но это лишь первый шаг, чем дальше уходит анализ, тем больше внимания должно быть перенесено от внешних событий, пережитых в детстве, на внутренние факты, то есть, обращено на фундаментальное и типичное отношение к жизни*, и тем больше встает вопросов о том, какое выражение намерена найти вновь обретенная энергия. Это направленное внутрь движение чрезвычайно важно для всякого настоящего излечения. Другими словами, когда уже все сказано и сделано, важнейший элемент невротического конфликта больше не лежит в прошлом, а находится в настоящем, и, следовательно, вопрос, который следует задать, должен выяснить, от какой же главной задачи в жизни данный пациент пытается ускользнуть. Здесь он сможет найти конструктивное применение для своей «оттаявшей» энергии. Давайте представим себе, что мы консультируем пациента с нервным срывом. Можно, если хотите, проследить невротические симптомы, например, бессонницу или тревожное состояние в прошлом и дойти чуть ли не до младенчества. То есть, можно попытаться открыть причинные факторы и тем самым извлечь довольно важную информацию. Например то, что пациент в детстве перенес тревожные переживания, которые он переживает и в настоящее время. Но можно и не открыть почему и, как мы говорим, 'зачем' эти возможные травмы прорываются на поверхность именно сейчас. Это возможно сделать, только если принять к рассмотрению актуальную теперешнюю ситуацию, в которой находится пациент, и посмотреть в будущее и спросить себя: 'Каким эффектом обладает этот симптом? От чего он оберегает, а что вызывает?' -тогда можно обнаружить, что этот симптом является попыткой втиснуть пациента в рамки, адаптирующие к новому отношению к жизни. Например, Юнг упоминает следующий случай: 'Мужчина, собравшийся жениться на боготворимой им женщине сомнительных качеств, чьи достоинства он весьма экстравагантно переоценивал, стал страдать спазмами пищевода, заставлявшими его выпивать две чашки молока в день со строгим соблюдением режима трехчасовых интервалов. Все визиты к его невесте были, таким образом, полностью приостановлены, не осталось ему ничего иного, как только заниматься собой и своим питанием'. (Jung. Psychological Types. p420f)

Этот симптом в этой интерпретации не редуцируется до его первопричины, не трактуется 'исторически', а понимается с точки зрения его законченности и ожидаемой оценки.

В интерпретации сновидений синтетический (конструктивный) метод нуждается в подходе, совершенно отличающемся от такового в аналитическом (причинно-редуктивном) методе. С одной стороны, содержание сновидений можно редуцировать до 'комплексов воспоминания', привязанных к объективным или конкретным ситуациям или личностям, которые находятся вне видящего сон. Юнг назвал такую интерпретацию интерпретацией на объективном уровне (Jung. Two Essays on Analytical Psychology, p. 87, C.W.. v.7. p.87). С другой стороны, образы в сновидении можно рассматривать не как что-то конкретное и находящееся снаружи от видящего сон, а скорее как 'рефлексии внутренних психических факторов и внутренних психических ситуаций спящего человека', (Tony Wolff:  Enfuhrung in die Grundlagen der Komplexen Psychologie.p.81: in: Die kulturelle Bedeutung der Komplexen Psychologie, Springer.Berlin, 1935.)  это интерпретация на субъективном уровне.

Это различие, строго говоря, такое же, самое как и то, о котором упоминалось ранее, когда обсуждалась природа проекций. Это принципиально идентичные вещи, так же как и различие между ситуацией, когда ребенок испытывает понятие власти (т.е. контролирующую его инстинктивные побуждения силу) как нечто навязываемое извне отцом, и когда он уже научился                  видеть в этом функцию и потребность своей психе. В каждом из этих случаев различие существует либо при проекции содержимого психе, такого как 'тень' или 'мудрый старец' на других людей, либо же в представлении содержимого психе в виде внутренних образов.

Короткое сновидение поможет проиллюстрировать фундаментальное отличие между двумя интерпретациями. Мужчина сорока пяти лет во сне видел себя едущим в автомобиле вместе с сидевшей за рулем женщиной. Женщина оставила машину, которая тут же начала катиться назад и должна была вот-вот врезаться в стену. Мужчина, не зная как справится с этой ситуацией, ощутил себя в большой опасности, но тут вновь возникла та же женщина и остановила машину. Простая аналитическая интерпретация должна была бы указать, что видящий этот сон слишком зависим от инициативы другого лица, возможно его матери, и что он обязан был взять руль в свои руки. Эта аналитическая интерпретация восприняла бы эту женщину как личность запредельную по отношению к видевшему сон, и, следовательно, она становится интерпретацией на объективном уровне. Это было бы оправдано и действительно необходимо, пока сновидящий еще слишком зависим от внешних влияний и слишком полагается на других людей. Это нормальный случай, если перед нами молодой человек. Но ситуация, однако, принципиально отличается в случае, когда рассматривается зависимость для другого человека В этом случае аналитико-редуктивная интерпретация на объективном уровне пропустила бы решающий момент. На самом деле человек этот незаметно приспособился ко внешней реальности, как может это сделать мужчина в сорок пять лет. Он, однако, достиг той точки, когда перед его лицом витала проблема внутреннего смысла его жизни и жизни вообще. Это послание ему из сна значило, что без направления и помощи со стороны внутренней женщины -anima - его существование будет находиться под угрозой. Он обязан научиться учитывать огромную важность и значение своего бессознательного (символизированного в образе anima) для необходимой переориентации своей жизни.

Переориентация эта может быть совершенно другой природы, чем та, на которую намекало бы сновидение, если бы эго понималось на объективном уровне. Не адаптация к внешней, конкретной реальности, с которой аналитически-редуктивная интерпретация имеет дело, была проблемой этого мужчины, а его адаптация к его внутренней психической реальности.

Этот пример показывает, как фактическая ситуация видящего сон - а не какая-то предвзятая идея о природе его конфликта, будет ли она ничем иным, а 'только'* проблемой юношеской сексуальности или 'только' юношеского стремления к власти, могуществу - всегда должна быть ключом к раскрытию значения сна. Соответственно, оба метода интерпретации, аналитический и синтетический, должны рассматриваться в каждом случае и должен быть принят тот, который наиболее оправдан в данной психологической ситуации. Аналитик не волен выбирать тот или иной метод интерпретации произвольным образом, как это было возможно в данном случае. Все решает сам материал, с которым надо будет работать. Иногда ситуация носит совершенно амбивалентный характер и тогда все, что может сделать аналитик - это указать на обе возможности и пронаблюдать за реакцией как сознательного так и бессознательного. Таким образом, аналитик не 'делает' ту или иную интерпретацию; материал сам является либо редуктивным, либо проспективным, либо и тем и другим. Как пациент, так и аналитик оглядывается по сторонам в поисках интерпретации, которая 'щелкает'. Иногда становится видно, какой аспект интерпретации отзовется эхом в пациенте. У некоторых пациентов можно обнаружить, что простая аналитическая интерпретация не действует вообще или не оказывает эффекта продолжительное время. С другой стороны, существуют и такие пациенты, на которых достаточно хорошо влияет редуктивная интерпретация. Правда, одной этой интерпретацией не добьешься полной психологической интеграции и индивидуации, кроме того, с одной стороны некоторые люди не в состоянии достичь этого, а с другой - главной целью лечения является помощь пациенту.

В том случае, когда имеются две интерпретации, то они но являются взаимоисключающими или противоречащими, а скорее взаимодополняющими друг друга. У них существуют точки общего фокуса. Пока пациент накрепко привязан к отцу или матери, то такой точкой является невозможность реализации и интеграции архетипных образов отца и матери. Если же видевший вышеупомянутый сон страдает от 'материнской привязанности', он не может достичь творческих взаимосвязей со своим бессознательным, выраженным в образе анимы. Каждая такая привязанность, принадлежащая к слою личного бессознательного, блокирует соответствующее восприятие образа коллективного бессознательного. Таким образом, аналитико-редуктивный и синтетико-конструктивный методы интерпретации представляют собой различные стадии интерпретации в соответствии с различными стадиями развития. Аналитико-редуктивная интерпретация всегда начинается на объективном уровне, тогда как синтетико-конструктивная интерпретация - это интерпретация на субъективном уровне. Первая должна редуцировать психологические факты до их составных элементов, будь то юношеские инстинктивные устремления, либо иные патологические комплексы. Это необходимо до тех пор, пока между видящим сны человеком и сверхличностной, коллективной основой жизни стоят личностные проблемы. Синтетическая интерпретация, со своей стороны, должна применяться во всех случаях, когда либо сознательная позиция более менее нормальна, но способна к дальнейшему развитию и дифференцировке, либо когда способные к развитию бессознательные тенденции (Jung,   Psychologie   und   Erziehung,   Rascher.   Zurich.1945,   p.76.   also: Contributions to Analytical Psychology). понимаются неправильно или подавляются сознательным мышлением.

Здесь вступают в действие нередуцируемые и первичные психические образы, существующие на своих собственных правах, т.е. архетипы. Ясно, что при конструктивно-синтетическом подходе оценка детских воспоминаний должна стать относительной и ограниченной. С позиции аналитической психологии значимость их была сильно преувеличена. Аналитик и пациент проводят трудоемкие часы, усердно выуживая факты в мутной воде детских воспоминаний. Они очень гордятся, когда им удается подцепить на крючок особо крупную и красивую рыбку, и тем не менее, ситуация не улучшается. Ошибкой является считать более ранний по времени факт более ценным. С точки зрения аналитической психологии настоящая ситуация считается более важной как из-за своей нередуцируемой непосредственной важности,  так и из-за своей значимости для будущего.

* * *

Различное отношение к оценке свободных ассоциаций тесно связано с различными оценками воспоминаний детства. Все, что могут свободные ассоциации - это редуцировать элементы сновидения до их составляющих глубинных патологических комплексов; но они никогда не помогут раскрыть значение сна как такового. Само собой разумеется, что для прояснения значения сна определенную пользу могут принести ассоциации самого пациента, но под другим углом зрения, чем в психоанализе, использующем тот же метод. Аналитическая психология работает с определенного рода подконтрольными, или 'циркулярными' ассоциациями, чтобы усиливать каждый элемент сновидения. Это усиление приводит к обогащению респективных образов в сновидении при помощи всех возможных аналоговых материалов, посредством которых первоначально туманное сновидение становится понятным*.

В качестве замечательного примера метода усиления см. раздел 'Изучение сновидений'. Вместо цепи ассоциаций, продолжающейся по прямой линии, а, значит, способной к бесконечному удлинению, эти контролируемые ассоциации производят также вращательное движение вокруг различных компонентов сновидения. Таким образом, каждое звено в этой цепи ассоциаций не только предопределено своим предшественником, а также своими радиальными связями с соответственным компонентом самого сновидения. Тем самым, первоначальное сновидение никогда не выпадает из поля зрения.

Этот вид ассоциаций, как считал Юнг, похож на 'прожектор, тщательно и сознательно направленный на те ассоциации, которые группируются вокруг ключевого слова в сновидении'. Допуская, что сон содержит образ дерева или двери, мы не вынудим пациента пройти через бесконечную серию ассоциаций, а вместо этого спросим его, что особо значимого для него содержится в образе 'дерева' или 'двери'. Свободные ассоциации, несомненно, не могут точно указать на комплексы пациента, но сны не обязательно служат для этого, потому что, как правильно говорил Фрейд, любая случайная мысль может послужить отправной точкой ассоциаций, которые жестко детерминированы комплексами субъекта. Метод циркулярных ассоциаций, со своей стороны, использует каждый отдельный элемент сна в большей степени не для раскрытия комплекса, а для выяснения, каким точным и индивидуальным значением обладает этот компонент в контексте данного сновидения.

Свободные ассоциации необходимы, если при их помощи ожидается обнаружить латентное, скрытое значение, находящихся за маской очевидного значения сна. Но поскольку аналитическая психология не приемлет теории искажения значений сновидений, то это приводит к различным оценкам свободных ассоциаций. Короче говоря, в то время как Фрейд спрашивает: 'Чем вызваны сновидения? Симптомами чего они являются?', Юнг задает вопрос: 'Каково значение этого сна? Символом чего оно является?'

Это различие выражает еще раз глубинное расхождение концепций Юнга и Фрейда о природе бессознательного. Если, по Фрейду, считать все сны патологией, то можно ограничить свои интересы беспорядочными, т.е. патологическими комплексами, содержащимися в этих снах; Юнг смотрит на сновидения как на нормальное и творческое самовыражение бессознательного, концентрируясь на значении самого сна. Творческая природа бессознательного очевидна в неврозах и в их симптомах. Как указывалось выше, они представляют собой попытку, хотя и безуспешную, отрегулировать нарушенный баланс психе.

Задачей аналитического лечения (и задачей интерпретации снов как его части) является, следовательно, помощь пациенту в поиске позитивных и прогрессивных устремлений, скрывающихся за неприспособленными и поэтому безуспешными попытками к компенсации. Все это можно проиллюстрировать следующим характерным примером. 'Мужчина пятидесяти одного года пожаловался, что уже некоторое время при любом путешествии поездом или самолетом, если скорость их движения достигает определенного предела, он начинает испытывать приступы головокружения и становится жертвой неприятного чувства тревоги. Можно, если захотеть, сделать главный акцент на предшествующую историю, то есть можно попытаться удостовериться, что болезненный подростковый опыт или перенесенная в детстве пациентом травма, подавляется сейчас самим пациентом. С другой стороны, можно вывести совершенно иную линию: а именно, начиная с настоящей острой ситуации, в которой эти симптомы дают о себе знать. Другими словами: можно использовать либо редуктивный либо синтетический подход. Разрешите мне начать сейчас рассмотрение данного случая под вторым углом зрения. Этот человек удачно и счастливо женат, бизнесмен, в самом начале шестого десятка жизни был совершенно неспособным даже заподозрить хоть какую-то причину своих симптомов. Единственное, что он мог предположить, было то, что эти абсурдные 'истероидные' приступы, как он пренебрежительно их называл, особенно стали досаждать ему с тех пор, когда по делам службы возникла необходимость частых и длительных путешествий, он даже вынужден был отправить одного из своих подчиненных на важное совещание потому, что сам был слишком напуган предстоящей поездкой в поезде.

Если начать расспрос с позиции раскрытия причинного фактора в его прошедшей жизни*, то можно, вероятно, обнаружить, что этот пациент, будучи ребенком, испытал шок, который был связан с головокружением; но это, конечно же, не объяснит, почему эта травма напомнила о себе именно в этот момент. Таким образом, в действительности мы едва ли продвинемся дальше, действуя подобным образом. Ведь это же случилось именно в настоящий момент. Но если стать на Результирующую позицию и рассмотреть теперешнюю острую ситуацию с точки зрения будущих возможностей, то немедленно поймешь, что симптомы имеют одно определенное и непосредственное воздействие, поскольку очевидно, что ощущение пациентом головокружения и сопутствующего страха лишает его деловой активности. Не говоря уже о естественно неприятных симптомах, именно понижение работоспособности заставило пациента обратиться за помощью к психотерапевту. Хотя, если мы воспримем его очевидное бессилие в безуспешной попытке адаптироваться, то симптомы укажут на что-то совершенно иное - на страстное тайное желание избежать деловой встречи.

В этом месте необходимо предостеречь от возможного неправильного истолкования. Сходные объяснения могут даваться представителями школы индивидуальной психологии Альфреда Адлера, а именно, что этот симптом - попытка освободиться от своих обязанностей как бизнесмена, но индивидуальная психология интерпретировала бы это в отрицательном смысле как попытку к бегству. Аналитическая психология, со своей стороны, принимает в расчет особые обстоятельства пациента, его возраст, который надо интерпретировать позитивно, как важный знак, указывающий на какую-то внутреннюю потребность, имеющуюся в его жизни. То есть, в результате дальнейших бесед с пациентом, я, откорректировав или пересмотрев выводы, могу объяснить симптомы следующим образом. Этот человек стал серьезно идентифицировать себя со своей деловой жизнью и общественными обязанностями, чем существенно нарушил баланс своей психики. Его симптомы были бессознательной попыткой заставить ограничить до разумных пределов совершенно избыточное увлечение своей деловой и общественной жизнью. Поскольку ему уже за пятьдесят, то есть определенно он находится во второй половине своей жизни, его внешняя активность будет постепенно затихать. С практической точки зрения мы бы были должны не пытаться исследовать его воспоминания детства или травмы, а, основываясь на очень простых и прямых объяснениях его главных симптомов, должны были попытаться выяснить и указать на слабые места в его теперешней ситуации.

Мне бы хотелось описать более позднее сновидение пациента, иллюстрирующее те же симптомы, но с другой точки зрения: 'Время уборки урожая, я сижу на огромной заваленной сеном телеге и направляю ее к сараю, но груз сена столь высок, что перемычка двери сарая бьет меня по голове так, что я падаю и просыпаюсь в ужасе от самого акта падения'. Значение этого сна становится ясным при подходе к нему с проспективной позиции; четко видно, что пациент перегрузил телегу с таким избытком, что превысил свои способности, и как следствие этого, его сознательные намерения получили удар. Задача анализа состоит, поэтому, в том, чтобы сновидящий начал осознавать послание своего бессознательного, и осведомленность эта помогает ему установить правильные взаимоотношения между внешним успехом и внутренней необходимостью. Другими словами, этот сон должен пониматься как попытка его психе компенсировать одностороннюю   экстравертированную   позицию,   которая, учитывая его пребывание уже во второй половине жизни, вошла в противоречие с настоящим психологическим ритмом и поэтому нарушила его равновесие.  Одна из центральных концепций аналитической психологии ясно иллюстрируется этим случаем: понимание психики как саморегулирующейся системы. Когда бы ни стала разбалансированной психологическая   ситуация   индивидуума   из-за   чрезмерной   или односторонней позиции, или когда он пренебрегает своими основными потребностями, его бессознательное немедленно стремится произвести такой материал, который обязательно восстановит баланс и целостность ситуации. В этом смысле бессознательное имеет постоянное влияние на сознательное мышление и взаимосвязь с ним. На это можно не обратить внимание или недооценить из-за преувеличенной оценки сознательной  позиции.   Именно тогда  'симптомы' происходят, и их энергетическая функция, правильно понятая, является признаком сигнала опасности. Бессознательная психе в ее глубоко безличных слоях имеет, иначе говоря, суждение о ситуации, которая не искажена страхом, амбициями, желаниями, привязанностями или чем-либо еще, что бывает в различных случаях, но заинтересована в восстановлении сбалансированного паттерна личности. Вот почему Юнг назвал бессознательное 'объективной психе', так как она играет ведущую и независимую роль в отношении возможных искажений сознательного мышления его субъективными предрассудками.   Необходимо обратить внимание на трудности, с которыми большое число пациентов переживает принятие правды при подобной интерпретации их срывов. Вместо поиска в их воспоминаниях детства козла отпущения, посредством которого они могут избавиться от ответственности за свои симптомы, аналитик предъявляет им требования самооценки и переориентации их собственной жизни. Но мы можем не позволить себе избавляться от симптомов с помощью любого вида сопротивления. Ведь часто происходит, что пациент с самого начала анализа ожидает от психотерапевта какого-то волшебного средства, которое просто избавит его от симптомов без сколь-нибудь значительного вторжения в остальную структуру его жизни, которая его совершенно устраивает. От аналитика слишком часто ожидают ипостаси 'целителя', который заставит симптомы исчезнуть без вмешательства в нутро пациента. Действительность же такова, что никто не сможет вылечиться, если не готов принять необходимость более-менее полной переориентации своей жизни. В двух словах: исцеленная личность не первоначальная личность, лишенная симптома, а заново переориентированная личность, в которой, благодаря этой новой ориентации, потребность в симптомах и, следовательно, сами симптомы исчезли. Иногда может случиться, что лечение означает не исчезновение симптома, а исчезновение страдания, вызванного этим симптомом, потому что первоначальное страдание достигло своей цели.

Это можно прояснить, исследуя приведенный выше сон с телегой сена, с точки зрения Фрейда и Адлера, т.е. под исключительно редуктивным и аналитическим углом зрения. В первом случае, сарай должен был восприниматься как символ женских гениталий, а сам сон должен был интерпретироваться как стремление возврата в материнскую утробу, тенденция, которая, из-за скрытого в ней инцестуозного желания, повлекла бы за собой наказание (кастрацию). Интересным и важным моментом является то, что на определенном уровне это объяснение совершенно оправдано, поскольку подавление возможностей бессознательного у человека возникает достаточно часто, особенно в случае с мужчинами из-за нерешенной фиксации к матери. Такая фиксация, в которой мать применяет бессознательные чары, угрожает задержать нормальное развитие эго. В этом случае одним возможным ответом здесь может быть только полное отвержение матери и перенесение акцента на свое эго и вместе с ним на рациональное 'сознательное' и (в социологическом смысле) на коллективные ценности. За образом персональной матери прячется, однако, архетип матери, который является символом бессознательного, т.е. не-эго. Это не-эго за счет страха перед своей, 'личной' матерью и бессознательного ее доминирования воспринимается враждебно. Другими словами, персональная мать (персоницифированная мать) и мать-архетип все еще не отделимы друг от друга и без страха перед личностью матери теряется самое глубокое и конструктивное значение архетипа- матери. Повышенная акцентуация на эго-позиции и отвержение бессознательного непременно заведет в тупик.

Просто редуктивная позиция занимается только фиксацией к личности матери и она нуждается в конструктивной и синтетической позиции, чтобы установить контакт с творческим потенциалом бессознательного, т.е. образами коллективного бессознательного. Привязанность и страх перед матерью может замаскировать более глубокую проблему взаимосвязи с архетипом матери. Это архетип матери является первой формой восприятия анимы, и проблема пациента заключается в достижении позитивной взаимосвязи с Анимой, т.е. с его бессознательным. Это хорошо показывает, как чисто редуктивная интерпретация без дополнения ее конструктивной интерпретацией остается лишь неполноценным фрагментом.

С другой стороны, если рассматривать этот сон с позиции индивидуальной психологии, то он должен интерпретироваться как демонстрация преувеличенного желания власти с целью компенсации присущего комплекса неполноценности. Это объяснение также содержит определенный элемент истины, поскольку всякая незавершенность личности как таковая является обязательным следствием юношеской фиксации и формирует определенные комплексы, но этой позиции не хватает конструктивной и прогрессивной оценок, из-за того, что и фрейдистское, и адлеровское объяснение не принимает во внимание компенсационные и позитивные элементы в этом сновидении. Пример сновидения интересен тем, что показывает, как различные объяснения могут быть относительно правдивы, находясь при этом на различных уровнях и под различным углом зрения. Но вся суть в том, чтобы найти интерпретацию, которая попала бы в цель, включала бы в себя многое и имела бы максимальный смысл и значение для пациента, и, тем самым, предоставляла гарантии для конструктивной работы в будущем.

Этот метод интерпретации сновидений дает право, а иногда прямо требует от аналитика судить об ассоциациях на основе своих собственных познаний. Это особенно верно в тех случаях, когда сновидения содержат архетипные образы, значение которых неизбежно должно находится вне досягаемости сознательного знания сновидящего. Но само собой разумеется, что наше содействие законно и полезно только тогда, когда сновидящий находится в полном согласии с содействием. Фактически же, интерпретация сновидения правомочна только тогда, когда она что-то 'значит' для него. Более того, существует только единственный путь, чтобы избежать сознательного внушения; нам следует рассматривать любую интерпретацию сновидений как неправомочную и недостаточную пока не найдем формулу, с которой пациент выразит свое полное согласие. Едва ли стоит говорить о том, что это не означает, что пациенту следует позволять сопротивляться и уклонятся от лечения. Все же существует разница между попыткой увильнуть от предмета сновидения и невозможностью принять интерпретацию, даже если она будет совершенно оправдана и корректна с точки зрения аналитика или, скорее всего, с точки зрения его теории.

Таким образом, может случиться (и случается весьма часто), что аналитик дает 'правильную' интерпретацию, ее правильность доказана на последней стадии анализа, но, тем не менее, надо признать, что на ранней стадии эта интерпретация была психологически неверной Практическая важность сновидения состоит в том, что при его понимании и интеграции, какая-то часть энергии бессознательного придается сознательному мышлению и, тем самым, возрастет потенциал сознания. По этой причине Юнг назвал символ преобразователем энергии: неассимилируемая в форме невротических симптомов энергия бессознательного трансформируется в сознательную позицию посредством символа, будь он в форме сна или другой форме, в которой выражает себя бессознательное. Следовательно, эго должно ассимилировать энергию, выведенную сновидением в область сознания, если только его приготовить для процесса интеграции, а иначе этого не произойдет.

Так, например, сновидения ребенка или человека, страдающего психозом, хотя и полны конструктивных потенциалов, не могут выполнять свою роль, потому что интегративная сила эго недостаточна, или существует провал между эго и бессознательным. Один из моих пациентов, шизофреник, выдавал сон за сном, в которых он почти достигал интегративной ступени, но постоянно чего-то не хватало. Два типичных сна были такими: 'Я обнаружил себя в компании с другими в кратере обширного угасшего вулкана, содержавшего много других, очень похожих потухших вулканов, но один был еще действующий. Пейзаж вокруг меня был серым и безлюдным, уже долгое время здесь не существовало ничего живого. Я подошел к краю кратера и, глядя через него, увидел улицу, похожую на Регент-стрит. У некоторых из моих попутчиков были с собой чемоданы и они могли легко спуститься. Через некоторое время я смог крикнуть, но не мог спуститься вниз на улицу'. Второй сон: 'На меня напал грабитель, я находился в большой опасности - он мог убить меня, В то же время я мог видеть приближающуюся из другой части города идущую мне на помощь высокую фигуру, одетую в белое... Грабитель толкнул меня к стене и прижал к ней. А белая фигура так и не пришла на помощь'.

Оба сна показывают мучительную близость спасения, которое, тем не менее, так и не 'приходит'. Достижение интеграции возможно, но на практике перебросить мост между опасностью и спасением невозможно. Бессознательные образы как бы совершенно отсоединены от сознательной личности пациента; он настолько чужд себе, что больше в себе не заинтересован. Провал между его бессознательным и его сознательным мышлением становится слишком широким и, тем самым, бессознательные образы не могут более ассимилироваться его эго.

Этот крайний случай подчеркивает необходимость сохранения в сознании аналитика особенностей ситуации пациента. В случае с этим невротиком интеграция возможна, а сновидения могут приблизить возможное разрешение, которое в теперешней ситуации находится вне досягаемости пациента. Интерпретация каждого сновидения должна быть адаптированной для конкретной ситуации и к возможностям пациента, и не существует правильных теоретических интерпретаций, где можно пренебречь этим фактом. Таким образом, честное согласие или отвержение интерпретации пациентом, то есть его указание на то, как глубоко на этой стадии он может ассимилировать свое бессознательное, является наиболее ценной корректировкой для психотерапевта.

Необходимо еще раз сделать акцент на том, что в этой книге рассматривается только генеральный план обычной процедуры в аналитической психологии, что только анамнестический анализ и анализ бессознательного способны постепенно переходить один в другой при помощи аналитико-редуктивной и синтетико-конструктивной интерпретаций и только так. Могут возникнуть ситуации, когда обстоятельства заставляют использовать конструктивную интерпретацию перед редуктивной, или может случиться, что определяемые особенности пациента, к которому применялась аналитическая психология, потребуют для редуктивной интерпретации большую часть времени. Это положение напоминает ситуацию в геологии. Абсолютно четкая дефиниция геологического слоя возможна лишь в определенном ландшафте, но из-за перемещений и изломов слоев может случиться, что геолог  проникнув глубоко в землю обнаружит, что различные слои сходятся в другом и гораздо более сложном порядке. Чёткие определения и логические категории - это характеристики сознательного мышления,  а  но бессознательного которое спонтанно и нерационально, как природа.

Вот потому-то аналитическая психология предпринимает попытку синтезировать аналитико-редуктивную и ситетико-конструктивны. интерпретации, являющимися, с точки зрения аналитической психологии, аспектами-близнецами одного целого, и сложно здесь предложить какие бы то ни было раз и навсегда установленные правила к любому случаю, И не только в психотерапии на практике нужно менять общие правила в соответствии с каждой частной ситуацией, когда, в последующем, окончательная 'метода' должна измениться под влиянием опыта и интуиции личности психотерапевта. По причинам, которые объяснялись выше, аналитическая психология обычно рассматривает аналитико-редуктивную интерпретацию как более поверхностную, а синтетико-конструктивную интерпретацию как более глубоко проникающую в сердцевину проблемы. Хотя они и дополняют друг друга взаимно, но не являются взаимно исключающими. Опасность, присущая часто аналитико-редуктивной концепции, состоит в ее пренебрежении прогрессивными тенденциями в бессознательном, так как они пробиваются на поверхность самим конфликтом, а это пренебрежение вызывает обесценивание и разрушение жизненных ценностей. С другой стороны, опасность концентрации внимания аналитика на конструктивной стороне дела состоит в том, что можно пренебречь элементарным конфликтом инстинктов и побудить пациента продуцировать обилие фантазий, которые он сам не сможет перевести в реальность. В крайнем случае, правильное суждение о пользе этих методов можно получить лишь тогда, когда аналитик сам должен испытать их динамику на себе. Это делает абсолютно обязательным для аналитика анализировать себя (конечно при необходимом условии того, что аналитик сам должен быть, насколько это в человеческих силах, 'сознательным' и интегрированным, то есть, осведомленным относительно своих собственных проблем и неподдающимся опасности проецирования их на своего пациента).

Как было сформулировано выше, аналитико-редуктивная интерпретация выступает первой, но в заключительной стадии появляется синтетико-конструктивная интерпретация. В этой связи необходимо сказать и об общем отношении аналитика к пациенту в начале и в течение всего анализа. Само собой разумеется, что поскольку аналитик предшествует и доминирует над всем до самого конца анализа, то делаются попытки ослабить зависимость пациента от аналитика. И делается это, в основном, за счет переноса акцента на независимость поступков, действий пациента. Теоретически это означает, что вначале аналитик принимает на себя полную ответственность и действует, так сказать, как экстернализированное сознание пациента, т.е. он должен нести на себе проекцию зрелой личности пациента, но на поздних этапах анализа пациента еще раз подводят к тому, чтобы он взял на себя эти отличительные функции. На практике же возрастающий акцент возлагается на только учащегося анализировать самого себя и управлять своим собственным бессознательным материалом пациента. Делается это частично с использованием метода активного воображения, который будет более полно объяснен позже, и частично заставляя пациента тщательно разрабатывать свои ассоциации к своим снам перед собеседованием. Он, таким образом, принесет аналитику сновидение и его контекст, так что все, что остается сделать пациенту вместе с аналитиком - это прояснить и интегрировать результаты. В еще более поздней стадии для пациента может быть даже весьма желательно научиться анализировать, по крайней мере, наиболее простое и наиболее ясное из своих снов, а также свои симптоматические действия. Увеличить уверенность пациента в себе и свою независимость можно и другим способом - удлиняя интервалы между собеседованиями при подходе к завершению анализа, уменьшая их число, скажем с трех до двух, а потом и до одного раза в неделю. Со временем допустимо вводить еще более длинные интервалы в лечении. Более того, введение таких интервалов перед окончанием анализа обеспечит пациента своего рода мостиком, чтобы в случае случайного рецидива его уверенность в лечении осталась непоколебимой. Лучше всего разгрузить пациента во время, так сказать, испытательного срока и установить для него режим посещений. На практике это может означать просто удлинение посттерапевтического периода, но только при больших интервалах, которые могут приспосабливаться к индивидуальным нуждам пациента. Ценность обучения пациента в том, что его способность к самоанализу на этой стадии практически становится очевидной.

Важной частью анализа, особенно на его поздних стадиях, является метод активного воображения. Этот 'метод' играет весьма характерную и специфическую роль в методе аналитической психологии и поэтому будет рассмотрен детально, несмотря на огромные трудности при попытке описать его вполне адекватно при небольшом объеме изложения, особенно для тех, кто не имеет никакого понятия об этом. Строго говоря, слово 'метод' - неправильно в связи с самими процессами активного воображения, так же как едва ли можно говорить о 'методе сновидения'. Сны - естественное событие, как и образы в активном воображении. Если слово 'метод' и используется в этой связи, то надо понимать его только как ссылку на метод восприятия этих образов, точно также, как мы можем давать некоторым людям методические советы о том, как запоминать и наблюдать за своими снами, показывая и помогая им выяснить, что же является лучшим по отношению к подобным психическим фактам.

Под 'активным воображением' мы понимаем определенную позицию по отношению к содержимому бессознательного, посредством чего мы и стремимся выделить и, тем самым, пронаблюдать за его автономным развитием. Мы можем сказать, что 'заставляем его оживать', но это некорректно, поскольку мы просто наблюдаем за тем, что происходит. Правильная позиция, вероятно, может быть лучше всего охарактеризована, как позиция 'активной пассивности'. То есть, оставаться полностью пассивным и воспринимать то, что выделяется из своего бессознательного, но в то же самое время активно сфокусироваться на том, что собирается произойти. И это, в отличие от просмотра фильма и прослушивания музыки, не сидение и 'восприятие' того, что мы не делаем, но что происходит, с сосредоточенностью, которая тоже является определенным видом активности. Главное же отличие в том, что при активном воображении 'фильм' прокручивается внутри.

Давайте возьмем в качестве примера сон, в котором пациент подвергается определенным тревожным переживаниям, таким, как, к примеру, кораблекрушение, после которого он оказался плавающим посреди океана в совершенном одиночестве. Или мы представим себе фантастический образ, когда пациент чувствует угрозу со стороны скрывающейся за темной вуалью фигуры. Мы можем предложить пациенту сосредоточиться на той или иной ситуации. Большинство людей, потратив немного времени и труда над этими ситуациями или, как более удачно можно их назвать, над этими ментальными образами, покажут нам определенную автономность жизни и движения, они развивают ситуации и те приобретают дополнительные свойства. Короче, если мы концентрируемся на них, то они формируют ядра для группы остального содержимого бессознательного, собирающегося вокруг них. К примеру, в первом случае с кораблекрушением внезапное появление острова может повлечь за собой спасение, безопасность или, с другой стороны, ситуация станет еще хуже при возникновении новой опасности. Во втором примере угрожающая фигура может приобретать распознаваемые черты. Эти новые детали предоставляют ценнейшую информацию о происхождении и значении первоначального источника.

Будет легче понять, что происходит в такой ситуации, если держать в мыслях то, что неявно можно определить как 'диссоциация личности из-за существования комплексов'. (Jung. Fundamental Psychological Conceptions. Отчет из пяти лекций, прочитанных при содействии Института медицинской психологии, напечатанных как MS, London, 1936, стр.212.)

Комплекс - это психическое содержимое, заряженное эмоциональной энергией. Важно помнить, что психическое содержимое не всегда идентично с подавленным или бессознательным содержимым. В одном случае можно говорить о центре сознательного, мышления, эго, как о психическом комплексе, поскольку он представляет собой эмоциональную энергию, находящуюся вокруг некоего ядра, которое действует как центр притяжения. В другом случае говорят о существовании комплексов, которые, хотя и бессознательны, но не подавляются, а просто не осознаются, т.е. представляют собой будущие потенциалы данной личности, еще не достигшие порога сознания.

Таким образом, 'иметь комплексы' - не обязательно означает, что вы больны. Комплексы есть у каждого, поскольку иметь его - это не более, чем владеть некими динамичными и эмоционально заряженными психическими центрами притяжения, которые из-за своей эмоциональной силы притягивают и действуют как фокусирующие для остального психического опыта. Мы только тогда начинаем говорить о неврозе, когда некоторые из этих эмоционально заряженных психических факторов или комплексов не являются или не кажутся сопоставимыми, совместимыми с генеральной направленностью личности, следовательно, вызывают более или менее глубокую расщелину, или диссоциацию, в цельности личности. Основной чертой каждого комплекса является впитывание психической энергии. Если комплекс помещен в бессознательное, то он притягивает энергию, которую должна иметь в своем распоряжении сознательная личность. Это приводит к недостаточной адаптации, а в последующем - к появлению невротических расстройств, будь то симптомы психологического или физического свойства. Задача аналитика состоит в том, чтобы перебросить через эту диссоциацию мост, т.е. в интеграции или в реинтеграции различных частей личности.

Если комплекс не подавляется, скорее, если он еще как бы   подсознателен,   то   за   невротическими   проявлениями можно будет обнаружить скрытые прогрессивные потенциалы личности. Это значит, как уже было указано, что невроз -:но пока только безуспешная попытка ее переориентации. Поэтому абсолютно необходимой задачей первостепенной важности является поиск позитивного значения, скрытого за симптомом или комплексом. Комплекс похож на фрагментированную личность; самого пациента тоже необходимо научить  видеть эго в нужном свете. Идея, что комплекс  это что-то похожее на отдельную личность, может вначале показаться   странной, но удостовериться в этом вам поможет .приведенный ниже пример. Активное воображении это средство для установления контакта с этими «личностями», и интерпретирования их скрытой прогрессивной энергии. Небольшой эпизод отражающий, как в капле воды, и его реинтеграцию при помощи активного воображения, поможет это проиллюстрировать. Молодая двадцатилетняя девушка страдала бессонницей. Она полностью находилась под влиянием своей матери, , так что о ней с полным правом можно было говорить как о психологически нерождённой. Конечно, девушка это осознавала. Её мать - тоже. На ранней стадии лечения я спросил у моей пациентки  назовем ее Джоанной, может ли она предположить хоть какую-то причину своей бессонницы. После длительных препирательств,  она, наконец, созналась, что боится засыпать, потому что как только они закрывает глаза, то возле её кровати всегда появляется серая фигура. 

Это типичный случай бессонницы, вызванной страхом подчинения бессознательному состоянию, потому что пациент боится бессознательных образов, которые появятся тотчас, как ослабевает сознательный контроль. Тем самым он предпочитает состояние относительной бессонницы 'опасной' утрате контроля во сне. Во всяком случае, на этой стадии моя пациентка узнала одну вещь точно: что она боится засыпать. Это в совокупности с фактом, что она была глубоко невротическим типом, толкнуло меня на риск лобовой атаки. Я попросил ее описать как можно подробно эту серую фигуру. Я не спросил о ее свободных ассоциациях, которые можно провести от этой фигуры скорее, чем пытаться вскрыть ее истинную природу. Ее сопротивление в ответ на мое требование было столь решительным, что поначалу в этом направлении не было достигнуто никакого продвижения. Однако мы все же установили, что это была фигура женщины, и что лицо ее было полностью скрытым. Чтобы продвигаться дальше, я спросил у моей пациентки, как зовут женщину. Этот вопрос был совершенно неожиданным и она оказалась в полном оцепенении. Она сказала мне, что конечно не знает имени и это вообще невозможно и тому подобное. Я упорствовал и напомнил ей, что некоторые люди играются, давая имена людям, идущим по улице, и предложил ей сделать тоже самое с этой серой женщиной, но тут она внезапно впала в страшный гнев и без секунды промедления выпалила: 'Черт возьми, ее зовут Джоанна!'' Надо напомнить, что это ее собственное имя. Результат был ошеломляющим: после ее внезапного 'гневного1' выпада, который в действительности был приливом либидо из бессознательного в сознательное мышление, она впала в затяжной приступ рыданий. Внезапная атака разрушила барьер между ее бессознательным комплексом и ее сознательным мышлением. Вдруг пациентка представила себе, что она пребывает в конфронтации со своей собственной дремлющей индивидуальностью, которая требует распознания, а в последующем ей понадобиться переориентация и перестройка ее жизни. Индивидуальность девушки была глубоко спрятана под ее идентификацией с матерью. Она боялась ответственности за свою независимую и взрослую жизнь, и, поэтому, смогла так долго не замечать требований своей индивидуальности. Ее бессонница с этого момента прошла, хотя достижение независимости от матери забрало еще уйму времени.

Этот довольно обычный пример содержит все элементы активного воображения. Более того, он показывает специфическое различие в подходах аналитической психологии и остальных психотерапевтических методов. Коренной концепцией, определяющий специфический характер аналитической психологии, лежащей в ее основании, является абсолютная прямота и серьезность, с какой воспринимается реальность бессознательного, которое является существенной частью целой личности.

Поскольку бессознательное, как часто указывал Юнг, не просто 'только', то есть, не что иное как подавленная сексуальность или желание властвовать, а матрица сознательного мышления, оно является самым настоящим могущественным и творческим слоем нашей психе. Бессознательное содержит все факторы, необходимые для интеграции личности. Оно как бы обладает верховным знанием наших реальных потребностей в отношении интеграции и путей их достижения.

Только когда бессознательное понимается как 'объективная психе', содержащая все регулирующие и компенсирующие факторы, которые трудятся над созданием единства личности, только тогда имеет смысл посоветовать пациенту взглянуть в лицо бессознательному таким прямым и убедительным образом. Сходная 'техника' может использоваться теми, кто придерживается совершенно отличных взглядов, но в этом случае это будет лишь техникой, а не живым выражением синтетической и конструктивной психологии, как противопоставление просто аналитической и редуктивнои психологии. Например, эффект, полученный в случае бессонницы (приведен выше), не был обязан тому факту, что фигура, которую пациентка видела, была внезапно одарена ее собственным именем, а наоборот, уже одно это могло погрузить пациентку в еще более глубокий невроз. Ее освобождение произошло благодаря тому, что назвав фигуру именно так, она осязаемо представила право этого, все еще полностью скрытого за покровами, призрака - символа ее взрослой личности - права на познание и на свою собственную жизнь.

Более того, ее поведение во время называния имени также установило контакт между ее сознательным мышлением и 'автономным комплексом'. Казалось бы, давать имя - безделица, но ведь имя - это символ вещества и субстанции вещи или личности, но именно поэтому оно обладает 'магическими' качествами. Все это хорошо известно из сказок и легенд, а Оскар Уйльд, выразив одну из их особенностей, сказал: 'Когда я очень сильно люблю людей, то никогда и никому не называю их имен. Это похоже на утрату какой-то их части'.

Собственный 'комплекс' девушки, таким образом, открыл для нее ее настоящую природу и, вместо панического, запуганного состояния, вызывавшего бессонницу, образовалось состояние признания и связности.

Этот эпизод, тщательно рассмотренный, несет в себе зачатки всего того, что мы понимаем под термином 'активное воображение'. Следующим шагом, который, по определенным причинам, я не предпринял в этом случае, мог бы стать совет начать регулярные беседы с этой серой женщиной в форме вопросов и ответов. Но этот метод беседы с персонифицированным содержанием своего бессознательного предполагает значительную психологическую зрелость. Он одновременно требует способности к отрешению и подчинению, а добиться этого нелегко, не затронув в такой беседе вещей, которые одна из беседующий сторон, то есть наше эго, найдет трудным для усвоения, что может стать причиной опасного шока. Поэтому, этой методикой можно пользоваться лишь в самом конце анализа.

Очень часто нам, людям с западным менталитетом, так сильно гордящимся верховенством нашей сознательной воли, трудно признать процессы, которые можно увидеть в развитии и которые имеют место, если внимательно присмотреться, в нашем бессознательном, а не верить, что они - просто искусственные продукты специально придуманные и созданные нашим сознательным 'я'. Как трудно поверить в то, что сны или оговорки - это не просто бессмысленный случайный продукт, а выражение умышленного психического процесса.

Одним из главных возражений, выдвигаемых против результатов активного воображения, является то, что мы нарочно добавляем, скорее при помощи самообмана, к оригинальному образу последующие образы и события, заставляем их возникать, но что они не являются спонтанным саморазвитием самого оригинального образа. Единственным ответом на это возражение может послужить убедительное чувство очевидной реальности, которое активным воображением передается тому, кто его испытывает. Другой ответ дает тот факт, что процессы активного Воображения обладают автономностью - это убедительнее всего. Довольно часто обнаруживают, что подобные явления происходят вопреки всем ожиданиям, иногда люди охвачены внезапной паникой перед лицом развития образа и перед тем, что они вынуждены воспринять происходящее под тяжестью и динамикой силы внутренних процессов. Более того, человек чувствует, что он хотел бы увидеть некоторые вещи, к примеру, лицо, более четко, но просто не может заставить бессознательное открыть, показать это лицо.

Это дает абсолютно убедительное ощущение этих процессов как совершенно независимых от желаний, страхов и от ожидаемых явлений собственного ого. Фактом решающей важности является здесь то, что эти внутренние образы не являются нашим собственным созданием, а что они открывают нам внутреннюю психическую жизнь. Таким образом, активное воображение должно восприниматься как процесс созерцания или медитации над бессознательными образами. Все, что мы должны делать - это обеспечить концентрацию взимания и подчиниться благочестивому наблюдению за внутренними образами. Перенацеливать либидо - вот что мы должны активно делать именно во время каждого сосредоточенного и отрешенного наблюдения за фактами.

Когда, описывая метод использования активного воображения, я упомянул, что если личность концентрируется на образах, появившихся на фоне психических предпосылок, го эти образы начинают оживать. Помимо всего выше перечисленного, существуют и другие пути использования техники активного воображения. Всегда найдутся пациенты, выкрикивающие во время пересказа своего сновидения: 'Я видел все так четко, что я мог бы просто это нарисовать!'. Очевидно, такие люди считают, что простых слов совершенно недостаточно, чтобы выразить живость переживаний, которые им пришлось испытывать во время сна или фантазий. Они ощущают потребность в выражении своего внутреннего переживания при помощи различных средств символической природы. Внутренние переживания были настолько мощными и впечатляющими, что их содержание превосходит слова в такой степени, что надо отыскать другое, более адекватное средство выражения.

Это можно легко понять, если мы задумаемся об использовании символов, например, в религии. Само существование таких символов означает, что переживания возникают у людей, избегающих рациональных определений. Символ не является знаком чего-то, что можно выразить рациональными словами. Вот почему, в действительности, Фрейд использовал термин 'символ' неправильно. Палка, например, это не символ полового органа, а просто знак или шифр. 'Символ' Фрейда никоим образом не выражает ничего большего, чем это можно было бы выразить рациональным образом. Однако, настоящий символ, как например, крест в христианстве, выражает значительно больше, чем рациональный и известный факт. Он не является, как считает Фрейд, статическим знаком, он - динамический опыт. Там, где необходим, как средство выражения переживаний, символ - там любой другой способ выражения был бы неадекватным. Архетипное содержание, которое прорывается в сознательную психе, является все же слишком мощным, слишком наполнено иррациональным значением для сознательного мышления, для того, чтобы в целом ухватить его значение и поэтому, не может быть определено адекватно. Энергия символа, таким образом, является именно из события, которое он выражает в образе, ощущения, которое за счет своей сложности и уникальности ускользает от интеллектуальных формулировок. Это, конечно, не значит, что сознательное мышление не может подвергаться воздействию этим содержимым в конструктивном смысле; это значит только то, что сознательное мышление не может формулировать его в достаточном объеме. В тот момент, когда символы полностью проанализированы и сформулированы, они тотчас же теряют свою оригинальную значимость как символы. Символ - это своего рода энергетические феномены и они оказывают столь сильное влияние на сознательную психе, что просто невозможно им дать определение. Они - выразители архетипных событий, предшествовавших дифференциации или рационализации, переводящие энергию архетипа в сознательное мышление.

По этой причину символы обладают способностью контроля за недифференцированным и примитивным либидо. Они являются 'неоценимым средством, которым мы можем пользоваться для эффективной оценки чисто инстинктивного течения энергетического процесса'. (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.52, CW v.8, p.47)

Это объясняет великое значение символов в каждой религии, где они служат выражением, каналами и преобразователями опыта переживаний высшего (нуменального) архетипа божества. Выражаясь психологическим языком, непосредственный опыт архетипа божества несет такой огромный приток энергии, что сознательное в личности оказывается под угрозой взрыва. Символ, поэтому, является попыткой передать архетипный опыт настолько адекватно, насколько это возможно для использования сознательным мышлением (определение, снова показывающее огромную пропасть, которая разделяет психоанализ и аналитическую психологию). Как говорил Юнг: 'Мифологический образ, неопределенный и все же определенный, вместе с радужным символом, выражают психический процесс более удачно, более полно и потому бесконечно более ясно, чем самая четкая концепция, поскольку символ дает нам не только представление о процессах, но также - и это, возможно, важно в той же мере дает шанс поучаствовать или посуществовать в ретроспективе опыта этого процесса. Таковым процессом является неясное явление, которое мы можем понять только благодаря сочувственному участию, а не при помощи грубого вмешательства, которое хочет сделать все ясным и понятным'. (Jung, Paracelsica. Raskher. Zurich, 1942, p. 135.)

Если пациент испытывает настойчивую потребность нарисовать (или хочет как-то по-другому представить сновидение или фантазию), то пусть так и делает, потому что опыт сна или фантазии, с одной стороны, превосходит силу его рационального формулирования и, с другой стороны, он чувствует, в меру своих возможностей, необходимость соединения этого опыта со своим сознательным мышлением. Это объясняет еще и то, почему символ, как и сновидения, меняет с годами свое значение, ведь оно вскрывает вечно обновляющиеся грани для сознательного мышления.

