Сказки – это удивительный жанр.  Русский философ Ильи сказал, что сказка  - это сон, приснившийся нации». Действительно, в сновидениях иногда люди видят сюжеты, похожие на фрагменты сказок или на какие-то древние ри­туалы. Исследователи фольклора  считают, что знакомые нам с детства сюжеты волшебных сказок действительно имеют отношение к древнейшим обрядам и ритуалам. А природа этих древних ритуалов связана с глубинными механизмами формирования символического поведения и образного мышления. Сказки, как и сновидения, в некотором смысле обращаются непосред­ственно к механизмам бессознательного. В этом их большая сила. И в то же время это выразительные, художественные тексты, которые дос­тавляют при чтении эстетическое удовольствие. Сюжеты волшебных сказок странны с точки зрения рационально­го сознания. Действие их происходит в особом пространстве — «в не­котором царстве, в некотором государстве...» и закономерности их не­возможны в привычном мире — в них животные разговаривают, Баба-Яга пытается съесть мальчика, героя можно сварить в котле — и после этого он остается жив... И это рассказывается как ПОДЛИННАЯ ис­тория, а не как сравнение или метафора... То есть существует мир, который функционирует по таким правилам. Отчасти это может быть понято как правила функционирования образных структур бессозна­тельного, либо проявления архетипического плана, но такое объясне­ние всегда оказывается недостаточным и остается некоторая тайна...

То, что образы сказок обращаются одновременно к двум уровням — к уровню сознания и к уровню подсознательного, причем область бессознательного представлена в большей степени, требует интуитив­ного чувства формы или точного знания структуры сюжета сказки при использовании ее в психокоррекционной работе.

С помощью удачной метафоры можно быстро найти способ кор­рекции эмоционального состояния или подсказать содержательный вы­ход из трудной ситуации. Но при неблагоприятном стечении обстоя­тельств парадоксальное или противоречивое сочетание сознаваемых и неосознаваемых смыслов текста сказки может быть источником серь­езной психической травмы или как минимум замешательства у клиен­та Двойственная природа образов и сюжетов сказок (рациональная и архаическая, относящаяся к сфере действия мифологического созна­ния) требует определенных стратегий при выборе сюжета и способе использования этого сюжета.

СТРАТЕГИИ РАБОТЫ СО СКАЗКОЙ

В практической психологии можно встретить несколько способов работы со сказками как с проекцией, в зависимости от того, какие за­дачи ставит перед собой психолог или педагог. Не претендуя на пол­ный обзор всех методов, можно попытаться классифицировать их по целям и задачам. Согласно представлениям автора, разные по жанрам сказки в разной степени подходят для выполнения задачи, поэтому мож­но составить нечто вроде сравнительной таблицы по жанрам сказок и целям проективных занятий со сказками.

1. Использование сказки как метафоры. Текст и образы сказки вы­зывают свободные ассоциации, которые касаются личной психической жизни человека, затем эти метафоры и ассоциации обсуждаются.

2. Рисование по мотивам сказки. Свободные ассоциации проявля­ются в рисунке, дальнейшая работа идет с графическим материалом.

3. «Почему герой так поступил?» —то есть более активная работа с текстом, где обсуждение поведения и мотивов персонажа служит по­водом к обсуждению ценностей и поведения человека. Вводятся оцен­ки и критерии «хорошо» — «плохо».

4. Проигрывание эпизодов сказки. Участие в этих эпизодах дает возможность ребенку или взрослому прочувствовать некоторые эмо­ционально-значимые ситуации и «сыграть» эмоции.

5. Использование сказки как притчи-нравоучения, подсказка с по­мощью метафоры варианта разрешения ситуации

6. Переделка или творческая работа по мотивам сказки. Считает­ся, что такая работа полезна, но в отношении сюжетов «волшебных» сказок она достаточно рискованна

Сказочные сюжеты, которые используются в этих случаях, полез­но разделить на несколько групп. Во-первых, стоит разделить сюжеты на традиционные, с древно­сти бытующие в культуре разных народов, и авторские, то есть сочи­ненные писателями «в стиле» древних фантастических сюжетов (к по­следней группе можно отнести и популярный жанр «фэнтази»). Далее речь пойдет именно о древних сюжетах и историях, общих для разных стран. Существенно, что нельзя говорить о специфических «русских народных» или «китайских» сказках; «сказочный фонд» мировой куль­туры един, есть, например, «Золушка» французская, уральская и ки­тайская... Правда, исследователям известно, что именно в России сохранились наиболее древние сюжеты сказок в их первозданном виде, и в этом смысле отечественная культура уникальна.

