Джеймс А. Холл

 

Юнгианское толкование сновидений

Предисловие

 

На протяжении первых двух лет моей психиатрической прак¬тики я пытался сохранять нейтральное отношение к различным теориям толкования сновидений. Я надеялся,— полагая их все в равной степени ценными,— сохранить, в конечном итоге, воз¬можность выявить преимущества и недостатки каждой на основе клинического наблюдения. И надеялся решить — по крайней мере для себя самого,— какая из «толкующих» теорий окажется наибо¬лее предпочтительной.

Двумя главными претендентами в этом споре теорий были подходы к толкованию сновидений Фрейда и Юнга. На про¬тяжении всего периода моей медицинской и психиатрической подготовки теориям Фрейда придавалось особое значение, когда речь заходила о снах, если, конечно, она вообще о них заходила. Во время психиатрической ординатуры в медицинском центре университета Дюка мой личностный анализ вел д-р Бингам Дай, последователь Салливана, который подчеркивал связь материала сновидения с ранними семейными паттернами и эго-идентичностью, основанной на этих взаимосвязях. Я до сих пор помню, что после семидесяти пяти часов анализа с ним я нетерпеливо заметил: «Я знаю о своем материнском комплексе, и у нас нет особой нужды искать его снова в сновидении!» Он дружески рассмеялся, зная (что впоследствии признал и я) разницу между знанием как когнитивным содержанием и знанием в смысле житейской мудрости. Когда я покидал университет Дюка, чтобы вернуться в Техас, последний совет д-ра Дай был: «Не погружай¬тесь очень глубоко в юнговскую теорию слишком быстро». Как мне кажется, он чувствовал мое последующее глубокое притяже¬ние к взглядам Юнга.

В конечном итоге я уже не мог иметь дело со снами во вне юнговской перспективе. Все другие теории сновидений выгля¬дели лишь частными проявлениями в контексте юнговского под-хода, и я был не в силах загнать широкое видение Юнга в прокрус¬тово ложе какой-либо подручной теории. Я стал убежденным юнгианцем.

Мой собственный юнгианский анализ оказался прежде всего моим главным наставником по части значения сновидений, за что я глубоко признателен аналитикам, работавшим со мной: Ривке Клюгеру, Дитер Бауманн, Мари-Луизе фон Франц и Эдварду Уитмонту. Работа с многими анализандами на протяжении ряда лет клинической практики принесла много подтверждающих данных. В 1977 году я опубликовал основную работу по истолкованию сно-видений — «Клиническое использование сновидений: юнгианское истолкование и разыгрывание», в которой сравнивал юнгианскую теорию сновидений с другими известными теориями, выделяя раз¬личия и сходства. Кроме того, я сделал скромную попытку связать юнговское толкование сновидений с лабораторными изучениями физиологического сна и сновидений.

Настоящая работа не является обзором этих многочислен¬ных сравнений, а нацелена непосредственно на практические советы относительно толкования сновидений и их использования в свете основных принципов юнгианской психологии. Я про¬слеживаю текущие клинические проблемы, приводя примеры и обсуждая, почему более предпочтительными оказываются те или иные толкования. В большинстве примеров я демонстри¬рую, каким образом эти интерпретации связаны с клиничес¬кими изменениями. В книге приводится ряд полезных справок и рекомендаций, хотя в ней и не ставилась цель дать исчерпы¬вающий обзор все увеличивающейся литературы по толкованию сновидений.

Можно указать общие направления на пути к толкованию сновидений, но невозможно дать жесткие или неизменные правила для самой процедуры. Нет никакой замены личностному анализу и клиническому опыту под наблюдением опытного супервизора как по части самих базовых составляющих психоаналитической подготовки любой психоаналитической школы, так и в вопросе их сравнительного вычленения или эмфазы.

Сновидения, приводимые в книге в качестве клинической иллюстрации, не представлены во всей полноте амплифика¬ции (относительно некоторых юнгианских терминов см. Словарь в конце книги), возможной в процессе самой аналитической работы. В большинстве случаев я не стремился показать все богатство матрицы личностного смысла и значения, в кото¬рых сновидение раскрывается во время анализа. Эти упущения, в известном смысле, необходимы для краткости, а так же для того, чтобы сфокусироваться на иллюстрируемой клинической проблеме. Все сновидения приводятся с разрешения сновидцев, но сходные мотивы и типы снов зачастую возникают у совершенно разных людей. Следовательно, никто из моих анализандов не должен отождествлять какое-либо из сновидений со своим соб¬ственным и соответственно воспринимать комментарии по поводу того или иного сна, относящимися к себе. Приводимые ниже сновидения взяты из богатейшей «палитры» клинического юнгианского анализа и представлены исключительно в иллюстратив¬ных целях.

Глава 1

Основные понятия юнгианской психологии

Юнг использовал определенные понятия для описания раз¬личных составляющих психики, как сознательной, так и бессозна¬тельной. Они возникли эмпирическим путем в результате наблю-дений за большим количеством клинического материала, включая и раннюю работу Юнга над тестом словесных ассоциаций. После¬дний заложил основу для полиграф-тестирования (современный детектор лжи) и привел к понятию психологического комплекса. (Юнг уже был глубоко погружен в изучение словесных ассоциа¬ций, когда впервые прочел «Толкование сновидений» Фрейда, опубликованное в 1900 году).

Резонно рассматривать основные юнгианские понятия в не¬скольких категориях, хотя и следует помнить, что само подразде¬ление на категории — вещь условная (по крайней мере в данном случае), существующая для удобства описания и обсуждения; не¬посредственно, в живой психике, различные уровни и многочис¬ленные структуры действуют как организованное целое. Но так или иначе, существуют два базовых топографических начала: со¬знание и бессознательное. Бессознательное, в свою очередь, делит¬ся на личное бессознательное и объективную психику. Вначале Юнг называл последнюю «коллективным бессознательным», и этот термин до сих пор широко используется в аналитической пси¬хологии. Понятие «объективной психики» было введено с целью избежать путаницы с многочисленными коллективными группами в человеческом сообществе. Юнг хотел подчеркнуть, что сами глубины человеческой психики являются так же объективно реаль¬ными, как и внешний, «реальный» мир коллективного сознатель¬ного опыта.

Таким образом, наличествуют четыре уровня психического:

1) личное сознание, или «повседневное» обыденное осознавание;

2) личное бессознательное, специфическое только для данной ин¬дивидуальной психики, но не осознаваемое ею;

3) объективная психика, или коллективное бессознательное, по всей видимости обладающее в сообществе людей универсаль¬ной структурой;

4) внешний мир коллективного сознания, культурный мир об¬щих ценностей и форм.

Внутри этих базовых топографических разделов существуют общие и специализированные структуры. Общие структуры представлены двумя типами: архетипическими образами и ком-плексами. Специфических структур личных составляющих пси¬хики,— как сознательной, так и бессознательной,— четыре: эго, персона, тень и сизигия (парная группа) анимуса/анимы. В рам¬ках объективной психики представлены архетипы и архетипические образы, число которых точно не может быть установлено, хотя присутствует один примечательный архетип,— самость,— кото¬рый так же может рассматриваться, как центральный архетип порядка.