Символическое представление оригинального бессознательного опыта может находиться за рамками понимания пациента; но добытый им факт окажет интегрирующее влияние, потому что, как объяснялось выше, был создан канал для постепенной интеграции энергии и содержания бессознательного. Символы, таким образом созданные и оформленные, обладают сильным рефлективным воздействием на пациента, так как размышление и созерцание, направленные на них, несут в себе интегративный эффект.

Эффект этот показан в следующем случае, который имеет несколько интересных особенностей. Во-первых он иллюстрирует, какими автономными являются эти бессознательные процессы, и отвечает на возражения, касающиеся того, что они являются в большей или меньшей степени произвольными продуктами с низкой ценностью. Во-вторых, показывает, как символическая тема используется для отражения внутреннего развития, имеющего место в период анализа. И, наконец, объясняет, как символическое представление, выросшее из психологического процесса, может существенно повысить способности сознательного мышления.

Это случай с двадцативосьмилетней девушкой, пришедшей ко мне по поводу тяжелейшей депрессии и диссоциации, сопровождавшихся суицидальными тенденциями. Лечение продолжалось около двух лет, в дополнение к интенсивной работе над сновидениями, ее рисунки приобретали все возрастающую значимость. Она выполнила около шестидесяти этих рисунков, четыре из которых я представляют на ваше рассмотрение. Первые два рисунка являются первыми в жизни рисунками пациентки, тогда как третий был сделан двумя месяцами позже, а четвертый - почти под конец анализа. Анализ продолжался около пяти месяцев и большая часть персонального анамнеза относилась, в значительной степени, к ее взаимоотношениям с отцом. Он, судя по всему, был весьма неприятной личностью и ее отношение к нему было соответственно плохим. Мать умерла, когда пациентке было около десяти лет, а отец - год спустя. После смерти ее матери она воспитывалась гувернанткой, которая была тиранична и педантична, а моя пациентка, девушка тонко чувствующая и имеющая глубокую интуицию, была весьма сильно травмирована этими неблагоприятными обстоятельствами. Ее индивидуальное развитие было серьезно нарушено, и она начала страдать от сильного чувства ничтожности и неполноценности. Первые месяцы анализа во многом походили на сражения за взаимоотношения со мной - в которых она страшно нуждалась, как противовесе ее плохих взаимоотношениях с ее отцом, в частности, и ее неверию в человеческие взаимоотношения вообще - и борьбой с чувством полной безнадежности в отношении ее собственного будущего и ее собственных возможностей. Затем она внезапно, без всяких наущений с моей стороны, спустя почти пять месяцев, принесла свой первый рисунок (см. рис.1).

Он представляет собой некое кладбище с тремя могилами, из которых центральная особо выделяется своим надгробным камнем. Атмосфера всего рисунка в целом очень зловеща и мрачна, а в воздухе витают лики привидений, пистолетов, бутылочки с ядом и прочие неприятные объекты. Я хочу приступить к рассмотрению важнейшей проблемы, запечатленной на этом рисунке, что выражено в образе центральной могилы. На надгробном камне написано большое количество слов: 'Отец-дядя-мать-грех-дитя-ведьма-безумие-профессия-анализ-газ-мужчина-смерть-яд-страх-револьвер-недуг-доктор-грубый-замужество(брак)-слишком поздно'.

Слово 'страх' повторяется трижды. Вокруг надгробного камня помещены слова 'грех-страх-смерть-безумие-конец'. Все эти слова указывают на комплексы пациентки и поэтому подают важные намеки и отправные точки для обсуждения интерпретации. Например, можно догадываться по этой композиции и особой окраске слова 'отец', что взаимоотношения пациентки с ее отцом играли крайне важную роль. Фактически это и была та сильная негативная фиксация к отцу, которая во многом стала причиной ее невротических проблем. Очевидно, что рисунок, как целое, является выражением депрессивного негативистического состояния сознания; и пациентка нарисовала картинку для того, чтобы убедить меня в без надежности ожидания излечения. На самом деле такие рисунки могут также породить сомнения относительно деструктивных сил пациента, которые уже не кажутся столь сильными. Но достаточно странно и весьма удачно то, что само бессознательное пациентки обманывает ее и дает прямое доказательство на рисунке тому, что все это не так.

Если вглядеться внимательнее в центральную могилу, то можно увидеть очень замечательный признак жизни, который вовсе не подходит по духу с остальным в этой картине, а именно - красно-желто-зеленый круг. Он похож на зародыш жизни, который и дает нам, вопреки всему негативному на этом рисунке, некоторое доказательство того, что можно назвать способностью пациентки к психическому росту. На самом деле этот круг - первое фрагментарное проявление мандалы. Характерно, что этот зачаток жизни был запрятан в глубине гроба, прямо под землей, символизируя бессознательное, из которого будущее развитие и дает свои ростки. Этот рисунок мне представляется особенно важным и интересным, потому что он дает открытое свидетельство, опровергающее теорию, говорящую, что такие рисунки создаются искусственно, или получились, как случайный продукт. Ведь тот компонент, который имел решающую важность, создавался не только без каких-либо сознательных намерений со стороны пациентки, но даже в противоречии со всеми ее сознательными ожиданиями.

Этот мотив первого рисунка усилен во втором, нарисованном недели через две (см. рис.2). Этот рисунок делится на две половины черной поперечной балкой. На ней написано: 'Внимание - опасность смерти', смысл которых повторяется и интенсифицируется большим замком и словами: 'Вход воспрещен'. Над черной балкой находится какой-то штормовой пейзаж, с высокими волнами, молниями, черными лучами и несколькими сигналами SOS; корабль отдан на милость бушующего моря. Но внизу, под двумя предупреждениями, становится видимым совершенно прекрасный ландшафт. Например, там можно обнаружить изображение цветущего дерева, определенное количество других символов, в большинстве положительного характера, таких как аист с ребенком в клюве, сердце и т.п. Справа внизу находится что-то по типу психологической родословной, указывающей на левую сторону словами: 'Мать-бабушка-дедушка', а справа 'Отец-бабушка-дедушка'. Важно и то, что материнская левая сторона характеризуется как позитивная светлыми тонами, тогда как отцовская правая сторона выполнена, в основном, в мрачных, негативных цветах. Это объясняет также некоторые из символов на правой стороне, которые явно принадлежат отцу. Имеется квадрат, заполненный значками параграфа, символизирующий определенно несимпатичное мнение об отце, или шахматная доска со словами 'шах королеве'. С другой стороны, слева, на материнской стороне, содержатся только положительные символы. Звезда (щит) Давида со змеей - эмблемой Эскулапа, что символизирует аналитика, и поэтому, сам анализ, и очевидно, что змея эта делает все, что в ее силах, чтобы проникнуть через барьер и на который брызжет огнем (либидо).

Очевидно, что эти символы (также как и значимые слова в первом рисунке) образуют отправную точку для обсуждения этого рисунка. Главный смысл второго рисунка можно сформулировать так: пейзаж над балкой представляет собой сознательную ситуацию пациентки: барахтанье сверху и, почти полное предоставление себе на милость ужасающей судьбы. Эта ситуация и заставила ее посылать сигналы SOS, моля о помощи. 'Уран' на правой стороне сверху символизирует для пациентки что-то похожее на личного проводника или на какой-то луч надежды посреди отчаяния. Нижняя часть рисунка, однако представляет собой ее бессознательную ситуацию, которая выглядит гораздо более обнадеживающей. Возможно даже, что зародыш из первой картинки снова возник в символе цветущего дерева уже в гораздо более развитом состоянии, во всяком случае, зародыш и дерево имеют абсолютно те же цвета. Доску объявлений и жуткие лица можно увидеть между двумя сценами сопротивления пациентки принятию позитивных и прогрессивных тенденций ее же бессознательного. Достаточно ясно видно, что самой первой задачей лечения с помощью аналитического метода является прорыв сквозь это сопротивление, и это очень удачно символизирует змея на левой стороне.

Интересные совпадения на этих рисунках подтверждаются сном, который приснился пациентке следующей ночью. В нем пациентка чувствовала себя такой слабой, как будто она пробуждалась после наркоза. Затем она ожидала в приемной встречи с доктором Юнгом. Она вошла в комнату, там некая женщина исполняла прекрасный танец, преодолевая все попытки вмешаться. Затем ей предлагали уйти и спокойно заснуть, так как она будет освобождена на следующее утро.

3. Поющее дерево

Сравнительное исследование

77

4. Гороскоп

Этот сон резюмирует все случившееся. Она пробудилась от своего бессознательного состояния и теперь готовится ко встрече с 'мудрым старцем' в себе же. Попытки вмешательства со стороны ее собственного феминистского самовыражения теперь могут быть успешно преодолены, а ее свобода кажется обеспеченной уже в недалеком будущем.

Этот процесс освобождения и интеграции, который привел ее к. соприкосновению с исцеляющими силами ее собственного бессознательного, пациентка выразила очень ясно в своих поздних рисунках. Это вытекает из предлагаемого третьего рисунка (где-то двадцатый по счету), нарисованного двумя месяцами позже и ясно показывающего определенный прогресс, вызванный анализом (см. рис 3). Его пациентка озаглавила как 'Поющее дерево', он полностью отличается по характеру от двух предыдущих. Давящая, угрожающая, негативная атмосфера сменилась ярким и веселым и открыто позитивным настроением. Дерево, которое во втором рисунке указывает экспериментальным и довольно загадочным способом на область бессознательного, теперь определенно входит в область сознания.

Цвета этой картины выражают ощущение счастья и добровольного принятия эмоциональной жизни. Если сравнивать этот рисунок с первыми двумя, то можно получить некоторое представление о том, что же они значат для пациентки в такой ситуации и как они могут помочь ей представить мощь ее собственной позитивной силы. Весьма интересно отметить, как возросли технические возможности пациентки, бывшие поначалу весьма убогими.

Я хочу обсудить еще один рисунок этой пациентки, сделанный уже в числе последних (см. рис.4). Почвой для него послужил сон, приснившийся ей спустя ровно два года после начала ее анализа, и который обозначил его конец. Сон был таким: 'Я была весьма долгое время пассажиром океанского судна и начала бояться выходить снова на землю. На последнем судне, которое должно было отбуксировать нас в порт, я встретила астролога и захотела проконсультироваться у него относительно своего гороскопа. Он развернул его передо мной, а похож он был на витраж в церкви, сквозь который просвечивало солнце'. Этот сон оказал животворящее впечатление на мою пациентку.

Понятно, что это свидетельствует об окончании анализа, который символизируется путешествием через океан - через глубину бессознательного. Она чувствует, что сейчас должна 'выгружаться на берег' и приниматься за 'сухопутное существование', еще раз за свою обыденную жизнь . Совершенно понятно, что это критическая точка, так как она означает, с одной стороны, лишение путеводного анализа и аналитика, а с другой стороны, означает, что все, чему она научилась и в чем приобрела опыт, теперь должно подвергнуться, выражаясь языком химиков, пробе на кислую реакцию. Пока что ее сон -это своего рода rite de sortie (Ритуал выхода (фр.)) А вот последняя часть, кажется, напротив - rite d'entree (ритуал входа (фр.)) - попытка ее бессознательного определить уже достигнутую позицию и обеспечить ее своего рода картой на будущее. Фигура астролога должна была представлять собой архетип 'мудрого старца', сущность, наделенную высшим эзотерическим знанием. 'Гороскоп' должен представлять собой символ роковой комбинации ее врожденного характера и ее проблем. Окно церкви, в форме которого предстал перед ней гороскоп, стремится показать, что диссоциации в ее прежней жизни, которые заставили ее прибегнуть к анализу, полностью увязаны теперь в одно гармоническое единство. Солнце светит сквозь него, что можно воспринимать как освященный высшим сознанием паттерн ее жизни. Не удивительно, что рассказывая мне сон, она чувствовала, что слова ее дают только неполное его описание, это чувство было настолько велико, что она испытала необходимость подачи более адекватного выражения таких выдающихся моментов сна, как гороскоп или окно церкви. Нарисованный ею рисунок носит четко выраженный характер мандалы, который Юнг описал в 'Тайне Золотого Цветка', где в главе 'Интеграция личности' приводится огромное количество примеров

Она является символом индивидуации так как представляет психическую реальность или целостность, рисунок является типичной мандалой сущности, так как она показывает центральный квадрат и окружающий его круг. Квадрат, с его ссылкой на число четыре, возникает во всех восточных мандалах как 'монастырский дворик', с четырьмя образами действий сознания - это единство четырех психических функций круг - это temenos  (Участок земли вокруг храма (лат.), см. Jung, Psychology and Alchemy.) или алхимический 'кратер', внутри которого имеет место трансмутация, алхимическое делание, то есть процесс индивидуации.

Число шесть, присутствующее в этой мандале, также типично для восточных ритуальных мандал, связанное с идеей гороскопа, выраженного во сне. Весь рисунок в символической форме указывает на единство и интеграцию личности и ясно, как много это представление психологической целостности должно значить, не говоря уже об общей значимости, для пациента, чьими первоначальными проблемами были проблемы сильнейшего раздвоения личности. Это наводит на мысль о том, почему и как люди вообще начинают думать о рисовании и какую форму символического выражения принять для передачи содержания сновидения.

Последний рисунок и сон, ему предшествовавший - хороший пример случая, в котором мы можем и даже должны расширить ассоциации видевшего сон при помощи своих собственных познаний. Юнг называет этот метод интерпретаций 'амплификацией'. Благодаря этому оригинальный материал, будь то рисунок или сновидение, обогащается посредством аналогичных образов из мифологии, фольклора и т.п.

Очевидно, что архетипный символизм, который содержит наиболее обширный материал, должен неизбежно быть вне досягаемости видящего сон, а потому она не могла понять значение своих рисунков. Само собой разумеется, что в подобных случаях аналитик очень часто не дает пациенту подробного объяснения всех намеков и ассоциаций, показанных в его рисунке, а предоставляет лишь то объяснение, которого будет достаточно для понимания пациентом его основного значения. Нет необходимости обсуждать весь теоретический материал, а лишь ту его часть, которая незаменима для понимания фактического и острого положения пациента. На поздней стадии аналитического процесса, когда невротический материал уступил место выплывшим неискаженным образам коллективного бессознательного, общие обсуждения такого рода становятся все более и более целесообразными и дают все больше пользы. Что касается вопроса о технике исполнения рисунка, то он не совсем уместен. А то, что реально имеет значение - так это действие либидо, а также психологическое и символическое значение, которое оказывает на своего автора рисунок. Эти рисунки оказывают чрезвычайно сильное воздействие на сновидящего, влияние настолько мощное, что кажется магическим. Взгляните на эти картинки с рациональной позиции обыденной жизни и они покажутся вам более или менее абсурдными; но опыт показывает, что они обладают весьма конструктивным влиянием. Уже сам факт, что они зародились в бессознательном, дает им силу заставить бессознательное отказаться от своей очаровывающей и принудительной власти над пациентом, а вместо этого выпустить на волю его скрытую прогрессивную энергию.

Иллюстрацией этого (при том, что этот тип рисунков не требует наличия каких-либо художественных способностей у пациента) служат рисунки тридцативосьмилетней женщины, консультировавшейся у меня по поводу выраженной агорафобии*. В течении анализа она начала совершенно спонтанно создавать воображаемые картины ее состояния и чуть позже приступила к выражению этого на бумаге. На рис. 5 помещены в хронологической последовательности несколько примеров рисунков, сделанных ею в течение нескольких недель. Кроме одной картины (которая здесь не приводится), все они демонстрируют освобождение подвешенной женской фигуры от окружающих ее пут. Поначалу эта фигурка висит совершенно безвольно и неподвижно; затем она начинает двигаться и бороться, до тех пор, пока она, наконец, вырвавшись на свободу, не садится в кресло.

Здесь представлены только два первых и два последних рисунка, показывающих постепенное развитие (Перед двумя последними - на пороге свободы - она нарисовала дверь, ведущую в цветущий сад). Полное восстановление здоровья потребовало, конечно, гораздо более длительного времени, но важным фактом считается то, что такие рисунки чрезвычайно способствуют освобождению целительных сил, находящихся в бессознательном данного пациента. Они не только четко сформулировали ее ситуацию, что помогло ей представить более осознанно, чем до выполнения рисунков, положение, в котором она оказалась, но также помогли объединить творческие аспекты бессознательного. В этом случае для женщины, страдавшей агорафобией, так долго бывшей беспомощной жертвой жестоких приступов тревоги и беспокойства, эти рисунки значили надежду и новую жизнь и, тем самым, помогли разорвать порочный круг ее невроза.

5. Женщина в путах

Для того, чтобы полностью оценить значение и функцию подобных рисунков, необходимо пронаблюдать поистине взрывной эффект, который они зачастую оказывают на самих пациентов. Они производят этот эффект за счет их функционирования как преобразователя энергии (точно то же делает и любой другой настоящий символ). Уровень символического представления в мандале у первой женщины, и на рисунках в случае с агорафобией у другой, совершенно различен. В первом случае мы имели дело с истинно символической формулировкой опыта, который не мог быть выражен в равной мере адекватно каким-либо другим образом, тогда как во втором случае, чисто внешне, опыт передан даже лучше, чем можно было сказать словами. Иначе говоря, мандала - символическое выражение на архетипном уровне, но вторая серия рисунков - это просто предчувствие освобождения от невротических симптомов. Тем не менее, вторая серия рисунков несет символическую ценность, потому что она помогает констеллировать энергию, которая не смогла бы осуществить это по другому. В этом смысле такие рисунки - мандала, как и рисунки в случае с агорафобией - действуют как инструмент для рассмотрения и изучения. Это то, что индийские психологи назвали бы 'янтра', средства активации, концентрации и удержания энергии из бессознательного.

Другой практической причиной, из-за которой мы поддерживаем желание наших пациентов рисовать, является то, что все мы слишком склонны преуменьшать реальность нашей внутренней жизни, поскольку встречаем сопротивление нашего внешнего жизненного опыта. Иными словами, когда пациент описывает идеи, восстающие из его бессознательного, которые очень часто не укладываются в его обычную сознательную схему устройства вещей, он слишком быстро склоняется к рассмотрению таких идей, как 'нечто не более, чем праздные мечты', и делает все от него зависящее, чтобы забыть их как можно быстрее. Действительно, поскольку невроз заключается в диссоциации составляющих частей личности, то те же негативные силы, что препятствуют синтезу этих разобщенных элементов, ищут также пути преуменьшить компенсаторное усилие, производимое бессознательным, чтобы ликвидировать этот разрыв. То есть, критические и скептические способности нашего противящегося сознательного мышления пытаются затмить реальность нашего внутреннего опыта до тех пор, пока она не станет почти совсем неощутимой. Но содержимое ума, заключенное в видимую форму, пусть даже форму рисунка, не может быть отрицаемой реальностью. Ему приданы конкретные формы и нашему сознанию нельзя больше его полностью игнорировать. Даже когда эти стремления к преуменьшению бессознательных образов будут преодолены, эти рисунки по-прежнему помогут удержать при себе внутреннее ощущение, которое так легко смазывается под воздействием силы внешних фактов. Они дают много информации, которая иначе могла бы ускользнуть от нашего восприятия, 'испариться' из-за своей странности и удаленности от будничной жизни.

Вот еще один пример, показывающий, как могут совместно использоваться различные способы активного воображения. Это случай тридцатипятилетнего мужчины, ученого с огромным интеллектуальным потенциалом. Он - односторонний экстраверт, весьма образованный, с тонкой интуицией, хотя его интеллект и интуиция отражали главную и дополнительную функции, в подчинении у которых находилась вся чувственная сфера, то есть его интровертированная сторона.

Ко мне он пришел в состоянии глубокой депрессии, которая, по его мнению, была вызвана полной неспособностью концентрироваться на выполнении какой-либо работы. У него появилось характерное ощущение, что вся его энергия просто тает в руках и исчезает в каких-то мрачных и неведомых местах. Такое состояние дел грозило подорвать основы всей его жизни. Из характерных фрагментов его снов станет вполне очевидно, что его бессознательное впитало неоправданно большое количество энергии, а его сознательное не могло уже больше использовать ее в повседневной жизни.

Первым его сном был вот какой: 'Моя жена купила себе шляпу и пальто за сто фунтов стерлингов' и тут же добавил с видимым неудовольствием, что его жена никогда не сделала бы ничего подобного, поскольку в реальной жизни она была очень непритязательной женщиной. Такой сон, конечно, мог бы стать отправной точкой для длинной цепи свободных ассоциаций, а любой материал, добытый таким образом, мог бы нести ту или иную ценность. Если бы мы поставили себе целью открывать комплексы пациента при помощи этого сновидения, мы могли бы без колебаний продолжать идти по этой дороге. Однако, если наши главные интересы сосредоточены на содержании сна как такового, то наши интерпретации пойдут в другом направлении. Тогда мы постараемся выяснить, какое значение для пациента представляют составные части и сновидения. Тем самым, мы сможем открыть значение сновидения, и выяснить, что же пытается передать ему бессознательное посредством этого сна в виде компенсации за ту фактическую ситуацию, в которой он очутился. Его ассоциации, соответствующие тому, что выше называлось 'контролируемыми' или 'циркулярными' ассоциациями, дают следующую картину ситуации. Его жена была действительно, как он выразился, 'очень непритязательной женщиной'. Он чувствовал себя настолько зависимым от нее» что он 'не знал, что бы без нее делал'. Он был так 'поглощен событиями вокруг', что она создала существенный противовес, 'так как ее внутренняя жизнь была весьма развитой'. Это значит, что он проецировал на свою жену свою собственную худшую интроверсию, иначе говоря, она должна была нести его анима-проекцию. Ему казалось, что шляпа символизирует индивидуальную позицию, поскольку выбор шляпы отражает индивидуальность личности. Пальто он понимал как 'защиту и внешнее покрытие'.

Если мы рассмотрим сон как целое, то мы сможем теперь понять его значение: 'Моя анима израсходовала куда больше либидо, чем я хотел (или, на самом деле, осознавал) для тою, чтобы выработать новую индивидуальную и коллективную позицию'. Таким образом, мы подобрались не к 'комплексам' видевшего сон, а к значению сновидения, которое говорит, что его старая преувеличенно экстравертированная позиция довела его бессознательное до бунта, и оно израсходовало слишком много его либидо, что он признал и согласился: его нервное состояние нужно привести в порядок.

Этот момент важен по многим причинам. С точки зрения пациента покажется, что его недуг должен исправляться при помощи упражнений по концентрации внимания, суггестии и т.п. Но это значило бы еще большую стимуляцию его экстравертированной стороны и, в конце концов, несомненно довело бы его напряжение до совершенно невыносимого состояния. С точки зрения аналитической психологии, верным путем для него является стремление к выработке лучшего равновесия, уступая тенденции к интроверсии, уже давно навязываемой его бессознательным. Совершенно очевидно, что этот человек позволил своей эксраверсии дойти до уровня невроза, в ответ на что его бессознательное начало реагировать весьма действенным способом против такой однобокости Этот случай еще раз показывает важность рассмотрения симптомов со стороны их позитивных тенденций.

Не может быть двух мнений о необходимости для этого человека установления конструктивного контакта со своим бессознательным. И хотя интеллектуальным и экстравертированным личностям, несомненно, сложно добровольно сфокусировать свое внимание на своих бессознательных процессах и образах, все равно нам нужно искать и находить для этого пути. Мой пациент упомянул, что он очень любит рисовать, а это весьма характерно для интеллектуалов и является благоприятной формой выражения бессознательного.

Я, разумеется, рекомендовал ему дальше развивать эту способность в том же направлении: он должен сесть однажды вечером дома и совершенно определенно и осознанно позволить ей разыграться. Результат был совершенно поразительным и подтвердил, как велика была потребность пациента в канале, через который его бессознательное смогло бы найти себе выход.

На следующее собеседование он пришел с четырьмя листами, исписанными каракулями, из которых для обсуждения я выбрал два, тем более что и сам пациент считал их особо значимыми. Если взглянуть на эти рисунки с рациональной позиции, то они покажутся довольно абсурдными. На первом (см. рис. 6.1) - две фигуры, олицетворяющие пациента и его жену, которые взбираются на холм, под ними находится пещера с замечательными символами. Штриховка внизу слева представляет собой, как считает пациент, какую-то недифференцированную первичную материю, образовавшую матрицу, из которой произошли остальные предметы в пещере. Эта 'недифференцированная первичная материя', очевидно, является тем, что алхимики назвали бы materia prima - первичное вещество, в котором потенциально содержится драгоценная материя в виде перемешанной массы - massa confusa'. К тому же, пещера содержит какой-то фрагмент гербового щита, крест и кристалл. Неполный гербовой щит указывает на то, что процесс развития личности еще незавершен, и что сформировалась только половина его личности - это совершенно естественно в его годы. (Две точки представляют собой, в частности, половину от полного числа четырех функций и, в общем, половину от четверки, как символа интеграции вообще). В подобных случаях в рисунках пациентов часто встречаются кристаллические структуры. Этим я хочу указать на некие процессы кристаллизации и централизации в его бессознательном. Они направлены на конечный результат - кристалл, или философский камень, символизирующий его интегрированную личность. Но изображение креста и наиболее глубоко взволновало моего пациента. Он кажется ему ясным указанием на какие-то религиозные и иррациональные процессы, имеющие место в его бессознательном, тревожные отголоски которых доходят и до его сознательного мышления. На самом деле, этот пациент восстал против самой сути своего невроза. Хорошо известно, что возраст порядка тридцати пяти лет считается критическим в смысле психологического развития. Это как бы срединная точка нашей жизни, когда мы становимся готовыми предпринять решающий поворот в своей судьбе, который будет оправдан, если мы не будем впадать при этом в бесплодную однобокость. Что и было полностью очевидно в приведенном случае.

6.1. Пещера сокровищ

Сравнительное исследование

89

6.2. Пещера сокровищ

Дремлющее стремление к интроверсии и потребность более полной интеграции своей личности, существовавшей в его бессознательном и требовавшей распознания, были ответственными, в основном, за его настоящий конфликт, выраженный в этих рисунках. На то же самое намекает и лунный ландшафт на ночном пейзаже, подразумевающий, что рисунок символизирует экскурс в область бессознательного. В целом рисунок представляет собой следующее: пациент находит себя в обществе своей анимы (жены), которая выступает посредником между ним и глубокими слоями психе при путешествии по лунному ландшафту коллективного бессознательного. Путешествуя, он пришел к пещере - сокровищнице, таящей в себе множество загадочных символов. И его задачей, по-видимому, будет раскрыть смысл этих символов, которые указывали на определенные нерациональные и интегративные, т.е. в широком смысле 'религиозные', тенденции в нем самом, о существовании которых он до сих пор и не подозревал. (Интересна в этой связи причудливая форма посоха в руке одной из фигур. Она несет в.себе некоторое сходство с crux ansata, древнеегипетским символом вечной жизни). Этот рисунок четко объясняет почему пациент не в состоянии сосредоточиться и теряет свою энергию. Его либидо, очевидно, заключено в символах сокровищницы-пещеры, где оно должно быть увидено, заново открыто и заново завоевано.

Следующий рисунок (см. рис. 6.2) показывает, как пациент продолжает свое путешествие в этом направлении. Здесь изображена подводная пещера, т.е. говоря психологическим языком, действие происходит в глубинах коллективного бессознательного и весьма активно, судя по пару, поднимающемуся над чем-то вроде очага, отражая довольно забавное понимание пациента, с полной уверенностью и без капли колебания утверждавшего, что это - Тайная Вечеря, тогда как фигура справа, в соответствии с его же представлениями, означала божественное существо, сидящее на троне.

Пациент настаивает на символе Тайной Вечери, поскольку у него имеются для этого веские причины. Действуя со всеми нашими полностью дифференцированным функциями и возможностями, мы самоуверенны и самодовольны до той поры, пока можем поддерживать нашу жизнь на этом уровне и нам не нужна ничья помощь. Но как только мы будем вынуждены взглянуть в лицо нашей неразвитой и худшей стороне нашей тени - мы становимся беспомощными из-за своей ограниченности. Тогда мы чувствуем себя зависимыми и забытыми, и впервые узнаем на собственном опыте, что значит быть одиноким. Только тогда мы становимся настоящими людьми и вступаем в контакт с настоящим таинством существования - бытия. Этим кризисом неразвитой худшей стороны нашей натуры зачастую сопровождается решающий поворотный момент в середине нашей- жизни. То, что поначалу было важным, теперь становится неважным и наоборот. Вот почему мой пациент, как только осознал свою уязвимую точку, представил себе символ Тайной Вечери с глубинным смыслом смерти и воскресения и, более того, архетипом духовного союза и братства. С этой отправной точки он может достичь и воплотить совершенно новый план существования. 3ia потребность, порожденная односторонним развитием пациента и заведшая его в глухой тупик, вызвала совершенно неожиданную помощь со стороны до сих пор неведомых уровней. То же иллюстрируется и символом сердца, содержащим крест. Обряд Тайной Вечери, общения между Богом и человеком. выпустил на волю энергию, испаряющуюся из тоге слоя коллективного бессознательного в его личной жизни, который способствовал возникновению духовных ощущений. Это еще одно доказательство того, что человек испытывает потребность ассимилировать противоположный полюс своей сознательной личности, и именно это потребовалось от пациента в критический момент его жизни. Здесь и нигде больше он вновь приобрел доступ к своей ''утерянной энергии'.

Когда мы впервые обсуждали эти рисунки, реакция моего пациента была удивительной. Мы вместе смотрели на рисунок и вдруг его лицо залила алая краска и он стал тихо плакать. Бессознательное пациента определенно прореагировало: при взгляде на свою же картину он, по крайней мере в первый раз, проник сквозь слой земли, покрывавший пещеру В этом случае казалось желательным усиление его контакта с бессознательным, и я предложил ему сделать это при помощи активного воображения в рамках конкретной ситуации, что благоприятствовало его соединению с внутренним миром символов. Я предложил ему также этим вечером прогости некоторое время совершенно спокойно и расслабившись, с закрытыми глазами, чтобы посмотреть, предстанут ли какие-нибудь картины перед его внутренним взором. Мой пациент очень быстро научился владеть своими внутренними процессами и испытывать от них облегчение и расслабление, как компенсацию за внешние тревоги и хлопоты. Мне хотелось бы упомянуть один пример из серии фантазий, полученных таким путем, которые продемонстрируют, как тесно здесь соприкасаются рисунки с воображением.

Религиозный символизм с поразительным упорством занимает центральное место в его картинах, и эти фантазии подтверждали тот факт, что его невроз во многом был обусловлен угнетением таких глубокорасположенных нерациональных потребностей натуры, которым никогда прежде не было позволено существовать. Дав волю своему творческому воображению, мой пациент обнаружил себя блуждающим по какому-то ландшафту. На некотором расстоянии он заметил хибарку и направился к ней. Подойдя поближе, он увидел, что это землянка, а внутри - загадочная старуха. Поскольку природа таких картин бессознательного абсолютно автономна, то замечательно, что пациент не смог распознать лицо женщины, несмотря на величайшие усилия. Этот факт важен как ответ на возражения, что эти фантазии создаются по нашему сознательному желанию. Но все, для чего мы можем использовать нашу сознательную волю - это сфокусироваться на психическом фоне, который полностью бессознателен. Т.о. мы не производим эти картины, а даем им возможность выйти наружу и повлиять на нас.

В хижине пылал яркий огонь и приятно пахло пищей. Старуха спросила его, не хочет ли он немного супа, и поскольку он был очень голоден, то принял предложение с удовольствием. Пациент сел за стол, сделанный из шиферной плиты с подставленными камнями. Внезапно в его руках оказался кусок мела и он понял, что должен рисовать на столе. Пока он сидел, удивляясь и выбирая, что же ему нарисовать, вдруг перед ним в воздухе возникло видение (т.е. видение в видении, указывающее на то, что был задействован еще более глубокий слой бессознательного) - красочное шествие 'святых'. Первым шел Христос в белых одеждах, затем - Магомет, за ним следовала 'группа людей такого же типа'. И тут он мгновенно понял, что же ему надо рисовать или (как он очень четко охарактеризовал это в своей фантазии) 'что мне предлагалось нарисовать', а именно 'волны интерференции. которые получаются, если бросить камень в воду -волны расходятся концентрическими кругами и уходят в бесконечность.' Заканчивалось видение так: 'Прекрасный цветок был передо мной - зеленые листья и свежие оранжево-розовые лепестки расходились концентрическими кругами'.

Суть фантазии достаточно очевидна. Она более-менее аналогична символизму двух рисунков, только еще и воплощает ответ на его психологические проблемы в более определенный символ. Женщина из воображения - это опять образ анимы, но теперь уже отделенный от его жены, т.е. проекция на нее отсутствует. Она 'мудрая старуха', женская противоположность 'мудрого старца', которая приглашает его в свой магический круг и питает его. Видение религиозных образов подводит его лицом к лицу к его пренебрегаемой внутренней реальности, а окончательно резюмируется в прекрасном символе волн интерференции. Здесь его бессознательное дает ему личный религиозный аспект вселенского символа. Он отражает движение из центра, срединной точки, символ, который в действительности представляет собой прямую противоположность его образу жизни, где центр утрачен, последствием чего и стала его идентификация со всем, что вне его. Этот образ интерференции указывает на мандальный символ, который, в конце концов, приобретает форму прекрасного цветка. В то же время это интересный и поучительный пример того, как действие может трансформироваться в символический образ: процессия религиозных фигур, символическое выражение нового порядка в его жизни, проявляется трансформированным символом мандалы.

Эффект от такого внутреннего процесса очень значителен. Одно дело, если бы я старался объяснить моему пациенту психологический факт, но совсем другое, если бы он предстает перед идентичным фактом, идущим изнутри как переживание в его собственном воображении. Ибо это - слой его собственной психе, 'внутренний голос', который и говорит сейчас с ним. Это его опыт и, следовательно, он гораздо более подлинный и действенный, чем идея другого человека. Важнейшей чертой является, конечно, активация собственных исцеляющих тенденций. Поэтому нашей задачей было помочь пациенту удержать эти образы и символы и объяснить ему их значения, тем самым осознанно извлечь из них пользу в той реальной и острой ситуации, в которой он оказался.

Только что я описал два главных метода, используемых в технике применения активного воображения, но ради полноты изложения я должен добавить, что существует целая серия и других возможностей. Например, можно предложить пациенту использовать лепку (моделирование) вместо рисования; а иногда наши пациенты сами изобретают причудливейшие средства выражения содержимого своего бессознательного, и в подобных случаях лучше всего дать им возможность идти своим собственным путем. Другой возможностью может быть, например, уже упоминавшийся диалог с образами сновидения или фантазии, т.е. с персонифицированным содержимым бессознательного.

В заключение хотелось бы обратить внимание на тот факт, что метод активного воображения может и должен использоваться только теми психотерапевтами, которые познали его на своем собственном опыте, и это sine qua поп (Непременное  условие (лат)).  для каждого аналитика, методом какой бы школы он не анализировал самого себя. Более того, этот метод приемлем и может использоваться в полной мере, когда он основан на определенном отношении со стороны аналитика, а именно - когда он сам абсолютно убежден в творческой правомочности содержимого бессознательного. Так как бессознательное - не мусорный ящик, в котором можно найти все негодное и непереваренное содержимое сознания, а наоборот, оно - матрица сознания, мышления. Только на этой основе можно понять метод активного воображения. Только тогда невроз воспринимается как последний довод  психе, делающей крайне важное и храброе усилие, чтобы заставить пациента реализовать подаренные, но потенциально конструктивные элементы своего собственного сознания; тогда мы сможем взять на себя большую ответственность за поощрение попыток пациента полностью отдать себя во власть образов бессознательного. В действительности же, использование этих методов просто как поверхностной методики может привести к серьезному травмированию пациента, поскольку очевидно существование опасности, что бессознательное начнет господствовать при отсутствии строжайшего контроля со стороны аналитика, который должен временами фактически запрещать дальнейшее использование воображения и фантазирование.

Именно потому, что примеры активного воображения, обсуждавшиеся до сих пор, показали все положительные возможности, необходимо упомянуть и об опасности, скрывающейся при столь близкой встрече человека со своим бессознательным. Во время описания случая с тридцатипятилетним мужчиной и обсуждением его рисунка с пещерой-сокровищницей, я сказал, что пациент при помощи своей фантазии проник внутрь сквозь тонкий слой земли, покрывавший пещеру. Но этот процесс проникновения через тонкий слой земли иногда может привести к внезапному падению в пропасть и такой прорыв может вызвать либо оцепенение, либо взрыв, действительно, в крайних случаях сила удара может разорвать тоненькую перепонку, ранее скрывавшую латентный психоз. Такая ситуация призывает аналитика к величайшей осторожности и опытности. В любом случае, необходимо точная синхронность, поскольку содержимое бессознательного может ассимилироваться сознательным мышлением, если это успешно осуществляется аналитическим процессом и если связь с аналитиком достаточно крепка, но может оказать наиболее деструктивный эффект в случае отсутствия строгих показаний. Мы всегда должны помнить о включении в наши расчеты относительного фактора стабильности сознательного мышления, поскольку, как последнее средство, всегда существует эго - центр сознательной личности, которое должно выполнить задачу по ее интеграции. Так, например, я помню случай, когда мне напомнили об этом факторе довольно неприятным образом. Я посоветовал пациентке продолжать рисовать дома ее фантазии. Через несколько часов она позвонила в состоянии совершенного отчаяния: рисунок за рисунком выходил из-под ее кисти и она почувствовала себя бессильной, чтобы противостоять мощи образов, всплывавших из ее бессознательного. Мне пришлось тотчас же навестить ее, чтобы оборвать этот, так сказать, искусственный психоз. В подобных ситуациях жизненно важная связь аналитика и пациента становится особенно очевидной. Ведь без этой сильной и спасительной связи ситуация могла бы стать безвыходной.

Мне бы хотелось проиллюстрировать этот случай еще одним рисунком (см. рис. 7). Он был сделан сорокалетней женщиной: шар вот-вот свалится в пропасть. Эта ситуация заставляет нас воздержаться на некоторое время от любых попыток анализа. Единственное, что мы можем сделать - это лишь быть источником возможной помощи, пока процессы более-менее неуклонно развиваются в своем направлении. И тем не менее, даже такие случаи совсем не обязательно выходят за пределы нашей досягаемости. Даже такие откровенно катастрофические по сути рисунки могут скрывать в себе определенные положительные черты. Ведь если пациент в состоянии представить себе свое положение, что собственно и выражается в самом рисунке, то такая ситуация обратима. В данном случае пациентка уже почти сброшена в пропасть, но только глубокой потребности ее психологической ситуации могло соответствовать движение вниз в бессознательное. Очевидно, она находится 'слишком высоко' и потому должна 'спуститься'. Если она сможет принять такое движение вниз, то это падение в пропасть может превратиться в katabasis eis antron* 'погружение в пещеру' бессознательного, становясь компенсацией для слишком возвышенного положения сознательного. (Пациентка, действительно, была высокоинтеллектуальной женщиной а чувствительная сторона ее натуры была в полном подчинении рассудка). Вопрос в какой степени возможно интегрировать бессознательные проблемы возникает всегда, и в нем решающим фактором является прочность установившегося эго.

В двух нарисованных позже картинах наша пациентка подает больше надежды на то, что ее состояние страшной депрессии уже подошло к концу (см. рис. 8).

На первом рисунке показан цветущий тюльпан, росту которого сильно мешает черное кольцо. Цветок не может распуститься и только после смерти избавляется от этого кольца. Очевидно, что это отражение фатального вмешательства невротической депрессии в эмоциональную жизнь пациентки. Тем более важен второй рисунок, где уже нет кольца, а вместо умирающего виден широко раскрывшийся цветок, выглядящий почти как масляная лампа с золотым пламенем или как вместилище света.

Тип психологического устройства пациента в значительной мере может ограничивать активацию бессознательного, поэтому для экстраверта гораздо труднее принять значение рисунков бессознательного, чем для интроверта и уж совсем тяжело, когда экстраверсия сочетается с сильно чувствующим типом. (В уже упоминавшемся случае с крайне экстравертированным мужчиной ощутимой помощью для активного воображения стала его интуиция). При адаптации интроверта к потребностям внешнего мира мы должны быть предельно .внимательны, но не меньшая осторожность требуется и для адаптации экстраверта к потребностям внутреннего мира.

7. Пропасть

Jung,  Psychology and Alchemy.  CW 12, Personality, p. 150

p.450,  The Integration of the

98

Герхард Адлер

8. Два цветка

Мне вспомнился случай, когда у моей пациентки, экстраверта сенситивного типа, возникли серьезные проблемы из-за экспансивного характера эмоциональной жизни. Она уже несколько месяцев проходила анализ, когда рассказанный ею фрагмент сна побудил ее развивать ситуацию сновидения с помощью активного воображения. Ей приснилась комната с закрытыми занавесом полками, скрывавшими заднюю стену. Я попросил женщину закрыть глаза и вспомнить, что еще находилось в этой комнате. Я и раньше просил ее делать подобное: моя пациентка терпеливо на протяжении всех этих месяцев обсуждала достаточно трудные вещи, но теперь не хотела даже на десять секунд закрыть глаза. Постоянно их открывая, она протестовала против моего жесткого к ней отношения и была права: жизнь экстраверта настолько привязана к внешнему миру, что, заглядывая внутрь, он как будто сталкивается с хаосом.

Но все-таки она справилась с этой задачей и впоследствии обнаружила, что занавес отдернут, а за ним на полках стоят тысячи книг. В комнату вошел человек, взобрался на лестницу и стал рыться в них, но так грубо, что целая груда книг свалилась с полок и сбила его с лестницы. Снова и снова он залезал наверх, шарил на полках, но снова книги его сбивали. Это поразительная иллюстрация необдуманного образа жизни, из-за которого у пациентки, у ее негативного анимуса, возникли неприятности и неудачи, которые и привели ее ко мне. С точки зрения терапии эта фантазия была полезна. Когда я прекратил эту довольно жестокую процедуру (длившуюся не более пяти минут), моя пациентка выглядела раздраженной и очень уставшей. Этот обычный пример показывает, насколько психологические типы отличаются реакцией на подобные обстоятельства и как важно учитывать эти факторы, во всяком случае при определении продолжительности, темпа и частоты сеансов.

Подводя итог, хочу подчеркнуть, что метод активного воображения нельзя рассматривать как панацею. Существуют случаи, когда его использовать опасно.

Большой ошибкой является применив любого метода, связанного с бессознательным к тем пациентам, кто неадекватно к этому относятся. Более того, на поздних этапах анализа, когда фантазии (подобные только что приведенным) замещают сновидения из-за своей большей ясности, сконцентрированности и интенсивности, использование этого метода следует ограничить.

Ну и, наконец, с течением времени в таких фантазиях и рисунках возрастает количество образов, эманированных из коллективного бессознательного (т.е. архетипов), что требует специальных знаний по этнологии, мифологии и психологии религии.

Завершая обсуждение данного метода аналитической психологии, необходимо подчеркнуть, что ни один метод не может и не должен обладать правами истины в последней инстанции, поскольку каждый обобщающий метод игнорирует не только индивидуальность пациента, но еще более важный в данной ситуации фактор - индивидуальность аналитика. Мы все начинаем с общих правил, но в течение работы каждый из нас развивает свои индивидуальные приемы и 'методы'. Каждый изберет себе метод, наиболее отвечающий его индивидуальности. И едва ли имеет смысл говорить, как тщательно мы должны избегать влияния на пациентов наших собственных предпочтений или склонностей.

Это совсем не означает, что аналитики не должны полагаться на свой опыт и способности, рекомендуя пациенту тот или иной метод. Нелепо предполагать, что кто-то может полностью отрешится от своей личности.

Совсем наоборот: мы просто обязаны использовать все, что есть у нас индивидуального, чтобы помочь другому человеку. А это означает, что вначале мы должны познать наше 'персональное равновесие', подчеркивая этим еще раз необходимость анализа самого психотерапевта.

Это вынуждает меня указать еще на один важный аспект в выборе метода. Во время каждого анализа неизбежно наступает момент, когда сам термин 'метод' теряет смысл. Такой момент наступает, когда мы общаемся с пациентом не как с больной, а как с индивидуальной личностью. Тогда слова 'аналитик' и 'пациент' утрачивают свое значение и анализ превращается в живой спор между двумя равными собеседниками. В это время на первый план выходит истинная личность аналитика и любая методика здесь бессильна. Аналитик превращается из 'психотерапевта' в один из полюсов взаимного психологического процесса и, соответственно, принимает в себя ровно столько же, сколько и отдает. Вызов брошен уже всей его человеческой личности, поскольку проблемы 'пациента' больше не являются отражением 'патологических феноменов', а требуют ответов и решений на человеческом уровне, общем для обоих партнеров, находящихся в аналитической связи.

Теперь анализ приобретает черты 'рецепторного взаимодействия двух психических систем'. (Jung, Grundsatzliches iur practichen Psychotherapie, Zentralblatt fur Psycho-therapie und ihre Grenzgebiete, Hirzel, Leipzig, vol VIII Heft 2. p.67 CW 16 p.4)

В этой диалектической взаимосвязи, как отмечал Юнг, 'врач должен выйти из своей анонимности и стать на свои личные позиции, точно также как требовал этого от пациента'. (Там же. с.80)

Тогда все изъяны в целостности личности аналитика будут безжалостно изобличены и никакой аналитик никогда не сможет по настоящему помочь пациенту, не превзойдя уровень своего собственного сознания, что. в свою очередь, потребует глубочайшего саморазвития личности самого пациента. Диалектическая взаимосвязь 'требует не только трансформации пациента, но также и применение врачом к самому себе того метода, который он использует в данном случае. И, занимаясь собой, врач должен проявить столько же непреклонности, последовательности и упорства, как и в занятиях с пациентом'. (Jung. Modem Man un Search ot a Soul, p 59. CW16, p 73)

В конечном счете, личность аналитика, его целостность, играет куда большую роль, чем его 'метод'.

'Метод' - лишь необходимое начало, но чем глубже заходит аналитический процесс, тем больше он расширяетесь, погружаясь в реальную и непредсказуемую жизнь.

ИССЛЕДОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ

В самом центре теории аналитической психологии стоит концепция коллективного бессознательного. В соответствии с этой концепцией, в глубине индивидуальной психе каждого человека скрывается определенный поведенческий образец, паттерн. Объяснить этот паттерн с позиции личного опыта нельзя, поскольку он является психическим отложением, накапливавшимся человеческой душой в течение своей многовековой истории. Эта концепция коллективного бессознательного, вместе с проявляющими его архетипами, несомненно, является величайшим вкладом Юнга в современную психологию. Мир коллективного бессознательного и архетипов настолько богат и настолько изменчив, что, за исключением тех, кто лично испытал анализ, люди затрудняются в его понимании и испытывают сложности в своих подходах к нему. На эту трудность указывают вопросы, обращенные к аналитическим психологам, как о практическом использовании, так и терапевтической ценности концепции коллективного бессознательного и архетипов. Этот раздел и будет попыткой ответить на эти вопросы. Исследование сновидений иллюстрирует различные подходы и особые возможности, предлагаемые аналитической психологией. Показательная ценность сновидения значительно возрастает, когда оно возникает под влиянием активного воображения. Обсуждение этого процесса вводит еще глубже в проблемы, связанные с вновь открытыми в аналитической психологии методами.

Возьмем, к примеру, сновидение тридцатилетнего мужчины, адвоката, однобоко развитого интеллектуала с интуицией как вспомогательной функцией. Он обратился ко мне за помощью по поводу резко выраженной отрицательной фиксации к матери. Эта фиксация проявила себя необычным образом. Когда пациенту было восемнадцать лет, в танцклассе он увидел девушку, к которой, несмотря на полное отсутствие взаимности, его повлекло самым непреодолимым образом. Вскоре она наотрез отказалась с ним встречаться. Но пациент не отказался от своего страстного увлечения, а создал удивительный мир фантазии, надежно защищавшей его от любых контактов с противоположным полом. Главной чертой этих фантазий была вера, что он и эта девушка были предназначены друг другу 'судьбой' (это принималось им без всяких оговорок), что она просто пытается избежать признания этого факта, но по прошествии определенного срока они соединятся, даже если для этого потребуются годы. На это убеждение не повлиял известный пациенту факт, что она на протяжении нескольких лет была с другим мужчиной. Снова и снова мысли его возвращались к ней. Напряжение достигло такой силы, что у пациента начались галлюцинации, ему казалось, что он постоянно видит ее то на улице, то в театре, то еще где-нибудь. Он писал ей оскорбительные письма и страдал от приступов безудержного гнева. Эти галлюцинации и эмоциональные взрывы довели его до такого состояния, что он обратился к помощи аналитика.