Авторские сказки удобны для работы с ассоциативным материа­лом, но существенный недостаток их в том, что авторские сюжеты не­сут на себе след личного психологического (невротического) конфликта автора. Например, Андерсен, сочиняя сказку (по мотивам народных сказок) «Дикие Лебеди» в финале, когда Братья-Принцы обретают бла­годаря усилиям Сестры из заколдованных лебедей обратно человече­ский облик, оставляет у Младшего Брата настоящее лебединое крыло. Какая женщина согласилась бы иметь мужа с таким крылом вместо левой руки? Могли бы быть проблемы... Для автора лебединое крыло символизировало поэтическую нату­ру Младшего Брата, но по существу это изменение финала сказки на­рушило правильность древнего сюжета... Еще более парадоксальна в этом смысле «Русалочка». В этом сю­жете сочетаются две разных формы развития отношений между ми­ром людей и миром волшебных существ. Первая форма — история о девушке, которая преодолевает трудности и достигает возможности соединиться с возлюбленным, вторая история — о том, что любовь земного человека и существа иного мира опасна для человека, и вол­шебное существо может его при определенных условиях погубить или покинуть. «Сложение» двух форм в один сюжет приводит к парадоксу и вызывает ощущение особой значимости и «незавершенности» про­исходящего. Очень часто дети пытаются «переделать» сюжет... или мучительно переживают его, так как он действительно безысходен.

Поэтому использование метафор и образов из авторских сюжетов для помощи клиенту несколько рискованно — можно адресовать под­сознанию незапланированное или деструктивное сообщение. (Например, в той же «Русалочке» отчетливо представлены страхи в сфере сексуальности: героиня испытывает мучительную боль в но­гах, находясь рядом с любимым...) Продолжая классификацию, народные сказки тоже необходимо раз­делить на несколько групп; такое разделение сюжетов может подска­зать, какие из них наиболее удобны для перечисленных выше мето­дов:

1. Бытовые сказки, сказки-басни, истории о жизни. Например, «Ли­са и Журавель».

2. Сказки-загадки, истории на сообразительность, истории о хит­рецах.

3. Сказки-басни, поясняющие какую-либо ситуацию или мораль­ную норму.

4. Притчи — истории о мудрых людях или о занимательных ситуа­циях.

5. Сказки о животных (иногда они оказываются в разделе басен).

6. Мифологические сюжеты, в том числе истории про героев.

7. Волшебные сказки («Гуси-лебеди», «Крошечка-Хаврошечка», «Золушка»).

Волшебные сказки наиболее задевают воображение и остаются в памяти с детства на всю жизнь. Именно в сюжетах «ВОЛШЕБНЫХ» сказок наиболее устойчиво сохраняются воспоминания о древних ри­туалах и тайнах мира. Некоторые гениальные писатели интуитивно чувствовали эту тай­ну и их «сказки» воспроизводили «подлинность» формы. В русской культуре это Пушкин и Ершов, во Франции — Шарль Перро. Наиболее удобны для проекций обыденного психологического ма­териала басни, бытовые истории. Чем более иррациональный матери­ал, то есть, чем ближе текст к волшебной сказке — тем более сложные связи устанавливаются между индивидуальным опытом и архетипическим (трансперсональным, общим для всех людей) опытом. Именно здесь начинает проявляться возможный конфликт между индивидуальным пониманием того, как нужно жить, и универсальным глубинным опытом. Глубинный опыт—опирающийся на ритуалы — относится к уровню мифологического сознания.

НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЭМОЦИОНАЛЬНОГО И ТЕЛЕСНОГО ОПЫТА, ПРОЯВЛЯЮЩИЕСЯ В ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ЭКСПЕРИМЕНТАХ С ВОЛШЕБНЫМИ И НАРОДНЫМИ СКАЗКАМИ

Для того, чтобы лучше понять психические механизмы воздейст­вия волшебной сказки на человека, можно обратиться к эксперимен­тальному материалу психотерапевтических семинаров, проводившихся на материале волшебных народных сказок. В этом материале наблюдается определенная систематичность, ко­торую можно использовать как для диагностических целей, в рамках проективного подхода, так и для планирования психокоррекционного либо педагогического вмешательства. Некоторые из этих тенденции, по мнению автора, служат достаточно серьезным основанием для вве­дения ограничений при использовании традиционных сюжетов в вос­питательной и психокоррекционной работе. Эти ограничения можно свести к общему требованию: при использовании традиционного сю­жета во избежание получения противоречивых и запутывающих ре­зультатов необходимо знать правила его организации и основные «энер­гетически насыщенные» точки.

Наиболее выражены следующие тенденции:

1. Повторяемость телесных проекций. В определенных местах сю­жета при работе с разными группами у участников возникали сходные комплексы телесных ощущений при идентификации с образами и сход­ные тенденции в «знании» смысла и значения образов. Телесные ощу­щения в этих случаях весьма интенсивны и «подсказывают» опреде­ленные виды движений и поведения «персонажа» и развитие его от­ношений с другими образами. Этот механизм работает таким образом, как если бы образы сказки напрямую вызывали резонанс определен­ных повторяющихся психофизиологических структур человеческого организма, а сюжет сказки —то есть цепочка сменяющихся «событий» — представляли собой некоторый «стандартный» для человеческой психики (для человеческого организма в целом, на психофизиологи­ческом уровне), способ взаимодействия этих структур и их регуляции. Причем этот же сюжет, понимаемый на сознательном «рациональном» плане, по аналогии с нормами и правилами социальной жизни, не все­гда соответствует схеме организации на глубинном плане.