Общие структуры

Комплексы — это группы образов, связанных между собой общим эмоциональным тонусом. Юнг в своем эксперименте со словесными ассоциациями обнаружил присутствие эмоционально-тонированных комплексов, заметив определенную регулярность в ассоциациях субъектов в связи с пропущенными или замед¬ленными реакциями-ответами на словесный материал. Он устано¬вил, что каждый субъект подобных ассоциаций имеет склонность образовывать определенные темы, такие, скажем, как ассоциации с матерью — «материнский комплекс». Термин «комплекс» суще¬ствовал весьма долго, прежде чем стал достоянием языка массо¬вой культуры. Комплексы являются основными содержаниями личного бессознательного.

Архетипические образы составляют базовое содержание объективной психики Сами Самит архетипы непосредственно не наблюдаемы, но — по аналогии с магнитным полем –прослеживаются в своём влиянии на зримые содержания сознания, и высту¬пают в форме архетипических образов и персонифицированных или образных комплексов. Архетип сам по себе есть тенденция или склонность к структурированию образов нашего пере¬живания определенным образом, но архетип это вовсе не сам образ. При обсуждении понятия архетипа Юнг сравнивал его с кристаллическим образованием в насыщенном растворе: решет¬чатая структура отдельного кристалла следует определенным правилам или принципам (собственно, архетипу), тогда как действительную форму, которую примет сам кристалл (архетипический образ), заранее предсказать невозможно. Любой субъект рождается со склонностью формировать определен¬ные образы, исключая образы самого себя. Например, сущест¬вует универсальная человеческая тенденция создавать образ мате¬ри, но каждый индивид формирует свой особый материн¬ский образ, базирующийся на этом универсальном человеческом архетипе.

Архетипические образы — это фундаментальные и глубокие образы, возникающие под воздействием архетипов на накапливае¬мый опыт индивидуальной психики. Архетипические образы отли¬чаются от образов комплексов тем, что имеют более универсаль¬ный и обобщенный смысл, часто сопровождаемый нуминозным аффективным качеством. Архетипические образы сохраняют свою значимость у большого числа людей на огромном временном отрезке; они культурно встроены в коллективное сознание. При¬мерами такой культурной формы являются образы короля и коро¬левы, Девы Марии и таких религиозных фигур, как Иисус Христос или Будда. Множество коллективных фигур и ситуаций несут в се¬бе архетипические образы, оставаясь, как правило, совершенно вне осознания у субъекта относительно подобной проекции. Силь¬ные эмоциональные реакции после политического убийства или смерти общественного деятеля,— президента или короля, кино¬звезды или религиозного лидера,— показывают, насколько для многих людей конкретная фигура наполнена архетипической проекцией.

Любое повторяющееся человеческое переживание содержит в себе архетипическую основу: рождение, смерть, сексуальное партнерство, брак, конфликт противоборствующих сил и т. д. Хотя архетипы и могут эволюционировать, они подвержены столь слабым изменениям, что практически могут считаться постоян¬ными в пределах исторического времени.

В юнговской модели Самость является регулирующим цент¬ром всего психического, в то время как это — всего лишь центр личного сознания. Самость — упорядочивающий центр, который фактически координирует всю психическую область. К тому же архетипическое является образцом, матрицей индивидуальной эго-идентичности. Термин Самость в дальнейшем будет использо¬ваться для обозначения психического как целого.

Вообще же можно выделить три различных значения Самости:

1) психическое как целое, действующее как организационная единица;

2) центральный архетип порядка, если рассматривать Самость с точки зрения это;

3) архетипическая основа это.

Поскольку Самость есть более всеобъемлющая сущность, чем это, восприятие эго'м Самости часто принимает форму симво¬ла высшей ценности: образов Бога, солнца как цен-фа солнечной системы, ядра как центра атома и т. д. Аффективный настрой или тонус переживания Самости зачастую является нуминозным, чару¬ющим или внушающим благоговение. Эго, переживающее Самость, может ощущать себя в качестве объекта верховной силы. Когда эго нестабильно, Самость может возникнуть в качестве успокаивающего или подбадривающего символа порядка, часто в виде мандалы, фигуры с отчетливой периферией и центром, ска¬жем, круг в квадрате или квадрат в круге, хотя сами формы спо¬собны к бесконечному развитию и разработке. В восточных рели¬гиозных традициях мандалические композиции часто содержат бого-образы и используются в медитативной практике. Хотя среди структурных понятий юнговской системы Самость представлена в эмпирическом плане — поскольку она оказывается на погранич¬ной территории феноменов, могущих быть продемонстрирован¬ными клинически,— она является полезным термином в психоло¬гическом описании того, что иначе неописуемо. Так, феноменоло¬гически Самость фактически неотличима от явления, традиционно именуемого Богом.

Связь между личным и объективным психическим

Наша точка отсчета в психическом представлена эго-комплексом, структуру которою мы привыкли обозначать местоимени¬ем первого лица единственного числа, а именно Я. Личностные слои психическою, однако, покоятся на архетипической основе в объективной психике или коллективном бессознательном. Лич¬ностная сфера, как сознательная, так и бессознательная, развива¬ется из матрицы объективной психики и пребывает в постоянной органической связи с этими более глубинными пластами психи¬ческого, хотя развитое -эго неизбежно склонно наивно полагать себя центром психического. Нечто подобное наблюдалось с куль¬турной истории между приверженцами идеи о том, что солнце вращается вокруг земли, и их противниками.

Активность более глубинных слоев психического отчетливо переживается в сновидении, универсальном человеческом пережи¬вании, а так же в эксцессивной форме прорыва в остром психозе. В интенсивном юнгианском анализе анализа приходит к принятию по существу полезных действий объективной психики в продвиже¬нии эмпирического процесса индивидуации эго. Отдельные анализанды изучают юнгианскую технику активного воображения, посред¬ством которой возможно намеренное контактирование с этими более глубокими слоями психического в бодрствующем состоянии.

В структурном плане, каждый комплекс в личностной сфере (сознательной или бессознательной) образован из архетипической матрицы в объективной психике. В сердцевине каждого комплекса «обитает» какой-то архетип. Эго образовано по образцу архетипи¬ческой сердцевины Самости; за личным материнским комплексом кроется архетип Великой Матери; родительское имаго (отца и матери вместе) имеет своим центром архетипический образ боже-ственных родителей; существуют также глубокие архетипические корни для тени и многих ролей персоны. Архетипическая форма может включать в себя комбинацию отдельных видов; например, священный брак, или гиеросгамос, может также представлять объединение противоположностей. Архетипический уровень пси¬хического обладает способностью образовывать символы, которые фактически объединяют содержания, непримиримые на личном уровне. Эта способность объективной психики образовывать при¬миряющие символы называется трансцендентной функцией, поскольку она может выходить за пределы сознательного напряже¬ния противоположностей. В этом процессе конфликты не исче¬зают с неизбежной необходимостью, они прежде всего выходят за пределы собственных границ и релятивизируются.