Из приведенных выше симптомов видно, что пациент обладал во многих отношениях шизоидной личностью с опасными взрывными тенденциями. Этот факт нужно запомнить, так как позже я вернусь к нему.

Во время анализа открылось, что, за исключением их первой встречи двенадцать лет тому назад, его так называемые амурные дела не имели под собой никакой почвы. Они не основывались даже на привязанности к какой-то конкретной личности, ведь эта девушка во всех отношениях была существом из фантазий и функционировала просто как образ, на который проецировались его эмоции. Так что его рассказ не был выражением подлинных чувств, а был лишь симптомом его отрицательной фиксации к матери. Именно эта фиксация и привела к такому жесточайшему противостоянию ко всему, что как-то связано с противоположным полом. Он создал воображаемую любовную историю только для того, чтобы подтвердить и интенсифицировать этот антагонизм, и, тем самым, избежать необходимости взглянуть в лицо проблемам любовной и эмоциональной сторон жизни. Пациент находился в очень остром периоде и потому первые три месяца мы провели в обсуждении и распутывании основного клубка его тщательно построенной системы инфантильных реакций. Спустя три месяца пациент принес мне свой, записанный на бумаге, сон, который я привожу в этом разделе:

'Я присутствую на довольно скучной вечеринке. В углу смежной комнаты, куда я вошел от нечего делать, я обнаружил двух игрушечных животных. Одним из животных был обыкновенный игрушечный плюшевый мишка, а другим - волчонок. Волчонок был в четверть размера мишки, но лапы его имели очень острые когти, которые показались мне настолько живыми, и настолько опасными, что я испугался - ведь он мог просто схватить ими меня за шиворот. Поэтому я постарался поступить так, чтобы он не мог обойти меня сбоку и ухватить когтями за шею. А затем я позволил волчонку рвать конями шерсть медведя, которого уговаривал не бояться. так как постоянно наблюдал за тем, чтобы ему не причинил никакого вреда этот злой волчонок. Но вот, внезапно, волчонок вырвался из моих рук и тут же бросился прочь из комнаты и из дома, и вдруг я понял, что на воле он очень быстро превратится в большого и очень опасного зверя. Кто-то сказал, что то что я испытал - это первобытный червь, гигантская змея, окружающая мир, или иначе говоря, дракон, враг человека'

Этот сон произвел глубокое впечатление на пациента, но при этом никаких явных ассоциаций провести не удалось. Для того, чтобы вызвать бессознательное к ответу, я предложил ему попытаться создать картину 'гигантской змеи, окружающей мир'. Пациент с энтузиазмом воспринял мое предложение. Через два дня он принес мне не одну, а целых пять картин. Интересно, что заканчивая первый рисунок, пациент рассказал, что вдруг почувствовал непреодолимый импульс продолжать рисование, из-за чего он не выпускал перо всю ночь. Более того, он сказал, что картины получались как бы сами собой, совершенно спонтанно, без какого-либо контроля со стороны его сознания, или желания. Заметим, что это типичное состояние для процесса активного воображения. Прекратить работу пациенту позволило чувство глубокого облегчения и исполненного долга, наступившее после окончания пятого рисунка. Что же касается смысла рисунков, то для пациента они оказались, пожалуй, еще большей загадкой чем само сновидение.

Описать ассоциации, связанные со снами и с рисунками, пациент не смог. Из этого мы можем заключить, что символизм его сна, а также рисунков, возник из психического уровня, лежащего за пределами досягаемости сознания пациента, то есть он (символизм) наполнен не личным содержимым, а скорее, архетипами - проявлениями коллективного бессознательного. Вопреки нашей обычной практике использования ассоциаций пациента, мы, столкнувшись с такой ситуацией, можем совершенно оправданно вмешаться в нее и использовать наши знания о коллективном символизме, и если мы действительно хотим разгадать смысл этого содержимого, то такое вмешательство становится основой нашей тактики. В дальнейшем я буду использовать интерпретацию нашего метода амплификации, то есть буду использовать соответствующие рисунки в области мифологии и фольклора.

Сон пациента можно разделить условно на три эпизода:

1) вечеринка, где наш гость отчаянно скучает;

2) смежная комната, в которой он находит животных - основные события происходят именно здесь;

3) 'внешний мир', где волчонок превращается в первобытного червя-змею-дракона.

Сновидения мы всегда рассматриваем как спонтанное самооткровение в символической форме фактического состояния бессознательного видящего сон. Для нас всегда существует главная проблема: какую однобокую, а значит и неудовлетворительную позицию сознательной жизни, старается компенсировать сновидение поскольку мы считаем, что связь бессознательного с сознательной психе носит компенсационный характер. Вот почему очень важно знание реальной, фактической ситуации пациента. В ходе обсуждения сновидения стал более ясным образ скучной вечеринки - за ним в бессознательном скрывался компенсаторный фактор его безразличной социальной позиции. 'Вечеринка' может символизировать либо хорошую приспособленность к социальной и общественной жизни, либо, с другой стороны, полную беспомощность.

Но, кроме того, 'вечеринка' может персонифицировать и повседневную жизнь, вернее, ту ее часть, которая полностью покрыта комплексами нашего эго, и, следовательно, символизирует эго. В психологическом отношении любому успеху сопутствует определенный этап в развитии эго-сознания, но добиваться успеха надо не за счет инстинктивных и естественных сил индивида. Ведь область эго - это только самый верхний пласт обширной сферы нереализованного бессознательного, ассимилировать содержимое которого необходимо с максимальной возможностью. Односторонняя идентификация эго-комплекса, который отражает только часть личности, с целостной психе, должна была привести к произвольному ограничению цельной личности и подавлению самим эго всех воспринимаемых как возможный источник опасности тенденций, более того, отрезанных от подлинного эмоционального опыта. Нельзя же назвать полноценной жизнь, которая лишь идентифицируется с ограниченной сферой общественной жизни, или которую кто-то может назвать коллективным сознанием; и поэтому, сделанный бессознательным комментарий относительно односторонней позиции пациента находит очень точное и живое выражение в форме состояния скуки. Если ситуация не приносит нам ничего нового, конструктивного и стимулирующего, то мы считаем ее скучной. Именно таковой и была повседневная жизнь нашего пациента, обязанностью которого было внесение изменений в свою обыденность. Сон же не объясняется простым критическим разбором, он указывает путь к новому и живому опыту.

Здесь нам пригодится богатый опыт толкования сновидений, а именно: сюжет снов можно разделить на три части, в соответствии с тройным временным паттерном, состоящим из прошлого, настоящего и будущего. И это разделение показано в нашем сне очень четко: вечеринка, смежная комната и внешний мир. Вечеринка - изначальные проблемы пациента, т.е. корни его невроза исходят из прошлого, следующий этап - вход в смежную комнату - отражает его теперешнюю критическую ситуацию; т.е. вопиющее фактическое состояние его проблем, требующее их разрешения. Мы вправе предположить, что третья часть происходит во внешнем мире, и предвещает пациенту достижение в будущем нового видения, более зрелого отношения к жизни, поскольку уже преодолены его теперешние трудности. Ведь решиться сделать следующий шаг пациента заставило убеждение, что именно откровенно односторонняя жизненная позиция стала причиной его нервных расстройств. Что же несет в себе следующий шаг? Из области социальной скуки, из своей интеллектуальной односторонности он выходит в смежную комнату, пустую, если не считать двух игрушечных животных, начавших с ним играться. Во время этой игры, вернее, если придать должную динамическую потенцию этому сну, в результате этой игры, две игрушки оживают. Процесс оживления происходит как бы случайно и почти нечаянно: поскольку благодаря 'игре' эти объекты (игрушки) обеспечиваются психической энергией, они оживают. Активность фантазии стимулируется самой игрой, создавая таким образом новые потенциалии.

«Игра» передает важнейшую идею, что нечто можно сделать просто и без напряжения, как бы попутно, играя. Но играть с чем-то означает передачу во власть объекту игры самого играющего, он, так сказать, вливает свое собственное либидо в предмет, с которым играет. Результатом такой игры становится вызванная в воображении при помощи магических действий жизнь. Ведь давно уже известно, что игры детей и примитивных племен представляют собой магические действия - они обладают, как им кажется, абсолютной реальностью, хотя и пребывающей на другом уровне, отличном от так называемого уровня 'конкретной' реальности. Играть - значит устанавливать связь между фантазией и реальностью, пусть даже при помощи магического воздействия своего собственного либидо. Таким образом игра становится rite d'entree. помогая найти путь для адаптации к реальным объектам. Вот почему так серьезно относятся к играм примитивные люди, Все примитивные племена, затевающие между собой военные игры, очень легко переходят к поединкам, во время которых люди ранят и даже убивают друг друга. См. например, Werner: Einfuhrung in die Entlwick-lungspsychologie, Barth, Leipzig, 1926, c.136ff.: На Цейлоне существует одно из наиболее примитивных из известных нам племен ведды. Их игры - сцены сражения - часто приводят к настоящим поединкам так же просто, как сразу же после исполнения сцен охоты начинается настоящая охота на диких животных (но в последнем случае эта сцена действует уже в противоположном смысле, уже как rite de sortie, восстанавливающей адаптацию к реальности повседневной жизни). Даже у цивилизованных до определенной степени племен довольно часто случается, что зрители вмешиваются в ход разворачивающейся перед ними драмы и тут же, на сцене, избивают изображающего злодея актера так, как будто события происходили на самом деле...' А вот игры детей называются актом 'непреднамеренного саморазвития' (Groos, цитируется по С.W.Valentine, The Psychology of Early Childhood. Methuen, London, 1942, p. 150). Это как бы бессознательное и инстинктивное приготовление к будущей взрослой жизни, 'серьезной' деятельности. В играх отражаются не только взаимосвязь ребенка со своими внутренними процессами, но также его связь с людьми и событиями, происходящими во внешнем мире' (M.Fordham, The Life of Childhood, Kegan Paul, London,1944, c.110f).

Животные в сновидениях, это легко понять, отражают уровень инстинктов. Животное является 'предчеловеком', в нем олицетворяется животная сторона нашей природы, -животные выражают инстинктивное либидо и бессознательное вообще. (Jung, Modern Man in Search of a Soul, CW v.16, p.159)

 Но все таки почему именно медведь, волк и змея? И вот тут, чтобы при отсутствии любых ассоциаций со стороны пациента ответить на этот вопрос, необходимо привлечь наши знания коллективного психического материала. Начнем с медведя. С древнейших времен в качестве символа материнства использовался образ медведя. Он играет огромную роль в античной Греции, но я хочу привести несколько характерных, отобранных из огромного количества, примеров. Например, медведь играет важную роль в культе Артемиды, богини, образ которой наиболее тесно ассоциируется с основными функциями женского пола: богиня деторождения и воспитания детей. Для всех молодых девушек было традицией приносить ей в жертву драгоценности или игрушки. (Pobert, Griechiche Methologie, 4th edition, Weidmann. Berlin, 1894. vol.I, p.319) Артемиду и ее жриц очень часто представляли в виде медведицы. Во время ежегодного обряда инициации в Афинах девочки в возрасте 5-10 лет выполняли символический ритуал, связанный с именем Артемиды: они одевали медвежьи шкуры и назывались arktoi, или медведи. Этот культ медведицы обнаруживался в древности во всех культурах, где, отражая этическую сторону материнства, существовал культ Великой Матери.

Совсем в другой части света также существовало поклонение богине-медведице: богиня Артио из кельтской культуры, чья слава увековечена на гербовых щитах швейцарской крепости Берн. При желании таких примеров можно привести достаточно много. Основывается этот символизм на хорошо известном факте, что медвежата в первое время особенно беспомощны, а медведица ведет себя исключительно нежно и самоотверженно по отношению к своим детям. На это особенно обращали внимание Плиний и Плутарх. Нет сомнения в том, что символом материнства в подавляющем большинстве случаев была медведица, этот факт подтверждается огромным психологическим материалом. Символизм волка не столь четкий и прямой. Также как и медведь, волк отражает символ матери, но только в этом случае акцент делается, главным образом, на материнских инстинктах, проявляющихся в любви к странникам, изгнанникам, т.е. к тем, кому грозит опасность. В Римской мифологии существует один такой, всем хорошо известный пример, когда волчица вскормила двух основателей Вечного Города. Однако в мифах других народов волк играет опасную и даже жуткую роль. Даже в римской мифологии волк не всегда несет положительные качества. Лупа, или волчица, была распространенным термином для проституток, что является уже прямой антитезой материнского аспекта женщины. Очевидно, что это имя стало использоваться для прозвища проституток благодаря хищной природе волков. Для Данте волк - символ скупости и жажды владения материальными ценностями. В греческой мифологии волк, этот свирепый обитатель мрачных и непроходимых лесов, олицетворяет собой уничтожающую силу чумы или 'чумы бубонной, во мраке идущей', противопоставляется доброму свету, Апполону, другое имя его - Lykios (от Lykos, волк), то есть бог, отгоняющий крадущихся волков от стада или отар). Интересно, что для краснокожих индейцев Северной Америки волк -олицетворение тусклой, болезненной луны, противопоставление силе света.   (См.   Krickebery,  Indianermarchen aus  Nordamerika,   Diedenchs Jena.  1924. p 373) В скандинавской мифологии волку отводится особенно характерная роль. Он - дьявольский обитатель пустыни, Демон. А раз так, го он наделен силой 'дурного глаза'. Зловещая роль волка как 'оборотня', или человека-волка, всем хорошо известна, поскольку это самый излюбленный образ, принимаемый колдунами и ведьмами. Отголоски этого слышатся до сих пор в различных сказках и историях.

Но самое сильное выражение зловещей и деструктивной природы волка можно найти только в Эдде, в саге о Волке Фенрире. Великанша Ангрбода, пророчица зла, порождает вместе с Локи трех хтонических чудовищ, которые принесут беды и разрушения богам и людям: Хель, богиню подземелья, змея Мидгарда и наиболее ужасного из всех, беспощадного волка Фенрира. Когда наступит конец света и боги вступят в смертный бой с великанами, то именно Фенрир проглотит самого могучего бога Одина. Все вместе они представляют огромную опасность для мира, символизируя собой конец света. (Волк играет сходную роль в Персидской Авесте, где сказано, что после победы Ахурамазды - доброго начала - Время Волка пройдет, настанет  время Ягненка (См. Chantepie ае la Saussaye. Lehrvbuch tier Religionsgesch'chte, Mohr, Tubingen, 1925. vol.2, p.253))

Интересную параллель, прямо относящуюся к нашему сновидению, легко заметить именно в скандинавской мифологии, где говорится, что сразу же после рождения все чудовища очень быстро выросли и превратились в опасных зверей. А вот еще одна точка соприкосновения с нашим сном: волк очень тесно связан со змеей и с ее эквивалентом - первобытным червем - драконом, а в скандинавской мифологии волк Фенрир и змей Мидгард - братья. В сновидении смысл волка, его значение, очень четко связаны со свирепой и хищной натурой этого зверя, олицетворяющего мрачную, страшную природу подземного мира.

Для того, чтобы полностью охватить символизм медведя и, особенно, волка, нам постоянно нужно не выпускать из внимания трансформацию в змею. Змея ~ наиболее плодородный символ бессознательного, причем настолько, что порой заменяет собой само бессознательное. Змеи очень часто встречаются в подземных пещерах и на болотах и это дало основание считать их вышедшими из ада земными животными, божествами преисподней, а известный факт, что они сбрасывают свою кожу породил веру в их бессмертие. Всегда тайное и наводящее ужас появление превратило их в символ зловещего могущества инстинктов, на самом деле - целостного бессознательного, действующего во мраке, но поражающего с молниеносной быстротой. Представлением о них как о выразителях и носителях демонической силы они обязаны своей ядовитой природе в той же мере, как и апотропейная сила исцеляющей змеи Асклепия (Эскулапа). Например, в греческой мифологии символом земли выступает бог подземного царства змей-гигант Пифон, олицетворяющий собой преисподнюю, которого убил Апполон, бог света, и для увековечения памяти победы над драконом основал храм Пифона в Дельфах. где пророчествовала Пифия. С культом змеи связано также и почитание богинь подземного царства - Эриний. Относительно Пифии у Hans Leisegang, Die Gnosis. Kroner, Leipzig, 1924, p.111 сказано: 'Дракон из недр земли посылает дух pneuma к Пифии, вводящий ее в транс, сама же Пифия сидела на треножнике со змеей на коленях'. Много подобных примеров можно встретить у Erwin Rohde's Psyche. Мрачный, недобрый характер змеи, обитательницы подземного мира, объясняет использование ее образа как символа Врага, который возникает во многих легендах и сагах: например, история о грехопадении человека, Вавилонском Тиамат, змее Мидгард, символизирующем еще и Потоп и так далее. Дракон или змея, очень часто выступает в роли стража лежащих в тайниках сокровищ, овладеть которыми можно, лишь убив дракона. С другой стороны, победа над драконом или змеей, дарует удивительную мудрость и могущество, что видно по самому имени, данному греческой жрице Пифии. В саге о Зигфриде речь идет о том, что только победив дракона и выпив его кровь, он смог свободно понимать язык птиц. См также легенду о Мелампе, чьи уши прочистили во время его сна две змеи, что сделало его способным понимать язык древесных червей и птиц (Bachofen, Urreligion und antike Symbole (ed.by C.A,Bernoulli), Reclain Leipzig, 1926, Vol.2, pp.57. 439) - это особенно удачный образ бессознательного как носителя мудрости. В японской мифологии герой Сусаноо убивает дракона, во чреве которою спрятан чудесный меч и женится на девушке - пленнице дракона (Chantepie de la Saussaye. Vol.1, p.281f)

Эго - символ опыта, который человек может добыть, лишь 'преодолев', то есть соединив силы 'подземного мира' (то есть бессознательного, мощь инстинктов). Еще один пример того, какую роль играет змея, можно встретить в Элевсинских мистериях Деметры. Во время обряда посвящаемый должен поцеловать искусственную змею, что символизировало его ассимиляцию сил подземного мира. Змея как холоднокровное животное выражает в своем образе холодную нечеловеческую, неизъяснимую сторону инстинктов, то есть чисто рефлекторные биологические поступки. Их внезапная атака и опасность, таящаяся в них, сделали змей символом страха. Церемония целования змеи во время проведения ритуала мистерий олицетворяет победу над этим страшным зверем, покорение и ассимиляцию (=поцелуй) самых темных человеческих инстинктов, приводящих тем самым к их соединению и достижению психологического освобождения и психической завершенности.

В раннем христианском гностицизме мы найдем прямое продолжение нашего символизма. Особенно хорошо это видно в проведении празднования обряда Причастия гностической сектой Офитов. Они помещали на столе сваленные в кучу хлеба и заставляли змей взбираться на верхний хлеб, после чего они целовали рот змеи и падали перед ней ниц. Именуемая Л/aas или Ophis эта змея была для них символом nous, знанием и мудростью, сотворившим мир и даровавшим избавление. Для них змея символизирует образ самого Спасителя. С верой в сокровенную мудрость змеи связано использование ее как символа темных, инстинктивных уровней. Вот почему, например, змея была выбрана Асклепием в качестве символа, и также потому, что она несет яд.

В храме Асклепия в Эпидавросе содержалось множество змей. С психологической точки зрения интересно вспомнить известный факт, что Асклепий пользовался уникальным методом исцеления пациентов во сне и использовал их сны в качестве исцеляющего внушения, которым он затем воздействовал на пациентов.

Все это является ясным и убедительным примером того, что змея использовалась как воплощение бессознательного, несущего в себе зачатки новой и до сих пор неведомой исцеляющей силы. Благодаря этому змея стала известной еще и как символ возрождения. Эта идея поддерживается верой в ее бессмертие, основанной на знании факта ежегодной смены кожи у змей. Именно из-за этой идеи о бессмертии змеи, образ змеи стал рассматриваться как символ души в целом. Вот почему в Африке умершие возвращаются в виде змей, а в Греции в змеях видят вышедшие из могил души героев. Греки считали, что змеи и птицы наделены душой, но если у змей она по сути земная, то у птиц - духовная, и змеи и птицы почитались в древних Афинах

Для римлян змея была инкарнацией Гения и Юноны. Именно порожденная землей душа наделяет человека магической силой, В Дионисиево-Сабазиевых мистериях Малой Азии золотая змея пропускалась через одежды посвящаемого, поскольку змея здесь отождествлялась с божеством, даровавшем избавление и бессмертие душе.

И приводить подобные примеры можно бесконечно, особенно для египтян', но индийская мифология просто изобилует ими. Змея у индусов играет особую роль. И здесь обязательно нужно упомянуть о змее Кундалини, выражающей собой главную силу души (См. Avalon, The Serpent Power, Ganesh, Madras, 1924.) в Кудалини Йоге, и в то же время она - символ Мирового Змея Шеша или Ананта, символического животного Вишну/Кришны. (Zimmer, Maja, Stuttgart, 1936, pp.44; Glasenapp, Der Hinduismus, Wolff, Munich, 1922, pp,73,229)

О символическом значении змеи теперь уже достаточно сказано и ясно, что она представляет собой олицетворение хтонического земного бессознательного, инстинктивного слоя во всей его тайной магии, мантической и целевой силе, равно как и со всей присущей ему опасностью, которую нужно преодолеть. Именно это противоречие объясняет чувство благоговения и страха, внушаемое змеями. И пока оно находится в господствующем положении, до тех пор сила его не сможет интегрироваться в глубинах человеческой психе, оно напоминает Потоп, сокрушающий человеческое самосознание, становится разрушающим ядом. Но если человек сможет преодолеть его силу и присоединить ее к своему сознанию, то она превратится в созидательную энергию, наградит его тайным знанием и одарит духовным перерождением.

Разобрав таким образом символическое значение трех виденных во сне животных, мы можем непосредственно приступить к настоящей интерпретации самого сновидения.

Как мы уже упоминали, повседневной жизни пациента соответствует первая часть сна (скучная вечеринка). Она отражает сознательный уровень, где в центре всего сознания (Jung, Psychological Types, p.540) стоит 'Я', эго. Он выходит из психической сферы своей социальной и, в данном случае, очень скучной жизни именно в момент перехода в соседнюю комнату. Войдя в нее, он тут же сталкивается лицом к лицу со 'своими' животными. Другими словами, он во сне переходит со своего эго-уровня в мир инстинктов. Символизм медвежонка и волчонка оказался связан с особенностями его психического состояния. Медведь - символ матери, отражающий все те инстинкты, которые пациент сфокусировал или спроецировал на свою мать. Другими словами, медведь - олицетворение инфантильной фиксации на матери-образе. И пока медвежонок пребывает его инстинктивным животным, до тех пор инстинкты пациента будут неразвитыми и примитивными и полностью управляемыми инфантильным желанием по-детски покапризничать, побаловаться. Но в этой же 'комнате инстинктов' пациент одновременно сталкивается с противоположностью медведя - волком. Интересно, что и волк тоже содержит в своем образе слабый намек на материнскую сущность животного (вспомним историю Ромула и Рема, но даже здесь, хотя волчица и выступает как кормилица, как нянька брошенных в пустыне детей, все равно существует упоминание дикого нрава волка). Но все же главной чертой его животной природы, как показывают остальные примеры, является дикость, свирепость, хищность и жадность этого зверя. Иначе говоря, в этой ситуации пациент непосредственно столкнулся с противоречивым характером инстинктов жажда материнской заботы и защиты встречается с настоящей противоположностью - дикой, неуправляемой яростью и всепоглощающей жадностью своих инстинктов. Весьма симптоматично, что в этой ситуации пациент начинает успокаивать медвежонка, просит его не бояться, обещает защищать его от когтей злого волчонка. В этом суть его состояния. Нежная, снисходительная мать, соответствующая образу его инфантильной материнской фиксации, должна быть любой ценой защищена от каких бы то ни было нападок со стороны большого и злого волка, который, заметьте, всего лишь с четверть своего размера. Но неумолимое требование жизни, внутренний закон психологического развития, не позволит осуществиться его обещаниям, в конце концов этот закон побеждает. В самом начале волк представляется каким-то крошечным, даже 'невинным', но в последующем он обещает стать обладателем сверхъестественного могущества, он способен быстро вырасти до чудовищных размеров, а уже в самом конце своего развития он трансформируется в существо, способное охватить собою весь мир.

Чтобы понять происходящее, нам надо внимательнее рассмотреть момент превращения игрушек в живых существ. Начать следует с того, что под маской игрушечных животных скрывались инстинкты пациента. Для всех людей, относящихся к интуитивным интеллектуалам, характерно желание жить на более высоком уровне, чем уровень обычных бытовых потребностей. Это же относится и к основным требованиям инстинктов и страстей. Пациент превозмог страх перед своими инстинктами и преодолел силу своих страстей, заставлявшую его более десяти лет судорожно хвататься за воздушный призрак, что давало ему возможность эффективно избегать, хотя и со страшной ценой для себя, осуществления своих инстинктов и эмоциональных потребностей. Это означает, что с одной стороны его инстинкты оставались в детском, зачаточном состоянии, слишком легко удовлетворяющимися игрушечным миром выдумок и фантазий (откуда и возникли игрушечные звери), а с другой стороны, подавление истинной сути инстинктов заставило их отомстить пациенту своим повторным появлением в наиболее грубой и примитивной форме при помощи образа волка. Постепенно, шаг за шагом, сопровождаемая сверхъестественной логикой, трансформация животных из игрушек в живые существа высвобождает всю их потенциальную энергию. Уже сам факт его прикосновения к ним вывел на поверхность, привел в движение их скрытую жизнь. Другими словами, чтобы ее обнаружить, пациенту пришлось перейти на инстинктивный уровень и вместо того, чтобы заниматься безобидными, безответными фантазиями, ему пришлось перенести настоящий взрыв неразрешенных проблем, угрожавших самому его существованию. Он как бы 'случайно', нечаянно попал в состязание не на жизнь, а на смерть со своими огромными фундаментальными проблемами.

Переход от состояния игрушки к живому существу является характеристикой непрямого подхода, который так часто использует 'природа'. Она приманивает нас шутя, играя, но за этой игрой прячется вся серьезность существования, бытия. Это похоже на 'дорожку-змейку', когда кажется, что нет четкого направления движения, но в конце пути всегда приходишь к цели. Прямой путь зачастую бывает слишком пугающим для пациента, но непрямой путь, со всеми его уловками и приманками, поданный в виде игры, представления, тем не менее обязательно приводит его к намеченной цели. Так поступает бессознательное. Этот процесс хорошо виден в самом начале анализа у многих пациентов. Никто из них не приходит ко мне из-за того, что испытывает необходимость отыскать пути к миру и согласию со своим бессознательным, найти решение проблемы всего их существования. Все они обращаются по поводу более-менее поверхностных симптомов. Они считают, что именно в этом симптоме и заключена вся их проблема. Но если бы они знали с самого начала какой трудный и мучительный путь установления адекватного контакта со своим бессознательным придется преодолеть, то мало кто их них отважился бы на это. Но при помощи 'непрямого подхода' сразу можно подойти к сути их проблем. Шаг за шагом, снова как бы нечаянно они погружаются в глубины своих проблем, что оказалось бы неосуществимым при другом подходе, осталось бы неприемлемым из-за возникшего страха. Существует странная египетская легенда о рождении бога Анубиса. Эта легенда, в мифологических выражениях, отражает психологическое состояние нашего пациента. (Я заимствовал этот пример из семинара, проведенного профессором Юнгом в Е.Т.Н. в Цюрихе в 1936-37 гг. См. также Adolf Erman, Die Religion der Aegypter, de Gruyter, Berlin, 1934, pp.72, 86). В соответствии с этим мифом, шакалоголовый бог подземного царства Анубис был нечаянно порожден Осирисом и Нефтидой, женой Сета. Эти четверо - братья и сестры являются детьми бога земли Геба и богини неба Нут. Светлое мужское начало отражает бог света Осирис, а его соперник Сет представляет собой темное мужское начало. Подобно этому, Исида и Нефтида являются соответственно светлым и темным женским началом. Одно из предназначении Анубиса быть «Тем, Кто Отворяет Путь», то есть проводником в подземном мире. И замечательно здесь то: что проводник в подземном царстве (Царстве Мертвых) произошел от соединения светлого мужского начала с темным женским и что произошло это 'нечаянно' В психологическом смысле это означает, что доступ к бессознательному, со всеми его опасностями и тайнами, возможен только в случае оплодотворения темной женской стороны мужчины (и наоборот, если речь идет о женщине), то есть принятием анимы содержащей в себе всю опасность жизни. Представленная Осирисом сознательная сторона, 'дифференцированная функция', всегда стремящаяся оставаться на уровне сознания, отправляясь в путь, стремится как бы обойти все опасности, обойти судьбу (поскольку судьба всегда мрачна и страшна). Но вместе с тем это означает исключение возможностей бессознательного. И только 'нечаянно', при помощи лежащей вне пределов сознательных намерений судьбы, сознательное мышление, разум вводится в соприкосновение с глубинами бессознательного, и если все произойдет благополучно, то это приведет к рождению Того, Кто Отворяет Путь'. 'Судьба' реального человека не подвластна его собственной воле и дифференцированной стороне, она всегда происходит из недифференцированной стороны, располагающейся ближе к природе. Именно по этой причине судьба приносит совершенно новые и неожиданные возможности. Известно, что сознательное мышление стремится к определенности и ограничению, а 'Тот, Кто Отворяет Путь' ненавязчиво проводит человека по новой дорожке, минуя все эти ограничения и препятствия

Если бы эти животные не появились бы в виде игрушек, пациент никогда не преодолел бы свой страх перед ними и уж совершенно точно не осмелился прикоснуться к ним. Но последствия этого поступка повергли его в состояния неприятного удивления, шока и в тоже время явились предпосылкой процесса роста и развития, единственного процесса, который даст возможность пациенту достичь полной зрелости. Интересно то, что важнейший момент оживания игрушек сконцентрирован целиком в волке, а медвежонок играет лишь вспомогательную роль. Во всяком случае, больше мы ничего о нем не слышим. Единственной информацией, которой мы располагаем о медвежонке, да и то большей частью дедуктивного свойства, является то, что он тоже превращается из игрушки в живое животное ('Я позволил волчонку рвать когтями шерсть медведя, которого уговаривал не бояться'). Но вся динамическая .сила происходящего полностью сфокусирована на превращении волка.

К этому моменту итогом психологического разбора сил может стать следующая картина: повседневная жизнь пациента заходит в глухой тупик из-за фиксации к матери и порожденных этой фиксацией страхов.  Он становится полностью отрезанным от собственных живительных инстинктов, этот уровень ему недоступен. Бессознательное уводит его в соседнюю комнату, где он сталкивается со своими инстинктами. Предположив, что первая комната отражает уровень   самосознания,   получим,   что   'комната   инстинктов' представляет собой уровень личного бессознательного, то есть уровень персональных комплексов.  На этом уровне ему предстоит пережить конфликт, существующий между инфантильными  инстинктами,   сосредоточенными  в  материнском образе, и необузданными, полностью естественными, мощными   страстями взрослого мужчины. Содержащееся тайное предположение в паре противоположностей мать/проститутка не стоит ломаного гроша, поскольку они часто отражают парную констелляцию, при которой примитивные чувства мужчины испытывают конфликт между его инфантильной фиксацией к матери и ответственным приятием настоящих личных любовных отношений. И его страх столкнуться с этой проблемой вызывал неминуемую гибель любых любовных отношений со всеми женщинами, кроме матери. И действительно, пока его инстинкты оставались бесконтрольными и неинтегрированными, то есть пока они действовуют как 'автономные комплексы', до тех пор они находятся в большой опасности. Это и есть тот фундаментальный страх перед жизнью, который обусловил постепенное пробуждение жизни в игрушечных животных, тот самый процесс, приведший пациента почти неуловимо, шаг за шагом, к исследованию важнейшей проблемы всей его жизни. Последняя часть сна указывает на следующую стадию -разрешение проблемы. В этой части змея играет центральную роль.

Из всего сказанного выше следует, что выражающий всю двусмысленность природы образ змеи удивительно точно символизирует естественную противоречивость характера психических факторов. С одной стороны, змея - это 'великий дракон, древний змий, называемый Диаволом и Сатаною, обольщающий всю вселенную, но с другой - это созданное во имя спасения существо, божественный символ, приняв и подчинившись которому, можно освободить душу и дать ей спасение.

Таким образом, змея выражает противоречивость земного существования, т.к. она постоянно возвращает к вопросу о том, насколько сильно принятие земной жизни в 'теперешнем' виде сможет опорочить 'небесное сияние' 'чистой и бессмертной души'. Тем не менее, в психологическом смысле это означает, что все мы также земные, порождение земли и только постигнув нашу привязанность к земле можно развиться и стать взрослым, полноценным, интегрированным человеком. Не реализовав эту непростую истину, инфантильный человек никогда не достигнет настоящего удовлетворения и зрелых любовных взаимоотношений, ведь его мать - это чистая и 'незапятнанная' женщина, любая другая женщина выглядит уже 'искусительницей', из зловещих лап которой он должен вырваться, найдя убежище под сенью небесно-голубой мантии Богородицы. Вот почему 'целование змеи' или 'съедание змей' образуют центральную точку, фокус культовых обрядов Эти действия в ходе церемонии выражают победу над страхом, (См. Jung, Psychology of the Unconscious, p.207. См. также Silberer, Problems of Mysticism ana Its Symbolism, New York, 1917, p.276 'Заботящийся змей - это 'страж сокровищ' у оккультистов, охраняющий драгоценности дракон из мифов. В мистических трудах этот змей обязательно побеждается и нам надо примириться с заключенным в змеиной душе противоречием, конфликтом', CW5 р.342.) победу, которая одна только и может дать человеку господство над этим миром и, вследствие этого, надежду на духовный мир вне этого.

И только те, для кого змея - отрицательный символ, остаются покоренными ею. Только когда реализован ее положительный смысл, она может быть ассимилирована, тогда 'теперешний' мир, мир страстей и инстинктов может быть полностью интегрирован. При достижении этого на посвящаемого сойдет 'мудрость змея' и он уже окончательной выйдет из утробы образа своей матери и приобретет черты зрелой, уверенной в себе, независимой личности. И как только завершится трудное испытание, именуемое поиском души, то останется позади уровень простых, личных переживаний, а сознание его проникнет в царство управляющих жизнью вечных надличностных законов,

В этой связи интересно заметить, что рост до гигантских размеров волчонка, его последующая трансформация в змею, происходит 'вовне', 'снаружи', указывая на то, что рамки сознания отдельной личности трансцендированы. Комната, в которой пациент обнаружил животных - часть его собственной психологии. Она представляет собой инстинктивный уровень личного бессознательного, все еще принадлежащего к его собственному 'местожительству'. За его пределами его, то есть 'вовне', - означает, что границы отдельной личности уже превзойдены. Ощущение змеи, как 'врача', уже принадлежит к уровню коллективного бессознательного, 'внешнему', то есть уровню психе, существующему за рамками чисто личностного восприятия. Из сновидения четко видно, что сновидящий еще не достиг высшей степени понимания и асссимилирования этого самого искания и обширного опыта, а совсем наоборот - его инфантильные страхи еще достаточно сильны для того, чтобы придать такому опыту негативное качество, надежно защищающее его от этого же опыта.

Именно на этой стадии и появились эти рисунки (см. рис. 9) Прежде чем обсуждать их, мне бы хотелось повторить несколько технических замечаний*. В своей терапевтической работе метод аналитической психологии редко использует рисунки пациентов. Но при работе с применением приема 'активного воображения' они играют значительную роль. Под активным воображением мы понимаем намеренную, умышленную концентрацию на происходящих в глубинах психического бессознательного процессах. Другими словами, этот прием состоит из своего рода 'активной пассивности',, давая тем самым возможность пациенту бросить взгляд на свои бессознательные процессы без вмешательства его сознательной воли. Склад ума, необходимый для этого процесса, не всегда может быть легко достигнут, но нередко бывают ситуации, когда желание применить подобное средство выражения возникает спонтанно, оно обусловлено особенностями самого этапа анализа. В данном случае именно это и произошло. Целая серия этих рисунков возникла совершенно самопроизвольно. Она выросла из первого рисунка, нарисованного по моей просьбе, в котором я хотел заставить его выразить лейтмотив этого сна. Процесс создания этих рисунков привел к очень важному развитию самого сна. причем их можно назвать как бы его продолжением. Во сне пациент соприкоснулся с проблемой особой важности, уже давно требовавшей символического выражения. За негативным характером сна четко прослеживается боязнь пациента столкнуться с проблемой эмоциональной и инстинктивной жизни. Но он все же не желает больше избегать столкновения со своим страхом, а готов в схватке победить его, изменить всю ситуацию целиком. Пациент весьма преуспел в реализации смысла своего сна. Перед ним открылись новые горизонты, он перешел на более высокий уровень сознания, где становятся более действенные позитивные и прогрессивные аспекты символов сновидения. Только при помощи активного воображения пациент сумел подойти к их положительному содержанию. Оно нашло свое отражение в символизме рисунков, в противоположность сновидению. Вся ценность таких рисунков заключена именно в том, что эти бессознательные рисунки обладают особой символической силой, поскольку воздействуют на нас всей силой зрительных образов, еще не разбавленных рационалистическими процессами. Живописное символическое выражение, как и любой другой символ, обладает 'магической' силой. Этим объясняется важная роль, отводящаяся многими религиями священным рисункам и статуям.

9. Змея Мироздания

Я вовсе не намерен в этом обсуждении подавать исчерпывающий обзор их обширного символизма, а хочу ограничить себя лишь их прямым и практическим отношением к психологической проблеме пациента.

В первом рисунке (рис. 9.1) представлено простое отражение уже возникшего во сне мотива: гигантская змея окружает мир. Если бы это была единственная картина было бы возможно выудить дополнительную информацию, кроме уже известной из содержания сна. Но один важный момент здесь все-таки присутствует: выход за рамки сна. Змея теперь несет в себе положительные качества в противоположность первоначальному, чисто негативному содержанию. Это подтверждается появлением образа сияющей короны, причем этот атрибут сохраняется во всех остальных рисунках. Возникновение этого элемента важно тем, что ясно указывает на проникновение процесса активного воображения в глубины бессознательного, уже не испытывающего больше воздействия комплекса страха пациента. Змея во сне пациента окрашена его страхом перед своими же инстинктами и потому возникла в образе Врага. Но благодаря сознательной решимости победить страх, этот символ открывает свое положительное значение, он не испытывает больше воздействия личных комплексов пациента. Именно это и придает процессу активного воображения его потенциальную ценность. Этот процесс дает возможность проникнуть за 'фасад' личных страхов и комплексов, открывает содержащиеся в ощущениях конструктивные и перспективные потенциалии. В повседневной практике анализа сновидений этот момент очень важен, так как он помогает пациенту обнаружить, что именно комплексы не дали ему овладеть и полностью использовать его скрытые силы, направить их в созидательное русло.

Следующий рисунок (9.2) показывает уже начавшийся процесс дифференциации. На первом рисунке этот процесс протекал латентно, она отражает просто змею, окружившую мир. Это изображение напоминает древнюю космогонию, где две первобытные силы создали жизнь и самих себя. Змея demiurgos* - создатель мира, оплодотворившего материю, материнское начало. Следующая стадия представлена на втором рисунке. Окруженная змеей-демиургом материя дифференцируется путем сжатия и расщепления. Этот процесс оплодотворения и развития приводит к появлению третьего элемента, характеризующегося синим как вода цветом.

Этот процесс дифференциации приводит к следующему этапу развития, показанному на рис. 9.3 - образование множества новых миров, причем каждый содержит свою маленькую змею-спасительницу. Эти малые миры - точная копия первоначального мира, в каждом происходит глубокая дифференцировка и развитие земных элементов. Этот рисунок демонстрирует апогей процесса. А на четвертом рисунке (9.4) показан его перигей, изображающий полную дезинтеграцию земных элементов. Исчезли все миры и окружавшие их змеи, оставив после себя только рудиментарные фрагменты, лишь отдаленно напоминающие их первоначальную форму. Породившая их змея редуцировалась до состояния круга. Изначально зеленая, змея приобрела синеватый оттенок, земля растворяется, некогда голубая вода, впервые возникшая во втором рисунке, теперь полностью доминирует. Процесс завершается к последнему, пятому рисунку (9.5). Змея-мать, порожденные ею малые змеи, сама земля уже совсем исчезли. Все, что осталось - это синий элемент, который породил свое хрупкое подобие.

Каково же психологическое значение этого развития? Во сне пациент испытал сначала воздействие женского начала матери (медвежонок). Этому чисто инфантильному началу сопутствовало совершенно противоположное начало - проститутки, олицетворяющей инстинкты и сексуальные желания. Противоречивый характер змеи представляет собой следующую стадию. Акцент поначалу делается на ее отрицательную сторону, но в последующий рисунках отражающих дальнейшее развитие, происходит развитие ее проспективного и творческого аспектов, она приобретает символический образ 'змеи-спасителя'. Происходит имеющее решающее значение расширение сознания, наступает реализация новых творческих сил. Это стало возможным после принятия и интеграции слоя бессознательного. Символизировавшая сначала страх змея превратилась таким образом в nous, мудрость и созидательную силу.

Благодаря только что победившему знанию пока недифференцированная материя становится дифференцированной и плодородной. На рисунке это представлено в виде дифференциации земли. Материя подразумевает что-то женское, материнское. Только что воспринятые на инстинктивном уровне знание и мудрость трансформируют глубоко бессознательный облегчающий материнский элемент в индивидуализированную продуктивную матрицу нового развития. Это развитие в будущем приведет к рождению нового элемента воды.

Если рассматривать рисунки как одно целое, то можно заметить, что они показывают два взаимосвязанных и одновременных процесса: один - разрушение змеи, второй - происходящее на земле образование воды. Третий рисунок, представляющий отдельные земные сферы, окруженные небольшими змейками, обозначает поворотную точку, образуя как бы перелом в ходе всего развития. Этот перелом, изображенный на рисунке, точно отражает кризис в психическом развитии. Столкновение с мощным и автономным содержимым бессознательного таит в себе опасность гибели от потока информации, захлестывающего пациента как потоп. Об этой опасности нужно всегда помнить. В этом случае процесс перехода к сознательному восприятию содержимого коллективного бессознательного напоминает искусственно вызываемый психоз. На этой стадии от аналитика требуется бережное обращение с больным, он должен сохранить неповрежденной связь пациента с действительностью. В этих рисунках представлена как бы диаграмма психологии бессознательного у пациента. Все малые миры с окружающими их змейками заключены в одно кольцо породившей их змеи. Действие этого кольца напоминает магический круг, защищающий от гибели находящихся внутри. Этот защитный круг temenos,окружающий божественное и святое место, священную рощу, где происходят numinous события. Так как интенсивность и значение этого numinous процесса имеет место внутри, границы temenos должны соответствовать магическому кругу. И не только numinosum находящийся внутри круга, защищается от внешних влияний, но и внешний мир также должен оберегаться от внезапного выхода numinosum из этого круга, поскольку такой прорыв будет равносилен психозу.

Если наш пациент проявляет черты шизоидного характера, то этот момент становится крайне важным и значительным. Такой личности присущи изначально разрушительные тенденции, что требует особого внимания и заботы в ходе анализа. В данном сновидении эти разрушительные тенденции выражались в образе волка, превратившегося потом в гигантскую змею. Если бы такие тенденции взяли верх, то очень вероятно, что пациент переступил бы опасную черту. Тогда расщепление его личности можно было бы охарактеризовать, как расщепление, вызванное напряжением между сферой дифференцированного интеллекта и сферой примитивных ощущений, между 'Логос' и 'Эрос'.

Тогда задачей анализа является интеграция, соединение в рамках сознания пациента разрушительных тенденций, произошедших от примитивного и еще бессознательного уровня ощущений. Достигнуть такое соединение возможно только тогда, когда пациент будет способен сознательно воплотить прогрессивную сторону содержимого этих ощущений. Ведь до сих пор он воспринимал их только как угрозу. Вот что содержали рисунки нашего пациента.

В этой связи особенно важным представляется то, что процесс развития происходит внутри кольца змеи, или магического круга. В третьем рисунке ясно показана таящаяся в личности пациента опасность ее распада. Здесь раскрыты и продемонстрированы первоначальные разрушительные тенденции выраженные в образе змеи (волка) в сновидении и ставшие теперь размножаться, что видно по увеличению числа малых змеек. Но все они находятся внутри магического круга, образованного змеей-спасительницей, который окружает и удерживает их всех вместе. Таким образом первый рисунок выражает инстинктивное усилие удержать и сплотить эти разрушительные тенденции без прежнего применения к ним излишнего напряжения интеллекта (с соответствующим подавлением чувств), а контроль над ними достигается посредством 'змееподобной мудрости' инстинкта и Эроса. Змея-кольцо в третьем рисунке является, так сказать, символическим представлением реторты алхимиков, 'кратера', в котором происходит процесс синтеза. Этот 'алхимический' процесс приводит к образованию нового синего элемента, отражающего рождение индивидуальности, или индивидуальность личности, взяв под контроль опасность шизофренического разрушения и подготовив путь для ассимиляции ощущений. Новый синий элемент - вот истинная цель описанного нами процесса развития, посредством которого микрокосм отдифференцировался от макрокосма. В то время, как макрокосм символизирует коллективное бессознательное как матрицу, микрокосм - это символ индивидуальности.

Здесь интересно заметить, что аналогичные виды символизма встречаются в алхимии, которая, наряду с химическим аспектом, содержит в себе философские концепции по вопросу рождения и внутреннего духовного роста личности. Юнг прекрасно разработал символический аспект алхимии, например в книге 'Психология и Религия', (Jung. Psychology and Religion. New Haven. 1938, p. 109, CW 11. p.  100)  из которой, собственно, и взято большинство следующих параллелей. Одной из фундаментальных идей алхимии является редистилляция из ее хаотической сопутствующей части спрятанного в материи божественного духа. Для выполнения этого процесса совершенно незаменим химический элемент Ртуть (Меркурий - прим. перев.), именуемый алхимиками Mercurius ani-matus, 'змей' или 'дракон' Меркурий алхимиками воспринимался как Hermes Psychopompos, указывающий путь в рай. (Jung, Psychology and Religion, p. 128, CW 11, p. 98.) Вот мы и встречаемся снова со змеей, при помощи которой из недифференцированной материи должен быть редистилированн божественный дух. Эта вытяжка, известная настройка тоже представляет собой некую синюю чудесную жидкость, которую один из известнейших алхимиков назвал человеческое небо. Эта чудесная синяя жидкость символически выражалась в виде круга. Круг для алхимика - символ макрокосма и божественного совершенства. Интересно, что точка, микрокосм, рассматривается как 'созидающая точка в материи' и как 'искра души'. Выражаясь психологическим языком, рождение синего микрокосма из макрокосма указывает в наших рисунках на рождение индивидуальности пациента из матрицы коллективного бессознательного, достигнутого уже описанным ранее способом.

Резюмируя сказанное, главной темой рисунков является создание нового мира. Его инфантильный мир разрушается после стычки с волком, превратившегося затем в змею. Четкое уяснение того, что он должен оставить свой детский рай, победив, таким образом, свой страх, открывает ему роль змеи как демиурга и создает его новый мир. Вместо матери, столь долго бывшей для него единственным источником мироздания, змея-демиург открыла в нем самом внутренние созидательные силы, избавила от нужды 'скучать'. Каждый человек является как бы маленьким демиургом своего собственного маленького психического мира. В этом отношении наш пациент сравнялся с другими людьми. Змея -это nous, мудрость и творческое воплощение, но только глубже и адекватно уяснив свою собственную природу, в частности, и человеческую натуру вообще, то есть природу внутренних психических законов, он смог создать свой собственный мир и на основе его - свою индивидуальность. Насколько микрокосм его индивидуальности оставался недифференцированным (см. рис. 9.5), настолько он погружен в проблемы жизни, до сих пор им избегаемых. Но вот сейчас он испытал желание и готовность вступить с ними в борьбу. Первоначально земные тона рисунков изменились в конце концов на совершенно синие, символизирующие .«.лечение в его личность нового, живительного духа природы  =змеи  и земли.

Выражаясь языком практической жизни, это означает, что пациент больше не проецирует свои эмоциональные проблемы на посторонних людей, то есть он перестал привязывать их к личности своей воображаемой возлюбленной даже на, даже напротив, он смотрин та них как на содержание своего собственного психологического устройства, с которым ему следует разобраться. Получившийся в результате ответ может показаться банальным по сравнению с таким обширным символизмом сна и рисунков, но для пациента он имеет коренное. решающее значение. Наше решение показывает пациенту  путь к достижению цельности личности и ее интеграции, заполнению расщелины между ''Логос' и 'Эрос', до сих хранившем в себе всю эмоциональную строну его жизни; подавленном, а значит и в рудиментарном состоянии. Замечательно и то. что спустя несколько недель после этого они пациент познакомился с молодой девушкой. Вскоре у ни/, настал очень счастливый период тесных дружеских отношений Совершенно очевидно, что до сих пор прочно сцепленные с проецируемым образом воображаемой любви его чувства и эмоции теперь освободились и обрели способности, достигнуть реальную цель в реальной жизни. Иначе говоря разрушилась его инфантильная защитная система, иссякла сила материнского образа. Такой значительный шаг вперед обязательно сопровождается ростом духовной зрелости, а закончится этот процесс рождением независимой, уверенной в себе индивидуальности. Последний рисунок подает этот процесс в символическом виде: синий макрокосм и микрокосм представляют собой конечный результат данного развития.