2. Использование текстов волшебных сказок как проективного ма­териала позволяет дальше работать с личными «проблемами» участ­ников, не называя их, оставаясь только в рамках материала сказки.

Чтобы вызвать эмоциональный резонанс, можно прочитать текст сказки и попросить отметить места, которые вызвали сильные чувст­ва, после этого этот эпизод сказки используется как метафора. Такая работа со «стандартной» метафорой отличается от спонтанно возни­кающей метафоры тем, что развитие сюжета заранее предопределено:

ведь сказка хорошо известна. Работа может быть сосредоточена на том напряжении или негативных эмоциях, которое мешает принять дан­ный сюжет целиком, вызывая сильное сопротивление. Завершением работы в эксперименте считалось такое состояние, когда человек мог последовательно вчувствоваться во все трансформации сюжета, не ис­пытывая фрустрации, то есть вступить в контакт со своими эмоциями в том числе на тех «участках» сюжета, которые раньше вызывали на­пряжение и чувство отторжения, протеста. Такая директивная проработка на «глубинном» уровне образов, вы­зывавших негативные эмоции, приводила к реорганизации системы контактов с миром и влияла на течение психосоматических заболева­ний. Работа проходила только на плане образов, и «инсайты» не свя­зывались с социальным личностным опытом.

3. Наиболее специфичным оказался опыт работы с замешательст­вом и сопровождающим его иррациональным переживанием ужаса и беспомощности. Значительная часть «отталкивающих» или раздражаю­щих эпизодов сказок, а также тех, которые первоначально кажутся «пло­хими» по моральным соображениям, в глубине содержат опыт заме­шательства, то есть, на бытовом языке, чувство растерянности, когда человек мог бы сказать: «я не знаю, что делать и что чувствовать...» или «мало ли что может случиться...» Это соответствует травматиче­ским элементам раннего детского опыта или серьезным переживани­ям психических травм у взрослых людей. Проработка такого опыта в символической форме соответствует, по-видимому, формированию на­выка адаптивного эмоционального поведения. Наиболее последова­тельно это проявляется в «жестоких» сюжетах, в которых есть тема проглатывания, разрубания на части и так далее.

4. На глубинном уровне символические системы образов сказок пе­реживаются как весьма строго организованные. То, что на уровне лич­ных проекций кажется случайным и пригодным для экспериментиро­вания и рекомбинирования, на глубинном уровне строго связано через преемственность и взаимозависимость телесных, двигательных про­грамм. Поэтому рекомбинирование может приводить к замешательст­ву и снижению энергетического потенциала (на уровне текста сказки это означает, что если Волк съедает Красную Шапочку — то и должен съесть, без злости или обиды, а если как-то изменить ситуацию, то на социальном плане это может быть более приемлемо, зато на глубин­ном — разрушительно). Эти соображения актуальны при использова­нии вольных переделок сказок в работе с детьми, которые чаще всего делаются с лучшими намерениями в сказках с «жесткими» сюжетами.

5. На глубинном уровне исчезают моральные мотивировки и эмо­циональные паттерны поведения. Например, оценки: «хороший»-«плохой», «нравится»-«не нравится». Некоторые сюжеты — например, про Мачеху и Падчерицу, провоцируют при обсуждении их на «рациональ­ном» или «социальном» плане разделение героинь на Прилежную и Лентяйку. Такое исследование моральных отношении персонажей за­путывают символическую систему сказки. Например, получается, что гибнет девочка, одновременно и Ленивая и Любимая матерью. (Сюжет, кстати, был проанализирован Беттельхеймом). При погружении на чувственном плане в мир образов волшебной сказки на первом плане оказывается «необходимость», связанная с глу­бинным механизмом переживания соответствующей метафоры, или с ее «смыслом»

6. Создается впечатление, что некоторые сюжеты удивительным образом воспроизводят типы переживаний человека при прохождении возрастных кризисов (конфликтов) по Э. Эриксону и содержат своего рода символические «подсказки» для более благополучного «правиль­ного» (с точки зрения культурной традиции) прохождения этих кризи­сов.