Поскольку каждый комплекс в личном психическом зиждется на архетипической основе в объективной психике, то любой комп¬лекс, укорененный достаточно глубоко, обязательно проявит свои архетипические ассоциации. Многое из искусства юнгианского анализа заложено в способности амплифицировать образы до такой степени, когда это может пережить свою связь с архетипическим миром в плоскости исцеления, но не до такой степени, что эго окажется поглощенным морем необъединенных архетипических содержаний. Например, если эго способно переживать свою связь с Самостью, то образуется ось эго-Самости, и после этого эго имеет более прочное ощущение своего родства с самой сердцеви¬ной психического. Но если такое переживание происходит у сла¬бого или неразвитого эго, то последнее может быть ассимилиро¬вано Самостью, что проявляется в виде психической инфляции и утраты ясной позиции в сознании, или — в наихудшем случае — временного психоза. При приеме психоделических препаратов, таких как ЛСД и псилоцибин, часто возникает переживание «быть Богом», что, по сути, есть переживание наркотизированым эго своей архетипической сердцевины в Самости, но без достаточной укорененности в реальности, позволяющей установить устойчи¬вую ось эго-Самости.

Комплекс и архетип

Каждый комплекс представляет группу связанных образов, оформившихся вокруг центрального ядра значения, по существу являющегося архетипическим. С момента первого осознания эти архетипические возможности психического начинают наполняться личным переживанием, и взрослое эго чувствует, что сознатель¬ные, субъективные содержания есть просто сумма его собствен¬ных прошлых личных переживаний. Часто только в анализе, в сно-видениях или в очень мимолетных эмоциональных переживаниях развитое эго может переживать подлинные архетипические осно¬вания комплексов. В практике анализа для облегчения подобного осознавания могут быть использованы многие имагинальные тех¬ники: направленное воображение, гештальт-техники, рисунок, ра¬бота с глиной, танец, конструирование проективных форм в игре «в песочек», гипноаналитические техники или, в наиболее чистом виде, активное воображение. В индивидуации, действующей наи¬более непосредственно, эго всегда должно занимать позицию по отношению к содержаниям объективной психики, обнаруживае¬мым «на марше», а не взирать на них пассивно в качестве «уче¬ника чародея».

Так как каждый комплекс держит личные образы в архетипи¬ческой матрице, всегда существует опасность, что личные ассоци¬ации окажутся ошибочными для сердцевины комплекса, приводя к простому редуктивному анализу, то есть к интерпретации теку¬щих конфликтов исключительно в свете ранних детских пережива¬ний. Обратным образом, чрезмерная архетипическая амплифика¬ция образов может привести к некоторому пониманию архетипов, но весьма вероятной остается возможность упустить непосред¬ственно саму целительную связь между личной и объективной психикой.

Для того чтобы улучшить понимание динамической взаимо¬связи между различными психологическими структурами, концептуализированными Юнгом, полезно разделить их на две кате¬гории: структуры идентичности и связующие структуры. Эго и тень — прежде всего структуры идентичности, в то время как персона и анима или анимус — связующие структуры. В есте¬ственном процессе индивидуации первой видится потребность в образовании сильного и надежного эго, с которым надлежит обу¬страиваться в мире. За этим следует задача установления связи с другими людьми и с общей культурой, в которой существует тот или иной человек. Обычно этого не происходит до тех пор, пока эго не начнет испытывать потребность в установлении связи с архетипическими силами, лежащими в основании как коллективной культуры, так и личной психики — потребность, которая часто возникает в форме так называемого кризиса середины жизни.

Структуры идентичности: эго и тень

Базовая эго-идентичность формируется довольно рано, вна¬чале в виде диады мать — дитя, возрастая затем в рамках семьи, а в дальнейшем, расширяясь с включением также растущего день ото дня культурного окружения. В процессе формирования это определенные врожденная активность и индивидуальные склон¬ности будут восприняты матерью или семьей положительно, но к другим побуждениям и активности оценка окажется негатив¬ной, так что они будут отвергаться. Кризис в обучении пользо¬вания туалетом ведет со временем к многим другим более тон¬ким взаимодействиям, в которых эго-идентичность растущего ребенка отливается в форму предпочтении и антипатий к людям, от которых она зависит. Склонности и побуждения, отвергнутые семьей, так просто не теряются; они имеют обыкновение группи-роваться в некий образ наподобие альтер-эго, «поселяясь» под поверхностью личного бессознательного. Юнг назвал такое аль¬тер-эго тенью, потому что, когда одна часть пары противоположностей вынесена на «свет» сознания, другая, отвергнутая, часть оказывается — разумеется, метафорически — в «тени.» бессозна¬тельного.

Так как содержания или качества тени потенциально состав¬ляют часть развивающегося эго, они продолжают приносить ощу¬щение личной идентичности, но уже отвергнутой или неприятой, обычно связываемой с чувством вины. Поскольку тень в процессе раннего развития была разъединена с доминирующей эго-идентичностью, ее возможное возвращение, связанное с заявлением об участии в сознательной жизни, вызывает беспокойство. Многое из повседневной психотерапевтической работы и анализа заключает¬ся в том, чтобы создать место, в котором было бы безопасно вновь исследовать содержания тени и, возможно, интегрировать боль¬шую часть из отвергнутого и «отщепленного» ранее при форми¬ровании эго. Различные естественные атрибуты психического, отделенные в детстве, фактически необходимы для полноценной и здоровой взрослой деятельности. Агрессивные и сексуальные импульсы, например, очень часто отъединены, так как их выраже¬ние в детстве было бы несоответствующим или культурно отвер¬гаемым и проблематичным для родителей; но эти же качества являются основополагающими для нормального взрослого, у кото¬рого они могут быть видоизменены и интегрированы в форму, невозможную у незрелой эго-структуры ребенка. Но в тень ана¬логичным образом могут быть диссоциированы и другие харак-теристики, включая и спонтанную легкость выражения врожден¬ного ума.

Сознательная интеграция содержаний тени несет в себе двой¬ной эффект: увеличение сферы активности эго и освобождение энергии, требовавшейся прежде для поддержания разъединения и вытеснения теневых характеристик. Индивид часто переживает это как возрождение надежд или возвращение жизненных сил.

Поскольку тень является потенциальной составляющей это, она склонна принимать ту же самую половую идентичность — мужскую у мужчин и женскую у женщин. Кроме того, оказываясь персонифицированной в сновидениях и фантазиях, тень, как пра¬вило, спроектирована на тех лиц того же самого пола, которых не любят и кому завидуют за качества, недостаточно развитые в доминирующем образе самого себя.

Связующие структуры: анима/анимус и персона

Усиленная эго-идентичность, осуществленная путем ассимиляции частей тени, все чаще и определеннее сталкивается с необходимостью связи с другими — как другими людьми, так и с трансличностной культурой коллективного сознательного мира и с трансличностными архетипическими содержаниями объективной психики. Двумя структурными формами, облегчаю¬щими задачу подобного связующего начала, являются анима или анимус и персона.

Характеристики, которые культурно определены как не соответствующие половой идентичности эго, имеют обыкновение быть исключаемыми даже из теневого альтер-эго и вместо этого констеллируются вокруг образа противоположного пола: мужской образ (анимус) в психике женщины и женский образ (анима) в психике мужчины. Юнг наблюдал такие образы в сновидениях и фантазиях своих пациентов и пришел к выводу: эти образы столь важны, что разрыв с ними может породить чувство, которое первобытные культуры описывают как «потерю души».