С  технической точки зрения я хочу особо выделить тот факт, что на данной стадии анализа я уже не обсуждал с пациентом символизм его рисунков во всех деталях, я лишь дал ему основную идею, смысл*. Я указал ему, в частности, на положительное значение змеи и рождения нового начала. Уяснение этих двух фактов, на самом деле тесно связанных с его любовной проблемой, было самым главным, в чем он нуждался и этого оказалось совершенно достаточно для запуска процесса психологического развития.

Нет никаких сомнений в том, что рисунки соответствовали глубинным и четко определенным потребностям пациента. Благодаря им пациент испытал рождение своего нового мира, оставил устаревший мир инфантильности. Они помогли сформировать потенциал его собственной психической энергии, его либидо, они показали основные направления, создали план, по которому пойдет его дальнейшая жизнь. Новая содержащаяся в них идея - принятия инстинктов и эмоций, означает возникновение его собственной индивидуальности, дает пациенту смелость сделать рискованный шаг и оказаться на другом, неизвестном берегу. Правильность ответа подтверждается его реальной жизнью, в которой он успешно установил настоящие любовные отношения с женщиной. В общем, эти символы помогают перекинуть мост от существующего состояния сознания к будущим целям. Они диаграмма энтелехии индивидуальной личности.

Однако эти символы являются не просто принципами направления движения, а в то же время служат фактическим источником энергии. Для свои рисунков пациент использовал символы не из своего личного опыта, они вышли из хранилища коллективного бессознательного, располагающего совершенно иным опытом и вложившим в них иное значение, чем то, которое открывается с позиций простого личного знания. Вот главная причина ценности приема активного воображения в нашей работе, поскольку он дает пациенту доступ к символам коллективного бессознательного. Личность осознает только свои первоочередные потребности и опасность, в которую ее затянули проблемы и из которых она не видит путей к спасению, поскольку обладает лишь ограниченным личным опытом. Коллективное бессознательное обладает бесконечно большим опытом в подобных критических ситуациях. Это дает ему возможность использовать свой символизм для передачи проблем пациента в истинном виде как типичный кризис в ходе роста и становления человеческого сознания, плоды которого поспеют в установленный срок. Принятие и распознавание истинного значения ситуации освобождает психическую энергию, бывшую до сих пор вне досягаемости и, значит, до сих пор не используемую. Они помогли пациенту избавиться от чувства одиночества, чувства потерянности в безбрежном океане, заставили осмыслить себя как индивидуальный пример типичной истории человеческих кризисов и их разрешений.

Приложение

Ниже приведены цвета оригинальных рисунков пациента.

На первом рисунке - змея - темно-зеленая с желтой лучистой короной и красным языком. Земля - коричнево-желтая.

На втором рисунке змея и земля - прежнего цвета, пространство между змеей и тремя шарами синее.

На третьем рисунке цвета соответствуют двум предыдущим: зеленая змея с желтой короной и красным языком, коричнево-желтые шары и синий цвет между ними.

На четвертом рисунке зеленая змея стала сине-зеленым кольцом, фрагменты имеют желтовато-зеленый цвет, тогда как оригинальный синий цвет - прежний.

Последний рисунок выполнен ровным синим цветом.

эго и цикл жизни

Волею этой Любви и гласом этого Зова.

Мы не оставим исканий,

И поиски кончатся там,

Где начали их; оглянемся,

Как будто здесь мы впервые.

Перевод С. Степанова Т.С.Элиот, Избранная поэзия,

 С. Петербург,'Северо-Запад', 1994 г.

В соответствии с древней каббалистической легендой, описывающей 'Образование Младенца', бог повелел, чтобы в момент создания семя будущего человека предстало перед ним, в это время он решит какой же быть душе: мужской или женской, мудрой или простодушной, богатой или бедной. Одно лишь оставил он нерешенным, а именно: быть ли ей праведной или нечестивой, ибо как сказано: 'Все во власти Господа, кроме страха Господня'. Душа стала умолять Бога не отсылать ее из этого мира высшей жизни. Но ответил Бог: 'Мир, в который отправляю тебя, лучше мира, в котором ты была. Когда я создавал тебя, то создавал для земной судьбы'. И повелел Бог правящему душами, живущими в высшем мире, посвятить эту душу во все таинства того, иного мира, провести через рай и ад. Так душа постигла все секреты высшего мира. Но в момент рождения, когда душа пришла на землю, ангел погасил свет знания, зажженный свыше, и душа, заключенная в земную оболочку, вошла в этот мир, забыв свою высокую мудрость, обреченная на вечный поиск, чтобы обрести ее вновь.

Какой психологический смысл заключен в этом древнем мифе о судьбе души? Из легенды следует, что Бог определил все будущее развитие души за исключением одной любопытной детали, одного крайне важного ограничения: он не определил быть ли ей душой праведного или нечестивого человека, ибо 'все во власти Господа, кроме страха Господня'. Это означает, что определенная судьба, определенный жизненный путь уже предуготован каждому человеку, но выполнить ли. предначертания, пойти ли по предназначенному пути или нет эго остается в его собственной воле. Поэтому 'страх Господен', добровольное принятие Его божьего промысла     это элемент этическою выбора, который остается во власти индивида   Цель фиксирована,  но выбор пути  и способ достижения ее  предоставляется  каждому  индивидуально. Это поистине глубочайший ответ на вечный вопрос свободного выбора! В своем диалоге с Богом душа, опасающаяся потерять свою чистоту после контакта с преходящим, земным существованием, протестует против ее сошествия в этот мир. Но Бог  укоряет  ее.  Мир,  в который она вот-вот вступит, лучше  того,  где она была,  поскольку именно для этою мира она и была сотворена. Другими словами, это значит,   что  весь  смысл  существования  каждой души   лежит именно в том, что только земное существование может привести ее к осуществлению ее главной задачи. Ее главная цель и задача не состоят в достижении чистого и безгрешного состояния в идеальном мире, а, скорее, в добровольном принятии ответственности за деяния в этом реальном мире и вызванную этим постоянно повторяющуюся необходимость выбора. Вот почему душа должна забыть все знания, все секреты, узнанные ею в Высшем мире, чтобы открыть их заново в период земного существования, и тем самым сделать их опять своими.

Что же означает сотворивший душу Высший мир на языке психологии? Высший мир - хранилище глубочайших секретов небес и ада, света и тьмы, вершины и дна, позитивного и негативного - другими словами - это мир коллективного бессознательного, из которого все мы и произошли. Потому сказка, что аист приносит детей из глубокого озера, не  лишена смысла - это только иное представление того же самого психического опыта: все мы вышли из его великих вод. Утверждаемое механистической и односторонней рационалистической психологией положение, что человек рождается чистой страницей, tabula rasa, совершенно абсурдно.

Напротив,   человек  в  глубинах  своего  естества  скрывает опыт восходящий к древнейшим временам, следы поступки их последствий, выходящих далеко за рамки персонального  существования, равно как и определенные индивидуальные возможности, уже предвещающие события далекого будущего. Этот опыт представляет ту же сущность ребёнка, что до сих пор живет в таинственном мире мифический образов и магическою соединения. Действительно, он погружен в мир образов коллективного бессознательного мифологическое  прошлое  человечества,   не  проясненного к   конкретной реальностью настоящего. Для ребенка великие  коллективные образы прошлого еще слишком близки. Первейшей задачей  для  него  является  освобождение  от очарования  их сверхличностной силы   В этом противостоянии ребенок должен  выковать  свою  маленькую личность, тем самым соединяя и развивая свое отце очень фрагментированное индивидуальное эго.

Если  мы хотим понять психологию маленького ребенка, то подходить к этому вопросу надо с позиций мира мифов и магии в этом мире, выражаясь психологическим языком, его жизнь не достигла никакого индивидуального имени, она существует  в чисто анонимном состоянии. Всякий, кто хотя бы раз имел дело с детьми, наблюдал бесчисленное количество примеров, объяснение которым можно отыскать только в анонимной мифической и магической сфере. Например, почти все дети практикуют проведение определенных и весьма странных церемоний, особенно перед сном, поскольку переход от бодрствования ко сну - это особенно важный момент, предоставляющий собой как бы переход от света к мраку. Этими церемониями могут быть какая-то 'ритуальная' манера  пожелания спокойной ночи, заботливого рукопожатия куклам или чего-то еще подобного. Эти столь легко пренебрегаете ребячества при надлежащем рассмотрении представляют пережитком магических апогропейных, то есть защищающих от зла церемоний, привычных для примитивных племен. Именно потому, что ребенок осведомлен о ничтожности своего маленького эго по сравнению с первозданной силой коллективного могущества, он ищет в таких обрядах уверенное, что его крошечное его не будет вновь полностью поглощено в течение великой первозданной ночи Мы, взрослые, слишком легко забываем, каким ужасом для ребенка является исчезновение света, ведь нет же никакой гарантии, что свет, а значит и жизнь появятся вновь! Но все-таки, если все шло так же вчера и позавчера. То есть какая-то надежда, что завтра все повторится снова. Юнг представил  интересный омег о ритуале, имеющемся у племени пуэбло в Мексике, среди которого он провёл некоторое время. Они считают себя детьми солнца, а своей священной обязанностью - заставлять всходить солнце и совершаю; ото каждое утро при помощи ритуальною действия. А если они прекратят исполнение своего ритуала, то через некоторое время солнце перестанет восходить на небосклон Эта четкая проекция и конкретизация психологической опасности. Без исполнения определенных ритуальных обрядов и померк бы свет сознания. Таким же образом и детские церемонии представляют собой магические чары, противодействующие великой силе мрака для того, чтобы не угас слабый луч света детской индивидуальности.

Интересно прокомментировал это действие пятилетний мальчик, которого попросили рассказать о сне: 'Не сон находился в моей голове, а я находился во сне'.

Потому что дети действительно заключены в свои сны, то есть во всеохватывающую силу великой психической первозданной ночи. Вот почему дети так легко смешивают реальность и фантазию, а разделительная линия на первых порах вообще не существует. Мне вспоминается шестилетняя девочка, которая была все утро была вне себя от радости потому, что ей ночью приснилось, будто бы ей подарили изумительную куклу. с которой она все время играла. И это чувство счастья осталось даже после пробуждения, поскольку сон для этой девочки был теперь абсолютно реальным и конкретным фактом. Следующему примеру легко подобрать аналогии. На картине изображен был солдат, убивающий противника. Мальчик четырех с половиной лет, глядя на эту картину, тут же достал игрушечную винтовку и застрелил убивавшего насмерть, после чего испустил вздох облегчения,* ведь для него убийство стало отомщенным не только в мире фантазий, но и в реальной жизни. Из литературы нам хорошо известны примеры совершения ритуалов молодыми людьми, что можно отыскать в 'Исповеди' Руссо где он рассказывает, как в детстве пользовался предсказаниями. Он старался попасть камешком в дерево. Если это удавалось, то он воспринимал это как добрый знак, а если промахивался то это был знак плохой. (Дерево же должно было быть достаточных размеров, чтобы не делать задание излишне сложным!) На самом деле, кто из нас, взрослых, не продолжает заниматься чем-то подобным и до сих пор, кто полностью освободился от всяческих магических действий, называемых нами просто 'суевериями', таких., как загадывание желания при взгляде на падающую звезду и не наступать на щель между камнями на мостовой?

Это магическое мышление является типичным для определенного уровня жизни, чьи корни уходят не столько в персональное эго, а в безличный слой коллективного бессознательного. Удивительные проявления этого слоя можно увидеть в артистических усилиях детей. Вот, например, рисунок пятилетней девочки (см. рис.10). Это полностью спонтанное выражение ощущений без какого-либо определенного предмета. Но при внимательном рассмотрении возникает совершенно безошибочное впечатление мифического ландшафта или пришедшей из мира 'Тысячи и одной ночи' картины. Замечательно то, что сильное эмоциональное воздействие может вызвать детский, совершенно наивный рисуночек. Но это становится понятным, если уяснить себе, что он выражает, так сказать, внутренний детский ландшафт. Фактически так выражается цвет и напряженность сокровенного детского мира, в котором ребенок прожил большую часть своей жизни. Такие спонтанность и напряженность возможны только благодаря огромному перевесу и витальности мифического мира по сравнению с миром его эго-сознания.

10. Мифический ландшафт

Эго и цикл жизни

139

11. Два демона

Барьер, возводимый эго-сознанием взрослого человека для защиты от мира коллективных образов столь высок, что преодолеть его можно только с огромными трудностями. Этим же можно объяснить и странную психологию художника. Выйдя из мира своего эго-сознания и при его содействии, он обретает способность проникать в мир мифов и магии. Подобно Улиссу, надежно прикрепленный к мачте реальности, он способен уже слышать голоса сирен и заключать свои слова в их музыку. По этой же причине во все времена поэты почитались в народе мудрецами. Они были 'провидцами', видевшими великие надличностные взаимосвязи во вселенной. В то время как ребенок ведет, так сказать, униполярную жизнь, функционирующую главным образом в слое коллективного бессознательного, жизнь художника биполярна: обладая в полной мере своим эго, он нисходит в подземный мир коллективных образов и при посредничестве свой индивидуальной личности извлекает из глубин достойные благоговейного страха сокровища. Вот почему художники живут в состоянии опасности, что их захлестнет волна великих коллективных образов и хорошо известно, что часто эта сила магического мира порабощала и превозмогала и, наконец, поглощала их.

В этом коллективном мире художников и детей колдуны и феи являются не персонажами сказок, а обычными обитателями земли. Характерный пример этому иллюстрируется картиной мальчика пяти с половиной лет, которую он нарисовал и раскрасил по своей инициативе (см. рис. 11). Первая из двух фигур представляет собой странную демоническую фигуру с причудливым головным убором, состоящим из короны с рогами по бокам, причем эта фигура сильно напоминает танцевальную маску примитивных колдунов или полную боевую раскраску шаманов. Второй рисунок, нарисованный тем же мальчиком, изображает похожую фигуру, некий вид демона с длинным хвостом, что можно трактовать как бессознательный фаллический символ. В этом случае головной убор еще более замысловат, с двумя огромными рогами, а центральная часть, как и в первом случае, несет на своей верхушке странный мифический символ. Едва ли можно вообразить более удачный и красочный образ колдуна или животного-бога.

Поистине ошеломляющее впечатление производит близкая аналогия между детским мышлением и образами коллективного бессознательного при сравнении этих рисунков с рисунками Бронзового Века. Это изображение из Мо-хенджо-Даро индийского бога Пражапати,* 'Бога всего живого', олицетворяющего творческие силы природы. Два на-

Рогатый Бог. Репродукция из Маргарет А. Мюррей: 'Бог ведьм'

рисованных ребенком демона вполне могут восприниматься как отражение его собственных инстинктивных творческих энергий. Особенно поражает удивительное сходство украшенных рогами головным уборов и центральной частью, увенчанной в каждом случае разными двукрылыми символами. Это ясно показывает, как сильно детские фантазии определены образами коллективного бессознательного.

Если мы суммируем основные моменты, то получим следующую картину психологического развития ребенка. Развитие его началось с состояния полной вовлеченности и недифференцированности от внешнего и внутреннего мира, в котором он живет, а затем начался процесс развития собственного эго, отделения его личности от анонимного тождества со всеми существующими явлениями. Вот почему слово 'Я' довольно поздно входит в сознание ребенка, уже ближе к концу третьего года жизни. Только тогда можно заметить первые сознательные и заметные следы появляющейся эго-личности, в противоположность коллективной психе.

Интересно и то, что примитивные языки весьма часто не имеют средств для выражения понятия 'эго'. Таким образом, в оригинальном семитском языке не существовало понятия 'эго'. Первые семиты не говорили 'Я убиваю', а говорили 'Здесь вот убийство'. Только в результате постепенного развития стало возможным выражаться так, как мы теперь понимаем - 'Я убиваю'. Если маори говорит от первого лица, то это не всегда значит, что он говорит о себе, скорее о группе, с которой естественным образом идентифицирует себя самого. Он говорит: 'Я сделал то или это', а в действительности это значит, что 'Мои сородичи делали это'. 'Моя' земля означает землевладения племени*. Как и в случае с ребенком, это отражает признаки пока еще фрагментарного развития эго-сознания. Антропологи отмечают существование подобного факта практически в каждой примитивной цивилизации. Таким образом, подав один пример из многих, можно выразиться словами Каффира: 'Они едва ли осознают даже самые крупные фрагменты своей индивидуальности, которая лежит ниже уровня полного сознания... Подсознательное 'я' гораздо больше, чем часть его вырастающая до полного самосознания'. Но приобретение все более расширяющегося эго сознания указывает направление развития для всего человечества в целом, и для ребенка и подростка в частности. Насыщенный конфликтом процесс освобождения от чудовищной власти коллективных образов исключительно труден. В случае примитивных племен, такие попытки несут крайне противоречивое содержание и всегда сопровождаются жертвоприношениями с целью задобрить первозданные стихии.

Даже в наши дни многие из нас идут на уступки или сразу же сдаются при первом же препятствии в ходе преодоления власти бессознательных коллективных образов. Как спокойно и комфортно выглядит перспектива постоянного пребывания в защитном круге магического мира и каким жестоким и холодным кажутся грубые резкие очертания сознательного эго. Многие мифы и легенды отражают бесконечные трудности, сопровождающие это освобождение. Так, в мифе о грехопадении человека, задача отделения от 'Рая', который, говоря психологическим языком, является состоянием перед дифференциацией сознания, кажется столь устрашающей, что воспринимается как грех и святотатство.

Решительный разрыв с состоянием идентификации себя с миром коллективного психического содержания и вступление в мир индивидуального эго встречается только при достижении половой зрелости. Агрессивность и самоуверенность подростков - это только внешнее проявление внутреннего конфликта, а степень агрессивности и непокорности отражает силу конфликта. Интересно заметить, что примитивные народы различают только физическую зрелость, а долгий и мучительный процесс психической зрелости, в течение которого личность выходит из личиночной стадии, незнакома им также, как и наше понятие об индивидуальной личности.

Обряды посвящения подростков служат не для того, чтобы инициировать юношу к жизни полностью развившегося индивидуума, а для введения в новый уровень коллективной жизни, то есть социальной и религиозной активности племени. 'Главным значением обрядов инициации, общим среди всех примитивных народов, является введение мальчиков в контакт с духами предков, которые обеспечивают общественный порядок, вызывают у посвящаемых уже самой церемонией страх и трепет перед сверхчеловеческими силами, подчиняют их обычаям племени.

12. Сражение с драконами

Прекрасной иллюстрацией этой борьбы за достижение индивидуальности служит рисунок одиннадцатилетнего мальчика, то есть пребывающего в пубертатном возрасте (см. рис, 12). На рисунке изображено огромное дерево с чрезвычайно развитыми корнями, растущее между двумя чудовищными драконами. В кроне этого дерева спрятался маленький человек, с виду - охотник, направивший какое-то копье в сторону одного из чудовищ. Над головой у человека висит рюкзак. Смысл этого рисунка следующий: Человек выступает как собственно человеческий элемент, то есть эго -сознание. Драконы - силы коллективного бессознательного и этому человеку обязательно надо их победить. Не составит большого труда догадаться, что драконы представляют еще и психические образы родителей, всемогущественные образы родительского архетипа. В периоде детства эти архетипы находятся в доминирующем положении, поскольку, отражая коллективное бессознательное, образуют противоположный полюс для индивидуального эго. Этим же объясняется сила родительского влияния, часто превосходящая силу личности самих родителей. Интересной деталью являются усы у одного из драконов (левого), что ясно указывает на его принадлежность к мужскому полу, отражая архетип отца. Следовательно, дракон с правой стороны должен отражать материнский архетип, то есть дракона-самку, а то, что копье направлено именно в её сторону, говорит о том, что первой задачей для мальчика является освобождение от своей матери. Дерево отражает естественный процесс роста, ''дорогу жизни', извивающиеся змеей корни дерева прочно зацепились в глубинах созидающей и питающей земли, давая поддержку еще пока крошечной личности, уберегая ее от хищных драконов, являющихся типичным примером безличных коллективных образов. Бессознательное обладает двумя аспектами: продуктивным и конструктивным с одной стороны, и деструктивным и истребляющим - с другой. Поскольку дерево выступает сейчас в роли символа жизни, непрекращающейся и инстинктивной, то драконы в этот момент жизни отражают деструктивный аспект психической природы. Действительно, вся жизнь - это процесс адаптации к определенным a priori фактам. Мы с рождения попадаем в вечную и всемогущественную предсуществующую реальность. Реальность эта состоит из реалий внешнего, окружающего нас мира и мира внутреннего, то есть мира коллективного бессознательного и архетипов. Каждый человек рождается в этом мире заново, неся в себе крошечный зачаток эго-личности, неким X, неизвестным фактором в жизни. И человек должен не только адаптироваться к этим внутренним и внешним реальностям, но и абсорбировать их и снова возродиться индивидуально. Без этого не будет, выражаясь психологически, существовать эго, которое обязано воспринять и перестроить внутреннюю и внешнюю реальность, весь окружающий мир. Если индивидуум в состоянии перестроить, воссоздать в своем сознании весь мир, то тогда существование его бесконечно малого эго обогатит всю вселенную и мир архетипов изменится, хотя и совсем в ничтожной степени. Если же человек потерпит неудачу, то его жизнь станет похожа на лопающиеся пустые пузыри, возникающие на болоте мироздания. Жизнь сама по себе - это природа, а природа не имеет сознательной истории. Крайне важно, что примитивные народы не имеют истории в нашем понимании этого слова. Для них жизнь индивидуума, как и жизнь племени, приходит и уходит, как времена года, и исчезает без всякой истории. (Едва ли для ребенка существует прошлое и будущее. Он как первобытный человек, живет исключительно в настоящем'. Цит. no Kelsen, l.,c. р.270)

Без сознания не существует времени, потому дети и примитивные люди имеют весьма слабое понятие о хронологическом порядке. Только персонифицированное индивидуальным эго сознание способно вводить новый элемент. В природе все процессы находятся в бесконечном круговороте. Выйти за пределы этого круга может только сознательное эго, чтобы, созерцая его как бы со стороны, воссоздать его заново. Это огромнейшее достижение человеческого сознания. При помощи этого важнейшего шага человек отделяет себя от паутины природных обстоятельств и переносит себя на прямо противоположный природе полюс, прометеева борьба с которой, из-за неистовой атаки против совершенно естественного порядка вещей, навечно навлекает на себя гнев богов. Но вечная попытка осуществить это - неизбежная судьба человека, так как именно благодаря сознанию человек может стать человеком в полном смысле слова, без него человек останется слепой природой, естеством.

Человеческой натуре присуще врожденное стремление к индивидуации. Мы не в силах научно объяснить его, но обязаны принять его, поскольку это стремление проявляет себя посредством объективных фактов внешней и внутренней реальности. В психологическом смысле это значит, что сознание человека вечно воссоздает мир наново, но одновременно он же формируется под влиянием действительных фактов реального мира. Взаимосвязь между природой и эго, между коллективным бессознательным и индивидуальным сознанием - это взаимосвязь между воздействием и противодействием, взаимосвязь, составляющая реальность мира людей.

Эта взаимосвязь человека и природы, субъекта и объекта лучше всего выражена в самих словах 'субъект' и 'объект'. Objectum - на латыни буквально значит то, что находится в оппозиции или напротив вас, subjectum - подчиненный, лежащий в основе или находящийся во власти объекта. Но объект может ожить только благодаря субъекту. Поэтому задача первой половины жизни состоит в укреплении субъекта в такой мере, чтобы он стал равным по силе и противоположным полюсом, способным воспринимать objectum. Но процесс этот чрезвычайно труден, поскольку objectum той же самой природы, но неизмеримо сильнее. Objectum обладает всей мощью природы. К тому же нам не следует забывать, что, с точки зрения природы, наличие нашей эго-личности полностью излишне и даже оказывает вредное вмешательство в ее процессы. Для природы существует только одна цель размножение, чисто биологическое сохранение жизни. Поэтому-то с ее точки зрения наша индивидуальность выглядит совершенно ненужной роскошью, более того, реальной угрозой этой чисто биологической цели. Вот почему природа, кажется, хочет с таким пренебрежением задушить наши маленькие эго. Но, вопреки различию в размерах, стремление к индивидуации стоит на основании равенства со своим противоположным полюсом, природой, а проблема заключается в синтезе тезы чистой природы и антитезы противопоставленного ей эго в одну сознательную природу.

Огромная напряженность, существующая между чисто природным состоянием и состоянием эго-сознания, объясняет, почему так чрезвычайно трудно для индивидуума освободить себя от психической власти коллективного бессознательного и почему столь часты неудачи. Так, маленькая девочка трех с половиной лет попросила положить ей на голову камень, потому что она не хочет умирать. Мама спросила ее как же камень поможет предотвратить смерть. На что ребенок ответил с совершенно детской логикой: 'Потому что я тогда не вырасту. А все люди, которые выросли, затем стареют и умирают'. (Sully, Studies of Childhood. London, 1895. p. 121)

Это пример огромного регрессионного влечения, проявленного первобытной природой. Иной похожий пример рассказал мне тридцатипятилетний человек, пришедший ко мне из-за выраженной фиксации к матери, и слишком заметно идентифицировавший себя со всей семьей. Он рассказал, что будучи ребенком, не осмеливался дышать на полную грудь, так как боялся преждевременно израсходовать весь запас своего дыхания, которого не хватило бы ему на остальную часть жизни. Эти два примера показывают, что даже в самом раннем детстве существует страх перед необходимостью сделать следующий шаг, принятием в будущем собственных решений, причем этот страх бывает столь выраженным, что человек предпринимает любые попытки, несмотря на все возможные выгоды, чтобы остаться в настоящем. Но, увы, настоящее так быстротечно, что за страстным желанием остаться в раю можно пропустить всю жизнь. Это - страх потерять защитный плащ, наброшенный первобытным состоянием идентификации с коллективным бессознательным, боязнь превращения в личность и тем самым принятия на себя полной ответственности взрослых людей.

Этот же самый страх перед новым и неизвестным заставляет примитивные народы так тщательно сохранять свои обряды и обычаи. Каждое нововведение вызывает необходимость новой адаптации, а последствия ее могут быть слишком опасными. У примитивных людей возникновение нового явления вызывает не любопытство а страх.

Примитивный человек без своих старых обычаев потеряется в вихре сбивающих с толку фактов. Мудрый эскимосский шаман сказал Расмуссену: 'Наши отцы унаследовали от своих отцов все древние правила жизни, правила основанные на опыте и мудрости поколений. Мы не знаем как, мы не скажем почему, но мы храним и чтим наши правила, чтобы наша жизнь прошла гладко. И мы столь невежественны, несмотря на все наше шаманство, что все незнакомое нас пугает... Потому-то у нас есть наши обычаи'. (Rasmussen, intellectual Cuilture of the iglulik Eskimos (цитируется из Kelsen, I.e., p.22) - Многочисленные примеры хорошо известной враждебности примитивных к каждому новому изменению и нововведению - так называемый мизонеизм - можно встретить у Levy-Bruhl, Pri-mitivies and the Supernatural or Primitive Mentality.)

Крепко держась за каждую мелочь мы, кажется, испытываем иллюзорное чувство защищенности, но получаем ее ценой жестоких переживаний иного рода, ведь дерево всегда растет вверх. Колесо катится и если мы останемся неподвижными, то оно переедет нас. Тот же, кто попытался бежать от жизни, то есть от развития своей индивидуальной личности, тот пал ее жертвой. Только тот, кто принял жизнь со всеми ее сложностями и конфликтами, добился полноты живого сознания, давшего ему возможность найти новую точку опоры в жизни, лежащую вне досягаемости путаницы настоящего. Только благодаря полному жизненному опыту мы сможем стать сознательными, а трагизм этой ситуации заключается в том, что только отделяя себя от коллективной матрицы, мы становимся способными воспринимать опыт. Пока мы индентифицируем себя с каким-нибудь явлением жизни, до тех пор мы не ощущаем, не воспринимаем его. Требование познания и восприятия всего вызывает отделение нашего эго от того, чем мы всегда были, то есть от коллективных образов, архетипов. Тот же, кто бежит прочь от своих ощущений и опыта, отказывается совершить акт отделения, сделается бессильным против мрачных сил подземного мира. На того, кто не посмотрит им в глаза, они нападут сзади. Тогда вместо интеграции с ними, он будет сокрушен темной тенью мира психической природы.

Приведенный ниже сон послужит иллюстрацией к сказанному. Его рассказал мне спустя несколько месяцев после начала анализа тот же пациент, что боялся в детстве глубоко дышать.

'Я нахожусь в поле, разрыхляю заточенной мотыгой землю Возле меня по сторонам сидят двое моих детей. Вдруг я вижу пришедших навестить меня родителей, В этот момент я испытываю непреодолимое желание напасть с мотыгой на своих детей'.

В этом сне видно, что пациент уже сумел освободиться в какой-то мере от своей семьи и приобрел определенную степень индивидуации - он уже обрабатывает свой участок земли со своими 'детьми'. (На самом деле он неженат и у него нет детей). Но мощь родительских образов столь сокрушительна, что их появление заставляет его переделать орудие труда, так успешно им использовавшееся, на орудие 'убийства' своих 'детей', отражавших в данном случае его будущее развитие. В реальной жизни пациент поплатился за эту свою тенденцию, принося снова и снова зачаток собственной личности в жертву мрачным силам своих предков, испытывая при этом жуткий страх и навязчивые мысли.

И для парности приводится сон молодой женщины, двадцати с небольшим лет. Она подошла к критическому моменту в борьбе за адаптацию к жизни и познанию своей непосредственной роли в ней, принятию индивидуального развития. Вот что приснилось ей в этот критический период жизни.

'Заснеженный пейзаж. Передо мной находится айсберг, скрывающий от меня человека, который хочет проложить через айсберг дорогу ко мне. Я кричу ему иронически: 'Ты никогда не сможешь сделать это. никому еще не удавалось этого'. Но человек продолжает работать. Огромные глыбы льда разлетаются в стороны от него. Я начинаю переживать за этого человека и бояться, что ему не достанет сил, что он замерзнет насмерть. Айсберг уже стал прозрачным. Я лихорадочно пытаюсь проделать голыми руками отверстие в айсберге. Теперь нас разделяет совсем немного льда. Я протягиваю к нему руки и говорю: 'Ты должно быть очень замерз, возьмись за мои руки, они теплые'. Я притягиваю его к себе своими руками и мы целуемся'.

В этом сне показана удивительная картина того, как жизнь, персонифицированная в облике мужчины, ее естественной противоположности, приближается к женщине, чей страх перед жизнью столь велик, что она не может поверить, что жизнь действительно сможет коснуться ее, а она - жизни. Своим ироническим возгласом она пытается отрицать призыв жизни, но, застигнутая и трансформированная ее непреодолимой энергией, она решает в последний момент принять жизнь и встретить ее с радостным духом сотрудничества. Таким образом, на первый взгляд невозможное становится возможным.

Этого направления должен придерживаться каждый человек в процессе преодоления идентификации себя с детством, на пути к принятию социальной и личной ответственности взрослой жизни. Освобождение от отца и матери, означаем принятие на себя обязанностей отца и матери, независимо от того, приобретают ли они форму создания семьи или обучение профессии, что быстро приводит к полной гражданской ответственности и принятию целиком мира внешней реальности. Каждый период жизни имеет свои специфические обязанности, а не выполняющий их, то есть не проживший данную фазу, теряет возможность испытать какой-то аспект жизни, а платой за такой отказ является либо отупение, либо оцепенение, либо невроз. Процесс жизни логически и неотвратимо идет вперед и горе тому, кто осмелится избежать ее требований.

Ребенок приходит в этот мир без настоящего эго. В течение первых приблизительно десяти лет жизни, то есть не пубертатного возраста, проходит фаза медленного раскрытия латентных сил его эго и постепенного очищения нежного маленького зачатка индивидуальности от различных слоев идентификаций и магических действий. Пубертатный период, то есть приблизительно второе десятилетие жизни, включает в себя отделение от психической пуповины, связывающей растущую индивидуальность с психической утробой (маткой) семьи. В следующей фазе, фазе молодых людей и молодых девушек, третье десятилетие жизни, эго становится более связанным и самоуверенным, а молодые люди, после контакта с жизненными ролями  достигают индивидуальности. Четвертое десятилетие означает ассимиляцию мира, его окончательное психическое покорение при помощи выполнения всех его законных требований. Эта фаза приводит к полной адаптации человека как социального средства и одновременно выполнения главной задачи личности, состоящей в достижении полностью интегрированного эго-сознания.

В течение четвертого десятилетия жизни каждый нормальный индивидуум обычно справляется с этой задачей. Обычно к тридцати годам человек уже составил основной план своей дальнейшей жизни, положения в обществе. Но что должно произойти, когда все это уже сделано? Надо ли посвятить всю оставшуюся жизнь расширению и упрочению своего социального положения и своего эго-сознания? Эта точка зрения весьма широко распространена. С одной стороны, мы знаем, что к сорокалетию то есть приблизительно к середине жизни, начинают возникать любопытные критические явления, феномен, делающий основание для возникновения одностороннего эстравертированного отношения к жизни. Один мой пациент, испытав себя в подобном положении, рассказал мне такой свой сон:

'Я нахожусь у своего аналитика. Он говорит мне: 'Вот три аспекта мудрости и ты должен уделить им внимание: мудрость положительного, мудрость отрицательного, мудрость ежедневных потребностей. Настоящее искусство жизни состоит в гармонизации всех трех пактов мудрости'.

Ранее я упомянул, что жизнь следует рассматривать как процесс адаптации к предшествующим внешним и внутренним фактам, между которыми маленькое человеческое неизвестное существо должно проложить себе дорогу, чтобы достигнуть зрелости. Этот процесс упоминается в сновидении как мудрость ежедневных потребностей, то есть мудрость морального выбора, обусловленная необходимостью ежедневных решений. Мудрость положительного - мудрость возвышающая, созидающая, рост вверх дерева жизни, его укрупнение удлинение веток.

Но что такое мудрость отрицательного? Означает ли она деструкцию и упадок в его обычном негативном смысле? Но едва ли это можно назвать мудростью. Выражение 'мудрость отрицательного' должно непременно нести в себе иное значение. Вся природа зиждется на двойном принципе роста и распада. Распад не является синонимом деструкции, а подразумевает скорее трансформацию в новый рост. Распад не означает полную смерть, а растворение настоящей структуры как подготовительная стадия ее перерождения в новую форму подобно жизни растений, первая стадия управляется принципом распускания и расширения, а вторая стадия управлялся принципом сворачивания и концентрации. На первой стадии формируются все внешние органы жизни, тогда как ею второй - начинается скрытый рост плодов. Едва видимый, извне он содержит в себе зародыш будущего растения. Плод - результат и смысл всех стадий развития.

Глядя на это с такой позиции, мудрость отрицательного перестаёт  быть деструкцией, а скорее трансформацией в новую форму. Мудрость ежедневных потребностей - мудрость ежедневного выбора: это эго, вмещающее в себя сознательный опыт великой надличностной структуры жизни со всеми ее великими и вечными противоположностями. Все же сознательный выбор и лидерство эго ограничены тем, что эго не может пренебречь основной мудростью отрицательного и положительного, ростом и распадом, расширением и сокращением, но должно принять, понять и ассимилирует их. В первой половине жизни доминирует задание адаптации к внешнему миру, то есть распускание и расширение. Чем больше человек выполняет это задание, тем больше он прогрессирует во второй половине жизни, тем более необходимой становится адаптация его к внутреннему миру, что вовлекает уже процессы удаления и концентрации. В первой половине жизни мы можем и должны жить без слишком глубоких размышлений о жизни, поскольку жить - это наша первейшая обязанность, а живя - мы взрослеем; но во второй половине жизни мы сталкиваемся с необходимостью раскрыть смысл нашей жизни в частности и жизни вообще.

Проблема сознательного снижения внешней активности ради внутренней активности - это одна из наиболее сложных проблем западного мира. Вместо уяснения того, что вторая половина жизни представляет самую требовательную и напряженную задачу, требующую от личности более полной отдачи, чем во время первой половины жизни, очень многие люди понимают этот период жизни неправильно, как период простого старческого смирения, которое они часто скрывают за повышенной деловой активностью. Восточная культура, с ее глубоко интровертированной позицией в сравнении с нашими односторонне экстравертированными образованием и точкой зрения, гораздо выше нас в своем понимании различий между первой и второй половинами жизни. Так, принадлежащие к трем верхним кастам индийцы считают своей главнейшей обязанностью подчинение четырем ashramas или четырем периодам жизни. Первая ashrama - Brahmacari (ученик брахманов), в течение которой молодой человек обязан слушать и учиться; второй период - Grihastha - отец семейства, период зрелого мужчины, когда он призван выполнить свои общественные обязанности. Затем идут третья и четвертые стадии - Vanaprastha, отшельник, и Sannyasu, бездомный нищий, период поражающий европейцев как странностью, так и сверхестественностью. Однако в Индии две эти последние стадии хранят специфическое задание второй половины жизни. Больше не считается мужским делом накопление мирских благ или исполнение общественно полезных обязанностей жизни, но, выполняя все эти задачи, человек должен открыть себя для получения сокровищ внутреннего мира до тех пор, пока он будет, в конце концов, мирно поджидать кончины как безымянный нищий, также анонимно уйдя из жизни, как и когда-то в нее пришел.

Такая позиция на Востоке не кажется ни странной, ни уничтожительной. Напротив, для них - это самоочевидное и логическое развитие жизни, образуя неотъемлемую часть их религии. Хотя для западных людей покажется весьма абсурдным подражание Востоку в их отношении к жизни, все же, если мы поймем ее значение в символическом смысле, то обнаружим ее очень назидательной. Лао-Цзы выразил эту позицию так, сказав:

'Можно узнать мир Не выходя за порог Можно познать смысл небес Не выглянув из окна'.

Если человек, уже достигший своей цели во внешнем мире, приспособит эту позицию к внутреннему миру, то это дает ему возможность перейти на новый уровень жизни, избежав опасности самоотупения в рамках уже покоренной территории.

Это поворотная точка от положительного к отрицательному, от мира фактов к миру смысла, выражает себя также в нашей западной психологии, поскольку бессознательное, несмотря на все сознательные желания и односторонность, побуждает достигать такого состояния мышления, которое необходимо для надлежащего проведения второй половины жизни. Вот рисунки 35-летнего мужчины, услышавшего зов со стороны второй половины жизни.

На первом рисунке (см. рис. 13) изображена свернувшаяся в кольцо змея, отдыхающая на гребне пруда, внизу которого виден золотой шар. Змея только что подняла голову и пациент воспринял это как попытку достать золотой шар. Золотой шар - это солнце, представляющее спрятанное в глубине водоема либидо - скрытый во мраке свет. Таким образом, дотянуться и возвратить его себе снова идентично процессу индивидуации. На следующем рисунке (см. рис. 14) изображено могучее дерево, внутрь ведет таинственная дверь. Этот рисунок дополняет упоминаемый ранее рисунок одиннадцатилетнего мальчика. Может показаться, что представленное в этом рисунке задание заключено в дальнейшем росте от уровня корней вверх, минуя все опасности, угрозы со стороны драконов, к свету. В этом случае задача состоит в повторном проникновении в мрачную утробу земли, чтобы добраться к вечной матери, идя в одиночку по дороге, на которой будут уже иные, чем в детстве, драконы и приключения.

На последнем рисунке (см. рис. 15) того же человека представлен результат сна, наполненного архетипными мотивами. Сон был таковым: 'Я наблюдаю за двумя таинственными ритуальными действиями, в чем-то напоминающее танец или действие жертвоприношения. Первый ритуал происходит в круге, разделенном на четыре части, в центре которого происходит жертвоприношение. Круг этот получается или в результате фигур танца, когда люди подходят к центру со всех сторон, или его форма уже была обозначена на земле. По каким-то причинам этот первый акт был только вступлением и нуждался в еще одном для полного завершения или искупления. Этот второй акт проходил в виде неких круговых движений, которые были разделены на шесть частей'.

Проснувшись, пациент почувствовал желание зарисовать этот сон. Он сказал об этом: 'Когда я нарисовал сон, вдруг возникло взаимодействие двух кругов - внутреннего разделенного на шесть частей, и внешнего, разделенного на четыре, а в центре вдруг возник 'алтарь'. Этот алтарь напомнил мне кристалл. Пока я рисовал, в нем появились различные слои ночного и дневного неба, водная зона, два слоя земли и огненная зона'.

И сон, и рисунок принадлежали к мандальному типу рисунков и снов. Ключ к их разгадке лежит во взаимодействии двух круговых движений, подразделенных на четыре и шесть частей. Юнг уже показал психологическое значение индийской Кундалини-йоги, а Бейнс провел параллель между восточной системой медитации и психологической интеграции в книге 'Мифология души' .

В этой системе йоги рост сознания символизируется змеей, которая проходит семь стадий сознания, представленных семью кругами или чакрами. Это объясняет значение первого рисунка, где змея покоится возле пруда. Змея -символ потенциального сознания, а поднятая голова - первое движение сделанное для достижения психологической интеграции. Самая нижняя стадия сознания в Кундалини-йоги символизируется центром чакры, представленной цветком лотоса с четырьмя лепестками. Символ следующей чакры - лотос с шестью лепестками. 

13. Змеиный пруд

158

Герхард Адлер

14. Черная дверь

Эго и цикл жизни

159

15. Танцевальный узор

160

Герхард Адлер

Эго и цикл жизни

161

16. Ночное путешествие

Первая чакра - это 'чакра земли', где сила сознания еще спит, следующая - 'чакра воды', она символ первого пробуждения сознания, которое впервые столкнулось с мощью бессознательного. Пробуждение сознания связано с идеей крещения, являющегося символом самопожертвования в соответствии с паттерном смерть - повторное рождение.

Таким образом, сон указывает на необходимости принесения в жертву позиции, концентрировавшейся исключительно на конкретных реалиях жизни. Бессознательное должно восприниматься как новый опыт - первое круговое движение отражало подготовительное состояние сознания, а следовательно, 'нуждалось в еще одном для своего завершения или освобождения'. Это интересный пример силы архетипов: как могут определенные коллективные бессознательные патерны активизироваться психологической ситуацией трансцендирующей индивидуальный опыт, и как в этих паттернах можно обнаружить полную и удовлетворительную формулировку индивидуальных кризисов и их решение.

Входом в темную дверь в дереве начинается погружение в бессознательное. Этот шаг показан в следующем рисунке пациента (см.рис. 16), изображающем его в маленькой лодке в глубинах подземного мира. Это - начало, с момента прохождения под аркой, его подземного путешествия вдоль мрачного потока, освещенного полночным солнцем. Рисунок отражает архетипный сюжет 'ночное путешествие на дно моря', nekyia или погружение ad inferos, в глубины бессознательного, где можно отыскать будущее решение проблемы. Это ~ путешествие в 'Западные земли' в 'землю заходящего солнца', где можно найти 'бессмертие', то есть, говоря психологически, интеграцию. Эта 'Западная земля заходящего солнца' содержит ясную ссылку на задачу второй половины жизни и, таким образом пациент находит свою дорогу для наполнения своей жизни.

Автобиографическая книга Дж.Пристли Rain upon Godshill дает чудесный пример того, как переход от позиции первой половины жизни к позиции второй ее половины может внезапно открыться сознанию. Там он рассказал сон, приснившийся ему в возрасте сорока двух лет*. Он обсуждает феномен названный им 'мудрый сон', который, 'кажется, подает нам новый и высший тип опыта', заставляет нас почувствовать, 'что, пусть на короткое время, мы прикоснулись к разуму бесконечно более богатому и великому, чем наш' - парафраз того, что аналитическая психология назвала бы коллективным бессознательным. Продолжая далее, он говорит, 'Мне приснился этот сон именно перед тем, как я должен быт последний раз съездить в Америку, во время изнурительной недели, когда я был занят своими Time plays. Тогда я подумал, что он оставил такое глубокое впечатление в моем сознании, как никакое другое ощущение, испытанное то ли во сне, то ли наяву, он сказал мне о жизни больше, чем любая книга, которую я до сих по читал. Содержимое его было довольно простым, в нем было что-то от недавнего посещения моей женой маяка, здесь же в Сент-Катерине. чтобы окольцевать птиц. Мне приснилось, что я стою на вершине самой высокой башни, один, и смотрю на мириады птиц, летящих в одном направлении. Это были птицы всевозможных видов со всего мира. Это было захватывающее зрелище -воздушная река из птиц. Но вот каким-то таинственных образом шестеренки времени закрутились быстрее и я увидел весь жизненный путь птиц: вот они вылупились из яйца, вот они полны жизни, спариваются, слабеют, спотыкаются, умирают. Крылья их крошатся, тела были ухоженными, но затем в одно мгновение стали истекать кровью и сморщились, и смерть стала настигать их повсюду. Что за польза от этой слепой борьбы с жизнью, этих страстных проб крыльев, этих поспешных спариваний, полетов и посадок, к чему все эти гигантские бессмысленные усилия? И когда я пристально посмотрел вниз, ожидая с первого взгляда увидеть жалкую историю жизни каждого живого существа, я испытал боль в своем сердце. Было бы лучше если бы никто из них, если же никто из нас всех, не рождался, и если бы эта борьба прекратилась навечно. Я стоял все еще в одиночестве на той же башне, испытывая отчаяние. Но вот шестеренки закрутились еще быстрее, все закрутилось с такой скоростью, что движение птиц разобрать было нельзя и перед глазами все слилось в огромную, усеянную перьями равнину. Но вот среди этой равнины, сквозь тела птиц замерцало белое, дрожащее торопливое пламя. Как только я увидел его, так сразу понял, что это - огонь самой жизни, квинтэссенция существования. Тут пришло внезапное озарение и я смог понять, что ничего не происходило и не смогло бы произойти, потому что все было не реальным, все кроме, этого трепетного и торопливого скольжения бытия. Птицы, люди или еще не оформившиеся существа, все не имело значения до тех пор, пока пламя жизни распространялось среди них. У меня не осталось причин, чтобы сожалеть о них: то что я посчитал трагедией, было просто пустотой или игрой теней; теперь мною овладело настоящее чистое чувство, которое заплясало в экстазе вместе с белым пламенем жизни'.

Чтобы понять смысл этого сна, надо вспомнить, что в этот период Пристли работал над своим 'Time Plays' и что ему было уже 42. Он сам цитирует философа Уайтхеда (J.В.Priestley, Rain upon Godshill, Macmillan, Toronto, 1939, pp.307): 'Невозможно размышлять о времени и созидательном пути природы без подавляющего чувства сожаления об ограниченности человеческого разума'. Работа над 'Time plays' должна была быть таким размышлением над временем и для него стало совсем очевидным 'ограниченность человеческого разума'. В психологическом смысле это означает, что автор, по крайней мере бессознательно, представляет ограниченность индивидуальных сил в борьбе против вечных законов жизни - ограниченность эго в борьбе против образов коллективного бессознательного. В этом сне выражается задание на этот период жизни - сознательное соединение индивидуального с образами коллективного бессознательного. В нем 'захватывающее зрелище' 'всех птиц мира', то есть, всех идей и занятий, что так много значит для творческого человека, превратились внезапно в слепое 'бессмысленное биологическое усилие'. Они показали свой подготовительный характер, когда-то они были правомочны и законны в своей сфере и в своей фазе жизни, но с некоторого момента лишились смысла. Но вот за периодом упадка и опустошения вдруг показалось новое значение, настоящий смысл. Далее как раз имеет значение не индивидуальное энергетическое существование, а открывшаяся ищущему глазу 'сама квинтэссенция существования', 'огонь жизни'. Ставшая бессмысленной жизнь в своей старой форме, приобрела новое и нетленное значение, соединившись с надличностным, с вечным огнем существования. Нет ничего удивительного, что, осмысливая воздействие этого сна, Пристли говорит: 'Никогда прежде я не испытывал чувство такого счастья, как в конце того сна о башне и птицах. И если я не сохранил это чувство как внутреннюю атмосферу и как святыню для своего сердца, то только потому, что я слабый и глупый человек, допустивший в себя этот безумный мир, растаптывающий и уничтожающий все молодые ростки мудрости. Но тем не менее, с тех пор я уже далеко не тот человек. Сон проделал со мной великую работу'

Мне бы хотелось привести еще один пример того, как опыт второй половины жизни может себя проявить. Ко мне обратилась сорокавосьмилетняя женщина с симптомами выраженной клаустрофобии. Лечение очень скоро вскрыло тот факт, что клаустрофобия не была вызвана ни 'инфантильной фиксацией', ни каким-то иным травмирующим фактором. Обсуждение ее детских лет и 'редуктивный' анализ сыграл, на самом деле, крайне незначительную роль, заняв у нас совсем мало времени. Симптомы возникли из-за чувства духовной изоляции и потери фиксации относительно своего места и цели в жизни. На этой проблеме и был сфокусирован сон, а следовательно, и анализ.