МЕХАНИЗМЫ ВОЗДЕЙСТВИЯ ВОЛШЕБНЫХ СКАЗОК

Волшебные сказки описывают глубинный человеческий опыт про­хождения эмоциональных кризисов и преодоления страха. Они выпол­няют ту же функцию, которую в древности выполняли ритуалы — то есть, дают человеку опору в условиях неопределенного эмоциональ­ного опыта и подготавливают его к кризисным переживаниям. Ритуалы излучаются антропологами и этнографами, и достаточно хорошо описаны для некоторых архаических культур. При всей экзо­тике ритуальных форм поражает единообразие и универсальность ос­новных структур ритуала. Сущность и форма ритуала более доступна европейцам не в непосредственной форме, но в виде текстов волшеб­ных сказок. Известно, что сказки этих циклов появляются, когда пере­стают выполняться основные формы ритуала. В литературе встречаются две противоположные «гипотезы» от­носительно происхождения ритуалов и сходства их основных культурных элементов в разных культурах. Первая — существовал некоторый древний источник, так сказать, ПРА-РИТУАЛ, который распространился по всей земле.

Второй — существует некоторая более простая универсальная общечеловеческая структура, которая обеспечивает воспроизведение сходных систем образов. Если искать такую структуру, то это в значи­тельной степени будет непосредственный телесный опыт, особенно первого года жизни, возрастные психофизиологические кризисы. Так как механизмы подсознательного воздействия сказки действительно лежит на глубин­ном, до-личностном уровне, любое точное обращение к этим механиз­мом должно будить и активизировать мощнейшие физиологические механизмы, в том числе те, которые отвечают за адаптацию человека к стрессу. Сюжет волшебной сказки соединяет в себе образы, которые обеспечивают доступ к этим механизмам.

Каждая из известных волшебных сказок содержит свой «ключ», то есть информацию о типе дезадаптации и способе проживания опреде­ленного кризиса. К сожалению, теоретические идеи Юнга об архети­пах не дают достаточно четкого ответа на вопрос о том, как именно выбирать сюжеты и значимые элементы этих сюжетов.

В течение нескольких лет автор проводил экспериментальный се­минар, посвященный исследованию глубинного восприятия сюжетов сказок людьми, находящимися в состоянии кризиса или дезадаптации. Это исследование показало, что основные сюжеты касаются пре­жде всего темы кризисов раннего детского возраста и связаны с темой базового доверия к жизни и переработкой символических страхов. Например, тема «Красной Шапочки» — тема преодоления страха поглощения, а «Крошечка-Хаврошечка» — работа со страхом смер­ти... Когда ребенок слушает сказку — он исподволь репетирует, трени­рует свою способность в будущем проходить через кризис.

«ЕСТЬ ЛИ ОБРАЗ, КОТОРЫЙ НЕ ЯВЛЯЛСЯ БЫ АРХЕТИПИЧЕСКИМ?»

В практической психологии широко распространено использова­ние сказок как ПРОЕКТИВНОГО материала. Действительно, когда че­ловек вспоминает образы знакомых с детства сказок, это сразу вызы­вает эмоциональный отклик, и кажется, что легко найти многозначи­тельные параллели в собственной жизни или в жизни общества, кото­рые «разбужены» этой сказкой.

« Жили-были дед да баба, и была у них курочка ряба... Снесла курочка яичко, да не простое, а золотое. Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула — яичко-то и разбилось. Плачет дед, плачет баба, и говорит им Курочка-Ряба: «Снесу я вам яичко не золотое, а простое...» Читатель может сам по­пробовать ответить на следующий вопрос: «Что значит для вас сейчас эта сказка, какой смысл в том, что золотое яичко разбилось...» И в качестве психологической параллели автору вспоминается один эпи­зод из работы группы личностного роста. Участник, работая с мета­форой, говорит другому участнику: «Я не могу принять тебя, твою по­мощь в качестве ЗОЛОТОГО ОСОБОГО (волшебного) яблока... Я хо­чу, чтобы это было обыкновенное, ПОНЯТНОЕ МНЕ яблоко, и тогда я готов взять его...»

2. Вообще полярность ПРОСТОЕ-ЗОЛОТОЕ — не такая уж про­стая в нашей культуре... И то общее, что каждый найдет в ответе на простые вопросы, будет отсылать к архетипическому уровню семан­тики.

Итак, что же происходит, когда человек воспринимает сказку? Счи­тается, что «психологический ответ» приходит с трех разных по глу­бине уровней, это приблизительно соответствует схеме работы с сим­волическими сновидениями в Юнгианском подходе.

Первый Уровень: События сказки задевают эмоции, герои и их от­ношения между собой «проецируются» на обыденную жизнь, ситуа­ция кажется похожей и узнаваемой «по ассоциации».

Второй Уровень: Сказка напоминает о важных социальных и мо­ральных нормах, в жизни, в отношениях между людьми, в том, что такое «хорошо» и «плохо».

Третий Уровень: Сказка задевает глубинные механизмы подсозна­ния, сохранившие архаические элементы, часто непривычные для ра­зума.

Первый, наиболее поверхностный уровень восприятия дает воз­можность отреагировать значимые эмоции, и обсуждение чувств и по­требностей героев сказки, их конфликтов и затруднений является терапевтичным.

Наилучший материал для этого дают бытовые сказки. Волшебные сказки менее всего подходят для такой работы, у них другая, более серьезная функция.

Второй уровень, затрагивающий моральные нормы взаимоотно­шений, наиболее сложен для работы, так как многие сюжеты сказок сложились в давние времена, когда закономерности жизни были ин ми, мы часто не распознаем за экзотическими деталями архаического быта глубинные универсальные механизмы психической деятель} сти и поведения.

Именно этот уровень наиболее «вредит» использованию сказок работе с детьми, так как система образов и отношений персонаж сказки мало приемлема для бытового сознания. Поэтому с детьми — а часто и со взрослыми — трудно обсуждают эту тему, и лучше ее специально не усиливать, а сразу перейти на символический план непосредственного переживания опыта, более однобокий. Если же долго оставаться на уровне моральных норм, то сквозь кают странные вопросы: например, как мама в «Красной Шапочке» отпустила девочку в лес одну, например — и это открывает двери самым запутанным интерпретациям, переводя волшебную сказку в категорию басен. Но эта история символическая, так как сказка относится к категории «волшебных», то есть ритуальных сюжетов, в н описывается НЕ БЫТОВОЕ, поведение, а мир символов, и так дал. Поэтому «работа» с ней как с басней приводит к парадоксальным результатам

Третий уровень, уровень проекции универсальных глубинных структур бессознательного, затрагивает наиболее интересные аспекты, и именно он дает эмоциональную энергию и интерес при восприятии сказки, но правила работы с ним требуют особого разговора, касающегося стратегий индивидуальной психотерапии.

ПРИМЕР РАБОТЫ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ГРУППЫ ПО ИССЛЕДОВАНИЮ НАРОДНОЙ ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

Итак, народные волшебные сказки — это такие истории, где с героем происходят мало понятные обыденному сознанию происшествия — он общается с Бабой-Ягой, попадает в удивительные ситуации, например, в Тридесятое царство, имеет дело с волшебными предметами... И когда современный человек слушает такую историю, с ним тоже происходят удивительные события. Например, историю о Крошечке-Хаврошечке или Гусях-Лебедях. Сначала, как и можно было ожидать, проявляются проекции личности, так сказать, поверхностного слоя — то, что актуально сейчас, потом то, что происходит со мной в моих контактах с миром, то, что я могу осознать как свою роль. Например, что значит для меня быть птицей... Но — можно почувствовать, что есть что-то еще — дальше. Следующий уровень — это, может быть, уровень культурных мо­тивов и сценариев, уровень экзистенциальных смыслов. Например, что такое летать и не летать... Но — любопытство говорит — есть что-то еще — дальше, то, что трудно выразить словом, или опознать на уровне эмоций, но легко ощу­тить телом... и ты как будто знаешь это всегда. И этот следующий уровень — некоторый простой и полный энер­гии уровень, где я как будто знаю тайный смысл происходящего — без всяких объяснений, но знание это — особое: например, я знаю, что смысл птицы — быть переносчиком — (связным).

Итак — работа в группе: участники вспоминают сказку и из числа «персонажей» сказки выбирают те, которые наиболее сильно отзыва­ются на уровне эмоций, лучше всего — те, которые пугают или кажут­ся «странными» (как ни удивительно, опыт показал, что с сюжетами волшебных сказок связано гораздо больше негативных переживаний, чем позитивных. Причем позитивные переживания чаще относятся к понятным на бытовом уровне событиям — например. Золушка выхо­дит замуж за принца, а негативные переживания более связаны с дей­ствительно странными персонажами — или ситуациями — например, зачем было Ивану вариться в трех котлах).

После выбора персонажей (перечень персонажей в «Крошечке-Хаврошечке»: поле, глаз, корова, мясо, кости коровы, нож, вода...) участ­ники группы идентифицируются с ними, и начинается коллективное действие... «Я — кости коровы...» В этом действии все персонажи на уровне движения, тактильных фантазий и интеллектуальных устано­вок проживают сюжет и свои трансформации в рамках этого сюжета. «Что я делаю в этой истории? Какой смысл во мне для главного героя? и каков ПРАВИЛЬНЫЙ процесс моего взаимодействия с другими пер­сонажами?»

И мы оказываемся в мире, правила которого нам кажется знакомы­ми «от природы» и в то же время не слишком похожими на привычные моральные и социальные обстоятельства жизни и даже физические законы этого мира несколько иные (в этом мире нет солнца, хотя есть свет, нет причинно-следственных связей и времени в привычном по­нимании, нет смерти). Я испытала действительное потрясение, когда

впервые услышала от участницы следующие слова (она была в образе «Печки»): «Я знаю (Я чувствую), КАК я ПРАВИЛЬНО должна посту­пать, но я с этим не согласна, я так не думаю». Интересны случаи, когда с разных уровней проекции участник го­ворит о противоположных тенденциях одного и того же образа. На­пример, ковшик на озере на уровне личностных проекций символизи­ровал чувство одиночества, покинутости и страх потери чего-то жиз­ненно важного, а на глубинном уровне — тему женского начала, есте­ственного контакта с миром и естественного «отдавания». Как будто бы под беспокойной поверхностью переживаний, мотивов, конфлик­тов и потребностей обыденной жизни есть знание о глубинном ПРА­ВИЛЬНОМ устройстве мира, и это знание дает человеку ориентацию в пространстве мира... Прикосновение к этому знанию — интересно и возможно целительно, и рассказать о нем можно простыми и дос­тупными словами: «Яблоня должна иметь золотые яблочки, а мясо ко­ровы есть нельзя, и в котлы надо прыгать сначала в горячий, а потом в холодный, а не наоборот...» А память об этом мире простых законо­мерностей у нас всегда с собой — это единство телесных ощущений и слова.

Сказка «Гуси-Лебеди». Группа выбрала эту сказку —детская сказ­ка, интересно, почему все так произошло, о чем это...

Действительно, странная история, не похожая на обыденную жизнь. Я прошу участников выбрать себе персонажей, принять позу этого персонажа, почувствовать Я-ЭТО-ОН, сказать несколько слов от име­ни этого персонажа, которые могли бы быть его девизом, эти слова должны быть о том — что я делаю, к чему стремлюсь... Первое пре­пятствие — трудно перейти от зрительного образа к телесному ощу­щению.

«Я вижу яблоню, она с зелеными листиками, красивая...» (то, что легко дается ребенку — просто притвориться объектом, деревом — без дополнительных ассоциаций или комментариев — трудно взрос­лому). Второе препятствие — опыт интеллектуальной работы, куль­турные и личные ассоциации. Например, что такое печка — дом, теп­ло, воспоминания детства, русская печь с пирогами, в «голландке» нель­зя испечь хлебов... Я говорю: «Просто СТАНЬ этим персонажем, по­чувствуй, подвигайся, догадайся — какая часть тела напряжена, какое движение, какая тема подсказывается позой...» ...Один из первых персонажей — ПЕЧКА. Жесты, позы, (акцент — низ живота) «Я — печка, моя задача — сохранять тепло, вмещать... » Вопросы к ПЕЧКЕ: — Что Ты делаешь для девочки? Опасна Ты для девочки или нет? Что будет, если она съест Твой пирожок? Когда Ты появилась здесь? Чем Ты была раньше? Знаешь ли Ты бабу-ягу?.. и так далее. Из ответов ПЕЧКИ: ...безопасна, и если девочка съест мои пиро­жок — она станет частью меня, останется здесь НАВСЕГДА, ей будет хорошо и спокойно... Участник: Да, это действительно отказ от деятельности, от цели в жизни, от достижения, возвращение в материнскую утробу спрятать­ся в собственное чрево — а надо — идти, рисковать, принять вызов... тревожиться, спасать действовать...

Итак, мы доходим до ИЗБУШКИ НА КУРЬИХ НОЖКАХ. В этом эпизоде действуют ПОЛЯНКА, (ОГРАДА ИЗ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ КОС­ТЕЙ — каждый знает, какая ограда у этой избушки), ЗОЛОТЫЕ ЯБ­ЛОЧКИ, принадлежащие БАБЕ-ЯГЕ (сама она в эпизоде не показыва­ется, только присутствует как наблюдатель).

Участники: БАБА-ЯГА съест мальчика? Это ОПАСНОЕ место? (во­обще говоря, нет сказки, в которой БАБА-ЯГА была бы успешна в съедании мальчиков или девочек, если учесть мощность образа, можно предположить, что это и не входило в ее намерения — или было прак­тически невозможно — как выразился один из участников — БАБА-ЯГА это как диктор в телевизоре — здесь и не здесь. Во всяком случае, потрогать ее не удается)

Вопросы к ИЗБУШКЕ (которая неуловимо напоминает повадками КУРОЧКУ-РЯБУ — не зря в одной из версий сказки девочка сыплет зернышки перед ИЗБУШКОЙ): Опасное это место или нет? и другие.

Из ответов ИЗБУШКИ: ... Место для мальчика безопасное... мо­жет играть яблочками вечно, не взрослея... для девочки — испыта­ние. Безопасно, но она должна бояться.

Участники: мальчик уже в ТОМ МИРЕ, вечное блаженство, уме­реть молодым, и еще — это логика матери — чтобы ребенок никогда не взрослел...

Комментарий культурологический: есть сходство универсальных процессов, они описываются одним алгоритмом и поэтому просвечи­вают один в другом: Роды (рождение). Инициация (или символиче­ское рождение для новых жизненных программ, ритуальное в древно­сти или почти банальное и многократное в обыденной жизни — «умереть для старого, чтобы родиться для нового», Смерть (рождение в ТОТ МИР). И ритуалы для оформления соответствующих процессов удивительно симметричны. Греховность (принадлежность ТОМУ МИ­РУ) роженицы в разных (в том числе архаических) культурах.

Мы уже прошли несколько иерархических уровней в этих образ­ах: 1. Деревня, где живет семья 2. Поле, Лес 3. ПЕЧКА, ЯБЛОНЬ, РЕЧ­КА (иногда они признаются, что являются формой предъявления са­мой БАБЫ-ЯГИ) 4. ПОЛЯНКА, ОГРАДА, ИЗБУШКА (ГУСИ-ЛЕБЕ­ДИ) 5. ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОЧКИ (дальше — 6. БАБА-ЯГА). На высших иерархических уровнях культурные ассоциации и «глубинная инфор­мация» все сильнее различаются, здесь можно доверять только «те­лесной архаической памяти». Единственный алгоритм: «Я вижу» — («я познаю») — «Я становлюсь этим и имею информацию».

ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОЧКИ. ...Сейчас каждый участник группы может почувствовать себя девочкой, которая стоит пере;; ИЗБУШКОЙ и ви­дит братца, играющего ЗОЛОТЫМИ ЯБЛОЧКАМИ.

ЗОЛОТОЕ ЯБЛОЧКО: ...Я—целостное ощущение мира... вся ин­формация... ответ на любой вопрос во мне... Я-ВСЕ... (Меня непра­вильно выносить из этого места). Участники: Но почему именно ЯБ­ЛОКО? Хотя это понятно — Яблоко сада Гесперид, Яблоко мирового дерева. Яблоко познания Добра и Зла (понятно — не груша или пер­сик) совершенная форма сфера, золотое, Парис и Елена... А что будет — если унести его в деревню (кто-то попробовал — и вышло странно­вато — либо яблоко становилось обыкновенным, съедобным — либо возвращало обладателя назад к ИЗБУШКЕ, один раз, правда, превра­тилось в Золотое Яблоко в основании креста на куполе церкви) — ко­нечно, это известная история — пытаться управлять мудростью мира как объектом, управлять миром с помощью знания, побояться СТАТЬ ею, но взять с собой, положить на полку в избушке, как ЗОЛОТОЕ ЯИЧКО — хочу — разобью, хочу — так смотреть буду, иметь ЗОЛО­ТУЮ РЫБКУ «на посылках». И что же происходит потом с каждым? Кто-то скажет — Девочка стала взрослой — хотя жизнь ее как будто и не изменилась, просто она стала ХОЗЯЙКОЙ МИРА, ЖЕНЩИНОЙ — хотя это не имеет отноше­ния к сексу. Это новый характер отношения с ТЕМ МИРОМ — иной, чем у ребенка — РЕБЕНОК просто играет с предметами ТОГО МИРА, так как принадлежит ему. Все возвращаются в ДЕРЕВНЮ —легко проходя в новом статусе через контакт с ПЕЧКОЙ, РЕЧКОЙ, ЯБЛОНЕЙ — теперь ОНИ дают свою энергию человеку, который вступает с ними в контакт — но не имеют власти диктовать свои условия (теперь ими можно пользовать­ся). Участники, так становятся шаманами — так человек проходит ини­циацию — так взрослый вступает в контакт с миром духовного опыта — или бессознательного — или в трансперсональную сферу. Работа со сказкой закончена — или только начинается ... Каждый образ на глубинном уровне имеет свою собственную «энер­гию» (приходится вспомнить, что юнгианцы говорят о некоей биоло­гической энергии архетипов), свою задачу и место в общей системе образов (очень похоже на «функции» Проппа) и эта энергия пронизы­вает более поверхностные слои, внося вклад в бытование и личные проекции, связанные с этим образом. Замечательно, что далеко не все персонажи и образы текста мож­но найти на глубинном уровне. Некоторые исчезают или трансформи­руются на более поверхностных уровнях. И это отличает сказки на­родные (те, которые сохранили свою форму) от сказок авторских. Если обратиться уже не к спонтанному опыту проживания сказки, как психокоррекционным задачам, то приходится существенно менять способ работы. На первый план выходит противоречие между универ­сальной схемой развертывания проекций сюжета и индивидуальной системой проекций, представленных в конкретной работе над сюже­том. Исследуются и отрабатываются в сессии места наибольшей на­пряженности и конфликтнов в таких противоречивых сочетаниях. Подробнее о конкретных приемах «сказкотерапии» читатель сможет узнать из следующих публикаций.

КАК ПРАВИЛЬНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВОЛШЕБНЫМИ СКАЗКАМИ?

Достаточно сказать, что контакт с глубинным уровнем сказки не совсем прост. Действительно, события, которые происходят в волшеб­ной сказке, не совсем обычны с точки зрения бытового сознания. Баба-Яга хочет поместить мальчика в печку и испечь его, великан-людо­ед пытается съесть детей, братья убивают и рубят на куски брата из жадности, волк глотает девочку, притворившись ее бабушкой.

Эти действия абсолютно непонятны и враждебны «рационально­му» плану сознания, так как это действия, невозможные и недопусти­мые, если представить себе, что события происходят в реальной жиз­ни, в нашем городе, например. Эти же описания совершенно логичны и «правильны», безусловно, приемлемы, когда они «считаются» под­сознательными механизмами по тем правилам, которые действитель­ны для метафор или сновидений. Об этих правилах подробнее можно поговорить отдельно, достаточно знать, что они отличаются от правил «понимания», действующих для бытового уровня восприятия. Поэтому поколения детей в разных странах слушают эти истории, а взрослые рассказывают их, и, несмотря на «странность» и «жесто­кость» .этих рассказываемых событий, в психике ребенка происходит нечто чрезвычайно важное — он приучается «разряжать» свои стра­хи, делать свой эмоциональный мир более гибким и эффективным. Взрослые находят в сказке подсознательную опору в эмоциональ­ных переживаниях, но более заметны эти механизмы у детей. Дети охотно слушают страшные волшебные сказки, в которых с героями происходят ужасные события, иногда даже смерть, но потом герой возвращается живой и невредимый, пройдя через все испыта­ния и победив всех врагов. Они пугаются за героя, сопереживают ему и учатся в символиче­ской форме кое-каким важным вещам, даже не замечая этого. То, чему они могут научиться в сказках, невозможно полностью заменить ра­циональным обучением, так как символический план непосредствен­но обращается к бессознательному. Например, одна молодая мама за­ботилась о том, чтобы се дочка выросла доброй девочкой и не знала о царящих в мире несправедливости и зле. Поэтому мама, рассказывая девочке сказки, всегда выбрасывала «страшные» эпизоды например, девочка в Красной Шапочке не была съедена волком, а убежала. Когда девочке исполнилось пять лет, ее пришлось вести на кон­сультацию к психологу — девочка была чрезвычайно пугливой и не могла общаться с детьми и взрослыми. Оказалось, что, убирая из ска­зок «страшные» эпизоды, заботливая мама убрала нечто полезное: кон­фликт и способность ему противостоять, способность противодейст­вовать внешнему миру, страх за героя и ожидание развязки, опыт смерти и возрождения... Сказка после таких изменений не смогла выполнять свою психотерапевтическую функцию.

Итак, функции волшебной сказки следующие:

- психологически готовить человека к напряженным эмоциональным ситуациям (подготовка идет на бессознательном символическом уровне);

- символическое отреагирование физиологических и эмоциональ­ных стрессов, полученных в пренатальный период, в момент родов и в раннем детском возрасте («Красная Шапочка» — отработка символи­ческих родов);

- принять в символической форме свою физическую активность и способность действовать в кризисных ситуациях и осуществлять пси­хическую регуляцию себя в ситуациях замешательства. Итак, напра­шивается некоторый вывод — система символической «профилакти­ческой» психотерапии, психотерапия сказкой, предтеча современных методик, в том числе гештальт подхода — существует как минимум несколько тысячелетий. Единственное условие пользования этой эффективной системой — отказ от интеллектуальных интерпретаций и полноценное приня­тие всей гаммы переживаний, через которые ведет система образов волшебной сказки главного героя (Внимание! Речь идет только о древ­них сюжетах). А наилучший способ употребления просто слушать и переживать, как в детстве. При таком понимании природы и механизма действия сказки в сто­роне (то есть в большей степени в рамках интерпретации и в меньшей степени влияя на практику) остается опыт аналитической интерпре­тации образов и символов сказки в традициях Юнгианского подхода или психоанализа. Акценты смещаются с поиска конфликтных зон на проживание полноценного универсального процесса в символической форме, получение опыта прохода сквозь страх и возрождение. То есть наилучший способ оказать психологическую помощь человеку — с помощью сказки — это позволить, чтобы сказка сама выполнила свою древнюю психотерапевтическую функцию. Если речь идет о ребенке — просто читать ребенку сказки на ночь, без переделок, и тем самым запускать глубинный процесс. Если взрослый — опереться на мета­фору и попробовать ОСВОИТЬ глубинную стратегию в первозданном виде. Наиболее неприятны, и, по мнению автора, бесполезные этом смысле именно переделки и «улучшения» сказок, предпринятые с луч­шими намерениями, например, уговорить Волка не есть Красную Ша­почку. Все должно пройти так, как заложено в древнем ритуале. Таким образом, если Волк должен съесть героиню, с которой идентифицируется слушатель, в этой сказке — быть съеденной — наилуч­ший вариант действия, чтобы открылся путь к трансформации и раз­витию на новом уровне. То есть народные волшебные сказки надо просто ПРОЖИВАТЬ, не обсуждая мотивы и эмоции их героев. Любая переделка сюжета ослабляет целостность композиции на подсознательном уровне, даже ес­ли выигрывает в понятности и приемлемости с точки зрения совре­менного «рационального» сознания.