Обычный способ, с помощью которого переживаются анима или анимус,— это проекция на лицо противоположного пола. В отличие от проекции тени такая проекция анимы или анимуса придает свойство очарования тому лицу, которое «несет» их в спроектированном виде. «Влюбленность» — классический пример взаимной проекции анимы и анимуса между мужчиной и жен¬щиной. В течение всего периода такой взаимной проекции увеличивается ощущение личной значимости в присутствии того лица, которое представляет этот душевный образ в спроектированном виде, но может происходить и соответствующая потеря души и опустошенность, если подобная связь не поддерживается. Эта Проективная фаза бессознательной идентификации другого чело¬века с душевным образом в своей собственной психике ограничена во времени; она неизбежно завершается с разной степенью враж¬дебности и злобы, поскольку реально существующее лицо не может жить в согласии с фантастическими экспектациями, сопро¬вождающими спроектированный душевный образ. И с заверше¬нием проекции наступает пора установления истинной взаимо¬связи с реальностью другого человека.

Рассматриваемые как структуры психического, душевные образы анимы и анимуса даже в проекции несут в себе функцию расширения личной сферы сознания. Их очарование воодушевляет эго и нацеливает его на те способы бытия, которые до этого еще не были интегрированы. Изъятие проекции, если оно сопровождается интеграцией спроектированных содержаний, неизбежно ведет к увеличению осознания, к его росту. Если же спроектированные анима или анимус не интегрируются в случае изъятия проекции, то процесс, по всей видимости, повторится с кем-либо вновь.

Интрапсихическая функция анимы или анимуса, ее роль в жизни отдельного человека напрямую соответствует тому спо¬собу, с которым она работает в спроектированной форме: выведе¬нию индивида из привычных способов деятельности, побуждения его к расширению горизонтов и движению к более постигающему пониманию самого себя. Эта интрапсихическая функция часто возникает в сериях сновидений или появляется в художественных произведениях, как, скажем, в викторианской новелле «Она» Райдера Хаггарда, которую часто цитировал Юнг. Рима, женщина-птица из новеллы «Зеленые особняки» — пример менее сложный. Картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза» охватывает таинствен¬ным и загадочным очарованием фигуры анимы, в то время как Хисклиф из романа Эмилии Бронте «Грозовой перевал» — клас¬сический портрет анимуса; знаменитая онера Оффенбаха «Сказки Гофмана» всецело обращена к проблемам интеграции разнообраз¬ных форм анимы, и во всех случаях присутствует неизбежное очарование.

Поскольку образ анимы или анимуса — структура бессозна¬тельная или существующая на самой границе личного бессознательного и объективной психики, то этот образ по сути абстрактен и ему недостает тонких характеристик и нюансов реального,;

человека. По этой причине, если мужчина отождествляется со своей анимой или женщина с ее анимусом, то сознательная лич¬ность теряет способность к различению и, соответственно, воз-можность иметь дело с запутанной игрой противоположностей.

В традиционной европейской культуре (в которой Юнг прожил большую часть первого периода своей творческой жизни) анима мужчины управляла его неинтегрированной эмоциональной стороной, поэтому в ней прежде всего было естественным прояв¬лять известную сентиментальность, нежели зрелое и интегриро¬ванное чувство. Аналогично анимус традиционной женщины с наибольшей вероятностью возникает в форме неразвитого мыш-ления и интеллекта, и не как логически сформулированная пози¬ция, а скорее в виде самоуверенных непластичных мыслитель¬ных форм.

Важно не путать эти исторические и культурные стереотипы с функциональной ролью анимы и анимуса в качестве душевных изображений. С возрастанием культурной свободы — как для мужчин, так и для женщин — принимать и усваивать нетрадицион¬ные роли, общее содержание или внешность анимы или анимуса и в самом деле изменились, но их существенная роль проводников или психопомпов остается столь же неизменно отчетливой, как и в первых описаниях Юнга. Частичная интеграция анимы или анимуса (которая не. может быть такой же полной, как у тени) позволяет индивиду сотрудничать с другими людьми со всей их запутанностью и сложностью, равно как и с другими частями своей собственной психики.

Персона — это функция взаимодействия с внешним общест¬венным (коллективным) миром. Сам термин происходит от латин¬ского слова Persona, означающего «маску», в свою очередь при¬шедшего из древнегреческого театрального языка: комические и трагические маски носили актеры, разыгрывавшие классические драмы. Любая культура поставляет множество общепризнанных социальных ролей: отца, матери, мужа, жены, доктора, священ¬ника, адвоката и т.п. Эти роли несут в себе общепринятые и ожи¬даемые способы деятельности в каждой отдельной культуре, зачас¬тую включая в себя определенные стили одежды и поведения. Раз-вивающееся эго выбирает разнообразные роли, интегрируя их более или менее в доминирующую эго-идентичность. Когда роли персоны ей соответствуют — то есть когда они вполне и правиль¬но отражают способности эго — они способствуют и облегчают нормальное социальное взаимодействие. Врач в белом халате, — психологически он так же олицетворяет С«носит») персону («маску») медицинской профессии — имеет возможность более успешно и легко проводить обследование телесной деятельности пациента. (Противоположная персона, персона пациента, это как раз та, которую врачам очень трудно примерять к себе, когда они заболевают сами).

Здоровое эго может более или менее успешно усвоить раз¬личные роли персоны сообразно текущим потребностям той или иной ситуации. По контрасту с этим тень оказывается столь лич¬ной, что она есть нечто, что человек «имеет» (если, конечно, порой, не сама тень имеет эго). Однако бывает и несрабатыва¬ние персоны, что зачастую требует психотерапевтического вме¬шательства. Наиболее известны три случая подобного несраба¬тывания: 1) эксцессивное развитие персоны, 2) неадекватное раз¬витие персоны и 3) идентификация с персоной до такой степени, что эго ошибочно «чувствует» себя идентичным с первичной соци¬альной ролью. Эксцессивное развитие персоны может продуциро¬вать личность, которая очень точно чувствует социальные роли, но остается с ощущением, что «внутри» никакой реальной лич-ности и нет. Недостаточное развитие персоны продуцирует лич¬ность, которая оказывается слишком уязвимой к возможным обидам, травмам и неприятию или оказывается сметаемой людь¬ми, с которыми она взаимодействует. В этих случаях полезными являются обычные формы индивидуальной или групповой психо¬терапии.

Идентификация с персоной является более серьезной пробле¬мой, в которой недостаточное ощущение своего эго оказывается отделенным or социальной роли персоны, так что любая угроза социальной роли воспринимается как прямая опасность для целос¬тности самого эго. «Синдром пустого гнезда» — тоска и депрессия после того, как дети оставили дом,— невольно обнаруживает сверхидентификацию с персоной родительской опеки и может про¬являться как у мужчин, так и у женщин. Человек, чувствующий пустоту и плывущий по течению во всем, за исключением работы, злоупотребляет персоной, соответствующей работе или профес¬сии и, как правило, терпит неудачу на пути к более широкому чув¬ству идентичности и компетентности. При проработке тяжелых случаев идентификации с персоной очень часто необходимо анали¬тическое лечение.

Процесс индивидуации

Индивидуация — центральное понятие в юнговской теории. Оно относится к процессу, в котором тот или иной человек в ре¬альной жизни пытается сознательно понять и развить врожденные индивидуальные потенциалы своей психики. Поскольку архетипические возможности достаточно обширны, любой конкретный про¬цесс индивидуации неизбежно не в силах достичь всего того, что возможно от рождения. Важным фактором поэтому является не номенклатура достижений, а прежде всего степень верности лич¬ности самой себе, своим глубинным потенциалам и уж, конечно, не примитивное следование эгоцентрическим и нарцистическим «причудам» или отождествление с коллективными культурными ролями.