Спустя семь месяцев активного анализа ей приснился сон который так глубоко ее поразил, что она почувствовала необходимость разработать его при помощи активного воображения (в данном случае я хочу обсудить и сон и результаты активного воображения). Сон и результаты фантазий ознаменовали поворотную точку анализа. В них она нашла ответы на свои вопросы и избавление от клаустрофобии. После обсуждения имевшегося во сне и фантазии материала все ее симптомы ушли бесследно. (Интересно добавить, что после исчезновения симптомов моя пациентка почувствовала, что бессознательный материал дал ей такой новый интерес к жизни, открыл такие новые перспективы, что она хотела продолжать анализ. Я охотно согласился на это, поскольку нам обоим было ясно, что речь больше не идет об аналитическом лечении невроза, а о развитии подлинных и творческих процессов интеграции и индивидуации.)

Сон и суть последовавших фантазий таковы. Во сне мужчина, 'г-н Прентис Джонс - аккуратно выглядящий джентльмен с небольшим атташе-кейсом; подобно гражданскому служащему', исчез в расщелине земли. В том месте, где пропал этот человек были высечены в скале ступеньки. На дне оказалось очень маленькое помещение, что-то среднее между склепом и бомбоубежищем, куда мог поместиться только один человек. Моя пациентка проснулась со словами: 'Но вы не можете сказать, что вода не существует для меня, пока она находится под землей. Она существует и это та же самая вода'.

Имя 'Прентис Джонс' имело определенный смысл для нее. Джонсом мог быть любой, а Прентис подразумевало 'подмастерье'*. Таким образом, Прентис Джонс, это всякий человек, начавший познавать процессы жизни. Из ее ассоциаций, о которых еще будет сказано, установлено, что 'г-н Прентис Джонс обладал теоретическими познаниям, но их было явно недостаточно, так как он пропал. Он имел карту местности в своем кейсе и вполне доверял ей, но для таких исследований вам нужен проводник, нужна веревка и так далее'. Короче, она решила 'организовать экспедицию по спасению Прентиса Джонса' при помощи активного воображения. Самым главным и стимулирующим результатом оказалось обнаружение тетради г-на Прентис Джонса, куда он записывал свое путешествие от момента опускания в расщелину вплоть до момента спасения экспедицией. Эта тетрадь содержала еще и ряд очаровательных рисунков. Здесь я могу представить только начало и конец этого дневника.

Тетрадь начинается так. 'Судя по моей карте здесь должна находится выемка или пещера, причем недалеко. Я должен пойти и выяснить, существует ли она на самом деле и отвечает ли это моей теории. Нашел глубокую расщелину со ступеньками, высеченными в скале и ведущими вниз. Надеюсь, что это не опасно, но все же я должен хоть немного пройти вниз. Там внизу ступенек какая-то любопытная постройка. Она выглядит как склеп, но похожа еще и на странное бомбоубежище. Там, кажется, есть какая-то дверь. Надо ли мне заходить в нее? Думаю нет, просто жутко; оттуда можно и не выбраться. В конце концов, я сюда пришел только ради пещеры. Если бы у меня было сейчас необходимое снаряжение. Этот кейс такой громоздкий, но его нельзя оставить'.

Итак, он спустился. Он обнаружил себя в большой подземной пещере, где протекал огромный поток (см. рис. 17), начинавшийся огромным водопадом из стены в скале. Когда его свеча угасала, он услышал голоса. Это шла помощь. Спасательная экспедиция, состоявшая из трех человек, пожилого, но еще сильного человека по имени Вебстер, несшего фонарь, юноши-проводника с веревками и топором и женщины по имени Молли, в которой пациентка узнала себя. Проводник попросил его бросить кейс: 'Это было большим ударом для меня. Должен ли я бросать все мои заметки и карту? Но он настаивает. Взять я могу только эту маленькую тетрадку (Все четыре человека вместе отражают целостность ее психе; она смогла констеллироваться, когда ограниченное сознание г-на Прентиса Джонса уже достигло своего предела, 'когда свеча погасла').

Эго и цикл жизни

167

17. Подземная пещера

Они идут вниз по течению потока. Их приключения занимают большую часть тетради Прентиса Джонса. (Пациентка проработала над этим сном около шести недель подряд.) Среди всего прочего они отыскали подземную печь в самой вершине холма где рабочие плавили золото, сад где росли металлические цветы, 'поливавшиеся металлическим потоком, стекавшим с вершины горы'. Молли, женщина, получила один из цветков в обмен на ветку с живыми зелеными листьями, которую дала ей таинственная лягушка. (Появление лягушки в снах и фантазиях часто указывает на процессы трансформации, что прекрасно иллюстрирует сказка о Царевне-Лягушке.) Женщина-садовник говорит: 'Это единственная вещь, которую не может дать этот сад'. Она посадила ветку в землю возле растения, имевшего такие же листья, но сделанного из желтого металла. 'Вот теперь оно вырастет в настоящее дерево', - сказала она и отдала Молли металлический цветок из этой же грядки.

После всевозможных приключений они вышли в пещеру со стороны огромной горы.

'Вход был низким, но как только мы вошли во внутрь, мы обнаружили, что находимся в громадной пещере, выглядевшей как кафедральный собор. Высокие аркады и витые колонны были сделаны, мне кажется, из твердого и чистого льда, но это мог быть и горный хрусталь. Все представлялось естественным образованием, но можно было подумать, что все разработал архитектор.

Мы побродили немного в тускло освещенных проходах, ну просто как в настоящем соборе. Она была страшно высокая, но размеры ее не были подавляющими, а даже наоборот, успокаивающими. Ваши мысли и тело ощущали себя свободно в ней. Но вот мы вошли в ее центральную часть. Там была огромная глыба льда или хрусталя, выглядевшая как алтарь. Перед нами был очень большой мозаичный круг. Он был сделан из неисчислимого количество маленьких кусочков всевозможных цветов: красного, синего, зеленого, серебряного, пурпурного. Каждый кусочек был или в форме звезды, или в форме цветка, или в какой-то другой симметрической форме. Но целиком рисунок образовывал один огромный цветок столь сложной формы, что сразу было трудно в нем разобраться, но с первого взгляда вы чувствовали в нем гармонию (см. рис. 18).

Внезапно мы остановились. Вебстер, проводник, Молли и я одновременно увидели провал в мозаичном полу, причем точно тех же размеров и формы, что и наш цветок. Мы наклонились поставили цветок на это место, он подошел идеально. 'Вот теперь начнется служба', - сказал голос.

Сначала очень тихо, но потом все громче и громче, заиграла музыка. Казалось, будто пело огромное число различных голосов, образуя сложную гармонию. Некоторые звуки были похожи на человеческие голоса, другие - на звуки инструментов. Создавалось впечатление, что пела как бы невидимая конгрегация, а также каждый столб собора, каждый камень горы, каждая звезда на небе имели свой голос и вели свою собственную мелодию, которая была частью одной общей, как цветы и звезды на полу создавали один звездоподобный цветок.

18, Мозаичный пол

Проводник заметил, что я пишу что-то в тетради. Он спросил, улыбаясь: 'Что ты пишешь в своей тетради?' Но я должен держать мою тетрадь наготове. Сейчас мы слышим музыку, но позже мы, возможно, сможем разобрать и слова.

Музыка постепенно стала замирать и через мгновение затихла совсем. Тогда высоко под куполом огромного собора запел одинокий жаворонок.

Глубоко внизу, под просвечивающимся черным ледяным полом собора, намного ниже поверхности стали появляться искры света. Медленно они раскалялись, поднимались, становились больше и превратились в шар золотого света. Он подошел под полом в самый центр мозаики. Он достиг поверхности и мозаика разлетелась на кусочки, со звоном, когда шар прорвался через поверхность. Пока шар рос и становился больше, рассыпавшиеся цветы и звезды взмыли в воздух и кружились в нем как звездочки или бабочки, или как певчие птицы, пока не растворились в его свете. Затем начал растворяться весь собор. Собор и заключавшая его гора раскрылись как огромный цветок с шаром света в своем сердце. Потом цветок тоже растворился в этом свете. И не осталось ничего, кроме чистого синего неба и солнца, сияющего на нем. Внизу была земля, сияющая в утреннем свете, как будто это был первый день сотворения мира.

'Хорошо, вот мы и вышли на поверхность, а все выглядит так, будто ничего не произошло' - сказал я. 'Смотри, -сказала Молли, - вот наше дерево'. - 'Я не знаю как оно оказалось гам, но оно там: маленькая веточка пустила корни и превратилось в небольшое дерево. А на самой высокой ветке уже был плод, золотой и круглый, он сверкал на солнце'.

Если мы примемся за детальную разработку глубокого символизма этой фантазии, то выйдем далеко за пределы цели нашей лекции. Но если обойтись без деталей, то главная линия очевидна, и так. Господин Прентис Джонс поистине еще один 'Everyman', который получил такое пожелание 'Паломничество он должен совершить. Его никоим образом не может избежать; Из него он вынесет уверенность в себе Способность к действиям без промедлений'.

Этот 'аккуратно выглядящий джентльмен с небольшим атташе-кейсом' обнаружил себя втянутым в приключение, 'о котором он даже никогда и не мечтал'. Он и еще двое мужчин из спасательной экспедиции отражают различные аспекты анимуса. Рассказ - еще один пример nekyia, сошествия ad inferos, столь типичный для этой стадии человеческого опыта. Через различные стадии он приводит к совершенно удовлетворительному ответу и разрешению конфликта. Ее собственный личный цветок с этой земли нужно обменять на цветок подземелья, то есть реализация ее индивидуального сознания нуждается совершенно в той же мере, как и его постоянный двойник, в садах подземного мира. Но апогей и катарсис всего путешествия наступает тогда, когда она обнаруживает, что ее цветок подходит для громадного образца мандалы мозаичного пола, когда она чувствует, что ее индивидуальная жизнь - это часть и завершение великого надличностного паттерна. Ее охватывает чувство глубокой гармонии, и в экстатическом ощущении золотого света она, наконец, находит решение своего вопроса. 'Все выглядит так, словно ничего не произошло', и она уже нашла свое место в жизни, к ней пришло знание глубокого значения ее индивидуального существования, дающее настоящий мир и спокойствие. Это и есть настоящий смысл процесса индивидуации и интеграции, через который она прошла.

Последний пример показал какие цели и какое содержание необходимо достичь в течение второй половины жизни. Какими бы определенными проявлениями ни характеризовала себя постоянная проблема, она всегда будет носить оттенок 'религиозной' в самом широком смысл слова. Отыскать ответ на надличностное, объективное значение жизни - вот задача второй половины жизни. Этим объясняется великая важность подобных рисунков, то же справедливо и в отношении любых снов и видений с коллективным содержанием. Они представляют собой не созданное или придуманное субъектом психическое содержимое, а являются ему из неистощимой полноты коллективного бессознательного. Первая половина жизни связана с развитием эго и его дифференциацией от фона первобытных коллективных образов, пока к средине жизни оно не достигнет полной интеграции.

В первой половине жизни, суть которой заключена в развитии и утверждении нашей собственной индивидуальной личности, мы живем так, как будто именно мы сотворили жизнь и будто бы опыт жизни - наше индивидуальное изобретение. И, на самом деле, мы должны жить именно таким образом. Потому что только так поступая, мы сможем достичь сознания индивидуальности, стать индивидуумами. Из-за того, что в момент рождения наше существование совершенно недифференцируемо от существования коллективной психической матрицы, необходимой задачей для нас является компенсация этого путем оформления, образования и выражения нашего индивидуального эго. Как только наше эго станет достаточно сильным, тут же возникнет необходимость в компенсации другого вида, а именно - переживанием надличностного, надиндивидуального уровня. В ранней фазе, в фазе развития нашего эго, весь наш опыт был субъективным, сотворенным и оформленным нашим субъективным эго. Сейчас нам надо понять, что мы сами субъективно, в самом глубоком смысле, не можем ничего создать, а вероятнее всего, что индивидуальное эго эффективно функционирует как воспринимающий орган, просто переживая вечно существующий фон объективных явлений, фактов. Момент, когда ребенок впервые обратится к себе как 'Я', важен кардинально, так как он демонстрирует, что ребенок спонтанно воспринял тот факт, что он больше не идентичен с миром окружающих его предметов. Вторым столь же немаловажным, является момент, когда эго начинает осознавать образы объективного коллективного бессознательного. Эго тогда понимает, что весь опыт не субъективен, а что существует обширный психический фон, чью природу можно постичь, но невозможно создать.

Теперь действительно видно, что ключ к разгадке настоящего смысла существования содержит именно этот объективный психический фон. Это объясняет изумительную природу всех видений Бога, всех этих 'божественных посещений', которым были подвержены все ветхозаветные пророки и которым они вначале оказывали противодействие только из-за того, что внезапный, с первого взгляда, прорыв этих видений из невидимого представлялся атакой, нападением на целостность их собственного эго. И, в действительности, такая опасность достаточно велика и реальна. Если, встретившись с содержимым коллективного психического фона, эго окажется ошеломлено и сокрушено, то его тщательно развитый воспринимающий орган разобьется вдребезги и эго погибнет в психозе. С другой стороны, если индивидуум, благодаря силе и целостности своего субъективного эго. в состоянии справиться с появлением объективного не-эго, то не произойдет никакого распада личности, а вместо этого он сможет, осознав ограниченность своего собственного эго, испытать неистощимое богатство внутреннего объективного мира, существующего за рамками этого эго. Путь развития человека начинается с состояния пред-эго, когда человек идентифицирован с коллективной психической матрицей, проходит через стадию, когда эго отделило себя от этого фона, и приходит к состоянию над-эго. Другими словами, от стадии не-эго через эго к не-эго, когда, в противоположность первой стадии, личность способна сознательно воспринимать коллективную матрицу. Таким образом, наш путь ведет, так сказать, от бессознательной анонимности к сознательной анонимности. К этой последней стадии Юнг применил термин 'самость' в противоположность к 'эго'.

Жизненный путь, таким образом, ведет как вперед, так и назад: вперед - в направлении максимальной степени эго-сознания, а назад - в направлении возвращения к состоянию первоначального, но теперь уже сознательного единства. Фигура, обладающая обеими направлениями - вперед и назад -представляет собой круг. Идущий вперед по кругу придет в исходную точку. Вот почему круг снова и снова выступает и как символ человеческой жизни, и как символ вечности.

Мы вышли из анонимной природы и туда же должны вернуться. Это совсем не означает, что мы должны вернуться к чистому состоянию природы, ведь животные и растения и камни - тоже чистая природа, но не обладают сознательным восприятием ее. Быть природой с сознанием этой природы представляется исключительно прерогативой человека. Только человек образует синтез между нею и ее противоположностью - сознанием, синтез, являющийся ключом к настоящему смыслу человеческого существования.

'Тот. кто проникнет в великую гармонию всего сущего, удержит себя независимо, как тот, кто испил выдержанного вина и лег в мире со всем сущим. Он движется в этой неизмеримой гармонии как будто не был еще рожден на свет из этой созидающей утробы природы. Это зовется великим проникновением'

СОЗНАНИЕ И ЛЕЧЕНИЕ

Каждый психотерапевт постоянно сталкивается с одним вопросом, который затрагивает сами устои его работы: 'На основании чего вы ожидаете получить от сознания лечебный эффект? Мы очень хорошо знаем наши проблемы, гораздо лучше, чем вы. Но как же тогда самопознание может излечить наши раны?'

Для нас, психотерапевтов, этот вопрос важен в такой же мере, как и для пациентов. Не напоминает ли это старую сократову задачу: 'Можно ли обучить добродетели?' переодетую в современную одежду и звучащую: 'Можно ли обучить здоровью?' В общем-то, было бы очень удобно скрыться за ответом типа: 'Подождите и увидите. Опыт покажет вам, что знание, в действительности, принесет исцеление'. Слишком просто, потому что мы, с одной стороны, должны давать себе полный отчет о том процессе, который мы предлагаем в качестве средства лечения - о процессе, превращения в сознательное: то есть процессе достижения самопознания; а с другой стороны, для некоторых людей очень существенно иметь понятие о том, что происходит или вот-вот произойдет с ними. Ведь когда вы обращаетесь к врачу по поводу болей в животе или гриппа, вы же не вступаете с ним в рассуждения о причинах принятия этой или той формы лечения. Вы просто в той или иной степени слепо доверяете его умению и опыту. При соматических заболеваниях все, что остается делать пациентам - это более-менее переносить страдания и следовать до самого конца указаниям врача. Но в том-то и состоит фундаментальное отличие этого вида лечения от психотерапевтического анализа, что при психотерапевтическом лечении все зависит от добровольного желания пациента сотрудничать с врачом наиболее полным образом. Без такого личного усилия со стороны пациента все устремления психотерапевта обречены на провал. Анализ предъявляет такие большие требования относительно добровольного сотрудничества со стороны совокупной личности пациента, что во многих случаях этот метод является единственно возможным, а сам пациент только тогда выработает необходимую форму сотрудничества, когда полностью поймет фундаментальные принципы, лежащие в основе этой формы лечения, его окончательных целей. Вот почему мы, психотерапевты, должны хотя бы попытаться найти ответ на этот вопрос: 'Как сознание может лечить?'

Мне бы хотелось, чтобы с самого начала было всем ясно, что мои попытки дать ответ на этот вопрос будут носить, из-за самой природы предмета, теоретический и даже философский характер. Я, надо сказать, не собираюсь нагромождать массу примеров из своей практики, чтобы потом сказать: 'Вот, теперь вы видите, каким образом знание (или сознание) лечит на самом деле'. Я возьму за основу лишь один важный, значительный пример и попытаюсь прояснить суть фундаментальной концепции. Этот случай поможет сделать понятными практические результаты аналитического лечения. Я надеюсь, что мне удастся сделать ясной практическую важность моих теоретических изысков.

В качестве иллюстрации я решил избрать два сна, которые приснились сорокалетней женщине, уже довольно долго находящейся в процессе анализа. Она обратилась ко мне по поводу депрессии и чувства общей тревоги. Вот ее первый сон:

'Тихое лесное озеро. На прибрежном лугу пасется черная лошадь. Через какое-то время она забеспокоилась, задвигала ушами и показалось, что она поджидает своего хозяина. Чтобы напиться воды, лошадь подошла к озеру. В воде отразился не образ лошади, а образ всадника, то есть человека в позиции сидящего верхом, но без самой лошади. Это был красивый мужчина в лиловом плаще. Лошадь вошла в воду, чтобы добраться до всадника, но его образ отступал от нее. Лошадь постояла в нерешительности, а затем зашагала прочь'.

Мне пришлось бы истратить много времени, чтобы объяснить весь внутренний смысл и странности этого сна, и поэтому я ограничусь лишь наиболее значительными деталями. Первой поразительной деталью является то, что лошадь вроде бы ищет своего хозяина. Символ лошади постоянно присутствует в мифах и фольклоре. Это архетип, то есть фигура, образ, эманируемый из уровня коллективного бессознательного. Лошадь как животное выражает внечеловеческую (субчеловеческую) психе дочеловоческую, биологическую сферу, или, если использовать психологическую терминологию, бессознательное. Вот почему в фольклоре лошадь часто предстает ясновидящей и яснослышащей, а иногда она даже и говорит. Лошадь не только возит на себе всадника, но и продвигает его вперед, общается с ним и тем самым является символом транспортирующей силы, обладающей огромной динамикой. 'Лошадь - динамическая сила и средство передвижения; она несет человека как волны инстинкта. Она подвержена панике подобно всем инстинктивным существам, которым недостает высшего сознания'. (Jung, Modern Man in Search of a Soul, p.29. См. также Jung, Psychology) Вотан на Слейпнире, или рассмотренные под другим углом зрения, гибридные существа - кентавры - вот два примера из бесчисленного их количества, отражающих отведенную лошади в мифологии и фольклоре роль. Лошадь - биологическое либидо, природная энергия или, в самом широком смысле слова, бессознательная инстинктивная сфера. Черный цвет подчеркивает ее хтоническую земную сущность или, используя термин китайской философии, 'Инь' = аспект.

Для того, чтобы стать продуктивной в человеческом и духовном смысле, эта примитивная энергия, бессознательное, требует сознательного направления. Это сознательное лидерство естественно выражается образом всадника. Вот почему во сне лошадь ищет своего хозяина. Но очень важно то, что всадник предстает как отражение самой лошади. Это указывает на по-настоящему магические взаимоотношения между лошадью и всадником. Они представляют фундаментальный союз, но, тем не менее, они разделены.

Лесное озеро - архетипная ситуация, которая также отражена в мифах и фольклоре: оно - место таинств в священной роще, где происходят великие трансформации, оно -фонтан юности, место перерождения, крещения, место инициации, оно представляет собой преисполненное магической мощью бессознательное. В этом силовом поле магии лошадь предстает трансформированной в своего хозяина, выражая в одно и то же время свое собственное отражение и завершение перехода на высший уровень. Во сне наездник появляется уже в готовой для верховой езды позиции, то есть принадлежащим лошади и связанным с ней самым тесным из возможных образов. Горделивое поведение всадника, его пурпурная королевская мантия указывают на возвышенный и доминирующий характер его положения. Но совершенно ясно, что лошадь еще не в состоянии дотянуться до своего хозяина.

Чтобы по-настоящему понять этот сон, мы обязаны помнить, что он приснился женщине. Это придает фигуре всадника - мужскому образу - особое значение. Всадник - типичный образ 'анимус'. Для женщины символ мужчины -анимус - означает дух в самом широком смысле этого слова, он выражает собой принцип Логоса, а поскольку в мужской психологии женщина - анима, то она представляет собой принцип Эроса. (См. Jung: 'Woman in Europe', Contributions to Analitycal Psychology, CW v. 10, p.113.)

Поэтому сон показывает женщине, что чисто интеллектуальная, хтоническая сторона, бессознательное, должно управляться принципом духа. Бессознательное, как 'объективная психе', должно быть уяснено и вестись субъективным эго-сознанием. Всадник, как выражение духовного принципа, все еще спрятан в магических водах озера; он всего лишь нематериализированное отражение, то есть нереализованная идея, она должна сначала родиться из глубоких вод бессознательного, переполненного жизнью. Но сейчас лошадь не может коснуться всадника и чем ближе она подходит, тем дальше отступает образ ее хозяина. Неизвестная сила мешает этим двум компонентам, которые являются, в конце концов, неотъемлемым единством с момента встречи.

Этот сон исходит из глубочайших слоев бессознательного. Бессознательное психе подготовлено еще недостаточно, и следовательно, представленный единством всадника и лошади, высший уровень сознания пока еще недостижим: уж слишком сильна разделяющая их неведомая сила. Эта сила сначала должна лишиться своего вредного влияния, то есть она должна понять, для чего на самом деле она существует еще до того, как произойдет великое воссоединение и достигается окончательная, предначертанная целостность. Практическую терапевтическую проблему представляет природа этого скрытого явления, делающего невозможным этот союз. А чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо изучить сон, последовавший непосредственно за ним. Второй сон был таким:

'Я находилась в большой, прекрасной передней, построенной в классическом стиле. Между двумя колоннами было очень много свободного пространства, но разобрать, что там было, невозможно из-за полностью загораживающих обзор висящих ковров. Пространство между двумя средними колоннами было заполнено прекрасной мягкой сине-серой кожей кенгуру. Я знала, что именно из этого места между двумя столпами вытекают источники Нила своим мощным потоком. Я испытала сильное желание увидеть это излияние. Я попыталась оттянуть кожу, но это было невозможно - слишком прочно она была прикреплена. Только своим внутренним взором я смогла увидеть как текут воды'.

Очевидно, что центральный символ сна - кожа кенгуру, преграждающая путь источникам Нила. Нашей непроизвольной реакций является ощущение того, что Нил должен свободно течь из своих источников. Это же чувство нашло выражение в словах и поступках сновидящей. Несмотря на свою прелесть, совершенно ясно, что кожа играет отрицательную роль, так как блокирует источники Нила. Что же касается символического значения самого Нила, то его плодородная мощь уже вошла в поговорку.

Даже без знания каких бы то ни было ассоциаций пациентки, мы в состоянии интерпретировать этот сон как указание на такое состояние человека, в котором его предохраняет от использования в полной мере его жизненных, активных, творческих сил что-то весьма ценное и прекрасное само по себе, но в данной связи оказывающее подавляющий эффект. Когда мы узнаем обстоятельства и ассоциации сновидящей, то это главное впечатление еще более усилится и подтвердится.

Она - выглядящая гораздо моложе своих сорока лет очень красивая немка, мать двоих явно одаренных и привлекательных детей, которым она и посвятила свою жизнь. Несколько лет назад у нее скончался супруг. Чтобы объяснить причину ее тревоги и депрессии, я попросил ее рассказать мне всю историю ее жизни с особенным упором на ее брак. Все казалось в полном порядке и, по ее мнению, она прожила в браке со своим мужем в полной гармонии и это был счастливейший период ее жизни. Ее муж был замечательным доктором и ученым. Она сама перед и во время первой мировой войны была студенткой медицинского факультета в том же университете, где и познакомилась со своим будущим мужем. Из всего, что она мне рассказала, и из того, что я выяснил другим способом, ее муж был не только выдающимся ученым, но и очень преданным и мягким человеком, к тому же у нее были все основания гордиться своими детьми. Более того, ее финансовое положение было достаточно прочно, так что причиной ее депрессии могли служить только внешние факторы, очевидно потеря супруга около пяти лет назад. Очень странно, но она, однако, упорно отрицала это самое очевидное предположение. Она охотно соглашалась с тем, что тяжко страдала тогда и продолжает страдать еще и теперь от его утраты, но была абсолютно убеждена, что не это причина ее невроза, тем более, что она только что вспомнила, как во время замужества она страдала от похожих с виду беспричинных и почти необъяснимых приступов. Столкнувшись с такой ситуацией, любой опытный наблюдатель подумал бы, несмотря на очевидную искренность и ясные доводы, что не так уж и безоблачен был горизонт их семейной жизни. Потом уже в результате анализа обнаружился факт, что муж моей пациентки был слишком поглощен своей работой, предъявлял большие требования к жене как к помощнице, требовал ее поддержки как внешне, так и внутренне, в результате чего ей оставалось совсем мало времени 'для себя'. И несмотря на все это, она снова и снова повторяла, что приняла подобное положение вещей, не испытывая никакого чувства принуждения. Уже казалось, что прогресс в этом направлении невозможен. Но все же из всего рассказанного ею у меня возникло такое мнение, что данную линию нашего исследования надо обязательно довести до конца, а именно: из-за подавления своей собственной индивидуальности и личного развития она не была готова принять мои предположения, а значит и все мои знания не смогли бы ей помочь. И в этот-то драматический момент ей приснился вышеописанный сон. Когда она рассказала мне этот сон, то очевидным было тут же продолжить дальнейшие детальные расспросы об этой поразительной коже кенгуру. Сначала она не сказала ничего нового. Но, наконец, ей удалось вспомнить эту шкуру, около двенадцати лет назад она видела ее в доме у своей свекрови. Теперь, когда лед был уже взломан, она рассказала в сильном волнении следующую историю:

Незадолго до начала войны 1914 года один молодой доктор-англичанин работал в том же университете, где она изучала медицину. Они стали очень дружны между собой, а затем крепко полюбили друг друга. У них уже вот-вот должна была состояться помолвка, как разразилась война и внезапный отъезд ее английского друга положил конец этим прекрасным планам. В дни своего студенчества, несмотря на привязанности к англичанину, она завела дружеские отношения и со своим будущим мужем. Он уже работал в той же больнице. Он в нее влюбился и сделал предложение. Хотя он и нравился моей пациентке, и при том весьма сильно, но она отказала ему: так как собиралась замуж за англичанина. Но в той сложной ситуации, в которой она сказалась, она. не без значительных внутренних конфликтов, согласилась выйти за немца. В конце концов, ее внутреннее сопротивление достигло такой степени, что она, несмотря на всю ее симпатию и любовь к своему жениху, решила расторгнуть помолвку. Для осуществления своей цели она отправилась поездом в другой город, где в это время жених гостил у своей матери. Как только она вошла в дом своей будущей свекрови, то первое, что она увидела, была огромная шкура кенгуру, имевшая странное отношение к ее жениху. В соответствии с его научной компетенцией, директор крупного зоопарка поручил ему проводить вскрытие умерших животных. Именно таким образом и оказалась у него эта шкура, а затем он отдал шкуру матери. Но моя пациента была буквально ошеломлена теплыми и нежными приветствиями своей свекрови, подавлена чувством жалости к своему жениху в такой мере, что оказалась не в состоянии выполнить свой первоначальный план и расторгнуть помолвку. Она только еще больше привязалась к нему, и в результате всего этого они очень скоро поженились. В течение всей своей гармоничной и, в целом, очень счастливой супружеской жизни она смогла это все подавить, а следовательно, смогла забыть начисто о существовании шкуры кенгуру. Но, тем не менее, ее бессознательный разум сохранил этот образ и из-за впечатляющего и поражающего внешнего вида, и особенно потому, что это было первое потрясение, пережитое ею в доме у свекрови, где и произошло такое важное событие. Шкура кенгуру, так сказать, стала для нее символом сомнительности ее решения о замужестве.

Этот сон обеспечивает удобную возможность для раскрытия его содержания. Если рассматривать сон с чисто редуктивной позиции, то есть связывая его содержание с подавляемыми переживаниями, то проблема замужества явно занимает центральное место.

Точно так же как шкура кенгуру запруживала накопленные воды Нила и предотвращала течение их по естественному руслу, так брак моей пациентки положил конец развитию ее собственной личной жизни, ее личных способностей. Вполне ясно, что она совершила героическую попытку подавить мрачное осознание того, что сделала ошибку, подчинив себя полностью интересам и личности своего любезного и одаренного мужа. Эта ошибка стоила ей полной потери своей личной жизни. Серьезность образовавшегося расщепления и степень ее сопротивления любому сознательному восприятию реального положения вещей определяет не то, что она оказалась в состоянии полностью забыть столь замечательный предмет как шкура кенгуру, а то, что от нее потребовались такие сосредоточенные усилия, чтобы реконструировать, восстановить историю, связанную с этой шкурой.

Конечно, именно существование такого сильного сопротивления объясняет, почему в этом или похожем случае только анализ может выявить реальное положение вещей. Целью анализа является, так сказать, освобождение сдерживаемых вод, удалив с их пути запруду в виде шкуры кенгуру. Однако, первоначально моя пациента наотрез отказывалась принять мое предположение, что ее замужество могло быть в некоторой степени ответственно за теперешние трудности, теперь она не могла отрицать факты из своего сна.

Определить значение сна принятым двадцать лет назад ошибочным решением, значило бы стать в слишком однобокую позицию и было бы совершенно невозможно оправдать ее компенсаторный и конструктивный характер. Нет сомнения в том, что это ошибочное решение серьезно приостановило внутреннее развитие пациентки, но не следует забывать и то, что несмотря на это, брак ее был очень счастлив и в последующем обеспечил ее достаточным количеством положительных ценностей, которые смогли компенсировать сомнительные его аспекты. Потому необходимо найти ответ на вопрос, почему сон выбрал именно этот момент, чтобы вызвать в воспоминаниях произошедший так давно случай. Другими словами, каково его значение в ее актуальной ситуации?

Сны работают с высочайшей экономичностью. Если сон воспроизводит ситуацию, принадлежащую к далекому прошлому, то только из-за его отношения к настоящему. Принимая то, что распознание и восприятие подавленного переживания является само по себе важным положительным фактором, надо тем не менее спросить, каким же образом эта ситуация собирается помочь этой бедной женщине в ее теперешнем горе понять, что она зафиксировала самую главную ошибку двадцать лет назад. Не обострит ли это невроз тем, что заставит ее считать сомнительной ценность предыдущей жизни и ее достижений. Если распознание прошлой ошибки является ценным, другими словами, продуктивным, то это должно содержать в себе намек на то, как можно исправить эту ошибку и тем самым способствовать лучшей жизни в будущем. Это конструктивный и синтетический аспект сна в противоположность к его редуктивному и аналитическому аспекту. Этот конструктивный аспект можно сразу же заметить, если понять, что вскрытая сном ошибка относится не только к одному изолированному случаю в прошлом, а должна рассматриваться как типичное и симптоматичное отношение моей пациентки ко всей жизни. Сон показал, высветил ту трудную ситуацию, в которой она действовала против своей 'лучшей доли' и позволила себе столь фатально подвергнуться влиянию и стать послушной желаниям и потребностям других, вместо того, чтобы идти по правильной дороге, подсказанной ее инстинктами. Она пассивно подчинилась влиянию других, вместо того, чтобы активно формировать свою собственную жизнь. Другими словами, он усвоила типично однобокую (фемининную) женскую позицию.

Знаменательно, что в общих чертах подана та же проблема и в первом сне с лошадью и всадником. Это открывает необходимость коррекции и дополнения чисто фемининной и инстинктивной стороны ее природы сознательным контролем при помощи интеллектуального или маскулинного закона, поднимающегося всю ее жизнь на более высокий уровень. Здесь важно избежать ошибочного суждения, будто маскулинный принцип, закон является сам по себе доминирующим по отношению к фемининному. Один компенсирует другой. Таким образом, мужчина, живущий слишком односторонней, маскулинной жизнью, то есть интеллектуальной и активной жизнью, нуждается в компенсации развитием более 'фемининной' позиции, то есть развитием чувственной стороны. В равной мере слишком фемининная женщина нуждается в развитии своей интеллектуальной стороны. Совершенства можно достичь только синтезом Логоса и Эроса. Во сне также подразумевается, что слиянию двух сил противостоят определенные глубинные воздействия. Только помня об этом становится понятным настоящий смысл сна о блокированных источниках Нила. Сон иносказательно выразил ее теперешнее психологическое состояние и обязанности. Этот сон твердо поддерживает предположение, что умная и одаренная женщина сорока лет, погрузившись полностью в воспоминания прошлого и заботу о детях, серьезно пренебрегает обязанностью развития ее собственной личности в духовном отношении. Типично фемининная и пассивная позиция к жизни прекратили ее развитие, она должна научиться компенсировать ее при помощи принятия более активной 'маскулинной' позиции. В данном случае сон о шкуре кенгуру напоминает ей о предыдущей ошибке, предупреждает, что в ее теперешней сложной ситуации снова появились сходные влияния на нее, угрожающие преградить путь живительной влаге.

Если воды Нила обязательно должны вытечь, то необходимо принять и усвоить эту компенсирующую позицию, которую в первом сне символизировала фигура всадника. Он выражает активную, смелую, маскулинную позицию самоуверенного лидерства как противопоставление позиции пассивного подчинения. Следовательно, сон о лошади и всаднике излагает как бы план действий. Важно и то, что в этом сне-плане лошадь пока еще не может встретиться со своим всадником. Ведь он, в действительности, присутствует скорее потенциально, чем фактически. Моя пациентка должна перебороть свою депрессию и дезориентацию, но для этого она должна уяснить пока еще ею не понятую концепцию того, что персонифицированный в образе всадника анимус является компенсирующим ее фемининную психологию элементом, для нее совершенно бессознательным до тех пор, пока она не выберется из чисто инстинктивной и устаревшей фемининной позиции. Первым шагом на пути к усвоению более активного и энергичного образа жизни, естественно, станет принятие подавляемого ею прежде мнения относительно того, что уже было сделано. Вот почему сон вернул в сознание уже подавленную ею ситуацию. Именно поэтому для нее, как для женщины с ее женскими чувствами и идеалами, столь трудно и рискованно понять, что она должна сама сделать первый шаг, приняв и осознав свою ошибку, чтобы найти новую адаптацию к жизни, адаптацию, делающую возможной излечение. Вот почему этот сон открывает ее типичное отношение к жизни. Как только она начнет воспринимать знания и обязанности и воплощать их в жизнь (то есть ассимилировать знания, уже ею полученные), то бесплотный доселе образ всадника материализуется и лошадь, и всадник пойдут вместе.

Обсуждавшиеся выше два сна оказались поворотным пунктом в дальнейшем лечении Потом уже становилось все более и более ясно, что невротические симптомы были вызваны пренебрежением и сдерживанием ее индивидуального развития. Из зависимой и нерешительной женщины она превратилась в активную и независимую женщину, которая легко создавала свою жизнь в соответствии со своими потребностями. Она, например, сделала себе новую карьеру, пользуясь своими предыдущими познаниями в медицине и нашла, таким образом, адекватный и удовлетворительный выход для своей энергии. Более того, новые неожиданные человеческие взаимоотношения, открывшиеся перед ней, соответствовали ее натуре и продолжали ее дальнейшее духовное развитие. Ей казалось, что мир, в котором она начала жить, переменился, но на самом деле переменилась она сама.

Видно невооруженным глазом, что увиденные во сне разделенные лошадь и всадник указывают на расщепление сознания сновидящей и на неудовлетворенное и неразрешенное состояние внутреннего напряжения. В равной мере очевидно и то, что депрессия и чувство тревоги у моей пациентки пройдут только тогда, когда исчезнет это расщепление или, используя фразеологию сна, когда воссоединятся всадник и лошадь.  Мне бы хотелось проследить еще глубже скрытый смысл это сна и, основываясь на этом состоянии расщепленности, найти ответ на вопрос, поставленный вначале: знания какого рода и каким образом могут привести к излечению. Мы уже увидели, что, с одной стороны, лошадь и всадник символизируют инстинктивную энергию с одной стороны и сознательное лидерство - с другой. Взятые вместе, они отражают на более высоком уровне и гораздо более глубоком  значении  символ определенной  неделимой  целостности. Он образует самодостаточное единство, независимо от значимости его компонентов. Лошадь - независимая сущность, и всадник - тоже независимая сущность. Но все же значение сна заключено в том, что, хотя оба этих образа существуют бок о бок, но каждый компонент полностью раскрывает свой основной смысл только тогда, когда с ним соединяется другой компонент: каждая половина предполагает наличие второй. В этой связи лошадь подразумевает всадника, также как термин ведущий подразумевает наличие ведомого, так же правое неполно без левого, или север без юга, или, пользуясь китайскими символами, Инь и Ян неразделимо переплетаются друг с другом. Одна часть без другой незакончена в глубочайшем смысле этого слова и нуждается в завершении.  Обе части приобретают свой собственный смысл лишь в единстве, но, будучи объединенными, становятся уже чем-то иным и большим, нежели простая сумма их отдельных   сущностей.   Лошадь   плюс   всадник,   правитель плюс народ, Ян плюс Инь - все это нечто большее и иное, чем их простая сумма, а именно - союз двух, неразрушимое единство, обусловленное их подлинной взаимозависимостью. Здесь вопрос заключен не в какой-то данной лошади и не в каком-то независимом и, так сказать, случайном мужчине, который как раз проходил мимо, а именно в предшествующей взаимосвязи: лошадь искала своего хозяина, всадник принадлежит своей лошади.

Вот эта взаимосвязь и образует двигательную силу, т.е. когда один компонент соотносится с другим, это мгновенно поднимается в сознание, даже если они существуют как скрытая, латентная энергия. Этот критический момент наступил именно тогда, когда возникло состояние динамического напряжения, и каждый компонент начал соединяться со своей другой половиной, и тогда сознание начнет лечение. Если возникло такое динамическое напряжение, и незавершенная часть взмолилась, из-за своей неполности и отсутствия своей другой половины, то это неизбежно вызовет потребность полноты, 'целостности'. Когда сон произвел образ лошади, то это обусловило неизбежное и очевидное появление фигуры всадника. И пока лошадь существует без всадника, до тех пор она будет оставаться неудовлетворенной, следовательно останется необходимость поиска партнера. Стать сознательным означает, таким образом, стать осведомленным о своей другой половине, узнать о существовании недостающей части. Сознание заключается в овладении предопределенным единством при помощи знания. Страсть к цельности удовлетворится и успокоится только тогда, когда в сознании ассимилируется недостающая часть. В этом вся суть дела.

Человеку присущи тяга и стремление к целостности, но только когда это стремление осуществится, только тогда сотрется и нейтрализуется это негативное состояние напряжения. Такое единство может достигаться только при помощи знания о недостающей части, то есть когда человек стал полностью сознательным. Это то, что, например, имеют в виду Упанишады говоря: 'Брама - это знание Брамы'.

В 'Пире' Платон рассказал величественный миф о ранней стадии развития человечества, когда его природа была еще андрогинная, то есть и мужская, и женская одновременно, и люди были круглые как шар. Каждый человек имел по четыре руки и ноги, голова помещалась на одной шее, но имела два лица и четыре уха, половые органы, как и все остальное, тоже были двойными. Велико и ужасно было их могущество, давая им возможность взбираться на самое небо и поднять кощунственную руку на богов. Чтобы покарать их за столь дерзкую и безрассудную шалость, Зевс решил разделить их пополам, и стали люди с тех пор ходить на двух ногах. Но с тех самых пор каждая половинка изначального человека страстно желает найти вторую свою половинку, и если они сойдутся вместе, то простирают друг к другу руки, ища пути срастись в одно целое. С этого времени поселяется Эрос в сердцах людей, жаждущих вернуться в свое изначальное состояние и, став снова одним существом, принести исцеление своей расколотой натуре. И как когда-то в старину, два друга, прощаясь, разрубали игральную кость пополам, чтобы потом, спустя годы при встрече узнать друг друга, так и каждый человек - это ничто иное как половинка этой кости, вечно ищущая свою вторую половинку.

Символизм этой платоновой истории виден с первого взгляда, но мне все же. хот елось бы рассмотреть его детальнее в психологическом аспекте. Эрос здесь представлен как великий подстрекатель смуты; Эрос - побуждение, стремление к завершенности. Именно Эрос дает нам возможность испытать творческое беспокойство, выводящее каждое человеческое существо за стесненные пределы его собственной жизни и дает опыт его другой половинки, будь то мужская или женская. Этот опыт обязательно и неизбежно вызывает то, что можно описать как врожденное желание единения, или, используя слова Платона: 'Это стремление к целостности является, поэтому, работой Эроса'.

Это врожденное стремление к целостности является решающим фактором в настоящем понимании процесса исцеления, вызываемого сознанием. В каждой психической системе, в каждом психическом организме, каковым является каждый индивидуум, существует эта врожденная тяга к полноте, завершенности. Это желание, тяга, используя процесс жизни, делает все возможное, чтобы заставить индивидуум реализовать эту скрытую концепцию единства, цельности, независимо от того, назовем ли мы получившуюся сумму 'характером' или 'личностью'. Каждый раз, когда данная жизнь не достигает в процессе своего существования этой целостности, то особый смысл и цель такой жизни утеряны. Эта идея стара как мир, она встречается и на Востоке и на Западе. Так, в Упанишадах говорится: 'Тот, кто по недостатку понимания покидает этот мир без познания своего настоящего мира, тот уносит с собой столь мало полезного из него вследствие ущербности понимания, как и из Вед, которые он не изучал или пренебрегал решением их задач'.

Аристотель первый в Европе разработал эту идею во всех ее аспектах в своей концепции 'энтелехии', что буквально значит 'несущий в себе свою цель'. Это значит, что вся живая материя несет в себе определенный закон, который старается придать ей нужную форму, но не раньше, чем она сама достигнет определенной формы, предуготованной ей самим этим законом. Энтелехия - энергия, трансформирующая потенциальное в актуальное, и приводит живую материю к совершенству, то есть к цели существования. Зернышко в яблоке, желудь, личинка бабочки содержат более-менее недифференцированную материю, являющуюся определенной время бесформенной, но, тем не менее, из этой бесструктурной материи получится в результате такие же по размеру яблоня, дуб, бабочка. Все мы настолько часто были свидетелями этого феномена, что стали пренебрегать тем непостижимым чудом, которое они отчасти скрывают и отчасти показывают нам. То, что Аристотель подразумевал под термином 'энтелехия' - это та непостижимая, изумительная тенденция к дифференциации, открывающаяся в период развития недифференциророванной материи, которая приобретает уникальную и предназначенную форму.

Только что проиллюстрированный несколькими примерами, взятыми из биологии, закон является столь же действенным и в психологии человека. Это закон жизни каждого индивидуума, то есть закон индивидуации. Это означает, что каждый человек обладает латентной целостностью, сущностью, которую ему под силу реализовать. Реализация этой сущности - это труд всей его жизни, поскольку это было предначертано ему со дня рождения Эта предуготованная форма остается поначалу исключительно латентной и действует как ведущая всех людей в данном направлении сила. Сама жизнь, со всеми ее испытаниями и обязанностями, старается заставить человека выполнить его индивидуальное задание.

Дитя с самого начала нельзя назвать индивидуумом; его действия и поступки во многом обусловлены окружающей средой. Он остается идентифицированным со своими родителями. Однако с течением времени его естественная тождественность с родителями должна постепенно раствориться для того, чтобы достигнуть индивидуального отношения к жизни. Если этого не происходит, то растущие юноша или девушка остаются слишком сильно привязанными к своим родителям, и в этом лежит основная причина того, почему люди принимают неправильные решения. Проявляться такая фиксация к родителям может по-разному. Например, сын может избрать профессию не потому, что он действительно хотел или имел особые способности к ней, а из-за того, что его отец, несмотря на явную склонность к этой профессии, сам оказался не в состоянии овладеть ею; или дочка выходит замуж за человека, который в действительности отвечает 'типу' ее матери и так далее. Но общим определяющим моментом в таких случаях является то, что человек измеряет жизнь стандартами, отличающимися от естественных для него стандартов, вследствие чего он никогда не посмотрит на вещи своими собственными глазами. Таким образом, он никогда не попытается решить проблему на свой страх и риск - будь это вопрос личных связей, выбор профессии, религиозные или интеллектуальные проблемы.

Если процесс роста персональной ответственности индивидуума пройдет беспрепятственно и без помех, то невроз может не развиться. Духовная борьба и конфликты означают, что человек должен, борясь, пробиться как можно ближе к своей настоящей самости, а процесс индивидуального роста не будет ни осмеян, ни прекращен. В этом случае, пользуясь образами сна, воды Нила потекут свободно, и уже не будут существовать препятствия, не дававшие реке излиться и выполнить свою животворящую миссию. Но психотерапевты хорошо знают что такой беспрепятственный ток вод жизни - редкое исключение, а в большинстве случае источники более или менее блокированы, и перед тем как воды смогут снова устремиться бушующим потоком, необходимо провести трудоемкие и длительные очистные работы. Невроз состоит именно в этой запруде, этой отчужденности от реальной самости.

Давайте рассмотрим теперь невроз с этой точки зрения. Хорошо известно, что лишенная надлежащего выхода психическая энергия становится извращенной и вместо функционирования в прогрессивном и конструктивном смысле начинает развивать регрессивные и деструктивные тенденции, как река, у которой перекрыли главное русло, выходит из берегов и несет беду и разорение. Если мешают осуществлению спонтанных психических реакций ребенка, то он либо становится упрямым и агрессивным, либо действует с опаской и преувеличенной беспомощностью. Если взрослый ведет жизнь, противоречащую его натуре, под воздействием то ли внешних обстоятельств, то ли по каким-то внутренним мотивам, он будет подобным образом покалечен, что приведет к развитию невроза. Ощущение страха, сознательное или бессознательное, - интегральный компонент невроза, какую бы форму не принимал сам невроз. Слова тревога (anxiety) и страдание (anquish) произошли от латинского апдеге что значит 'давить' или 'душить'. Такая тревога или боязнь - это страх быть ограниченным: страх перед существованием в таком ограничении, где существует опасность удушения. Функция воздуха в физической сфере имеет свою точную копию в сфере психической: страх - это ощущение того, что можно быть отсеченным от чего-то абсолютно необходимого для жизни.

Это ощущение отъединенности от чего-то основополагающего выражалось и во сне с лошадью и всадником: там были разделены две составные части, что соответствовало чувству тревоги, испытываемому моей пациенткой в реальной жизни. Можно было бы определить возникающий при каждом неврозе страх как инстинктивное ощущение состояния отрешенности от своих собственных основных потребностей, или как ощущение противоречия между действительной жизнью и той жизнью, какой должна была быть. Трагическое звено в этом страхе заключено в увеличении того, от чего он и питается; этот процесс весьма известен в психологии как притягивающая сила комплексов. Таким образом, это ощущение отдаленности от главного русла жизни только усиливает стремление к самозащите, приводящее в результате к еще большей удаленности от жизни. Страх действует как регрессивная сила, то есть он погружает человека еще глубже в его же изоляцию, что в конце концов заводит его в глухой тупик.

Тревога или боязнь имеют и позитивную составляющую -это стремление. Страх означает еще и чувство нехватки, потери чего-то, что заставляет человека бежать от предъявляемых ему требований. Стремление - это ощущение утраты чего-то, но в противоположном смысле, поскольку стремление побуждает человека к попытками получить то, что им утрачено. Тем самым стремление, в противоположность страху, подталкивает человека к осуществлению своего желания. В этом, мне кажется, заключено психологическое значение платоновой идеи об Эросе. В рассказе Платона Эрос возникает из-за отсутствия равновесия в природе, он выражает себя в стремлении, конечно же, в стремлении к завершенности. Итак, Эрос - воплощение стремления к целостности: стремление души охватить свою истинную цель и назначение. Вот почему Платон говорит об Эросе как о великом Демоне, посланце богов, спасителе, стоящем посреди пропасти и служащим связующим звеном между смертными и бессмертными. Мне бы хотелось интерпретировать это как связь между идеей и реальностью. Эрос, стремление, возникшее из ощущения недостаточности, является стимулом, импульсом, мотивационной силой. Страх, возникший из ощущения недостаточности, обладает парализующим эффектом, приводящим к изоляции и ущербности человеческих сил. Главнейшей задачей анализа должно быть освобождение позитивной силы Эроса от негативной силы страха. Может показаться довольно странным, но они оба, тем не менее, являются различными проявлениями одной и той же психической энергии, либидо.

Тот же самый негативный аспект Эроса объясняет, почему каждый невроз создает в определенной мере препятствие для общественных и человеческих отношений и, особенно, для общения с противоположным полом. Но ни в коем случае не следует воспринимать индивидуацию как эгоистическую жизнь, обособленную жизнь, а напротив, она создает базис для настоящих отношений и интеграции внутри человеческого общества.

Хотя, безусловно, вокруг нас существует множество людей, не страдающих никакими неврозами, но потерявших смысл своей жизни. Объяснить это явление можно тем, что страх, так сказать, кристаллизовался и заключился в капсулу. Этот бессознательный процесс имеет и свою негативную сторону: сделавшись будто бы безвредным, эта заключенная в капсулу энергия должна быть непременно удалена из общего потока жизни и, тем самым, уменьшается ее количество. Потому такие люди живут только с частью своей энергии, бывшей когда-то их светом. Из-за этого они могут быть обречены прожить лишь половину или даже меньше своей жизни. Этим же объясняется и то сопротивление к анализу, демонстрируемое такими людьми. Ведь анализ не только заставит их уяснить, что они пошли по неверной дороге, но и столкнет их лицом к лицу с тем страхом, который они так тщательно хранили под замком.

Невроз, рассмотренный с такой позиции, представляет последнюю судорожную попытку психе добиться положительного разрешения ситуации, поскольку невроз не дает человеку покоя, ведет его к такому состоянию беспокойства и неудовлетворенности, которое в конце концов, вынуждает его избежать объятий этого страха, становясь сильнее всех негативных сил. Вот почему психотерапевты часто обнаруживают, что некоторые из потенциально очень достойных и ценных людей приходят к ним за помощью из-за своих неврозов, явившихся, несмотря на все страхи и страдания, в известной мере стимулом, приведшим их к преодолению препятствия, отчуждавшего их от настоящей жизни, и давшим возможность достичь настоящего призвания. Жизни боится только тот человек, который не живет так, как должен Элемент страха при неврозе возникает при слишком большом расщеплении, мешающем человеку понять свою настоящую личность. Заполниться эта брешь может только принятием новой ориентации в жизни.

Поэтому сознание, вернее процесс становления сознательного, всегда подразумевает соответствующее осознание своей собственной действительной личности и ее предопределенной цельности. Это выглядит так, будто существует некий центральный образ, eidos, стоящий за всеми проявлениями жизни и предопределяющий их. Целостность достигается или, другими словами, энтелехия осуществляется тогда, когда центральный образ, eidos, станет определять каждый поступок личности и, пропорционально этому, будет находить в ее рамках свою полную и нерушимую актуализацию. Между чисто биологической и психологической целостностью существует очевидная разница. У растений и у животных - и в относительно большей степени у примитивных народов и детей - актуализация eidos более менее достигается. Они представляют собой органическую и непрерывную целостность. Этим объясняется их естественная 'прелесть' и ненарушенный ритм. Эта 'прелесть', однако, чисто инстинктивная, 'бессознательная'. Ее можно считать принадлежащей всецело к эстетической сфере. Вместе с человечеством в ситуацию входит совершенно новый фактор, нарушающий инстинктивную целостность: это фактор сознания с его способностью выбирать и различать. Животное или растение - и в меньшей степени дети и примитивные люди - являются бессознательно целостными. С возникновением сознания первой теряется как раз именно эта инстинктивная целостность. Человечество может актуализировать a priori свою 'человеческую' целостность только при помощи и посредстве постоянно повторяющейся необходимости решать и выбирать. Eiods целостности все время находится в нем, но eidos актуализируется в нем не автоматически и инстинктивно, как это происходит в сфере биологической целостности. На самом деле составным элементом человеческой целостности является фактор сознательного выбора продуманного решения. Свободу индивидуума можно определить как возможность к формированию своего собственного eidos, своего внутреннего образа целостности, существующем в нем а priori. Чем больше индивидуум становится сенситивным и воспринимающим свой внутренний образ, тем целостнее и 'здоровее' он оказывается. Тот факт, что слова 'целый', 'святой' и 'исцелять' происходят от одного корня имеет глубокий смысл. Тот, кто цел, тот также и исцелен, быть исцеленным, значит сделаться целым. Происходит это потому, что эта предрешенная, уникальная 'целостность', называемая личностью, является настоящим смыслом и целью каждой жизни, что сознание этой целостности производит исцеление. Оно 'свято' в той мере, в какой представляет собой глубокий опыт божественного характера; другими словами, идея целостности - это архетип глубокой значимости. Словарь английского языка Н.Вебстера определяет 'личность' как 'комплекс характеристик, отличающих индивидуума, нацию, группу; совокупность поведенческих и эмоциональных характеристик индивидуума' В каждом человеке только и дожидается своей реализации эта, находящаяся в латентном состоянии, целостность, то есть предопределенная констелляция. Таким образом, индивидуация подразумевает 'приход в себя'. Вот почему распознавание своей настоящей самости ликвидирует трещину и сопровождающий ее страх. Именно эта проблема нашла свое выражение в сне о лошади и всаднике.

В то же время интегрированная личность выражает не просто индивидуальную совокупность, поскольку в актуализации своей собственной a priori целостности индивидуум также обнаружит все еще и свою связь с надындивидуальным центром. Этот центр - самость, которая является 'парадоксальной квинтэссенцией индивидуума и в то же время квинтэссенцией коллектива'. (Jung, Paracelsica, p. 167, cw. 13.)

Другими словами, познание целостности совпадает с познанием центра личности и смысла жизни, что трансцендентирует индивидуум. То же выражено и в словах Николая Кузанского, который заставил Бога сказать человеку: Sis tus tuus, et ego его tuus - 'Будь самим собой и я буду твоим'. (Цитируется по Toni Wollf, Einfuhrung in die Grunflagen der Komplexen Psychology, p.30.)

Конь и всадник - это первый проблеск далекой цели - целостности. Они выражают собой идею, которая трансцендирует теперь уровень сознания, но, в то же время, действует и как указатель и как направляющая сила. Они проявляют зачастую кажущийся непроизвольным процесс индивидуации, то есть процесс, когда 'самость' пытается защищать себя от определенных ограничивающих идей и комплексов, страхов и страстей эго. Под этим углом зрения психологический процесс жизни предстает как творческое выражение напряжения между двумя полюсами: с одной стороны - эмпирического эго, то есть данной конкретной личности, а с другой стороны - 'самость', окончательная и вечная eidos цельности, Человек целостный.  

Этим объясняется тот факт, что мы можем получать сны и видения, превосходящие наше теперешнее понимание, суть которых мы можем постичь только спустя годы. Психические процессы происходят одновременно на различных уровнях, но значение свое раскрывают только в соответствии с тем уровнем, которого достигло эмпирическое эго. Таким образом, символ имеет разное значение в зависимости от того, смотрят ли на него с позиции теперешнего конкретного 'я' или с позиции 'я' идеального, являющегося конечной целью процесса индивидуации. В этом смысле наша физическая концепция времени и казуальности должна быть почти целиком отвергнута, если мы хотим понять психический процесс: не 'перед', предшествующее по времени физическому 'после', объясняет его в ходе психического развития, а именно психическое 'после', 'самость', объясняет психический процесс, происходивший 'перед', то есть до тех пор, пока не реализуется в какой-то мере целостность. Психическое 'после', окончательная мощь нашей 'самости', в огромной мере предопределяет опыт эго: в соответствии с нашей индивидуальностью и со степенью, с которой эмпирическое эго интегрирует eidos, наши реакции на один и тот же объект будут различны. Чем более открытым становится наше эго для влияния eidos, 'самости', тем более может продвинуться процесс индивидуации.

Таким образом, именно 'самость' является той реальной силой, что скрыта за проявлениями нашей физической жизни, и которая пробуждает стремление к сознанию и целостности. Особенно она проявляется в неврозах как компенсирующая и корректирующая психическая сила там, где индивидуальная сила уже утратила свое значение. Пока эмпирическое эго, этот инструмент реализации, не достигнет зрелости в решении конкретных проблем жизни, пока явления и задания практической жизни не будут приняты, до тех пор самость будет далеко за пределами досягаемости. При помощи принятия и осуществления теперешней, конкретной реальности происходит постепенное расширение пространства нашего сознания. Только зреющее и растущее в результате выполнения задач жизни сознание может стать равноценным партнером для символической стороны жизни. (В период психоза люди могут продуцировать глубинные символы, но они совершенно неспособны интегрировать их из-за полной потери эго-сознания.) Если образ 'самости', с одной стороны, - это сила, которая в будущем придаст нашему настоящему опыту форму, то эго, с другой стороны, должно достичь бессознательного и открыть тем самым различные вечно живые значения символов.

Давайте рассмотрим теперь сон об источниках Нила: пока выраженная в первом сне в виде символа целостности острая проблема взаимосвязей и жизни, со всеми ее нуждами и потребностями, не стала понятной и уясненной, до тех пор первый сон не мог открыть своей конструктивной энергии. К первому шагу в сторону переориентации пациентку подтолкнули именно невротические симптомы, но пока не будут приняты и разрешены сложности конкретной жизни, ни о каком исцелении или целостности не может быть и речи. Для анализа требуется абсолютная честность пациента перед собой, что придаст анализу такую глубокую и совершенную форму лечения, которую только можно предполагать, поскольку это является последней попыткой установить контакт с 'самостью' и тем самым воззвать к высочайшей моральной и этической природе человека.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К РЕЛИГИИ

Попытка подойти к религии с психологической точки зрения является ошибочной как со стороны религии, так и со стороны психологии. Религиозный мыслитель и психолог могут в равной мере считать религию и психологию несовместимыми, но доводы их будут диаметрально противоположны. Религиозно настроенному человеку покажется кощунственным подход к высочайшей сути религии - Богу - с 'препарирующим ножом' психологии. Но каждому, кто придерживается подобных взглядов, необходимо указать на то, что религия, несомненно, - феномен человеческой психе, и она, тем самым, доступна психологическому исследованию. Психология действительно стала бы святотатствовать, если бы в ходе своего исследования попробовала прямо делать заявления относительно абсолютного существования или не-существования Бога или какой-либо иной реальности религиозного верования. Делать подобное заявление не является задачей для психологии, а если это произойдет, то станет ясно, что психология трансцендировала свою компетенцию и возможности: для психологии реальности веры, как таковые, являются неприемлемыми. Но что представляет для психологии законный интерес, так это - феномен религиозного опыта как активности человеческой психе и как выражение ее внутренних процессов. Таким образом, психология не интересуется вопросом существования Бога, а только психическим опытом, который был понят и сформулирован как Бог. Этот опыт может соответствовать или не соответствовать существованию абсолютного Божества; но все равно, он является психической реальностью величайшей важности. В этом понимании процесса, психология не касается религиозных и теологических концепций, которые основываются на вере в абсолютную реальность Бога. Она интересуется этим явлением поскольку оно занимает человеческие мысли. Другими словами, психология интересуется этими идеями, поскольку они проявляют себя в человеческой психе. 'Вот этим' неправильным пониманием является то, что психологическая трактовка и объяснение будто бы редуцируют Бога ни к чему иному, кроме как к психологии. Дело здесь не в Боге, но в идее Бога... Человек сам содержит эти идеи и сам создает для себя образы, а эти вещи принадлежат уже к сфере психологии'. (Jung, Zur Psychologie der Trinitatsidee.  In:  Eranos Jahr-Buch  1940-41, Zurich. 1942. p.50. n.1. CW 11, p.163, n.16). Идеи и образы Бога воспринимаются психологией как психические реальности, но она не вдается в вопросы о существующей за ними абсолютной реальности, поскольку этим занимается уже религия.

С другой стороны, религия, по мнению многих психологов, едва ли заслуживает рассмотрения, поскольку, как считают они, она является всего лишь 'эпифеноменом'. При этом, они смотрят на нее как сопутствующее некоторым первичным биологическим инстинктам явление, выступающее просто как одна из его возможных сублимаций. К примеру, две другие великие школы 'глубинной психологии' Зигмунда Фрейда и Альфреда Адлера стали бы обязательно редуцировать религиозные феномены к чему-нибудь еще. В соответствии с их фундаментальными концепциями это 'что-нибудь еще' в первом случае предстало бы бегством от полового инстинкта и его же сублимацией, а в последнем случае - инструментом борьбы за господство, верховенство. Другими словами, религия для них (то же замечание справедливо для их взглядов на искусство) является в лучшем случае не более, чем некая вторичная психическая активность, которая проистекает из подавления некоторых первичных биологических инстинктов. Следовательно, религия - это ничто иное, как заменитель чего-либо и теряет всю важность как феномен в чистом виде, и достойна рассмотрения только как пример механизма подавления инфантильной сексуальности или инфантильного стремления к власти. Тот же психолог, который не приемлет такой оценки (или скорее, такого обесценивания) религии, попадает под подозрение, как человек, вносящий элементы метафизики или мистики в царство психологии. (Конечно, вот такая чисто редуктивная аргументация обращает религиозно мыслящего человека против любых психологических интерпретаций религиозных феноменов.)

Нужно указать, что утверждение, будто религиозный опыт происходит из 'только' подавлений полового или иного биологического инстинкта является полностью бездоказательным. Вот главный аргумент против такого взгляда. 'Бессознательное - это живой и, следовательно, творческий процесс, и он не нуждается ни в каком подавлении для высвобождения своих творческих функций' (Jung, Contributions to Analitycal Psychology, pp.364. CW 17. p.115.) Духовность - это не производное от некоего иного инстинкта, а напротив - это первичная функция психе, то есть, она является принципом своеобразной  обязательной формой для выражения инстинктуальной мощи'.

Религиозная действительность - это высшая форма духовности, следовательно, религиозная активность не является сублимацией или бегством от чего-то, а лишь выражением глубинной и подлинной функции человеческой психе, существующей по своим законам. Таким образом, изучение религиозного опыта - это изучение фундаментального психического процесса, который нельзя исследовать больше ни в каких иных проявлениях. Психологическое изучение религии не только интересно психотерапевту само по себе, - оно незаменимо в том случае, если он хочет понять во всей полноте психические процессы.

Это кстати был тот момент, из-за которого произошло расхождение взглядов у Юнга с Фрейдом. В своей 'Психологии бессознательного', опубликованной в 1912 г., он показал, что образ действия либидо обладает дихотомностью, с одной стороны -- это инстинктивные процессы (в самом узком смысле биологических инстинктов), с другой -процессы духовные, тогда как Фрейд, придерживаясь своих взглядов, считает, что духовные процессы - простые производные от инстинктивных.

Само собой разумеется, что психологическое изучение религиозных феноменов, имеющихся в человеческой психе, должно подчиняться правилам психологического исследования. Суть этого положения очень точно выражена Юнгом: 'Методологическими устоями представленного мною вида психологии являются чисто феноменологический подход к проблеме, то есть, занимается исключительно со случаями, состояниями, ощущениями, одним словом, с фактами. Факты, а не суждения - вот основа правильности этого метода. Говоря, к примеру, о непорочном зачатии, психология интересуется лишь самим существованием такой идеи, и не интересуется ни в какой мере вопросом истинности или ложности этой идеи. Психологически это истинно, поскольку эта идея уже существует... Эта точка зрения совпадает с подходом у естественных наук'. (Junq. Psychology and Religion, p.3. CW 11  p.6)

При психологическом исследовании любого духовного феномена, а уж тем более феномена религиозного опыта, в самом начале возникает одна фундаментальная проблема, которую и нужно обсудить первой. Это проблема сознания, которое неотделимо вплетено в каждый духовный опыт. Сам факт, что человек 'сознателен', достиг способности рефлексировать. выводит его из замкнутого круга чисто биологической жизни. Появление сознания вместе с его рефлективным отношением - вот характерная черта, отличающая человека 01 животного. Можно даже определить человека как живой организм, обладающий сознанием. Однако, к сожалению, даже имея какое-то представление о том, что такое сознание и как оно работает, мы ничего не можем сказать о его источнике. Различные теории, объясняющие его происхождение, являются только дедукцией из других, недоказанных предпосылок. Поэтому крайние материалисты сказали бы, что возникновение сознания - это просто еще одна вариация биологического развития, как, скажем, следующий шаг от дыхания жабрами к дыханию легкими, или от холоднокровных к теплокровным животным. Но на противоположном конце будет теория религиозно настроенного человека, согласно которой сознание - один из наиболее драгоценных даров из всех, каким Бог наградил человека. Но если мы все же попытаемся остаться на позиции чисто эмпирических фактов, то мы обязаны будет признать, что нам ничего не известно о том, как и почему возникло сознание. В большей степени нам 'известно' как и почему зародилась жизнь, чем откуда произошло сознание.

Таким образом, мы принимаем существование сознания как сам собою разумеющийся факт, как необъяснимый и непреодолимый феномен человеческой жизни; но, тем не менее, мы пытаемся оценить его роль и определить связанные с его появлением проблемы. Можно сказать, что сознание подверглось значительному развитию - от неопределенного непрочного состояния к состоянию сравнительной стабильности и прочности; что сознание с самого начала предъявило человеку такую громадную проблему, что даже сегодня он не в состоянии разрешить ее. Быть сознательным - значит жить в состоянии далеком от чистого счастья, напротив, для того, кто испытывает это чувство, это означает проклятие и благословение в равной мере. Это - обоюдоострое оружие; ощущение его противоречивого характера переходит от мифа к мифу. Миф можно рассматривать как спонтанную и нерефлективную формулировку первичного психологического опыта цивилизации, благодаря чему мифология в состоянии научить нас глубокому пониманию раннего психологического опыта человечества. Давайте возьмем только два примера: легенду о Прометее и легенду о Рае.

Легенда о Прометее отражает как в зеркале всю огромную опасность, которая должна сопровождать преподнесение в дар света сознания; потому так огромны муки того, кто принес смертным этот свет, совершив при этом тяжкое преступление, поправ законы богов; потому страдание от вечной раны в центре его инстинктуальной жизни будет для него искуплением. Еще более иллюстративной является история об изгнании человека из Рая, из его тамошнего состояния счастья. 'А от дерева познания добра и зла, не ешь от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь'. (Бытие, 2:17); потому что не может человек, подобно Богу, быть сознательным и обладать знаниями. Но вновь человек совершает трагическое преступление, требуя сознания для себя, и он удаляется из райского предсознательного пребывания в Боге, из божественной гармонии. Какая великая Кара за шаг, ознаменовавший начало человеческой эры как человека! Но с другой стороны, иудаизм говорит: 'Человек создан ради выбора'. То есть ради выбора между добром и злом. История об изгнании человека из Рая в глазах психотерапевта предстает скорее как выражение страха перед тем огромным бременем, которое возлагает на человека сознание, правда вместе с в гой же мере огромными выгодами. Психотерапевт снова и снова сталкивается в изложениях снов пациентов с символами Рая. Регрессивный аспект этого символа выражает нашу жажду достижения состояния счастья, когда мы были еще лишенными ответственности детьми, когда родители были ведающими о добре и зле богами, когда можно было слепо доверять их всезнайству, не тревожась собственной дискреминированностью и отсутствием выбора. Никому не хочется быть выведенным из рая детства, а человечество, на младенческом этапе своего развития, ощущало это еще более пронзительно, чем мы, которые уже, можно сказать, научились, хотя бы частично, адаптироваться к состоянию сознательности. Вот почему примитивному человеку так необходимы жестокие, и тем самым еще более впечатляющие ритуалы посвящения в мужчину, то есть в состояние относительной сознательности, сознания. Они помогают воздвигать стену, перемахнуть через которую и оказаться снова в 'детстве' будет очень непросто.

Помимо страха перед взрослением, страха перед сознанием существует еще одна причина для такой строгости и жесткости обрядов посвящения: страх потерять только что подаренное непрочное сознание. В самом начале развития этого чрезвычайно нежного ростка даже малейшее противодействие может вырвать его корни из благодатной почвы. Незначительная провокация со стороны бессознательных эмоций может разрушить этот страшный, но, тем не менее, драгоценный дар. На одном из своих семинаров Юнг упоминал случай одного примитивного, дружелюбного, кроткого человека, горячо любившего своего маленького сына. Однажды он вернулся домой после неудачной рыбной ловли. Его сынишка вышел к нему навстречу и спросил, как много он поймал рыбы. Разочарование мужчины повергло его в состояние бесконтрольного гнева, и он убил своего любимого сына. Мгновение спустя он был сокрушен отчаянием, охватившим его после содеянного. Вот как работают бессознательные эмоции в тех случаях, когда сознание еще слишком слабо и очень ненадежно. Вот почему табу и коллективные ритуалы столь строги и ригидны: только страх, и притом сильный, перед последствиями является той преградой, которая удержит под контролем бессознательные эмоции, даст сознанию хоть слабую возможность устоять перед подавляющим превосходством своего противника.

Я уже упоминал, что существуют весьма сильные тенденции сбросить с себя иго сознания и скрыться в младенческом состоянии счастья. Для этих стремлений имеются веские причины. Важнейшая из них та, что сознание эквивалентно рефлексии и умению разбираться в деталях, а значит, неизбежно заставит нас спросить 'Зачем?' и 'Почему?' Этим же объясняется, к примеру, то, почему люди предпочитают придерживаться так называемых общего мнения и общих идей без какого-либо исследования или проверки их правомочности. Да и в наше время мы имеем достаточно подобных ошеломляющих примеров, поскольку каждая коллективная ситуация, такая как война, имеет тенденцию усиливать преобладание коллективных оценок, мнений и увеличивать их привлекательность перед личными. И нет ничего такого, чего обычный человек (надо понять, что этот простой человек составляет большую часть каждого из нас) боялся бы, а значит, и ненавидел бы больше, чем необходимости различения и познавания деталей. То же самое по-другому можно объяснить так: для коллективного мышления познание добра и зла синонимично изгнанию из Рая.

Именно этот момент понимается слишком туманно и не выделяется достаточно четко: сознание и способность различать детали для обычного человека, 'человека с улицы' являются его заклятыми врагами. При любом удобном случае мы стараемся ускользнуть от него, сбросить его ярмо со своей шеи. Все же сознание, как бы сильно мы не боялись его, является нашей отличительной чертой как людей, той силой, которая правит нами. Можно представить себе доводящую до ужаса беспомощность, возникшую у рыбы от мысли, что какая-то мрачная, но непреодолимая сила вытягивает ее из родной воды и выбрасывает на жесткую, неизвестную и ненавистную земную поверхность, по которой ей придется ползать с большим трудом, вместо того, чтобы легко и гладко скользить в такой привычной среде обитания. То же происходит с человеком. Он как животное, пробуждающееся от своего нерефлективного состояния, сохранявшего его в мрачной утробе гармоничной бессознательности, которое столкнулось с проблемами существования. Романтическая сентиментальность часто рисует нам примитивного человека как прототип идеального счастья. Но как же это далеко от истины! Ведь вместо безмятежного состояния полной гармонии животных, примитивный человек гоним психическими страхами. Вся его жизнь, в той мере, насколько она человеческая жизнь, а не просто физиологическое существование - постоянно повторяемая попытка приспособиться к важности сознания, которое обрушилось на него как демоническая хищная птица, а демон должен получить свою умилостивительную жертву!

Такими постоянными призывами ко все еще неустойчивому сознанию в борьбе против бессознательного являются табу и магия. Примитивный человек уже не воспринимает бессознательные силы как часть себя. Он должен проецировать их (как мы сами проецируем все, что не можем интегрировать) на богов, демонов и привидения. Сознание - та зачаточная сила, которая отрывает человека от его животного состояния. Эта потеря предсознательной инстинктивной безопасности способна разрушить сами устои его жизни в том случае, если он не сможет использовать свое сознание, которое создает расщепление, предохраняющего его от бессознательных сил, которые он только начал осознавать при помощи своих же проекций. Его сознание еще столь молодо и неразвито, что не представляет из себя того орудия, пользоваться которым надо без колебаний и сложностей, оно должно побуждаться еще особыми приемами и ритуалами. (Знахарь является воплощением и носителем коллективного сознания, а, значит, он знает, как надо справляться с ним так, чтобы не быть наказанным темными силами бессознательного - привидениями и демонами.)

Как только достигается какая-то степень сознания, то его обладателю больше не принадлежит безраздельно единство жизни. Это единство жизни расщепляется на множество различных частей. Этот процесс можно проследить на примере развития ребенка. Поначалу ребенок более-менее идентичен родительской психе, как бы содержится в ней. Потом медленно из первозданного океана нетронутого однообразия мало-помалу начинают проступать крошечные островки сознания, пока, в конце концов, не образуется маленькая индивидуальность. Важнейшим моментом в жизни является миг, когда ребенок скажет 'я', вместо того, чтобы называть себя гак, как это делают другие. Но это маленькое 'я', эго-личность, предвещает конфликт. Одно эго подразумевает наличие другого, множество других, и одно эго больше не схоже с другими. 'Я' испытывает противоречие по отношению к 'Ты'. С этого спора начинается опасное путешествие 'я' длиною в жизнь. Какими же еще могут быть конфликты в подростковом периоде, если не попытками его пока хрупкого эго утвердить себя в кругу иных, превозмочь эго родителей, учителей; попыткой как бы заново идентифицировать себя с окружающим миром?

Каждый, кто имел хоть какие-либо контакты с детьми, знает, как тесно связано пробуждение индивидуальности, эго, с вечно сущим и ненасытным словом 'Почему?' Уже ничего не воспринимается само собой, все должно быть объяснено, всему найдена причина. Кажется, что взрослые никогда не понимали, вернее, всегда забывали, какую огромную неуверенность и неопределенность означает для ребенка внешний мир. То, что является правдой в отношении развития индивидуальности ребенка, который внезапно и неожиданно сталкивается с загадками мира и своего собственного существования, тоже в равной мере справедливо и в отношении развития человечества в целом. Легенда об изгнании из Рая выразила в себе страшное смущение и недоумение от огромных 'Зачем?' и 'Почему?'

Но недоумение требует ответов. Существует один главный принцип, который лежит в основе нашей жизни, жизни вообще. Это - принцип адаптации. Каждому организму, будь то растение, животное или человек, присуще стремление к адаптации к тем обстоятельствам, в которые он попадает. Эта адаптационная тенденция выражается наиболее сильно тогда, когда организм попадает в совершенно новые и неизвестные условия. И организм либо сможет адаптироваться и восстановить баланс между силами действия и противодействия, либо он должен погибнуть.

В чисто психологическом смысле, это ситуация, в которой должен был оказаться примитивный человек, когда его впервые озарило сознание. Факт отрыва от предсознательной гармонии рая соответствует любому изменению обстоятельств, которые вырывают организм из определенного набора условий, для которых он уже отыскал удовлетворительный ответ. Психология не может ничего сказать насчет той силы, которая вызывает изменение состояния от предсознательного инстинктивного к сознательному состоянию. Оно в состоянии работать только с психологическими эффектами и реакциями организма, вызванными воздействием этой силы.

Психологический эффект появления сознания - это разрушение равновесия, связывавшего предсознательный организм и его чисто биологическое окружение. В этом смысле превратиться в сознательного значит внести противоречие в систему между организмом уже адаптировавшегося к чисто биологическому предсознательному состоянию жизни и новыми условиями, которые создало сознание. Стать сознательным значит научиться различать детали, а такое различение означает умение разделять и выбирать. И вместо пребывания внутри биологических процессов природы, человек вдруг в одно мгновение обнаруживает себя стоящим над этим простым биологическим процессом из-за возникновения сознания, и появляется необходимость новой адаптации.

Мир несомненной гармонии, где он жил ранее - вот чего лишается человек, когда приходит сознание. Этот эффект сознания, насколько мы можем видеть, уникален. В то время как любые биологические изменения оставляют организм по-прежнему вовлеченным в цикл природы: чьим главным интересом, кажется, есть только размножение и продолжение жизни, то появление сознания выталкивает человека из этого замкнутого круга. Предсознательное единство биологического организма и природы распадается на две половины: на объект и субъект. Это состояние dubium, сомнения, двойственности, которая является, выражаясь психологически, основой религии.

Уникальность этой ситуации составляет то, что человек обнаружил себя лишенным предсознательной гармонии и единства с природой. Вот как зазвучало теперь старое схоластическое изречение: Нужда - причина творчества. Аристотель понял это по-своему: начало всех философий возникает тогда, когда человек начинает удивляться и познавать мир. Удивляться означает задавать два фундаментальных вопроса, которые содержат в себе все остальное: 'Что есть причина и что есть цель?', 'Зачем?' и 'Почему?' Этими двумя вопросами относительно места человека в мироздании и занимается религия. Это вопросы относительно творческой силы и о смысле человеческой жизни.

Выше уже было сказано, что единственной, обнаруженной у живого организма, силой, является сила адаптации. В этом смысле возможным ответом человека на эти два вопроса является его адаптация к той загадочной ситуации, когда он обнаружит себя заряженным сознанием, когда он, таким образом, станет субъектом для объекта. Каждая религия представляет, на самом деле, систему адаптации к появлению сознания и встающих в этой связи проблем. Но если мы хотим оставаться на чисто эмпирической и психологической основе взглядов, то мы должны признаться, что нам ничего не известно о так называемой объективной истине человеческого ответа. Если человеку необходимо будет ответить на вопрос 'Почему?', то есть, на вопрос, что же есть prima causa, ответ, что 'Бог есть prima causa', очевидно не содержит никакого научного свидетельства, подтверждающего существование Бога. Религия - это человеческая адаптация к этому вопросу, ответом на который является наличие определенного смысла в его существовании в рамках божьего мироздания. Но снова же, мы не знаем правомочен ли такой наш ответ в объективном научном отношении. Можно сказать и по-другому: шанс ответить верно на вопрос, является ли обнаруживаемый нами смысл в нашей жизни выражением так называемой объективной истины, лежит за рамками наших эмпирических возможностей.

Вместе с тем, мы можем четко сказать, что даваемые через религию ответы являются свидетельством наиболее фундаментального и решающего опыта человека, свидетельством абсолютной необходимости такого опыта. Это показывает как несостоятельна и неудовлетворительна позиция психоанализа (то есть школа Фрейда) в феномене религии и религиозных явлениях. Как указывалось выше, для психоанализа религия - сублимация инстинктивных побуждений, которые не могут реализоваться; другими словами, она - заместитель чего-то. В действительности же религия не является заместителем чего бы то ни было, поскольку она возникла с самого начала существования человека, как человека и явилась первоочередным побуждением в его особой человеческой ситуации. Если же мы попытаемся оправдать основополагающую необходимость религии и ее законное место в человеческой психологии, то тогда мы уничтожим человека, как человека, редуцировав его к простому биологическому явлению.

Если с этой точки зрения суммировать результаты нашего психологического анализа не данный момент, то получим следующее: судьба Человека в основе своей неразрывно связана и выражена в сознании, а сознание неотделимо связано и выражено в религии. Религия - человеческая адаптация к явлению сознания, религия - ответ человека на свое существование как человека, и в религии человек находит свое полнейшее и наиболее живое выражение.

В этом месте нужно быть особенно внимательным, чтобы не допустить возможного неправильного понимания. Если мы заявим, что каждая религия - это система адаптации к факту существования человеческого сознания и к тем проблемам, которые она порождает, то, возможно, это прозвучит так, будто религия, являясь ответом человека на вопрос о месте человека в мироздании, была логическим и почти произвольным ответом на этот вызов. Но это вовсе не так, поскольку этот ответ возник спонтанно в дологической и до-интеллектуальной, то есть в символической форме. Кроме того мы встречаем параллели этому психическому механизму в сознании ребенка. Дитя постигает все дологическим путем (дологическим не значит алогическим), то есть путем, при котором образы выходят будто бы из первозданного океана бессознательного. Логический и интеллектуальный человек, столкнувшись с проблемой, решает ее при помощи своего сознательного мышления, используя свою волю, которая, в свою очередь является энергетическим выражением его сознательного мышления. У детей и у примитивных людей дело обстоит иначе. У них решение проблемы выходит без всякого детального обдумывания прямо из глубин их бессознательного. В частности в случае примитивного человека более, чем вероятно, что большая часть его символов, а также решения его фундаментальных проблем выходят прямо из снов. (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.54, CW 8, p.48)

Корни религии находятся в бессознательном, изначальном уровне каждого из нас. И именно из этой изначальной части нашей психе исходят религиозные образы и символы. Это однако, не означает, что эти образы и символы 'примитивны', в смысле неполноценны, или что они должны быть отброшены как грубое приближение, а совсем наоборот, это значит, что они полны символической энергии, то есть, что они выражают собой сущность богатую смыслом, хотя и не достигшую еще отчетливых формулировок. На этом глубоком уровне нашей психе находятся корни, питающие настоящее религиозное чувство и настоящее искусство. Там же где она становится логически определенной и сформулированной, там находятся уже царство догмы или царство философии. На этой стадии она уже стала дифференцированной и рационально постижимой, но теперь уже эта сущность потеряла по крайней мере часть своего символического и таинственного запаса, а вместе с тем и свою силу трансформации. Это значит, что каждый раз, когда нам нужен ответ более, чем логический и глубже, чем рациональный, будь то вопрос из области религии, искусства или из какой бы то ни было иной ситуации, возникшей в процессе жизни, то эта наша дологическая примитивная матрица со всей своей инстинктивной мудростью способна выдать более значительный и правомочный ответ, чем сознательное мышление с его более ясным, но обязательно более ограниченным полем зрения. Поскольку бессознательное более тускло и менее дифференцировано, то оно также и более обширно и обладает большей элементальной мощью.

Между сознанием и бессознательным возникает созидательная полярность, и это фундаментальное положение мы обязаны понимать. От этой полярности возникает напряжение, приводящее в движение процесс, которой лучше всего понять, если сравнить его с нашими снами. Сны не производятся ни нашим сознательным мышлением, ни нашим эго, ни нашей активной волей. Они выходят из бессознательного. Но регистрирует и наблюдает возникшие образы именно наше сознательное мышление. Мы знаем как сумрачно и тускло наше сознание во время сна. Вот так мы и должны воспринимать состояние сознания у примитивных людей и у детей. В этом смысле примитивные люди и дети живут в постоянном состоянии сна. (См   замечание ребенка, процитированное выше ('Эго и цикл жизни'). Это не сон в моей голове, а я во сне'.)

Совершенно вероятно, что подобный процесс происходит и у животных, но. поскольку у них отсутствует сознание, то есть нет партнера, который мог бы наблюдать за тем, что происходит, то этот процесс никогда не будет идентифицирован.

Что я имел в виду, когда говорил об ответе человека на вопрос о его месте в мироздании и о его адаптации к этому вопросу при помощи религии? Я имел в виду вот что: человек может и должен предаться созерцанию этого внутренне-то потока выходящих на поверхность образов. Примитивный человек и дитя заключены 'внутри своих снов', то есть внутри всеохватывающей первобытной утробы жизни с таким небольшим количеством света, чтобы можно было смутно следить за тем, что происходит. Именно мрак первобытной утробы и свет порожденного ею сознания производят полярность. из которой исходит драма человека. (См. Приложение в конце главы, где дан пример формулирования этого процесса в мистическом опыте)  Это трагическое искушение, восстающее прямо из этой ситуации, будет придавать все больше и больше важности нашему сознательному мышлению, пока мы не обманемся, поверив, что именно сознательное мышление и есть эта созидательная сила. Этот соблазн создает специфический трагический конфликт человеческой драмы. Позже мы обсудим эту проблему.

Выше уже упоминалось, что с точки зрения психологии мы не можем ничего сказать об объективном существовании Бога. Но то. что только что было сказано в отношении выходящих из глубин бессознательного образов, проливает на данную проблему новый свет и дает возможность рассмотреть ее в настоящей перспективе. Ведь если на этот вопрос ответ дает не обдуманная воля самого человека, ответ, который в этом случае мог быть произвольной попыткой самообмана, то откуда же он тогда взялся? И снова необходимо сделать акцент на том, что мы как психологи обязаны избегать любых метафизических или религиозных объяснений. Все, что мы можем сказать по этому поводу, есть то, что мы не знаем, какая сила заставляет эти ответы выходить на поверхность из мрачного царства чистых образов. Но при всем этом мы может прояснить определенные факты относительно динамики процесса создания образов.

Одним таким фактом является тот, что человечество на каждой стадии своего развития и при широко варьирующих обстоятельствах всегда создавало образы созидающей силы, Божества, хотя и отличающиеся в деталях, но показывающие удивительное и убедительное сходство в принципе. Эта особая черта объединяет их с другими элементальными образами божественного характера, к примеру, с образами 'Великой Матери' или 'ночного путешествия по дну моря'. Приняв во внимание факт, что человек сам специально не придумывает такие образы, мы можем предположить, что они выходят из общей структуры человеческой психе. А поскольку они не являются сознательными формулировками, а скорее образами, влияющими несознательное человеческое представление, мы вправе сказать, что они выходят из человеческого бессознательного. Юнг назвал эту общую структуру человеческой психе коллективным или супраперсональным бессознательным, а те образы, которые выходят из него, он определил термином архетипы. Таким образом, архетипы - это 'изначальные образы бессознательного'.

Поскольку они принадлежат слою коллективного бессознательного, то они являются психическим содержанием, на которое не могут влиять сознательные трактовки, и тем самым отражают 'непосредственную, психическую действительность'. Выше уже говорилось, что мы можем понимать психологический процесс, как и любой другой биологический процесс, с точки зрения адаптации. Вооружившись теперь идеей об архетипах как о непосредственной психической реальности в мышлении, мы теперь можем понять, как сознательная и бессознательная психе действуют вместе, осуществляя специфическую, свойственную только человеку адаптацию. Сознательное мышление отделяется от своей предсознательной матрицы. Таким образом возникает внутреннее напряжение, которое действует, как стимул для поиска ответа. Бессознательное отвечает на эти стимулы и посылает образы в качестве характеристики неудовлетворительной ситуации внутреннего напряжения. Этот ответ является не заранее обдуманной попыткой сознательного мышления, а реакцией бессознательного, и может, поэтому, восприниматься как инстинктивная реакция. Архетипы, точно как и инстинкты, являются типичными способами действия и противодействия. Они являются 'живой системой реакций и способностей, предопределяющей индивидуальную, то есть сознательную, жизнь'.

Также как инстинкты являются бессознательными, биологически необходимыми ответами на определенные стимулы, так и архетипы бессознательного являются психологически необходимыми ответами на некие иные стимулы. Кант назвал инстинкты 'внутренней необходимостью', в равной мере и архетипы являются внутренней необходимостью человеческой психе. Они являются как бы 'органами психе',

Конечно, архетипы являются не точно сформулированными идеями, которые воспроизводят под воздействием стимулов, а, скорее, бессознательной врожденной предрасположенностью к определенным реакциям. Юнг сравнивал архетипы с осевой системой кристалла. Он говорил: 'Порядок этих архетипов, возможно, сравним с аксиальной системой кристаллов, которая как бы предопределяет кристаллообразование в насыщенном растворе, но сама же материально как бы не существует. Впервые это существование проявляется в том, как ионы, а затем и молекулы, самоупорядочиваются... Аксиальная система, соответственно, определяет просто стереометрическую структуру, но не конкретную форму каждого отдельного кристалла... Точно также и архетипы обладают...инвариантным ядром значений, которое и определяет их способ возникновения всегда только в принципе и никогда конкретно'. (Jung. Die psychologischen Aspekte des Mutterarcheiypus. In: Eranos Jahr-Buch 1938. Zurich, 1939, p.410. CW 8. p.79)

В этом смысле архетипы предсуществуют, они имманенты, как потенциальная аксиальная система. В коллективном бессознательном образы существует in potentia, а при воздействии человеческого сознания они превращаются из потенциальных образов в актуальные, то есть в переживание архетипа. Архетипы, следовательно, 'вечно присутствуют', (Jung, The Integration of the Personality, p.200, CW 12, p.211) но реализоваться им или нет зависит от того, осознает ли их человек или нет.

Наиболее мощным архетипным опытом человека является опыт 'Божества'. Это утверждение, на самом деле должно быть пересмотрено, если мы твердо стоим на позиции психологии. Можно сказать, что человек назвал наиболее мощное свое переживание 'Богом'. Он представляет собой переживание супраиндивидуального центра существования, силу, которая дает и отнимает жизнь, место, откуда начинается и к чему стремится жизнь, и в котором значение и цель мироздания и место человека в нем становятся полностью, ясными. В этом архетипном переживании 'Божества' исчезает существующая между бессознательной и сознательной психе полярность, а напряжение, бывшее между ними, переходит в полное единство противоположностей. Это непосредственное и прямое переживание абсолютно убедительного характера несет в себе ощущение самоочевидности. Он не создан человеком, а возник для него из глубин его психического существования. Другими словами, это - спонтанное событие, чью психическую реальность отрицать нельзя.

Юнг назвал это психическое явление самостью чтобы избежать любых догматических ограничений, и поскольку неопределенный термин лучше всего выражает неопределенный характер этого переживание. Каждое переживание Божества, назовем ли мы его Яхве, Христос, Будда или как-то по другому, представляет собой, говоря психологически, опыт самости как психической целостности, единства противоположностей - coincidentia oppositorum. Он не несет в себе никакого заявления о существования или не существовании Бога. Юнг указывал, что значением слова 'архетип' является 'печать в психе', происходит от 'тилос', то есть отпечаток или впечатление, а следовательно, 'само слово архетип постулирует нечто запечатлевающее'. (Jung  Psychologie und Alchemic, p.28. CW 12, p. 14) Как бы то ни было, но психология не может сказать, 'из чего же конкретно произошли архетипы, и уж тем более мы не знаем, откуда произошла психе'. (Там же)

Таким образом, 'религиозный подход естественным образом акцентирует внимание на том, что делает эти впечатления и типы. Научный же подход, с другой стороны, воспринимает эго как символ, содержание которого науке не известно и лежит вне пределов ее досягаемости'. (Там же, с,33, CW 12, с, 17)

Воспринятая с психологических позиций 'самость' может быть сформулирована как переживание 'Бога внутри нас', тогда как для религии самость могла бы стать проявлением 'Бога в себе самом'.

Этот факт существования - психе архетипа, которую человек назвал термином 'Бог', а актуализация этого архетипа при помощи воздействия сознательного мышления положит конец нашим эмпирическим и психологическим утверждениям. Все, что мы строго говоря можем сказать: религия - это фундаментальная активность человеческого ума и действительно существующие архетипные образы Божества, глубоко и нерушимо запечатленные в нашей психе. Психология не может доказать или опровергнуть существование Бога, что она действительно может доказать - это существование архетипного образа Бога, 'самости'. В этом вопросе психология и религия встречаются и расходятся, становясь по разные стороны границы. Все что законно может сделать психология -- это учесть позицию религии и принять возможность того, что 'Бог внутри нас' соответствует трансцендентальной реальности.

Гете выразил эту мысль прекрасными стихами:

' Если бы у глаза не было солнцеподобной природы, 

То никогда не увидел бы он солнца;

Если бы могущество самого Божества не лежало бы в нас,

 То как бы смогли мы восхищаться Божественным?

В ходе предыдущей дискуссии была выявлена особая роль, которую играет сознание в феномене религии, особенно проблема полярности, существующей между сознанием и бессознательной матрицей, которая его порождает. Эта полярность исключительно легко превращается в конфликт, если возникает отчуждение между бессознательной и сознательной психе, когда между ними пролегает пропасть.

Этот конфликт присущ природе как бессознательной, так сознательной психе, каждая из которых обладает как конструктивным, так и деструктивным аспектом. Если начнет преобладать деструктивная сторона, то расщепления уже не избежать. В творческом аспекте бессознательного содержатся все инстинкты, и здесь зарождается все творческое. Будучи 'Суммой всех архетипов', бессознательное является хранилищем всего человеческого опыта, восходящего к самым началам'. (Jung, Contributions to Analytical Psychology, p.116, CW 8, p. 157')

Оно предшествует сознательному мышлению, это его мать и вечная кормилица. В то же время бессознательное нуждается в своем чаде для того, чтобы быть реализованным; без отражающего сознательного мышления тоже не будет осознания бессознательного. Вот основное различие между животным и человеком. Хотя сознательное мышление и бессознательное нуждаются друг в друге - сознательное мышление является условием реализации бессознательного, в то время как бессознательное - это постоянно творящая матрица сознательного мышления - все же они могут оборачиваться и друг против друга, проявляя тем самым свои деструктивные аспекты. Сознательное мышление может забыть свой источник и условие своей жизни, заключающееся в постоянной привязанности к бессознательному как к вместилищу инстинктов и супраиндивидуальному опыту. Но тогда такое мышление отсекает себя от собственных питающих корней. Бессознательное, с другой стороны, из-за своего превосходства и из-за своей безличной натуры, может повернуться против своего чада и разрушить его, В этом случае мать открывает свой губительный аспект, не интересуясь отдельной особью, она заботиться о слепом продолжении рода как такового. С другой стороны, сознательное мышление может так сильно очароваться мощью своей матери, что пожертвует своим смыслом существования, своей способностью к отражению и различению и втягивается назад в мрачную утробу бессознательной ночи. Только взаимная связь между ними, связь, в которой каждый партнер выполняет свою прирожденную задачу, может раскрыть их созидательный смысл. Далее будут обсуждаться некоторые аспекты этой проблемы.

Выше уже говорилось, что сознание является специфическим достижением человека и показывалось, как существование человека фундаментально и нерушимо связано и выражено в факте становления сознательного. Тогда что же удивительного в том, что человек обязан испытать и понять, что только его особый дар и есть именно то, что имеет реальное значение? Человек ведет себя так, словно дитя, впервые почувствовавшее свою собственную индивидуальную силу и отвергающее помощь и советы со стороны превосходящих его знаниями родителей. Юнг говорил: 'Наше сознание, будучи еще очень нежным и хрупким, обладает способностью преуменьшать значение бессознательного. Это вполне понятно, поскольку на мальчика не будет слишком сильно оказывать влияние величие его родителей, если ему захотелось сделать что-то по своему усмотрению'. (Jung. The Integration of the Prsonality. p. 12. CW 9. 1  р28)

Это вполне понятно, если помнить, какие огромные усилия прилагает человек и какому риску он подвергается, чтобы стать сознательным. Постоянный страх примитивного человека состоит в боязни потерять этот надежный тусклый свет первого осознания и как же еще можно уберечь от угасания этот слабый свет, если не постоянной заботой и вниманием, которые сосредоточены именно на нем? Вот почему человек столь очарован этим новым подарком, обладание которым вызывает у него состояние потрясения.

С самого своего начала история человека была историей развития и постоянной дифференциации сознания. На ранних стадиях человек был очень близок к бессознательной матрице, этому великому созидающему мраку, из которого взяло свое начало сознание: но по мере увеличения дистанции между ним и мучительным моментом своего рождения, сознание постепенно забывает свой источник и стремится стать все более и более аутократичным. То, что этот процесс гипертрофированного избыточного развития сознательного эго присущ взаимоотношениям между сознательной и бессознательной психе, и что конфликты возникают уже на ранних этапах развития, совершенно ясно показано в легенде о Вавилонском столпотворении. И то же самое гипертрофированное развитие сознательного мышления можно найти в платоновской легенде о разделении полов, то есть как целостный человек был разделен на две половинки. Это была кара божья за то, что человек перерос самого себя и почувствовал себя одним из богов, 'познавшим добро и зло'. По мере развития сознания этот конфликт становился все более и более критическим.