Эго может отождествляться со структурами в личном бессоз¬нательном, которые не оказываются в согласии с более широким процессом индивидуации. Чаще всего это приводит к неврозу — ощущению раскола, отсутствию адекватных реакций-ответов и чувств. Подобный раскол может порождаться жизнью в семейной роли, предписанной в детстве, как возможной попытке избежать продвижения вперед через жизненные стадии и зафиксироваться на более раннем уровне.

Эго может также «выйти» из соприкосновения со своим про¬цессом индивидуации как результатом отождествления с ролями, предлагаемыми ему в коллективных сферах,— либо с ролями коллективного бессознательного, в которых эго отождествляется с архетипом и впадает в инфляцию, либо с ролями, предлагае¬мыми в коллективном сознании,— социальными ролями — стано¬вясь чем-то, что, даже оставаясь ценным, не соответствует истин¬ной индивидуальной судьбе. Отождествление с социальной ролью (идентификация с персоной), даже если эта роль принята и хоро¬шо вознаграждена в широком общественном спектре, — еще не есть индивидуация. Юнг чувствовал, что Гитлер и Муссолини являются хорошим примером подобной идентификации с фигу¬рами из коллективного бессознательного, ведущими как их самих, так и их нации к трагедии.[

Крайность отождествления с архетипической ролью в объек¬тивной психике (коллективном бессознательном) приводит к психотической идентификации с фигурой, оказывающейся большей (и менее гуманной), чем эго. Некоторые архетипические иденти¬фикации являются смешениями эго с культурным героем или фигурой Спасителя — Христа, Наполеона, матерью мира и т. д. Даже негативная идентификация может достичь архетипических пропорций (негативная инфляция), как, например, у людей с психотической депрессией, чувствующих, что они совершили «непро¬стительный грех», поставив себя, по смыслу, даже выше Боже-ственной власти прощать.

Трудно описать общий или успешный процесс индивидуации, поскольку каждого человека следует рассматривать, как случай уникальный, единственный в своем роде. Некоторые «нормы» все же могут быть установлены, такие, например, как сравнение процесса индивидуации с движением солнца — восход в сторону ясности и определенности в период первой половины жизни и схождение в направлении смерти во второй половине жизни — но подобные обобщения имеют постоянные поправки и моди¬фикации в каждом конкретном случае, в частности в процессе анализа.

В своем акценте на процессе индивидуации как центральном понятии аналитической психологии Юнг ясно выделял глубокую важность и уникальную ценность конкретной человеческой жизни. Приоритет подобной точки зрения отзывается эхом во всех миро¬вых религиях, но упущен во многих современных массовых дви¬жениях, в которых индивид сведен к социальной, экономической или военной функции. В этом смысле индивидуация — это проти¬вовес угрожающей утрате человеческих ценностей в мире, кото¬рый организован исключительно на технологической или идеоло¬гической основе.

На протяжении всей своей жизни Юнг проявлял глубочай¬ший интерес к религиозному переживанию. Он вовлек себя в изу¬чение восточных религий, постиг алхимию как неортодоксальную религиозную и психологическую практику и выявил преобразую¬щие ритуалы, которые, как оказалось, все еще не потеряли своей силы в Западной христианской традиции. Так как Самость феноме¬нологически возникает в той же самой образной структуре, кото¬рую очень часто связывают с божеством, она воздействует в такой же степени, что и Бого-образ в рамках психического. Связь между этим образом и тем, что теологические рассуждения относят к Бо¬жественному, остается открытой, хотя зачастую не всегда. Нуминозные переживания появляются в ряде сновидений и кажутся способными в случае их ассимилирования к созданию глубоких и длительных изменений в личностной структуре,— эффект, ана¬логичный некоторым религиозным обращениям и ряду пиковых переживаний в бодрствующей жизни.

Процесс индивидуации, выделяемый в теории Юнга и побуж¬даемый анализом, приводит к непрерывному диалогу между эго,— ответственным центром сознания,— и таинственным религиоз¬ным центром всеобщей психики, центром, который Юнг назвал Самостью: одновременно и центром это, и трансцендентным ему началом, понуждающим это к процессу индивидуации с тем, чтобы развернуть в общий строй все еще кажущиеся отдельными и не зависимыми эго-состояния. Мы не знаем природу Самости; это понятие, которое допускает обсуждение наблюдаемых в нем проявлений психического, но само не поддается прямому объ-яснению.

«Успешный» юнгианский анализ ведет нас к признанию край¬не таинственной природы психического, кажущейся глубоко внут¬ренней и одновременно трансперсональной, привязанной к инди¬видуальному эго и тем не менее более свободной во времени и пространстве, чем личность эмпирическая. На этой пограничной линии психического мы оказываемся у порога еще больших куль¬турных вопросов, на которые найти ответ с помощью лишь клини¬ческого инсайта невозможно.

Глава 2

Природа сновидений

Сновидение — это универсальное человеческое пережива¬ние. В феноменологическом смысле сон есть жизненный опыт, который признается имевшим место в сознании или разуме во вре-мя самого состояния сна лишь в ретроспективе, хотя в момент непосредственного переживания сновидение несет то же самое ощущение правдоподобия, которое мы связываем с бодрствующи¬ми переживаниями; то есть он выглядит как нечто, происходящее в «реальном» мире, и только впоследствии признается принадле¬жащим миру «сновидения».

Феноменология сновидений включает события, не пережива¬емые в мире бодрствующем: внезапные сдвиги во времени и про¬странстве, изменения возраста, присутствие людей, о которых известно, что они умерли, или фантастические люди и животные, которые никогда не существовали. Возможно, наиболее радикаль¬ный сдвиг, переживаемый в сновидении,— смещение самой эго-идентичности от одного персонажа к другому или даже нс к персо¬нажу вообще, а к сновидческому эго, которое наблюдает за собы¬тиями как бы с позиции блуждающего всеведения.

В последние несколько десятилетий было проведено значи¬тельное количество работ, касающихся нейрофизиологических со¬стояний человека в связи со сновидениями. Полученные данные позволили исследователям определять с известной точностью, ког¬да спящий субъект находится в состоянии REM (rapid eye move¬ment), то есть в состоянии, восходящем к стадии сна 3 с быстрыми движениями глаз. Разбуженный в таком REM-состоянии субъект с большой долей вероятности (хотя и не всегда) может поведать о своем сновидении, происходившем на момент пробуждения. Существует, однако, ряд отчетов о сновидениях, полученных не из REM-состояний сна. Еще в период начала широких исследований появились интригующие данные, указывавшие на связь направле¬ния движений глаз с содержанием переживаемого сновидения, хотя такие наблюдения до сих пор не получили достаточного под¬тверждения, чтобы стать общепринятыми.

Поскольку REM-состояние составляет большую часть време¬ни, отведенного на сон у младенцев и маленьких детей, и посто¬янно уменьшается с возрастом, то здесь прежде всего видится биологическая детерминация подобного состояния, а не просто обслуживание психологических потребностей субъекта. rem-coh обнаружен также и у большинства видов животных, у которых психологические факторы являются самодостаточными в гораздо меньшей степени. rem-coh может изначально представлять про¬цесс информирования, связанный с бинокулярностью зрения или служить целям периодического сигнального оповещения цент¬ральной нервной системы на протяжении ночи.

Но какой бы ни была биологическая основа сновидения, по всей видимости, у человека оно само обслуживает определенный процесс, необходимый для здоровой психической деятельности. Фрейд приписывал сновидению роль охранителя процесса сна от вторжения вытесненных импульсов — положение, разделяемое да¬леко не всеми и даже входящее в противоречие с современными исследованиями в области сновидений. В противоположность это¬му позиция Юнга заключалась в том, что сновидение само по себе компенсирует ограниченные взгляды бодрствующего эго, позиция, согласующаяся с гипотезой информационных процессов, но выхо¬дящая далеко за пределы простого усвоения новых данных.

Сновидения как компенсация

Сновидение в аналитической психологии рассматривается как естественный, регулирующий психический процесс, аналогич¬ный компенсаторным механизмам телесной деятельности. Созна¬тельное осведомление, с помощью которого эго руководит собой, неизбежно остается частичным, и многое оказывается вне сферы эго. Бессознательное содержит как забытый материал, так и архетипический, не осознаваемый в принципе, хотя изменения в созна¬нии могут указывать на существование архетипов. Но даже и в сфере сознания некоторые содержания оказываются в фокусе вни¬мания, тогда как другие (также имеющие на это «право»), — нет

Существуют три пути, следуя которым сновидение можно рассматривать как компенсаторное. И все они важны в понимании клинического применения сновидений. Первый: сновидение может компенсировать временные искажения в структуре эго, направляя последнее к более всеобъемлющему пониманию установок и дей¬ствий. Например, некто, рассердившийся на приятеля и обнару¬живший, что гнев очень быстро себя исчерпал, может увидеть сон, в котором он неистово гневается на этого приятеля. Вспомнив¬шийся сон приводит к уделению дальнейшего внимания к порции вытесненного гнева, возможно вытесненного по невротическим причинам. Для сновидца здесь также может оказаться важным осознание того, какой комплекс был констеллирован (активиро¬ван) в данной ситуации.

Второе и более содержательное направление компенсации заключается в самом пути, на котором сновидение, как саморепрезентация психического, может столкнуться с действующей эго-структурой, нуждающейся в более глубоком приспособлений к процессу индивидуации Обычно это происходит, когда кто-либо отклоняется от присущего ему правильного и истинного пути. Целью индивидуации является не просто приспособление к суще¬ствующим условиям, хотя адекватное приспособление всегда не¬обходимо и всегда как бы ожидаемо (в крайнем своем выражении стоит задача встречи со смертью, как индивидуальным событием). Примером второго способа компенсации является сон человека, социально очень хорошо приспособленного — в своей общине, в семье и на службе. Ему приснилось, как очень властный голос произнес: «Ты не живешь своей подлинной жизнью!». Сила этого заявления, сама по себе разбудившая сновидца, сохранялась не¬сколько лет и определяла направление его движения к личностным горизонтам, не вполне ясным к моменту сновидения.

Эти две формы компенсации — сновидение как «сообщение» эго и как саморепрезентация психического — охватывают класси¬ческую юнговскую идею о компенсаторной функции сновидений, существенно отличающуюся от традиционного фрейдовского взгляда на сновидения как на осуществление желаний или протек¬торы сна. Однако для меня все более ясным становится то, что существует более скрытый и более тонкий третий процесс, благо¬даря которому сны оказываются компенсаторными.

Архетипическая сердцевина это есть неразрушимая основа «Я», способная, правда, отождествляться со многими персонами или эго-идентичностями. Сновидение может рассматриваться как попытка прямого изменения структуры комплексов, на которые опирается архетипическое эго с тем чтобы отождествиться на более сознательных уровнях. Например, кажется, что многие сновидения буквально провоцируют эго сновидения на решение различных задач, достижение цели в которых могло бы изменить струк¬туру бодрствующего эго, поскольку идентичность эго сновидения наиболее часто является частичной идентичностью эго бодрствую¬щего. Эго в сновидении переживает события как взаимодействия с «внешними» ситуациями в пределах структуры сновидения; но внешние события в сновидении могут непосредственно отражать комплексы, вовлеченные в повседневную деятельность и структу¬ру бодрствующего эго. Изменения во взаимоотношении с этими сновидческими ситуациями могут переживаться бодрствующим эго как изменение в своей собственной установке или настроении. Мария-Луиза фон Франц приводит особенно характерный пример такого типа компенсации на базе одного из своих собственных снов. После дневного ощущения близости смерти ей приснилось, что умер романтический молодой юноша — фигура анимуса.

В обычном юнгианском анализе сновидения зачастую исполь¬зуются как точка связи во взаимодействии в аналитическом про¬цессе. Аналитик и анализанд являются союзниками в попытке понять «послание» сновидения, адресованное эго анализанда. Иногда сновидения указывают, что внимание должно быть обра¬щено на перенос — контрперенос, особую констелляцию, склады¬вающуюся во взаимодействии в аналитической ситуации. Так как привилегированной позиции, из которой можно было бы узнать «правду» о психике другого лица, не существует, аналитик и ана¬лизанд объединены в исследовательское — по-своему рискован¬ное — мероприятие, включающее базовое доверие между ними. И если сновидение фокусируется на этом взаимоотношении, то его следует рассмотреть аналитически.

В толковании сновидений важно никогда не чувствовать, что сон исчерпан. В лучшем случае в сновидении можно обнаружить подходящее текущее значение, но и оно может измениться в свете последующих сновидений, так как толкование сновидения вклю¬чает непрерывный диалог между это и бессознательным, диалог, который может продолжаться бесконечно, а темы, затрагиваемые в нем, могут менять свой фокус и уровень. Даже в случае, когда сны и вовсе не истолковываются, они способны, порой, произво¬дить глубокое впечатление на бодрствующее сознание. Из наблю¬дений за воздействием непроанализированных снов можно сделать вывод, что даже не запомнившиеся сны играют жизненно важную роль в целостной психической жизни. По мнению Юнга, сны по¬стоянно что-то компенсируют и дополняют (более мягкая форма компенсации) в бодрствующем взгляде эго на реальность. Толко¬вание сновидения позволяет направить сознательный взор в ту сторону, куда уже устремился процесс индивидуации, хотя бы и бессознательно. В случае успеха такое объединение сознательной воли и бессознательного динамизма обеспечивает дальнейшему процессу индивидуации большую скорость, нежели в случае, когда сны остаются неизученными.

Дополнительная польза в толковании сновидений состоит в том, что эго удерживает в сознательной памяти остаток снови¬дения, позволяя индивиду обнаруживать сходные мотивы в пов¬седневной жизни и занимать соответствующую установку или предпринимать соответствующие действия, в результате которых уменьшается необходимость в бессознательной компенсации всей данной проблемной области.

Использование неистолкованных сновидений

Персонификации в снах, включая образы сцен и неодушев¬ленные предметы, отражают структуру психологических комплек¬сов в личном бессознательном; все они представлены архетипическими сердцевинами в объективной психике и являются объектами деятельности центрирующей и индивидуирующей силы Самости или центрального архетипа. Те отдельные комплексы, ко¬торые объективировались и приобрели образные формы в самом сновидении (включая отдельную констелляцию эго сновидения), отражают автономную активность Самости в отношении эго (как бодрствующего, так и в сновидении). Поэтому, до известной сте¬пени, удается уяснить, что Самость делает с комплексами, объеди¬няющими эго и другие содержания психического. Подобные на¬блюдения могут использоваться в неинтерпретативных случаях,— и это, фактически, лучшее из того, что можно применить в не юнговских терапиях.

Мотивы сновидения могут относиться к настоящему или про¬шлому, указывать на конкретных людей, живых или мертвых, или изображать фигуры, неизвестные в бодрствующей жизни. После¬дние скорее всего оказываются персонифицированными частями собственной психики сновидца. Разобравшись с этим более вни¬мательно и детально, можно выявить, что это за части и какие составляющие прошлого опыта эго сконстеллированы в сознатель¬ной психике на момент сновидения. Психотерапевтическое внима¬ние к выявленным областям, даже и без формального интерпрети¬рования сновидения, может вести терапевтический процесс в том же самом направлении, что и естественный поток индивидуации.

Когда комплексы представлены (как в техниках гештальта), на них сфокусирована дополнительная психическая энергия, и на выходе следует ожидать увеличение осознавания. Такое разыгрывание (enactment), однако, не составляет того самого использова¬ния сновидения, как в случае юнговского истолкования, поскольку фокус в подобного рода разыгрываниях направлен на сам сконстеллированный комплекс, а не на использование данного комп¬лекса в общей структуре сновидения.

Когда клиницист приобретает навык в толковании сновиде¬ний, последние могут служить дополнительным фактором в диаг¬ностической и прогностической оценке, а также быть тонким ин¬дикатором-помощником в установлении или изменении способов лечения, необходимости госпитализации и варьировании частоты психотерапевтических сеансов. Очень серьезно больной молодой шизофреник, например, часто видит себя сидящим в автомобиле, который начинает катиться назад, теряя управление. И это проис¬ходит всякий раз перед тем, как у этого молодого человека начина¬ется обострение психотических симптомов, и ему требуется более интенсивное лечение. В некоторых случаях верным оказывалось и обратное: ему мог присниться явный успех или успешное овладение чем-либо (например, легкая победа над мифическим Мино¬тавром), когда у него наступала фаза улучшения. Однажды ему приснился цирковой фокусник, у которого оказались все части атомной бомбы, за исключением одной, находившейся у эго сно¬видца. Когда фокусник спросил о ней, эго-сновидец не признался в том, что она у него есть. Сон совпал по времени с устранением психотического «взрыва», параллельного его сознательным вос¬становительным усилиям. (Спустя много лет после лечения у мно¬гих врачей, этот больной покончил с собой; его последние сны мне неизвестны).

Сновидения могут иметь отношение к другому материалу, обсуждаемому во время аналитического сеанса, когда о них захо¬дит речь, или к сеансам групповой психотерапии, на которых захо¬дит речь о сновидениях, или к специфической жизненной ситуации сновидца в момент сновидения. Внимательное сопоставление с контекстом бодрствующего эго в момент сновидения минимизи¬рует наиболее серьезную ошибку в клиническом применении сно-видений: терапевт скорее всего проектирует на сновидение свои собственные мысли по поводу пациента, нежели использует сно¬видение в качестве корректирующего сообщения из бессознательного этого больного.

Толкование сновидения и имагинальные техники

Современная психотерапия использует не только толкование сновидения, но и многие имагинальные (образные) техники или приемы. Последние представляют собой разыгрывания, сконструи¬рованные для утилизации человеческого воображения: повышения активности правого полушария, смягчения не соответствующих установок предположений и идентификаций, лежащих в основе не¬вротических переживаний. Я рассматриваю такие имагинальные техники как разыгрывания (enactments) в отличие от отреагирования (acting-out) являющегося бессознательным (и, как правило, нежелательным) структурированием переживания в отношении к нераспознанным, бессознательным конфликтам.

И толкование сновидений, и имагинальные техники призваны влиять на паттерны комплексов в сознании, как это делают эмоци¬ональные переживания в повседневной жизни и в психотерапии. Работа со снами, возможно есть, наиболее прямой и непосред¬ственный подход к изменению комплексов. Сходным по непосред¬ственности воздействия является юнговский метод активного воображения, в котором бессознательные содержания всячески поощряются к тому, чтобы «появиться», а эго поддерживает свою бодрствующую роль посредника в конфликтующем напряжении сконстеллированных противоположностей психического.

Другие имагинальные техники включают гипноаналитическую образность, рисунок и образы, вылепленные из бессознатель¬ного; «игру в песочек» (sandplay) для создания сцен с помощью маленьких фигурок в ящике с песком, психодраму, управляемое воображение и медитативные практики, в которых санкциониро¬ван свободный образный поток. Получаемый, таким образом, ма¬териал столь родственен возникаемому в сновидениях, что пони¬мание клинического использования сновидений должно быть фун¬даментальной дисциплиной для применения всех имагинальных техник в психотерапии.

Эго-идентичность и структура комплексов

В большинстве случаев целью клинического использования сновидений является стремление помочь сновидцу более ясно уви¬деть многочисленные формы его собственной личностной струк¬туры, которая обычно не осознается и попросту отреагируется в мир, зачастую доставляя человеку невротические неприятности, заставляющие его искать профессиональной помощи. Эта работа терапевта по сути напоминает естественную спонтанную актив¬ность сновидений, поскольку сами сновидения уже пытаются вывести личность из невроза и запустить процесс индивидуации. Сновидения снятся вовсе не для того, чтобы анализироваться и толковаться, но их понимание сообщает нам, где бессознатель¬ное уже пытается изменить образ эго в сторону здоровья и инди¬видуации.

Здоровье и индивидуация, однако, не всегда рядоположны; то, что «здорово» для одного доминирующего эго-образа на опре¬деленной стадии жизни, может оказаться совершенно нездоровым для нарождающегося эго-образа следующей стадии жизни. Психо¬логически, как и в других областях жизни, лучшее — враг хороше¬го. Индивидуация — более широкое и более сложное понятие, чем «здоровье». Индивидуация — процесс динамический; он включает постоянное изменение и ведет, в конце концов, к принятию конеч¬ности жизни и неизбежности смерти.

Изменения в настроении могут визуализироваться в виде пе¬ремен в структуре комплексов, лежащих в основе образа эго. До некоторой степени эго способно производить такие изменения, когда кто-то, скажем, напоминает самому себе о важных личных приоритетах в амбивалентной ситуации, Но это не более серьезно, чем напоминание о намерении избавиться от лишнего веса в рес¬торанном меню. Имея дело с более важными вещами, необходимо иметь и более глубокие уровни изменения идентичности, однако эти необходимые изменения лежат вне сферы сознательного выбо¬ра эго. На своем уровне эго должно попросту делать то, что оно может, после чего ждать действия трансцендентной функции и ре¬зультатов этого действия,— символо-производящей способности психического, которая обладает возможностью изменять конфликт противоположностей путем выработки символического решения, делающего относительными обе враждующие противоположности в более широких пределах смысла.

Клиническая работа со сновидениями включает и помощь эго делать то, что находится в пределах его власти. В то время как лежа¬щие в основе эго необходимые трансформации просматриваются случайным путем в образах сновидения, они не Moiyr заказываться по воле пациента или аналитика. Ответом на настойчивую мольбу пациента сказать, «что делать», является «делать то, что он мо¬жет», следовать, насколько возможно, ближе к формам, в которых конфликт представляет себя, воздействовать, как только это возмож¬но, на саму ситуацию — а затем ждать, наблюдать и доверять. Под¬держка этого процесса — важная составляющая в преобразовании психического. Аналитическая ситуация (и личность аналитика) мо¬жет быть единственным теменосом, которьм обладает пациент,— безопасным местом, в котором жизнь проходит целиком вместе во время тревожного перехода от старого эго-образа к нарождаю¬щемуся, более всеохватывающему и постигающему новому.

Принципиальным здесь является то, что сам эго-образ может меняться в зависимости от того, какой комплекс (или комбинация комплексов) использует это в качестве доминирующей идентично¬сти. Это достаточно легко увидеть в теневых проекциях, где эго чувствует себя «оправданным» в активном выражении неодобри¬тельности к кому-либо (обычно принадлежащим к тому же полу, что и эго), кто воплощает качества, присутствующие (в ком-либо другом, кроме лица, осуществляющего само проектирование) в эго-образе пациента. Если такая теневая проекция и в самом де¬ле является составной частью характерологической структуры данного лица, то сновидения часто демонстрируют эго сновидения вовлеченным в эту теневую деятельность или установку.

Если сама тень не проектируется, а эго ее отыгрывает, то в случае, когда тень интегрируется или диссоциируется из домини¬рующего эго-образа, может возникнуть любопытный тип сновиде¬ния. Например, «завязавшие» алкоголики вскоре после того, как они бросили пить, часто наблюдают во сне разнообразные сцены, связанные с употреблением алкоголя. Похожая картина наблюда¬ется и у курильщиков, бросивших курить. Такие сновидения, про¬стые по структуре, предполагают, что паттерн эго-идентичности , в который была встроена теневая деятельность, все еще продолжа¬ет сохраняться, хотя само эго уже больше с ним не отождествля¬ется. (В понимании этих снов упрощенно, как осуществление же¬лания, скорее всего, есть опасность очернить эго прошлыми уста¬новками и поведенческими стереотипами, нежели подбодрить его устремление от них прочь).

Более сложные сновидения иллюстрируют тот же самый принцип. Мужчина среднего возраста, который одно время хотел стать священником, но после этого сделал неплохую карьеру в другой области, вел чрезвычайно активную половую жизнь. Будучи разведенным со своей женой (с которой он тем не менее сохранял половую связь), он имел длительные еженедельные встречи с замужней приятельницей; в другое время он посещал местный бар, где находил женщин для случайных половых контак¬тов. В период такой лихорадочной сексуальной активности его сны всячески указывали ему на необходимость отправиться в цер-ковь и причаститься! Его тень сохраняла то, что прежде обладало позитивной ценностью — религиозное личностное устремление и интерес — и оказалось диссоциированным, вероятно, вследствие крайнего фундаменталистского раскола между сексуальностью и религиозностью.

Этот пример помогает также понять, что сама по себе тень не является положительной или отрицательной. Тень — это всего лишь образ альтер-эго, персонифицирующий те содержания, кото¬рые не приписывает себе сознательная личность. Тень может выг¬лядеть негативной с точки зрения доминирующего эго-образа из-за диссоциации и частичного вытеснения из эго, но ее действитель¬ные содержания оказываются положительными или отрицательными в зависимости от состояния наличествующего эго-образа.

Структура комплекса, связанного с эго-идентичностью, час¬то биполярна или даже более усложненная. Относительно про¬стой биполярный комплекс имеет два паттерна идентичности, организованных специфическим образом. Один полюс часто при¬писывается эго как паттерн идентичности, в то время как коорди¬нирующий противоположный полюс либо вытеснен в тень (со случайными проявлениями), либо спроектирован на лицо во внешнем окружении, обычно на близкого члена семьи, где он определяет безличностный паттерн взаимоотношения между эго и тем лицом, на которое спроектирован противоположный паттерн. Это, по сути, безличностная структура связи, которая одновре¬менно вмешивается в индивидуацию того лица, которое бессозна¬тельно осуществляет проекцию, и препятствует достижению устойчивого личного взаимоотношения с тем лицом, на которое эта проекция направлена.

Другим примером биполярной структуры является паттерн господства/подчинения, где один полюс взаимосвязи рассматрива¬ется как господствующий, а другой — как подчиненный. В такой безличностной взаимосвязи, основанной на данном паттерне, большинство взаимодействий между этим двумя лицами осуще¬ствятся в пространстве упомянутого паттерна: один будет подчи¬ненным, а другой окажется доминирующим. Но часто возникают и симптоматические свидетельства обратимости паттерна. Напри¬мер, очень преуспевающий бизнесмен, десятилетиями заботив¬шийся обо всех окружающих, вышел в отставку и обнаружил, что страдает иррациональными страхами по поводу возможной вне¬запной болезни, в которой он мог бы почувствовать себя зависи¬мым и беспомощным. Обсуждение показало, что страх смерти не являлся главной составляющей. То, чего он в действительности боялся, было переживанием противоположной (зависимой и под¬чиненной) идентичности, которую он всячески избегал с ранних лет с помощью компульсивной работы и заботы о других.

Сходная динамика определяет не столь редкую ситуацию, когда пилот или стюардесса боятся лететь в качестве пассажира. В случае со стюардессой вопрос о «сохранении контроля» над са-молетом во время полета отсутствует, но символическое значение такого контроля имеет место. Еще чаще встречаются случаи, ког¬да человек боится ехать пассажиром на автомобиле, хотя прекрас¬но себя чувствует, когда сам оказывается за рулем. Я знаю по крайней мере один обратный случай: одна очень влиятельная и руководящая собой женщина — до самонадеянности — не может заставить себя сесть за руль автомобиля и вынуждена нанимать шофера или такси даже для поездок на малые расстояния.

Не столь уж трудно приблизительно представить себе движе¬ние эго по разнообразным паттернам, изображая комплексы в лич¬ном бессознательном в виде неупорядоченной «сети» с определен¬ными группами комплексов, собранных в паттерны, причем, каж¬дая группа находится в контакте со всеми другими комплексами из этой сети. Если архетипическая сердцевина эго, основанная на Самости, представлена как луч света, то отдельные комплексы, освещенные этим «светом», будут текущими идентичностями эго. Та область, которая освещена, всегда соседствует с частью сети, остающейся в темноте. Эта неосвещенная сеть относится к разно¬образным структурным паттернам не-эго — тени, Аниме и т. д. Ес¬ли «световое» эго перемещается, то оно меняет не только сами «содержания» эго, но также и паттерны взаимоотношений, связан¬ных с этими содержаниями. В состоянии обычного сознания человек не осознает перемещения «света» эго, а попросту считает, что эта освещенная зона и есть эго.

Такой метафорический образ сети и света нуждается в даль¬нейшей разработке, поскольку сама сеть — структура нефиксиро¬ванная. Фактически, когда эго «освещает» зону, оно тем самым получает возможность производить изменения в се