Гипертрофированное развитие сознательного мышления присуще самой его природе. Быть сознательным - означает умение различать, а такое различение означает концентрацию на некотором малом содержимом, которое уже при помощи самого этого процесса концентрации получает новый свет ясности Сознательное мышление работает обязательно с исключением всего того содержимого, которое не находится в фокусе в данный момент, и потому оно обречено быть всегда более менее односторонним. Чем больше сознательное мышление и представляющее его эго становятся дифференцированными, тем с большей легкостью они могут стать инструментами для использования произвольным образом силы воли. Примитивный человек не может использовать свое, находящееся еще в зародыше сознание как готовое орудие. Для того, чтобы сделать что-то по своему желанию, его воля должна быть вначале простимулирована всевозможными ритуалами посвящения, так называемыми rites d'entree, которые помогут направить бессознательную энергию на сознательные цели. Если примитивный человек захочет отправиться, к примеру, на войну или на охоту, то он не может просто сказать 'Я пойду', а сначала он должен то ли при помощи боевого танца, то ли при помощи подобного ему ритуала, пробудить сумеречную и дремлющую волю и поднять ее до уровня намеренного действия. Теперь понятно, насколько выше сознание и дифференцированная воля цивилизованного человека, поскольку они обеспечивают его адекватным орудием для выполнения своих намерений. Примитивному человеку никогда не удастся пробудить свою волю более, чем это необходимо для выполнения намерений и желаний, выражающих его естественные инстинкты, а цивилизованный человек может справиться и справляется именно с этим. Воля - инструмент сознательного мышления, является в одно и то же время и величайшей возможностью, и величайшей опасностью. Возможностью, потому что она выражает неиссякаемый источник человеческой свободы и независимости, а опасности, потому что она является постоянной причиной однобокости, недостатка, потери связанности, утратой инстинктивных корней. (Jung, Das Gottliche Kind, p. 100, CW 9, 1, p. 162)

Постоянно существующей проблемой является использование  конструктивной силы сознательного мышления  без применения ее против своего незаменимого партнера, питающего его корни - бессознательного. Однако, вскоре человек начинает понимать опасность, присущую сознательному мышлению, а именно - возможность отсечь себя от дающих жизнь корней: поэтому человек предпринимает меры безопасности. Он старается постоянно напоминать себе о существовании силы превосходящей его эго, то есть 'не-эго', пребывающую позади его сознательной деятельности. Формула, подобная Deo volente - 'Если Богу угодно' - добавляется человеком для всех его планов и намерений, и является для него же еще и конкретным предупреждением, что чем бы он ни пытался заняться по своей воле, ему надо помнить, что все-таки существуют факторы, не им созданные, которые имеют право голоса и принятия решения. Таким образом, эта формула воспринимается как постоянное напоминание, как своего рода ублажающий жест в сторону неведомой и не поддающейся просчету силе, действующей за нашей волей; это своеобразные колдовские чары, обязанные отвести гнев этой силы, пробужденный аутократическим поведением человека.

У этой проблемы долгая история. Я пытался показать, что религия не является продуктом сознательного обдумывания и интеллектуального различения деталей, а спонтанно возникает из предсознательных глубин человеческой психе. Это загадочные образы коллективного бессознательного, архетипы, ставшие впервые видимыми только благодаря человеческому сознанию. Среди них главнейшим является архетип Божества, посредством которого человек постигает силу или силы, управляющие и направляющие его жизнь и судьбу. Религиозная практика, говоря словами Юнга, это 'тщательное рассмотрение и наблюдение за определенными динамическими факторами, понятыми как силы'', назовем ли мы их духами, богами, идеями или как-то еще. Примитивный человек еще не утратил знание того, что эти силы лежат вне досягаемости воли человека, что они управляют человеком, что человек не творец их. а скорее, жертва. В этом смысле numinosum как охарактеризовал эту силу Рудольф Отто, 'является непроизвольным условием субъекта'

Все. что человек может сделать, это наблюдать за чудесным поведением numinosun и научится его использовать, или, скорее, адаптироваться к нему, по крайней мере хоть в какой-то степени. Это изначальная идея лежит за всеми религиозными и ритуальными действиями. Религиозная практика нацелена на постоянную связь человека с этой силой или силами и, таким образом, на поддержание живой связи между сознательным мышлением человека и источником этого мышления.

Необходимость выполнения этих действий объясняет гибель множества примитивных племен под воздействием белого человека. Для этих племен мифология - это их живая и органически развивающаяся религия. Она является особой системой архетипов и констелляцией путеводных сил. Превосходящий интеллект белого человека разрушает этот образец живой религии, племена теряют, тем самым свою душу, а вместе с ней и свою мораль, и сплоченность. Ведь эти мифы, как и мифы вообще, не были плодом сознательного и обдуманного изобретения, а являлись подлинным откровением супраперсональной и предсознательной психе, коллективного бессознательного. Религия в самом начале представляет связный и органический образец мифов, а этот образец выражает собой динамическую и живую связанность с вечными образами в бессознательном. И там, где нарушается эта связь, уничтожается весь организм целиком.

То, что справедливо для примитивного человека, то справедливо и для современного человека тоже. Наша творческая позиция, ребяческая оригинальность нашего опыта numinosum, находится в постоянной опасности разрушения и расстройства под воздействием гораздо более высоко дифференцированной, но фатально односторонней и лишенной корней воли. Эти результаты покажутся еще более очевидными, если мы взглянем на статистику самоубийств и психоневрозов, не упоминая уже о совсем адских последствиях потери человеком инстинктивной связанности.

Все же мы не в состоянии избежать своей судьбы и сбросить с себя иго сознания. Стать сознательным - прерогатива человека, а в процессе рефлексии он делает шаг наружу из замкнутого круга природы. Это означает, что придерживаться чисто инстинктивной стороны существования в полной мере является для человека опасным. Сознательное мышление и воля всегда хотят развития, в результате чего человек попадает в опасную ситуацию, когда могут быть отсечены его естествественные корни и он окажется в окружении абстрактных и неестественных идей. Но этот риск присущ любому развитию, и если бы с этим нельзя было примириться, то не было бы ни прогресса, ни будущего. На противоположном конце оси располагается идеальная привязанность к инстинктам и верность корням. Хотя эта идея и удерживает человека в здравом уме и стабильности, все же, с другой стороны, она приговаривает его к инерции и суеверному консерватизму. Истина, как водится, не лежит ни на одном из концов оси, а заключается в синтезе крайних идей. Однажды Юнг полушутя заметил: 'Моя психология - это не психология 'или-или', моя психология - это психология 'или-и-или'. Если человек оказывается подвешенным между двух полюсов сознательного эго и его активной воли с одной стороны, и между супраперсональным и не ведающим времени бессознательным с другой, и если в этом прокрустовом ложе он обнаружит себя либо слишком большим либо слишком маленьким, то возможно ли в этом положении отыскать ответ, охвативший бы все 'или' и 'и'?

Надо четко уяснить себе, это не просто какая-то идеализированная проблема, а по-настоящему главная проблема нашего времени. В каждой сфере жизни мы вплотную сталкиваемся с одной и той же проблемой: проблемой разорванности между навечно неизменным прошлым со всей его привлекательной стабильностью и надежностью, а также опасностью бесплодности и окаменелости, и постоянно движущимся будущим с его возможностью развития и роста вместе с его опасностью изоляции от инстинктивных корней и потери сцепленности с ними. Этот бессознательный конфликт между парой фундаментальных противоположностей гораздо легче воспринимается на примере конфликта между политическим консерватизмом и коммунизмом. Две политические позиции могут быть поняты как пример архетипного конфликта прошлого и будущего. Этот конфликт является во многом неотъемлемой частью нашей внутренней жизни, на которую мы обречены проецировать собственные внутренние проблемы, теряя тем самым всю отстраненность и объективность. Что правильно для политика, правильно и для каждого небольшого участка жизни, в котором может выражаться человеческая активность. Похоже, что конфликт между прошлым и будущим существует везде, и везде, где он наблюдается, требуется сознательное решение и новая реализация.

Удивительно ли теперь, что с этой же самой проблемой мы встретились и в религии, которая, в конце концов, занимаясь разработкой вопроса о внутреннем смысле нашей жизни, играет такую решающую роль'' В сфере религии эта проблема предстает в виде проблемы связи между коллективным религиозным ритуалом и индивидуальным религиозным опытом. В определенном смысле эту проблему можно описать как проблему взаимоотношений и часто столкновений между священником и пророком. Уходить вглубь исторического аспекта проблемы не является моей задачей, поэтому я ограничусь только психологическим значением внутреннего напряжения в религиозном опыте человека.

Поэтому давайте сначала рассмотрим подоплеку этих двух позиций или опытов. Религия интересуется поиском ответа на вопрос о смысле и значении нашей жизни. Ответ на этот вопрос не является произвольным интеллектуальным процессом, а возникает спонтанно из глубин человеческой психе. Это и есть именно тот первичный опыт numinosum, который и проявляет себя вместе со страшным влиянием своей супраиндивидуальной силы. Рудольф Отто описал этот аспект numinosum как 'ужасное', или 'чарующее'*. Это опыт живого бога. У нас есть множество примеров, описывающих сокрушающую силу этого опыта с древнейших времен до экспериментов современных мистиков. Эта мощь подавляет человека, отрывает его с непреодолимой силой от его привычного образа жизни, это тяжкая и бескомпромиссная и неотвратимая десница, зов, от которой не найти убежища, буря, схватившая и несущая его и трясущая ею как осиновый листок. Огонь, который жжет и очищает его до 'ох пор. пока все. что от него осталось, не станет неуязвимыми и устрашающими устами Бога. 'Сердце мое разрывается; все мое тело дрожит; я похож на пьяного, которого победило вино, из-за Господина и из-за слова Его святейшества' - говорит Иеремия.

Говоря психологически, случилось то, что индивидуум оказался повержен архетипом Божества, что он оказался лицом к лицу, без всякой защитной вуали, с ослепительным светом символа центра жизни. Но этот центр жизни в то же время является еще и центром смерти для того, кто оказался не вполне подготовленным к этому, что и должны были обнаружить Корей и его последователи, также как и филистимляне. Каждая настоящая стычка с силой, которую люди называют термином Бог, с архетипом судьбоносной силы, дающей и отнимающей жизнь, означает потенциальную смерть. Каждый возврат из такого чрезвычайно важного опыта должен стать рождением из мрака полного уничтожения. Существует две легенды о хасидских раввинах, прекрасно иллюстрирующие этот момент.

Вот первая из них. 'Некто попросил раввина Соломона из Карлина придти и увидеться с ним на следующий день. Раввин ответил ему: 'Как ты можешь просить меня о таком обещании. Сегодня вечером я должен помолиться и сказать: 'Слушай,  Израиль', и душа моя удалится на край жизни. Затем наступит мрак сна. Утром произнесу я великую утреннюю молитву, ту что пройдет сквозь все миры, и паду я ниц, а душа моя наклонится через край жизни. Возможно, что я не умру в это время, но как я могу обещать что-то после моей молитвы? А вот вторая легенда: 'Прежде чем пойти читать свои обычные утренние молитвы, раввин Ури каждое утро приводил в порядок свой дом и прощался с женой и детьми'. Вот почему мистики говорили о 'пустоте' или о 'ничто' как о сути своего переживания. Оно представляет собой падение и угасание индивидуального эго настолько, насколько это возможно без полного и окончательного угасания, и как часто оно может оказаться там. откуда уже нет возврата? 'Кто из живущих во плоти слышал, как мы, голос живого Бога, говорящего изнутри огня, и остался жить?' Существует еще множество историй о художниках (в этом отношении и настоящее искусство, и религиозный опыт говорят об одних и тех же динамических силах), которые полностью отдались очарованию изначальных образов и оказались в плену их роковой силы, что привело к разрушению их индивидуальности.

Однако, нигде больше человек не подходит так близко к 'огню', означающим или смерть или повторное рождение, как в религиозном опыте. 'Страшно впасть в руки Бога живого' (гл.10, стих 31), и 'Бог ваш есть огонь поедающий' (гл. 12, стих 29), говорит в Послании к Евреям апостол Павел. Это наиболее сконцентрированный опыт numinosum - не-эго - который вообще может получить человек, и в котором становится очевидным огромное превосходство не-эго над эго. Так не достойно ли удивления то, что человек, чьим глубочайшим стремлением было познание этой силы, в то же самое время боится не стать ее жертвой? Вот причина, по которой люди с самого начала строили защитную стену и старались отводить от себя ужасающую энергию первоначального опыта. В этом и состоит функция ритуалов.

Очевидно, что оригинальный, неритуализированный опыт божественного должен был существовать еще до появления ритуала. Это опыт индивидуального эго, возникший в момент столкновения его с мощью сверхперсонального образа. Сила этого воздействия на человека была такова, что он почувствовал необходимость умилостивить эту силу, чтобы она не разрушила его. Чтобы Бесконечность стала доступной пониманию, она должна быть выраженной в Символах, а их система уже окончательно сформирует принимаемое человеком вероучение. Таким образом, символы действуют теперь как 'трансформаторы энергии', при помощи которых сознательному мышлению становится доступна первоначальная энергия бессознательного. Существуют весьма значительные и глубокие причины такой сущности этих ритуалов и символов, потому что изначально неограниченный опыт архетипа Божества создает жуткую опасность для согласованности личности. Поскольку сознательное мышление не является и не может быть достаточно сильным для того, чтобы действовать как равный партнер поднимающейся из бессознательного божественной силе. Эта опасность существует для коллективного общества, в котором только немногочисленные индивидуумы, именуемые знахарями, жрецами, пророками, святыми и так далее, интегрированы в достаточной степени, чтобы устоять и ассимилировать воздействие божественного. Эта опасность существует в равной мере и для индивидуумов, способных действовать в такой интегрированной манере лишь в течение относительно короткого времени напряженной концентрации. Если ритуал действует как защита, то он также действует и как инструмент. Благодаря его символической оформленности, божественное может восприниматься даже наименее интегрированным индивидуумом во всей полноте крайнего переживания. Это дает возможность такому индивидууму в большей или меньшей степени участвовать в подлинном переживании в соответствии со своими способностями. В этом заключается созидательная творческая функция ритуала, поэтому он и является необходимым элементом коллективной личности, как внешней так и внутренней. Во время совершения ритуала, воспроизводящего первоначальный божественный   опыт   наиболее   интегрированных  индивидуумов,   эго постоянно напоминают о существовании не-эго, оно постоянно приводится в контакт с не-эго, сверхперсональной и предсознательной силе, проявляющейся для сознательного мышления через архетипные образы. Используя слова Юнга, можно сказать: 'В ритуальном действе человек сам предоставляется в распоряжение обособленного 'Вечного', то есть, в распоряжение причины, существующей вне всех категорий сознательного мышления'.'

Вот почему каждый настоящий ритуал законно требует основываться на откровениях. 'Откровение' всегда является, говоря психологическим языком, выходом на поверхность божественного не-эго в виде архетипного образа в рамках сознательного мышления, и поскольку эти архетипные образы 'вечны', то они содержат 'истину' и мудрость, которые бесконечно трансцендируют познания данного эго. Таким образом, эти образы обладают характером 'откровений', то есть фактов, явлений, непостижимых по-другому, поданных для реализации данному эго. Ритуалы, такие как христианская Пасха или еврейский День Исхода являются каналами, посредством которых явления, события, принадлежащие к вечным законам человеческой психе вновь оживают в процессе направленной медитации так, как будто окна и двери были открыты настежь в беспространственное, безвременное*.

Внутри ритуального круга лежит гарантия возможной связи и соединения с опытом Божества, правда в том случае, если сознательное мышление сможет заставить раскрыть его первоначальное значение и смысл. В этом отношении ритуал является посредником между над-индивидуальным не-эго и индивидуальным эго. В сравнении с коллективным, надиндивидуальным бессознательным,  сознательное мышление - вещь очень неопределенная, эфемерная. Каждый индивидуальный   опыт   рядом   с   бессознательным   можно сравнить с пузырями на поверхности океана. Сознательное мышление находится в состоянии постоянного изменения и развития. Бессознательное же находится вне времени, оно вечно. Общим в верованиях и примитивных людей (в Библии также встречаются отчетливые следы этой идеи) является то, что  человек был  бессмертен   изначально,   но  потерял  по ошибке  или  случайно свое бессмертие.  Этот несчастный случай, ошибка - это ничто иное, как только момент возникновения сознания.  Став сознательным,  человек действительно сделал себя 'смертным'. Эта идея выражается в библейской легенде о Рае и о самом первом грехе. Вот почему философ Прокл говорил: 'Там, где существует мироздание, существует время'. Бессознательное, с одной стороны, - лишенная времени вечность, бесконечное бессмертие. И тут уж ясно, почему короткоживущее сознательное эго так склонно к трагическим ошибкам и неправильным суждениям. А имеет ли вообще какое-либо право это эфемерное, мимолетное эго выступать против безвременной  вечности  предсознательной матрицы? Является ли жажда обретения индивидуального опыта больше, чем ребяческое желание превратить свою собственную незначительность в центр вселенной, которая только рассмеется от ее ничтожности и стряхнет ее с пренебрежительным и нетерпеливым жестом?

Но такой вопрос является заблуждением по своей сути. Поскольку бессознательное приобретает субстанцию в человеке лишь через свою реализацию при помощи его сознательного мышления. Сознательная и бессознательная психе образуют два незаменимых друг для друга полюса. Если бессознательное обладает явным превосходством и истинной созидательной силой, то индивидуальное эго вместе со своим сознанием - это инструмент, при помощи которого и выражается та творческая сила без которого она никогда не смогла бы стать актуализированной на доступном человеку языке. Психологически говоря, реализация субъекта в том виде, как он выражен в индивидуальном сознании, является абсолютно незаменимой копией для вечного мироздания, как оно выражено в бессознательном. Без этого субъекта мироздание не существовало бы для человека

James Sully, в своей книге Studies of Childhood (London, 1895. с.118) рассказывает такой интересный случай: 'Пятилетнему мальчику очень часто удавалось говорить 'мудрые' вещи. Однажды гостившая в его семье дама решила упрекнуть его за излишнее самомнение и спросила у него: ' Как же вообще могла вертеться земля до твоего рождения. М.?' Но М. ответил.: 'Как? Она не вертелась. Она начала вертеться всего лишь пять лет назад'.

То же самое остается в силе и при оценке взаимосвязей между архетипным опытом, выраженном в ритуалах, и индивидуальным опытом. Чтобы использовать этот образец диалектического развития в качестве примера, коллективное бессознательное должно стать тезой, а сознательное мышление - антитезой. В любом случае, сознательное мышление - противоположный полюс для бессознательного. Бессознательное - статично и вне времени, а сознательное мышление находится во времени и в динамическом движение. Бессознательное пассивно, а сознательное мышление - активно. Оно хочет отделять, различать детали, тогда как бессознательное пребывает в полном единении со всей жизнью. В состоянии преддифференциации бессознательное коллективно. Сознательное мышление постоянно стремится к дифференцированию. Это в действительности есть внутренний закон сознательного мышления; без отделения его от матрицы, без его дифференциации и индивидуализации, потерялся бы незаменимый противоположный полюс. Сознательное мышление как бы актуализирует сам факт существования бессознательного; поскольку последнее было бы бессмысленным без реализации эго В этом смысле стать сознательным означать стать 'частью божественного процесса жизни, или другими словами, Бог начинает проявляться в акте рефлексии у человека'. (Jung, Zur Psychologie der Trinitatsidee, p.47, CW 11, p.161)

В некотором отношении эта полярность между бессознательным и сознательным мышлением снова выдвигает старую метафизическую проблему целесообразности создания мира Богом: раз он так совершенен в себе, то зачем ему необходимо еще что-то вне его собственного существования. Дать ответ на эту проблему логическим путем нельзя. Однако, следуя по пути метафизических аргументов, можно сказать, что человек должен быть в имманентном качестве божественной личности, без которой Бог и его мироздание было бы неполным. Человек был для Бога его имманентным партнером в мироздании - противоположным полюсом, при помощи которого Бог стал реализованным и сознательным фактом. Психологически говоря, это проблема взаимосвязи между самостью и эго. Человек является носителем сознания и то, что в этом сознании происходит следует понимать как 'спонтанное проявление вечно существующей самости' и как откровение о существовании, которого предсуществовало эго, и даже как его отец или создатель и его целостность' (Jung. Das Wand!ungsymbol in der Messe, p. 144. CW 11, p.263.)

Это объясняет, почему человек, несмотря на свой страх перед сознанием, не может избежать потребности стать сознательным. Хотя сознание и означает жертвование вечным союзом и гармонией с самостью, но сама же эта самость не требует иной жертвы, как жертвования собственной трансцендентностью. В рамках сознания самость признает фактор времени и смертности только для того, чтобы быть для индивидуума актуальным событием. Выражая эту психологическую ситуацию в сравнении, мы могли бы сказать, что 'первородный грех' является не только падением первого человека, но в то же время признанием потребности Бога в завершенности посредством человеческого сознания, таким образом, самость нуждается в эго для того, чтобы стать проявимой. Изначально взаимоотношения между человеком и Богом замышлялись как вечная гармония, но грехопадение человека вскрыло изъян в Божьем мироздании и, если можно так выразиться, необъяснимое несовершенство божественной личности. Это божественное несовершенство персонифицировано в образе Дьявола. Дьявол - это как бы Божье неудовлетворение собой, проекция своего собственного сомнения. (В персидской легенде начало Ахриман - злое начало - объясняется как сомнение в мыслях Ахурамазды - доброго начала. (Цитируется Jung, Psychologie der Trinitatsidee, p.56), CW 11, p)

Это - Люцифер - аспект Дьявола, он действует в качестве постоянного напоминания об изъяне в Божьем мироздании и, тем самым, как постоянный стимул для сознательной реализации и, следовательно, в направлении более полного совершенства. Книга Иова прекрасно иллюстрирует эту роль Дьявола. Собственное сомнение Бога в правильности Своего же творения привело Его к эксперименту с Иовом, в котором это творение должно было оправдать себя. В этом смысле Люцифер играет сходную с платоновым Эросом роль, являющимся великим разжигателем беспокойства, тяги к завершенности, 'жажды целостности'. Так же как Эрос имел свой деструктивный аспект - одержимость чисто чувственными похотями, так и Сатана является деструктивным аспектом Дьявола. Сатана буквально обозначает 'тот, кто вмешивается, служит препятствием', 'кто предотвращает'. Это не Люцифер, кто делает события игрой случая, потому что он обязательно является выражением несовершенства мира. Он - Дьявол, отрезавший себя от Бога. Это напоминает в точности ситуацию сознательного мышления, когда оно отсекло все связи с бессознательным. Но когда сознательное мышление гипертрофируется, когда оно пытается взять на себя всю ответственность, идти своей дорогой, то оно обречено на долгий путь в качестве 'Сатаны', вмешиваясь и предотвращая, вместо того, чтобы побуждать и стимулировать. С другой стороны, ритуалам присущи соответствующая доля опасности. Как было сказано выше, ритуалы - это коллективизированная формулировка изначального индивидуального опыта над-индивидуальной силы. Это попытка упорядочить, 'отрегулировать' опыт божественного, стать доступным каждому человеку в соответствии с его способностями. Хотя изначальный смысл ритуала аналогичен медитации, т.е. каналу между над-индивидуальной силой - не-эго, и индивидуальным сознательным мышлением - эго, существует опасность, что ритуал может стать в большей или меньшей степени заформализованным. Каждый обряд старается воздвигнуть как можно более высокую ограду вокруг божественного, но, в конце концов, он удушает то, что должен был оберегать. Вместо того, чтобы служить инструментом постоянного обновления, ритуал может стать такой эффективной 'защитой' против энергии непосредственного опыта, что непосредственный опыт потеряется за этими защитными стенами. Он превращается в оружие против индивидуального опыта, вместо того, чтобы быть законной защиты от дезинтеграции при помощи непосредственного опыта 'живого Бога', и в то же самое время служить гарантом участия в этом эксперименте. Ритуал неизбежно превращается в функцию коллективности, а каждая коллективность в конце концов начинает чувствовать угрозу в свой адрес со стороны индивидуального опыта. (Классический пример этого конфликта был дан Достоевским в сцене столкновения между Великим Инквизитором и Христом в 'Братьях Карамазовых'.)

Никакая совокупность и коллективность не могут быть консервативнее, чем примитивное общество, потому что примитивный человек до смерти боится потерять свое хрупкое и еще неустоявшееся, фрагментарное эго в стычке с превосходящей силой бессознательных образов. Ведь новый и неизвестный опыт может открыть двери еще и новым и неизвестным опасностям, силе которых могут полностью подчиниться еще неразвитые эго и воля. Примитивный человек и примитивная часть каждого из нас носит в себе horror novi (ужас перемен) и действует соответственно. Это момент, когда ритуал может стать бесплодным. Он теряет свое оригинальное значение как посредник между эго и не-эго и становится вместо этого инструментом отрицания и отвержения божественного как живительной струи в жизни индивидуума.

Здесь надо подчеркнуть, что это отражает только проявление присущей ритуалам опасности но не необходимого развития. Конечно, всегда существуют большое количество индивидуумов, которые не утеряли первоначальный смысл ритуалов. Они составляют костяк истинных последователей веры. Окаменелось, неподвижность ритуалов является, однако, достаточно очевидной в качестве важности развития и в качестве негативного влияния на его (обряда) роль в религиозной практике.

Этот конфликт становится еще более очевидным по мере роста сознательного мышления. Эго, этот представитель сознательного мышления, еще такое маленькое и непрочное у примитивного человека становится значительно более цепким, увеличивает свою интегрированность в процессе своего развития. Во время этого процесса эго все больше и больше отчуждается от живительной силы не-эго. Тогда либо не-эго закрывается в заформализованных, безжизненных, не выполняющих своей подлинной функции ритуалах, либо эго отвергает полностью не-эго, уверовав в свое полное всемогущество. В первом случае ритуал уже не действует как инструмент актуализации божественного, как 'окно в Вечное', а отражает собой просто какой-то вид магического умилостивления, при помощи которого не-эго удерживается на расстоянии. Во втором случае, добытая в процессе развития эго энергия не используется для создания более сильной и продолжительной сознательной реализации взаимосвязей между эго и не-эго (то есть, процесса взаимного оплодотворения), а только для аутократического управления мощью своей воли. Поскольку открытие в архетипных образах над-индивидуальной силы, как и сформулированные в ритуалах, нуждаются в сознании как противополюсе для того, чтобы стать проявленными и действительными, то сознательное может обмануться и поверить в то, что именно оно есть создателем откровений и начать приписывать себе божественную силу мироздания. Если упустить из виду зависимость эго от его источника - не-эго, то в результате возникнет все более нарастающая нехватка инстинктивной связанности и утрата знаний естественных ограничений и условий эго. Таким образом взаимно необходимые для продуктивного сотрудничества два полюса - эго и не-эго разорваны на части и обращены друг против друга. Этот конфликт лежит в основе нашего культурного кризиса, достигшего теперь таких огромных размеров. Но также, как индивидуальный невроз, несмотря на все его неприятные и даже катастрофические последствия, является, тем не менее, последней попыткой психе заставить индивидуума лучше и по-новому адаптироваться к среде, так и наш культурный невроз можно считать таковым же по сути. Первым несомненным признаком попытки достигнуть нового синтеза является возникающее у многих людей чувство настоятельной необходимости достижения чего-то. Любое разрешение этого конфликта человеком, находящимся в согласии с символизмом и ритуалами, которые выражают его самые глубокие потребности, заключенные в его вере, обязательно будут отличаться от решения человека не имеющего ни веры, ни каких-либо ритуалов, выразивших бы его внутренние потребности, что впрочем, характерно для большинства людей. Тем не менее, попытки синтеза, в общем имеют черты открытой заново реализации взаимозависимых и вечных над-индивидуальных образов и индивидуального сознательного мышления. С этой позиции становится возможным новое оживление ритуалов. Если ритуалы неправильно поняты как фиксированный способ церемониального поведения, как своего рода коллективная гарантия нахождения на 'верном пути', то ради приспособления к всеобщему стандарту в жертву приносится индивидуальное сознание. Опасность возникновения общественной  заскорузлости,   присущая  ритуалам,   проявляется только в период дегенерации ритуалов. Но для тех индивидуумов, которые подходят к ритуальным действиям с внутренней  подготовленностью для  встречи  с божественным, первоначальный архетипный опыт Божества и его проявления снова приобретают свою значимость. С этой позиции хранящее свое достоинство эго воспринимает свою роль как противоположный  полюс для  надиндивидуальных,   вечных образов. При таком подходе вновь воссоздается связь между божественными символами ритуалов и индивидуальным сознанием. Совершенно отдельно от тех случаев, которые благополучно пребывают в связанном состоянии с ритуалами и догмами и помимо случаев, когда в процессе обычной жизни вдруг открываются такие связи, существуют известные каждому психологу случаи, когда обратившиеся за аналитическим лечением люди заново обнаруживали свою подлинную приверженность к вере. И для них очевидным решением проблемы становилось следование за их внутренним опытом и принятие того, что они уже посчитали утраченным. Но что же делать всем остальным, составляющим значительную часть, страдающим от чувства собственной духовной изоляции и одиночества, не желающим для себя ничего лучшего, как только найти свой путь обратно в устоявшуюся веру, но для которых этот путь остается закрытым? Неужели они потеряны для содержащегося в ритуалах 'таинства' и, тем самым, для 'спасения'? Как ответить на такой вопрос, зависит от точки зрения на роль этой устоявшейся, общепринятой веры. Психология не призывает судить о том, какой ответ правилен, а просто описывает то, что происходит. Известно, что для многих людей оценка общепринятого вероисповедания заблокирована по той или иной причине. Одни считают, что за столь долгий путь своего развития вера уже достигла такой высокой степени дифференциации, что естественная бессознательная энергия уже испарилась из ее ритуалов и обрядов. Этим объясняется тот факт, почему так много людей, занятых поиском смысла жизни, становятся очарованными так называемыми эзотерическими доктринами, формулируемыми как теософией, так и йогой, оккультизмом, и другими течениями. Кажется, что они содержат в себе 'божественные' ценности только потому, что наш интеллект еще не 'испортил' их. Будучи столь 'неизвестными', а 'потому 'совершенно иными', они представляют собой наиболее подходящий объект для проецирования бессознательной энергии, чем известные и интеллектуализированные символы нашей родной цивилизации. Именно поэтому они превращаются часто в опасные суррогаты подлинного переживания, тем самым в механизмы ухода от реальности и от потребности разрешения наших врожденных проблем.

Они чувствуют, что накопленная многими верными последователями догм и ритуалов сила 'предотвращает от глубинного проникновения в душу внешних объектов поклонения именно из-за благоговения перед этими предметами... Божественный медиатор (посредник) остается только образом извне, а человек остается фрагментированным, поскольку медиатор так и не коснулся его глубинной натуры. (Jung, Psychologie und Alchemie, p 19. CW 12, p.7.)

Другим кажется неприемлемым и даже отвратительным принятие извне готовых решений, представляемых как обязательное коллективное правило. Многие испытывают противоречия между догмами и содержимым принятого вероисповедания и того способа, каким от его обязательных правил и их применения уклоняются в реальной жизни. Они по тем или иным причинам не в состоянии отыскать обратный путь в устоявшуюся веру и ее символы, но тем не менее, они могут иметь сильное религиозное переживание в виде ощущения того, что есть некая сила в их жизни, трансцендирующая их индивидуальное эго. Все эго не является вопросом преднамеренного выбора, а спонтанным психическим событием. Наиболее убедительно это доказывает тот факт, что существуют не только те люди, которые хотят найти обратный путь к общепринятому вероисповеданию, но, будучи честными по отношению к своему внутреннему опыту, считают невозможным принять для себя такое решение, а и люди, которые испытывают сильнейшее возможное сопротивление против принятия любого 'религиозного' решения своих проблем, но тем не менее обнаруживают, что он воздействует на них со стороны их внутреннего опыта. Они считают себя 'рациональными' людьми, пришедшими только для 'удаления' некоторых 'дурацких' невротических симптомов, но к вящему их ужасу, открывших, что их исцеление лежит в принятии каких-то 'иррациональных' процессов в психе, о которой они не имели ровным счетом никакого понятия.

Все эти люди имели одну общую для них важнейшую точку зрения: правомочным и обязательным для них является только их непосредственный личный опыт. Таким образом, они должны заглянуть внутрь психологической проблемы для ее разрешения, но никак не вовне. При этом неважно как проявляет себя эта проблема, то ли возникает непосредственно в виде проблемы духовной изоляции,  и нехватки внутренней согласованности, то ли таковой она окажется в последствии. Таким образом, к трем великим добродетелям - вере, надежде, любви, добавляется четвертая, являющаяся производной от потребностей ситуации и непременным условием любого удовлетворительного ответа - добродетель индивидуальной реализации. Достигаться такая реализация может только путем индивидуального исследования устоев жизни, не доверяя историческим или традиционным мнениям и утверждениям. Такое исследование - дерзкий и смелый поступок, поскольку он выводит человека из гарантированной безопасности. Но все же это не 'безрассудная авантюра, а вдохновенная глубокой духовной нуждой попытка еще раз породить, придать смысл, основанный на свежем и лишенном предрассудков опыте'. (Jung, Modern Man in Search of a Soul, p.276  CW 11, p.343)

Предпринимая эту попытку, все эти люди, побуждаемые самой своей внутренней ситуацией искать ответ на вопрос о смысле своей жизни, олицетворяют проблему современного человека. К этому их принудило не преднамеренное решение, а их внутренний конфликт, развивающийся на протяжении веков, необходимость искать пути для повторного примирения двух противоположностей не-эго и эго. Возникший в эпоху Возрождения, этот конфликт неуклонно набирает силу*. Его начало ознаменовало открытие важности личности и индивидуального опыта. Этот процесс шел рука об руку с постоянно растущим удалением проекций от внешнего мира и соответствующих реализаций внутренних состояний человека. Совершенно ясно видно, как это удаление проекций превратилось в отрицание всего, что не было создано эго; это создает опасное отождествление внутреннего состояния человека со сферой его сознательного мышления. Но сейчас мы все больше и больше начали понимать, что внутреннее состояние человека включает в себя предознательные и над-индивидуальные корни и теперь мы ищем их откровения, не извне, а внутри себя. Какими бы ни были опасными последствия утверждения о важности эго и индивидуального опыта, мы обязаны четко представлять себе, что сила эго и сознательного мышления, со всеми их сомнениями и надоедливым любопытством, потерей связанности и врожденной любознательностью, возникла и выросла как выражения процесса индивидуации человека. С одной стороны, ритуал как повторное воспроизведение первоначального столкновения с вечным божественным является, по крайней мере потенциально, бесконечно большим и более мощным, чем сможет стать индивидуальное сознание. Но с другой стороны - это hie et nunc, то есть здесь и сейчас энергия над-индивидуальных и вечных образов стала очевидной. Вечность, безвременье не интересуется настоящим: это - круг,  в котором прошлое и будущее перетекают друг в друга без видимого разрыва. Именно индивидуальное сознание прекращает на ничтожно малую долю секунды это вечное течение и становится единственной реальностью, которой является актуализация вечных образов. Наше индивидуальное настоящее лежит между вечным прошлым и вечным будущим и эта вечность должна быть как бы заново интерпретирована каждым индивидуумом, если ему необходимо выработка творческой, созидательной энергии. Каждый человек в процессе повторной интерпретации должен найти в соответствии со своими способностями свою собственную связь с этими вечными законами. Это налагает совершенно новую и уникальную ответственность на каждого индивидуума, кто, понукаемый своим собственным опытом, обнаруживает себя интерпретатором этих вечных образов, архетипов. Если ему не удается отдать должное значимой сущности архетипов, то в таком случае будет утрачена не только их творческая энергия, но и творческая энергия человека. Если же, с другой стороны, интерпретация окажется правильной, адекватной, то наше сознательное мышление, наше эго, снова создаст новые связи с нашими корнями в не-эго, наше настоящее связано с прошлым именно таким образом, и цепочка существования не прерывается. Индивидуум больше не чувствует себя изолированным, его существование получает новое значение как частичная актуализация вечного и над-индивидуального процесса жизни. Если психоневроз должен пониматься как недуг человека, не открывшего, что значит для него жизнь, (Jung, Modern Man in Search of a Soul, p.260, CW 11, p.330)  то тогда открытие вечных образов значения и смысла, наиболее полно выраженных в опыте 'самости' в качестве архетипа Божества, действительно означает исцеление. 'Для пациента прямо таки настоящее откровение узнать, что что-то поднимается из потаенных глубин его психе и сталкивается с ним, что-то странное, что не является 'я' и, следовательно, недостижимо для его личных капризов. Он получает доступ к источникам психической жизни, а это означает начало исцеления'. (Там же, c.280, CW 11, p.345)

Один мой пациент охарактеризовал этот опыт такими словами: 'Настоящим открытием психологии является для меня то. что существуют чувства, которые мы сами не создаем'. И можно еще добавить, что это ощущение люди находят внутри себя, что оно возникает как результат критической и безотлагательной важности их состояний. В их 'неврозах' проявляется психологический кризис нашего века, в находимых ими решениях в то же время обнаруживается более, чем индивидуально правомочный ответ. Кризис заключается в трещине между жизнью и ее смыслом и в вызываемой ею духовной изоляции. Ответ - а в нем новый синтез - это ответ на повторное открытие индивидуумом божественных и над-индивидуальных образов как вечно присутствующей части в нашей психе и как ее вечной основы. (Интересно заметить, что открытие примитивного искусства (а также и искусства детей) совпадает с этой формулировкой современной психологии. Как часто случается, внутренние процессы вначале становятся видимыми в проекции: ''примитивное' искусство оказывает чарующее воздействие как проекция 'примитивного' творчества в нас самих. то есть как выражение предсознательных и изначальных образов в нашей психе.)

Этот ответ 'основан на восприятии символов бессознательного процесса индивидуации, который всегда начинается в момент, когда начинают распадаться управляющие человеческой жизнью коллективные концепции'.  (Jung, Psychologie und Alchemie. p.60. CW 12, p.35,) Убедительный индивидуальный опыт над-индивидуальных образов означает новую связанность и новую обязанность по отношению к 'религиозному' процессу в нас самих. Он отражает синтез между эго и не-эго, между активностью сознательной и бессознательной психе. Этот синтез создает новую осознанность, выступающую как посредник между двумя полюсами и создает мост между лишенной времени вечности и ограниченным во времени индивидуальным существованием. Если бессознательное пассивно, а сознательная психе активна, то такая осознанность является 'активной пассивностью', то есть осторожным обращением к непроизвольному возникновению вечных образов. Тогда как бессознательное стоит на стороне бездумной традиции и веры, а сознательное мышление -на стороне сомневающегося отрицания традиции и безверия, то эта осознанность является осмысленным принятием и познающей верой, возникших из силы непосредственного внутреннего опыта. Он может быть определен как растущая 'проницаемость' для вечных идей и символов, он является прогрессивным очищением орудий внутреннего восприятия (начиная с освобождения эго от патологических комплексов и идентификаций) до такой степени, что человек становится способным воспринимать внутреннюю судьбу и смысл, пока в конце процесса интеграции он не станет незапятнанным проводником, беспрепятственным каналом между бесконечным и конечным.

Используя метафору или, скорее, символ, можно понять бессознательную и сознательную психе как два полюса или два фокуса эллипса, которые вместе и определяют форму кривой. Когда дистанция между двумя полюсами становится бесконечной, то есть когда два полюса полностью оторваны друг от друга, то возникает незаполнимая трещина, превращающая объем эллипса в ничто. Но когда два полюса сливаются в один, то есть, когда наступает полная гармонизация, то в результате образуется круг, представляющий собой максимально возможный для эллипса объем. Это соответствует концепции Юнга о 'самости', которую он определил как новый центр притяжения, то есть синтез между сознательной и бессознательной психе. Эта самость - высочайшая реализация индивидуума, и в то же время она полностью трансцендирует индивидуума. Это - синтез между внешней и внутренней реальностью. Оно во мне, а я - в нем. Это - наша цель, но в то же время оно - источник, из которого мы вышли и который постоянно нас питает. Невозможно говорить об этом иначе, чем в парадоксальных терминах, потому что это больше, чем логическое заключение или теоретическая абстракция; это живая реальность и опыт. Это 'Бог в нас' (Jung, Two Essays on Analytical Psychology, p.265. CW 7, p.236).

На религиозном языке можно было бы назвать это знание наивысшей важностью человеческого индивидуума, как особенное и решающее требование бога; или можно было бы сказать, что именно божество становится проявимым в человеке, а человек становится актуализацией божества. Это -знание человеческой значимости и ответственности за исполнение судьбы созданного мироздания, оно сформулировано в ответе хасидского раввина своему ученику: У раввина Илии один ученик спросил: 'Рабби, кого ожидает Мессия?' Раввин ответил: 'Тебя'.

ВКЛАД К.Г.ЮНГА В СОВРЕМЕННОЕ СОЗНАНИЕ

Нет дня более подходящего для оценки в жизни, чем семидесятилетний юбилей с его глубоко символическим значением состоявшейся человеческой жизни. И К.Г.Юнг, высоко ценящий символы, я надеюсь, простит, что один из его учеников - с радостью и благодарностью признающий, что контакты и встречи с ним безмерно обогатили его собственную жизнь - попытается дать ответ на вопрос, насколько сильно влияние на окружающий мир его учителя.

Вот вопрос, представляющий наибольший интерес, что же означают труды К.Г.Юнга для современного человека, каков его вклад в современное сознание и какие обязательства для человечества вытекают из его учения. Ведь Юнг, как и Фрейд, благодаря своему гению далеко превзошел пределы ограниченной сферы психиатрии, он в огромной степени расширил кругозор психологии. Он стал интерпретатором нашей человеческой ситуации тогда, когда религия и философия уже утратили опоры и силу. Таким образом, психология - это не просто еще одна специализированная отрасль науки - а это сама ее сущность, а интенсивность ее воздействия - это выражение и мера новой фазы человеческого развития.

Никто лучше не осознает духовные обязательства, заключенные в психологии, чем К.Г.Юнг, Для него факт его рождения в Швейцарии был всегда более, чем просто совпадением. Это - символическое выражение его центрального положения в Европе. Он проложил дорогу, соединяющую север с югом, он жил в самом Центре Европы, где встречаются три различные языка и культуры. Находясь в этом центре Европы, он дотянулся к землям за Ла-Маншем и за Атлантическим океаном. Интересно, что английский язык и культура пришли к нему именно в Швейцарии. На протяжении двух лет с 1917 по 1918 он курировал английских военнопленных, интернированных в замке Экс. С тех пор его связь с англо-американским миром стала настолько тесной, что большинство из его семинаров проходили на английском языке. Его главной целью было найти истинное соединение всех различных направлений европейской цивилизации, найти их центр, найти действительную 'самость' Европы.

Задание, возложенное на Юнга этой осведомленностью в духовных обязательствах психологии, не было легким. Это привело к многочисленным необоснованным критическим выпадам и неверному толкованию его намерений. Одним из главных положений, подвергшееся особым возражениям, было так называемая мистическая направленность Юнга. Но чувство духовной ответственности подсказывало ему необходимость синтеза расходящихся линий европейской и не только европейской духовной истории. Никто не представлял более проницательно глубину расщепленности европейской души и не дал более убедительного анализа, чем К.Г.Юнг. Для него современный человек предстает не как изолированный и самодостаточный продукт современности, а как суммарное целое истории европейского процесса индивидуации. Это объясняет, почему он, начав с современной психиатрии, постепенно поднялся к истокам современной европейской психологии и вышел далеко за рамки самой Европы для того, чтобы попытаться выяснить тайные оттенки и направления этого процесса. В этой главе будет сделана попытка дать схему исторического пути и исторического фона нашей современной европейской психологической ситуации, тем самым показать место и роль Юнга в развитии современного сознания. Эта интерпретация сама по себе основывается на концепции

Аналитической психологии. Таким образом, последующая попытка проследить развитие современного сознания, показать присущий ему конфликт, указать на вклад Юнга в его разрешение, само по себе станет отражением мыслей и идей Юнга, без которых нельзя было бы ничего предпринять. Вопрос, который немедленно возникает: что означает собой фраза 'современное европейское мышление'? Какова же специфика позиции современного сознания, что же такое этот современный Weltbild, образ мира, который кажется заполненным до краев конфликтами и возможностями, конфликтами, приведшими Европу к глубочайшему кризису, и в то же время ставшими предвестниками новой и более зрелой фазы ее жизни? Источники того, что мы называем 'современный человек'* и 'современное сознание' хорошо прослеживаются в эпохе Возрождения. Именно Возрождение создало концепцию о человеке и его внутреннем мире, которая в корне отличалась от концепции средневековья. Вот это превращение старых образов человека и мира в новые 'современные' образы и породило как огромные возможности развития, так и равную по величине опасность разрушения, столь очевидную особенно в наши дни. Средневековая концепция о мире и о роли в нем человека фундаментально отличалась от концепции о современном человеке. Она была однообразна, коллективна и статична в противовес индивидуальной и динамической концепции современного человека. Индивидуум как таковой не играл никакой существенной роли. Как указывал Якоб Букхард, 'человек познавал себя только через некие общие категории', будь это категория 'члена расы, народа, партии, семьи, объединения'. (Jacon Burckhardt.  The Civilization of the Renaissance in Italy, Phaidon Edition. London, 1944, p.81.)

Каждая из этих социальных категорий воспринималась как выражение естественного, то есть божественного порядка. Индивидуум, который мог бы выбирать себе установки и цели, еще не существует. 'Имея четкое, неизменное и неоспоримое место в социальном мире с самого момента рождения, человек помещался в структуролизованное единство, и таким образом жизнь приобретала такое значение, которое уже не оставляло ни места ни нужды для сомнений'. (Erich Fromm. The Fear of Freedom. Kegan Paul, London. 1942, p.34.) Хотя выраженные в его книге подходы очень сильно отличаются от принятых нами подходов, все же его анализ приводит к очень похожему описанию психологической ситуации Конечно, эти коллективные узы с присущей им нехваткой свободы весьма часто воспринимались утомительными и докучными, но взамен человек получал огромную компенсацию за эти ограничения: четкое определение своей роли и положения. Любые потребности человека обеспечивались во всех отношениях. Он был как бы воткан в плотную материю существования, бытия, которое и определяло и наделяло смыслом его самого и его жизнь. Он жил надежно защищенным в лоне Церкви, 'за пределами которой нет спасения'. Нельзя найти лучшего и ясного символа для человека в этом состояния, чем символ его доверия и зависимости от матери церкви.

Это великая мать оберегает и питает его. Все характеристики архетипа матери обнаруживаются в этой идее того времени. Другой характерной чертой той психологической позиции была статичность устройства мира, статичный миропорядок. Этот порядок восходит к божественному откровению и потому является абсолютно неоспоримым. Невозможно, да и на самом деле не нужно было делать никаких изменений в концепции о вселенной, поскольку этот статичный и необсуждаемый порядок устройства вселенной делает жизнь и мир легко понимаемыми. Для средневекового человека 'земля навечно установлена в центр вселенной, вокруг нее вращается Солнце, заботливо отдающее свое тепло. Все люди - Божьи дети, находятся под опекой любящего Всевышнего, который уготовал им вечное благословение; и все точно знали, что им надо делать и как они должны вести себя, чтобы подняться от тленного мира к нетленному и радостному существованию'. (ung, Modem Man in Search of a Soul, p.235.   CW 10, p.81)

В таком состоянии мышления уже очевидна психологическая проблема. Это проблема очевидного небытия индивидуума. Такое 'небытие' не обязательно означает, что концепция об индивидуальности всего лишь 'подавлена': более вероятно, что она не достигла еще порога сознания среднего человека того времени. Другими словами, концепция об индивидуальном была еще подсознательная. Это явное, зримое отсутствие индивидуальности соответствует господству архетипа матери. Он выражается в состоянии более менее полного мистического соучастия, в тождестве с коллективным организмом и в отрицании дискриминирующей 'маскулинной' функций психе. Он консервативен, традиционен и близок к инстинктам. Это психологическое состояние характеризуется своими 'фемининной' и пассивной особенностями, тогда как 'маскулинные' и активные черты пока бессознательны. Но одним из фундаментальных законов психической энергии является закон энантиодромии. Юнг использовал этот термин для того, 'чтобы описать появление бессознательной противоположности с его особенной связью с хронологическим ходом событий: этот характерный феномен возникает почти универсально, где бы ни доминировали над сознательной жизнью крайние, односторонние тенденции. Поскольку он (феномен) дает толчок к постепенному развитию в равной мере сильной, бессознательной противоположности, впервые проявившей себя в подавлении сознательной активности, то в последующем он приводит к прекращению сознательного управления'. (Jung, Psychological Types, p.542,   CW 6.)

В течение очень долгого отрезка времени эти противоположные психические тенденции не имели ни малейшего шанса проявить себя. До тех пор, пока не станут проявимыми хоть какие-то следы растущей индивидуальности, авторитет eccelesia mater и ее догмы будут в состоянии удерживать эту индивидуальность в подземелье. Эта ограничительная позиция заставила церковь становится все более и более ригидной. Но именно из-за этой ригидности в конце концов ее власть стала слишком хрупкой, чтобы работать успешно. Попытки подавить эти силы, в которых Церковь ощущала опасность для своей догматическом, 'католической' и 'всеобъемлющей' концепции мира и роли человека в нем, никогда не были полностью успешны. Даже если эти силы и не стали еще действенными, то они, тем не менее, вели плодотворную и все возрастающую по силе подземную жизнь**. Они как бы играли роль 'автономного комплекса' в психе 'матери'. Конечно, чтобы показать историю этих 'подземных течений' индивидуальности, придется выйти далеко за рамки данной главы. Но главное их направление можно выразить термином 'гнозис', оно тесно связано с историей ереси (ересь означает, что достаточно характерно, 'акт выбора'), и представляет собой стремление к выражению индивидуального и дискримирующего опыта как противовеса догматическим и обязательным для коллективного исполнения положениям.

В эпоху Возрождения до тех пор подсознательные силы стали видимо и ощутимо могущественными. 'Геоцентрическая' концепция мира быстро рухнула, уступив место 'антропоцентрической'. Помимо основного ударения, сделанного на важности индивидуального опыта, главной характеристикой этой концепции были ее динамичный, дискриминирующий и интеллектуальный характер. Все эти характеристики и являются типичным примером преобладания 'маскулинной' позиции. В то время как фемининная позиция характеризуется, среди прочего, своим акцентом на личных ценностях, через преобладание чувственных функций, (Jung: Psychological Types, p.543. Чувство - это процесс, происходящий между эго и данным содержанием, более того, процесс, придающий содержанию определенную ценность в смысле его 'принятия или непринятия ('удовольствие' или 'неудовольствие')). то маскулинная позиция характеризуется своим акцентом на объективных фактах, выраженных в функции мышления. Таким образом, средневековая позиция была направлена на установление человека в подчиненное положение, тогда как позиция Возрождения была направлена на установление объективных законов. 

Конечно, это не означает, что а средние века не существовал интеллектуальный подход. Но его функции и направления в корне отличались от такового в более позднее время. Таким образом, высочайший интеллект Фомы Аквинского был направлен на учреждение законов универсального ordo (порядок, лат - Прим, ред.) мира, иерархического уклада существования, чье последнее оправдание покоилось в Боге и в котором каждый индивидуум найдет свое достойное место. Для св. Фомы 'два порядка природы и сверхприрода - первый - объект разума, а второй - объект Веры - в действительности являются одним, из-за своего единства и сцепленности с Богом, из которого все произошло и к которому все стремится... Следовательно, все мысли св. Фомы сосредоточены на Боге, и вся наука, 'светская' наука, принимает регилиозное значение'. Его система 'основана на вечных и неизменных теологических и метафизических принципах, а раз так, то и на совершенно независящих от данных физических и научных экспериментов. '(V. White, О.P.; Scholasticism, Catholic Truth Society, London, pp.24, 26)

Возможно, наиболее поразительным выражением и символом изменения в духовном образе мира являются открытия, сделанные Коперником. Разрушение геоцентрической концепции мира и установление гелиоцентрической системы, которая является недостающим звеном в антропоцентрической концепции естественной науки, ударило по самому же человеку. Мир и его устройство не является больше неоспоримым, он теперь открыт для обсуждений и подвержен изменениям. Населенная людьми земля больше не является центром и предназначением вселенной. Джордано Бруно выразил в своей философии окончательный финал геоцентрической концепции, особенно в идее о бесчисленных необитаемых мирах.

Вместо того, чтобы быть строго определенной частью всеобщего миропорядка, человек вдруг обнаруживает свое индивидуальное сознание, являющееся тем предопределяющим фактором, на котором должна строится его жизнь. Это явление в сочетании с растущим вниманием к важности опыта приводит к развитию всех 'дискриминирующих' энергий и тем самым к эмансипации интеллекта. Это означает наиболее позитивное и творческое открытие современного человека: научная и экпериментальная позиция и настойчивость в отношении опыта.

Однако, развитие индивидуальности и науки обречено, вместе с тем, на создание гигантских психологических проблем. Но разве только творческая и прогрессивная сторона становится непонятной для современного сознания, нашего современного кризиса? Настоящая психологическая проблема лежит в амбивалентности новой ступени развития человеческого сознания. Развитие индивидуальной позиции приводит к утрате коллективной безопасности; развитие всех дискриминирующих энергий ведет и уже привела к позиции глобального скептицизма, от позиции исследовательской к позиции общего сомнения. Некогда установленные материнские, фемининные, чувственные ценности человека в данной ситуации под воздействием новой концепции фундаментально изменились.

Как, например, указывал Буркхард, (Psychological Types, p.339, CW 6.) ментальная позиция Возрождения способствовала 'распаду основополагающих догм христианства'. Главнейшей среди них были идеи о бессмертии и спасении. На самом деле, средневековье - 'теологический период' человечества, как назвал его Конт - считало главным своим делом спасение души, а роль человека во вселенной заключалось в решении этой задачи. С переходом от геоцентрической концепции к гелиоцентрической вселенной произошло полное смещение человеческого интереса от собственной персоны к природе. И вдруг с изменением интереса от земли ко вселенной идея спасения утратила свою значимость.

Очевидно, что старые концепции, пока они воспринимались, вернее ощущались человеком, обязаны были давать ему чувство большой уверенности и безопасности. Но теперь же эта уверенность подрывается новыми идеями. Человек освободился от удушающих ограничений, но взамен получил тяжкое бремя, осознать которое он сможет не сразу, а постепенно. Все дальше удаляясь от веры в бессмертие, человек все больше терял интерес к проблеме своей собственной души. Главный интерес лежит 'вовне', а внутри уже не осталось проблем, достойных научного внимания. Жизнь стала всего лишь биолого-физиологическим феноменом, который подчиняется механическим законам, тогда как вопрос ценностей и смысла был во владении презираемого или снисходительно переносимого, 'ненаучного' мышления.

Это был конфликт между 'верой' и 'знаниями', конфликт, который долгое время был темой для еретиков и 'гностиков', открылся для всех. Характерной для этого конфликта фигурой является Парацельс, что побудило Юнга глубоко заинтересоваться его личностью и учением. (Jung, Paracelsica, CW.13, 15)

В северной Европе Парацельс был одной из важнейших фигур в эпоху Возрождения. В нем жили и творили силы и средневековья, и Возрождения. Установление автономности и независимости научного опыта как противовеса для власти традиций без разрушения специфических ценностей последних - вот основная тема мыслей Парацельса. Он воспринимал связующий характер божественных откровений в отношении религии и веры, но не смог принять их как обязательный инструмент в исследованиях природы. Здесь он положился на lumen naturae, в котором он усматривая второй и независимый источник познания в дополнении к божественным откровениям. Ученик Парацельса, Адам фон Боденштайн писал: ''Изучающий природу владеет веществом природы, естества не по праву, а благодаря своему собственному опыту'.

Это различие между знаниями, полученными через откровения, и знаниями, добытыми в процессе индивидуального опыта, при всей их полярности и внутренней конфликтности, обнаруживают параллели в психологическом разграничении между не-эго и эго. Эго - это центр, представитель сознательного мышления. Сумма психической энергии, находящейся в распоряжении сознательного мышления, и есть то. что мы называем 'воля'.

Это понятие эго едва ли нуждается в дальнейшем объяснении. Гораздо более сложной, но ведущей зато к самой специфике аналитической психологии, является концепция Юнга о не-эго. Цельная личность состоит из сознательной и бессознательной компонент. Среди бессознательных компонент 'подавленное' содержимое представляет собой лишь ограниченную и относительно маловажную часть. Оно происходят от сознательной части психе, и, тем самым, существенно не отличается от нее. То же содержимое бессознательного, которое существенно отличается от сознательной части - и оно является наиболее важным - не подвержено подавлению. Это значит, что их источники не находятся в сознательном мышлении, а, наоборот, существовали еще до сознания: 'Сознательное мышление основано на бессознательной психе и является ее результатом. Бессознательная психе предшествует сознанию и продолжает функционировать вместе с ним и вопреки ему'. (Jung, The Integration of the Personality, p.13,   CW 9.1. p.281)  Юнг определил эту 'бессознательную психе, которая предшествует сознанию', как 'коллективное бессознательное', а его проявления -как 'архетипы'. Это коллективное бессознательное не является эго, оно не происходит ни от него, ни от не-эго. Коллективное бессознательное не просто существовало до сознания, но оно явилось еще и 'матерью сознания'. (Jung, Psychologie und Alchemie, p.155. CW 12. p.101)

Хотя сознательное мышление и его представитель и центр - эго - образуют типично человеческое достижение, это достижение из-за своей исключительности и удаленности от инстинктивного источника представляет опасность. Следовательно, в то время, как сознательное мышление и эго (и воля) абсолютно необходимы для создания субъекта, который должен воспринимать образы коллективного бессознательного, в равной же степени не-эго необходимо в качестве постоянного объективного баланса и регулятора для деятельности эго. В этом смысле 'субъективная психе' - эго - и 'объективная психе' -коллективное бессознательное - пребывают в компенсаторной взаимосвязи. Целью процесса индивидуации является создание общего для обеих частей центра, который Юнг назвал самостью.

Эго обладает всеми характеристиками временности, тогда как не-эго имеет качество 'вечности', или относительной безвременности. 'Можно установить границы для сознательного мышления; бессознательное - это непознанная per se психе и как таковая неограничена, поскольку неопределима. По этой причине оно имеет божественный характер и является носителем громадной психической энергии. Вот почему опыт не-эго постигается и воспринимается как 'Бог'. И таким образом 'он олицетворяет коллективное бессознательное, которое пока еще не интегрировано в человеческое осознание'.

Эго обладает более или менее полным контролем над своими проявлениями при помощи воли. Вне контроля со стороны субъекта находится непознанная и неограниченная энергия объективной психе. Субъект может либо принять, присоединиться к проявлениям объективной психе, либо отвергнуть их. В первом случае имеет место растущая интеграция этих проявлений в сознание, а в результате возникает homo fofus, чья цельная и индивидуализированная личность имеет своим центром самость. Во втором случае, при отрицании появляется трещина между двумя частями психе, что негативно отражается на нормальной и конструктивной работе психе. По мнению Парацельса, оба эти источника сознания -божественные откровения и lumen naturae - не содержат конфликта, поскольку произошли они из 'единства Бога. Самость, как центр и вечный посредник между ними, все еще была для него живой реальностью. Но конфликт этот существовал, становясь все более заметным, пока под влиянием движения Просвещения, в XIX веке эти два полюса, вышедших изначально из единого целого, не стали, наконец, смертельными врагами. Парацельс в те времена еще мог сказать: 'Я во власти Господа, Господь в моей власти. Я в его власти, моя суть вне меня, и он в моей власти: моя суть во вне его', но вот это: 'Я во власти Господа должно было все больше терять свой смысл и обязательства перед ним'. Правда и то, что этот процесс в течение довольно значительного времени оставался более-менее бессознательным. Для таких великих ученых, как Ньютон, все еще было возможно интересоваться и теологией, в равной мере как и мистицизмом. В прошлом веке казалось почти невероятным, или воспринималось просто как причуды, что один и тот же человек, который 'осознал работу вселенной, совершенно независимой от духовного устройства' смог также написать книги по теологии, или еще хуже, быть глубоко поглощенным алхимическими исследованиями'. Но это показывает, как в одно и то же время религия и наука могут жить рядом без каких-либо открытых стычек. Эта трещина между 'знанием' и 'верой' все больше расширялась, но проявила свое истинное значение благодаря французскому Просвещению, который во многом обязан английскому эмпиризму. Вольтер и энциклопедисты излагали ньютонову теорию физики для того, чтобы ознаменовать новую фазу скептицизма и материализма. В то время как в Ньютоне сосуществовали бок о бок религия и наука, философы Просвещения убивали одно посредством другого.

Наиболее мешающими были психологические последствия этой разрастающейся трещины между знанием и верой. Отрицание религиозных интерпретаций и ценностей жизни и мира все большим числом людей означало для них еще и то, что мир больше не казался им духовной и осмысленной сущностью. Этим объясняется, почему наряду с великими открытиями и прогрессом индивидуального опыта росло и общее чувство тревоги, опасности, изоляции. 'Экспериментальная' позиция означала, что человек в состоянии и даже обязан исследовать все; а такая позиция неминуемо, шаг за шагом, привела к растущему чувству сомнения и скептицизма. Больше не было всеобъемлющего и доступного ответа на вопрос о смысле и значении человеческой жизни. Чем больше становились видимыми законы, управляющие природой, тем больше стирались законы, управляющие действиями людей в этом мире. Принцип духовного синтезирования, столь характерного для ранней эпохи, уже утрачен, и человек испытывает мир в его ошеломляющем количестве различных материальных аспектов. Единство жизни и ее смысл уже окончательно разделены, расщеплены. Человек потерял свое достоинство как представитель и выразитель осмысленного мира. Последнее и наиболее патетическое выражение этой позиции состоит в том, что человек считается значительным и важным только как 'экономическая' единица'. Таким образом, образ двадцатого века предстал для среднего человека несущим чувство фрустрации и ничтожности мира. Это можно охарактеризовать чем-то наподобие следующего: мир лишен божественного руководства, он без имманентного чувства или внутренней сцепленности (за исключением чисто механического сцепления), без внутренней ответственности. Это значит, что у человека не было ни реальности, ни функций за пределами того мира, которое его эго определило для него. Огромное и само по себе бесценное достижение рационального и экспериментального отношения к миру началось с освобождения человека от ужасного количества стреноживающих пут и освободило от ограничений власти догм. Девиз Королевского Общества «Ни в чьих словах» выражает справедливую гордость этого нового открытия человеческой свободы - право сомневаться и исследовать; но интеллект явно превзошел себя: он атаковал не только ошибочные догмы, но разрушил также и достойные ценности. Интеллект взял на себя роль панацеи вместо того, чтобы ограничить себя надлежащим местом и функцией, Человеческие ценности не поддаются рационалистическому препарированию, законы интеллекта отличаются от законов чувств.

Развитие интеллектуальных и рациональных подходов были необходимым и созидательным шагом в развитии и дифференцировании человеческой психе. Каждая дифференциация, однако, несет в себе некую односторонность. В относительно недифференцированном состоянии постигается больше вещей, но они более размыты и тусклы. Дифференциация подразумевает концентрацию на сравнительно малом содержимом, но которое воспринимается чище и более определенно. Такая дифференциация сопровождается развитием воли. Примитивный человек - и ребенок - не могут положиться на свою волю, являющуюся функцией установившегося эго. Поскольку эго - это инструмент человеческих достижений, то оно обязательно приведет к новым ошибкам и конфликтам из-за своей однобокости и исключительности. 'В растущей дифференциации воли скрыта соответственно большая опасность уклона в сторону однобокости и ухода в состояние беззакония и оторванности от корней. С одной стороны, это отражает возможность человеческой свободы, но с другой стороны, однако, она является источником бесконечных прегрешений перед инстинктами... Чем больше становится сознательное мышление дифференцированным, тем большей становится опасность отрыва от своих корней'. Это состояние отсечености от инстинктивных корней обязательно вызывает ощущение глубокой изоляции и незащищенности и, таким образом, фрустрации.

Как и ожидалось, это чувство незащищенности и фрустрации вызывает два противоположных механизма бегства от него. Один из них - уход в предшествующее состояние сознания, с другой - подавление проблемы. Результатом первого является отрицание научного и интеллектуального отношения, приводит человека к фатальной сдаче коллективным и иррациональным ценностям. Подобная капитуляция человека намечается в романтическом движении вместе с сентиментальным настойчивым требованием бесконечного и трансцендентального. Последствием такого развития становится неизбежная регрессия, поскольку это означает полное отречение от новых достижений человеческого мышления, а именно: дифференцированного эго и рационального подхода. Каждая такая потеря одного полюса психе обязательно приведет к бессознательной идентификации с другим. Результатом же этого будет полная потеря равновесия и диссоциации, что приведет к образованию квази психотического состояния. Утраченная энергия подавляемой стороны возникает уже в бессознательном, и как каждое содержимое бессознательного, проецирует себя на подходящий объект. Трагические последствия такой романтической регрессии для всех нас слишком очевидны: фашизм и кровь и земля - миф, в котором утраченная энергия эго вновь проявилась в проекциях на дуче и фюрера и их прямых потомках. Дуче и фюрер являются трагическим инфантильным непониманием человеческой потребности в нерациональном.

В равной мере вредны и тщетны были попытки отрицать и скрывать проблемы, явившиеся наследием эпохи Возрождения. Недолговечное псевдофилософское бормотание об 'эволюционном прогрессе' послужило лишь для еще большей ясности демонстрации несерьезности, тщетности человеческих мыслей о себе и смысле своей жизни. Романтическое отступление означало капитуляцию перед нерациональной стороной, сопровождающееся потерей рациональной и индивидуальной стороны. Подавление конфликта между интеллектом и чувством, между мужскими и женскими ценностями приводит к образованию безжизненного и механистического мира. Все нерациональные, чувственные ценности - религия, любовь, искусство - теряют свой божественный характер, а вместо представления человека во всей глубине и полноте жизни, вместо существования в условиях постоянных обязанностей и соперничества, они превратились в отговорки, точность и пунктуальность. Религия больше уже не знает о Боге тайном, а превращена теперь в систему коллективного этического поведения. Любовь стала пустой оболочкой сентиментального лицемерия и лжи, искусство не представляется уже чем-то, что живо бы влияло на человеческую жизнь. XIX век стал эрой 'респектабельности' и анемичных идеалов. И вместо того, чтобы бросить вызов религии, общественным нормам поведения, вместо полноты любви, чувственности, вместо обязательных принципов искусства, наслаждения эстетического свойства, XIX век стал трагикомическим результатом гигантской работы, проведенной в эпоху Возрождения. И только в одной лишь науке наследие Ренессанса расцвело в полную силу.

Но точно также, как репрессии подавления, сопровождавшиеся ростом догматизма и формализма средневековья, привели к энантиодромной реакции Возрождения, так и подавления века материализма и респектабельности привели к возникновению крайнего сомнения и отрицания, им же порожденных. Киркегор, Ницше, Фрейд - три уничтожительных критика девятнадцатого века, бывшего их источником и определившем их судьбу.

У Киркегора девятнадцатый век нашел выражение глубинной своей реакцией против формализма и утилитарности религиозного упадничества того времени. Он был в полной мере осведомлен о том трагическом ощущении одиночества, изоляции и тщетности, бывшими страшными ранами его века. В то время как все остальные старались отвернуться от этого, ему достало смелости проникнуть вглубь этого ощущения: ощущения брошенности, одиночества во враждебном мире. В его мыслях нашло свое самое сильное выражение идея о непреодолимости разрыва между этим миром и богом, между верой и знанием. 'В нашем отношении к Богу мы всегда неправы'. Это трагический парадокс между жизнью, подразумевающей владение глубинным смыслом и направлением, и ее действительностью, которой вечно недостает этого смысла. Знания обрекают человека на неудачу: его попытки понять - тщетны, безнадежны. Интеллектуальная мысль всегда выступает против неразрешимых парадоксов, только бесстрастная вера может трансцендировать эту основную трагедию человеческой жизни.

Тогда как реакцией Киркегора на проблемы девятнадцатого века стало настойчивое утверждение о полном бессилии человека, Ницше, критикуя свое время не меньше, чем великий датчанин, впал в иную крайность. Для него пустые моральные ценности девятнадцатого века предстают в виде 'суждений уставших людей'. Сильнейшее впечатление переживания - вот источник могущества. Он бросает вызов девятнадцатому веку, веку мелких идеалов и веры в утилитарный прогресс, своей идеей о сверхчеловеке. 'Тот, кто больше не находит величия в Боге, тот не находит его и во всем остальном. Тот должен либо отрицать его, либо создать его'.

'Сверхчеловек' Ницше и его концепция о смерти Бога (Gott ist tot) представляет собой наивысшую точку развития, восходящего своим началом к истокам современного сознания. До того времени, как люди в эпоху Возрождения начали предпринимать смелые научные поиски и открывать объективные законы природы, та же самая природа была тем местом, где могли существовать всевозможные проекции. Процесс удаления этих проекций уже начался с момента уничтожения олимпийских богов христианским и тех антропоморфических проекций, которые они несли на себе. Но природа все еще была полна различными духами и демонами. И на долю современной науки выпало полностью деспиритуализировать, обездушить природу. Демоны исчезли из природы по мере установления объективных законов. Таким образом, наука и эксперимент положили конец мифической тождественности человека и окружающей его природы. Природа превратилась в механическую и предсказуемую величину. (Jung, Psychology and Religion, p. 100,   CW 11, p.83)

Но из-за этой деспиритуализации природы должно было еще что-то произойти, чтобы обеспечить далеко идущие последствия этого процесса. Какими бы обманчивыми и бессознательными не были проекции, они тем не менее удовлетворяли важную потребность человеческой психе. Если я не знаю чего-то о себе, то я найду это в чем-то или в ком-то другом. Ну а если этот кто-то или что-то по каким-либо причинам не в состоянии нести на себе мои проекции, то проецируемое содержимое возвращается снова на меня. Точно то же произошло и с современным человеком, даже в большей степени. Боги и демоны, жилища которых были обнаружены и раскрыты физиками, вынуждены были перебраться в человеческую психе. И теперь человеческая психе, вместо природы, наполненной богами и демонами, должна содержать их в себе. В результате этого произошла ужасная витализация человеческой психе. Вместо некогда утраченных Олимпа и Гадеса, было открыто бессознательное мышление. Вместо внешних сил, которыми человек вынужден был пожертвовать, он нашел не имеющий смысла противовес в своей собственной психе. (Das Wandlungsymbol in der Messe,  Eranos Jahr-Buch  1940-41, pp.120, 11, p.245.)

Интуитивный гений Ницше сформулировал эту идею так: 'Бог умер'. Он отрицал бога, но в то же время воссоздал его в своем сверхчеловеке. Для него человек должен стать новым богом: таким образом он полностью идентифицирует эго с богом. Это обожествление эго и гипертрофия сознательного мышления ведут к такой инфляции, что бессознательное становится все более и более антагонистичным; и в конце концов, плотина прорывается. Ницше сам стал жертвой своего представления - Dionysus Zagreus, как он сам себя обозначил во время своей болезни, кто 'был изрезан на кусочки смертоносными ножами своих врагов'. (Frazer, The Golden Bough. Macmillan, London, 1926, Vol.VII, p. 13.)

В попытке обожествления человека Ницше решил отвергнуть змия и 'самого грешного человека' и 'тем самым подвергнуть себя героическому сдерживанию сознания, что последовательно привело к коллапсу' (Jung, The Integration of the Personality, p. 160, CW 12, p.148,) предвиденному и предсказанному им же в 'Заратустре'. Достаточно примечательно то, что не философ, а доктор, врач, отважился сойти в темные глубины инстинктивных устремлений и должен был окончательно разрушить утилитарные иллюзии и сентиментальное лицемерие девятнадцатого века. Фрейд - 'великий разрушитель, сорвавший оковы прошлого'. (Jung, Wirklichkeit der Seele. p. 123, CW 15)

Он явился страстной мощью периода Просвещения. 'Маски' должны быть сорваны. Он открыл подавления и избыточную компенсацию в основе своей трусливой цивилизации, которая до смерти боялась своих инстинктов. Он бесстрашный критик - современник и победитель эры подавлений и иллюзий. Он как и Ницше, сумел заново открыть человеческие инстинкты. Но он все-таки поставлен в рамки и условия своей же эры, обмельчание и самообманчивость можно проследить до момента преувеличений и незаконных вмешательств и навязываний интеллектуальных и рационалистических позиций. С первыми он расправился окончательно, а последние все еще держат его в своих чарах. Его позиция - это, в основном, позиция научного материализма XIX века. Его психологические подходы в сущности биологические. В своих исканиях, направленные на снятие масок с иллюзий XIX века и открытие подавлений, присутствующих за религиозными, моральными ценностями, за искусством, одним словом духовными ценностями, он, кажется не видит, что эти ценности используются неправильно. То, с чем он боролся, было искажениями, которые служили механизмами бегства и спасения, но в этом процессе он проглядел тот факт, что за этими искажениями лежат подлинные творческие и естественные импульсы человеческой психе. Он как бы убил болезнь вместе с тем организмом, в котором она развивалась. Как и Ницше, он смог отыскать причину недуга девятнадцатого века,* а без уяснения этой болезни, без осознания ложности его ценностей невозможно было бы найти выход из бесплодного тупика. Вот почему подход Фрейда должен был быть по своей сути редуктивным и аналитическим, поскольку псевдоидеальные подходы, основанные на ложных ценностях, обязательно редуцируются до их истинных биологических побуждений. Но в этом глобальном процессе срывания масок, различие между подлинно духовными ценностями и их фальсификациями тоже разрушается.

В этот процесс вовлекаются и истинные ценности, и человеческая судьба, оказывается, полностью определяется роком своих биологических побуждений. Уже сам факт, что психология стала предметом внимания современного человека, показывает, что он почувствовал в ней возможность найти ответ на столь долго подавляемый вопрос о значении жизни, смысле ее. Его интерес к психологии - это 'симптомы скрытых в глубине судорог духовной жизни'.

В течение длительного времени интересы человека были полностью поглощены материальной сферой жизни. Процесс этот продолжался до тех пор, пока изначальному направлению потока свободной энергии не воспрепятствовало сомнение. Покуда стремление науки быть гарантом постоянного прогресса все еще имеют какое-то оправдание, до тех пор внутренние сомнения и потребности будут безмолвствовать. Но когда стали слишком явны ограничения, налагаемые внешним миром, на развитие прогресса - а кто ничего подобного не замечал, был грубо разбужен первой мировой войной - человек начал разворачиваться от мира внешнего к самому себе 'Быстрый и общемировой рост 'психологического' интереса за последние два десятилетия безошибочно показывает, что современный человек в какой-то мере уже отвернулся от материальных вещей в сторону своих субъективных процессов... Этот 'психологический' интерес показывает, что в наши дни человек ожидает от психической жизни чего-то такого, чего он не получил от внешнего мира'.

Фрейд не мог и не смог бы никогда дать ответ на вопрос о смысле жизни человека. Для него человеческая жизнь была постоянным конфликтом между мрачными необузданными страстями 'Оно' и ограничивающими их влияния 'Я' (Id и Ego). Как он сам говорил в своей работе 'По ту сторону удовольствия': 'Развитие человека не нуждается ни в каких иных объяснениях, отличавшихся бы его от объяснения развития животных'. Никакое другое высказывание не покажет лучше, как сильно было влияние материалистического и рационалистического мировоззрения XIX века на Фрейда. Вот здесь и нужно отдать должное Юнгу: именно с этого момента он стал самим собой. После короткого совместного пути с Фрейдом, Юнг очень скоро стал замечать, что результаты его исследований не позволяют ему больше считать концепцию либидо Фрейда правомочной. Для Фрейда либидо было практически эквивалентом сексуальных потребностей, а развитость личности определяется в той степени, с которой эго может бороться с ними. Очень скоро Юнг пришел к убеждению, что определение либидо в качестве сексуальных потребностей недостаточно, и что концепция либидо должна быть расширена. Для него либидо стало психической энергией вообще, в которой сексуальные потребности представляют только одну, хотя и важную, часть. Добытый в своей работе с пациентами опыт сделал для него невозможным принятие материалистической, биологической позиции в психоанализе, для которой дух был просто полученным в результате сомнительного процесса сублимации вторичным патологическим явлением. Таким образом в своей 'Психологии бессознательного' он изложил механизм работы либидного процесса как двоякого процесса: как инстинктуального (в самом узком смысле слова) и как духовного динамизма, источником которых является психическая энергия. Или, как он выразился тридцатью годами после первого издания 'Психологии Бессознательного': 'Природа не только материя, это еще и дух'*.

В этой работе бессознательное получило совершенно иное определение, чем то, что давал ему Фрейд. Для Фрейда бессознательное, по сути, определялось как 'подавленное' содержимое. В соответствии с Фрейдом, рассмотренное с точки зрения эго бессознательное из-за этого подавленного содержимого может считаться инфантильным per se. Однако для Юнга бессознательное является 'не просто подсознательным' придатком или еще хуже, 'мусорным ящиком' сознательного мышления, а напротив, во многом автономной психической системой, которая, с одной стороны, функционально компенсирует ошибки однобокости сознательного мышления, а с другой стороны, если это необходимо, принудительно их исправляет'. В этом смысле 'бессознательное трансцендирует сознательное мышление и предвещает в своих символах будущие сознательные процессы. По этой причине оно и является сверхсознательным'.

Символы, произведенные в результате аналитического процесса, 'то есть в результате диалектического спора между сознательным и бессознательным' весьма настойчиво заставляют считать, что в психе существует a priori потенциальность целостности, целостности 'тран-сцендирующей сознательное мышление'.* Юнг, назвал это самостью. Она трансцендирует сознательное мышление, поскольку является центром между сознательным и бессознательным, или между эго и не-эго (см. выше главу 5.)

Также как и самость, бессознательное существует а priori, а эго (и сознательное мышление) - это его производные. Самость - это бессознательная предсуществующая формация эго. 'Не я создал себя, но, скорее, мне посчастливилось обнаружить себя.'

С другой стороны, эго свободно и автономно. Это основное противоречие, парадокс человеческого существования. 'В реальной жизни всегда существуют двое: перевес, превосходство не-эго и гипертрофия эго'. Эго относится к самости как par/ens к agens, a процесс индивидуации - это процесс, в котором эго становится все более и более осведомленным о своей взаимосвязи с не-эго.*** По мере уяснения этих взаимосвязей, самость выступает все больше как центр, а следовательно, как единство противоположностей, unio oppositorum цельного человека. Осознание этого привело, к тому, что Юнг сказал: 'Психе - это naturaliter religiosa, то есть что она обладает религиозными функциями' .

Во избежание возможных неправильных толкований, надо четко понимать что Юнг пришел к такой формулировке не на основе 'религиозных предрассудков' или метафизических размышлений. К этому заключению его вынудила непредвзятая оценка своего материала. Другими словами, его подход был чисто эмпирическим. Юнг опубликовал ценнейший клинический материал, показывающий, как 'религиозные' процессы постоянно действуют в человеческой психе. 'Религиозные символы -это проявление жизни, голые факты, а не интеллектуальные мнения'.

Этот религиозный процесс - это просто процесс индивидуации, то есть 'такой психологический процесс, который делает из человеческого существа индивидуум' -уникальную неделимую единицу, или 'цельного человека'.** Это - религия, но в той мере, в какой она касается вопроса и поиска смысла жизни. В то время, как Фрейд рассматривает человеческую жизнь как неустойчивый баланс между 'Сциллой позволения и Харибдой запрета', Юнг считает ее прогрессией, развитием с достижением какой-то цели'. Этот процесс, чья природа также оправдывает применение концепции 'энтелехии', с его постоянно смещающимся балансом от эго к самости как центру личности, дает возможность последней действовать как 'объединяющий символ', в котором находят примирение все конфликты. Этот объединяющий символ, как носитель наиболее мощной энергии, соответствует в религии осознанию 'Бога'. 'Бог является в вашей системе психологическим фактором величайшей силы, поскольку сокрушающий психологический фактор всегда назывался Богом'. Для того, чтобы правильно уловить концепцию Юнга, необходимо уяснить, что когда он ведет речь о самости или об объединяющем символе, он касается только психологических фактов и факторов. У психологии нет ни сил, ни желания обсуждать абсолютное существование и не-существование Бога, она интересуется Богом только как психологическим опытом. 'Психология как наука о психе должна оградить себя рамками своего предмета и остерегаться метафизических утверждений или иных положений веры. Даже если она будет постулировать бога только как гипотетическую причину, то стало бы возможным подразумевать доказуемость существования Бога, и, тем самым, психология превысила бы свою компетенцию самым незаконным образом. Наука может быть только наукой; нет никаких 'научных' исповеданий веры и похожих противоречий в определениях. Мы ничего не знаем о происхождении источника архетипов и столь же мало знаем о происхождении психе. Компетенция психологии как эмпирической науки ограничивается лишь необходимостью установить, можно ли справедливо называть типичный при сравнительных исследованиях образ 'образом Бога' или нет. Но это совсем не означает ни позитивного, ни негативного заявления в отношении существования Бога.'

Юнг сам настаивал на силе убедительной очевидности своего эмпирического материала, чтобы доказать существование такого 'архетипного опыта', который во все века и цивилизации формулировался как 'Бог'. Но решающее отличие между подходом психологии и подходом теологии является то, что 'для психологии религиозные образы указывают на самость, тогда как для теологии самость относится к ее собственному центральному образу'.'** В той мере, в какой ошибочно было бы смешивать опыт архетипа 'Бога' с абсолютным существованием бога, в такой же мере ошибочно было бы предполагать, что этот факт из психологического опыта потребует обесценивающей квалификации слова 'просто'. Если это и 'просто' психологический опыт, то он, тем не менее, является одним из крайне важных. В этом заключается главное различие между жизнью с творческим созидательным смыслом и без него. 'Если вы просуммируете все, что говорят люди о своем опыте, то вы сможете сформулировать это приблизительно так: 'Они стали собой, они могут воспринимать себя, они в состоянии примириться с собой и с враждебными обстоятельствами и событиями'. Это во многом напоминает выраженное в высказывании: 'Он создал свой мир с Богом, он волю свою принес в жертву, он подчинил себя воле Бога'. Они испытывали себя как 'объект неизвестного и верховного субъекта', то есть самости, являющейся наиболее полным выражением той роковой комбинации, которую мы называем индивидуальностью' и которая является также и целью жизни'. Именно в этом смысле высказался Юнг, говоря, что никто по-настоящему не исцелится', если не встанет опять на религиозную точку зрения'.

Это повторное становление на 'религиозную точку зрения' является фундаментально новым шагом в человеческом сознании. Больше нет несомненной веры и слепого доверия, а есть индивидуальный и изначальный опыт. Кризис религиозной веры произошел потому, что растущая индивидуальность человека не смогла больше воспринимать традиционные утверждения веры как убедительные и научно связанные, обоснованные. 'Он захотел порвать с традициями, чтобы получить возможность экспериментировать со своей жизнью и решать, какую ценность и значение несут в себе вещи, вне зависимости от традиционных предположений'. естественно, такое заявление правомочно только для высочайшего уровня сегодняшнего сознания, то есть для 'человека из непосредственного настоящего'. 'Даже в нашей цивилизации люди, образующие, психологически говоря, низший слой, живут. также бессознательно, как и примитивные расы. Люди из чуть более высокого слоя уже проявляют уровень сознания, отвечающий началу человеческой культуры, тогда как люди из высшего слоя имеют сознание, способное идти в ногу со временем на протяжении последних нескольких веков. Только тот человек, кто современен в нашем понимании этого термина, действительно живет в настоящем, он единственный обладает сегодняшним сознанием, он единственный обнаружит, что образ жизни, соответствующий самому низшему уровню, утомителен для него...' (цитируется с.227) CW 11, р.342, CW 10, р.75

Это не продуманный до мелочей акт отвержения, а скорее, вызванный внутренним сомнением человека шаг, явившийся следствием векового процесса индивидуации человеческого сознания. Шаг этот, на самом деле не продуманный, а скорее вызванный страхом и потому зачастую скрытый. Никто добровольно не захочет быть выброшенным из теплых и надежных материнских объятий, сделать это может только развивающийся жизненный процесс, заставляющий человека самому покинуть их. В 'матриархальном' состоянии человеческого сознания, в том виде, в каком оно выражалось в ecclesia mater, внутренние образы человека в большей или меньшей степени проецировались на внешние религиозные концепции и заявления. 'Во внешней форме религии, когда основной акцент сделан на внешние фигуры (другими словами, когда существуют более-менее полные проекции), архетипы идентичны внешним идеям, но остаются бессознательными как психический фактор. Если бессознательное представлено именно таким образом, то есть как спроецированный образ, то оно не может жить в сознательном мышлении или влиять на него. Это значит, что бессознательное в огромной мере теряет свою творческую жизнь'. (ung. Psychologie und A/chemie, p.23. CW 12  p 116, (nap   12))

Это объясняет, почему по мере роста сознания человек не находит больше в образе религии творческих импульсов. Его новое состояние сознания требует чего-то большего, чем вера, оно требует опыта. В течение длительного времени эта потребность в опыте выражалась и существовала в опыте высшей природы. Когда же человек в очередной раз осознал вопрос о смысле жизни, то его настойчивость и обостренное восприятие индивидуального опыта смогло обеспечить ему совершенно новую возможность. Он обратил свои научные изыски на свои внутренние условия, точно так же как он в течение столь длительного времени устремлял их на разрушение своего внешнего окружения. Теперь в своих эмпирических и экспериментальных исследованиях он смог открывать внутренние образы - архетипы, полные божественного значения. То, что первоначально проецировалось на внешние системы веры, а следовательно, было бессознательно как психический фактор, смогло, тем самым стать внутренним опытом, который возможно было интегрировать в расширенном сознании. Если божественные образы не могли больше быть проецируемыми, то потраченная на них психическая энергия удалялась, активизируя соответствующий психический опыт, самость или homo totus. (ung, Psychology and Relkigion, pp.105,   CW 11. pp.95.)

Из столкновения двух конфликтующих сил - фемининной, традиционной, пассивной позиции, сопутствующей бессознательной связи с образом 'целостности' и масулинной, тяготеющей к исследованиям, активной позиции, сопровождающейся потерей этой связи, но возвышением сознания, рождается их синтез, единство. Это опыт архетипа 'самости', 'который как единство противоположностей, является посредником между бессознательным основанием и сознательным мышлением. Она создает мостик между современным сознанием, угрожающим отчуждением от собственных корней, и естественной бессознательной целостностью более примитивного века, который близок к инстинктам'. (Jung, Das Gottliche Kind, p. 116. CW 9, I, p.174.) Другими словами, 'фемининный' и 'маскулинный' психические факторы, бессознательный и сознательный полюсы личности, объединены в психической целостности, которая, пользуясь языком алхимии, может выражаться в символе 'гермафродита' или rebis. (Jung, The Integration of the Personality. Юнг заинтересовался алхимией потому, что некоторые пациенты в своих снах воспроизводили алхимические символы. Тем самым Юнг открыл, что алхимия - это символическое отображение процесса индивидуации. В этом смысле алхимия - это предстадия современной психологии бессознательного. Относительно lapis (камень, лат - Прим пер.), rebis. или гермафродита Юнг замечает: 'Все эти символы в последнем анализе описывают такое положение вещей, которое мы называем самостью, в смысле его трансцендирующей сознание роли' - CW 12, с 193) Поскольку он является синтезом маскулинных и фемининных элементов - находится между 'герметическими' золотом и серебром - алхимия использует образ ребенка, чада, алхимический гермофрадит который в то же время является еще и символом философского камня. На самом деле, этот символ ребенка очень часто встречается в бессознательном клиническом материале как символ самости. (Относительно символизма ребенка см, в частности, Jung, Das Gottliche Kind. CW 9, I, p. 174.)

В этой связи интересно заметить как впервые бессознательное содержимое становится сознательным через проекции. В частности, когда со времен французского Просвещения, эго, то есть, сознательное мышление стало все больше идентифицироваться с целостной личностью, то бессознательное, воплотившись в женский образ, утверждает себя заново, но косвенным путем: Женщина становится все больше эмансипированной. (Подобно этому, вместе с утратой объединяющего символа, интерес к педагогике получил такой стимул, что наше столетие стало называться 'столетием ребенка'.) Эмансипация женщины имеет глубочайшее психологическое значение. При помощи этого процесса человек, оказался в весьма проблематичных отношениях с фемининной стороной жизни. Он был обязан отдать должное существованию автономной и независимой фемининной психе. Его издавна установившейся вере в 'превосходство' 'логоса' был брошен решительный вызов со стороны в равной степени важной, но полностью упущенной из виду силы 'эроса'. (Jung, 'Woman in Europe', Contributions to Analytical Psychology. CW 10.)

Когда этот вызов был принят и получил достойный ответ в конструктивном смысле, то тогда между мужчиной и женщиной установились новые, созидательные взаимоотношения равноправных партнеров. В этом, облаченном в конкретные формы, выражении, обнаружились внутренние процессы синтеза между фемининным и маскулинным психе, процессы создания новой личности. И пока это остается только внешним событием, фактом, хотя и очень созидательным, он не сможет осуществиться полностью. Самость - это единство, цельность человека, то есть она отражает полную взаимосвязь между внешним и внутренним. Таким образом в опыте самости в двух аспектах проявляется фемининные и маскулинные начала, индивидуальные и созидательные связи между мужским и женским внешним и между маскулинным и фемининным психическим внутренним содержимым. Эти два опыта идут рука об руку и, таким образом, внутренняя реализация conjunct/a, 'союза противоположностей' в человеке, приведет к полностью интегрированной и индивидуированной личности. Этот процесс идет своим путем, хоть как бы ни мало был о нем осведомлен человек или как бы ни непреодолима был сила внутренней логики. Это дает современному человеку большой шанс умиротворения конфликта, который на протяжении столетий был его психической раной. К.Г.Юнг сыграл такую роль в этом примирении, которую в полной мере мы, я надеюсь, сможем оценить по отдаленнейшим последствиям. Он дал современному человеку такие орудия и знания, с помощью которых он перебросит заветный мостик между своими эго и душой. 'После анализа всегда следует синтез, и что было расчленено на глубинном уровне, то будет воссоздано на высочайшем' (Jung, Paracelsica, p. 178. CW 15.)

Словарь

Анима и Анимус - персонификация женского начала в бессознательном мужчины и мужского начала в бессознательном женщины. Эта психологическая бисексуальность соответствует биологической реальности, ибо преобладающее количество мужских или женских генов является решающим фактором в определении пола. Меньшая часть генов противоположного пола формирует соответствующее проявление психики, которое обычно остается на заднем плане, в бессознательном. Являются самыми значительными архетипами.

Апперцепция - психический процесс, благодаря которому новое содержание настолько сливается с уже имеющимся, что его обозначают как понятие постигнутое или ясное,

Ассимиляция - усвоение нового содержания сознания с уже имеющимся обработанным (сконстеллированным) субъективным материалом, причем особо выделяется сходство нового содержания с уже имеющимся, иногда даже в ущерб независимым качествам нового.

Дифференциация - развитие отличий, выделение частей из целого. Д. состоит в обособлении одной функции от других функций и в обособлении отдельных ее частей друг от друга. Только дифференцированная функция оказывается способной к определенному направлению.

Индивидуация - процесс образования и обособления единичных существ, она есть развитие психологического индивида как существа, отличного от общей, коллективной психологии. Поэтому индивидуация есть процесс дифференциации, имеющий целью развитие индивидуальной личности. И. - это 'путь к себе' или 'самореализация'.

Интуиция (от лат. intueri - созерцать) - одна из основных психологических функций, которая передает субъекту восприятие бессознательным путем. Интуиция - это своего рода инстинктивное схватывание, все равно каких содержаний. Это иррациональная функция восприятия.

Инфляция - некоторое состояние личности, при котором она 'выходит из себя, превышает собственные пределы за счет идентификации с архетипом, или, в патологических случаях, с неким историческим или религиозным персонажем'. Обычно чревата своего рода чванливостью, что надо понимать как чувство собственной неполноценности.

Компенсация - уравновешивание или возмещение, функциональное уравновешивание чувства неполноценности при помощи компенсирующей психологической системы, саморегулирование психического аппарата.

Констелляция    (лат. con - вместе с, Stella - звезда, в астрологии - взаимное расположение звезд на небе) - взаимодействие сосуществующих факторов, стечение обстоятельств, влияющих на характер течения представлений. Одно и то же раздражение может вызвать различные реакции в зависимости от предшествующего или настоящего состояния организма, от К. ассоциативных тенденций. В этом играют существенную роль как недавние, так и отдаленные по времени ассоциации.

Либидо. - К.Г.Юнг понимал под либидо психическую энергию. Психическая энергия есть интенсивность психического процесса, его психологическая ценность.

Словарь

275

Данная психологическая ценность определяется по ее детерминирующей силе, которая проявляется в определенных психических действиях ('достижениях'),

Маскулинная - мужская.

Мистическое соучастие (participation mystique (фр.)) - своего рода связанность с объектом. Состоит в том, что субъект не в состоянии ясно отличить себя от объекта, что можно назвать частичным тождеством. Является остатком первобытного состояния, основанного на априорном единстве объекта и субъекта. Проявляется в магическом отождествлении субъекта с вещью или ее идеей.

Мышление - одна из 4-х психологических функций, которая, следуя своим собственным законам, приводит данные содержания представлений в понятийную связь. Это есть апперцептивная деятельность как таковая, она делится на активную и пассивную мыслительную деятельность. Активное мышление есть волевое действие, пассивное мышление лишь свершается - оно, случившийся факт.

Над-индивидуальное (супраиндивидуальное, иногда сверхиндивидуальное) - следует понимать в смысле стоящий над (или за) индивидуальным, а не в смысле сверхспособностей индивидуального.

Нуминозное - божественное.

Ощущение или процесс ощущения - психологическая функция, которая, будучи посредником, передает восприятию физическое раздражение. Поэтому ощущение тождественно с восприятием. Ощущение относится не только к внешнему физическому раздражению, но и к внутреннему, т.е. к изменениям во внутренних органических процессах. Ощущение, поскольку оно является элементарным феноменом, есть нечто безусловно данное, не подчиненное рациональным законам в противоположность мышлению и чувству.

Подчиненная   функция (низшая, недифференцированная, неполноценная) - это функция, которая отстает в процессе дифференциации (развития).

Проекция - вытеснение субъективного внутреннего содержания (события) во внешний объект. Согласно этому, проекция есть процесс диссимиляции, в котором субъективное содержание отчуждается от субъекта и, в известном смысле, воплощается в объекте.

Психе - совокупность всех психических процессов как сознательных, так и бессознательных. Психе перестает быть статической структурой или чем-то вещественным и становится динамической сущностью, тем, что объединяет действия и последовательность адаптивных реакций.

Самость как эмпирическое понятие, обозначает целостный спектр психических явлений у человека. Она выражает единство личности как целого. Но в той степени, в какой целостная личность по причине своей бессознательной составляющей может быть сознательной лишь отчасти, понятие самости является отчасти лишь потенциально эмпирическим и до этой степени постулятивным. В той степени, в какой психическая целостность, состоящая из сознательных и бессознательных содержаний, оказывается постулятивной, она представляет трансцендентальное понятие, поскольку оно предполагает существование бессознательных факторов на эмпирической основе и, таким образом, характеризует некое бытие, которое может быть описано лишь частично, так как другая часть остается неузнанной и беспредельной. 'Самость представляет собой не только центр, но и всю окружность, она заключает в себе и сознание и бессознательное; она является центром этого универсума, подобно тому, являет собою центр сознания'.

Тень низшая часть личности; совокупность всех личностных и коллективных элементов, которые вследствие своей несовместимости с сознательно избранной установкой подавлены, и в результате в бессознательном они соединяются в относительно автономную 'отщепившуюся личность' с противоположными тенденциями. По отношению к сознанию тень выступает как некая компенсация; следовательно, ее действия могут быть как позитивными, так и негативными.

Фантазия - воображающая деятельность, есть непосредственное выражение психической жизнедеятельности, психической энергии, которая дается сознанию не иначе, как в форме образов или содержаний. Вызывается в большинстве случаев или в результате настороженной интуитивной установки, или же является вторжением бессознательных содержаний в сознание.

Фемининная - женская.

Функция. - под психологической функцией К.Г.Юнг понимал известную форму психической деятельности, которая принципиально остается равной себе при различных обстоятельствах. С энергетической точки зрения функция есть форма проявления либидо. Различают четыре основные функции: две рациональные и две иррациональные, а именно, мышление, чувство, ощущение и интуицию.

Чувство - одна из основных психологических функций, процесс, происходящий между эго и каким-нибудь данным содержанием, притом процесс, придающий содержанию известную ценность в смысле принятия или отвержения его ('удовольствие' или 'неудовольствие'), а также процесс, который может возникнуть изолированно, в качестве настроения.

Эго - комплекс идей, представлений, составляющий центр поля сознания и обладающий высокой степени непрерывностью и тождественностью с самим собой.

Энантиодромия - буквально означает 'бег навстречу'. К.Г. Юнг назвал энантиодромией выступление бессознательной противоположности, с ее особенной связью с хронологическим ходом событий. Мощная бессознательная противоположность, проявляющаяся сначала в виде тормоза при сознательной работе, а затем в виде перерыва в сознательном управлении, вырабатывается почти повсюду, где сознательной жизнью владеет крайне ограниченное направление.

Энтелехия - целеустремленность как движущая сила, активное начало, превращающая возможность в действительность.

Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru