Автор книги: Джордж Франкл

Книга: Франкл Дж. Неизведанное Я

Джордж Франкл - Франкл Дж. Неизведанное Я читать книгу онлайн

Джордж Франкл

НЕИЗВЕДАННОЕ Я

Перевод И.Е.Киселевой
George Frankl. The Unknown Self. London: Open Gate Press, 1990
М.: "Прогресс", 1998

Предисловие
1. БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

2. РАННИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

3. РОЖДЕНИЕ ЭГО

4. АНАЛЬНОЕ ЛИБИДО И ПРОЕКЦИЯ

5. Я СОБСТВЕННОЕ И ВИД

6. ВАРИАЦИИ ЭДИПОВА КОМПЛЕКСА

7. ОБЩЕСТВЕННОЕ СУПЕР-ЭГО

8. ПАТРИАРХАЛЬНАЯ ПАРАНОЙЯ

9. ПРОЦЕСС ВОЗМУЖАНИЯ

10. МИР ВЗРОСЛЫХ

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)

ОГЛАВЛЕHИЕ

Джордж Франкл. НЕИЗВЕДАННОЕ Я
Пер. с англ. – М.: Издательская группа "Прогресс", 1998. – 246 с.

Аннотация

В данной книге рассматривается психоаналитическая модель возрастных стадий развития индивида. Автор знакомит нас со сложным процессом, возникающим в человеческой психике буквально с первых дней жизни. Материал для концептуальных обобщений Франкл получает с помощью метода гипноидного анализа, который позволяет восстановить младенческие эмоции и различные жизненные коллизии, а заодно и физические реакции на них.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Немало работ написано психоаналитиками и их интерпретаторами по поводу психологического развития индивида, и многие из них представляют значительный интерес. Книга, которую я представляю вашему вниманию, не является изложением взглядов классической фрейдовской школы или ревизионистских трудов. Разумеется, на меня повлияли труды Фрейда, Райха, Карла Абрахама, Мелани Клейн, Фенихеля, Гловера и др., причем некоторых из этих ученых мне даже посчастливилось знать лично, но данная книга основана на моих собственных наблюдениях за более чем тридцатилетний срок работы психотерапевтом. Начав работать по методике, которую можно было бы назвать классической теорией и практикой психоанализа, я постепенно пришел к собственным выводам, развивающим фрейдовские формулировки и позволяющим прикоснуться к новым глубинам души, еще недоступным для первооткрывателей. Мне удалось расширить границы наших представлений о бессознательных процессах с помощью психотерапевтической методики, разработанной за долгие годы работы и позволяющей проникнуть в такие области подсознания, о которых Фрейд мог лишь строить догадки, сколь бы вдохновенны они ни были. Он утверждал, что бессознательное невозможно наблюдать непосредственно, можно лишь толковать его, основываясь на материале свободных ассоциаций. Мне его метод всегда казался громоздким, нескладным, и я постарался преодолеть это неудобство и неопределенность, применяя методику гипноидного анализа, который чрезвычайно обостряет способность пациента осознавать свои ощущения и чувства и дает ему возможность вспомнить и вновь пережить те моменты своей жизни, которые он абсолютно не осознает, но которые тем не менее оказывают существенное влияние на состояние его психики, его физическое здоровье и его ощущения. Этот метод позволяет лучше проникать в глубины ранних младенческих ощущений и переживаний и, пожалуй, впервые дает возможность непосредственно наблюдать подсознание. Применение этого метода дает огромное количество совершенно нового материала, и я должен сказать, что ежедневно узнаю нечто новое о психике человека. Накапливая такую массу данных в процессе работы, я не сразу решился публиковать материалы своих открытий, однако я вполне уверен, что в данной книге достаточно ясно и беспристрастно представлены основные процессы психологического развития личности.
Меня, однако, интересуют не только психические процессы человеческой души, но в равной степени и психологические процессы, происходящие в обществе, – его мифы, верования, навязчивые идеи и конфликты.
Эта книга, собственно, как бы вклинивается между двумя другими: между первой в серии, касающейся эволюции нашей психики как вида, и последующей, где я намереваюсь рассказать о клинических методах, разработанных мною. Без помощи этой методики не были бы найдены те теоретические положения, о которых я рассказываю в данной книге, но, с другой стороны, без этой теории невозможно было бы написать предыдущую книгу. Нет никакого сомнения, что опыт наших давних предков определяет генетическое наследство индивида и лежит в основе его личного психологического опыта. Поэтому трудно определить, какую же из этих книг следует читать первой. Думаю, это на самом деле несущественно, ибо различные области человеческой эволюции взаимосвязаны и находятся в тесном симбиозе. Природа не знает о наших классификациях, ибо они необходимы нам только лишь для удобства и облегчения наших интеллектуальных изысканий.
Мне хотелось бы выразить благодарность тем людям, которые помогли мне сформулировать и проверить мои идеи, и тем, кто предложил практическую помощь в издании данной книги. Я признателен издателям и редакторам "Опен Гейт Пресс", в особенности г-же Джинни Коэн, за поддержку, а также моим коллегам, в особенности г-же Сандре Ловелл и д-ру Питеру Рэнделлу, за их весьма ценные советы и комментарии. И как всегда, я должен поблагодарить свою супругу Тельму, чье великолепное чувство языка и критический взгляд позволили мне освободиться от влияния моего немецкого литературного стиля и злоупотребления научным жаргоном.

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)

1. БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

Самой важной своей проблемы наука еще не обнаружила.
Эрвин Шредингер

1. История до Фрейда

"Главным вкладом Фрейда в науку, – пишет Эрнест Джонс, – считается его концепция о бессознательном", однако тут же замечает, что сам Фрейд на праздновании своего семидесятилетия сказал: "Поэты и философы открыли подсознание задолго до меня. Я лишь нашел научный метод изучения бессознательного".
Задолго до Фрейда любознательные умы пытались исследовать ту область разума за пределами нашего сознания, которая, презрев всякие претензии резона и морали, остается главной движущей силой деятельности человека. В XIX веке ряд мыслителей в своих философских, а зачастую и поэтических изысканиях приблизились к открытию бессознательного. Артур Шопенгауэр разработал философскую систему, провозглашающую главенство воли и инстинктов над мыслью и разумом. Он искал высший источник разума и находил, что этот источник – воля, считая ее стержнем, основанием всего живого. Он построил концепцию воли в природе, поскольку человек, по его мнению, лишь одно из ее проявлений, для которого интеллект есть не что иное, как второстепенное, подчиненное проявление и бледное отражение. Понятие воли он использовал весьма широко, включая сюда и инстинкты, и влечения, и либидо. По его мнению, воля имеет по большей части бессознательный характер, а сознание и разум есть не более чем инструмент воли. В основе его пессимизма лежало осознание того, что претензия разума на первородство есть всего лишь иллюзия. В своем очерке "Трансцендентные соображения по поводу видимого рисунка судьбы индивида" он утверждает: "Точно так же, как во сне именно наша воля подсознательно определяет нашу объективную судьбу, ибо все, что в ней содержится, проистекает изнутри нас, и как каждый из нас является тайным режиссером собственных сновидений, так и в реальности существует единственная сущность – наша собственная воля, – которая определяет нашу судьбу. Мы сами как бы вызываем те события, которые происходят с нами". Весь комплекс его размышлений, включая и сексуальные воззрения, есть не что иное, как философское предвосхищение психоаналитических концепций.
Правда, ярче всех других философов XIX века обратил внимание европейской науки на психические силы, лежащие за пределами сознания и разума, именно Ницше. Томас Манн считал его величайшим в истории человеческого мышления психологом и исследователем морали. Современники поражались полемическому характеру трудов Ницше и его яростным нападкам на существовавшие тогда идеологию, общественный порядок, официальную религию и общепринятую мораль. Ницше стремился раскрыть для всех ту мысль, что человек – существо заблуждающееся и постоянно стремящееся обмануть окружающих его людей. При всем том, что человек открывает для внешнего мира, всегда остается вопрос: что еще остается скрытым? От чего он старается отвлечь наше внимание? Какие предубеждения, предрассудки старается скрыть? Насколько искусно и тонко это делается? Насколько глубоко он обманывает себя в этом случае? Ницше неистощим в своих попытках показать, насколько любое чувство, мнение, отношение, поведение или добродетель имеют в основании самообман или неосознанную ложь. "Всякий человек далек от своей сущности, бессознательное есть неотъемлемая часть индивида, сознание же – это не более чем зашифрованная формула бессознательного, более или менее надуманный комментарий к неосознанному, вероятно, непознаваемому, но ощущаемому тексту".
Ницше понимал бессознательное как область неясных, смешанных мыслей, чувств и инстинктов и в то же время как область воспроизведения прошлых стадий существования как индивида, так и вида. Неясность, затуманенность, беспорядок и бессвязность наших сновидений напоминают состояние человеческого разума на самых ранних стадиях его становления. Таким образом, он заложил в психоаналитической теории основу исторического подхода, при котором придается большое значение прошлым событиям, а в поисках причин расстройств и неврозов, испытываемых взрослыми людьми, принято обращаться к раннему детству. Более того, он разделял особый интерес Фрейда к ранним периодам существования человечества. Сновидения также напоминали Ницше о коллективных галлюцинациях, свойственных целым сообществам доисторического человека. "Так, во сне и в сновидениях мы вновь повторяем урок, усвоенный древ- ним человечеством. Сновидения есть воспроизведение фрагментов нашего собственного прошлого и прошлого всего человечества. То же относится и к взрывам неконтролируемых страстей и к психическим заболеваниям".
Под именем запрещения Ницше описывает то, что сегодня известно как вытеснение. Он применяет это понятие к ощущению и памяти: "Забывание не есть лишь сила инерции... напротив, это активная и, в самом строгом смысле, положительная способность к запрещению. "Я сделал это", – говорит моя память. "Я не мог этого сделать", – противоречит гордость, своей непреклонностью заставляя память уступить".* Ницше интуитивно пришел к озарению, ставшему ядром психоанализа, к которому сам Фрейд подходит постепенно и с трудом в ходе работы с пациентами. Понятие вытеснения дает нам возможность проанализировать, как важные в эмоциональном плане переживания, по той или иной причине непереносимые для сознания, отбрасываются в глубину подсознания, продолжая оказывать влияние на психику и проявляясь в искаженных и часто невразумительных формах, внешне лишенных всякого смысла. Невротические симптомы, сновидения, странные фантазии, навязчивые идеи или поведение – вот некоторые из путей, которыми подсознание пытается выразить себя, обходя, так сказать, цензуру сознания, цензуру Эго. Эти проявления бессознательного не ограничиваются невротическими симптомами, их можно проследить в широком спектре переживаний, общих для всего человечества.
* Фридрих Ницше. Утренняя заря.
Мориц Бенедикт, еще один из влиятельных предшественников психоанализа, говорил о важности тайных переживаний, дрем наяву, фантазий, подавленных желаний и амбиций, о важности сексуального элемента в жизни обычного человека, а также в возникновении случаев истерии и других неврозов. Он также описал случаи, когда ему удавалось достичь великолепных психотерапевтических результатов в лечении больных путем избавления их от патогенных секретов. В 1868 году он опубликовал четыре истории болезни – случаи мужской истерии, корни которой он видел в плохом обращении с пациентами в детстве, – и провозгласил необходимость психотерапии. Он описал то, что называл второй жизнью, отмечая существование и важность такой тайной жизни для многих и многих людей, и патогенную роль этих тайн, почти всегда содержащих некий аспект сексуальной жизни пациентов.*
* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.
Нелишне будет отметить здесь, что уже в XVIII веке философ Лейбниц утверждал, что важная часть психической жизни человека скрыта от его сознательного разума, и предложил первую теорию бессознательного. Он указал на слабые ощущения, относя к ним те, которые находятся ниже порога сознательных ощущений, несмотря на то что играют важную роль в нашей психической жизни. Это понятие слабых ощущений от Лейбница перенял Дж.Ф. Гербарт. Он понимал порог как некую поверхность, на которой бесконечно меняющиеся ощущения и представления постоянно борются друг с другом. Более сильные толкают слабые за порог, подавленные представления и ощущения стремятся вырваться на поверхность и часто поэтому отождествляют себя с другими представлениями. Находясь ниже порога, неясные представления образуют некий хор, сопровождающий драму, разыгрывающуюся на поверхности сознания. Гербарт выработал математические формулы взаимодействия сил между ощущениями. Несмотря на то что его теория бессознательного в большой степени умозрительна, она оказала заметное влияние на германскую психологию XIX века, создав интеллектуальный климат, который, без сомнения, стимулировал исследования Фрейда и дал ему возможность упорно двигаться вперед в своей научной деятельности.
Здесь нет необходимости вдаваться далее в историю рассуждений и исследований по поводу бессознательного, но стоит напомнить себе, что Фрейд не просто изобрел это понятие, как, похоже, полагают многие из современных философов и психологов. Он сумел перевести самые субъективные и личные из всех человеческих переживаний в область научного исследования. Это само по себе может считаться наиболее выдающимся из достижений Фрейда. И это можно назвать революцией Фрейда в науке.

2. Психоанализ как наука о внутренней сущности

Хорошо известно, что Фрейд получил прекрасное образование в области физиологии и анатомии нервной системы и считался блестящим неврологом. Вероятно, не столь хорошо известно, какое глубокое влияние оказало на него классическое образование, как восхищался он трудами великих писателей и гуманистов, отождествляя себя с ними. В его кабинете висели портреты его научных кумиров и учителей – Брюкке и Шарко, и рядом – портрет Монтеня, великого гуманиста. Его любовь к научным исследованиям никогда не подавляла в нем интереса к субъективному опыту, переживаниям людей. В самом деле, его всегда интересовала проблема взаимоотношений между субъективным опытом и объективными явлениями, между психикой и физиологией нервной системы как двумя аспектами одного и того же феномена; он никогда не утверждал, что предметом исключительного внимания психолога должен быть лишь один из них.
В своей последней работе, написанной в Лондоне незадолго до кончины, он отмечал: "Мы знаем две стороны того, что мы называем душой (или психикой): во-первых, ее телесный орган и место действия – мозг (или нервную систему) и, во- вторых, наши сознательные действия, являющиеся непосредственными характеристиками, которые нельзя объяснить описательным способом".*
* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.
Фрейд не только объединил два аспекта разума – его физические и психические проявления – в своих собственных исследованиях, но свел воедино два основных направления европейской научной мысли, создав на их основе единую концепцию. Ему удалось преодолеть видимые противоречия, которые разводили теоретические исследования по двум противоборствующим лагерям: интроспективной традиции гуманистов, берущей начало из Ренессанса – от Пико делла Мирандолы к Монтеню и великим поэтам – Шекспиру, Гёте и Шиллеру, и чисто научной традиции, которую представляли среди других Гальтон и Вундт, Гельмгольц, Павлов и Брюкке.
Разумеется, в процессе развития то одна, то другая сторона имела тенденцию доминировать. Однако и в выборе медицины как профессии, и в решении целиком посвятить себя естественным наукам Фрейд явно испытал влияние гётевского "Очерка о природе".
В школьные годы Фрейд зачитывался "Метаморфозами" Овидия, с их поэтическим изложением греческих мифов. Саллюстом, "Речами" Цицерона, "Эклогами" и "Энеидой" Вергилия, поэмами Горация и "Историей" Тацита. Греческая литература – "Анабасис" и "Киропедия" Ксенофонта – познакомила Фрейда с историей борьбы греков против Персии, дала возможность поразмышлять о характере Кира, об образовании, которое тот получил. У Геродота он прочел о смерти Дария, о вторжении Ксеркса в Грецию, о битве при Фермопилах; кроме того, он изучал "Речи" Демосфена, "Аякса" и "Антигону" Софокла, "Илиаду" и "Одиссею" Гомера, "Апологию" и "Критона" Платонаю.*
* См.: Джон И. Гидо и Г.Х. Поллок. Фрейд: слияние науки и гуманизма.
Библиотека Фрейда в Лондоне свидетельствует о его глубоком увлечении историей, археологией, классическим древним искусством и литературой. Он обладал обширной коллекцией археологических древностей, подписывался на журналы по археологии и даже гордился, что прочел больше книг по археологии, нежели по психологии. Нет ничего удивительного в том, что основатель учения о психоанализе пытается заглянуть в глубь исчезнувшей цивилизации: археология и психоанализ имеют много общего между собой, и там и тут – попытки заглянуть в прошлое и понять его посредством изучения сохранившихся остатков (С.С. Бернфельд, 1951). Его любовь к литературе ушедших времен, так же как и наследию различных древних культур, давала возможность подтвердить универсальную природу психоаналитических находок. В течение всей жизни его поддерживала уверенность, что открытия, сделанные в специфических условиях клинических наблюдений, имеют общий характер, а предвестников этих открытий можно найти и в древних культурах, и в трудах великих писателей западной цивилизации. Частые ссылки Фрейда на классические мифы, употребление греческих имен и названий – Эдип, Электра, Танатос, Нарцисс – при обозначении психологических понятий говорят не только о прекрасном знании древней литературы, но и о его стремлении придать более широкое значение своим клиническим находкам.
Через свой интерес к литературе и драме, и в особенности к произведениям Гёте, Фрейд познакомился с романтизмом с его особой тягой к иррациональному и бессознательному. Однако его стремлению к тому, чтобы ограничить рассуждения и сосредоточиться на строгом наблюдении, помогло то высокое внимание к науке, которое было характерно для второй половины XIX века и которое показало ему путь, наиболее приближавший его к осуществлению своих замыслов и стремлений. Фрейд пишет: "Меня очень заинтересовали теории Дарвина, в то время весьма знаменитые, заинтересовали тем, что они давали надежду чрезвычайного прогресса в нашем понимании мира; а решение изучать медицину пришло ко мне после лекции профессора Карла Брюля, на которой я впервые услышал изумительный "Очерк о Природе" Гёте. «Природа! – воскликнул Гёте. – Она окружает нас, обнимает нас. Невозможно отделиться от нее так же, как углубиться в нее. Не спрашивая и не предупреждая нас, она вовлекает нас в хоровод своего танца и влечет за собой до тех пор, пока мы не выпадаем в изнеможении из ее объятий... У нее своя цель, она постоянно продолжает свой род... Она скрывает в себе всеохватное стремление, не ведомое никому... Она вобрала меня в себя. Она так же и отбросит меня от себя, я отдаю себя в ее власть. Пусть она командует мной. Ей никогда не надоест ее труд. И не мне судить о ней. Нет, что правда, что ложь – она определит сама. Все добро и все зло – в ней одной»" (1780).
Можно рассматривать гётевский очерк как романтическую картину, где природа нарисована как прекрасная, щедрая мать, дающая своим любимым детям привилегию узнать ее секреты. Интересно заметить, что многих ученых побудила к исследованию Природы именно эта "святая искра любопытства", по определению Эйнштейна, несмотря на то что первый романтический импульс они трансформировали в строгое научное исследование. Так, Брюкке и Дюбуа-Реймон, выдающиеся представители механистической школы в биологии, в юности принесли "торжественную клятву", обещая изучать природу и материю как нечто способное вызвать чувства, как притягательные, так и отталкивающие, отразив таким образом романтическую природу своих последующих научных теорий.
В XIX веке вера в научное знание как главный источник понимания мира и разрешения всех невзгод мира – вера, которую Фрейд сохранил до конца своей жизни, – стала вытеснять надежды, возлагавшиеся прежде попеременно то на религию, то на политические акции или философию. "В юности я испытывал непреодолимое стремление понять хотя бы часть мировых загадок, окружавших нас, а может быть, и внести свой вклад в их решение. Вышло так, что самым реальным путем достижения этих целей оказалась медицина".
Изучая медицину, он обнаружил, что его стремление решить некоторые загадки мироздания вплотную связано с загадкой живых существ. Его потянуло к биологии, через нее – к зоологии и изучению нервной системы и, наконец, к тому, что стало его судьбой, главной целью его исследований, – изучению разума. Интерес к биологии обнаружился у него на третьем году студенчества; десять часов в неделю он посвящал чистой зоологии, помимо обычного курса анатомии и физиологии, но продолжал также слушать лекции по философии профессора Брентано. В конце семестра он впервые занялся собственным научным исследованием. Ему была поручена курсовая работа по изучению строения половой системы угря. Проблема эта занимала ученых со времен Аристотеля, ибо до тех пор никому не удавалось наблюдать личинку угря по причине удивительной миграции взрослых особей во время брачного периода. Хотя работа удовлетворила его профессора, сам Фрейд не был доволен результатом своих исследований. Но несмотря на собственное недовольство первым научным трудом, он был принят в члены Института физиологии, имевшего к тому времени серьезный научный авторитет среди зарубежных ученых. Директор института профессор Брюкке поручил Фрейду заниматься гистологией нервных клеток. Ему удалось доказать, что клетки нервной системы низших животных имеют нечто общее с клетками нервной системы высших животных и что бытовавшее в то время резкое их разделение не имеет под собой основания. По словам Эрнеста Джонса, работа, написанная Фрейдом по этому вопросу, была значительно выше уровнем, нежели работа начинающего ученого. Любой зоолог мог бы гордиться таким открытием.
В своем следующем исследовании он занялся микроскопическим изучением ткани нервных клеток и вновь сделал важное открытие по поводу соотношения между структурой и функцией нервных клеток, предвосхитив будущее открытие нейронной теории. Многие из биографов Фрейда отмечали, что, не будь он столь осторожен в подаче своих открытий в области неврологических исследований, мировая слава пришла бы к нему уже в молодости.
Он проработал в институте Брюкке с 1876 по 1882 год и все ожидал своего назначения ассистентом, как только этот пост освободится. Но, помимо психиатрии, непосредственно медицина его мало интересовала. Он сам говорит, что был очень нерадив в изучении собственно медицинских предметов и получил медицинский диплом лишь в 1881 году, в возрасте 25 лет. Он постоянно упоминал в своих мемуарах, что гораздо сильнее его интересовала научная работа, нежели медицинская практика. По- видимому, самым сильным стремлением его было найти что-то новое и продвинуть таким образом наше общее знание. Однако в 1882 году, когда ему было 26 лет, его педагог посоветовал оставить теоретические занятия в связи с тяжелым финансовым положением Фрейда. Покинув лабораторию физиологии, Фрейд занял место младшего ординатора в клинике, работая сразу в нескольких отделениях. "И все-таки я остался верен тому направлению работы, с которого начинал. Брюкке предложил мне заняться изучением спинного мозга представителей одного из низших классов рыб; теперь же я переключился на центральную нервную систему человека. И тот факт, что для начала я выбрал исследование продолговатого мозга, лишний раз доказывает преемственность моих исследований".
В это время Фрейд начал активно работать в Институте анатомии мозга, и профессор Мейнерт был настолько восхищен его результатами, что предложил ему полностью посвятить себя исследованиям и взял на себя его педагогическую нагрузку. Несмотря на то что Фрейд все больше углублялся в изучение нервных болезней, он нашел, что анатомия мозга не дает ответов на многие вопросы в этой области и мало помогает в практической работе с пациентами. В то время в Вене было мало специалистов в этой области медицины и, следовательно, недостаточно возможностей для изучения ее. Мейнерт был блестящим специалистом в области анатомии мозга, но плохо ориентировался в психиатрии. Он считал все психозы результатом заболевания передних отделов мозга (хотя анатомическая патология их была еще неизвестна), а кататонию – последствием менингита основания мозга. Психиатрия в то время была, по выражению Зильбоорга, "анатомо- физиологической церебральной мифологией".* Вдалеке, правда, уже сверкало имя Шарко, великого французского невролога, и Фрейд решил найти возможность поехать в Париж, чтобы учиться у него. Он задумал вначале получить место лектора по нервным болезням в Венском университете, поскольку это дало бы ему возможность поехать в Париж. Пока же он продолжал трудиться младшим ординатором и изучать неврологию, а также опубликовал несколько работ с клиническими наблюдениями по органическим расстройствам нервной системы. Эти работы принесли ему известность как неврологу, и в 1885 году он был назначен приват-доцентом невропатологии – весьма престижный пост, давший ему возможность читать лекции по нервным болезням. Вскоре после этого ему предоставили стипендию для учебы за границей – в основном благодаря "горячему" ходатайству Брюкке, – и осенью того же года он уже смог уехать в Париж. В тот период его интерес был все еще направлен в сторону анатомии мозга, и одной из главных целей поездки к Шарко было побольше узнать о неврологии. Но в глубине души таилось что-то еще, что он надеялся постичь с помощью знаменитого французского профессора.
* Г. Зильбоорг. Фундаментальная психиатрическая ориентация Фрейда.
Несмотря на то что Фрейд высоко ценил клинический опыт и любил заниматься клиническими наблюдениями в области неврологии и физиологии и уже достиг серьезного признания как исследователь, с теоретической точки зрения эти исследования его не вполне удовлетворяли. Нейрофизиологические изыскания не давали ответов на то, что интересовало его больше всего, – психологические мотивации человеческого поведения и его нарушений. И хотя он часто и подолгу занимался исключительно клиническими наблюдениями, как гуманист он не переставал задаваться вопросами о взаимоотношениях между психическими процессами и физиологическими проявлениями. Этот его интерес получил особенно сильный толчок в связи с одним событием, происшедшим в 1882 году, когда он еще работал в лаборатории Брюкке: это было в тот день, когда Брейер рассказал ему историю болезни Анны О., которую он лечил почти два года. Подробности этого случая поразили воображение Фрейда, в особенности та деталь, что истерические симптомы, наблюдавшиеся у Анны О., исчезли навсегда после того, как под гипнозом раскрылись обстоятельства, послужившие их источником, и напряжение было снято.
Метод Брейера, в то время считавшийся весьма необычным, дал ему возможность проникнуть в этиологию истерических симптомов и понять их значение: они раскрывали душевные процессы, забытые идеи и воспоминания, которые оказались напрямую связаны с физиологическими нарушениями у пациентки. Несомненно, рассказ Брейера о своем опыте в случае с Анной О. стал решающим фактором в том, что Фрейд хотя и не сразу, а через несколько лет обратился к проблеме психоневрозов.
Так случилось, что его поездка к Шарко вновь вынесла эти проблемы на первый план и стала главным толчком к переходу от нейрофизиологических исследований к психопатологии. Как заметил Эрнест Джонс: "Определенно, интерес Фрейда к истерии, а затем к психопатологии вообще подогрело его общение с Шарко, проторившее путь к возобновлению наблюдений, начатых Брейером, и в конечном итоге к развитию психоанализа". Но самое сильное влияние на Фрейда оказало знакомство с гипнозом в клинике Шарко. Спустя много лет он писал, что тем, кто не верил в существование бессознательного, он всегда советовал приглядеться к поразительным процессам, происходящим под воздействием гипноза. Нет сомнений, что именно феномен гипнотического внушения заставил его признать власть бессознательных мыслей над органическими и психологическими функциями организма.
Шарко, будучи специалистом по органическим заболеваниям нервной системы, чрезвычайно заинтересовался пациентами, страдающими истерией. До того как он начал исследовать эти симптомы, медики считали, что истерия не заслуживает их внимания, и пациенты с таким диагнозом зачастую рассматривались как симулянты, если не хуже.* Шарко был самым блестящим наблюдателем и классификатором во всей истории психиатрии и неврологии. Его потрясающая способность связывать внешне совершенно разрозненные симптомы в общий синдром позволила ему объединить различные компоненты истерик в единый синдром. Фрейд заметил: "Мне кажется, что мышление его устроено таким образом, что он не может успокоиться до тех пор, пока не определит до конца и не классифицирует то или иное явление". Но, добавляет Фрейд: "И при этом он будет спать спокойно, не найдя приемлемого объяснения данного явления". Шарко признавал, что истерия – это психическое заболевание, но – осознавая, что болезнь связана с рядом душевных и эмоциональных факторов, – тем не менее упорно придерживался концепции врожденной невропатии. Это колебание, шатание между душевными и физическими определениями сочеталось у него с подобным же колебанием между признанием сексуального фактора и попытками доказать, что невроз не обязательно связан с половой системой, как предполагалось раньше. Несмотря на то что в большинстве случаев он признавал связь между истерическим неврозом и сексуальностью, ему не удалось сделать следующий шаг, а именно теоретически обосновать связь болезни с сексуальными влечениями, хотя в своих клинических наблюдениях и описании историй болезни он принимал это как данность.
* См.: У А. Стюарт. Психоанализ: первое десятилетие.
Основной вклад Шарко в изучение истерии помимо детального описания проявлений этой болезни состоит в том, что он продемонстрировал возможность вызывать истерические симптомы при помощи гипнотического внушения и, более того, возможность – также при помощи гипноза – снимать как истинные, так и искусственно внушенные симптомы.
Фрейд вспоминает, что его особенно поразил тот факт, что Шарко при помощи гипнотического внушения мог вызывать паралич и контрактуры и что все проявления этих внушенных заболеваний в малейших деталях совпадали с непроизвольными приступами.
Несмотря на то что Шарко в исследовании истерии придерживался физико-неврологического подхода, как клиницист он выступал в роли психотерапевта. Он пользовался методом гипноза, внушения, побуждения, методом перенесения, то есть часто использовал влияние собственной харизматической личности на пациента. То есть, как мы отметили, он прекрасно осознавал психологические факторы, описывал их в историях болезни, и Фрейд опирался на его опыт, когда начал развивать собственные теории. Таким образом, визит в Париж существенно помог Фрейду в том, чтобы разорвать смирительную рубашку нейрофизиологического подхода к психиатрии – те путы, которые в его время отождествлялись с серьезной наукой и которые уже в наше время вновь претендуют на главенство в "практической психиатрии". Шарко не столько как невролог, но скорее как психотерапевт помог Фрейду разобраться в факторах, вызывающих невротические заболевания. Фрейд писал: "Господин Шарко первым научил нас обращаться к психологии, для того чтобы объяснять явления истерических неврозов".
Независимо от теоретических взглядов Шарко на нейрофизиологическую предрасположенность в случаях истерик и несмотря на то, что он не мог систематизировать или осмыслить и объяснить фактор эмоциональных травм, тем не менее он с поразительной проницательностью понял их важность для истерии. К 1885 году он был, похоже, уверен в том, что истерия требует психотерапевтического лечения: "Мы имеем здесь случай физического недуга; но только путем психиатрического лечения мы можем надеяться избавиться от него".
Множество сходных моментов между гипнотическим внушением Шарко и методами лечения Брейером Анны О. побудило Фрейда к тому, чтобы рассказать об этом случае Шарко, но, к его большому разочарованию, на Шарко открытие Брейера впечатления не произвело.
Осенью 1886 года Фрейд вернулся в Вену и начал работать как специалист по нервным болезням. Он вновь обратился к наблюдениям Брейера и расспросил его подробнее об истории болезни Анны О. Пациентка – молодая девушка, одаренная и весьма образованная, – заболела в период, когда ей пришлось ухаживать за больным отцом, к которому она относилась с особой нежностью и любовью. К тому времени, когда Брейер стал лечить ее, картина болезни представляла собой пеструю смесь симптомов, от паралича и контрактур до различной степени торможения и потери ориентации. Случайное наблюдение подсказало ему, что пациентке можно облегчить состояние помутнения сознания, если побудить ее выразить словами те маниакальные фантазии, которыми она в тот момент была поглощена. Поняв это, Брейер выработал новую методику лечения. Он погружал больную в состояние глубокого гипноза и заставлял ее рассказывать, что ее угнетает. Сняв таким образом приступы депрессии, он вновь использовал этот метод уже для того, чтобы снять симптомы торможения и физических расстройств. В состоянии бодрствования девушка, как и другие пациенты, не могла рассказать, каким образом возникли симптомы ее болезни, ибо не находила никакой связи с реальными событиями своей жизни. В состоянии же гипноза она немедленно восстанавливала недостающую связь. Когда пациентка вспоминала некоторые ситуации, высоко заряженные в эмоциональном смысле, то, выражая свободно эти эмоции, она освобождалась от напряжения и симптом исчезал безвозвратно. Таким способом ценой долгих и упорных усилий Брейеру удалось снять все симптомы болезни. Фрейду тут же пришло на ум, нельзя ли перенести метод, использованный однократно, на все подобные случаи. Открытие Брейера показалось Фрейду столь фундаментальным, что он был уверен, методика должна сработать в любом случае истерии. Но, как он заметил, "ответ на этот вопрос может дать только практика". Он начал пользоваться методом Брейера, общаясь со своими пациентами. После многолетних наблюдений, показавших, что метод неизбежно работает в любом случае истерии, поддающемся гипнотическому лечению, набрав достаточно материала в виде конкретных историй болезни, аналогичных первому случаю, Фрейд предложил Брейеру опубликовать совместную работу по данной теме. В 1893 году они опубликовали статью "О психическом механизме истерических явлений", за которой в 1895 году последовала книга "Исследования истерии". Брейер назвал свой метод методом "катарсиса"" терапевтическую цель данного метода он видел в том, чтобы направить закрепленный аффект, выражающийся в одном из симптомов, в нормальное русло, дав таким образом возможность пациенту избавиться от него. Эта совместная книга подчеркивала важность эмоциональной сферы и необходимость отличать психические процессы бессознательного характера от процессов сознательных; в книге впервые вводилось понятие динамического фактора, который предполагает, что симптом возникает в результате сдерживания аффекта, и экономического фактора, рассматривающего тот же самый симптом как продукт или эквивалент некоего количества энергии, которая должна была высвободиться иным способом.
Брейер признавал присутствие сексуального фактора в истерии, однако был чрезвычайно нерешителен в том, чтобы обосновать это теоретически. И тем не менее Брейер, видимо, был уверен в сексуальной этиологии нервных расстройств; в некоторых своих работах он как бы между прочим признает это как нечто само собой разумеющееся. Так, в своей части "Исследований истерии" он пишет: "Сексуальный инстинкт есть, без сомнения, наиболее мощный источник постоянных взрывов возбуждения и, как следствие, неврозов". И все-таки он все более неохотно следовал за Фрейдом в его исследованиях сексуальной жизни пациентов и тех далеко идущих выводах, которые Фрейд начал делать на основании своих наблюдений. Многие пытались найти причину, почему Брейер был столь нерешителен в том, чтобы признать наличие сексуального фактора в случаях истерии, но, каковы бы ни были причины, нерешительность эту разделяли в то время многие неврологи и психологи, будучи не в силах преодолеть глубоко укоренившиеся табу, наложенные на сексуальную сферу цивилизацией.
Набирая опыт, Фрейд убедился, что в основе явления невроза лежит не просто любое эмоциональное возбуждение, но, как правило, связанное с сексуальной сферой – будь это текущий конфликт сексуального характера или результат более ранних сексуальных переживаний. Он вспоминал "Я не был подготовлен к такому выводу, вовсе не предвосхищал его, ибо начал свои наблюдения над невротиками совершенно беспристрастно".
Под влиянием этих неожиданных открытий Фрейд сделал весьма решительный шаг. Он вышел за пределы одного заболевания – истерии – и начал изучать сексуальную жизнь так называемых неврастеников, многочисленных пациентов, приходивших к нему на прием.
Убедившись в том, что сексуальный фактор значительно ускоряет развитие симптомов истерии и неврастении, он попытался разобраться в том, что за механизм управляет подавлением сексуальных воспоминаний, их трансформацией и в конечном счете превращением в болезненный симптом. Хотя в процессе лечения весьма существенно помогал гипноз, расширяя рамки сознания пациента и помогая вспомнить то, что было скрыто от него в состоянии бодрствования, тем не менее Фрейд нашел, что эта методика ограничена тем, что различные пациенты поддаются ей очень неодинаково. Фрейд поехал в Нанси к Бернхейму с тем, чтобы узнать больше об этой методике и усовершенствовать ее, и там он стал свидетелем эксперимента, сыгравшего очень важную роль в объяснении проблемы забывания, прояснении того, как и почему удается пациентам забыть некоторые из самых сильных эмоциональных переживаний. Когда один из пациентов Бернхейма проснулся после состояния сомнамбулизма, он как будто потерял всякое понятие о том, что с ним происходило в то время, когда он спал. Бернхейм утверждал, что на самом деле память об этом присутствовала у пациента все время; если он, положив свою ладонь на лоб пациента, настаивал на том, чтобы пациент вспомнил, говоря, что ему следует выразить это словами, то забытое действительно возвращалось, сначала нерешительно и слабо, а затем лавинообразно и совершенно четко.
Фрейд решил действовать точно так же со своими пациентами, побуждая их вспомнить все, что с ними было во время гипноза. Он заметил, что пациенты должны фактически "знать" все то, что до сих пор являлось им только в состоянии гипноза, и провел аналогию между событиями, забываемыми после пробуждения от гипноза, и забытыми событиями, играющими важную роль в истерии. Он предположил, что, подбадривая и побуждая пациента к воспоминанию, помогая ему касанием своей руки, он сможет вытащить на поверхность сознания забытые факты или связи. Благодаря тому озарению, которое помогает гению перешагнуть границы упорных, трудных экспериментов, доступных обычному таланту, он сравнил те события, которые кажутся забытыми после пробуждения от гипноза, с травматическими событиями невротиков, либо полностью забываемыми, либо вытесненными за пределы сознания. Итак, он отбросил гипноз как таковой, оставив от него только просьбу к пациенту лечь на кушетку. Доктор при этом стоял сзади так, что он видел пациента, но тот не видел его. Интересно отметить, как ликовал Фрейд, избавившись таким образом от ограниченности гипноза.
Ожидания Фрейда сбылись, однако вместе с новой методикой пришли и новые проблемы в процессе катарсиса. Его новая методика позволила значительно расширить поле наблюдения за функциями человеческой психики. И все-таки он не переставал задаваться вопросом, каким же образом пациенты, забыв такие важные факты из своей внутренней жизни или внешние события, тем не менее вспоминали их при применении определенной методики. Исчерпывающий ответ на этот вопрос дали дальнейшие наблюдения. Все, что забывалось, носило непременно болезненный характер: это были либо пугающие события, либо факты, очень неприятные или постыдные с точки зрения личности индивида. Для того чтобы вывести эти события на уровень сознания, врачу приходилось преодолевать сопротивление со стороны пациента. Обобщив свои наблюдения, Фрейд получил теорию вытеснения.
В случаях невроза инстинкт, побуждение или волнующая ситуация вытесняются из сознания путем двигательной разрядки, однако импульс сохраняет всю полноту энергии. Ученый назвал этот процесс вытеснением. Он заметил: "Это было нечто новое, до сих пор никто не знал ничего подобного о психике человека". Совершенно очевидно, что это был элементарный защитный механизм, подобный попытке убежать от чего-то. Подавленный и неосознаваемый импульс был в состоянии найти выход и удовлетворение окольными путями, сводя на нет саму цель вытеснения. В случае конвер-сивной истерии окольный путь приводил к нервным ресурсам организма, подавленный импульс пробивал себе выход в том или ином слабом месте и объявлял о себе симптомами. Симптомы, таким образом, являлись результатом некоего компромисса, ибо как суррогат удовлетворения импульса имели искаженную форму, делающую их неузнаваемыми и в этом виде приемлемыми для Эго.

Теория вытеснения стала краеугольным камнем для понимания невроза с точки зрения психоанализа. В связи с этим приходилось пересмотреть и задачи терапии. Целью терапии теперь была не "абреакция", то есть разрядка аффекта, сбившегося с пути, но раскрытие подавленных импульсов и замещение их сознательным суждением, которое могло привести либо к принятию, либо к отвержению того, что прежде психика была не в состоянии признать. Другими словами, некоторые воспоминания и импульсы, существование которых Эго отказывалось признать, нужно было принять и понять, таким образом освободившись от них. Этот новый метод Фрейд не стал называть катарсисом, решив использовать термин психоанализ.
Изучение фактора вытеснения и других явлений требовало от теории психоанализа твердого признания понятия бессознательного. Фрейд пришел к заключению, что все, относящееся к психике, в первую очередь неосознанно; дальнейшее – "сознательное" – качество может присутствовать, а может и отсутствовать. Разумеется, эта идея тут же подверглась яростным нападкам философов, для которых понятия "сознание" и "разум" (психика) были идентичны и которые не могли представить себе такое явление, как "бессознательный разум". Фрейд не позволил себе поддаться этим наскокам, которые он назвал философской идиосинкразией. Тщательное изучение материала различных патологий, о которых философы и не подозревали, не оставляло ему никакой альтернативы. Кто бы ни стал утверждать, что скрытые процессы, обнаруженные в ходе психоанализа, принадлежат некоему другому сознанию, неизбежно пришел бы к концепции о сознании, неизвестном самому индивиду, то есть "бессознательном сознании", что вряд ли можно предпочесть понятию "бессознательного разума".
Исследования Фрейда в области скрытых причин неврозов все чаще приводили его к выявлению конфликтов между сексуальными импульсами индивида и его сопротивлением сексуальному инстинкту. В поисках патогенных ситуаций, в которых проявлялось подавление сексуальности, в результате рождались симптомы, замещавшие подавленные импульсы, Фрейд все дальше углублялся в юные годы жизни пациентов и в конце концов остановился на самых ранних стадиях детства. Впечатления этого периода жизни, хотя и были по большей части скрыты в глубинах памяти, оставляли неизгладимый след в психике пациента и, в частности, закладывали основу любого нервного расстройства, случавшегося в более позднем возрасте.
Много лет спустя Фенихель заметил: "Чем тщательнее изучаешь психогенезис системы, тем определеннее ассоциации пациента уводят в глубь прошлых лет его жизни и в конечном итоге к самому раннему детству". Однако, поскольку эти ранние переживания детства почти всегда связаны с сексуальными возбуждениями и противодействием им, Фрейд столкнулся с проблемой младенческой сексуальности, вновь абсолютно новым понятием, вступающим в противоречие с самым сильным из людских предрассудков. Не многие из открытий психоаналитической теории столкнулись с таким всеобщим противодействием и вызвали столь сильный взрыв негодования, как утверждение, что сексуальная функция рождается на самой ранней стадии жизни и обнаруживает свое присутствие весьма недвусмысленно даже в детстве. И тем не менее именно это открытие психоанализа легче всего продемонстрировать, и весьма ярко. Фрейд, однако, пришел к выводу, что невротические симптомы отнюдь не всегда связаны с реально происшедшими событиями, которые вспоминает пациент, но и с фантазиями, которые выражают желания и влечения, и что в том, что касается неврозов, психическая реальность и фантазии играют более значимую роль, нежели материальные события.
Во время лечения по его тогдашней методике большинство пациентов воспроизводили сцены из собственного детства, где они подвергались сексуальному насилию со стороны кого-либо из взрослых. У пациенток в роли насильника почти всегда выступал отец. "Я верил этим историям, – вспоминает Фрейд, – и заключил соответственно, что нашел корни последующего невроза именно в переживаниях сексуального насилия в детские годы. Когда же впоследствии я вынужден был признать, что эти акты насилия не имели места в реальности и были лишь фантазиями моих пациентов, я был совершенно ошарашен". Однако тот период, что последовал за первоначальным шоком от собственного легковерия и, соответственно, ложных теоретических посылок, оказался неожиданно самым плодотворным временем в развитии его науки, ибо он впервые фактически столкнулся с Эдиповым комплексом, который впоследствии сыграл столь существенную роль, но который Фрейд на первом этапе не распознал под личиной фантазий. Когда же ошибка прояснилась, перед ученым открылся путь к изучению детской сексуальности.
Анализ детских воспоминаний его пациентов показал, что сексуальность отнюдь не ограничивается рамками половой системы, что дети вовсе не лишены сексуальности, как предполагалось раньше; напротив, они обладают широким спектром сексуальных влечений и в разные периоды развития те или иные влечения преобладают над другими. Фрейд нашел, что сексуальная функция существует уже на ранней стадии развития индивида, однако она связана с множеством других жизненно важных функций и не проявляется самостоятельно до определенного, более позднего, возраста; ей приходится пройти долгий и сложный процесс развития прежде, чем стать тем, что мы знаем как нормальную половую сексуальную жизнь взрослого человека. Фрейд определил, что сексуальность – это не инстинкт, проявляющийся в какой-либо строго определенной форме, а скорее вид энергии, способный преобразовываться многократно в течение жизни индивида, и, более того, он сделал вывод, что подобные трансформации происходили с достаточной регулярностью у всех индивидов, с которыми ему приходилось сталкиваться в своей практике.
Именно эта регулярность эволюционных трансформаций побудила Фрейда сформулировать закон сексуального развития, который с того времени многократно подтверждался в процессе психоанализа детей и взрослых. Фрейд, однако, нашел, что процесс сексуального развития может быть и нарушен, заблокирован на каком-либо этапе и индивид будет страдать от фиксации на какой-то одной сексуальной идее.
Самой примечательной чертой сексуальной жизни человека является то, что она развивается двумя волнами с интервалом между ними. Первое осознание генитальной сексуальности приходит к ребенку на четвертом-пятом году жизни. Однако это раннее развитие пресекается в зародыше прежде, чем успевает достичь физиологического завершения: сексуальные влечения к родителю противоположного пола подавляются и наступает латентный период, длящийся до срока полового созревания, пубертата. Именно в этот период происходит формирование личности в области морали и совести. Из всех живых существ на земле лишь человек обнаруживает это двойное начало в сексуальном развитии, и, вероятно, оно и является определяющим фактором в предрасположенности человека к неврозам. В период полового созревания возрождаются влечения и взаимоотношения ранних лет ребенка, а вместе с ними и эмоциональные связи его Эдипова комплекса. Сексуальная жизнь индивида в этот период – это борьба между импульсами и влечениями ранних лет и их сдерживанием и подавлением в латентный период.
В своих многочисленных дополнениях к книге "Три статьи по теории полового влечения" Фрейд все больше настаивал на том, что необходимо отделить понятие сексуальности от слишком тесной связи с половыми органами и рассматривать ее как более широкое понятие энергии, целью и результатом действия которой является чувство удовольствия и лишь второстепенной целью – задача воспроизводства. Одним из самых выдающихся достижений Фрейда было открытие, что сексуальная энергия, или либидо, присутствует во всех процессах организма и отнюдь не ограничивается гениталиями, что все важнейшие физические процессы имеют сексуальную подоплеку и что сексуальные расстройства могут стать причиной нарушения физических функций организма. Рассматривая эту проблему с точки зрения психоанализа, считал Фрейд, можно найти объяснение даже самым странным и экстравагантным извращениям, трактуя их как проявления младенческих форм сексуальности, к которым регрессировало либидо. Цель этих проявлений та же, что и в младенчестве, то есть в начале развития либидо, а именно получение удовольствия.
Неожиданные открытия Фрейда о детской сексуальности были сделаны первоначально через психоанализ взрослых пациентов. Однако позднее он смог получить достоверное и детальное подтверждение этому, наблюдая непосредственно за детьми. "Право, убедиться в регулярной сексуальной энергии детей настолько легко и просто, что поистине удивительно, как же человечеству удалось пройти мимо этого факта и так долго верить в отсутствие сексуальности у детей". Это удивительное обстоятельство, должно быть, связано с неким пробелом в памяти, куда большинство взрослых старается спрятать собственное младенчество.
Итак, основными составляющими теоретической структуры психоанализа стали теории сопротивления и регрессии, теория бессознательного, этиологической значимости сексуальной жизни и важности младенческих переживаний. Сама же техника психоанализа постепенно менялась и получила свое высшее развитие в методике свободных ассоциаций, став в конечном итоге основным методом психоаналитического лечения. Вместо того чтобы заставлять пациента отвечать на какие-либо конкретные вопросы или говорить на заданную тему, Фрейд предлагал теперь говорить все, что придет пациенту в голову, не давая его мыслям никакого конкретного направления. Важно было, чтобы пациент непременно буквально выражал любую мысль, приходившую в голову, не давая себе критически осмысливать сказанное, чтобы не отбросить какую-либо из мыслей как неважную или не имеющую смысла. Этот способ был назван основным правилом психоанализа. Он позволял изучать процессы сопротивления, или цензуры и перенесения, играющие важную роль в сновидениях.
С помощью метода свободных ассоциаций и связанного с ним искусства толкования психоанализ смог показать, что в сновидениях есть определенный смысл, который можно разгадать. Сновидения по структуре схожи с невротическим симптомом: они являются компромиссом между стремлением подавленного импульса к выходу и сопротивлением самоцензуры Эго. Поскольку симптомы и сновидения имеют общие корни, они одинаково непонятны и равным образом требуют толкования. Толкование сновидений стало, таким образом, важным аспектом психоаналитической терапии, поскольку было ясно, что сновидения открывают путь к забытым детским переживаниям и что этот путь позволяет по большей части избавиться от младенческой амнезии.
Психоанализ пользуется не только методом толкования сновидений, но исследует также многочисленные оговорки и ошибки, которые делают люди, – так называемые симптоматические действия. В своей книге "Психология обыденной жизни" Фрейд указал, что эти явления отнюдь не случайны, что они имеют смысл, поддающийся толкованию, поэтому вполне справедливо сделать на этой основе вывод о присутствии торможения или подавленных импульсов и влечений. Первоначально психоанализ был связан лишь с лечением патологических явлений, однако когда дело дошло до сновидений, то здесь приходилось говорить не о патологических симптомах, но о явлениях нормальной душевной жизни любого здорового человека. Если сновидения по структуре схожи с симптомами, если их толкование требует тех же исходных посылок – подавления импульсов, замещения, перенесения, компромиссов, разделения сознательного и бессознательного на разные психические системы, – то психоанализ перестает быть лишь вспомогательной наукой в области психопатологии; скорее он становится фундаментом для новой глубокой науки о душе и разуме, необходимой для понимания нормальных явлений. Постулаты и открытия этой науки могли быть отнесены и к другим явлениям душевной жизни: открывался широкий путь для универсальных исследований.

3. Был ли Фрейд прав?

Во многом благодаря новаторским изысканиям Фрейда ныне повсеместно признается, что психика человека имеет такие области, о существовании которых мы не подозреваем, но которые тем не менее оказывают влияние на наше поведение и мысли и, более того, способны стать причиной не только психологических, но и физических расстройств. Общепризнано, что забытые переживания и травмы, неосознанные влечения, страхи или отвращение влияют на нашу психику, и многие психоаналитические термины, такие, как вытеснение, запрещение и фрустрация, комплекс вины, Супер-Эго, Эдипов комплекс, сублимация, идентификация, сексуальный символизм, стали практически общеупотребительными словами.
Без сомнения, психоанализ оказал глубочайшее влияние на современное искусство, литературу и антропологию. Шёнберг, Малер, Андре Бретон, Поль Клее, Пикассо, а в литературе – Томас Манн, Джеймс Джойс, Франц Кафка, Вирджиния Вульф, Эрнест Хемингуэй, Стефан Цвейг, Герман Гессе и многие другие лелеяли надежду, что эта новая наука проложит путь к новому гуманизму, к человеческим отношениям иного качества – более свободным и терпимым, нежели те, что свойственны нашему невротическому миру, одержимому страхом и ненавистью. Томас Манн выразил это так: "Можете назвать это утопией, если угодно, но мне не кажется невероятной мысль, что разрешение наших великих страхов, нашей всеобщей ненависти, перестройка их отношения к миру нашего бессознательного может в один прекрасный день стать великим целителем, возвысившись от помощи отдельному человеку к новому, мудрому и свободному человечеству".
Но нынче, спустя около полувека после смерти Фрейда, неизбежно возникают новые вопросы о некоторых аспектах психоаналитического лечения и его методики. Самый очевидный вопрос, задаваемый постоянно и часто в критическом тоне, – это вопрос о том, насколько открытия Фрейда, сделанные в ходе наблюдений за невротиками, применимы к нормальным, здоровым людям, то есть открыл ли он универсальные законы, регулирующие психические процессы человеческого организма, или эти законы применимы только к невротикам; далее, не характерны ли те расстройства, что он наблюдал и лечил, только для людей, живущих в определенной социокультурной среде, а именно представителей среднего и высшего классов, задавленных репрессивными моральными правилами буржуазной культуры конца XIX и начала XX века. Можно ли на основе психоанализа утверждать, что и в наше время, когда сексуальные табу уже не столь прочны, как в викторианскую эпоху, люди подвержены тем же психологическим травмам и что теоретические выводы Фрейда столь же пригодны для понимания психологических процессов и расстройств, характерных для конца нынешнего столетия?
Нет сомнений, что культурная среда нашего времени претерпела значительные изменения. Сексуальные табу, тиранически отягощавшие людей, существенно ослабли, кстати, в значительной степени благодаря именно новаторской работе Фрейда. Нынче, напротив, подчеркивается необходимость сексуального удовлетворения, а викторианский пуританизм и ханжество стали предметом всеобщих насмешек. Даже так называемые сексуальные извращения, на которые в прошлом веке смотрели с ужасом как на источник стыда и позора для того, кто имел несчастье испытывать подобные влечения, сегодня не производят уже такого шокирующего впечатления. Детей с раннего возраста просвещают в вопросах секса, гомосексуализма и лесбиянства, и горе тем, кто сохранил предубеждение против таких форм любви и высказывает свое отвращение к ним. Сексуальность во всех ее проявлениях считается столь же нормальной, как существование мужского и женского пола, как равенство всех классов, рас, религий и культур; точно так же, как с различной степенью страстности клеймится стремление к превосходству одних над другими. В демонологии конца XX века сексуальные, расовые и религиозные предрассудки считаются смертным грехом. Можно было бы сказать, что мы достигли поистине психологической утопии и что битва Фрейда, Райха и всей армии психоаналитиков, либертарианцев и гуманистов в полном смысле слова выиграна.
Однако же, даже беглого взгляда на поведенческие расстройства, случаи наркомании, насилия, хулиганства и психопатической агрессии, захлестнувшие город, равно как и на столь же многочисленные случаи психозов и неврозов, требующих профессионального лечения, достаточно, чтобы понять, что сексуальное раскрепощение, происшедшее в последние десятилетия, отнюдь не оправдало надежд, которые питали первооткрыватели. Пожалуй, эти движения за сексуальное раскрепощение можно было бы рассматривать как некую идеологическую позицию, часто служащую политическим интересам, весьма мало связанным с глубокими и неизменными пластами нашей психической структуры. Похоже, что старые табу, торможения и комплексы по сути своей остались неизменными. Просто проявления наших психических конфликтов переместились из одной плоскости в другую. Стремление к сексуальному удовлетворению, в прошлые времена по большей части блокированное из-за моральных требований христианской патриархальной культуры и находившее выход через широкий диапазон невротических симптомов, нынче легче находит разрядку, и сексуальные влечения больше не играют преимущественной роли в образовании неврозов. (Даже при том, что сексуальные табу и конфликты ни в коей мере не нашли своего полного решения в наш век вседозволенности.) Но здесь существует определенный парадокс: если новая вседозволенность, без сомнения, в большой мере освободила сексуальность от старых запретов в среде подростков и взрослых, то детская сексуальность все еще находится в плену неразберихи, тревог и табу. Интимная, инстинктивная, эротическая связь между матерью и младенцем во многих отношениях претерпела глубокие нарушения. Всевозможные научные брошюры и учебники, которые современные матери считают необходимым изучать, свидетельствуют скорее о растущей неуверенности матерей, нежели об ощущении спокойствия и уверенности. В то же время мы наблюдаем глубокие изменения в природе Супер-Эго как на индивидуальном уровне, так и на уровне общественной культуры. Немало книг написано по поводу "общества без отца" или "угасания образа отца", равно как о "личностном кризисе", в особенности в среде молодежи. Роль той культуры, которая создает модель, помогающую молодежи формировать свою личность, резко изменилась, сместившись от авторитарной и репрессивной к пустой и бессмысленной в своей вседозволенности. Из-за собственной неуверенности отцы не в состоянии передать своим детям нормы и принципы, необходимые для формирования собственного Эго, с безразличием и беззаботностью откликаясь на их потребности.
В такой ситуации люди ощущают себя в отрыве от окружающего мира, где их истинные потребности не признаются. И они пытаются выразить себя в формах агрессивных или садистских либо через искусство, литературу, технологию, через сугубо трезвое, безличностное, лишенное чувств преклонение перед научным фактом, а также через политику или бизнес. Конкуренция и самоутверждение – главная движущая сила в стремлении восстановить утерянное чувство личных связей. Все большее число людей утрачивают способность удовлетворить собственные нарциссические потребности, и именно с этими формами невроза, где чувства изоляции и отчуждения достигают различной степени безумия, больше всего сталкиваются психотерапевты в наше время.
Примечательно, что преобладающее чувство утраты способности удовлетворить нарциссические потребности оказало заметное влияние и на современные психоаналитические теории, и даже на другие терапевтические школы. Их внимание, переключившись с изучения либидо, сконцентрировалось на необходимости и важности взаимных связей. Чувство изолированности, характерное для современного индивида, в большей степени, нежели сексуальная репрессия, побудило психологов (возможно, неосознанно) подчеркнуть важность удовлетворения нарциссических потребностей, обратить больше внимания на функции Эго и на особенности личности индивида. Среди родоначальников этого движения наиболее крупные фигуры – это Альфред Адлер, Х.С. Салливан, Хайнц Хартманн, Эрих Фромм, Карен Хорни, Карл Роджерс, а из более близких по времени к нам – У.Р. Фэрберн и Гарри Гантрип. Важный вклад в это движение, известное под разными названиями – психология Эго, теория межличностных отношений, взаимодействие с объектом, – внесла и Анна Фрейд. Современная теория психоанализа особое внимание уделяет проблеме Я и делает особый упор на субъективных процессах как главном поле применения психотерапии. Приверженцы этой теории в той или иной мере гордятся тем, что осовременили и усовершенствовали выводы Фрейда, и, как пишет Гантрип, "ссылки на Фрейда в области психоанализа сегодня подобны ссылкам на Ньютона в физике".

4. Как мы понимаем термин "либидо"?

Сначала мы должны сказать несколько слов о самой теории либидо, ибо это основополагающий момент в теории психоанализа и, по всей вероятности, чаще всего понимаемый превратно. Когда мы употребляем термин "сексуальность", или "либидо", мы подразумеваем влечение индивида к особе противоположного пола, и в частности влечение половое, естественно возникающее между людьми и толкающее их друг к другу, часто вопреки самым сильным препятствиям и трудностям. Может подразумеваться и влечение к человеку того же пола. Этот термин употребляется по отношению к людям подросткового возраста или взрослым, подавившим в себе ранние проявления сексуальности, сосредоточенной в то время не столько на гениталиях, сколько на более широком поле физических потребностей, таких, как оральные ощущения, эротические ощущения от прикосновений, потребность ласки и защиты, наконец, анальные и мочеиспускательные функции.
Психоанализ показывает, что действия губ и рта, функции мускулатуры, ощущения кожного покрова, мочеиспускательные и анальные функции, даже процесс мышления, смотрения, слушания, касания, ощущения вкуса – все заключает в себе эротический компонент, и сексуальность, связанная с гениталиями, есть лишь один из многих компонентов либидо, хотя и один из самых важных. Таким образом, мы можем определить либидо как некую энергию, или побуждение, пронизывающее живой организм и ищущее выхода, разрядки через целый ряд физических и органических функций. В процессе развития индивида эти функции могут по очереди выходить на первый план. О том, что различные области сексуального влечения не исчезают в период господства генитальной сексуальности, говорит тот факт, что в нормальном процессе любовных игр первые эротические действия – поцелуи, ласки, взгляды, поглаживания – играют очень важную роль, а собственно половой акт есть кульминация сексуальных потребностей индивида. Каждый завершенный половой акт зрелого взрослого есть фактически краткое повторение его сексуального развития.
Надо сказать, однако, что, столь широко трактуя понятие либидо, Фрейд создал великую путаницу не только для себя, но и для своих последователей, и дебаты о точном определении либидо по сей день занимают психоаналитиков и их оппонентов. Разумеется, Фрейд был решительно против того, чтобы свести сексуальное влечение к некоему неопределенному метафизическому понятию; это, конечно, сделало бы его более приемлемым для репрессивных предрассудков, господствующих в нашем цивилизованном обществе, но одновременно и принизило бы значение его открытия относительно роли сексуальности в происхождении неврозов, равно как и в жизни обыкновенных, нормальных людей. Все его споры с Адлером, Юнгом и более поздними ревизионистскими школами в основном вращались вокруг этой проблемы.
В своих первых попытках дать определение понятия "инстинкт" и описать его функции в психической жизни человека Фрейд был в плену популярной тогда идеи о том, что жизнь любого живого организма, человека в том числе, определяется наличием двух основных инстинктов, а именно инстинкта самосохранения и инстинкта продолжения рода, то есть сохранения данного вида, и что инстинкты эти проявляются в двух сильнейших потребностях – чувствах голода и любви. Являя собой фундаментальный дуализм и зачастую находясь во взаимном противоречии, эти две потребности тем не менее существуют независимо друг от друга. В тот период Фрейд думал, что любая попытка найти некий общий источник этих двух инстинктов обречена на неудачу. И соответственно, предложил концепцию Эго-инстинктов как противопоставление сексуальным инстинктам. Под первыми он подразумевал все, что связано с самосохранением, защитой и развитием индивида, ко вторым относил все содержание сексуальной жизни – как взрослой, так и младенческой и извращенной. Его исследования в области неврозов привели Фрейда к мысли о том, что Эго есть репрессивная, сдерживающая сила, а сексуальный инстинкт – сила подавленная, ограниченная, часто имеющая выход только лишь через посредство невротических симптомов. Поскольку при анализе своих пациентов он выявил, что источником большинства невротических расстройств служило подавленное сексуальное влечение, он сумел обосновать природу неосознанной сексуальности человека и разработать свою теорию либидо. Исследуя сексуальность, Фрейд постепенно понял, что сексуальный инстинкт служит не только цели воспроизводства и продолжения рода, но также и цели утверждения и сохранения самого индивида. Таким образом, энергия либидо направлена и в сторону нарциссических функций Эго, и в сторону генитальной сексуальности и, более того, участвует во всех главных физических функциях организма. Без понимания этих глубинных связей, утверждает Фрейд, совершенно невозможно разобраться в фантазиях или стремлениях человека, основанных на часто неосознаваемых эротических влечениях, и понять язык симптомов. "Таким образом, – продолжает он, – когда мы начинаем более детально изучать Эго, мы приходим к пониманию идеи нарциссизма, и тогда контраст между Эго- инстинктами и сексуальными инстинктами практически теряет силу".
Такой вывод, однако, поставил Фрейда перед дилеммой: если две силы – Эго-инстинкты и сексуальные инстинкты – практически не отличаются друг от друга, если нет необходимости делать разграничение между ними, напрашивается мысль, что можно заменить их определение единым понятием психической энергии. Но как только мы приравниваем либидо к общей психической энергии, скажем "elan vital" – жизненной силе – и т.п., мы вступаем в область значений, неподвластных конкретному научному определению, против чего, как мы уже упоминали, Фрейд восставал категорически, И тем не менее Фрейду пришлось признать наличие некоего универсального, биологического влечения, присущего всем живым организмам. Этому влечению он дал имя Эрос.
Но тут встала другая проблема: какую же роль отдать в этом случае инстинкту агрессии, без сомнения играющему важную роль в жизни любого организма – как животного, так и человеческого? Если рассматривать Эрос как жизнеутверждающий инстинкт или побуждение, то инстинкт агрессии неизбежно предстает как его мощный противник, вносящий в психический и биологический мир ненависть и разрушение. Поскольку невозможно отрицать реальное существование агрессии, Фрейд нашел очень простое решение: он вновь вводит понятие дуализма, которое ранее применялось им в отношении сексуального инстинкта и инстинкта самосохранения, то есть энергии Эго и сексуальной энергии, и создает величественную теорию вечного конфликта между Эросом и Танатосом, инстинктом самосохранения и инстинктом смерти. Но, несмотря на то что он говорит об этих двух силах как о вечных антагонистах, я покажу, что этот антагонизм, абсолютно реальный в психологической и политической жизни человека, не носит фундаментального характера, ибо агрессия сама по себе есть проявление Эроса. Существует ряд условий, при которых Эрос – жизненная сила – должен преодолевать барьеры, возникающие на его пути и несущие угрозу его самосохранению или даже самому его существованию. Без сомнения, агрессивность во многих случаях можно рассматривать как защитный механизм Эроса, она находит свое выражение в труде, в творчестве и служит защите самой жизни в битве за выживание. И в этом направлении, как мы увидим, она отлична от импульса разрушения. Однако и здесь мы вновь видим парадокс, ибо разрушительный импульс сам по себе может быть источником удовлетворения, выражаясь в садизме, удовольствии от причинения вреда или смерти, отказе от всякой экспансивности и веселья; но даже в этом мы находим слияние либидо и импульса разрушения, и, конечно, само по себе странно, что чувственное удовлетворение может при некоторых условиях быть достигнуто через проявление импульса разрушения и даже самоуничтожения.
Как врач я поставил перед собой задачу выяснить, каким образом эротический импульс может обратиться против себя, как подавленное либидо может пробудить импульс разрушения, каким образом импульс роста и развития живого может превращаться в противоположный импульс отказа от жизни. И действительно, наблюдая эти превращения, можно видеть рождение невротических или психотических симптомов, понять, каким путем нацию вдруг охватывает ярость и ненависть, стремление убивать и разрушать, как люди могут уничтожать все, что они сами создали. Ибо нет сомнения, что самоубийственные стремления всегда играли и продолжают играть важную роль в человеческой истории, равно как и в жизни индивидов.
Если мы отказываемся принять упрощенческое объяснение Фрейда в отношении этих трагических парадоксов, свойственных человечеству с незапамятных времен, как неизбежный дуализм между Эросом и Танатосом, то мы будем вынуждены вновь пуститься на поиски причин и корней с еще большей тщательностью и усердием. Но именно так и происходит научный прогресс.
Психоаналитический метод, его постоянное развитие и совершенствование дают нам возможность проникнуть в тайный мир разума, мир более богатый и волнующий, чем его может описать самый талантливый драматург.

2. РАННИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

1. Непознанный разум младенца

Один из парадоксов эволюции человека состоит в том, что родители по большей части остаются в полном неведении относительно эмоциональных переживаний и душевного развития своих детей. Дихотомия между восприятием родителями поведения ребенка и их неумением понять, "что же на самом деле происходит у него в душе", является отражением всеобщей нашей неспособности понять другого человека, а подчас и самого себя. Если животные вырабатывают различные сигнальные системы, которые инстинктивно узнают и понимают представители того же вида, то человек опирается на язык и символические движения и жесты, которые очень часто не дают возможности другим понять, что он имеет в виду.
Еще не научившись говорить, младенец передает свои ощущения и желания в довербальной форме, при помощи телодвижений, звуков, жестов и гримас. И хотя многие из них вызывают у родителей инстинктивный отклик, совершенно очевидно, что большая часть младенческих эмоций и движений остается непонятой и смущает и беспокоит родителей.
У младенца развиваются также поведенческие навыки, незаметные со стороны: он может напрягать мускулы шеи и челюсти, сосать свой язык или без конца ощупывать им нёбо, напрягать горло, как бы задыхаясь, задерживать дыхание, закатывать глаза, сжимать мышцы живота, втягивать анальные или мочеиспускательные мускулы, стенки вагины, вытягивать ноги вверх или представлять себя невидимым или даже несуществующим – и это всего лишь немногие из огромного числа очень странных действий, незаметных окружающим. Они общаются с родителями через некое смутное ощущение тревоги и беспокойства, которое невозможно осознанно определить. И даже многие явные, заметные действия, как, например, навязчивые позы, повторяемые действия и знаки, есть лишь довербальный сигнальный способ общения, недоступный сознательному пониманию. На самом же деле даже при овладении речью только малый спектр переживаний, ощущений и чувств может быть адекватно передан и понят.
Все сказанное касается не только наших взаимоотношений с детьми или младенцами и взрослыми индивидами, но справедливо и в отношении поведения сообществ и их культур, их ритуалов и мифов, их религий. Все они выражают чувства, переживания, конфликты, которые язык, слова не в состоянии адекватно передать. Да и сами слова подразумевают часто понятия, недоступные общему пониманию. Язык, разумеется, – это лишь одна из форм выражения коллективных эмоций: танец, музыка, живопись, скульптура, архитектура и ритуальные обряды – все служит для выражения культурных и религиозных ценностей, однако, чем более развита культура, тем, без сомнения, больше она опирается на язык как средство коммуникации. Драматургия, поэзия, басни и романы, теологические и философские системы, идеологические представления – все это попытки передать миру часть человеческого опыта.
Даже боги, так, как они представлены в живописи, скульптуре или писаниях, сохраняют свою таинственность и могут быть доступны лишь через шаманов и священнослужителей, через сложную иерархию магов и прорицателей. Споры теологов и философские системы также не способны проникнуть в суть и смысл тех богов, которым они пытаются дать определение. Другими словами, то, что выражено словами или жестами, символами или иным способом, есть лишь малая часть того, что происходит в нашем сознании. Но непреодолимое стремление разобраться в той области разума, что скрыта от сознательного понимания, представляет собой постоянный вызов, вечный стимулятор человеческого любопытства. Здесь уместно сказать пару слов о психологическом времени. За девять месяцев созревания плода эмбрион проходит стадии развития, как бы повторяющие все стадии развития вида, – одноклеточный организм, рыба, рептилия, млекопитающее, человек. Этот так называемый биогенетический закон, сформулированный в начале века германским эмбриологом Эрнстом Хэкелем, был широко признан в то время. Позднее ряд биологов, не найдя в своих наблюдениях совладений в ходе развития плода с развитием вида, подвергли этот закон критике, но затем он вновь обратил на себя внимание ученых. Ибо несмотря на то, что во многих деталях он противоречит процессу эволюции, он тем не менее предлагает интересный взгляд на эмбриональное развитие. Не обсуждая достоинства или недостатки самого биогенетического закона, просто скажем, что эмбриону внутриутробное состояние кажется чрезвычайно долгим. (Можно с полным основанием говорить о психологическом опыте плода, во всяком случае в течение двух последних месяцев развития.)
Психологическое ощущение времени является, так сказать, относительным. День младенца кажется значительно длиннее дня взрослого человека, хотя и у взрослого бывает ощущение, что время остановилось, – в моменты чрезвычайной опасности или радости. Таким образом, можно сказать, что в состоянии обостренного внимания или повышенного чувственного восприятия время движется медленнее, чем обычно.
Младенцы реагируют на ощущения более интенсивно и целеустремленно: переживания поглощают их целиком, каждый данный момент кажется бесконечным, осознание его не разбавлено чувством пропорции, когда каждый момент воспринимается как один из многих ему подобных в целой цепи событий.
Чем старше мы становимся, тем менее интенсивно реагируем на любой опыт, и по времени он нам кажется все короче. Для младенца же день – это маленькая вечность и каждое ее мгновение – огромное событие.
Все эти соображения имеют важное значение, если мы попытаемся понять воздействие младенческого опыта на психологию индивида. Если мы принимаем, что младенчество человека длится очень долго, то поймем и то, что даже подавленные и чаще всего давно забытые младенческие переживания играют очень большую роль в нашей эмоциональной жизни. Ребенок продолжает жить в душе взрослого значительно дольше, нежели мы это осознаем, и детские впечатления, зависимость и комплексы и в дальнейшем оказывают сильное влияние на нашу способность разобраться в окружающем мире. На социальном уровне, как мы увидим, мышление взрослого человека сохраняет многие аспекты младенческого опыта и во многом опирается на социальный эквивалент отеческой защиты и уверенности. Отношение ребенка к родителям, его близость или конфликты с ними перенесутся на отношение взрослого индивида к его социальному окружению, на его идеологические, политические, социальные и религиозные ориентации.

2. Начальные стадии: оральное либидо и его трансформации

Если мы хотим понять, что такое шок рождения, который многие авторы приравнивают к ощущению смерти или по крайней мере к жесточайшей травме, нам следует принять во внимание громадную длительность психологического времени пребывания внутри утробы. Во время рождения младенец изгоняется из безопасного и уютного мира матки, к которому он привык за время долгой своей эволюции, чтобы встретиться с совершенно незнакомым и странным окружением. Природа, однако, обеспечивает новорожденное существо связующим звеном с этим новым миром, снабжая его губы чувственными ощущениями. Когда ребенок отрывается от привычного ему мира, большая часть его либидо сосредоточивается в его губах и они приобретают чрезвычайную чувствительность. Важно осознать, что младенец не только пассивно принимает материнское молоко, когда сосок ее груди попадает в рот, но инстинктивно тянется к соску, как только почувствует контакт с ним. Его губы представляют собой в это время орган ориентации и исследования примерно так же, как у приматов. Как только он ощущает близость материнского тела, в особенности когда входит в чувственный контакт с грудью, его губы тянутся к соскам и пробуждается сосательный рефлекс. Не будет преувеличением сказать, что новорожденный видит губами, что его губы являются центром внимания, ориентации и удовлетворения, и очень скоро он начинает осознавать это ощущение матери и ее чувственный отклик через осязание сосков. И так же, как центр внимания и ориентации сосредоточен в его губах – самой чувственной части его тела, – так и соски матери становятся для него центром мироздания, средоточием всех его потребностей. Более того, соски матери становятся не только центром внимания младенца, но и главной областью ее собственного общения с младенцем. Поистине материнская грудь становится для младенца его вселенной.
Похоже, что природа наделила нас сигнальной системой для передачи либидозных ощущений в форме чувственного наслаждения. Мы страстно тянемся к теплу чувственных переживаний и осознаем это, ощущая радость и удовольствие. Но мы хотим также передать собственное либидо другому существу, которое мы любим, и одним из самых важных стремлений отдать можно считать материнское отношение к ребенку. Во взаимоотношениях матери и ребенка (как, впрочем, и вообще в отношениях двух любящих людей) последний чувствует удовольствие от контакта с материнским либидо, но одновременно ощущает и радость матери от этого; когда мы замечаем, что объект нашего внимания отвечает радостью на наше желание, и чувствуем, что можем доставить удовольствие тому, от кого зависим, это наполняет нас ощущением нужности, важности нашего существования. И тогда мы впитываем в себя это удовольствие другого, довольные собой. Мы чувствуем, что объект нашего желания прекрасен, да и сами мы как субъект тоже прекрасны, и мы чувствуем себя замечательно. Нет сомнения в том, что эти ощущения радости и удовольствия содержат в себе и эротический компонент. Чувство удовольствия, возбуждаемое младенцем у матери при контакте с соском, сопровождается у нее широким спектром других эротических ощущений, вплоть до вагинальных, и, напротив, у младенцев-мальчиков можно часто наблюдать выраженные генитальные ощущения с эрекцией; несомненно, подобные же вагинальные ощущения присутствуют и у младенцев-девочек.
Правда, эти фундаментальные процессы очень легко нарушить, особенно если мать страдает от эротического торможения и определенной боязни удовольствия. Основной и, по всей видимости, простой акт материнства может у разных людей подвергаться широчайшему спектру расстройств и осложнений, которые непременно отзываются важными последствиями в психологическом развитии ребенка.
Мелани Кляйн постоянно подчеркивала решающее значение отношения младенца к материнской груди как основы развития личности и характера. В своей первопроходческой книге о детском психоанализе она пролила свет на далекие и забытые периоды жизни индивида: "В течение всей своей работы я придавала фундаментальное значение первому взаимоотношению младенца с объектом – с материнской грудью и с матерью – и пришла к выводу, что, если этот первоначальный объект запечатлевается в Эго с чувством относительной защищенности, он закладывает основу удовлетворительного развития личности. Эту связь укрепляют врожденные факторы. Из-за преобладания в этот период оральных импульсов грудь инстинктивно воспринимается как источник питания и, в более глубоком смысле, как источник самой жизни. Душевная и физическая близость к груди, дающей радость и удовлетворение, до некоторой степени – если все идет нормально – восстанавливает утраченное предродовое единство с матерью и чувство защищенности, ему сопутствующее. Во многом это зависит от способности младенца в нужной мере воспринять энергию, получаемую от груди или ее символического заменителя – бутылочки; в этом случае мать становится объектом любви. Вполне возможно, пребывание неотъемлемой частью материнского организма в предродовой период оставляет у младенца врожденное чувство, что существует нечто хорошее вне его, что удовлетворит все его желания и потребности. Эта хорошая грудь становится частью его Эго, и младенец, бывший прежде внутри матери, теперь чувствует мать внутри себя.
Я не стала бы утверждать, что материнская грудь для младенца есть чисто физический объект. Все его инстинктивные желания и неосознаваемые фантазии наделяют грудь качествами, далеко превосходящими потребность в питании, которое она дает. Во время анализа пациентов мы обнаруживаем, что грудь как положительный объект является прообразом вечного добра, неистощимого терпения и щедрости и даже творческого начала. Именно эти фантазии и инстинктивные потребности так обогащают первоначальный объект, что он навсегда остается основой надежды, доверия и веры в добро".*
* Мелани Кляйн. Психоанализ детей. Хогарт Пресс, 1932.
Итак, Мелани Кляйн подчеркивает тот факт, что отнюдь не только молоко как питание важно для развития личности. Младенцу необходимо ощутить чувство либидо, материнское чувство удовольствия, чтобы между ним и матерью, а через нее – позднее – и со всем окружающим миром установилась радостная и прочная связь.
Карл Абрахам, чьи исследования внесли огромный вклад в понимание начального развития индивида, рассматривает две стадии развития орального либидо: сосательное, то есть либидо, сосредоточенное в губах, совершенно лишенное, по его мнению, враждебности или агрессивности, и зубное, то есть стадия каннибалистская, главной чертой которой является агрессия, инстинкт разрушения. Такая схема развития, однако, слишком груба, ибо не учитывает большого числа разнообразных откликов и либидозных ощущений уже в сосательной стадии. Карл Абрахам пишет: "На первоначальном уровне оральное либидо младенца выражено в акте сосания. Это акт объединения, включения, который, однако, не заканчивается исчезновением объекта. Дитя еще не способно ощутить различие между внешним объектом и самим собой. На этом уровне Эго и объект – понятия нерасторжимые. И сосущий младенец, и грудь, кормящая его, еще не разделяются. Более того, у младенца еще не проснулись чувства любви или ненависти. Его психическое развитие, соответственно, на этой стадии лишено проявлений амбивалентности. Следующий уровень этой фазы отличается от первого тем, что сосательная активность младенца меняется на кусательную. Мы должны принять во внимание то, что садизм очень тесно связан с мускульной системой. Ау самых маленьких детей, без всякого сомнения, наиболее развитыми мускулами являются челюстные. Кроме того, зубы – единственный их орган, достаточно твердый и крепкий, чтобы причинить боль какому-либо объекту".*
* Карл Абрахам. Краткий очерк о развитии либидо. Хогарт Пресс.
Если Карл Абрахам утверждает, что на этой стадии не проявляются чувства любви или ненависти, то, по Мелани Кляйн, существует возможность ощущения конфликта, осознания доброй или злой груди, добрых или злых чувств и широкое поле для беспокойства или гнева. В процессе сосания проявляются разнообразные ощущения, в зависимости от множества физических и психологических характеристик матери, а также от того, было ли искусственное кормление начато с рождения или введено позднее. Глубокий анализ показал, что младенец не только сам переживает сильнейшие ощущения от контакта с грудью матери, но и глубоко чувствует, получает ли она удовольствие от этого контакта или сдерживает свое либидо, чувствует ли себя напряженно, враждебно или с любовью и волнением откликается на этот контакт, то есть нужен ли он матери или она относится к нему с раздражением или безразличием. Мать, любящая ребенка, находит в нем источник удовольствия, радуясь его удовольствию. В свою очередь ребенок ощущает ее как добрую мать и себя как хорошего младенца. Та же мать, что переживает страх перед удовольствием, страдает от сексуальных конфликтов или подавления либидозных ощущений, будет ощущать тревогу и от контакта с младенцем; ребенок будет для нее источником беспокойства и тревоги, которые в свою очередь будут передаваться младенцу, и он будет ощущать ее как недобрую мать и себя как плохого ребенка. Я приведу несколько примеров из психоанализа, показывающих, насколько сложны и глубоки оральные переживания младенца.
В своей психотерапевтической практике я разработал метод гипноид-анализа, дающий пациенту возможность вернуться к самому раннему периоду своей жизни и вновь пережить младенческие ощущения первых недель и месяцев своего существования. В состоянии внушенной регрессии пациент чувствует себя младенцем и не только переживает младенческие ощущения, но и передает их звуками и движениями, характерными для этого возраста. Но, хотя я и мог отнестись с некоторым сочувствием к этим формам довербального общения, тем не менее для меня как взрослого они были недостаточны для понимания того, что происходит в этот момент в душе пациента в роли младенца. И я разработал новую технику, которая помогала передавать довербальные ощущения младенца в речевую зону коры головного мозга и позволяла выразить их, таким образом, в форме речи. Взрослый пациент способен получать сигналы своих младенческих ощущений и передавать их словами. Другими словами, пациент не только научается вновь переживать свои младенческие ощущения, о которых он давным-давно забыл (хотя они продолжают действовать в подсознательных слоях психики), но и получает возможность рассказать о них словами.*
* См. мою книгу "Исследования в области бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1990).
Возвращая пациента в состояние младенчества, я прошу его почувствовать свои губы и, чуть позже, передать словами свои ощущения. Фокусируя свое внимание на губах и осознавая ощущения и влечения, которые это вызывает, он начинает чувствовать и прикосновение к соску и его вкусному содержимому, его либидо. Неизбежно эти ощущения переходят на образ матери, он чувствует ее отношение и состояние души, любит ли она свое дитя или отторгает его.
Вот лишь несколько отрывков из рассказов пациентов о своем младенческом опыте в отношении к материнской груди.
М-р Дж.Д., 32 года, – глубокая депрессия и неспособность заниматься какой бы то ни было деятельностью. Мать – практикующий врач, отношения с мужем очень нестабильные.
Я чувствую сосок – ощущение прекрасное, я очень доволен – великолепное ощущение во рту, в горле и желудке. Но никак не могу почувствовать, что в душе у матери, она ничего не передает мне, она не со мной, думает о чем-то другом. Она произносит: "Ну все, хватит и этого, достаточно". Я ничего не могу понять, очень смущен и опечален. Почему достаточно? Почему нельзя поесть еще немного? Я не голоден, но мне хочется продлить это чувство удовольствия. Почему это люди не могут громко сказать, что это очень важно – почувствовать и передать удовольствие; матери должно же быть приятно, что мне приятно это свободное ощущение обмена нашими либидо. Младенец не любит того, кто лишает его удовольствия. Но контакт прервался, я не могу его восстановить, а когда контакт устанавливается в следующий раз, я уже не могу доверять ей. Как было бы замечательно, если бы грудь сама потянулась ко мне. Женщины странные существа, жестокие.
Миссис Р.Г., 34 года, – длительная депрессия, хроническая неспособность принять решение, параноидальные тенденции, маниакальная нерешительность.
Мне это не нравится. Не нравится прикосновение этого вещества. Неподатливое, жесткое. И молоко не дается мне так, как хочется мне. Брызгает струей, я не могу его контролировать. Это меня раздражает. Все же жестко, не оставляет никакого выбора. Мне кажется, что раньше было что- то более приятное. Это что-то такое большое, совсем не по мне, оно меня пугает. Вообще все вокруг меня как будто не думает обо мне, очень страшно. Я чувствую себя одиноко, как будто вокруг никого нет. Я все время в тревоге, и мне холодно – все вокруг кажется холодным. Молоко из этого льется, но мне не попадает: это все время отбирают у меня. Если бы я могла хоть удержать это в руках. Эта большая вещь меня все время тревожит, я очень напряжена, я не чувствую своего тела. Желудок такой маленький. И вокруг себя ничего не чувствую. И я ухожу от окружения внутрь себя. Я вся в себе. Не могу освободиться. Чувствую гнев и желание убить всех.
М-р Т.П., 35 лет, – сексуальный садизм, частое ощущение нереальности, неспособность взять на себя инициативу, доминирующее чувство пассивности.
Сосок ничего особенного не вызывает во мне, никакого волнения. Сосательный рефлекс. Совсем не люблю сосать, вроде и молока не очень хочется – оно и не сладкое, только густое. Конечно, настоящее, но не сладкое. Никаких особых ощущений во рту; меня это не удовлетворяет, мне всегда хочется чего-то другого. Мне хочется укусить сосок. Ощущения, которое я получаю от молока, мне недостаточно, меня это не интересует. Вот если укусить, то это наполняет энергией все тело, а сосать неинтересно.
Матери не хватает теплоты. Мы не вместе, мы разделены. Она не может себе позволить, не может ответить на потребность младенца. Она не может расслабиться, она слишком прозаичная и деловая. У меня такое чувство пустоты – все внутри меня пусто. Боже мой, что же мне делать, не знаю.
Мисс Х.П., 31 год, – давняя нервная анорексия, депрессия и уход в себя.
Сосок ощущается как нечто безличное, как будто поролоновое с шишечкой. Неприятно. Как будто тебя кормят насильно. Это угнетает. Чувство, как будто это кусок губки. Или похоже на кусок тряпки или резины. Кто-то сует это мне в рот, чтобы успокоить меня. Что-то совсем нереальное. И когда оно отстанет от меня? Нужно относиться к этому с безразличием. Похоже, что оно существует в вакууме. Иногда оно кажется более приятным, но я ни за что не признаюсь в этом. Может быть, я и могла бы получить от этого удовольствие, но не стану. Мать занята, у нее нет времени на меня, у нее много проблем. Думаю, что я ей здесь не нужна.
Миссис К.Н., 42 года, – псориаз, периодические приступы депрессии.
Сосок не годится – он отвратителен. Мне нравится приласкаться к груди, но совсем не нравится сосок; ужасно, что вся моя жизнь зависит от него. Мне не нравится сосать его. Мне не нравится ни вкус, ни запах. И не сладко, и не тепло, и вообще плохо. Право, ужасный вкус. Малыш не хочет глотать это, не нравится. Что это случилось с матерью? Она плохо себя чувствует, ей это все навязано, она хочет, чтобы ее оставили в покое. Она не хочет, чтобы младенец сосал ее, ее заставляют это делать, ее заставили иметь ребенка. Против воли. Ей приходится делиться с ним своим телом, но тело не принимает ребенка, он как стервятник высасывает ее тело. Нет ничего хорошего в отношениях между мной и матерью.
М-р М.Н., 32 года, – состояние параноидальной тревоги, агрессивное отторжение противоположного пола, глубокое чувство изоляции.
Грудь – это что-то естественное, но, если я полюблю ее, я буду в ее власти и мы будем неразделимы. Сначала все было в порядке. Не хочу вспоминать о ней ничего хорошего, это меня раздражает. Ужасный гнев против матери. Она слишком много отдает, и тогда уже она зависит от меня. Ей обязательно нужно делиться с кем-нибудь своим либидо – и получается, что на мне лежит ответственность за это. Я не хочу отвечать за это. Мать думает, что я в ее власти. Это похоже на то, как будто я проваливаюсь ей в рот. Надо думать, я ее возбуждаю. Не хочу быть источником ее возбуждения, хочу быть независимым. Вот сейчас она ужасно довольна, она просто купается в удовольствии. Мой рот – источник ее мастурбации, он очень напряжен. Я ее ненавижу. Тело гневно хочет оторваться от нее. Не хочу быть игрушкой для мастурбации. Плечи мои оцепенели от ярости; не собираюсь быть чьей-то игрушкой. Буду чувствовать себя отвратительно, если позволю себе желание. Не могу двинуться.
Это всего лишь несколько примеров из выраженных словами первых впечатлений жизни, но они дают нам представление о богатстве и разнообразии младенческих откликов на контакт с материнской грудью и о том, что ребенок осознает, каков отклик матери на этот контакт. Разумеется, нужно иметь в виду, что это осознание происходит не на уровне мышления или речи, но на довербальном, инстинктивном уровне, когда все отмеченные реакции испытываются физически, так сказать, всем телом. Другими словами, это соматические реакции на стимуляцию либидо ребенка. И это позволяет нам понять, насколько сильно данные реакции влияют на всю соматическую структуру ребенка и в свою очередь на развитие характера индивида. Позы, мышечные напряжения, гормональные функции и деятельность всех органов, характер нарциссических ощущений, отношение к объектам – все закладывается именно во время этих первых реакций.
У всех упомянутых пациентов, да, собственно, у всех, кто страдает различными формами депрессии, тревожных состояний или дезориентации, в самом раннем периоде жизни сформировался глубинный слой агрессивности, развитие и выражение которой зависят от способов подавления или контроля в дальнейшем.
Рассмотрим подробнее, каким образом первоначальное либидо ребенка – потребность в любви – трансформируется во множество различных форм гнева, напряжения, агрессивности и тревоги.
В самом начале нет никакого стремления к разрушению, к уничтожению объекта. Есть только всепоглощающее желание восстановить утраченный при родах контакт с живым существом. Для ребенка существует только жизнь или не-жизнь, неутоленный голод или удовлетворение его, ужас изоляции или успокаивающее тепло контакта с живой субстанцией.
Младенец, только что переживший "смерть рождения", ужас расставания в момент родов, должен во что бы то ни стало восстановить этот контакт с жизнью. Поскольку перерезанная пуповина отделяет его от уютного мира материнской утробы, ему необходимо создать новый тип пуповины для контакта с внешним миром при помощи новых взаимоотношений с матерью, и его губы ищут новый источник жизни. Рот, губы в особенности ощущают инстинктивное влечение к соску, который пробуждает в них сосательный рефлекс, заложенный еще у эмбриона. (Мы наблюдали, что часто плод в последние шесть недель своей внутриутробной жизни сосет палец, чаще всего большой, некоторые даже так и рождаются – с большим пальцем во рту.) Если рот младенца не ощущает на губах либидозного тепла, его охватывает беспокойство сродни тому, что он почувствовал при первоначальном расставании с утробой, которое Райх назвал травмой рождения; и напротив, он испытывает уверенность, удовольствие и покой от того тепла и жизненной силы, которая изливается на него из материнской груди.
Если губы младенца ощущают удовлетворение от потока либидо, то устанавливается естественный, врожденный ритм сокращения и расширения или расслабления, выражающийся в активном, энергичном сосании, сопровождаемом такими же ритмичными глотанием, дыханием, пищеварением и дефекацией. (Здесь я хотел бы привлечь внимание читателя к основополагающему значению природного ритма сокращения и расширения, напряжения и расслабления, выраженного в сосательном рефлексе, как основы всей органической жизни.) Губы младенца, охватывая сосок материнской груди, должны стимулировать либидозный отклик у матери, который в свою очередь вызывает у ребенка ощущение удовлетворения и наслаждения. Этот первоначальный обмен либидо мы можем назвать расширительно-контактным либидо. Если же дитя не получает от матери либидозного отклика, его расширительно- контактное либидо трансформируется в агрессивное либидо. В первом случае мускулы слизистой оболочки губ смягчаются и сосут, как бы втягивают в себя либидозные ощущения, в то время как во втором мышцы сокращаются, вызывая агрессивный импульс. Если грудь представляется холодной, отторгающей, враждебной или тревожной, это вызывает ответное беспокойство, и происходит судорожное сокращение мышц верхней и нижней губы – верхних и нижних резцов. Это мышцы, ближе всего расположенные к поверхности губ, и при их сокращении губы невольно делают кусательное движение, как и подразумевает само название мышц. Беспокойство создает напряжение мускулатуры, и это может случиться в процессе сосания в первые же дни.
Напряжение этих мышц вызывает более энергичное сосание, более резкое, рот с большей силой захватывает сосок и сжимает его. Если при этом он ощущает поток либидо, то есть если мать откликается на потребность младенца, напряжение губ смягчается, и он вновь начинает сосать нормально, в нем пробуждается расширительно-контактное либидо. Однако, если дитя чувствует, что мягкие, ненапряженные губы вновь блокируют поток материнского либидо, напряжение возвращается и становится хроническим. Теперь только напряжение губной мускулатуры и более агрессивный захват соска способны принести младенцу удовлетворение. Агрессивная функция губ в дальнейшем приведет к развитию агрессивной структуры в целом. (Ибо всякая структура в основе своей является следствием многократно повторяемой или закрепленной функции, это чрезвычайно важно знать для понимания психосоматических процессов.) Мы должны помнить, что, не получая потока либидо от груди, ребенок чувствует себя отвергнутым, пустым, он как бы не существует, и действительно, его существованию угрожает реальная опасность. Таким образом, ясно, что первичная агрессия есть способ добиться либидозного отклика, преодолеть разделяющий барьер, объединиться с объектом и завладеть им, заставив его откликнуться. (Здесь я должен заметить, что первым сигналом, определяющим качество материнского либидо, передающегося младенцу, является ощущение вкуса. Не будет преувеличением сказать, что младенец пробует материнское отношение к себе на вкус. Жесткое, несгибаемое либидо проявится через сосок и молоко, сделав его горьким, или кислым, или просто безвкусным и неприятным, даже противным, как мы видим из рассказов о первых жизненных впечатлениях, процитированных выше; в то же время грудь любящей матери, изливающая тепло, будет на вкус сладкой и приятной. Нетрудно понять, что кислый или горький вкус вызовет напряжение губной мускулатуры, в то время как сладкий – рефлекс расширения, расслабления. Разумеется, сюда же относятся и ощущение запаха, прикосновения – осязание и обоняние. Однако психологическое и физиологическое значение вкуса требует более глубокого рассмотрения.)
Если рот и губы продолжают испытывать недостаток удовлетворения или чувство отторжения, если мать откликается на потребность младенца с тревогой или даже сердито и враждебно, сокращения мускулатуры распространяются от губ к очень важной и мощной мускульной системе челюстей и на сосцевидные мышцы, и оральная активность передается к ним. Накопленная энергия сосредоточивается во рту – в челюстях и щеках, – требуя разрядки, и инстинктивное кусательное движение будет снимать напряжение еще задолго до того, как придет осознание этого акта.
Часто случается, что в таких случаях младенца переводят на искусственное кормление. Если молоко из бутылки идет ровно и свободно, младенец и мать чувствуют облегчение, и ребенок может избавиться от напряжения и ощущения тревоги. Однако бутылочка замещает грудь лишь частично – ощущение тепла материнского тела все так же важно для ребенка, так что замена будет удачной только в том случае, если мать щедро дарит ребенку любовь и внимание, дает ему почувствовать тепло ее тела и ее собственную радость от этого контакта. Если же этот фактор компенсации отсутствует, тревога и гнев младенца не утихают, но направляются на бутылочку и соску, куда он переносит всю свою враждебность и агрессивность. Если эти чувства проявляются с силой еще до появления соски, у младенца могут развиться фантазии, что он сам заставил грудь исчезнуть, или повредил ее, или даже убил, сердито кусая ее. Отсюда может развиться зачаточное чувство кровожадности, связанное с чувством вины, и тогда сам процесс сосания станет вызывать тревогу и беспокойство. Вновь появится напряжение мускулов рта, челюсти станут жесткими, неподатливыми, губы – чувствительными, сухими и болезненными. Ритм сосания сбивается, оно идет неровно, напряженно и как бы через силу. Иногда ребенок вообще не может сосать губами и старается делать это при помощи языка или челюстей. Молоко при этом часто проливается; напряженный рот может вызвать общее ощущение стресса, сопровождаемое неловкими движениями, лишенными координации.
Хотя считается, что младенец не способен осознанно воспринимать внешний объект, тем не менее он определенно чувствует наличие некоего стимула, вызывающего у него те или иные ощущения во рту или в теле. Эти ощущения могут ему не понравиться, тогда он постарается уклониться от них. Случается, что младенец пытается отстранить от себя холодные, неприятные ощущения тем, что сводит до минимума вообще все ощущения. Он может добиться этого, как бы отрицая или сводя к минимуму свое отношение к вегетативным процессам, происходящим в его теле; другими словами, уже на этой начальной стадии развития он обладает способностью сделать себя бесчувственным. Он может, например, перестать дышать, глотать, может сделать губы твердыми, жесткими, сжать свой желудок и вызвать рвотный симптом. И если в этом случае мы не можем говорить об уничтожении объекта, то можем считать эти проявления своеобразной формой самоуничтожения. Неприятие объекта и отказ от ощущений, если он выражается в конвульсиях или остановке дыхания, может угрожать жизни младенца. Если же конвульсии, выражающие в этом возрасте мышечный отказ от вегетативных ощущений и самоотрицание, становятся серьезным фактором защитного механизма в развитии личности, то при определенных обстоятельствах они могут привести к кататонической ригидности – ступору.
Другой формой самоотрицания и отторжения объекта является отказ младенца от дыхания, иными словами, отказ включать в себя внешний мир, что может повести за собой возникновение маниакальных шизофренических фантазий о том, что он уничтожил мир и может вновь воссоздать его, делая выдох. Вы сможете убедиться, что процесс выдоха представляет собой форму примирения с собой и своими ощущениями, а также доверие к внешнему миру. Например, в религиозных представлениях дыхание есть важный образ творения или воссоздания – вспомним создание мира жизни из первородной пустоты и хаоса с помощью божественного дыхания. Возможно, первоначальное имя Иеговы было Иа-Ио, что означает дыхание. Иов – ветер. Руах Хакодеш – Святой Дух, то есть Святое Дыхание. Тревога и напряжение оральной мускулатуры распространяются на процесс глотания, создавая рефлекс затрудненного глотания (что мы обычно называем "подавиться"), затрагивающий не только пищевод, желудок и анус, но и всю периферическую мускулатуру тела. (В главе о нарциссизме я расскажу об этом процессе более подробно.)
Когда начинают расти зубы, они вбирают в себя уже укоренившееся агрессивное либидо. Появление зубов отнюдь не рождает агрессивный импульс, как утверждали Карл Абрахам и ряд других ученых, но придает ему значительно большую интенсивность. Агрессивное сосание трансформируется в кровожадную форму агрессии. Если первый этап агрессивности, до появления зубов, характерен напряженным захватом груди губами, сжиманием соска, то на втором этапе появляется стремление кусать, проткнуть, порезать, как бы проникнуть внутрь. Я бы, однако, предпочел назвать этот зубной, кровожадный импульс не столько разрушительным, как было принято раньше, сколько агрессивно-проникающим, ибо стремление к разрушению на этой стадии развития ребенка еще не успело сформироваться.
Дело в том, что агрессивно-проникающий импульс выражает стремление врезаться, порвать поверхность груди, отказывающей ребенку в жизненном тепле, не для того, чтобы ее уничтожить, а для того, чтобы открыть ее, освободить от этой холодной поверхности. Младенец в буквальном смысле пытается проникнуть сквозь холодный или безразличный слой первичного объекта, чтобы освободить либидо, спрятанное за ним. Отнюдь не желая уничтожить грудь или заменяющий ее объект, которые служат младенцу источником жизни, он просто стремится:

Важность этих импульсов для развития структуры личности и для эволюции культурных особенностей абсолютно очевидна. Как в интеллектуальной сфере, так и в области профессиональной деятельности человек через труд всегда пытается трансформировать окружающую среду, и его успехи в значительной степени зависят от интенсивности усилий, от способности проникнуть в глубь вещей. Эрих Фромм назвал эти формы агрессивности благотворными, или доброкачественными, противопоставляя их злокачественным – разрушительным – формам агрессии.*
* См.: Эрих Фромм. Анатомия разрушительного импульса. Джонатан Кейп, 1974.
Можно систематизировать последовательность поведения в развитии младенца, которую мы определили ранее как психобиологический процесс: 1) чувство голода и утраты вызывает ощущение беспокойства, тревожность, что служит сигналом опасности; 2) беспокойство создает напряжение и накопление энергии; 3) напряжение в свою очередь вызывает потребность агрессивного и мощного выхода энергии, необходимость поразить этот чуждый объект с помощью челюстей, зубов, ногтей, чтобы проникнуть сквозь его холодную поверхность и освободить скрытый под ней поток тепла и либидо.
У многих индивидов челюсти и зубы остаются центром либидозной активности, а в некоторых случаях – единственным источником получения удовольствия. Стремление кусать есть первичная форма садистского импульса, и он может остаться на всю жизнь основным средоточием возбуждения и наслаждения. Мне весьма часто приходилось наблюдать у таких людей явную сексуализацию зубов, то есть сексуальное чувство, связанное с зубами, желание сильно укусить, прокусить плоть до крови, которая часто ассоциируется с эликсиром жизни и может вызвать оргаистические ощущения. Однако если младенец сильно сжимает губами и деснами сосок и кусает его, вызывая этим у матери ответную реакцию тревоги или раздражения, то ребенок вбирает в себя ее ощущения, то есть осознает ее тревогу или боль; он чувствует, что мать рефлекторно отдаляется от него, он боится, что грудь исчезнет и не вернется вновь, что она не желает его, что мать не хочет отдавать ему свое либидо. Этот страх заставляет его сосать сильнее и агрессивнее, держаться за сосок крепче, чтобы все время ощущать его присутствие. Младенец не может выпустить объект, если он не удовлетворен, если чувствует, что объект не хочет пойти ему навстречу. Ребенок чувствует, что объект рядом только до тех пор, пока он крепко держится за него, и, как только хватка ослабнет, объект исчезнет и не вернется. Из-за этого дитя все время в тревоге, не может расслабиться, боясь, что объект не вернется, у него нет ощущения непрерывности существования. Таким образом, я сделал вывод, что агрессивное побуждение является компенсаторным откликом инстинкта выживания на опасность утраты или на отсутствие потока либидо, стремлением восстановить связь с утрачиваемым объектом, пытаясь прорваться сквозь его защитную преграду, высвободить напряжение, накопившееся как в объекте, так и в нем самом. Инстинкт выживания младенца получает агрессивное выражение, с тем чтобы восстановить контакт с жизнью, разрушая барьеры, воздвигнутые первичным объектом на пути удовлетворения его потребностей.
Вопрос о том, является ли агрессивное побуждение инстинктом или лишь вторичным импульсом, по-прежнему занимает умы специалистов по психоанализу; решение этого вопроса имеет существенное значение не только для лечения людей с расстройствами такого рода, но и для понимания наших конфликтов в культурной сфере. Вряд ли стоит оспаривать важность этого побуждения не только на уровне отдельного индивида и его личных фантазий, но и в области поведения человека в обществе, равно как и отношений сообществ, государств, религий и рас между собой. Всеобщее побуждение разорвать все, разбить и разломать особенно явственно проявляется, когда люди чувствуют потребность освободиться от удушающих оков среды, подавляющей их свободу и обрекающей их на духовное и материальное угнетение. Нет сомнений и в том, что общество часто лишает людей возможности удовлетворить свои духовные потребности, и как младенец набрасывается на лишенную тепла грудь, так и массы часто борются с социальным укладом, если он представляется им безразличным и враждебным. Поразительно, однако, как группы людей, совершающие акты агрессии с особой жестокостью, регрессируют к инфантильному уровню психики и эмоций, не чувствуя тех страданий, которые они причиняют, но ощущая лишь опьянение и возбуждение либидозного характера от своей жестокости.
Достаточно хорошо изучив силу агрессивного побуждения как в поведении индивида, так и в поведении социума, я пришел к выводу, что основным фактором, ответственным за появление рода человеческого, было именно зарождение глубокой агрессивности среди гоминидов ледникового периода, развитие примата-убийцы. Я всегда подчеркивал, однако, что этот процесс нельзя рассматривать как чисто биологический феномен, но как психологическое напластование на биологическую эволюцию. Можно провести аналогию между ранней историей человечества и первоначальной стадией развития индивида: холодная, не дающая удовлетворения грудь рождает агрессивность так же, как холодная, скупая окружающая среда ледникового периода породила агрессивно-садистские побуждения и фантазии у древнейших предков человека, превратив гоминида в первобытного человека.*
* См. мою книгу "Социальная история бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1989).
Полярное противопоставление Эроса и Танатоса кажется мне лишь поверхностным обобщением сложнейших процессов. Я хотел бы показать, что разрушительные импульсы существуют не как отдельный независимый инстинкт, противоположный Эросу, но, напротив, рождаются из него самого. Они представляют собой трансформацию Эроса, если агрессию можно рассматривать как разрядку напряжения и освобождение от чувства тревоги и беспокойства. Ибо отказ в удовлетворении потребности рождает напряжение, тревожное состояние и агрессивность.

3. Истоки импульса разрушения

Хотя человеческое дитя не обладает врожденным инстинктом разрушения объекта, от которого зависит его существование (но в то же время способно на агрессию в неизмеримо большей степени, нежели любой из детенышей животного мира), мы знаем, что человек может совершать акты насилия и разрушения, доходящие до психопатии, а в социальном плане эти акты принимают формы терроризма, войн и геноцида.
Каким же образом агрессия начинает ассоциироваться с разрушением? Если верно наше утверждение, что на ранней оральной стадии либидо у младенца нет импульса разрушения, следовательно, деструктивные фантазии начинают развиваться позднее. Образ разрушения обычно рождается на следующей, "орально-каннибалистской" стадии, когда ребенок начинает есть. При переходе на более твердую пищу он с удивлением и некоторым страхом замечает, что пища исчезает. Поглощение объекта впервые сопровождается реальным исчезновением этого объекта. Именно в этот период кусание и поглощение связываются с полным уничтожением объекта. Но даже тогда ребенок испытывает еще множество разнообразных чувств и ощущений. Их качество зависит от характера отношений в предыдущий период развития, определивших, будет ли поглощение пищи носить беспокойно-агрессивный характер или нет. Агрессивный характер поглощения, сопровождающийся реальным исчезновением пищи, будет непременно ассоциироваться с разрушением.
Итак, откусывание и жевание пищи часто ассоциируются с фантазиями о кусании и причинении боли материнской груди. Как пишет Мелани Кляйн: "Говоря о беспокойном и агрессивном ребенке, мы можем сказать, что враждебность по отношению к материнской груди переносится на пищу, которую ребенок поглощает; он ест ее агрессивно, и исчезновение пищи в процессе еды воспринимается им как форма разрушения, уничтожения".
Если у многих младенцев побуждение укусить грудь вызывает сильнейшее беспокойство, тревогу, что он нанесет ей увечье или она исчезнет вообще, то теперь ребенок сталкивается с ситуацией, когда это побуждение поощряется, когда ему предлагается кусать объект и уничтожить его. Неудивительно, что некоторые младенцы относятся к процессу еды с чувством неуверенности и беспокойства и зачастую не могут проглотить предлагаемую пищу. Это явление нередко рассматривается как симптом протеста, но, хотя этот фактор также играет немаловажную роль при трудностях с кормлением, то беспокойство, которое возникает от страха полностью уничтожить первичный объект, явно недооценено. При анализе пациентов, страдающих анорексией, если удается регрессировать их к периоду младенчества, явно просматриваются травмы, связанные с боязнью уничтожить материнскую грудь, и эти же травмы играют решающую роль в тех случаях, когда у индивида проявляются причудливые пристрастия в еде или чрезмерное беспокойство по поводу употребления мяса. Важная роль пищи и пищевых ритуалов у большинства народов уходит корнями в эти младенческие переживания.
Но что же делать с побуждением убивать, разрывать объект на части, причинять ему боль и заставить его страдать или вообще исчезнуть? Без сомнения, существуют агрессивные импульсы, связанные с садистскими либидо, но есть и деструктивные, разрушительные. Но каким образом можно рассматривать деструктивный импульс как потребность воссоздать жизнь, если сам импульс состоит в том, чтобы сделать объект неживым? Думаю, нецелесообразно связывать этот импульс с поглощением пищи. В действительности он, должно быть, сопряжен с побуждением отвергнуть, отторгнуть объект. Если при агрессивной форме либидо мы зависим от объекта (термин "агрессия" происходит от латинского "аггредере" – приблизиться), то деструктивный импульс стремится устранить объект, заставить его исчезнуть. Однако мы не в состоянии одновременно и зависеть от объекта, и поглотить его, заставить исчезнуть. Но в этом-то и ключ к ответу. Мы встречаемся с явлением поглощения-отторжения, о котором я расскажу позднее и которое на этой ранней стадии играет решающую роль в развитии психического аппарата. Тот неприятный объект, который причиняет нам боль и тревогу, не отдает нам свое тепло и который мы должны впитать, поглотить, одновременно вызывает в нас стремление отвергнуть его. Нам хочется избавиться от него, устранить его, и это тоже причиняет нам боль и заставляет страдать. Мы хотим избавиться от этого страдания и боли, причинив их самому объекту. Поглощение меняет знак на обратный – на выделение, устранение. Здесь важно упомянуть, что любой импульс отторжения, то есть деструктивный импульс, вызывает спазм в желудке или солнечном сплетении, когда мышцы сокращаются, как бы стараясь извергнуть неприятный внутренний объект. Нам необходимо отвергнуть существование объекта, не удовлетворившего наши потребности, нам хочется причинить ему ту же боль, что причинил нам он, мы отказываем ему в праве на существование так же, как это сделал он по отношению к нам, мы хотим избавиться от него и получить удовлетворение от его уничтожения.
Еще один важный момент: если младенец не чувствует ответной реакции родителей и ему никак не удается повлиять на них с помощью агрессивных действий, его агрессия переходит в гнев – бессильную ярость. Если страх и напряжение не имеют выхода, если попытки кусать, тянуть, крепко сжать не дают нужного результата – расслабления, то это напряжение и страх превращаются в гнев, в ярость. Гнев – это как бы взрыв агрессивного либидо, которое не может найти выход через доступные младенцу средства. Объект, которым мы не можем манипулировать или завладеть, кажется опасным и всесильным, его следует разрушить, то есть удалить из наших ощущений, чтобы он больше не смог угрожать нам или разрушить нас.
В самом раннем возрасте в детских фантазиях появляются образы монстров со страшными зубами или когтями, занимая большое место в сновидениях или снах наяву, где дети как бы вновь проживают битвы далеких предков с дикими и опасными зверями; то, что было для предков реальностью, возрождается в воображении ребенка, особенно в тех случаях, когда его собственные агрессивные побуждения глубоко затронуты, но не находят адекватного выхода. Здесь очень важным фактором становится чувство бессилия, невозможности получить поток жизненной силы от отвергающего его объекта, трансформировать отвергающий объект в объект любящий, что заставляет ребенка, а затем и взрослого стремиться к разрушению. В некоторых случаях эта тяга к разрушению, которую Фромм назвал некрофилией, является основной формой получения удовлетворения; это мы видим и в ряде социокультурных ситуаций, когда уничтожение врага или ненавистной общественной системы представляется единственно приемлемым способом их преодоления, при этом возможность альтернативного решения, трансформации опасной ситуации в здоровую кажется немыслимой и поэтому невозможной.
Я должен здесь заметить, что фантазии о монстрах и опасностях мы не можем приписать разуму младенцев, но это не означает, что они неспособны испытать их на уровне ощущений, нервных реакций и даже физически всем телом. Возможно, первоначально страх и не вызовет отчетливых образов неких опасных объектов, но, несомненно, пробудит чувство опасности, тревогу и гнев. Позднее, когда начнет развиваться нарциссическое Эго, эти ощущения и рефлексы трансформируются в визуальные образы и фантазии. Но давайте вернемся к поглощению пищи – еде – и внутреннему ощущению хорошего и плохого объекта.

4. Интроекция и идентификация

Если еда не ассоциируется с агрессивными побуждениями, то поглощение, объединение с объектом не будет связываться с уничтожением объекта. Исчезновение пищи не будет ощущаться как разрушение и уничтожение, поскольку добрая и любящая материнская грудь дает ощущение постоянного притока, пополнения и, следовательно, повторения чувства удовольствия. Таким образом, в процессе поглощения еды уже заложено предвкушение того, что это будет повторяться и в дальнейшем. Как добрая грудь всегда рядом, так и еда всегда будет здесь, как бы жадно ни припадал к пище рот и даже зубы. И в этом случае будет заметно, что ребенок не боится кусать зубами. Ведь они же делают все правильно, они доставляют удовольствие, их активность поощряется. Если еда – это как бы трансформировавшаяся грудь, то зубы заменили приятную сосательную активность губ, десен и нёба. Поглощение ощущается как что-то хорошее и полезное, оно доставляет удовольствие, и правда – кусание и жевание становятся созидательным процессом, то есть у таких детей зубная мускулатура действует не как разрушительная сила, но как продуктивная. Поистине это отношение любви между едоком и едой.
Итак, мы смело можем сказать, что поглощение отнюдь не равняется импульсу разрушения, но характеризуется множеством различных чувств и переживаний. Так мы переходим к тому процессу, который закладывает основу для осознания индивидом собственной личности. Проще говоря – чувство поглощенного в себе объекта становится чувством собственного Я.
На бессознательном и младенческом уровне индивид отождествляет себя с тем первичным объектом, который он поглощает, вбирает в себя и ощущает внутри себя. Как грудь и сосок могут вызвать у младенца целую гамму разнообразных ощущений, так и усвоенный объект может иметь множество различных качеств. Смысл в том, что ощущение самого себя во многом зависит от ощущения усвоенного объекта – объекта внутри себя. Примером процесса идентификации через поглощение может служить церемония поедания тотема для приобретения его качеств. Первобытный человек в действительности поедает части тела своих предков для того, чтобы ему передалась их сила, и для того, чтобы сохранить связь с ними. И хотя у современного цивилизованного человека эта связь сохраняется при помощи различных символических актов, младенец ощущает свою личность практически тем же способом, что и первобытный человек.
Поглощение, то есть помещение объекта внутрь себя путем поедания его, есть лишь продолжение орального либидо – активности губ и рта, – и качество поглощенного объекта определяется в основном теми ощущениями, которые ребенок испытывал в процессе сосания. Поглощение неудовлетворительного, неприятного, холодного объекта отличается от поглощения приятного, любящего, удовлетворительного объекта. Итак, мы поняли, что при спокойном и приятном сосании поглощается молоко, а либидо и грудь матери остаются рядом как постоянный источник удовлетворения. При агрессивном же сосании младенец нападает на грудь, боясь при этом, что он причинит ей вред или она исчезнет совсем. От этого он неохотно отпускает ее, думая, что она больше не вернется и он не получит ожидаемого удовольствия.
Он постоянно озабочен своим существованием, тем плохим объектом, который он поглощает, и, поскольку тот не дает ему удовлетворения, на него приходится нападать. Гнев против груди, которую он поглощает, оборачивается теперь внутрь его самого. Таким образом, способность направить свою энергию вовне, на другой объект, затруднена, ибо его внимание всегда обращено на это неприятное ощущение внутри. Внешний мир представляется ему пустым и холодным, лишенным тепла, отчего он не способен сопереживать и сочувствовать чему-либо вокруг себя; все кажется каким-то смутным, в нем нет радостного предвкушения периодически обновляющегося удовольствия, нет ощущения постоянства.
Как мы уже обратили внимание, ребенок будет хватать, сжимать объект, лишающий его удовольствия, чтобы силой выжать из него необходимые ему ощущения. Поэтому, почувствовав объект внутри себя, он обратит свою агрессию против него, то есть фактически против себя. Он будет сжиматься и напрягаться внутри точно так же, как он сжимал губами и ртом этот внешний объект.
Другими словами, поглощенный объект требует такого же обращения, как и первичный внешний объект или его заменители. Агрессия против объекта путем его поглощения, интернализации обращается в агрессию против собственного Я. Если способность испытывать удовольствие с помощью агрессии лежит в основе садизма, то интернализация объекта агрессии превращает садизм в мазохизм. Это побуждение или скорее целый комплекс побуждений обычно глубоко подавляется и трансформируется в страх перед агрессией со стороны, оно становится фундаментом параноидальных фантазий и тревожных предчувствий, проявляющихся обычно в виде беспричинного беспокойства, источник которого вроде бы невозможно определить. Прежде чем мы рассмотрим важный процесс проекции – другой стороны интернализации, – следует сказать несколько слов о зарождении нарциссизма и о психологии формирования Эго.

3. РОЖДЕНИЕ ЭГО*

1. Нарциссизм: Я и другие

Ближе к концу оральной фазы, обычно при отнятии от груди, с началом самостоятельного питания либидизация переходит от рта и губ к другим частям тела и коже. Теперь ребенок начинает ощущать качество предметов кожей, на ощупь, и осязание становится центром либидозных ощущений. Тактильный контакт становится самым важным как новый вид осознания не только окружающей младенца реальности, но и собственного физического существования. Начинает развиваться собственный телесный образ, а вместе с ним закладывается и примитивное Эго. Таким образом, на базе периферийного либидо складывается отчетливое осознание себя как отдельной личности. Это нарциссическое Эго требует подпитки через физический контакт с матерью, получая удовлетворение от ее внимания и прикосновения.
* Здесь я хотел бы привлечь внимание к проблеме перевода, которая оказалась достаточно сложной в англоговорящих странах. Фрейда постоянно упрекали за "овеществление, деперсонализацию" самых субъективных, очень личных переживаний и ощущений – через определения Эго, Супер-Эго и Ид. Но нужно помнить, что сам он никогда не употреблял этих слов, а говорил "Ich" или "selbst", что означает "Я" или "сам", а также "Uber-Ich" и "das Es", то есть "Сверх-Я" и "Оно", взяв это от Гроддека. Латинские же термины – это изобретение англосаксонское, связанное с традицией латинизировать все медицинские термины.
У ребенка будет хорошее мнение о себе и своем теле в том случае, если он ощущает материнские объятия, ласковые прикосновения и внимание. Таким образом, при недостатке осязательного контакта или его отсутствии можно говорить о нарциссическом голоде и недостатке периферического либидо. Нарциссическое либидо есть, без сомнения, продолжение оральных ощущений и распространение их на всю поверхность тела, в связи с чем ребенок начинает отчетливо ощущать себя как отдельное существо. Потребность любви и тепла он будет чувствовать всем телом, все его внимание теперь поглощено этим ощущением себя самого. В нем развивается новый интерес к своему телу, он начинает изучать различные его части по мере того, как в них просыпается либидо. Младенцу в это время необходим постоянный и тесный телесный контакт, чтобы он мог почувствовать расширяющееся периферическое либидо и вместе с ним чувство удовольствия и чувство собственного отдельного Я. Все его тело стремится впитать в себя материнское либидо, и теперь не только губы, но и все существо его становится центром либидозного голода.
Основной поворот, происходящий на этом этапе, – это осознание тела как целой сущности и новое ощущение собственно себя. Одновременно с осознанием себя как отдельной, целостной сущности ребенок начинает воспринимать целиком и тело матери; так же как он постепенно развивает в себе собственный образ (именно это как будто и является целью периферической либидизации), он осознает и образ материнского тела, и постепенно образы других людей. Конечно, здесь еще нельзя говорить об осознании личности матери, но определенно можно говорить о физическом ощущении ее. Ребенок начинает различать объекты, проявлять к ним интерес, узнавать их очертания визуально и осязательно. Другими словами, в нем развивается осознание внешнего окружения. Однако тело матери, как прежде ее грудь и сосок, может ощущаться как холодный или безразличный объект, и тогда тело младенца будет напряженным, или беспокойным, или тоже холодным и бесчувственным.
Поскольку описание психобиологических процессов, происходящих на различных стадиях развития ребенка, не может донести до нас глубину и зачастую драматизм переживаний, которые он испытывает, я приведу почти дословно часть сеанса, который я провел с пациентом, страдавшим глубокой нарциссической депривацией.
М-р Т.Е., которому в то время было 36 лет, уже около двадцати лет страдал острым психозом – психическим и эмоциональным параличом, полным отрывом от реальности, поскольку не чувствовал себя реальной личностью, не ощущал собственного тела, кожи, рук и ног, половых органов. Более того, окружающие его люди тоже казались ему нереальными, у него не было ощущения времени и пространства. Ему настолько не удавалось связать события между собой, что все, что случилось с ним за два-три часа или за день до этого, казалось, не имело отношения к настоящему моменту; когда он был вне дома, мысль о доме была чем-то нереальным и бессмысленным, и наоборот.
Сеанс психоанализа выявил типичный пример бессознательного процесса, блокированного сильнейшим аффектом и расстройством ориентации. Большая часть лечения проводилась под гипнозом. Пациент: "Мой желудок очень твердый, в металлической оболочке. Очень жесткий и неподатливый, как будто он закован в толстый металл. Всю жизнь я с ним мучаюсь".
Когда я спросил его, как этот твердый металл оказался у него внутри, и перевел его внимание на область рта, ему сначала показалось, что он проглотил лягушку. Тогда я попросил его рассказать об ассоциациях, возникающих при образе лягушки, и он внезапно регрессировал к младенческим образам и ощущениям. "Мать кажется жесткой, каменной; это жесткая каменная фигура, видимо мраморная, как могильная плита, – слишком твердая для того, чтобы жить. Не могу произвести на нее никакого впечатления, как на статую или памятник. Грудь у нее пустая и бесполезная – вся высохла. Мать всегда холодная, далекая и больная. Она страдает. От нее веет ужасающей слабостью. Двигается она всегда с трудом. Из колыбели я вижу ее лежащей в постели. Она такая бледная, седая; совсем неживая, как камень, мне она кажется почти нереальной. Мне страшно и одиноко".
После нескольких воспоминаний в том же духе он продолжал: "Мама так часто болела. Ужасные головные боли у нее были, ей все время приходилось чем-то их успокаивать, я до сих пор чувствую запах этой повязки у нее на голове. Теперь я чувствую ее грудь, холодную и несчастную. Она как будто деревянная, правда деревянная, совсем ненастоящая. Хочется зубами впиться в сосок, сделать ей больно. Кошмар! Да что толку!" В конце сеанса он стал говорить о том, как ему хотелось изуродовать тело матери и вообще женские тела, разорвать их, изрезать до крови. На другом сеансе у него проявились фантазии о том, чтобы расчленять мужские тела, отрезать руки и ноги, головы и половые члены. Это часто приводило к подсознательному побуждению изувечить себя самого, что и случилось однажды, когда в двадцать лет он попытался сам себя кастрировать с помощью ножа.
У этого пациента сильнейшие каннибалистские импульсы перешли от области зубов – желание укусить – к фантазиям об уничтожении тела вообще. Его сексуальные импульсы оказались на фаллическо-садистском уровне, что вызвало в нем сильнейшую тревогу, ибо фаллос представлялся ему в виде ножа, опасного орудия, способного терзать тела женщин, протыкая вагину и вырывая ноги. Вполне понятно, что такие фантазии неизбежно должны были подавляться, вытесняться за пределы сознания, так что он в буквальном смысле слова не мог даже думать о сексе; для него это было абсолютно невыносимо, и его импотенция была настолько полной, что его гениталии вообще не испытывали никакого сексуального импульса. Если он касался своих половых органов, то ощущал их как нечто незнакомое и безжизненное. Здесь интересно обратить внимание на схожесть этих ощущений и ощущений при контакте с материнским соском. Утратив всякий эротический контакт с внешним миром, отгородившись от него полностью, он перестал чувствовать его как реальность и женщины как сексуальный объект лишились для него какого бы то ни было значения. А весь мир стал для него нереальным и бессмысленным.

2. Восприятие реальности

В последнем случае особенно интересно то, что ощущение безжизненности внешнего объекта связано с неспособностью ориентироваться во времени и пространстве. У младенца одновременно с зарождением либидозных ощущений на поверхности тела рождается и осознание границ, контуров тела, которые находятся в непосредственной близости к внешнему миру. Таким образом он осознает присутствие других объектов – внешних объектов, также заряженных энергией либидо и реагирующих на либидозные ощущения его самого. Из нарциссического периферического либидо, которое мы называем примитивным Эго, постепенно формируется собственно Эго с его сложной системой взаимосвязей стимулов и откликов, а вместе с тем вырабатываются и средства познания реальности, ее исследования. Для того чтобы сформировалось собственно Эго, нарциссическая система, которая, по сути, является частью Ид, постепенно преобразуется в некий защитный слой между первичными импульсами (импульсами Ид) и требованиями реальности, то есть окружающей действительности. Его функция состоит в том, чтобы вклиниться между желанием действия и самим действием, включив функции отсрочки и отбора, необходимые для защиты личности. Со временем Эго формирует принцип реальности. Для того чтобы справиться с внутренними и внешними импульсами, объединить их в некий порядок, который помогал бы восприятию и осознанию окружающей действительности, Эго создает понятия времени и пространства.
Это доказывает тот факт, что в случае глубокой депривации нарциссического либидо ощущение собственной личности и окружающей действительности лишается смысла и понятие о времени и пространстве нарушается. Однако наиболее частое последствие нарушения нарциссического либидо – это энергия, аккумулированная и заблокированная на телесной периферии, напряженная мускулатура, чувство изолированности, отрешенности. Эти процессы часто сопровождаются садо- мазохистскими побуждениями, ибо единственный способ оживить угасшие или болезненно подавленные чувства, почувствовать полноту жизни – причинить боль другому объекту или самому себе.
Приведенный случай ярко иллюстрирует, каким образом нарушение или утрата нарциссического либидо может ухудшить процесс осознания своей личности и ощущение времени и пространства.
Можно прямо сказать, что понимание пространства или, лучше сказать, пространственные ощущения зависят от осознания границ собственного тела. То есть от ощущения собственной периферии как пространственной детерминанты зависит общее пространственное ощущение, и можно даже утверждать, что при отсутствии периферического самоощущения не будет и ощущения объектов, ощущения пространства. Итак, фундаментом для зарождения у человека категории пространства и объема служит либидизация периферии тела.
Точно так же можно говорить о том, что чувство времени имеет в своей основе ощущение движения, в частности движения тела и его частей, восприятие активной деятельности и, следовательно, последовательности действий и событий. Если нет ощущения движений тела, отсутствует и понятие о времени. Движение, энергия и действия дают представление о событиях, а последовательность событий создает чувство времени. Другими словами: без нарциссического либидо нет ощущения собственного тела, нет чувства пространства, а без расхода энергии на движения тела, производящие некие действия, а значит и события, нет и чувства времени. Нет тела – нет пространства; нет движения – нет и времени. Таким образом, категории времени, пространства, объема, причинности, которые, как утверждал Кант, являются базисом для восприятия и понимания, формируются только благодаря развитию нарциссического либидо. Эти соображения о влиянии либидозных функций на ощущения пространства и времени имеют решающее значение не только для построения философских концепций, но и для развития личности; они играют важную роль в психологических расстройствах, что особенно заметно в случаях кататонической шизофрении. Кататонию можно рассматривать как идеальный пример почти полного стирания из памяти ощущений времени и пространства в связи с отсутствием движения и сильнейшим расстройством нарциссических ощущений собственного Я. Анализ кататонических больных и особенно воспоминания пациентов, излечившихся от этого заболевания, показывают, что в состоянии кататонии они не ощущали течения времени. При хронической кататонии, как и при приступах ее, больные испытывают чувство безвременья, а происходящие события воспринимаются ими как нечто тусклое и темное, разрозненное (если воспринимаются вообще), без всякой связи и последовательности.
Нарушения нарциссических ощущений всегда сопровождаются напряжением периферической мускулатуры, выражающим скрытый гнев и агрессивность. Если прежде губы и рот напрягались, не получая потока либидо, и в них развивался импульс агрессии, то позже точно так же напрягается тело ребенка, если ему не хватает физического контакта. Более того, его собственная периферия начинает служить как бы барьером для физических ощущений. Все мы знаем множество людей с нарушениями нарциссических ощущений, их движения обычно угловаты, напряжены, что бы они ни делали, они без конца натыкаются на предметы или спотыкаются. У меня был один такой пациент, и, если он садился, ему непременно удавалось опрокинуть столик или наткнуться на какие-нибудь другие вещи, часто и разбить что-нибудь, а после длительных извинений тут же опрокинуть что-нибудь еще. Пациент, о котором я рассказывал до этого, постоянно падал со стула, опрокидывая его. Он натыкался на мебель и даже стены, и за этой неуклюжестью нетрудно было разглядеть множество различных сторон импульса разрушения.
У всех таких людей телесное беспокойство и гнев, хотя и тщательно скрытый за маской сдержанности, непременно дают о себе знать. Собственно, кататонию можно рассматривать как предельное подавление глубочайшего беспокойства и гнева, и анализ во всех без исключения случаях выявляет фантазии разрушительного свойства, смысл которых – напасть на кого-то, изувечить, расчленить, искромсать в куски. Это поистине предельное подавление сильнейшего разрушительного импульса.

3. Что является задачей Эго

До сих пор мы говорили о нарциссизме как о выражении примитивного Эго, задачей которого было осознание собственного существования, собственного телесного образа и образов других объектов. Однако очень скоро интегративный фактор чисто телесных границ развивается в целую систему ориентации, связанную не только с непосредственными ощущениями и импульсами, но и с расширенным осознанием себя как объективной сущности, обладающей волей и способностью совершать что-то, а также и нести ответственность за совершенное. Способность отмечать и воспринимать события, то есть временную последовательность действий, а также воспринимать объекты в пространственном соотношении постепенно приводит к осознанию себя как каузального (причинного) фактора.
В период нарциссической стадии, начиная примерно с восемнадцати месяцев, у младенца происходит буквально взрывное развитие как мускульного, двигательного умения, так и информационных систем организма. Самой важной из этих новых информационных систем является, без сомнения, зрительная. Зрение как бы расширяет величину, объем периферийного узнавания, преодолевает пределы данной периферии, раздвигает ее границы. Глаза являются особым органом, обеспечивающим особенно широкий и точный объем контакта и коммуникации. Они как бы продолжение кожного покрова, так же как кожа была продолжением губ. Но хотя глаза так сказать, принимают эстафету от кожного покрова и значительно расширяют информационное поле младенца, они не устраняют сенсорный аппарат кожи. Кожный покров по-прежнему остается средством контакта и получения информации, хотя и отодвигается как бы на второй план, а его ощущения и способность передавать информацию становятся предсознательными. И все-таки кожа будет продолжать получать ощущения и служить источником информации или понимания окружающих событий, часто на уровне интуиции и даже телепатии. Телепатическое ощущение внешних событий или чувств и настроя другого индивида весьма развито у животных, в то время как у человека оно практически атрофировалось с развитием других органов чувств. Но и у человека периферийная чувствительность играет все-таки значительно большую роль, чем мы себе представляем. Обычно именно на ней лежит ответственность за наше чувство симпатии или антипатии, притяжения или неприязни, она же играет важную, хотя и неосознаваемую роль в нашем выборе объекта: в эротическом контакте она выходит на первый план, ибо здесь телесный контакт вновь имеет первостепенное значение. Итак, хотя визуальный контакт становится главным, на него влияют кожные ощущения и другие, например звуки и запахи. (Наше предрасположение – на какой объект смотреть, а какой игнорировать, что мы ищем, а чего избегаем, – все это предопределено глубинными слоями нашей психики, и толкование нашего зрительного опыта в значительной степени зависит от предсознательных мотиваций.) Наши эмоции отражаются в глазах, которые блестят от радости или напрягаются от тревоги или гнева – точно так же, как напрягались губы или все тело младенца. Они закрываются в состоянии страха или торможения, как бы создавая ощущение темноты, они расширяются и лучатся в момент приятного волнения, давая ощущение яркого света. Поистине нет ничего удивительного в поговорке "глаза – зеркало души человека".
Глаза дают ребенку и новое ощущение собственного телесного образа – новое измерение в самосознании, – младенец воспринимает свой образ, во многом основываясь на отражении этого образа в глазах матери.
Со временем, когда развиваются органы чувств и появляется множество центров восприятия информации и коммуникации ее вовне, индивиду требуется новое средство, или система, способная интегрировать их функции, с тем чтобы поддерживать самосознание на нужном уровне. Именно эту систему мы и называем Эго. Основной задачей Эго является задача координировать множественные ощущения и импульсы, сводя весь переживаемый опыт в единство, называемое личностью. Эго становится психической структурой, которая позволяет нарциссическому Я сформировать логически связную организацию душевных процессов, к которым относятся все чувства и ощущения. Эго контролирует и координирует не только получаемую сенсорную информацию, но также и побуждение к движению, то есть выход энергии – разрядку возбуждения – во внешнюю среду. Как определил Фрейд, Эго есть психическая структура, которая руководит собственными, составляющими ее процессами. Это инстанция, трансформирующая ощущения в восприятия и импульсы – в действия, акты воли. Она создает образы и понятия об интересах и целенаправленном ожидании – предвкушении. Эго трансформирует личность, как я говорил выше, в активное волевое существо, осознающее себя целеустремленным индивидом. Другими словами, через посредство Эго человек осознает свои желания, свое отношение к внешнему миру, а также и отношение окружающего мира к нему; он обретает самосознание.
Задачей Эго является обеспечение и охрана чувства целостности личности; это центр, вокруг которого вращается все и который ощущает себя незыблемой постоянной среди потока ощущений. Даже тогда, когда тело индивида развивается, изменяется, когда его чувства и разум претерпевают множество трансформаций и Эго осознает эти изменения, тем не менее оно воспринимает себя как нечто постоянное и неизменное. Из тысяч побуждений, жаждущих вырваться наружу, из тысяч внешних стимулов, требующих отклика, Эго выбирает те, что соответствуют его представлению о собственном образе. Иными словами, Эго есть не только координирующая сила, но и инструмент отбора, стремящийся сохранить определенное психическое равновесие.
Важно, однако, не забывать о законе многослойности психики, действительном для любого индивида. Эго не просто автономно откликается на импульсы и стимулы, на него постоянно влияет действие нижних, более примитивных уровней психики; более ранние слои питают его отклики, и его задачей является либо задать им определенные пределы разрядки или удовлетворения, либо подавить их, смягчить и довести до уровня, приемлемого для собственного образа и его понимания реальности. Как только Эго сформировалось, действие ранних слоев психики весьма удобно определяется как отклики до-Эго, и Эго пытается их контролировать или воспрепятствовать их выходу на уровень сознания. Поэтому они превращаются в предсознательное, лишь мимолетно вторгаясь в сознание, и всегда представляют собой мишень для репрессивной, отборочной функции Эго. Существуют, кроме того, архаичные, или примитивные, импульсы, абсолютно неприемлемые для самосознания Эго, вследствие чего они обязательно подавляются, и мы говорим о них как о бессознательных, принадлежащих области Ид (Оно). Эти влечения, которые мы называем примитивными, или архаичными, с точки зрения Эго есть не что иное, как унаследованные Эго младенческие отклики, которые оно вынуждено исключать из своей новой системы ценностей. С генетической точки зрения Эго представляет собой ту часть психики, которая развивается из нарциссического либидо – периферийного либидо – и принимает на себя задачу познакомить собственную сущность с внешним миром и миром Ид, осуществляя таким образом охранную функцию. Эго служит защите организма, получая внешние импульсы так же, как получает их любой корковый слой, окружающий живые организмы. И так же, как кожный покров организма защищает целостность тела, задача Эго – обеспечить сохранность ощущения личности и ее цельности.
Но хотя в этом заключается первостепенная функция и задача Эго, путей и средств к осуществлению этой функции великое множество.

4. АНАЛЬНОЕ ЛИБИДО И ПРОЕКЦИЯ

1. Волшебное Я

Поскольку у человека реакции и ориентации не определяются только лишь инстинктами, задача идентификации, осознания себя как личности приобретает особое значение. Можно фактически говорить о психобиологическом вакууме, который необходимо заполнить, чему и служит постоянный поиск собственной индивидуальности.*
* См.: Дж. Франкл. Социальная история бессознательного. Опен Гейт Пресс, 1989.
В период господства орального либидо идентификация происходит при помощи интроекции первичного объекта, когда младенец отождествляет себя с тем, что он поглощает; во время нарциссической фазы его либидо концентрируется на собственном теле, то есть его представление о себе определяется ощущением собственной периферии. В период анальной фазы он отождествляет себя с тем, что он испускает из себя, то есть, проецируя себя вовне, он ощущает себя объектом и затем идентифицируется с тем объектом, который только что произвел.
Существует в основном два типа проекции: один можно было бы назвать первичной проекцией, или проекцией самоутверждения, другой тип – это проекция расщепления. В первом случае ребенок идентифицируется с продуктом собственного тела, в то время как в другом этой идентификации не происходит. Он отделяет себя от продукта своего тела, и этот внешний объект представляется ему совершенно независимым от него, не имеющим с ним ничего общего.
В то время как импульсы оральной фазы сосредоточены на потреблении и поглощении внешних объектов, основные импульсы анальной фазы сосредоточены на том, что выделяется изнутри. Когда существенная часть либидо перемещается на анальные функции, младенец начинает осознавать собственное чувство удовольствия, связанное с дефекацией, начинает испытывать глубокий интерес к анальному содержимому. Объект, который исходит из него и который он наблюдает, чрезвычайно занимает и завораживает его. Он чувствует, что это часть его самого, извергнутая во внешний мир из какой-то скрытой части его тела, до сих пор ему неизвестной. Этот объект кажется ему драгоценным и совсем живым, он его притягивает.
Мне приходилось неоднократно наблюдать, как во время регрессии к состоянию младенчества пациенты вновь испытывали детский интерес к фекалиям, описывая их как нечто драгоценное, блестящее, мерцающее и волнующее. Интересно отметить, насколько горд бывает ребенок, наблюдая это волшебное вещество, которое только что вышло из него. Он пытается потрогать его, почувствовать, понюхать свое драгоценное сокровище, поиграть с ним, взять его в рот и в конце концов размазать по телу, чтобы ощутить контакт с тем, что было только что у него внутри. Младенцу любопытно обнаружить себя в своих фекалиях, он будет пытаться вылепить из них подобие себя – человека – как первичное изображение человеческой индивидуальности. (Платон был, пожалуй, более проницателен, чем мы думаем, когда считал живот вместилищем души, ибо вполне обоснованно полагать, что мы суть то, что есть внутри нас, – с чем мы, поглощая, отождествляем себя.) Если между младенцем и матерью установились отношения любви и доверия, ребенок как бы приносит продукт своего тела в дар матери как самую интимную и драгоценную часть себя. Большинство матерей инстинктивно хвалят ребенка, выражая удовольствие и радуясь подарку. Либидо, вначале воплощенное в молоке, которое дитя получало от матери, теперь воплощается и материализуется, так сказать, в фекалиях, и младенец утверждает свою личность, отдавая их в дар матери и получая от нее отклик в виде удовлетворения, – ведь он ждет, что она будет рада его подарку.
Надо ли говорить, однако, что в процессе анальной проекции происходит множество различных расстройств и нарушений. Мы можем разделить эти расстройства на три категории.

Нет никакого сомнения, что табу на контакт с фекалиями характерны для всего человеческого рода; в отличие от древних предков человека – приматов, которые являются вегетарианцами и часто трогают свои фекалии и берут их в рот – точно так же, как пытается сделать это младенец, – у человека как плотоядного существа фекалии ядовиты и опасны для здоровья. Любопытство и тяга младенца к собственному анальному содержимому, желание потрогать его и попробовать на вкус вызывают обычно у родителей резко отрицательную реакцию вплоть до угрозы наказания. В результате волнующие и приятные анальные ощущения превращаются у ребенка в тревожные и пугающие – хороший продукт, воплощение нарциссического Эго, превращается в скверный и неприятный, и очарование преображается в отвращение. Фекалии младенца, питающегося исключительно материнским молоком, редко вызывают отрицательную реакцию у матери. Только тогда, когда ребенок начинает есть твердую пищу, включая мясо, его фекалии становятся неприятными.
Всеобщее табу и последующая трансформация хорошего анального продукта в скверный и угрожающий объект не устраняют, однако, либидозного интереса к анальному содержимому, не меняют его направление, перенося интерес на какой-либо естественный объект, чаще всего это бывает земля, то есть почва. Ребенок инстинктивно проявляет интерес к земле, к почве и открывает в ней качества либидо, которые он первоначально находил в фекалиях. Он играет с землей или с грязью, пытается лепить ее и на этот раз, вероятно, с большим успехом сооружает человечка – материальное изображение собственной души. Однако анальное табу все еще продолжает действовать, побуждая ребенка к необходимости различать приемлемые и неприемлемые объекты. Ференци отмечает, что интерес ребенка к его анальному содержимому впервые нарушается из-за неприятного, отвратительного запаха фекалий. Правда, нет никаких свидетельств тому, что ребенок сам по себе считает этот запах неприятным. Напротив, многое говорит за то, что этот запах кажется ему прекрасным и даже в дальнейшей жизни это ощущение не исчезает, но переносится на другие запахи, сколько-нибудь напоминающие его. Дети продолжают проявлять склонность к запахам некоторых веществ с характерным душком, таким, как, например, омертвелая кожа между пальцами ног, выделения из носа, ушная сера или грязь под ногтями, и многие дети не ограничиваются тем, чтобы нюхать или трогать эти вещества, но и берут их в рот. Хорошо известно, с каким вожделением дети мнут и нюхают замазку. Дети очень любят запах конюшни и вообще сельские запахи, аромат свежей земли, и совсем не случайно до нас дошло поверье, что такие места и запахи приносят здоровье и даже излечивают некоторые болезни. Ференци утверждает, что один из путей сублимации берет начало из анального эротизма и продолжается в наслаждении ароматами различных духов; таким образом заканчивается процесс реактивного образования – представление через противоположное. Отвращение преобразуется в утонченность, и люди, у которых такого рода сублимация происходит особенно мощно, становятся эстетами, и нет ни малейшего сомнения в том, что основным источником эстетики является подавленный анальный эротизм. Эстетические интересы, рождающиеся из удовольствия от игры с землей, глиной, удовольствия от их запахов, имеют, без сомнения, большое значение в развитии скульптуры и живописи.
Тактильные свойства фекалий, такие, как влажность, клейкость, вначале переносятся на грязь, глину и замазку, и первое время эти свойства не вызывают у ребенка отвращения. Со временем, когда развивается понятие о чистоте и укрепляются некоторые табу, грязь становится тоже неприемлемой. К веществам, способным оставить пятна на теле или одежде (клейкие, влажные или цветные), развивается отношение неприязни, ребенок старается избегать их как грязных вещей. Символ грязного должен вновь деформироваться, так сказать, обезводиться: ребенок начинает играть с песком, который чище и суше, чем земля. Инстинктивное удовольствие, которое получают дети от совместных игр в песке, поддерживается взрослыми, которых устраивает, что дети часами возятся в песке, и они дают этому разумное обоснование, объявляя такие игры здоровыми и полезными.
Тем не менее песок, как и замазка, есть не более чем фекальный символ – как бы дезодорированная и обезвоженная грязь. Но именно в этот период развития происходит "возвращение к подавленному". Детям доставляет огромное удовольствие бесконечно наполнять песочные лунки водой и таким образом приближать материал, с которым они играют, к первичному влажному состоянию. Мальчики нередко пользуются для такого увлажнения собственной мочой, как бы подчеркивая таким образом близкую связь этих двух веществ.
Хорошо известно, какое наслаждение получают дети, вылепляя всевозможные формы из земли, песка и других материалов; это занятие играет важнейшую роль в формировании собственного нарциссического образа. Однако с развитием двигательной активности и усилением анальной регрессии нарциссическое воспроизведение собственного образа уступает место активности, связанной с имитацией реальных объектов. Символические изображения (очень часто схожие с тем, что мы называем абстрактным искусством) сменяются подражательными образами, и дети строят замки, горы и долины, изображают машины, лепят всевозможные пирожные, булочки и тому подобное. Интересно заметить, что, построив на берегу замок, дети с замиранием сердца наблюдают, как прилив постепенно слизывает их реалистическое произведение, вновь превращая его в мокрую грязь, напоминающую тот самый материал, который и был с самого начала побуждением к этой игре. Детское возбуждение в этом случае представляет собой возрождение вытесненной первичной субстанции: примитивное побуждение одерживает верх над сублимированной активностью, Ид (Оно) срывает внешний лоск Эго.
По мере того как развивается понятие о чистоте, песок также становится для ребенка неприемлемым, и начинается "детский каменный век": развивается новая, более высокая стадия замещения, когда ребенок начинает собирать камешки и гальку. Прежние свойства – цвет, влажность и мягкость – уступают противоположным, теперь нужен материал, для которого характерны твердость, отсутствие запаха и сухость.
Камешки, таким образом, "чистые объекты", их удобно собирать в кучки, символизирующие фекальную массу, что доставляет ребенку большое удовольствие. И как прежде ребенок ощущал, что его внутренняя сущность выражена в его фекалиях, так и камешки, которые он собирает и складывает в кучки, олицетворяют для него волшебную сущность собственной личности, отраженную в реальности. Более того, камешки невозможно разрушить, так что они вскоре становятся символом постоянства и бессмертия. В каменных монументах время останавливается, душа, выраженная в камне, бессмертна; рождение и смерть, пропасть между поколениями – все стирают эти символы вечности, и вскоре они становятся отражением души не только того, кто их создал, но и тех прежних душ, которые камень сделал неподвластными времени, бессмертными. Время стирается, прошлое становится настоящим, вечность кажется реальной. Поклоняющийся камню находится в ладу со своей душой и с душами предков, при таком культе члены группы ощущают себя единой общностью, владеют общим наследием – они открывают для себя эту коллективную сущность и неизбежно должны образовать сообщество. Каменные пирамиды всевозможных размеров и видов – от каменных курганов, во множестве разбросанных по всей Европе и Ближнему Востоку со времен неолита, до величественных египетских пирамид – являлись центрами общего культа и утверждения коллективной сущности. Гигантские построения Древнего Египта, требовавшие пожизненного труда десятков тысяч рабочих и искуснейшей техники, разработанной древними архитекторами, представляют собой первые проявления крупномасштабной индустрии, или "сверхмашины", как определил Льюис Мамфорд. Они также олицетворяют извечное стремление человека к бессмертию души, как собственной, так и коллективной, совокупной. Дух предков продолжает жить не только в образах предсознательного разума, но и в местах общего поклонения, которые с незапамятных времен притягивали людей друг к другу, давая им возможность прикоснуться к бессмертию.
Каменные круги и мегалиты Средней Англии были предметом поклонения из-за той психической силы, которая, по мнению верующих, была заключена в них. Они были не просто астрономическими обсерваториями, но прежде всего вместилищем таинственных сил, исходящих от скрытых в них душ. "Ты есть Петр ("петрос" – "камень" по-гречески), и на этом камне построю я свою церковь"" и духовное воплощение Христа должно было основываться на символе вечности. Тот, что раскрывает душу, скрытую в камне, есть первый волшебник, чародей, создатель идолов, строитель алтаря, храма, церкви.
На более поздней стадии развития чародей-жрец выступает как пророк-законодатель, которому в словах, начертанных на каменных табличках, открываются мысли древнего бога, его воля и его значение. Закон, высеченный на камне, – это истинный и вечный смысл воли Божьей. Так же и тот, кто открывает книгу (более поздний символ каменных табличек) и знакомит людей с ее содержанием, истолковывает ее, становится проводником божественной мысли – мудрецом, учителем или же алхимиком, знающим формулы, скрытые в древних книгах, и способным превратить недвижный камень в живое золото. Писания пророков, будь то Исайя или Маркс, надежно хранятся в древних книгах, которые несут в себе силу все тех же магических каменных табличек.
Несмотря на то что мысли или законы, высеченные на каменных табличках и записанные в книгах, относятся к наиболее зрелым достижениям человеческого интеллекта, они имеют тенденцию регрессировать до уровня идолопоклонства. Мысли живого мудреца или пророка окаменело застывают и признаются вечными истинами, как бы принимая власть в силу древних каменных идолов. Игра ума, интеллектуальные изыскания и идеи могут подвергаться влиянию регрессивных сил, которые вновь и вновь превращают их в предмет поклонения древним авторитетам, святым и непреложным истинам. Это постоянное наступление регрессивных сил на силы прогресса хорошо известно, и лучшие умы человечества приходили в отчаяние из- за тщетности попыток просветить человечество.
Но не только тайны души и вечного духа предков запечатлены в камне и приписываются ему, в нем присутствует и идея прекрасного. Поиски бессмертия юности, неподвластной разрушительному действию времени, нашли свое ярчайшее отражение и в поэзии и скульптуре.
Победа вечности над мимолетностью времени, упоение красотой старинной греческой вазы – можно ли выразить это прекраснее, нежели выразил Ките в своей поэме, которая сама по себе является вечным памятником интеллекту?
Напев звучащий услаждает ухо,
Но сладостней неслышимая трель.
Играй, но не для чувственного слуха, –
Душе играй, беззвучная свирель.
Любовник дерзкий, ради поцелуя,
Ты, юноша, в тени густого древа,
Не сможешь песни оборвать своей.
Но, о блаженстве близком не тоскуя,
Живи: не знает увяданья дева,
Не осыпается листва с ветвей!
Как счастливы деревья (в их природе –
Не разлучаться никогда с весной!)
И счастлив молодой творец мелодий,
Что обладают вечной новизной.
Блаженный мир любви непреходящей, –
Любви счастливой, с трепетным объятьем
И вечно молодым своим теплом!
Не страсти человеческой, дарящей
Лишь скорбью расставанья, сердца сжатьем,
Челом горячим, пересохшим ртом.
Аттическая форма! Безупречность
Мужей из мрамора, и дев, и трав,
Чуть-чуть примятых, и листвы дубрав.
Ты молча дразнишь мысль мою, как вечность!
И пастораль холодная! Со света
Нас поколенья сгонят, суета
Придет иная с ними; ты ж, нисколько
Не потускнев, скажи им: "Красота –
есть правда, правда – красота. Вы это
Знать на земле обязаны, – и только!"
Ода греческой вазе
А Йетс, обращаясь к образам Византии, заставляет вспомнить о вечном проявлении человеческой страсти.
Старик в своем нелепом прозябанье
Схож с пугалом вороньим у ворот.
Пока душа, прикрыта смертной рванью,
Не вострепещет и не воспоет –
О чем? Нет знанья выше созерцанья
Искусства нескудеющих высот...
О мудрецы, явившиеся мне,
Как в золотой мозаике настенной,
В пылающей кругами вышине,
Вы, помнящие музыку Вселенной!
Спалите сердце мне в своем огне,
Исхитьте из дрожащей твари тленной
Усталый дух: да будет он храним
В той вечности, которую творим.
Развоплотясь, я оживу едва ли
В телесной форме, кроме, может быть,
Подобной той, что в кованом металле
Сумел искусный эллин воплотить,
Сплетя узоры скани и эмали –
Дабы владыку сонного будить
И с древа золотого петь живущим
О прошлом, настоящем и грядущем.
Можно также восхищаться нетленными образами первобытных рисунков пещеры Ласко, где древний человек двадцать веков назад отпраздновал свою удачу на охоте и запечатлел навечно свою радость по этому поводу для потомков. Ибо только лишь через художественное воплощение может человек сохранить свой успех и свою самобытность на вечные времена. Началом было воображение, перенесенное на камень, волшебство, таинство, вдохновлявшее на подвиг. Камень ли, высеченный или разрисованный, стены ли пещеры, раскрашенные древним человеком, или холст, расписанный современным художником, – для человека все это есть олицетворение его сущности и его желаний. Это компенсация за экзистенциальную неустойчивость человека, проистекающую от его неадекватных инстинктов или, вернее, инстинктов, на которые наложили бесчисленные возможности мозга по выбору и отбору. Четкость инстинкта, утраченная человеком в результате развития коры головного мозга, как бы восполняется этими символическими изображениями, от примитивного человека из грязи до высочайших творений религиозного и светского искусства.
Но здесь мы забегаем вперед: вернее, мы движемся от прошлого к будущему, от младенчества к зрелости, от проявления расстройств к нормальным проявлениям, без должного внимания к отдельным стадиям этой эволюции. И вот тут-то одним из удовольствий психоаналитического мышления как раз и является возможность перебросить мост через время и отыскать, в чем единство прошлого и настоящего, примитивного и утонченного, как они сосуществуют и взаимодействуют.
Прежде чем ребенок научается лепить или строить что-то из камешков, он начинает проявлять интерес к камням, они ему просто нравятся, а позднее он начинает собирать блестящие предметы. Стекляшки, разноцветная галька, бусы, фруктовые косточки и зернышки, а особенно алмазы и бриллианты, золото и серебро – все это привлекает его не только как предмет чистого собирания, но и как мера ценности. Ибо, хотя древний человек, по всей вероятности, рисовал и лепил с незапамятных времен, он также преследовал и более "земную" цель собирания "ценных объектов".
Задача собрать, пересчитать, сравнить, обмерить и взвесить такие предметы поглощает все внимание ребенка, как и первобытного человека, да и не только первобытного. Помимо представления о воплощении души человека в материальных объектах и поклонения этим объектам как символам человеческой красоты и бессмертия, здесь проявляется и стремление к обладанию этими драгоценными объектами, стремление собирать их, пересчитывать, обмениваться ими, повышать ценность собранного богатства.
Пиаже заметил, что на этой стадии эволюции познавательных способностей ребенка, в возрасте примерно от полутора до двух с половиной лет, в символике функций происходит фундаментальная трансформация.* На самом раннем уровне, который он называет сенсорно-двигательным уровнем, игры младенца не более чем упражнения, затем они превращаются в символическую игру, игру воображения: в игре дети начинают представлять что-либо через посредство чего-то иного. Это называется символизацией мыслительных образов при помощи различных объектов или подражательного поведения. На этой стадии, характеризующейся приобретением различных навыков, появляются понятия логических категорий и логических связей, количества, конкретных понятий о времени и пространстве. Простейшие операции начинают связываться с классификацией объектов по принципу сходства и различия. Эта деятельность включает так называемую сериализацию, то есть подбор предметов по размеру или весу. Такие действия можно отнести к категории, называемой "квалификацией".
* См.: Жан Пиаже. Этапы интеллектуального развития ребенка. Бюллетень клиники Меннингера, 1962.
Было бы, однако, невозможно собирать драгоценные предметы и обмениваться ими, классифицировать их и сортировать по определенным свойствам без умения считать и логически рассуждать. Запрещение, табу на контакт и игры с анальным содержимым не только приводят к интернализации и рождению примитивного Супер-Эго, но развивают у ребенка способность к абстрактной игре по правилам, которая позволяет ему активно переиграть родительские табу и наделить ими объекты окружения. Он преодолевает свое беспокойство, разрабатывая собственные правила игры, собственные заповеди, определяющие, что приемлемо, а что нет и как определенные объекты соотносятся с другими. Эти правила игры не только полностью захватывают воображение ребенка, часто приобретая характер разной степени одержимости, но и развивают у него процесс логического мышления, а также вырабатывают количественные понятия. Ребенок постоянно занят определением предметов, разделением их на категории, и постепенно ценность отдельных объектов перерастает в абстрактное и независимое понятие о ценности вообще. В его логических играх предметы, ничего не стоящие сами по себе, представляют определенные ценности постольку, поскольку они выступают как символы его логических упражнений.
Игры по правилам, в которые играют и дети и взрослые и которых существует неисчислимое множество – здесь и карты, и шахматы, и домино, и даже спортивные состязания, – это постоянный вызов человеку, его умственным и физическим способностям и возможность преодолевать те самые правила, которые он сам себе навязал; в основе этого лежит эмоциональное стремление упорядочить сложный и запутанный окружающий мир, определить, что приемлемо или неприемлемо, хорошо или плохо, правильно или неправильно. Это же стремление заставляет человека определить сравнительные характеристики, соотношения и взаимоотношения вещей, их сходство и различие, а понятие унификации, или специфичности, уже подводит к логическим операциям. В основании логики лежат способность к разграничению А и не-А и те критерии, которые позволяют нам понять, чем А отличается от не-А. Подобные разграничения касаются не только предметов и объектов, но также понятий и логических категорий, при помощи которых мы судим о предметах и действиях, оцениваем понятия о предметах и действиях. Так формируются правила когнитивного распознавания, развиваясь в конечном итоге в критерии истинного и ложного.
Только достигнув столь высокой степени проекции и абстракции, мы подходим к понятию количества и способности считать, когда, применяя правила логики к числам, производим математические действия. И лишь постольку, поскольку мы способны считать и совершать математические действия, мы можем складывать или делить, можем манипулировать предметами и объектами в больших объемах и в конечном итоге способны достичь активного познания окружающей действительности и доминировать над нею.
Только когда в определенной культуре устанавливается согласованное понятие о числах и о ценности материальных объектов, человек может научиться собирать и оценивать объекты и предметы, продавать и покупать, вкладывать средства и получать прибыль. Эта способность отнюдь не есть капитализм, напротив, капитализм есть выражение и развитие этой способности, ее продукт, а не причина. Капитализм лишь подчеркивает эту способность, предоставляя усиленную мотивацию для ее проявления и главенства над всеми другими соображениями. В частности, он трансформирует акт производства продукта и его значение как проявление души производителя в товар, предмет потребления, накопления, купли или продажи.

2. Золото, деньги и фекалии

И все-таки по-прежнему связь между золотом, деньгами и фекалиями продолжает существовать на бессознательном уровне, в сновидениях индивидов и в фольклорной культуре народов, и неоднозначность и двусмысленность этих образов очевидна. Золото – чистый материал – делает людей богатыми и уважаемыми, и, следовательно, богатые чисты, но, с другой стороны, золото, которым обладают богатые, символизирует грязь и непристойность. Несмотря на сложные перенесения анального либидо, магия золота, главного из всех фекальных символов, сохраняет свою универсальную притягательность и вместе с тем свою двусмысленность. На уровне сознания оно остается фундаментом экономики и финансов как мера монетарной стоимости, в то время как на уровне мистическом или религиозном или же в среде леворадикальных политиков оно символизирует лишь грязь и порок.
В психоаналитических и антропологических исследованиях достаточно широко представлены различные соотношения между деньгами и фекалиями, они же присутствуют и в мифах и сказках различных культур и, наконец, в сновидениях. В 1908 году Фрейд писал: "Известно, что золото, которым дьявол награждает своих любимцев, после его исчезновения превращается в экскременты, а дьявол, без сомнения, есть не что иное, как персонификация вытесненной бессознательной инстинктивной сущности". Противопоставление между хорошим и плохим либидо, между хорошим и плохим Я со всей очевидностью проявляется в отношении людей к фекалиям, так же как и к их сублимированной форме – деньгам. В отождествлении денег и фекалий – весьма распространенном – мы можем наблюдать это противопоставление в действии. В популярных толкованиях сновидений фекалии всегда олицетворяют богатство, и во всех языках существуют метафоры, подразумевающие это тождество: экскременты – деньги, грязь – сокровище. Например, у него денег, что грязи, а о человеке в трудном финансовом положении скажут между собой, что он "в дерьме". Сотрудников германского Федерального банка называют "Dukaten-Scheisser", то есть "гадящие золотом", а про того, кто не знает, как выкрутиться из долгов, говорят, что он "в дерьме по уши". Богатого скупца назовут грязным, о богатых говорится "грязные" или "вонючие" богачи, в Германии существует выражение: он "настолько богат, что смердит". "У императора Тиберия была навязчивая идея – страх, что он сделан из фекалий и все вокруг это знают. В связи с этим он запретил римлянам входить в общественные туалеты с монетами или другими предметами с его изображением на них. Перед тем как оправиться, римляне должны были убрать от себя все портреты императора. Наиболее убедительное доказательство отождествления денег и фекалий, а также противопоставления с его помощью добра и зла открывается при анализе невротиков и психотиков. В маниакальном состоянии они часто собирают испражнения и вполне серьезно предлагают их в качестве платежного средства, в то время как в период депрессии целые пачки денег могут быть приняты за экскременты и брошены в туалет".*
* Эрнест Борнеманн. Психоанализ денег. Юрайзен Букс, 1976.
Довольно часто анальные невротики реагируют на беспорядок в комнате или в шкафу так, будто это кишечник, наполненный фекалиями, и им доставляет удовольствие ждать, пока этот беспорядок накапливается и накапливается до той поры, когда у них появится желание разом освободиться от него, то есть прибраться, как если бы они освободили наконец свой кишечник от долгого запора, но иногда они могут чувствовать себя подавленными этим наступающим беспорядком и впадают в депрессию из-за невозможности расчистить его.
Трансформации анального либидо и в особенности проективные анальные процессы играют важную роль в зарождении цивилизаций и служат ключевым фактором в процессе социализации. Именно через посредство анального либидо ребенок проецирует свою внутреннюю сущность вовне, индивид становится общественным существом, поскольку его продукт становится объектом, которым можно поделиться с другими. Этот объект представляет интерес для самого ребенка и для тех людей, которые его окружают, и, поскольку они вместе участвуют в игровых и трудовых действиях, они становятся сообществом.
Для того чтобы понять психологические проблемы, с которыми сталкивается анальное либидо, мы прежде всего должны рассмотреть тесное взаимодействие между процессом интернализации и проекцией. Если материнская грудь предоставляла – проецировала – удовлетворительные либидозные ощущения, то ребенок поглощал их, происходила интроекция, эти ощущения становились частью личности младенца и рождали в нем хорошее самоощущение. Проективные же анальные процессы представляют собой выход этого прекрасного самоощущения во внешний мир, и младенец как бы делает подарок матери, а затем и всему миру в знак признательности за ее прекрасное либидо. И правда, мы могли бы сказать, что, подарив матери свои прекрасные фекалии, младенец выражает свою признательность за то хорошее либидо, которое она проецировала на него. Это действительно выражение благодарности, нечто, чем младенец может поделиться с матерью. Хорошее либидо, которое прежде воплощалось в молоке, нынче воплощается – материализуется – в фекалиях. Ощущение либидо, которое младенец впервые испытывает в процессе поглощения, вновь переживается, на этот раз в процессе отдачи, отправления. Мы называем это удовлетворительной самоутверждающей формой анальной проекции. На любовь младенец отвечает любовью, удовольствием – на удовольствие, тогда проекция и отправление будут ощущаться как творческий акт, доставляющий радость, которой можно поделиться с другими.

3. Синдром анального удержания

Если у младенца развился и закрепился навык сдавливания соска губами и ртом и выдавливания молока, перенесенный затем в нарциссическую фазу его развития, эта тенденция будет перенесена и на анальное содержание. Напряжение мускулатуры губ и челюстей распространится в этот период и на сфинктер, анальную мышцу. Спазм этой мускулатуры станет определяющим в анальной деятельности и распространится на весь живот.
То плохое либидо, которое младенец поглощал вместе с молоком до сих пор, проявится теперь в анальной проекции. Он будет стараться задерживать фекалии, чтобы не отдать матери свое сокровище, когда она того ожидает, и может применять самые разные механизмы анального удержания. Ребенок может упрямиться, сопротивляться и все делать назло. Он будет удерживать свой продукт точно так же, как мать, по его мнению, удерживала от него свой. Если мать не отдавала младенцу то, чего он желал, он так же поступит в ответ. Такие дети могут часами сидеть на горшке, освобождаясь тогда, когда этого меньше всего ждут. Такая форма упрямства доставляет наслаждение по типу замещения, ибо, не отдавая фекалии, младенец испытывает удовольствие от задержки либидо, а освобождаясь в неурочный момент, он уверен, что мать не сможет испортить или отнять у него драгоценность. Собственно, пачкаясь в фекалиях, ребенок сохраняет контакт с ними.
Мучительное удовольствие от того, чтобы не сдаваться, сдержаться, ни за что не делать того, что должно, крепко держать в себе свое напряжение и переживания, будто это ценности, с которыми невозможно расстаться, – все это есть продолжение напряженных губ младенца и челюстей, хватающихся за материнскую грудь, их трансформация в маниакальное удержание анального либидо, проявляющееся в напряженных мускулах сфинктера, ягодиц и стенок желудка. Таким образом младенец ощущает дополнительную уверенность, что, пока он держится, он существует, но, как только он освободится от содержимого, он исчезнет, растворясь во враждебном окружающем мире.
Установка на удержание проявляется и в отношении анального содержимого. Освобождаясь от фекалий, младенец старается сохранить их и с большой тревогой реагирует на их исчезновение. Во взрослом состоянии такой индивид часто испытывает беспокойное состояние при смыве туалета: он как бы ощущает некое опустошение, когда часть его исчезает в пустоту. Это свойство отчетливо выражается в стремлении к приобретательству, накоплению, навязчивой экономии и часто к упорной погоне за материальным благополучием и богатством. Личная ценность таких индивидов выражается для них в том, чем они обладают, эти вещи становятся проявлением их сущности: "Я есть то, чем я владею". Концепция Фромма о "моде на вещизм" находит здесь свое фундаментальное подтверждение. В основе этой навязчивой склонности к приобретению вещей лежит тревожное чувство, что все это может вдруг исчезнуть, что окружение, совершенно безразличное или даже враждебное по отношению к индивиду, таит для него угрозу утраты личности, а может быть, и жизни. (Разумеется, следует принять во внимание тот факт, что эти тревожные состояния с их навязчивым стремлением к накоплению и умножению богатства могут возникать у людей, окруженных чуждым или враждебным им миром, таких, как пионеры – открыватели новых континентов или иммигранты в стране чужой культуры. В этих случаях мы можем говорить о нарциссической неустойчивости, которую приходится поддерживать с помощью накопления собственности.)
Анальная напряженность может привести к анальной агрессивности подобно тому, как оральная напряженность часто приводит к агрессивным, каннибалистским оральным импульсам. В таком случае фекалии будут ощущаться как средство причинить боль матери, а также наказать и расстроить окружающих. Упрямство и сопротивление можно назвать пассивным наказанием в отместку матери за ее отношение. Активное наказание – это желание замарать мать фекалиями и дать ей почувствовать те же страдания, что младенец чувствовал по ее вине, – ощущение, что он плохой, что его презирают. Подобные импульсы рождают дух противоречия и неповиновения, стремление раздражать и злить окружающих своим вызывающим поведением. Индивид, чувствовавший себя отвергнутым в оральной и нарциссической стадии, будет агрессивно использовать свои анальные функции, загрязняя окружающую его среду и "очерняя" людей. Такой человек имеет тенденцию превратиться в "навозника", то есть всегда будет выискивать людские недостатки, с удовольствием унижать других, пятнать их репутацию. Людей такого рода Ницше назвал "мастерами вины", поскольку они получают наслаждение, очерняя другого человека, заставляя его почувствовать себя ненужным и презираемым, подобно тому как сами они чувствовали себя в младенчестве.
Анальные импульсы вызывающего и агрессивного характера играют большую роль не только в жизни отдельных индивидов, но и в субкультурах, для которых характерны отношения непокорности, мятежности. Для класса или этнической группы людей, переживших нарциссическую травму, поражение или оскорбление своего достоинства или убежденных в этом благодаря политической пропаганде со стороны тех, кто заинтересован в создании оппозиции существующему строю, часто характерно состояние анального сопротивления. Люди будут засорять, разрушать враждебное им окружение, либо в буквальном смысле разбрасывая грязь вокруг и специально не убирая ее, либо через вызывающее поведение и нарочито грязный, оскорбительный язык. Поистине, во времена политических и социальных кризисов можно говорить о распространении анально-агрессивной субкультуры.

4. Чистые и нечистые

Как уже упоминалось, забавы с фекалиями или их поедание являются для человека универсальным табу, поэтому вполне разумно то, что мать не разрешает подобных действий ребенку; однако в какой форме будет сделан такой запрет, в большой мере зависит от ряда обычаев данной культуры и в особенности от собственных эмоциональных ощущений матери, от ее комплексов. Родители, испытавшие на себе анальное беспокойство или тревожность, перенесут свое беспокойство и защитные реакции на анальные функции ребенка, чаще всего в форме отвращения. Однако младенец очень чувствителен к такой реакции, и выражение раздражения или отвращения заставит его ощущать, что он произвел нечто очень плохое и поэтому сам он плох и неприемлем для окружающих. Отвращение – это один из наиболее сильных сигналов, передаваемых от человека к человеку, и чувство крайнего отвращения и неприязни отражается на лице соответствующим выражением. И если ребенок чувствует родительское отвращение к содержимому, которое он выдал, он, как правило, будет ощущать себя таким же отвратительным, грязным и неприемлемым. Он постарается отделить от себя этот неприятный объект, как бы не имея с ним ничего общего. В этом случае последний предстанет как Эго- изгой, угрожающее чудовище. Продукт отделится от того, кто его произвел, и будет вести собственную независимую жизнь. Подобный процесс лежит в основе развития паранойи, различных фобий и беспредметных страхов.
Помимо такого отделения собственного продукта от себя происходит также разрыв между гранями собственного образа, самопредставления – разделение этого образца на грязную и чистую сущность. Грязная сущность, движимая анальными импульсами, отделяется и проецируется вовне, она видится в "нечистых" людях – низших классах, например. Чистота становится синонимом чистоты помыслов, непорочности, в то время как грязь, неопрятность становится символом всего низменного, отвратительного, подлого. Грязные люди, таким образом, представляют подавленные анальные фантазии чистых людей и рассматриваются не только как нецивилизованные, неприличные и низкие, но и как постоянная угроза высшему, чистому обществу. Детям постоянно указывают на грязных как на ужасный пример того, что может с ними случиться, если они не будут вести себя примерно и сохранять чистоту. Такими символами анальности – примерами всего грязного и неприемлемого – предстают то низшие классы, то цыгане, евреи, негры или иностранцы.
Ритуалы чистоты входят важным компонентом в любую культуру, чистота ассоциируется с благочестием, с высоким положением, с возможностью быть принятым в определенный круг. Противопоставление чистого и нечистого, высокого и низменного, мирского и духовного, плебейского и аристократического – характерная и важная часть структуры любого общества. Так, развивается целая иерархия, отражающая духовное неравенство между чистыми и нечистыми, при котором приземленному, трудящемуся в поте лица рабочему классу противостоит чистая аристократия, вовсе не замаранная трудом. Правящий класс, таким образом, олицетворяет все чистое – чистых людей, которые часто моются, не едят пищу, которая считается нечистой, носят хорошую, чистую одежду, одним словом, людей, которым нет необходимости пачкать себя тяжким трудом. Как отметил Ницше, "иерархическая система опирается на противопоставление чистого и нечистого, высокого и низкого"" она отражает конфликты анального либидо и попытки общества разрешить эти конфликты.
Попробуем рассмотреть несколько клинических случаев анального конфликта, и в частности процесс защитной проекции – проекции расщепления, – и то, каким образом он развивается у индивида.
В период лечения пациента, страдавшего параличом нижней части позвоночника, а также паническим страхом перед змеями – змеефобией, – мы обнаружили, что змеи для него олицетворяли фекалии, как бы совершавшие змеевидные движения. Ритмические движения, подобные змеиным, представляли движения его тела во время дефекации. Либидозные ощущения, возникавшие во время этого процесса, пришлось подавлять в связи с тем, что они внезапно пробудили сильнейшее беспокойство у его матери. Она проявляла подчеркнутое внимание к анальным ощущениям и действиям ребенка и регулярно вытирала его сама до четырех лет. Когда муж сделал ей резкое замечание по этому поводу, она внезапно прекратила это делать. Ребенок же воспринял прекращение привычных действий, ставших центром его либидозных ощущений и удовольствия, как знак того, что его отвергли. Эротические движения его анального либидо были блокированы и, как бы отколовшись от Эго, выразились символически в образе змеи, которая и стала олицетворять подавленное либидо. Таким образом, весь процесс стал источником тревоги, даже страха, заставив его прибегнуть к навязчивым приемам избегания, чтобы подавить анальные ощущения. Одним из его защитных механизмов стала манера втягивать и напрягать нижнюю часть спины с тем, чтобы нейтрализовать анальные ощущения, и с годами это привело к деформации позвоночного столба.
Когда после курса лечения он смог вновь ощутить и произвести ритмические движения, сопровождавшие процесс дефекации в младенческом возрасте, он как бы вспомнил то чувство удовольствия, которое он испытывал в детстве, и постепенно преодолел свой страх перед змеями, его позвоночник вновь обрел движение, а его деформация выправилась. Пациент смог принять это либидо как часть собственной сущности, отчего оно перестало быть источником тревоги.
Интересно заметить, что все ощущения, которые представлялись пациенту нечистыми, проецировались на внешний объект, на отколотое представление его о самом себе – в форме змеи, таким образом, его внутренняя сознательная сущность представлялась ему чистой и незапятнанной. В самом деле, этот конкретный пациент, испытывающий ужас перед своим альтер-Эго, ведет весьма аристократический образ жизни. Он необычайно тщательно следит за своей одеждой и внешностью, во всем проявляет тонкий, изысканный вкус. Он справился со своими анальными импульсами и фантазиями тем, что отделил их от себя, перенеся на некий символ, в данном случае воплощенный в образе змеи. Но поскольку он не сумел подавить или сублимировать эти импульсы – частично оттого, что они полностью противоречили его Эго-идеалу, частично же потому, что они вобрали в себя слишком большую часть его либидо, – то они оставались постоянной угрозой для его психики.
В процессе расщепления младенец не в состоянии признать собственный продукт – его проекцию – как проявление собственной сущности; этот продукт оторван от нее и представляется совершенно отдельным, независимым от нее объектом. Неприемлемая для Эго часть либидо подавляется, отщепляется от него и проецируется вовне; внешний образ олицетворяет все ощущения и влечения, которые Эго Не позволяет себе принять. Но как подавление не устраняет существования эмоциональных процессов, а лишь заталкивает их вглубь, ниже порога сознания, так и в процессе проекции расщепления либидозные ощущения и влечения не исчезают, а лишь перемещаются вовне, воплощаясь во внешних объектах. Однако, поскольку эти объекты олицетворяют запрещенные импульсы и влечения, они представляют собой постоянную угрозу для Эго. Отколотая часть сущности, воспринимаемая в виде внешнего объекта, внешней силы, становится вечным и опасным "другим", как будто эта отколотая часть нашей собственной сущности гневается на нас за то, что ее не принимают, отвергают, и постоянно готова нас атаковать. Можно сказать, что наше собственное Эго ненавидит ту часть нашей сущности, что мы откололи от себя, а эта отщепленная и отвергнутая часть в свою очередь ненавидит Эго, отвергнувшее ее. Таким образом, внешний мир населяется какими-то опасными образами, призраками и монстрами, живыми, пульсирующими существами, которые мы не можем воспринять как что-то свое и поэтому воспринимаем как опасность извне.
Например, у ребенка, подавившего стремление играть с фекалиями или грязью и желание лепить из этого материала человечков, может развиваться тревога по поводу того, что он сам превратится в объект, которым могут манипулировать какие- то внешние чудовища. У индивидов, которые (а) проявляли сильное стремление играть с фекалиями или похожим материалом и что-то лепить из него и (б) подавили в себе эти влечения и перенесли их на внешние объекты, часто развиваются галлюцинации, что ими управляет, манипулирует некая внешняя сила. В этом случае подавленное влечение избирает Эго своим объектом.
Этот процесс можно проиллюстрировать следующим примером. Молодой человек 24 лет страдал галлюцинациями, ему казалось, что кто-то из его знакомых, а иногда и его родители контролируют его действия на расстоянии и манипулируют им по своему желанию, например превращают его в лабораторного кролика или экспериментируют с его сексуальными реакциями, представляя ему женщин, которые специально возбуждают его и таким образом заставляют испытывать сильнейшее смущение. Он чувствовал, что его разум не подконтролен ему, что он зависит от этих экспериментаторов и что они ни на минуту не оставляют его в покое. Эти галлюцинации вызывали в нем сильнейшую тревогу и гнев, но он чувствовал, что бессилен противостоять им.
В детстве этот пациент обнаружил очень сильное влечение к игре с фекалиями, а позднее с их заменителями – глиной, песком и механическими игрушками. Его родители в детстве сами сильнейшим образом подавили в себе анальные влечения, в особенности стремление играть с глиной и вообще грязью, но они, к счастью для себя, сумели сублимировать эти влечения в некую снобистскую погоню за интеллектуально-академической карьерой, однако же, чувствуя тревогу и беспокойство по поводу подобных же влечений своего ребенка, выразили весьма пренебрежительное отношение к ним. Вскоре ребенок стал бояться играть с игрушками и предметами, держать их в руках и даже дотрагиваться до них и стал чрезвычайно неуклюжим. Властное табу повлияло на развитие двигательных умений, они так и остались недоразвитыми, к тому же дезориентированными, так как ребенок отвергал всякие предметы, символизировавшие его анальные влечения. Он постоянно ронял предметы, хаотично разбрасывал их. Однако в его воображении существовали какие- то личности, обладающие всеми умениями, недоступными ему, и манипулирующие им самим как предметом. Хотя своей неуклюжестью он в точности следует требованиям наложенного табу – то есть роняет и бросает предметы, с которыми ему не позволено играть, – неутоленные желания проецируются на других людей, которые имеют возможность делать это и играют с ним как с объектом. Но поскольку запрет на удовлетворение желания вызывает протест и гнев его Эго, этот гнев также проецируется на других, и ему представляется, что они манипулируют им агрессивно и разрушительно.
На уровне личности эти процессы могут вызвать паранойю различного характера и степени интенсивности, с наличием всевозможных образов преследователей – от демонов или божеств до машин, лучей или голосов, которые угрожают психотику и манипулируют им; если же говорить не о личности, а о культуре, то те "другие" представляются как враги народа, расы или религии, намеренные разрушить или погубить отечество.

5. Одержимость и ритуал

Существует еще один способ, каким ребенок пытается справиться с беспокойством по поводу анального либидо: это способ навязчивого "сведения на нет". Вместо того чтобы отделить от Эго неприемлемые анальные влечения и ощущения и представить их в виде отвратительных и опасных внешних явлений или объектов, он пытается свести их на нет, исключить их при помощи навязчивых действий и ритуалов.
Мы уже упоминали некоторые психические процессы, совершенно естественно возникающие в анально-проективный период развития ребенка, такие, как соблюдение порядка, расщепление, отделение. Эти процессы представляют собой сублимированное выражение контрольных и операционных побуждений, они облегчают развитие умений в обращении с материалами и предметами, понимание правил игры, взаимоотношений между вещами и явлениями. Они же дают основу для взаимообмена и торговли, равно как и для логических понятий, определяющих взаимоотношения идей. Вся эта деятельность есть не что иное, как приемлемый вид разрядки для анального либидо, дающий толчок к развитию как индивидуального разума, так и культуры в целом. Но если анальное либидо слишком жестко ограждено от всякого выражения и поэтому неспособно к замещению и сублимации, тогда оно будет все сильнее давить на Эго, наполняя его все большей тревогой, и в конце концов Эго попытается полностью отрицать наличие импульса. Анальный импульс станет в этом случае угрозой, и Эго придется нейтрализовать энергию этого импульса с помощью активного отрицания. Например, влечению к игре с грязными предметами будет противопоставлено навязчивое стремление очистить, отмыть руки или любую другую часть тела, дотронувшуюся до грязного предмета или материала. Такое отрицание имеет форму активного ритуала, имеющего целью преодолеть ту тревогу, которая иначе становится невыносимой. Каждый импульс, представляющийся непреодолимой угрозой для Эго или искушением, следует непременно отразить с помощью определенных ритуалов или уничтожить. Однако, поскольку отторгнутый анальный импульс продолжает предъявлять свои требования, эти ритуалы становятся навязчивыми, то есть возникает порочный круг. Вместо того чтобы дать выход энергии, они пытаются ее блокировать, а блокированная энергия все равно будет искать выход для разрядки, вновь и вновь вызывая дополнительную тревогу. Навязчивые ритуалы, таким образом, являют собой вид защитного механизма, абсолютно безуспешного и поэтому нескончаемого.
Если ребенок, столкнувшийся с подобным непреодолимым табу, должен попытаться самостоятельно справиться со своей тревогой при помощи навязчивых ритуалов, то есть как бы сам себе жрец и священник, совершающий церемониал очищения, то общество привлекает профессионалов, способных совершать обряды, направленные на то, чтобы умиротворить коллективную тревогу или противостоять ей. Обряды священнослужителей есть те же навязчивые ритуалы, только институционализированные. Фрейд нашел, что существует теснейшая связь между заверениями набожных людей в том, что в душе они жалкие грешники, и маниакальным чувством вины, характерным для невротика, а религиозные обряды (молитвы, песнопения, взывание ко Всевышнему, ритуальные акты и др.) весьма близко напоминают навязчивые действия страдающих манией индивидов.
Анализ навязчивых действий показывает, что индивиды, страдающие подобными неврозами, ощущают сильное чувство вины, в основе которого лежат анальные тревоги и конфликты. Они вызывают состояние тревожного ожидания, предчувствия какого- то несчастья, беды. Когда навязчивое состояние впервые проявляется, пациент осознает, что он должен справиться с ним как физически, так и психологически, сделать так, чтобы беды или несчастья не произошло. И таким образом, определенный ритуал поведения формируется как защитный механизм.
Можно рассматривать навязчивые действия как игру, направленную на отрицание игры, или, более точно, игру, выражающую демонстративное отрицание анальных влечений. Трансформируя влечение, доставляющее удовольствие, в акт выполнения долга, человек освобождается от чувства вины, а чувство тревоги и беспокойства снимается с помощью демонстративного отрицания желаний. Таким путем создается странная ситуация, при которой тяжелая патология, а именно маниакальный невроз, превращается в некий культурный атрибут, норму поведения, господствующую в обществе на протяжении веков. Можно сказать, что культура сама по себе является сценой, на которой разыгрывается навязчивый ритуал, где священнослужители играют роль Эго, пытающегося очиститься от искуса анальных влечений с помощью ритуального отрицания, а члены данного общества – статисты в этой ритуальной игре, повторяющие церемониалы, разыгрываемые священником; они одновременно и хор и зрители: победа их Эго над Ид зависит от того, насколько успешно священник способен подавить искусы инстинкта, провести акт очищения и духовного отрицания, то есть добиться некой коллективной победы табу. (В светском, не-церковном обществе роль священника принадлежит либо фюреру, либо президенту, председателю.)
Иерархическая система в обществе, как уже было отмечено, строится на противопоставлении чистых и нечистых, высших и низших, аристократов и плебеев. Все лидеры и правящие классы присваивают себе ореол чистоты и благородства, отражающийся в их великолепных одеждах и ароматах, сверкающих драгоценностях, кроме того, они заботятся о том, чтобы идеологи или священники сохраняли и поддерживали в умах народа этот образ чистоты и благородства.
К тому же священник совершает обряд всеобщего омовения с тем, чтобы избавить людей от грязи, приставшей к их телам, и изгнать грязные мысли, засоряющие их разум и души. Для этого в церкви у входа ставят сосуды со святой водой, совершаются ритуалы омовения в священных реках, новообращенных окунают в озера или обрызгивают их святой водой. По обычаю древних иудеев каждый человек должен был омыться в священной купели миквах, прежде чем войти в храм; нынче же требование омовения в этой ритуальной купели относится только к женщинам. (Мне говорили, однако, что среди самых правоверных евреев обычай, как и раньше, касается и мужчин и женщин.) Трудно перечислить все множество очистительных обрядов, бытующих среди различных культур и религий, да и многие из них уже детально описаны антропологами, а навязчивые синдромы невротиков также широко описаны в психоаналитической литературе.
И в наше время продолжают существовать многочисленные символические обряды очищения и крещения. В современных теократиях, как, например, при коммунистической диктатуре в Советской России, каждый гражданин должен был читать Карла Маркса, и, только изучив священные тексты марксизма- ленинизма, он мог считаться чистым от скверны буржуазных или религиозных предрассудков. Ритуальные заучивания таких текстов в образовательных системах этих стран – от начальной школы до университетов – мало чем отличаются от заклинаний свя-шенника, которые прихожане обязаны повторять за ним во время службы. Нам всем приходится произносить различные магические фразы или лозунги, заучивать их наизусть, чтобы считаться полноправными членами своего общества, быть признанными то ли священником, то ли королем, то ли лидером партии. Ритуальные заклинания есть не что иное, как навязчивое отрицание, защитное действие от грязных и злых влечений с помощью магических слов и их бесконечного повторения.
Конечно, можно возразить, что обряды очищения побуждают людей следовать определенным правилам гигиены, способствуют здоровому образу жизни и повышают эстетический уровень и благосостояние; более того, можно вспомнить, что повторение определенных фраз известно как проверенный способ обучения детей, поскольку он помогает им затвердить необходимый объем знаний, даже житейской мудрости, что при других условиях могло бы быть им недоступно. Однако при всем том, что требование придерживаться определенных правил гигиены можно считать абсолютно рациональным, соответствующим известному запрету на контакт с анальным содержимым и грязью, несущими инфекцию, тем не менее навязчивая озабоченность этими правилами отнюдь не всегда способствует чистоте. Между навязчивым действием и обычным стремлением к чистоте существует фундаментальная разница, так же как и между навязчивым повторением фраз-заклинаний и нормальным выражением интеллекта. Первые имеют характер замкнутого круга, в то время как последние открыты для развития и совершенствования. В первом случае нет возможности для развития рационального мышления и даже само стремление к очищению блокируется навязчивой обрядовостью, что вполне ярко демонстрируется загрязненным состоянием священных рек. То есть навязчивые обряды способствуют отнюдь не чистоте, мудрости или справедливости, но всего лишь чувству защищенности, превращая ритуал в самоцель. Ритуалы очищения имеют столь же отдаленное отношение к собственно чистоте, как и повторение определенных лозунгов – к поискам истины.
Однако, хотя проекция, расщепление и навязчивые действия возникают в период развития анального либидо, они не ограничиваются только этой областью, но со временем распространяются на другие части либидо. Закрепившись однажды в психическом аппарате в виде определенного навыка поведения, они применяются и в других либидозных областях и, в частности, играют очень большую роль в генитальной сексуальности. Например, если агрессивные оральные фантазии закрепляются накрепко и их приходится подавлять, впоследствии они выразятся в отношении к матери, которая будет представляться агрессивным объектом. И те каннибалистские импульсы, что были направлены на материнскую грудь, теперь проецируются на нее, то есть у ребенка возникают фантазии, будто теперь грудь старается атаковать его и укусить. Ребенок, в младенчестве стремившийся укусить грудь, теперь может представлять ее в виде острого клюва или дракона, который способен сделать с ним все то, что ему самому грезилось в младенчестве. И точно так же, как в оральной фазе рот младенца был готов укусить грудь, с развитием генитальной фазы роль агрессивного рта проецируется на вагину, которая как бы стремится атаковать и укусить пенис. В мечтах мальчика о женской сексуальности возникает образ vagina dentata – зубастой вагины – в виде страшного краба или бабы-яги, и в его генитальных влечениях начинают преобладать садистские или мазохистские мотивы.
В случаях с девочками ситуация отличается не слишком сильно: если агрессивные оральные влечения остаются яркими и сильными, ее генитальные импульсы также будут агрессивными, в фантазиях появится тот же образ зубастой вагины, стремящейся захватить, укусить и кастрировать мужчину. Ее неосознанное представление о себе примет форму некоего монстра, краба или паука, она будет страдать от сильнейшей тревоги – страха, что она опасна для мужчин, ненавистна, ужасна. Ее собственные агрессивные оральные импульсы будут перенесены на вагину, а пенис, напротив, заместит образ материнской груди в качестве объекта ее агрессивно-садистских стремлений. Но поскольку ее сознательное Эго не может согласиться с такими образами, она перенесет их на мужчин, представляя их самих разрушителями и агрессорами. И хотя такие женщины часто возмущаются "садистской природой мужской сексуальности", тем не менее единственной возможностью сексуального удовлетворения для них являются пред-сознательные фантазии о насилии и унижении.
Таким образом, процессы проекции вызывают широкий спектр фантазий и патологий, простирающийся от анально-эротических и агрессивно-оральных до генитальных влечений. Подобные фантазии, все так же неприемлемые для сознательного Эго, отщепляются от него и проецируются во внешний мир, где существуют отдельно в виде враждебных, угрожающих сил, как постоянный источник тревоги и страхов. Таким образом, садистские импульсы, проецируемые во внешний мир, превращают Эго в жертву собственных фантазий.
Эго пользуется процессом проекции для того, чтобы вывести вовне свои внутренние ощущения и – если они неприемлемы для него – как бы освободиться от яда, скапливающегося в психике. Чтобы защитить себя, то есть очистить свою нарциссическую сущность от этих болезненных накоплений, Эго отбрасывает их от себя и взваливает их на внешний мир. Мир таким образом превращается в навозную кучу из тех фантазий и влечений, которые Эго не приемлет и отвергает.

6. Другое аспекты младенческого либидо

В беседе об основных стадиях развития первичного, предгенитального либидо главное внимание мы уделили оральной, нарциссической и анальной фазам. Но хотя эти фазы и считаются наиболее важными – поскольку они закладывают фундамент человеческой психики, а именно процессы интроекции, идентификации, нарциссического самосознания и проекции, – следует тем не менее помнить, что либидо участвует практически во всех органических процессах, имеющих значение для сохранения и развития индивида, усиливая их и отражаясь в самых разнообразных символических образах. К примеру, мочеиспускание является не просто биологическим или механическим действием, но также сопровождается достаточно сильными либидозными ощущениями. Оно играет значительную роль в компенсаторных действиях ребенка, в особенности как защитный механизм против одиночества и нарциссической депривации. Младенцы часто мочатся при недостатке орального удовлетворения, как бы компенсируя недостаток потока молока потоком мочи, которая зачастую заменяет также и недостаток телесной ласки и тепла, если младенец чувствует себя обделенным ими. В последнем случае это является компенсацией сенсорной депривации у тех младенцев, которых часто и надолго оставляют одних. Позднее наслаждение чувством освобождения, когда поток мочи ломает преграды контроля и изоляции, начинает связываться с генитальным наслаждением, с чувством пассивного плавания по волнам удовольствия, которое с развитием генитальной фазы начинает ассоциироваться с оргазмом.
У женщин в особенности сексуальный импульс высвобождения часто ассоциируется с либидо уретры, частично, конечно, по анатомическому признаку – поскольку мочеиспускательный канал расположен в непосредственной близости от вагины и клитора. Так же близко связаны мочеиспускание и плач как способ освобождения от напряжения и способ привлечь внимание. Однако самым важным аспектом уретрального наслаждения является символизация чувства влажности как спасения от страха остаться без той живительной влаги, которая в оральной стадии воспринимается как главный источник тревоги, а в период нарциссической фазы – как чувство изоляции и одиночества. Кстати, символ сухости в образе пустыни играет основную роль в образной структуре всех культур. Однако же, разнообразие способов ощутить уретральное наслаждение, как и способов компенсации, равно как и само чувство освобождения, вызывает у родителей особенно сильное недовольство и таким образом становится для ребенка источником чувства стыда. Действительно, чувство стыда очень тесно связано с уретральным эротизмом и всеохватывающим желанием быть мокрым, что впоследствии начинает осознаваться как постыдная слабость.
Фенихель и Карл Абрахам описывали честолюбие как борьбу против этого чувства стыда. Но с другой стороны, уретральное либидо как форма проекции может быть сублимировано и способно выразиться символически в образе сверкающих фонтанов или водопадов. Завороженное внимание детей к текущей воде или лодочкам, плывущим по речкам или ручейкам, есть не что иное, как всеобщее выражение уретрального либидо. При исполнении или прослушивании музыкальных произведений вновь как бы воспроизводятся ритмические ощущения мочеиспускания, формируя самое, пожалуй, основное из всех эстетических восприятий. Но и здесь опять же, как и во всех других либидозных фазах, в зависимости от того, направлены ли ощущения вовнутрь или проецируются вовне, мы заметим преобладание при встрече с гармонией либо любви и приязни, либо агрессии, напряжения или освобождения от него, выражение сильного и мощного выброса энергии или ощущение слияния со всеобщим потоком и ритмом жизни. Диалектику противоположных чувств – агрессии и напряжения, с одной стороны, и освобождения от напряжения, безбрежного ощущения единства со всем миром – с другой, лучше всего осознал и выразил Бетховен, а брызги фонтанов и сверкание хрустальных струй мы чаще всего ассоциируем с Моцартом.
Увы, лишился я всего,
Богатый – обеднел я вмиг,
Близ двери сердца моего
Еще недавно бил родник
Твоей любви. Свежа, чиста,
Вода сама лилась в уста.
Как счастлив был в ту пору я!
Играя в пламени луча,
Кипела, искрилась струя
Животворящего ключа.
Но вот беда – ручей иссох,
Теперь на дне его лишь мох.
Вордсворт
Мы уже говорили о важности мускульного эротизма, либидозного ощущения кожи и чувства прикосновения. Психоаналитики наблюдали также процесс скопофилии, то есть наслаждения от рассматривания. Скопофилия является основным компонентом в детском сексуальном любопытстве. Желание наблюдать что-либо, вызывающее эротические ощущения, может быть частью общего желания все знать и выражается в постоянном и бесконечном "почему". Удовольствие от наблюдения может сублимироваться в желание заняться исследованиями, наукой, если только это желание наблюдать не разобьется о сильный запрет, что превратит его в источник сильнейшего смущения и стыда.
Особенно сильны запреты в тех случаях, когда желание рассматривать касается сексуальных сцен или тайных частей тела, в особенности гениталий представителя противоположного пола. Это относится не только к желанию рассматривать, но и к желанию показывать собственное тело и гениталии, ибо либидозное возбуждение от рассматривания и демонстрирования этих частей тела близко связаны. Происхождение некоторых зрительных патологий, например близорукости, можно проследить с первой фазы полового созревания, когда в возрасте четырех- пяти лет впервые пробуждаются сексуальные влечения и особенно сильно – желание рассматривать, что может вызвать чувство стыда и торможение зрительных рефлексов. Когда глаза, которым хочется все рассмотреть, становятся источником тревоги и беспокойства, им хочется как бы спрятаться, глазные яблоки напрягаются и втягиваются. Необходимость притвориться, что "я не смотрю", может превратиться в физиологический рефлекс и зафиксироваться.
Противоположность скопофилии – эксгибиционизм. Корни эксгибиционизма лежат в желании рассматривать себя или дать себя рассматривать, и в этом смысле он крепко связан с нарциссическими влечениями. Фиксация на эксгибиционизме есть компенсаторный механизм против страха быть непризнанным, а иногда и против страха, что ребенку будет отказано в праве быть видимым. Иногда эксгибиционизм становится сверхкомпенсацией против нарциссических тревог и страха кастрации и используется как некий магический ритуал, способный привлечь внимание людей или повлиять на их мысли и души. Подобные эксгибиционистские влечения часто наблюдаются у пациентов с маниакально-депрессивным психозом, когда, пребывая в активной маниакальной фазе, они появляются обнаженными на улице или в других людных местах, как будто бы желая сообщить нечто важное и показать собственное могущество.
Зачастую, напротив, подобные синдромы приводят к желанию спрятаться, к секретности и неспособности довести до конца какое-либо дело или достичь поставленной цели. Эксгибиционизм может также выражаться на анальном уровне, когда демонстрация ягодиц может означать компенсацию 1) неприятия анального либидо, если ребенку внушили, что оно грязное и постыдное. Демонстрация ягодиц может выражать желание оскорбить того, кто это видит, проецировать грязь на него и таким образом, так сказать, очистить себя, как бы утершись лицом смотрящего и таким образом дав ему почувствовать себя самого грязным.* Это может означать также компенсацию 2) ощущения генитальной кастрации, особенно среди женщин, у которых в детстве стремление ощутить себя мальчиками породило фантазии, что у них есть пенис, которым они могут похвастаться, как часто это делают мальчики. Но поскольку пенис существовал лишь в воображении, они ощущали, что предмет этот неприемлем, запретен, и фантазия перемещалась на более реальную часть тела, ягодицы. В этом случае ягодицы чрезвычайно либидизируются и становятся центром внимания и гордости с желанием демонстрировать их. Для женщин, у которых развивается подобная форма компенсации за их воображаемую кастрацию, демонстрация ягодиц становится очень важной сексуальной фантазией, которую обычно приходится подавлять, что в свою очередь вызывает в них чувство постоянной неполноценности и социальной униженности. Их личность и взаимоотношения с близкими бесконечно терзает борьба между гордостью и стыдом, между надменностью и униженностью. Кроме того, поскольку у многих подобных индивидов развиваются высокие эстетические запросы и навязчивый перфекционизм, их постоянно мучают сомнения относительно собственной способности соответствовать этим запросам. Они всегда нерешительны, никогда не уверены в том, правильный ли сделали выбор. Их жизнь протекает под постоянным чувством самоуничижения, что весьма часто приводит к аффективному торможению и импульсам самоуничтожения.
* См. главу о современном искусстве в моей книге "Социальная история бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1989).

5. Я СОБСТВЕННОЕ И ВИД

1. Возникновение генитального либидо (начало полового созревания)

Природа, как известно, всеми силами стремится обеспечить сохранение вида, закрепляя процессы воспроизводства и размножения. На какие только жертвы не идут представители того или иного вида в процессе воспроизводства, любыми путями стремясь сохранить жизнь собственных отпрысков!
Здесь уже говорилось о том, что индивид есть не что иное, как посредник, передающий программные гены данного вида от поколения к поколению. Нет сомнения, что сексуальный инстинкт запрограммирован генетически, однако у высших млекопитающих, и в особенности у человека, на инстинкт накладываются психологические процессы, как, скажем, эротические фантазии и либидозные комплексы.
Мы видели, что в процессе развития индивида, в течение его роста и эволюции, развития его органического и психического потенциала либидо проявляется через различные системы организма, и на разных стадиях развития та или иная система преобладает над другими. Либидозные импульсы побуждают индивида удовлетворять потребности организма. Можно было бы сказать, что природа испускает некую энергию удовольствия, связанную с важнейшей функцией организма, направленной на сохранение индивида и вида, и выраженную в почти непреодолимом влечении к действию; если это влечение удовлетворено, организм испытывает чувство удовольствия, в то время как невозможность удовлетворить это влечение приводит к чувству тревоги, напряжения и агрессивности.
Если сама природа заботится о наличии у индивида функции сохранения вида, то индивид как звено в цепи существования вида должен позаботиться о самосохранении, и с этой целью те функции организма, что связаны с выживанием, ростом и развитием отдельного организма, снабжаются достаточным количеством либидо, чтобы обеспечить их деятельность.
В процессе развития индивида, его роста и эволюции либидозная энергия направляется последовательно в различные жизненно важные системы и функции организма. Можно было бы дать следующее определение развитию предгенитального либидо, о котором мы говорили в предыдущих главах:

Таким образом, мы могли бы сказать, что ранние трансформации либидо служат сохранению и развитию индивида, а с завершением стадии развития, связанной с самосохранением, либидо концентрируется на гениталиях.
Разумеется, с наступлением половой зрелости предгенитальное и младенческое либидо не исчезает совсем. Ведь активность организма по самосохранению должна проявляться постоянно, поэтому в основе генитальной сексуальности лежит потребность отдать себя другому, потребность защитить любимого человека. Когда устанавливаются и закрепляются навыки и умения предгенитального либидо, когда формируется в основе своей характер индивида, либидо выходит за рамки чистого самосохранения и развивается уже как энергия самоотдачи, направленная на объект. Благодаря этой энергии индивид поднимается над функцией самосохранения и отдается задаче сохранения вида, и в момент, когда он полностью отдает себя в оргазме, он как бы постигает миг вечности. Он живет в этот миг где-то за пределами собственной личности, сливаясь с другим, теряет себя и вливается в общий поток существования вида – он становится животрепещущей частичкой Вселенной. Это отнюдь не только поэтический образ (хотя именно это – вечная тема поэзии), но описание опыта, переживания, характеризующего жизненные функции и достижение зрелости. Индивид уже принадлежит не только себе, но и другому, он сливается с жизнью всего вида, с самой жизнью вообще. Он служит увековечению жизни, ее постоянству. Он не только испытывает миг вечности, он создает эту вечность как на биологическом, так и на психологическом уровне.
А женщина становится проводником вечности, символом вечной жизни, существом, которое утверждает постоянство жизни, заставляя мужчину вырываться из своей скорлупы. Женщина как хранитель вида обеспечивает способность мужчины к возвышению над чувством самосохранения.
Для сексуальных влечений характерно не столько стремление к самосохранению и самоутверждению, сколько желание отдаться другому существу, слиться с ним в оргаистическом акте. Предгенитальная и аутоэротическая энергия не исчезает при этом, но теряет свое преимущественное значение, подчиняясь генитальным импульсам, и хотя зачастую она стимулирует и усиливает эти импульсы, однако проявляется лишь через посредство генитального возбуждения и оргазма. Так, например, оральные, нарциссические или анальные ощущения реализуются не в качестве, так сказать, самоудовлетворения, но как дополнение к удовлетворению и наслаждению через генитальную систему. Во взрослых любовных отношениях предгенитальные, младенческие влечения возрождаются в виде эротических игр, предшествующих половому акту, и удовлетворение, получаемое в это время, способствует половому возбуждению. Что младенческие области либидо не исчезают в период генитального влечения, ясно уже из того, что предварительные эротические действия – поцелуи, сосание, поглаживание, желание смотреть и вдыхать запахи – все это играет существенную роль, несмотря на то, что высшее наслаждение дает лишь оргазм. Таким образом, можно сказать, что каждый завершенный половой акт взрослого индивида представляет собой как бы мгновенное воспроизведение его сексуального развития.
Однако, несмотря на то что с наступлением периода полового созревания большая часть либидо перемещается в генитальную область, у человека процесс достижения зрелости растянут во времени ("отсроченное созревание"), до той поры – где-то в двенадцать-тринадцать лет, – когда окончательно установится репродуктивная способность. И хотя маленькие девочки часто грезят о том, чтобы родить ребенка от собственного отца или выйти за него замуж, а мальчики представляют себя на месте отца, ни мальчик, ни девочка физически неспособны к деторождению в первый период полового созревания. Несмотря на психологическое влечение к тому чтобы заместить отца, мальчику по-прежнему необходимо его руководство и помощь, а девочка по-прежнему в большой степени зависит от материнской помощи: конечно, они же еще совсем дети, нуждающиеся в родительской опеке. Итак, поскольку процесс созревания у человека откладывается до более позднего периода, сексуальное влечение вскоре подавляется и наступает так называемый латентный период, продолжающийся примерно от семи до двенадцати лет, когда половое влечение возникает вновь и с большей силой и на этот раз сопровождается физической зрелостью, способностью к воспроизводству. (Причины такой отсрочки в созревании человека всегда вызывали удивление и интерес, и в одной из следующих глав я постараюсь рассмотреть процессы, которые можно считать причиной этого явления, но здесь все-таки упомяну о некоторых факторах.)
С развитием человеческой культуры накапливается все большее количество знаний и умений, детей приходится обучать им, и считать их созревшими и полноправными членами общества можно лишь тогда, когда они овладевают всеми навыками данной культуры и становятся способны передать эти навыки следующему поколению. Таким образом, чем выше развитие цивилизации, тем сложнее и разнообразнее эти навыки и умения, тем длиннее период обучения и период детства. Даже в возрасте двенадцати- тринадцати лет, когда человеческий индивид созревает в сексуальном, то есть репродуктивном, смысле, он все еще остается ребенком и все еще нуждается в защите и любви своих родителей. И хотя уже в этом возрасте либидо посылает волны энергии к гениталиям, зачастую делая влечение почти непреодолимым, тем не менее мальчик или девочка ощущает сексуальность не как способ воспроизводства, но как самоцель. Даже напротив, воспроизводство представляется им опасностью, которой следует избегать всеми силами, оно является источником страха и беспокойства у юных подростков.
Нет ни малейшего сомнения в том, что сексуальные влечения служат процессу репродукции, однако либидозная энергия и инстинктивные процессы, связанные с ней, обязательно требуют удовлетворения независимо от того, связаны они напрямую с воспроизводством или нет. Мы наблюдаем, что первый объект, первая личность, к которой направлены генитальные влечения, – это мать у мальчика и отец у девочки. То сильное возбуждение, которое ребенок начинает впервые испытывать в области гениталий, направлено в сторону индивида противоположного пола. У мальчика развивается особенно сильная тяга к тому, чтобы потрогать тело матери, приласкаться к ней, в это время он испытывает чувство сексуального влечения, сопровождаемое совершенно новым ощущением любви и нежности.
Мечта мальчика о том, чтобы сохранить мать только для себя и соединиться с ней гениталиями, – это еще тайная мечта; его охватывает сладкое и непонятное, страстное желание и одновременно чувство смущения и страха, ибо он понимает, что еще мал и не может в действительности сделать то, что делает с матерью отец, он осознает, что не может обладать ею, заменив отца, которого он также любит и нуждается в нем, зависит от него. Тем не менее он не может отделаться от мысли, что пусть бы отец исчез и оставил его наедине с матерью; он почти хочет, чтобы отец умер, а он сам стал мужчиной и мужем матери. Конечно, ребенок любит мать с самого младенчества, ибо нуждался в ней как в источнике удовлетворения его потребностей. Но то была как бы любовь к самому себе, теперь же он хочет сам защищать ее и видит в ней объект своей любви. Он хочет заместить отца в ее сердце, стать ее любимым человеком, на которого она может опереться и щедро окутать его своей любовью.
Взрослым трудно понять эти чувства маленьких мальчиков, редкие матери осознают, что такие чувства существуют. Ребенок не может удовлетворить эти свои желания, однако они овладевают всеми его чувствами и фантазиями. Он уже испытывает совершенно мужские чувства, хотя и остается ребенком. Собственно, он сам знает, что он ребенок, хотя и испытывает все влечения зрелого мужчины.

2. Взаимодействие между генитальным и предгенитальным либидо

Тот факт, что первые признаки полового созревания наступают на четвертом или пятом году жизни, не означает, что до того гениталии не функционировали как эрогенная зона. Гениталии выступают как активная эрогенная зона с самого рождения, и у младенцев можно наблюдать генитальную мастурбацию. Всегда следует помнить, что развитие индивида не происходит механически, в том смысле, что одна фаза плавно перетекает в другую, в биологическом развитии все стадии либидозных влечений присутствуют одновременно, однако в разные периоды развития преимущественное значение приобретает та или иная.
Переход от одной стадии развития к другой, более высокой, однако, редко проходит мягко и плавно. Мы уже наблюдали, что фиксация на какой-либо более ранней стадии либидозного влечения часто накладывается на более поздние стадии; если либидо испытывает сложности на какой-либо стадии развития, ему свойственно регрессировать к более ранней стадии. Фрейд при объяснении таких случаев использовал аналогию с армией, которая, наступая по вражеской территории, оставляет оккупационные войска во всех наиболее важных пунктах: "Чем сильнее оккупационное войско, оставленное позади, тем слабее армия наступающая. Если последняя встретится с мощным отрядом противника, ей, возможно, придется отступить на прежние позиции, где оставлено сильное войско. Чем сильнее фиксация, тем скорее произойдет регрессия при встрече с трудностями".*
* Зигмунд Фрейд. Лекции по введению в психоанализ.
Затруднения при переходе от одной стадии к другой случаются практически у всех, поскольку новые влечения испытывают на себе влияние прежних, уже устоявшихся моделей поведения: например, на генитальное либидо всегда будут влиять характерные особенности предгенитального либидо. Это совсем не вопрос невротических или психотических расстройств, это процесс, характерный для развития любого индивида.
Многие из психоаналитиков описывали ранний генитальный период как фаллическую стадию, характеризуемую агрессивными импульсами из-за сильных пенетрирующих импульсов пениса. На этой стадии половой орган может вобрать в себя агрессивно- садистские наклонности предгенитального периода, придавая им новый объем и новую силу самовыражения. Но несмотря на то, что процесс наложения орально-агрессивного влечения на генитально-агрессивные импульсы происходит достаточно часто, это отнюдь не обязательное явление. Я рассматриваю фаллическую стадию как выражение нарциссизма и называю ее фаллически-нарциссической, поскольку ранние генитальные проявления есть выражение и закрепление нарциссического либидо. Наиболее значительное отличие фаллической сексуальности от генитальной состоит в том, что первая направлена в основном на самое себя, а не на другого индивида. Ее главная цель – утверждение собственной мужественности, а не стремление слиться с другой личностью.
Фрейд утверждал, что в мужской сексуальной конституции наличие некоторой степени агрессивности просто неизбежно, даже необходимо, поскольку как активный фактор воспроизводства мужчина должен инициировать сексуальный контакт и добиться его успешного осуществления. Без сомнения, Фрейд здесь подразумевает то, что в условиях цивилизации сексуальных табу мужчине приходится преодолевать с известной долей агрессивности как запреты, которые мир воздвиг вокруг сексуального наслаждения, так и то сопротивление, которое оказывает сама женщина, отражая тем самым сексуальные табу данного общества. Если мужчина стремится убедить женщину в искренности и надежности его чувств и желания, определенная мера настойчивости просто необходима. Несомненно, в обществе, где сексуальные табу преобладают и где люди как бы окружают себя броней асексуальности, мужчине приходится пробивать и свою броню, и защитные приемы женщины. Ему, можно сказать, приходится продираться сквозь эти защитные слои, блокирующие удовлетворение генитальных влечений. И таким образом сексуальное слияние, любовные объятия превращаются в акт агрессии, в некое подобие борьбы.
Фаллический импульс разрушения барьеров, стоящих на пути к удовлетворению, весьма часто вытесняется из сознания и проецируется на вагину, преображая ее в образ паука или клещей либо зубастой пасти, готовой кастрировать мальчика. Эти фантазии возбуждают ребенка и одновременно пугают, внушая ему смутное чувство желания, смешанного со страхом, которое впоследствии может преобразоваться в синдром эякуляции прэкокс (преждевременное семяизвержение).
Итак, все вместе – общие страхи сексуально табуированной культуры, угроза кастрации со стороны женщины- разрушительницы – укрепит у мальчика фаллическую стадию, побуждая его вступить в фаллическое соревнование со всем миром, с другими мальчиками или девочками, чтобы доказать, что он в состоянии противостоять той опасности, что они для него представляют. В этот период ему необходима постоянная поддержка со стороны отца или заменяющей его личности, с кем он мог бы идентифицироваться, от кого он мог бы черпать силу – от его большого и сильного пениса, от его умения обращаться с женщинами и одерживать над ними верх. К сожалению, еще далеко не осознано, насколько сильны у мальчика ощущение незащищенности и потребность доказать свою мужественность. Именно в этот период очень важно влияние взрослого мужчины, с которого ребенок мог бы брать пример.
У многих мальчиков из тех, что в младенчестве испытали глубокие ощущения оральной агрессивности, развивается страх перед угрозой утраты пениса из-за каннибалистских наклонностей женщины. Поскольку им не удалось испытать положительного потока либидо от материнской груди, а приходилось нападать на этот первичный объект, чтобы добиться от него хоть какого-то ответа, у них развивается страх, что женщина со своей стороны будет нападать на их пенис. У них развиваются фантазии о сексуальном контакте в форме кастрации или увечья, поэтому ощущение расслабления, потери контроля над собой ассоциируется с тревогой об утрате пениса. Во время фаллической фазы мальчика подстерегает еще одна угроза нарциссического характера. Согласно Фрейду, в этом возрасте дети еще не воспринимают пенис как сексуальную характеристику принадлежности к мужскому роду. Они рассматривают других детей не как мальчиков или девочек, а как существа "с пенисом или без него". Когда мальчик сталкивается с кем-то, не имеющим пениса, он предполагает, что пенис когда-то был, но потом потерялся. Хотя я не уверен в том, что мальчик не осознает качественных различий между собой и девочкой, равно как и наоборот, тем не менее он совершенно определенно испытывает шок, когда видит другого ребенка без того органа, который он привык особенно ценить у себя. В этом раннем возрасте очень часто возникает мысль о том, что девочка потеряла свой пенис или его отрезали, но эмоциональная реакция на эту мысль в большой степени усиливается, если у ребенка уже существует страх перед кастрацией, закрепляющийся, как я уже говорил, из-за более ранних тревог – орально-садистских переживаний. Вид пустого места, где должен был быть пенис, у такого ребенка вызовет прилив тревоги перед кастрацией, в то время как у мальчиков, не испытавших орально-садистских тревог на ранней стадии, проявляется бурный интерес к этому странному отсутствию пениса, и, хотя они ощущают некий укол беспокойства или вины за "увечье", причиненное девочке, они непременно пытаются выяснить, куда же он делся и что же у нее осталось вместо него. Я считаю, что отношение части мужчин к женщине как к объекту защиты, смешанное с неким чувством вины, берет начало именно в этом детском открытии. С другой стороны, те достаточно многочисленные мальчики, что предрасположены к беспокойству по поводу возможной утраты или увечья своего пениса, предполагают, что и у девочки пенис отобрали или повредили и отрезали. В этом случае вид обнаженной девочки вызывает травму и часто навевает образы открытой раны между ее ног. У этих детей возрождаются каннибалистские фантазии, к этому времени уже не осознанные, в образах "адовой пасти" или "царицы ночи" и тому подобных дьявольских существ, намеренных атаковать их пенис и отобрать его.
Одна из форм защитной реакции мальчика против таких страхов состоит в том, чтобы делать вид, будто он совершенно не отличается от девочки и пенис ему вовсе и не нужен. В пример можно привести один случай, когда у полуторагодовалого малыша уже развился ранний кастрационный комплекс и в тот момент, когда его мать в очередной раз резко заругала его, он воскликнул: "Не нужен мне пенис вовсе, я хочу делать пили, как мама!" У такого мальчика разовьются садо-мазохистские затруднения. С одной стороны, он будет рад предложить свой пенис сестрам или матери, а с другой – будет тревожиться, что они могут отнять его насовсем. И хотя эти фантазии будут сильно волновать его, одновременно он будет сторониться женщин и отталкивать их за эту угрозу.
Такие страхи и фантазии продолжают играть важную роль в подспудных слоях человеческой психики, что отражено в бесчисленных мифах, населяющих древнейшие слои патриархальных культур. Мифы о Бахусе и Осирисе, истории Аттис, Адониса, Кроноса и Урана переполнены рассказами о кастрации богов их божественными женами и подругами. В центре весенних ритуалов поклонения Дионису распитие вина и сексуальные оргии, после которых женщины – менады – разрывают мужчин на части и разбрасывают их гениталии над землей и морем, чтобы увеличить плодородие земли. В мифе об Осирисе тело бога разорвано точно так же, особое внимание в мифе обращено на кастрацию и захоронение гениталий. Жена Осириса Изида, которая представляется и как главная плакальщица, и как мститель, и, как мы знаем из других мифов, а больше всего из психоанализа пациентов, главный скорбящий, в реальности и есть основной виновник преступления.
Есть и другие варианты того же мифологического комплекса, скажем миф об Аттис – ее жрецы и поклонники кастрировали себя в доказательство полной преданности богине; Адониса, которого кастрировал соперник, явившийся в виде вепря (и бывший на самом деле прислужником богини), женщины оплакивали ежегодно; здесь и Пентей, разорванный на части скорбящими менадами, и Орфей, и Уран, и еще множество героев подобных мифов. Эти мифы берут свое начало в культурах позднего матриархата, где боги были лишь прислужниками богинь, обслуживая их в сексуальном отношении, при этом сам сексуальный акт становился все более ожесточенным, садистским. Таким образом, половой акт стал ассоциироваться с увечьем, наносимым мужским гениталиям: богини могли получать наслаждение, лишь разрывая партнера на части и пожирая его гениталии.
Мне хотелось бы проиллюстрировать эту ситуацию, которая многим читателям может показаться странной, на примере молодого человека, младшего из трех детей в семье. Сестры были на восемь и одиннадцать лет старше его. Его отец был известным врачом, которого высоко ценили коллеги и обожали сестры и мать моего пациента. Мальчик родился, когда отцу было около сорока пяти и он был слишком занят, чтобы уделять должное внимание младшему ребенку. Матери также было уже сорок три. Младенцем мальчик ощущал грудь матери как нечто слабое, безжизненное, и у него выработался сильный агрессивный импульс – хватать грудь, что в свою очередь наполняло его тревогой, не нанесет ли он матери увечье, учитывая ее слабое здоровье. Мать и правда чувствовала сильную неуверенность в своих отношениях с младенцем, понимая, что в этом позднем для материнства возрасте ей недостанет сил, чтобы удовлетворить потребности младшего ребенка. Собственное ощущение слабости и бессилия она проецировала на младенца, представляя и его хилым и слабым, и в результате относилась к нему с излишним беспокойством, чересчур опекала его, отчего с малых лет он чувствовал себя неуверенно, впитав в себя материнское мнение о себе как о слабом и ни к чему не способном человеке. Он боялся любых самостоятельных или решительных действий и даже в играх всегда искал поддержки матери или няни, хотя в то же время активно ненавидел свою зависимость от них.
Его сестры не обрадовались появлению младшего брата, они унижали и дразнили его, постоянно подчеркивали его слабость и неспособность. В ответ он пытался самоутверждаться, однако уверенности ему не хватало, поэтому сестры только сильнее высмеивали и унижали его или, напротив, снисходительно опекали. Во время первого периода полового созревания в нем стали пробуждаться сильные агрессивно-фаллические влечения, в сновидениях рождались фантазии о том, что сестры нападают на его возбужденный пенис. Эти фантазии рождали мощные сексуальные импульсы, и, с одной стороны, его волновала угроза утраты или увечья пениса, а с другой – это был вызов – устоять перед нападением сестер и одержать победу, показав таким образом превосходство пениса. И если, с одной стороны, он как бы предлагал сестрам свой фаллос, чтобы умиротворить их, одновременно он удерживал его при себе и таким образом одерживал над ними победу. Итак, доминирующей чертой его жизни стали садо-мазохистские влечения, что делало его одновременно и покорным и агрессивно-деспотическим. Позднее у него развились навязчивые фантазии о том, что он совершенно особая личность, он постоянно, часто очень агрессивно, подчеркивал свое превосходство, хотя в то же самое время страдал от параноидального страха перед возможным унижением. Его агрессивные, властные импульсы постоянно разбивались о собственную ранимость и страхи, что вся его семья и вообще весь мир готовы наброситься на него и обесчестить. Подобный же конфликт произошел и на анальном уровне. Его фекальное содержимое превратилось в оружие, которое помогало ему утвердить свою значимость, хотя в то же время он тревожился, что его продукт отберут, унесут, вновь лишив его мужества. У этого ребенка выработался сильнейший конфликт между анально-утвердительным импульсом и импульсом удержания, что выразилось в глубочайшем заикании, когда он по нескольку секунд, а то и минут не мог произнести ни звука. Но когда ему удавалось говорить, он делал это чрезмерно уверенно и очень громко. Ярость, которая трепетала внутри, рождала у него фантазии о том, как он разрывает людей на части, что в свою очередь приводило к сильнейшему мускульному торможению, так что он редко мог, скажем, ступить с тротуара, не спотыкаясь и не падая. Когда я впервые увидел его, ему было около двадцати лет, он поступил в адвокатскую контору, но уже через несколько недель ему отказали от места по причине некомпетентности. Таким образом, чувство неполноценности и неспособности к чему бы то ни было, которое так долго культивировала в нем семья, получило свое подтверждение со стороны, и молодой человек впал в состояние острой депрессии. Дело в том, что агрессивно-фаллические влечения достаточно часто встречаются у мальчиков в период ранней стадии полового созревания, когда их генитальные ощущения пробуждают в них сексуальное желание по отношению к матери, вызывают чисто мужское желание обладать этой большой женщиной. Мальчик хочет быть мужчиной, но он еще ребенок и осознает это. Его фантазии об обладании матерью вступают в противоречие с его малым возрастом и зависимостью от матери. Его и волнует и пугает сексуальное влечение к взрослой женщине, удовлетворить которое, он понимает, ему не удастся. Ему хочется быть умелым и сильным, но его мужественность еще далеко запрятана в детском теле, его физическое и умственное развитие не поспевает за биологическими сексуальными импульсами. Часто при этом ребенка охватывает непреодолимая ярость, и его маленький пенис в мечтах превращается в грозное оружие, способное преодолеть ограничения собственного тела и овладеть недоступной матерью. Его воображение захватывает стремление удовлетворить ее и овладеть ею, и часто в более поздних сексуальных фантазиях эта мечта будет продолжать играть важную роль.
Таким образом, агрессивно-фаллические влечения как бы компенсируют чувство генитальной недостаточности у мальчика или мужчины, если в его жизни трансформация из мужчины- мальчика в мужчину происходит неудовлетворительно. (Это объясняет, почему столь многие мужчины подсознательно представляют себе женщину как нечто большое и подавляющее, и, даже будучи женатыми или годами имея вполне удовлетворительные сексуальные отношения, они все же сохраняют этот пугающий образ. Часто и у самого мужчины, и у психоаналитика вызывает удивление, когда мужчина двухметрового роста все еще представляет себя совсем маленьким перед женщиной, которая на самом деле значительно меньше его.)
Существует много причин, почему мужчина задерживается на фаллической стадии и не в состоянии удовлетворительно трансформироваться из ребенка в мужчину, перейти ту стадию, которую мы называем "половой зрелостью". Одна из причин в том, что его развитие задерживается из-за фиксации его либидо на детском взаимоотношении с матерью, то есть он хочет остаться ребенком, не в состоянии разорвать связь с ней, что необходимо для взросления. Эти тенденции особенно сильны у мальчиков, которые тесно были связаны с матерью в силу отсутствия отца или если отец занимал подчиненное положение в семье. Такие дети страдают от отсутствия убедительной модели мужского поведения, которая помогла бы им в развитии и выработке собственной мужественности. Еще одна причина трудностей при переходе от детства к мужской зрелости кроется в превратностях Эдипова комплекса, характерного для нашей патриархальной культуры.
Но прежде, чем мы рассмотрим особенности Эдипова комплекса у мужчин, обратим внимание на сексуальное развитие девочки.

3. Сексуальное развитие девочки

По мнению Фрейда, практически нет сведений о том, проявляется ли мужское или женское начало в период пред- генитальной, оральной и анальной фаз развития ребенка. Мужское начало зарождается лишь на фаллической стадии, но женское начало еще не осознается, в этот период существует лишь антитеза – мужской генитальный орган или состояние кастрации. И только по завершении периода полового созревания возникает четкая сексуальная полярность – мужское и женское.
Однако Мелани Кляйн с коллегами удалось найти достоверные доказательства тому, что у девочек проявляются вагинальные ощущения и импульсы задолго до фаллического периода, что уже на стадии кормления грудью у девочек наблюдаются вагинальные реакции различной интенсивности, и имеются не менее обширные свидетельства того, что и младенцы-мальчики во время кормления грудью испытывают генитальное возбуждение. Наблюдения показали, что как мальчики в момент кормления испытывают эрекцию или мастурбируют, так и девочки выказывают совершенно определенные признаки полового возбуждения, сопровождаемые типичными онаническими движениями, именно на этой самой ранней стадии развития.
Мне часто приходилось выяснять во время сеансов психоанализа, что пациентки испытывали сильные вагинальные ощущения с оргаистическими спазмами еще в возрасте полутора лет, а маленькие мальчики ощущали половое возбуждение во время кормления, если грудное кормление продолжалось дольше девяти месяцев.
Если рассмотреть сходство между ртом и вагиной в плане общности их физиологической функции – функции поглощения, потребления, а больше всего – высокой степени участия либидо, то станет ясным родство сексуальной природы этих двух органов. Следуя за Карлом Абрахамом, Мелани Кляйн не только определила сходные и взаимодополняющие качества этих органов, но и описала их взаимодействие, наблюдая вагинальное возбуждение младенцев-девочек во время грудного кормления. Более того, она обратила наше внимание на тот факт, что после отнятия от груди девочки тянутся к отцу, как бы перенося оральное влечение к груди на влечение к пенису. И Мелани Кляйн, и многие другие психоаналитики, работающие с детьми, замечали, что эти оральные импульсы сопровождаются генитальными ощущениями. В той стадии, когда преобладает оральное либидо, пенис отца представляет собой объект, который младенец хочет сосать, и эти влечения и фантазии, без всякого сомнения, уже сопровождаются вагинальными реакциями и сокращениями. Как утверждает Хелен Дейч: "Уже в самом начале жизни маленькая девочка тянется к отцу как объекту своей любви, стоящему на втором месте после матери, и направляет на него значительную часть того настоящего сексуального либидо, сосредоточенного вокруг ротовой зоны, которое связывало ее с материнской грудью, ибо на данной фазе развития ее подсознание отождествляет пенис и грудь как объект сосания".*
* Хелен Дейч. Психология женской сексуальности, 1925.
Когда отцовский пенис становится для младенца-девочки объектом, на который направлено ее влечение, ряд факторов делает это влечение особенно сильным. Если, например, сосательный импульс не получал достаточного удовлетворения от материнской груди, у младенца развивается фантазия, где пенис представляется органом, который в отличие от груди даст то самое недостижимое прежде удовлетворение. В воображении девочки этот орган будет обладать волшебным свойством постоянно давать наслаждение. Мелани Кляйн подчеркивает, что, поскольку недостаточность сосательного удовлетворения стимулировала и другие эрогенные зоны девочки, возбудив ее генитальные импульсы и влечение к пенису отца, последний становится объектом как оральных, так и анальных, уретральных и генитальных импульсов вместе взятых.
Я не считаю, однако, что вагинальное либидо девочки стимулируется только лишь фрустрациями, которые она может испытывать от материнской груди. Стимуляция оральной зоны во время сосания автоматически возбуждает вагинальные ощущения, независимо от наличия или отсутствия фрустрации. Нет никакого сомнения, что оральные и вагинальные движения сходны и между ними существует взаимообразная стимуляция. Губы ребенка выдвигаются вперед, когда они ощущают близость груди, стремление открыть рот, чтобы захватить сосок и почувствовать поток либидо, идущий из него, стимулирует вагину к подобным же непроизвольным движениям. Если помнить об этой фундаментальной взаимосвязи между этими двумя органами, можно объяснить множество проблем в психологии женщины, которые долго оставались неясными и непонятыми. Если то, что я называю сосательным и ласкательным аспектом орального либидо, получает полную отдачу и удовлетворение от груди, последняя всегда будет ощущаться как любящий и чуткий объект. Память о приятных ощущениях, даваемых грудью, будет создавать и образ хорошего пениса и хорошего отца, и девочка обратится к этому образу как новому объекту ее оральных влечений, которые могли быть резко нарушены внезапным прекращением грудного кормления.
Если же большая часть ее орального либидо трансформируется в агрессивно-каннибалистские импульсы, они же почти наверняка будут перенесены и на пенис. Точно так же, как младенец проецирует собственные агрессивные инстинкты на грудь и представляет ее себе как плохой и опасный объект, девочка будет воспринимать образ пениса как очень опасный. Она будет связана с этим страшным объектом садо-мазохистскими связями, чувствуя одновременно страх и возбуждение. Более того, структура ее орального либидо и соответственно мускулатуры рта отразится и на либидо и мускульной структуре вагины.* Разумеется, это первичное структурное развитие вагины, хотя и важно само по себе, лишь намечает контуры будущего развития, которое может подвергаться самым различным видоизменениям.
Но как бы ни складывались взаимоотношения младенца-девочки и материнской груди, ее орально-вагинальные импульсы, направленные в сторону отца, естественно встретятся с его собственным отношением к этому, с его реакциями. Далеко еще не осознается, насколько важно, чтобы девочка знала о существовании пениса отца, чтобы ее живой интерес к нему встретил положительное отношение, то есть чтобы она могла его увидеть, узнать, что он есть и она может им гордиться. Все ее женское самосознание будет во многих отношениях зависеть от этого чувства, от сознания, что он существует и принадлежит ей по праву, как дочери. Многие девочки испытывают значительное беспокойство и тревогу от того, что предполагают, будто их отец не имеет пениса или нарочно прячет его от них.
Много было споров о том, что же происходит, если у девочки нет отца. Нужно ли рассматривать то, о чем говорилось выше, как инстинктивный импульс или все-таки влечение девочки к отцу есть лишь реакция на его близость? Если так, то у девочки без отца не должно быть врожденного влечения по отношению к мужскому полу как объекту орального и вагинального импульса.
Этот спор сам собой получил разрешение в практике многих психоаналитиков, показавшей, что здесь мы имеем дело с инстинктивным, врожденным импульсом, который в случае отсутствия реального отца побуждает девочку вообразить себе образ, к которому она могла бы обращаться в своих мечтах и фантазиях. Есть достаточно свидетельств тому, что девочки без отца не только создают себе воображаемый образ, но и постоянно ищут реальную фигуру, способную заместить этот образ, на которую они могли бы проецировать
Взаимодействие гормональной и мускульной систем ротовой и вагинальной областей довольно подробно описано в моей книге "Исследования бессознательного". свои фантазии. Мой собственный опыт работы с пациентами, рано оставшимися без отца по причине его смерти, из-за развода родителей или неполной семьи, показывает, что в таких случаях развивается некий раскол между идеализированным мужским образом и чувством недоверия к мужчинам, которые постоянно как бы сравниваются с этим идеалом и почти всегда уступают ему. Этот поиск идеального мужчины мешает таким женщинам влюбиться и целиком посвятить себя какому-то реальному человеку. Они стараются сохранить образ идеального мужчины, чувствуют себя уязвимыми в отношениях с мужчинами, которые всегда кажутся им чужими, и та фрустрация, которую они перенесли в детстве, постоянно возникает вновь, подавляя способность к полному вагинальному удовлетворению. Стремление быть независимой, полагаться только на себя, обусловливает преобладание клиторо-фаллического либидо, и девушка будет пытаться идентифицироваться с воображаемым идеальным образом и вести себя по-мужски.
Это лишь некоторые из возможных вариантов развития женщин, росших без отца, но то же самое относится и к тем случаям, когда отец долгое время отсутствует или если он холоден и безразличен к ребенку, сексуально заторможен или не способен открыто выразить свои чувства.
Я совершенно не сомневаюсь, что младенцы реагируют на либидозные излучения эрогенных зон родителей – груди, гениталий, поверхности тела, и даже на их мысленные образы и реакции, в особенности на неосознанные. (По сути, двойственность родительского отношения в случаях, когда они неосознанно зажаты, подавлены или враждебны, а на сознательном уровне стараются выразить любовь и заботу, является одним из основных факторов, вызывающих невротические расстройства или психотические синдромы.*) Если отец реагирует на эротические потребности своей маленькой дочери с неодобрением или безразличием, то она будет ощущать себя отвергнутой и первоначальное влечение трансформируется в чувство вины и гнева. Если у девочки развивается садистский комплекс по отношению к материнской груди, проецируясь в образах ужасной ведьмы, то в первую очередь она будет искать защиты от этих страшных образов в любви и поддержке отца. Если же реакция отца тоже будет негативной, ее садистские наклонности только укрепятся. Ее вагина, как и ротовая область, будет напряжена, как бы источая гнев и агрессивность, и сокращение вагины будет напоминать скорее укус, чем объятие. У нее разовьется образ так называемой зубастой вагины (вагина дентата), и ее вагинальные реакции будут заторможены. Я должен пояснить, что, разумеется, отец вовсе не должен "сексуально" реагировать на влечение к нему дочери, не должен желать ее в сексуальном смысле. Ребенок ждет от него всего лишь как неосознанного, так и сознательного подтверждения ее эротических потребностей, свидетельства его собственного осознания своей сексуальности и гордости за нее, а главное – их общности, близости, чтобы она могла гордиться им и чувствовать, что он гордится ею. Ибо если он стыдится собственной сексуальности, то и она устыдится своей.
* Р.Д. Лэнг. Расколотое Я.
Мужчины, не слишком уверенные в своей сексуальности, обычно реагируют на сексуальные влечения девочки с чувством вины и беспокойства. Девочка воспринимает такое отношение со стороны отца как отрицание ее собственной сексуальности. И если она ощущает, что отец отвергает ее сексуальные потребности, она в свою очередь будет рассматривать их как Я- чуждое, опасное и нежелательное. У нее могут развиться различные формы подавления, такие, как мускульные напряжения, блокирующие эротические ощущения, или мысленные диссоциации, при помощи которых ее эротические фантазии отщепляются от собственного Я и воспринимаются как внешние проявления Я- чуждого. Если этот процесс становится преобладающим, он предрасполагает к психотическим расстройствам. Но чаще всего девочка либо будет чувствовать, что мужчины враждебно относятся к ней, либо сама будет враждебно относиться к мужчинам.
Разумеется, развитие сексуальности не происходит по прямой – с постепенным нарастанием вагинальной сексуальности до тех пор, пока наконец в генитальной фазе вагинальные влечения не станут преобладать над всеми другими эротическими импульсами. С пробуждением фаллического либидо, когда начинает преобладать эротическое влияние клитора, в этом развитии происходит некий сбой. Хотя в этот период в поведении девочки явственно просматриваются признаки наступления этой фазы – показная самоуверенность, дух соперничества, более выраженная мастурбация, – тем не менее зарождение вагинального эротизма еще по большей части не осознается. Это явное непонимание раннего сексуального влечения женщины, вытесненного и забытого самой же женщиной, особенно характерно для патриархальной культуры, не признающей за женщиной права на активную и самоутверждающую сексуальность.
В этом отношении интересно отметить, что даже Фрейд, бесстрашный исследователь патриархальных табу, сам оказался их жертвой и их воплощением, ибо не решился признать присутствие вагинального либидо у девочки до наступления первой фазы полового созревания. Приписывая ей свойства мужской фаллической фазы в период ее первых генитальных ощущений, он продемонстрировал патриархальное нежелание признать первичную природу женских вагинальных импульсов. Он пал жертвой тех же патриархальных табу, которые требовали рассматривать женщину как неполное или обрезанное издание мужчины. Другими словами, он перенес в свои научные теории фаллическую фантазию о кастрации, характерную для представлений маленьких мальчиков о девочках.
Поскольку, по Фрейду, фаллос – это "мужской орган", то, следовательно, "мы можем описать фаллическую стадию только в отношении младенца мужского рода. Соответствующая стадия развития у девочки нам еще не вполне ясна". Это определение предполагает, что девочка проходит через фаллическую стадию развития, однако мы не можем сказать об этой фазе что-либо определенное, ибо фаллос есть мужской орган. Первые психоаналитики рассматривали этот период в развитии ребенка в основном с мужской позиции, то есть как период, когда мальчик переживает свою первую травму кастрации, открывая для себя удивительный факт, что орган, который он считал неотъемлемой частью любого человека, у некоторых индивидов отсутствует, возможно оттого, что потерян или отрезан, а значит, это же может случиться и с ним самим. Таким же образом предполагалось, что в фаллической стадии лежит и основание подобного же кастрационного комплекса у девочки, когда она узнает, что ей не хватает столь важного органа, которому она начинает завидовать. В этом отношении идея о том, что девочка ущербна, что она потеряла пенис или его отобрали, построена по чистой аналогии с тревогой мальчика о том, что он может пострадать таким же образом, потеряв свой пенис.
Нет сомнения в той, что подверженность девочки кастрационному комплексу и зависти к обладанию пенисом действительно зарождается во время фаллической стадии – в связи с высокой степенью либидизации клитора, когда он становится центром эротических ощущений. Здесь напрашивается вопрос, как же вообще развивается фалло-клиторальная сексуальность у девочек, становясь иногда преимущественным свойством женщины. Много внимания уделили этой теме современные психоаналитики – Мелани Кляйн, Хелен Дейч, Лампл де Гроот, Анна Фрейд, Руперт Бэк, Лисбет Сакс и многие другие. Чем можно объяснить трансформацию вагинальной сексуальности девочки в фаллическую сексуальность, концентрирующуюся вокруг клитора? Если у мальчика генитальное либидо постоянно сосредоточено на пенисе, то у девочки генитальное либидо претерпевает сдвиг от вагины к клитору, чтобы затем, в первой фазе полового созревания, вернуться к зоне вагины.
Если у мальчика, как мы считаем, фаллическая фаза развития представляет собой продолжение и расширение стадии нарциссизма, то можно предположить, что и у девочки фаллическая фаза также является частью ее нарциссического развития, служащей утверждению собственного образа как сексуально активного индивида. Похоже, природа дает понять, что женщина обладает не только лишь подчиненной, зависимой – рецептивной – сексуальностью, но что в ней заложен также и активный, самоутверждающий сексуальный импульс.
Вопрос о взаимоотношении вагинальной и клиторальной сексуальности был впервые поднят Фрейдом, а затем исследования Мастере и Джонсона поставили его во главу угла, что позволило радикальным феминистам утверждать, что Фрейд и есть главный поборник идеи кастрации женщин. В своей книге "Поражение сексуальной революции" я затрагивал этот вопрос. Но здесь мне хотелось бы дополнительно прояснить его, поскольку взаимодействие этих двух органов женской сексуальности и есть ключ к пониманию того, как развивается женская сексуальность вообще.
Я уже упоминал, что Фрейд практически не заметил наличия ранних проявлений вагинального либидо у девочек и считал первичной формой женских сексуальных влечений лишь фаллическо-клиторальную стадию. В своем труде "Три очерка по теории сексуальности" он писал: "Когда в конце концов половой акт может состояться и клитор находится в возбуждении, он сохраняет свою функцию – функцию переноса возбуждения на соседние с ним женские сексуальные зоны, почти так же – если допустимо такое сравнение – как, расшевелив хворост, можно дать разгореться более толстым поленьям". Фрейд утверждал, что перенос возбуждения от клитора к вагине есть как бы фаза развития, в процессе которой в норме клитор должен постепенно уступить свою роль вагине, и, если в отдельных случаях этого не происходит, это связано с анестезией (нечувствительностью) вагинального устья.
Итак, Фрейд ошибался, не признавая раннюю, дофаллическую вагинальную сексуальность, однако был совершенно прав в своей концепции о "ненормальности" явления вагинальной анестезии.
С другой стороны, и Мастере и Джонсон, и Мэри Джейн Шерфи в какой-то мере правы, говоря о том, что и при нормальном половом акте возбуждение клитора продолжается. Как замечает Шерфи, "одним из наиболее значительных открытий Мастере и Джонсона является тот факт, что гланды клитора остаются в состоянии возбуждения в течение всего внутривагинального соития, даже при том, что с ними нет непосредственного контакта и они внешне незаметны". Она продолжает дальше: "Более того, вполне очевидно, почему резкие движения пениса неизбежно стимулируют одновременно и область нижней трети вагины, labia minora, и ствол и гланды клитора как единое и неделимое целое, и при этом именно гланды являются самым важным и в подавляющем большинстве случаев основным инициатором оргазма. Эти наблюдения совершенно определенно доказывают: физически невозможно отделить клиторальный оргазм от вагинального, как того требует психоаналитическая теория". И все-таки Мастерс и Джонсон, а за ними и Шерфи были не правы, утверждая, что клиторальный оргазм происходит одинаково при местной стимуляции клитора и при вагинальном соитии. Установлено, что ощущение клиторального оргазма у женщины сильно отличается от вагинального оргазма, и анестезия или неучастие вагины в оргазме оставляет женщину неудовлетворенной, вызывая у нее чувство беспокойства, фрустрации. В книге "Поражение сексуальной революции" я описывал клиторальный оргазм как оргаистический спазм, отличный от состояния полного оргазма. Когда Мастере и Джонсон, а затем и Шерфи защищают идею преобладания клиторального оргазма и даже отрицают мощнейшее влияние вагинального оргазма, они тем самым льют воду на мельницу приверженцев движения женской эмансипации, пытавшихся свести на нет или вовсе отрицать фундаментальную функцию женской сексуальности, но эта позиция уже давно не выдерживает критики.
Тем не менее остается вопрос, почему же столь многие женщины страдают вагинальной анестезией и вынуждены довольствоваться клиторальным оргазмом. Концепция Фрейда о зависти к пенису, о мужской самоидентификации, о страхе перед проникновением – это отнюдь не универсальные явления, не неизбежное состояние, которое должна испытать женщина, напротив, это явления патологические, требующие своего объяснения. Здесь мы имеем дело не просто с биологическими процессами, но прежде всего с психологическими, то есть с включением или, наоборот, блокированием либидо в соответствующих органах полового влечения.
Девочка в младенческом возрасте, как правило, уже имеет хорошо развитый клитор, но ее первичные ощущения сосредоточены, как я уже упоминал, вокруг вагины. Но эти вагинальные ощущения могут быть заблокированы или подавлены в самом раннем возрасте. Мы с самого рождения оснащены всеми необходимыми органами, но поток либидо к различным органам и их активизация контролируется психическими процессами. Как уже говорилось, во время ритмичных сосательных движений губ, охватывающих сосок груди, стимулируются и вагинальные ритмы, вагинальное устье как бы повторяет оральные ритмы и испытывает ощущения, сходные с ощущением губ и ротовой зоны. Поэтому, я повторюсь, это отнюдь не механический и не только физиологический процесс, он нагружен очень сильными либидозными ощущениями. Наблюдая за многими пациентами во время психоанализа их младенческих переживаний, я нашел, что если происходит сдвиг в сторону агрессивных стремлений захватить, укусить, тянуть сосок, как бы выбрасывая поток либидо, который напрягает губы, заставляя их сжиматься и делать рвущие движения, то это сопровождается стимуляцией клитора, представляющего здесь активную, агрессивную зону женских гениталий. Более того, этот процесс очень часто ведет к напряжению и горла и трахеи, затрудняя процесс глотания и поглощения первичного объекта, а затем мы наблюдаем аналогичную ситуацию в вагинальном стволе – он становится напряженным, никак не может расслабиться. Этот процесс сопровождается спазмом мышц живота и солнечного сплетения. Сокращение мышц живота и солнечного сплетения в свою очередь вызывает втягивание вагины, вагина отвергает объект и изгоняет из себя либидо, то есть таким образом десенсибилизируется, становится нечувствительной. В случае, если эти ощущения ассоциируются с оральным, кусающим либидо, у девочки может развиться образ вагины дентата – зубастой вагины, – что являет собой агрессивную, гневную реакцию на отсутствие чувствительности: она как бы атакует тот вакуум, где не осталось ничего живого и теплого, дающего удовлетворение.
Мы уже говорили о том, насколько наше самоощущение зависит от того, что мы воспринимаем и поглощаем; наш нарциссический опыт зависит от либидозных реакций тех первичных объектов, что мы инкорпорируем. Для того чтобы выйти в мир с радостью и доверием, мы должны чувствовать, что нас любят, принимают и дарят доброе либидо. Если же мы чувствуем, что мы плохи, живот напряжен и солнечное сплетение напряжено тоже, мы не решаемся потянуться к желаемому объекту, страшась быть отвергнутыми, наш рот, горло, пенис или вагина будут так же напряжены и беспокойны и в конечном счете страх лишит их чувствительности. Это мы наблюдали в случае с Т.Е., чей пенис был полностью лишен чувствительности, но в принципе у мужчин и у женщин существуют различные степени генитальной десенсибилизации. В этих случаях зубы и челюсти будут снабжены агрессивным либидо, пенис представится фаллическим орудием, равно как и клитор превратится в образ агрессивного и гневного фаллоса. Многие женщины страдают от раздражения и даже болезненных ощущений в области клитора и в детстве испытывают желание терзать его или предаются фантазиям о том, что его отрезали и выбросили. Часто бывают случаи ожесточенной мастурбации с различными мазохистскими фантазиями, где они видят пенис как некое острое орудие, готовое напасть на их гениталии. Такие женщины чувствуют острый страх перед пенисом и отвергают мужчину как агрессора, и помимо вагинальной анестезии у них может развиться вагинизм, то есть сильнейшее сокращение стенок вагины, делающее проникновение в нее либо вовсе невозможным, либо чрезвычайно болезненным. Здесь следует помнить, что даже у совершенно нормальной женщины с хорошо развитыми вагинальными ощущениями в моменты стресса, например гнева от того, что ею пренебрегают, что ее оскорбляет или вовсе отвергает партнер, могут развиться симптомы вагинизма, часто с сопутствующей депрессией. Это можно назвать реактивной десенсибилизацией вагины, отрицанием объекта, отвергающего ее самое. Эта реакция отличается от хронической десенсибилизации в результате фиксации младенческих переживаний, определяющих характер индивида и оказывающих влияние на личность женщины в целом.
Следует заметить, что переход от клиторальной фазы к генитальной может у девочки задержаться или быть подавленным, если ее мать чувствует, что муж относится к ней плохо, не уделяет ей внимания, и дочь ощущает ее страдания. В этом случае у девочки разовьется двойственное отношение к мужскому полу: с одной стороны, она мечтает о любви мужчины, с другой – отвергает ее подобно тому, как он отвергал ее мать. Если мать из-за собственной неуверенности, обиды или фрустрации не может воспользоваться своей женственностью и полностью насладиться своим женским либидо, она и для дочери послужит отрицательной моделью в период осознания ею своей женской сущности. И напротив, если мать девочки удовлетворена в своих потребностях как женщина, она послужит прекрасным примером для дочери в период развития. То же относится и к развитию мальчика, то есть уверенный в себе отец всегда будет служить сыну положительной моделью мужчины.
Мне приходилось наблюдать, что у женщин, страдающих психопатической шизофренией, обычно сохраняются детские воспоминания о жестоком отце, не желающем принимать дочь, и к тому же большей частью отсутствующем. С одной стороны, у них ощущается тяга к его пенису, но с другой – нежелание принять того, кому этот пенис принадлежит. Поэтому они как бы отделяют пенис от его обладателя, отбирают его и присваивают, так сказать, чтобы стать его безраздельной владелицей и хозяйкой. Появляется желание кастрировать мужчину, наказать его таким образом за его жестокость. Вагина, которая не надеется быть любимой, со своей стороны будет отвергать и ненавидеть. Однако, даже если не брать в расчет такие крайние случаи, либидозные запреты, свойственные нашей культуре, очень часто приводят к тому, что женщины страдают фригидностью, выраженной в напряжении и закрытости вагины, в отстранении от собственных генитальных ощущений; они, похоже, не в состоянии передать вагине свои желания, как будто она не принадлежит собственному организму.
Многим девочкам свойственны ярко выраженные эксгибиционистские стремления, частично как компенсация за то, что их генитальные ощущения не могут выразиться, а частью оттого, что по воле природы их гениталии, в отличие от мальчиков, незаметны. На самом деле женский эксгибиционизм – это вполне здоровое и естественное влечение, и он находит свое выражение в различного рода украшениях, танцах, гриме, одежде и драгоценностях – вторичных сексуальных признаках, как назвал их Дарвин. Но, вновь и вновь, если эти влечения встречают слишком жесткое осуждение или вызывают неловкость, у девочек возникает чувство, что им следует спрятаться или что в их влечении есть что-то предосудительное и их женские особенности неприемлемы.
При психологической оценке данных процессов очень важно самим не зациклиться на упрощенных определениях, которые могут ошибочно превратить отдельное явление в правило, следует всегда внимательно и углубленно всматриваться в те процессы, что вызывают развитие патологических особенностей.

6. ВАРИАЦИИ ЭДИПОВА КОМПЛЕКСА

1. Соперничество и идентификация

В тот период, когда у мальчика проявляются и накапливаются первые мужские желания, он особенно сильно нуждается в поддержке отца – и как союзника, и как примера для подражания. И если, с одной стороны, ему хочется избавиться от отца, чтобы занять его место, с другой стороны, он более всего зависит от его присутствия, чтобы идентифицироваться с ним и перенять его мужские качества. Как мы уже говорили, мать, к которой он испытывает желание, кажется ему огромной и сильной, наполняя его ощущением собственной неполноценности как в смысле сексуальном, так и личностном. Его маленький пенис беспокоит его, ибо он чувствует, что тот не способен принести удовлетворение мощным потребностям матери, которая совсем недавно считала его младенцем. Кстати, страхи по поводу своей неполноценности и незначительности наполняют подсознание многих мужчин, и источником бесчисленного количества анекдотов и шуточных рассказов являются как раз фантазии об огромной и ненасытной вагине. Эти рассказы и анекдоты отражают реальное беспокойство и тревоги, которые мужчины проносят по жизни от самых первых стадий своего сексуального развития. Тут же присутствует и страх возможного сексуального влечения матери к мальчику – страх, частично рожденный осознанием ее либидозных ощущений по отношению к нему, но чаще всего являющийся порождением собственных фантазий и представлений, – и это вызывает в нем беспокойство, что ее желания превзойдут его возможности. В такой ситуации он обращается к отцу за поддержкой и более всего в стремлении идентифицироваться с ним. Ему необходимо впитать в себя отцовскую силу, чтобы справиться с той большой женской силой, к которой его влечет. Он с интересом разглядывает отцовский пенис и гордится своим большим отцом, хотя в то же время испытывает к нему ревнивое чувство. Ревность и восхищение будут постоянно в конфликте друг с другом.
Если у мальчика чувство ревности и желание избавиться от соперника преобладают (в предсознательных образах ребенка отсутствие часто аналогично смерти), он может ужаснуться возможности потерять отца и почувствовать себя виновным в этом. (Желание, чтобы отец исчез, ассоциируется у ребенка с желанием смерти отцу, то есть с желанием его убить.) Это желание усиленно подавляется своим Я, ибо Я нуждается в отце и ощущает эти враждебные импульсы и как опасность для идентификации себя как мужчины, и как опасность по отношению и к себе и к отцу. Поэтому желание убить отца, чтобы заставить его исчезнуть, вытесняется из сознания; будучи вытесненным, оно уже не является активной эмоциональной силой, однако оно спроецируется на отца, и теперь тот будет наделен всеми агрессивно-враждебными побуждениями, которые ребенок сам предсознательно испытывал по отношению к отцу. Здесь вновь проявляются – уже на генитальном уровне – те же процессы расщепления и проекции, которые мы наблюдали на более ранних стадиях развития ребенка, они-то и вызывают роковые конфликты Эдипова комплекса.
Как известно, Фрейд считал, что нашел истоки Эдипова комплекса в неких травматических переживаниях доисторических времен, продолжающих оказывать влияние на психику человека и ставших источником развития цивилизаций. Отталкиваясь от учения Дарвина, он предположил, что человек изначально жил в условиях, названных им "первобытной стаей", где один отец- тиран повелевал всей семейной группой, обладая несколькими женщинами и выдворяя из стаи сыновей, как только те достигали половой зрелости.
Он считал первобытную стаю зародышем человеческой семьи, состоявшей из всевластного, ревнивого и агрессивного отца, содержавшего гарем и изгонявшего сыновей от семейного очага, как только те становились его сексуальными соперниками. Однако "однажды изгнанные братья объединились, убили и съели отца и таким путем положили конец отцовской стае. То есть совместно они сумели сделать то, что было не под силу каждому поодиночке. Возможно, ощущение собственного превосходства дал им некий культурный прогресс, как, например, изобретение нового оружия. Разумеется, эти каннибалы съели свою жертву. Этот жестокий первобытный отец был для братьев предметом зависти и примером для подражания. И вот они идентифицировались с ним, поглотив его и обретя таким образом часть его силы. Праздник жертвоприношения, очевидно самый первый из человеческих праздников, – это повторение того памятного преступного акта, давшего начало столь многим явлениям, в частности социальному устройству, религии и моральным запретам. Для того чтобы счесть этот итог приемлемым, независимо от нашей гипотезы, нам стоит лишь предположить, что всех братьев, собравшихся в группу, обуревали те же противоречивые чувства по отношению к отцу, которые характерны для отцовского комплекса у наших собственных детей, а также невротиков. Они ненавидели отца, столь мощно преграждавшего им путь к удовлетворению их сексуальных потребностей, но они одновременно и любили его и им восхищались. После того как они удовлетворили свое чувство ненависти, избавившись от него, и свое желание идентифицироваться с ним, подавленные импульсы любви и нежности должны были как-то утвердиться. Это произошло в форме чувства вины и угрызений совести. Мертвый стал сильнее живого, что и сегодня мы нередко наблюдаем в судьбах человечества. То, что раньше подавлялось или исключалось из- за присутствия отца, они и сами стали запрещать, выстраивая психологическую установку на послушание у последующих поколений, мы хорошо это знаем из психоанализа. Они как бы отменили свое преступление, запретив убийство идола – фигуры, замещающей отца, то есть жертвоприношение, и отказавшись от плодов своего подвига, то есть обладания освобожденными женщинами. Итак, из чувства сыновней вины они создали два фундаментальных табу, целиком совпадающих с двумя подавленными влечениями Эдипова комплекса (инцест и отцеубийство). Нарушивший какой-либо из запретов становился виновным в одном из двух преступлений, волновавших первобытное общество".*
* Зигмунд Фрейд. Тотем и табу.
С большой долей достоверности можно утверждать, что столь драматических событий на самом деле никогда не было. Теория Фрейда о первобытной стае строилась на сильно приукрашенных историях, относящихся к группам горилл и передававшихся из вторых и третьих уст в конце девятнадцатого века, хотя более поздние исследования этих приматов совершенно не подтверждают подобных рассказов. Но даже в том случае, если нет никаких свидетельств тому, что коллективное отцеубийство когда бы то ни было имело место, и Фрейд ошибался, полагая, что изначальная социальная и семейная структура человека была патриархальной, а Эдипов комплекс есть неотъемлемая и универсальная характеристика человечества, тем не менее он был прав в своих попытках проследить происхождение человеческого поведения от древнейших первобытных корней. Следует помнить также, что начал он исследовать происхождение Эдипова комплекса в первобытном обществе после того, как обнаружил его существование в процессе самоанализа и психоанализа пациентов. И независимо от того, имело ли место когда-либо реальное отцеубийство, несомненно, влечение к этому и связанные с ним конфликты играют важную роль в психической структуре патриархальных культур, существовавших в течение по меньшей мере десяти тысяч лет.
Если в своей предыдущей книге я рассматривал влияние Эдипова комплекса на развитие человеческих сообществ, то сейчас нас интересует его воздействие на психику индивида. Ибо психологические конфликты, существующие в обществе, воспроизводятся в психике индивидов, как и – в обратном порядке – индивидуальные психологические конфликты неизбежно отражаются на обществе. Однако приходится признать, что существуют значительные различия и бесчисленные варианты форм, в которых проявляется Эдипов комплекс как в психике индивидов, так и в различных патриархальных культурах.
В то время как Фрейд утверждает, что побуждение мальчика к убийству или кастрации отца есть фундаментальный признак нарциссического и генитального соперничества, то есть соревнования за власть и сексуальное превосходство, я нашел, что интенсивность и глубина этого побуждения в каждом индивидуальном случае различны. И хотя идентификация с отцовской мужской силой есть действительно универсальное стремление у мальчика на ранней стадии генитального развития, следует помнить, что идентификация базируется на интроекции, а интроекция означает поглощение, включение в себя. Но поглощение может происходить разными путями, в очень разных формах, поэтому именно конкретная форма, в которой это происходит, определяет в основном отношение мальчика к его отцу и, соответственно, характер Эдипова комплекса и характер личности.
На конкретную форму интроекции в большой мере влияют младенческие переживания ребенка. В частности, преобладание в оральной фазе свободного сосания или агрессивно-садистских импульсов обязательно повлияет на восприятие мальчиком отцовских мужских качеств и на его идентификацию с отцом. Важным аспектом идентификации являются фантазии о поглощении, включении в себя отцовского пениса, которые могут принять форму агрессивного разрушительства, включая кастрацию – с целью захватить себе всю его магическую силу и в то же время лишить отца возможности владеть матерью. Если в период грудного кормления ребенок не чувствует желания матери поделиться с ним своим либидо и ему приходится прибегать к агрессивному кусанию, чтобы преодолеть ее защитный барьер, тогда у мальчика не может возникнуть ощущения, что отец захочет поделиться с ним своей мужской силой, ему придется насильственно отобрать ее у отца, при помощи кастрации забрать его силу себе. Это настроение, стремление к садистской интроекции, особенно усиливается, если отец отвергает либидозные потребности ребенка. С другой стороны, если отец проявляет любовь и заботу о ребенке, интроекция облегчается и также принимает форму участия и любви. Мальчик будет гордиться своей мужской сущностью, разделит эту гордость с отцом, и в этом случае кастрационные фантазии сведутся к минимуму. Правда, у него могут сохраниться садомазохистские побуждения и фантазии по отношению к женщине, кажущейся ему угрозой, и тогда он обратится к отцу как к союзнику. Идентификация с отцом даст ему удовлетворительное ощущение мужественности, силы и уверенности перед угрозой со стороны матери. На этой стадии у мальчика проявляется желание похвастаться своим пенисом, он постоянно им занят, ему необходимо убедиться, что он всегда с ним. В мифологии первобытных и даже более продвинутых обществ фаллос выступает как магический символ, способный отвести недобрые силы и защитить от агрессии вражеских сил. (Кстати, символ креста как всемогущего защитника от кровожадных зубов Дракулы и его союзниц является ярким выражением этого синдрома, одолевающего подсознание человека в течение многих веков.)
Отцовская любовь может избавить мальчика от его агрессивно-садистских комплексов и проистекающих отсюда тревожных состояний. Она способна трансформировать Эдипов комплекс в положительное, ободряющее Супер-Эго, которое тем не менее требует постоянного самоутверждения при помощи идентификации с мужской силой, что видно на примере, скажем, мужских банд с сильным авторитетным лидером.
Разумеется, в жизни все не так ясно и просто, ибо мать для мальчика не только предмет его страхов, но и объект любви, он зависит от ее забот, в то время как отец отнюдь не всегда любящая и заботливая фигура. Если мальчик в самом раннем возрасте получит от матери мощную генитальную стимуляцию – я, разумеется, подразумеваю то, что мы называем предгенитальным периодом, – ему впоследствии будет трудно избавиться от этих генитальных побуждений и своего влечения к ней. У него по отношению к ней развивается собственнический инстинкт, вызывающий резкое противодействие праву отца или какого-либо другого мужчины сблизиться с нею. У таких мальчиков обычно в возрасте пяти-шести лет, во время первой генитальной фазы, наступает истерическая стадия повышенной возбудимости, маниакальные тенденции, они требуют исключительного внимания к себе, испытывают трудности в общении, становятся эгоцентричными, не способны терпеть и ждать при удовлетворении своих желаний, в их поведении преобладают беспричинная тревога и даже агрессивность. Эротическое влечение к матери перевешивает его страх перед ней, и страх и влечение сосуществуют, и это двойственное ощущение матери как любящей и заботливой, с одной стороны, и сердитой и отстраненной – с другой, может усиливаться, если мать сама проявляет беспокойство по поводу его поведения и не знает, как справиться с этой ситуацией, как освободить его от себя и самой освободиться от его повышенного влечения к ней. Эта двойственность в ощущениях мальчика будет переноситься и на отношение к отцу, и в процессе идентификации он, с одной стороны, почувствует гомосексуальную тягу к отцу, а с другой – восстанет против этого, ибо это будет означать отстранение от матери. Ребенок будет разрываться между желанием сблизиться с отцом, восхищаться им и стремлением ненавидеть его. Так обнаруживается истерический, шизофренический тип расщепления, сопровождаемый маниакально-депрессивными комплексами.
Нужно ли говорить, что при этом существует огромное количество различных форм и вариаций развития Эдипова комплекса у отдельных индивидов, в зависимости как от их опыта во время предгенитальной фазы, так и от комплексов и характерных особенностей отца и его собственного отношения к матери и жене.
Нет сомнения, что суровость и жесткость интернализированного образа отца, действующего как Супер-Эго, определяется агрессивными импульсами ребенка. Как я уже упоминал, агрессивная, жадная интроекция в итоге создает некий внутренний агрессивный объект, ощущаемый как враждебный по отношению к собственному Я, объект, всегда готовый критиковать Я, пугать и наказывать его, вызывая в нем чувство вины и тревоги, а также мазохистские тенденции. В случае такой интроекции, как и в случае агрессивной интроекции груди в предыдущей фазе, образ отца находится, если можно так сказать, в желудке ребенка, и отсюда гнев, выражаемый отцом, вызывает не только психологическую тревогу, но и соматические ощущения, начинающиеся в области желудка. Таким образом, природа Эдипова комплекса и в дальнейшем Супер-Эго определяется не просто внешними качествами отца или матери, но проекцией на них отношения ребенка.
Если первоначально Фрейд считал, что Супер-Эго есть производное от родительского авторитета, то есть более или менее реальное воспроизведение образа отца, то позднее он признавал (соглашаясь с Мелани Кляйн), что жесткость и суровость Супер-Эго ребенка не обязательно спрягается с тем, насколько жестко с ним обходились: "Исходная строгость Супер- Эго не во всем совпадает с тем, что реально испытывал ребенок или что он инкорпорировал, воспринял от объекта, но скорее отражает собственную агрессивность ребенка по отношению к объекту".*
* Зигмунд Фрейд. Цивилизация и неудовлетворенность.
Мы уже поняли, что то, что Фрейд называл Эдиповым комплексом, тревогой кастрации и Супер-Эго, – это реальные психические явления, значение которых вполне очевидно, однако их этиология, причинная обусловленность, процессы, при которых эти явления возникают, значительно сложнее, нежели он себе представлял. Эти сложности, возможно, будет легче прояснить, если мы учтем, что Эдипов комплекс чаще проявляется в условиях патриархальных культур, где существуют традиции сексуальных запретов и где эти запреты вызывают агрессивные побуждения против запретителей – отцов или замещающих их фигур. Однако агрессивное отношение мальчика к отцу отражает не просто реальное отношение отца к ребенку, но основывается на агрессивных импульсах, испытанных им в младенчестве и проецируемых теперь на отца. Они закладывают глубокий слой в подсознании, определяющий склад характера и формирующий Эдипов комплекс у каждого отдельного индивида, весьма разнообразный по формам. Младенческие фантазии об уничтожении объекта или, напротив, страх быть уничтоженным возрождаются в первый период полового созревания, а затем и в основной период созревания, где они должны быть подавлены, а именно Супер-Эго и есть тот психический фактор подавления, через посредство которого разрешается и Эдипов комплекс. Супер-Эго – это внутреннее ощущение родительских запретов и ограничений, но одновременно и их руководства, их идеалов и надежд, играющее решающую роль в становлении личности и характера индивида. Это основной фактор, формирующий моральные устои и в большой мере определяющий внутреннюю жизнь человека; именно он передает по наследству уважение к обычаям и традициям, общественным идеалам. Он влияет на понимание человеком своей личности и своей роли в обществе. Это как бы внутренний передатчик общественных устоев и норм, проводник социальных связей.

2. Развитие Супер-Эго (Сверх-Я)

Утверждение Фрейда о том, что Супер-Эго есть порождение Эдипова комплекса, звучит достаточно убедительно: "Когда ребенок осознает для себя реальную опасность кастрации – из-за запрета со стороны родителей или других взрослых играть с гениталиями, а в особенности из-за того, что он видит девочек, у которых пениса нет, – он уже не может удовлетворить свои генитальные потребности, ибо это удовлетворение означает для него утрату пениса. Но если желание удовлетворить потребность, вызванную любовью, будет стоить ему пениса, то, безусловно, возникнет конфликт между нарциссическим интересом к определенной части тела и влечением к родителям как объектам либидозного стремления. Обычно при этом конфликте торжествует первый из этих импульсов, и Эго ребенка как бы отстраняется от Эдипова комплекса". Другими словами, ребенок должен отказаться от влечения к матери, ибо в результате он рискует потерять пенис. И Фрейд продолжает: "Либидозное стремление к объекту исчезает и заменяется процессом идентификации. Авторитет отца или обоих родителей встраивается в собственное Я и формирует ядро Супер-Эго (Сверх-Я), чья строгость воспринимается от отца, навсегда закрепляя табу на инцест и таким образом искореняя либидозное влечение к родительскому объекту. Либидозные тенденции, характерные для Эдипова комплекса, в этом случае лишаются своего сексуального содержания, сублимируясь в чем-то другом, что, видимо, происходит в каждом случае процесса идентификации: названные тенденции как бы меняют свою цель и замещаются чувством нежности и привязанности. Таким образом, весь этот процесс, с одной стороны, защищает ребенка от страха потерять свои гениталии и, с другой, тормозит их функции. Именно этот процесс дает начало латентной фазе, прерывающей сексуальное развитие ребенка".
На самом деле, однако, в Эго встраивается не образ реального отца, чтобы позднее сформироваться в Супер-Эго, а некий придуманный образ, рожденный ранними младенческими формами инкорпорирования, воплощения. За годы медицинской практики собрано достаточно данных, убедительно доказывающих, что страх перед родительской строгостью или враждебностью имеет под собой более глубокий слой тревожного беспокойства, вымышленные образы которого значительно более странные и страшнее реальных. Ибо в воображении ребенка возникает не образ обеспокоенного, иногда ревнующего, иногда сердитого отца, а некий монстр, собирающийся кастрировать или уничтожить его. Именно такие фантазии населяют воображение мальчика во время формирования Эдипова комплекса, превращая его любовь к матери и потребность в поддержке отца в кошмары, продолжающие терзать подсознание мужчины в течение всей его жизни.
Фрейд считал, что страх кастрации вызывался по преимуществу запретами родителей и других взрослых, которые из-за собственного ханжества тревожились по поводу сексуальных интересов ребенка, мастурбации, сексуального любопытства, но сейчас, где-то столетие спустя, общество стало значительно более просвещенным, к чему он сам приложил немало усилий, и родители уже не так подавляют сексуальные интересы детей. Нет сомнения, что родительские реакции, столь характерные для пуританского общества девятнадцатого века, в особенности для викторианского ханжества среднего класса, реакции, которые Фрейд считал решающим фактором в образовании комплекса кастрации, уже давно ушли в прошлое. И тем не менее у многих детей даже самых просвещенных родителей, старающихся никоим образом не травмировать своих отпрысков и давать им возможность свободного самовыражения в сексуальной области, мы наблюдаем тот же страх кастрации и нисколько не менее выраженный Эдипов комплекс.
Значительно большая свобода в наблюдении за детьми противоположного пола, свобода в обнажении тела детей и даже взрослых – все это практически устранило две главные причины, обозначенные Фрейдом как основа для развития кастрационного комплекса и Эдипова комплекса. Однако комплекс остался столь же распространенным, как и прежде. Как же это понимать? По моему мнению, несмотря на большую терпимость и свободу в сексуальных отношениях, подсознательная тревога и беспокойство у родителей остались, и не только на генитальном уровне, но и на предгенитальном, что характерно для патриархальных культур.
Под внешним слоем общей терпимости и даже вседозволенности в сексуальных вопросах существует множество слоев – обычно подсознательных – страхов и запретов, которые передаются детям. Здесь существует странный парадокс, который признавал Фрейд, а именно: Эдипов комплекс особенно ярко выражается у детей самых мягких, наименее строгих отцов. Каким же образом эти отцы, не выражающие враждебности по отношению к своим детям и редко наказывающие их, рождают в душе детей столь грозные образы Супер-Эго?
Поистине загадка нашего времени: как это вседозволяющее окружение, где родительский авторитет практически устраняется и не позволяет себе навязывать запреты детским побуждениям, вызывает тем не менее у современных детей сильнейший Эдипов комплекс и страх перед Супер-Эго. Ненависть к любому авторитету не утихает, пожалуй, напротив, она как бы вырвалась наружу из-за ограды прежних запретов и выражается у нынешних подростков значительно ярче, чем раньше, а фантазии о жестком и строгом Супер-Эго, представленном образами родителей, школы, полиции, государства или любой другой власти, угрожают свергнуть все и всяческие общественные устои.
На самом деле именно ослабленная власть Супер-Эго и его представителей в обществе снимает ограничения с агрессивных импульсов младенческой стадии: садистско-разрушительных импульсов оральной фазы, духа противоречия и агрессивного размазывания грязи на анальном уровне и на нарциссическом уровне – маниакальных форм самоутверждения, лишенного всякого уважения или внимания к чувствам и страданиям других. Как раз слабость отца и его невнимание к потребности мальчика к идентификации с мужской Силой, его неспособность помочь ребенку превратить предгенитальные тревоги и агрессию в зрелые формы самовыражения побуждают мальчика регрессировать к области младенческих ощущений, к инфантилизму. Поскольку предгенитальные фиксации его не преодолены во время и в ходе отождествления с мужским образом, мальчик остается, так сказать, все еще на детском уровне, мучимый все теми же предгенитальными конфликтами. Итак, мы видим, что в патриархальных ситуациях Эдипова комплекса проецируются многие аспекты ранних фаз развития, многие характерные черты как детства всего человечества, так и детства отдельного индивида.* Таким образом, соперничество с отцом во время формирования Эдипова комплекса сохраняет многие аспекты оральной агрессии и духа противоречия анального периода, рождая у ребенка всяческие фантазии – то это страшный людоедский монстр (Ваал, Гог и Магог), готовый съесть мальчика, то какая-нибудь мрачная фигура (скажем, хирург, ученый, еврей) с ножом наготове, чтобы его кастрировать, или сам отец, который старается его унизить, запятнать, и много еще других образов, в зависимости от того, что сильнее зафиксировалось в период младенчества.
* См.: Джордж Франкл. Общественная история бессознательного. Опен Гейт Пресс, 1989.
Мы можем уверенно говорить о наличии в Эдиповом комплексе психотического компонента, угрожающего подавить Эго, поэтому можно только поражаться, какими сложнейшими путями и непомерными усилиями старается человеческий разум защитить себя от всех опасностей младенческих фантазий. Мы пытаемся манипулировать этими образами, превратить их агрессивные и угрожающие аспекты в более добрые и любящие с тем, чтобы трансформировать наши собственные агрессивные и враждебные импульсы в чувства любви, участия и симпатии. Для этого мы часто принимаем на себя личину покорности, благодарности, возвышая фигуру отца, уверяя его в том, что он всемогущ, вымаливая его прощение. Эти процессы можно до некоторой степени сравнить с биологической обратной связью, при помощи которой мы можем контролировать свои эмоции и ощущения. В этом отношении господство над образами Супер-Эго есть попытка преодолеть собственные побуждения.
Как мы уже знаем, формирование Супер-Эго осуществляется через процессы интроекции и инкорпорирования. Авторитет и власть отца встраиваются, включаются в Эго, и таким образом закладывается основа для формирования Супер-Эго. Мы уже не видим в отце некой внешней угрозы, давая ему возможность проявлять свою волю изнутри нашего собственного разума, где он стоит на страже, как бессменный внутренний часовой, способный направлять или наказывать, как наша совесть – всевидящее око, то есть как если бы мальчик сказал отцу: "Видишь, я не противоречу тебе, я принимаю тебя, и ты можешь направлять мой разум как часть меня самого. Я дарю тебе власть надо мной, делая тебя частью меня, ты всегда будешь со мной как моя совесть, мой гид, моя сила, поэтому я никогда не буду противиться тебе, и теперь тебе не надо будет сердиться на меня".
Так как же рождаются в нашем сознании эти фантасмагорические и патологические образы Супер-Эго и как эти образы, однажды возникнув, переносятся в социальную область?
Мы с вами наблюдали, как процессы интроекции, расщепления, проекции и реинтроекции зарождаются в самом раннем детстве. Дитя поглощает материнское либидо, реагирует на него радостно или сердито, проецирует собственные ощущения и образы этих ощущений на мать – как хорошую или плохую – и затем встраивает эти образы в себя так, что они становятся как бы внутренним символом матери в форме материнского Супер-Эго. Таким образом, формирование Супер-Эго начинается с самого раннего периода развития индивида. Каждая из фаз развития либидо формирует собственное Супер-Эго. Ребенок, который испытывает орально-садистские импульсы по отношению к материнской груди, спроецирует их на саму груда, которая станет для него опасным объектом, угрожающим укусить рот младенца (иногда объект является в виде птицы или птичьих крыльев, атакующих губы, – см. исследования Фрейдом личности Леонардо да Винчи – и нередко приводит к затруднениям речи), или же, позднее, она превратится в образ ведьмы, грозящей нанести увечье или съесть ребенка.
Всевозможные орально-каннибалистские побуждения и фантазии проецируются на мать, и ее образ остается в душе ребенка как нечто агрессивное и опасное, на которое Эго должно отреагировать, часто в форме истерических припадков, вспышек раздражения, визга и криков или – если говорить уже о культуре в целом – в виде разнообразнейшего набора сказок о борьбе доброй феи и злой ведьмы.
Нереализованные или отвергнутые нарциссические импульсы вызывают не только тревожное чувство изоляции и одиночества, но и агрессию и гнев по отношению к невнимательной и безразличной матери; это можно было бы назвать гневом периферии, или телесным гневом. Этот гнев проецируется на мать, и желание приласкаться к ней и ощутить ее объятия трансформируется в образы агрессивного, опасного объятия, нередко в форме паутины, опутывающей ребенка, или в форме желеобразных монстров, способных утопить его в своих объятиях, или каких-нибудь других гигантских и страшных фигур.
Что же касается положительной стороны нарциссического Супер-Эго, то здесь мы находим так называемое океаническое, необъятное чувство единения, символизирующее стремление к вечному и беспредельному материнскому объятию. Ощущение погружения в ее либидо и чувство защищенности символизирует безбрежный океан, мать всей жизни на земле: "Души наши узрели тот безбрежный морской простор, что вынес нас на берег" (Вордсворт. Признаки бессмертия). Это океаническое чувство, которое Фрейд считал источником всех религий, не сумев разглядеть его в самом себе, выражается совершенно иначе при формировании Эдипова комплекса по отношению к отцу патриархального типа.
В анальный период возникают фантазии об игре с фекалиями и создании из них фигурок, но под влиянием запретов, табу, фантазии эти превращаются в пугающие образы грязных туалетов, неубранных комнат, полных всякого мусора, болот, в которых можно увязнуть, грязи, прилипающей к рукам и всему телу, отравляя кожу отвратительными, мерзкими запахами. Легко представить, что такие фантазии заставляют непременно очистить, отмыть себя, чтобы избежать всех этих опасностей и угроз своему нарциссическому стремлению к чистому и привлекательному образу собственной личности. И более всего в этом играет роль пугающий образ матери, выражающей отвращение к ребенку, отчего он и впрямь чувствует себя грязным и уродливым.

Часто встречающиеся предсознательные фантазии о переполненных и грязных уборных нередко вызывают у детей большое беспокойство и панику по поводу визита в туалет, а у взрослых – нарушение работы кишечника. Страх оказаться грязным может породить разного рода комплексы неполноценности, фобии по поводу уродства и изоляции, в то время как фантазии о разных неприятных субстанциях, прилипающих к телу, могут и на самом деле вызвать кожные расстройства и болезни, как, например, псориаз. Разумеется, самым распространенным защитным действием против угрозы анальных импульсов является стремление к очищению, целый ритуал, который может принять размеры психоза не только на индивидуальном уровне, но и на общественном.

7. ОБЩЕСТВЕННОЕ СУПЕР-ЭГО

1. Переход от души к культуре

Не надо думать, что я преувеличиваю или утрирую фантазии, сопутствующие Эдипову комплексу: стоит лишь послушать откровения психотиков или фантазии невротиков, высказанные во время сеансов психоанализа, или, в конце концов, прислушаться к собственным внутренним размышлениям, освобожденным от ограничений, навязанных требованиями цивилизации. Хотя эти образы Супер-Эго играют существенную роль в подсознательном и предсознательном мышлении индивидов, они обычно остаются подавленными, вытесненными и поэтому как бы невидимыми. Однако же, они весьма широко представлены во всевозможных ритуалах, символах, мифологической и религиозной образности. Нетрудно усмотреть многие из этих фантазий в арсеналах образных средств наших главных религий или учреждений государства, армии или партии, с их беспрекословными претензиями на владение нашей жизнью и мыслями, или, скажем, в Церкви как воплощении Христа, которому мы поклоняемся и у кого ищем спасения и защиты, отпущения грехов и уверения в вечной жизни; или, наконец, в риторике истинно верующего о том, что, уверовав в Бога, мы уже можем не беспокоиться о том, где найти пропитание, ибо "Господь воздаст". Давайте взглянем на историю Ионы, который постоянно спорил с Богом, – на его непослушание и исправление: "...и взяли Иону и бросили его в море; и утихло море от ярости своей,.. И повелел Господь большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи. И помолился Иона Господу своему из чрева кита, и сказал: к Господу воззвал я в скорби моей – и Он услышал меня; из чрева преисподней я возопил – и Ты услышал голос мой. Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки мною... Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя, до храма святого Твоего. Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердого своего. А я гласом хвалы принесу Тебе жертву; что обещал, исполню. У Господа спасение!" (Ион. 1,2).
Солдат, идущий на войну за своего короля и свою страну, отбрасывает свою личность и суждения, отдавая себя целиком во власть тех, кто поставлен над ним, – сержантов, генералов: он выполняет их приказания и отдает свою жизнь на благо и во славу своей страны. Благодаря этой жертве, то есть отдавая всего себя и даже свою жизнь, он утверждает бессмертие нации и вечность своего Бога. Кто не знает о претензиях партии (будь то коммунистическая, троцкистская или террористическая) – полностью подчинить себе волю и мысль индивида, заменив их некой общепринятой версией Истины, и, превратив индивида в средство достижения своих целей, позволить ему при этом погреться в лучах ее славы? Или, скажем, те же ритуалы обрезания, характерные как для древних, так и для более продвинутых религий, в качестве символа сближения человека с Богом, благодаря которому Бог дарует ему спасение и обещает никогда не покинуть его? Все это есть проекция психологических процессов, происходивших в подсознании индивида, особенно в период Эдиповых конфликтов, и оказавшихся закрепленными, так сказать, на уровне общественных обрядов тех или иных культур.
Еще одна форма преодоления Эдиповых конфликтов состоит в том, что образ отца как бы расщепляется на любящую фигуру и фигуру разрушительную. Поскольку мальчик одновременно любит и ненавидит отца, хочет, чтобы он исчез и в то же время был с ним, чтобы помочь и поддержать его во время созревания и взросления, он проецирует эти противоположные чувства на отца и, с другой стороны, выделяет их в некоторые обособленные образы Супер-Эго. Образы эти приобретают черты любящего, всемогущего отца, создателя мира и всезнающего судьи, защищающего мальчика от его разрушительных фантазий, от монстров и вампиров, дьяволов и гномов, грозящих завладеть душой ребенка. Собственно, Супер-Эго складывается из огромного разнообразия образов, каждый из которых символизирует то или иное чувство или фиксацию и соответствующий ей конфликт. Драматическая борьба между этими образами есть отражение конфликтов между нашими чувствами – чувствами любви и ненависти, покорности и власти, мести и прощения, чистоты и мерзости и еще многими другими. Добрые духи, феи и божества знают о наших добрых намерениях и нашей любви и принимают нашу сторону против зла, сидящего в нас и вокруг нас.
Здесь с легкостью усматриваются четыре варианта Эдиповой стороны Супер-Эго: 1) есть добрый Бог, который нас любит и лелеет, радуется нашему счастью, и от этого мы чувствуем себя великолепно; 2) есть добрый Бог, который на нас сердится, когда вместо любви и щедрости мы отдаемся во власть своим разрушительным импульсам и вообще отступаем от своей врожденной добродетели; 3) есть постоянно сердитый Бог, который не верит в нашу добродетель и считает нас изначально грешными, неспособными исправиться самостоятельно. В этом случае задобрить его можно лишь покаянием, готовностью жертвовать собой и тем злом, которое сидит внутри нас. Во втором случае и тело и душа у нас в основном здоровы, но нам следует совершенствовать и душу и тело, чтобы порадовать Его и избежать греховных искушений. В этом состоит, в частности, основная идея иудаизма. В третьем же случае наши тела и души изначально греховны, и найти спасение можно, лишь отождествляясь с Христовой жертвой и созерцая образ Богоматери, чья любовь наделила Бога всеобъемлющей любовью к людям, как в пункте 1; 4) есть еще дьявол, символ сексуальных и анальных побуждений, коварный и злой Мефистофель, мерзкий дьявол, который угрожает мальчику и искушает его забыть о любви к Богу. Но есть и добрый демон, который учит нас радоваться жизни, развлекаться, умеет петь и плясать, сочинять музыку и наслаждаться поэзией, – неувядаемые Рабле и Пикассо, жизненная сила, Пан. Это невинный демон, смешливый и любопытный, родитель искусств и наук, неунывающий философ, которому пытался подражать Ницше и перед которым преклонялся Рассел.* Это проказливый дух Эйнштейна, устремленный вперед и в музыке, и в поэзии.
Эти столь разные формы человеческих символов Супер-Эго и Эдипова комплекса, их борьба за овладение нашими душами отражены в почти бесконечном разнообразии мифов и религиозных систем. Всевозможные символические проекции их в различных культурах можно также рассматривать как переход от личностных, внутренних переживаний к общественному опыту, переход, превращающий культуру в некий организм коллективно переживаемых, воспринимаемых и понимаемых образов, что в свою очередь дает возможность членам этого коллективного организма ощутить свою общность и коллективный катарсис (очищение). Если принять это определение, то можно сказать, что культурная сущность человека, его цивилизация представляет собой выход внутренне переживаемых комплексов и фиксаций во внешнюю среду. Фундамент этих коллективных проекций закладывается в первой фазе полового созревания и развивается в фантастический образный мир в период латентной стадии – долгий период сексуального самоотречения до того возраста, когда мальчик или девочка будут считаться достаточно зрелыми, чтобы произвести потомство и занять свое место в ряду полноправных членов общества.
* См.: Джордж Франкл. Поражение сексуальной революции. Кан и Эверилл, 1974.

2. Культура и отсрочка принципа удовольствия

В патриархальной культуре дети вынуждены подавлять свои генитальные влечения (по природе своей большей частью кровосмесительные), и их сексуальное развитие прерывается с наступлением латентного периода. Интересно отметить, что именно в этом возрасте – примерно в шесть лет – дети идут в школу и для них начинается долгий путь приобретения и накопления умений, обычаев и традиций данной культуры. Латентный период можно было бы назвать продленным периодом отсрочки удовольствия, дающим возможность превратить нереализованные сексуальные импульсы в различные формы упорядоченной, требующей дисциплины деятельности – обучение, накопление знаний и умений и др. Дисциплина означает способность сдерживать инстинктивные побуждения, то есть уметь получать удовлетворение при условии выполнения определенных задач. Выполнение этих задач требует подчинения определенным правилам, выработанным представителями Супер-Эго в обществе – учителями, руководителями, судьями. Значительная часть совместной общественной деятельности, будь то работа или спорт, обучение или совместные игры, основана на правилах, которые следует принимать, иначе все эти виды деятельности будут бессмысленными. Индивидуальная инициатива может проявляться лишь в рамках определенных правил. Дисциплинированное поведение есть не что иное, как готовность индивида контролировать выражение инстинктивных побуждений и трансформировать их таким образом, чтобы они соответствовали нормам и правилам, установленным Супер-Эго и его представителями в обществе.
В этот период большая доля генитального либидо, заблокированного и неспособного выразиться, регрессирует к предгенитальным уровням и как бы вновь активизирует их. Например, учась обращаться с различными предметами и материалами, придавать им разные формы по своему желанию, ребенок воскрешает импульсы анального либидо, его удовольствие от возможности трогать, лепить и всячески обращаться с материалом. Генитальное либидо, вынужденное надолго остаться подавленным и вытесненным, проявляется заново через активизированную предгенитальную деятельность, которую теперь методически развивают представители культуры – отцы и фигуры, их замещающие, педагоги и различного рода наставники – ради интересов и целей данной культуры. Таким путем развитие индивида поднимается на новый, более высокий уровень: человек получает знания и умения в рамках своей цивилизации до того, как он становится способен произвести потомство. Однако и тогда, когда наступает второй период полового созревания, то есть через семь-восемь лет, физически способный к воспроизведению индивид еще не полностью развит в культурном смысле слова, и полноценная репродуктивная сексуальность вновь откладывается до будущих времен: ему приходится еще многому научиться, прежде чем общество сочтет его зрелым, взрослым человеком.
Помимо возрождения анального либидо в процессе овладения различными умениями для подготовки к продуктивной работе, можно найти множество других форм регрессии к предгенитальному либидо в период созревания. Процесс обучения активизирует любопытство ребенка к вопросам, связанным стайной жизни, рождения и секса.
В основе стремления узнать, что, как и почему, как те или иные вещи соотносятся друг с другом, почему то или иное явление происходит так, а не иначе, лежит сексуальное любопытство ребенка, к этому времени упорядоченное и направленное в плановое русло. Желание проникнуть под покров вещей и явлений, узнать их более глубокие корни представляет собой возрождение и активизацию орально-агрессивных импульсов, целью которых было проникнуть за барьеры, окружавшие материнское либидо. На самом деле стремление узнать и есть желание проникнуть в глубь тайн природы, приоткрыть ее защитные покровы. Нет ни малейшего сомнения, что как любопытство, так и желание проникнуть в глубь чего-то играют большую роль в стремлении к знаниям, которое возникает вновь после первого периода полового созревания и становится мощным стимулом к исследованиям.
Мы глотаем книги, впитываем в себя массу всяческих знаний, мы не только стремимся узнать возможные секреты и тайные рычаги, двигающие вещами и явлениями, но мы также пытаемся овладеть мыслями своего отца, его знаниями. Мы хотим не только проникнуть сквозь тайные покровы Матери Природы, но и заставить Господа – Отца – приподнять полы его мантии, чтобы узнать секрет его власти и овладеть частью его знания.
Так мы начинаем задавать всевозможные вопросы о Боге, о Рае и Аде, о том, куда движется мир и откуда он возник; мы готовы имитировать все обряды и ритуалы, связанные с высшей жизнью за гранью реальности. Мы с готовностью узнаем что-то о магии и трепещем перед Высшей силой, которая дает жизнь всему сущему и от которой мы зависим. Образ всеобщего Отца завораживает нас, ибо мы думаем, что он управляет всем огромным миром, который мы только-только начинаем открывать.
Однако вторичная активизация предгенитального либидо в латентный период приносит с собой как его характерные черты, так и его конфликты, которые тоже активизируются и влияют на прогресс в обучении. Например, если у ребенка в младенчестве ярко выражен синдром анального удержания, он, скорее всего, обнаружит способности к тонкой ручной работе, но ему будет трудно закончить свое дело, он будет всячески оттягивать эту конечную стадию, чтобы не расставаться со своим произведением. На высшем уровне художественного воплощения мы увидим этот синдром у Леонардо да Винчи, который не закончил многие из своих величайших работ, будучи не в состоянии расстаться с ними.
Если фиксация на анальном удовлетворении и желание играть с фекалиями не смогли сублимироваться и перенестись на субстанции другого рода, то страх быть запачканным, запятнанным вызовет тревожные чувства, чувство вины не даст ребенку возможности свободно обращаться с предметами и овладеть каким-либо мастерством. Ребенок будет неуклюжим, у него все будет валиться из рук, как если бы он боялся дотрагиваться до предметов, и в работе всегда будут трудности. Анальные фиксации имеют также тенденцию ослаблять спонтанные реакции и развивают обычно сильную зависимость от авторитетных мнений, указаний или правил. Люди, наделенные такими чертами характера, будут испрашивать разрешения у Супер-Эго перед любым шагом, перед любым действием, им непременно нужны подробные и точные инструкции и указания.
Что касается орально-агрессивной склонности в детстве, то эти люди, напротив, всегда обладают сильнейшим стремлением к знаниям, к исследованиям. Фрейд считал, что стремление анализировать есть отражение орально-агрессивного импульса нападать на объекты и разбирать их на части. Удовлетворение от этого процесса вновь воспроизводится в удовольствии анализировать большие блоки знаний, раскладывая их на составные компоненты; это выражается также и в удовольствии разрушать установившиеся догмы или предрассудки. Как младенец любит исследовать всякие маленькие детальки, пробуя их на вкус, кусая и жуя или же катая по полу, а позже разбирая их на части, чтобы узнать, что же там внутри, так и человек с аналитическим складом ума получает огромное удовольствие, исследуя части целого и их взаимодействие между собой.
Тем не менее дисциплина и подчинение правилам есть непреложное условие для любого вида обучения. Основной характеристикой латентного периода, обусловленного в действительности подавлением сексуальности, является именно превращение инстинктивного удовлетворения в деятельность, подчиняющуюся правилам, и признание отсрочки удовольствия. Таким образом, латентный период можно рассматривать главным образом как цивилизующий период. Он дает ребенку возможность сообразоваться с требованиями Супер-Эго и его представителей в обществе, а также с теми необходимостями, что сопровождают процесс созревания, то есть подготовки к цивилизованному взрослому поведению. Александр Поуп в своем "Опыте о критике" писал: "Истинная легкость литературного труда идет от мастерства, а не от случая, так же как свободнее всех двигаются те, кто учился танцам". Когда один из поклонников юного Моцарта вслух поразился природной свободе его игры на фортепьяно, 12-летний музыкант весьма сердито отпарировал, что ему потребовались годы тяжелого труда, чтобы обрести это мастерство. Однако случаются и ситуации, когда власть Супер- Эго как в индивидуальном, так и общественном проявлении значительно ослабляется и становится малодейственной. В таких случаях процессы регрессии, происходящие в латентный период, теряют направление и не следуют в русле тех правил, благодаря которым они могут сублимироваться в способность приобретать знания и умения. Регрессия остается лишь регрессией, и младенческие, инфантильные импульсы вновь становятся доминирующими. Сильно страдает способность к концентрации, ребенка трудно приучить к дисциплине, он протестует против всего на свете – учебы, школы, учителей или любых других взрослых, которые что-то хотят от него. В его личности будет преобладать беспокойное стремление получить удовлетворение немедленно, неадекватность поведения. Такой ребенок восстает против правил и учителей, не может учиться, ему все неинтересно, он либо уходит в себя, либо, напротив, становится агрессивным. Даже правила в спорте или играх его не удовлетворяют, и часто он просто не способен принимать участие в общих играх. Такие тенденции могут проявиться с особой силой в подростковом возрасте, во второй период созревания, – в форме хулиганства, правонарушений и тому подобных формах протеста, что представляет огромную проблему для общества, потерявшего способность убеждать молодежь и направлять ее по пути цивилизованных правил поведения. К этой проблеме мы еще вернемся.

3. Символы Супер-Эго

Итак, если мы рассматриваем трансформацию, то есть сублимацию, предгенитальных первичных импульсов в русло дисциплинированной деятельности, получения знаний как одного из наиболее важных аспектов процесса взросления, происходящего в латентный период, то протекает эта трансформация под влиянием тех целей, что ставит перед индивидом Супер-Эго, и под его контролем. Несмотря на то что у революционных философов и либертианцев стало модным призывать ликвидировать Супер-Эго, отменить всякие авторитеты, смести власти и разбить оковы, в которые человечество себя заковало, мы тем не менее видим, что люди нуждаются в путеводителе и третейском судье, способном оценить их поступки и направить их мысли.
Действительно, символы Супер-Эго практически всеохватны, нет личности или культуры, которую бы не контролировали или не направляли эти символы. Как сказал Лакан: "Символы на самом деле окутывают жизнь человека, как сетью, окутывают так плотно, что они еще до его рождения соединяют тех, кто даст ему жизнь, чьей "плотью и кровью" он станет; окутывают так плотно, что они вносят в его жизнь вместе с даром звезд (если не фей) знак его судьбы; так плотно, что дают определения, будет ли он верным человеком или предателем, а также даруют законы и правила, которые будут сопровождать его по жизни везде, где его еще нет, и даже после его смерти, где его уже не будет".*
* Жак Лакан. Функция и область речи и языка в психоанализе. Экри.
Как структуралист, Лакан принимает символику как данность, как структуру обозначений, действующих в различных культурах и определяющих человеческие отношения и модели поведения в рамках этих культур. И хотя верно, что культурные горизонты человека населены символами, структуралисты считают эти символы независимой объективной сущностью, не принимая во внимание те душевные и мыслительные процессы, которые их порождают. По мнению Лакана, после опубликования "Толкования сновидений" Фрейда стало ясно, что человек живет по внутреннему закону, который не он сотворил, но который, напротив, творит его самого. "Он наполнен знаком, но он его не создал".
Действительно, символы Супер-Эго кажутся вечными и универсальными, беспричинными, но побуждающими, вневременными и в то же время действующими в том или ином конкретном времени. Однако задача психоанализа – не просто описать эти символы и то, каким образом они определяют характер индивида или культуры, но также показать, как они сами формируются психикой и как проецируются вовне, превращаясь как бы в объективные или божественные законы.
Здесь уже говорилось, что Супер-Эго рождается не в период формирования Эдипова комплекса, но на самых ранних стадиях развития ребенка, что каждая фаза развития либидо рождает собственную конструкцию Супер-Эго. И хотя Эдипов комплекс формирует отеческое Супер-Эго, наиболее важное в условиях патриархальной культуры как центр совести и морали, тем не менее и оно есть лишь один из многих образов Супер-Эго. Предгенитальные Супер-Эго не исчезают, они продолжают действовать, но уже бессознательно, как некие подпольные движения души. Младенческие фиксации, энергия предгенитального либидо – нереализованные, но требующие выхода, перетекут в следующие фазы и повлияют на характер формирования Супер-Эго Эдипова периода. Поэтому наиболее важная структура Супер-Эго сохраняет многие компоненты более ранних фаз развития, многие черты детства индивидов, спроецированные на образы Супер-Эго.
Оральные черты либидо с их импульсами сосания, глотания, кусания создают символические образы всех этих действий. Так, например, орально-агрессивные импульсы выразятся во множестве символических образов типа злых лиц, клацающих зубами и клыками, горящих глаз, различных фигур в угрожающих позах с загребущими руками или когтистыми лапами. В большинстве этих разнообразных представлений очень отчетливо заметны мускульные импульсы агрессии. На первичном уровне, то есть прежде, чем они проецируются на родительские объекты, эти образы обычно представляются в виде разрозненных частей, а не целых фигур, например как зубы, челюсти, угрожающие глаза или руки и т.д. Только после проекции на родительские объекты они становятся символами Супер-Эго, выраженными в образах ведьм или демонов. В свою очередь открытый, жаждущий рот младенца находит свое символическое выражение в образе пещеры, в темной пасти которой исчезают предметы и люди, или трясины, готовой засосать детей, или, наконец, бездонного водоворота омута.
В поэме Шиллера "Ныряльщик" великолепно передан драматический образ моря в виде разверстой пасти, затягивающей людей в бездну:
Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну* прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой.
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной...
* Слово "бездна" буквально переводится как "горло, пасть".
При первой попытке молодой герой возвращается и рассказывает о пережитых ужасах. Но, получив обещание короля отдать за него свою красавицу дочь, он ныряет вновь, чтобы уже не возвратиться. Позже я снова вернусь к этой поэме и покажу, как символы пожирающей пасти начинают ассоциироваться – на генитальном уровне – с образами кровожадной вагины.
В образном строе Иеронима Босха, особенно в его "Видении Ада", мир, находящийся под ужасным влиянием отца и матери, изображен в виде чудовищного родительского рта, олицетворяющего врата преисподней. Интересно заметить, что в патриархальных культурах родитель, пожирающий своих детей, представляется в образе отца, как, например, Зевс или Хронос, в то время как в мифологии примитивных кельтских или финно-угорских культур пожирательницей детей предстает фигура матери. В венгерской мифологии это мать-русалка, обитающая в реках и озерах и заманивающая людей в глубину. В этих культурах множество подобных образов водяных или русалок, и обычно, если люди вынуждены были пить воду в незнакомой деревне, они обязательно произносили молитву, чтобы отвести от себя злые намерения водяного божества: "Не делай мне зла, выбери кого-нибудь другого", – и часто добавляли к этому: "например, русского".
Среди различных патологий мы видим много психосоматических расстройств, связанных с органами поглощения и глотания. Одно из наиболее частых – "анорексия невроза" – связано, как я уже говорил, с орально-агрессивным типом инкорпорирования, который, будучи подавлен, приводит к сильнейшим спазмам горла и пищевода, делая процесс глотания трудным и болезненным. Людей, страдающих этой болезнью, преследуют навязчивые фантазии об искаженных злобой ртах, грозящих проглотить их.
Анальная фаза развития либидо вызывает сновидения и фантазии о грязной, скользкой поверхности, переполненных уборных, помещениях, заполненных грязью или фекалиями. Эти фантазии населены различными фигурами, представляющими фекалии, – чешуйчатыми змеями, червями, гномами, – которые в дальнейшем становятся мифологическими образами. Лица и фигуры гномов выражают озабоченность анальными функциями, голова наклонена вниз, вся фигура напряжена, как при испражнении, – грязные, измученные человечки. Нереализованное и неприемлемое либидо окрашивает все действия человека, он как будто все время ощущает фекалии, чувствует, что тело и руки запачканы, постоянно находится в тревожном состоянии, и все это часто мешает ему продуктивно работать. Эти состояния рождаются в результате невозможности сублимировать анальные импульсы, трансформировать фекальные субстанции в более приемлемые и интересные материалы.
Молодой человек 22 лет страдал от навязчивой идеи, побуждавшей его постоянно расчесывать свои волосы, чтобы прическа была идеальной, чтобы ни один волосок не выбился. Эта навязчивая идея преследовала его практически постоянно, все его внимание было посвящено этому священнодейству, отчего он был не в состоянии что-либо делать или общаться с людьми без того, чтобы не думать о том, как бы не испортилась прическа. На работе или в любом общественном месте он без конца бегал в туалет или другое укромное место, чтобы поправить прическу. И, даже будучи с девушкой, он не мог думать ни о чем, кроме того, в каком виде у него волосы. Если же он пытался побороть это, в нем поднималось невыносимое беспокойство. Нужно ли говорить, что он производил впечатление чрезвычайно застенчивого человека, который боится, что люди считают его странным, готовы смеяться и подшучивать над ним, и это состояние в конечном итоге вызвало острую паранойю. И хотя на самом деле он был весьма привлекательным молодым человеком, он сам чувствовал себя нечистым, "неприбранным" и, в общем-то, отвергнутым. Он был педантичен во всем – в одежде, в поведении, но его постоянно преследовал страх, что он неряшлив и портит все, к чему бы ни прикоснулся.
В процессе сеансов психоанализа он осознал, что на самом деле ему хотелось быть человеком совершенно противоположного типа, полным контрастом тому утонченному и педантичному образу, который он являл собой в реальности. Когда он постепенно понял, что может быть свободным и раскованным, ему стало доставлять удовольствие, когда ветер трепал волосы, он стал позволять себе ходить взъерошенным. Затем он понял, что ему хочется брать в руки вещи и делать с ними что-нибудь, даже при опасении, что есть угроза что-то испортить или спутать. Под гипнозом он чувствовал в руках сильное либидозное побуждение, но начинал тревожиться, если не знал, что с ними делать, что именно он хочет потрогать, как дотронуться до другого человека или как обращаться с тем или иным предметом. Я попросил его взять в руки кусок пластилина и попытаться слепить из него яблоко. Под гипнозом он это сделал и ощутил невероятную радость, когда сумел не только слепить яблоко, но и раскрасить его для пущей красоты в желто-красный цвет. Тогда я попросил его показать яблоко знакомой девушке, которая удивилась и обрадовалась его умению. Затем я попросил его показать это яблоко матери, и он регрессировал к состоянию маленького мальчика, принесшего матери яблоко. Она как будто бы правильно отреагировала, сказав, что яблоко красивое, но осталась холодна и безучастна. Собственно, она дала ему понять, что он не должен был этого делать, что у него был какой-то скрытый мотив. Постепенно пациент догадался, что на самом деле мать отчего- то сильно смущена. Вскоре мы добрались до момента, когда мальчик сидел на горшке, чувствовал удовольствие от освобождения кишечника и хотел потрогать фекалии. Он с гордостью глядел на мать, желая показать ей, что он произвел на свет. Но, к его расстройству, мать не прореагировала, скорее наоборот, отдалилась, смутилась и выказала признаки отвращения. Самым сильным его впечатлением осталось это ее смущение, он так и не понял, как же она относится к его гордости и его подарку. Я спросил его, что он сам почувствовал в этот момент, и он вспомнил, что и сам смутился и не знал, что же делать. Вся ситуация его озадачила настолько, что ему хотелось отстраниться от нее, не иметь с ней ничего общего. Он стал замкнут, напряжен, ему хотелось спрятаться, притвориться, что его нет, не хотелось показывать матери вообще ничего, ибо то, что он мог показать, оказалось неприятным, отвратительным.
Этот импульс пациента показать свое искусство произвести анальный продукт оказался связан с сильным нарциссическим побуждением быть каким-то особенным, нравиться окружающим, и эти два либидозных стремления переплелись. Когда он хотел показать матери свой анальный материал, чтобы добиться ее одобрения и восхищения, это, собственно, его нарциссическая сущность ждала одобрения и восхищения, ждала признания, что он прекрасен, что он совершенно особенный. То, что мать отвергла его анально-нарциссическое либидо, заставило его уйти в себя, глубоко спрятать его. Увидев ее смущение и отвращение, он отождествил себя с ней и сам стал ощущать смущение и отвращение к собственным желаниям. Чувствуя себя неприятным, он постоянно старался избавиться от своих ужасных эксгибиционистских желаний посредством навязчивых действий. Ему постоянно требовалось чиститься, поправлять одежду и прическу, чтобы выглядеть идеально.
Невротические навязчивые идеи и маниакальные действия могут претворяться и в коллективную одержимость, благодаря которой они получают общественное одобрение, как, например, религиозные обряды и ритуалы. Навязчивые обряды уничтожения, то есть преодоления влияния неприемлемого либидо, относятся одновременно и к орально-агрессивному и анальному импульсам, и часто они соединяются. Например, иудейский кошерный закон (кашрут) связан в первую очередь с запретом на кусание соска в момент сосания молока. Когда пьешь молоко, нельзя пожирать плоть, нельзя мешать кровь и молоко. Так что верующему приходится идти на все, чтобы разделить эти два разных действия. В то же самое время этот ритуал связан и с очищением. В иудаистских обрядах большую роль играют правила по очищению рук и тела, мытья кухонных принадлежностей. Табу на кровь, связанные с орально-агрессивным импульсом, выработали определенные ритуалы забивания животных таким образом, что сначала выпускается вся кровь и только тогда туша готова. То есть разделяются не только молоко и плоть, но и плоть отделяется от крови, ибо кровь одновременно и священна и запретна. Кровь предназначается лишь Богу, и в жертвоприношениях древних евреев кровь всегда предназначалась для Бога и была запретна для смертных. Искусство жертвоприношения, его тайные правила были прерогативой жрецов, посвященных в таинство. Запрет на кровопускание для остальных был защитным механизмом против человеческих жертвоприношений среди евреев и создал моральные нормы, запрещающие убивать людей, задолго до того, как подобные табу появились у других наций. Вот так из запретов, наложенных на орально-агрессивные и анальные импульсы, родились самые важные понятия гигиены и морали.
В главе, посвященной анальному либидо, мы обсуждали символическую трансформацию экскрементов в самые разнообразные объекты-заменители, такие, как земля, глина, песок, грязь и в дальнейшем золото и деньги. Мы заметили также, как нарциссическое либидо пытается найти свое выражение в таких анально-проективных объектах, как образы собственной личности. Именно так анальное и нарциссическое либидо смыкаются и создают внешние образы самого себя в различных фигурках и всевозможных любимых предметах. Более того, поиски бессмертия, желание защитить собственную нарциссическую сущность от разрушительного действия времени привели человека к тому, что он стал отождествлять себя с нерушимыми объектами. Это прежде всего камни, представляющие собой нечто цельное и постоянное, именно в них запечатлеваются образы, неподвластные времени.
С древнейших времен люди собирали камни и, видимо, чувствовали, что в них заключена живая душа. Древние германцы, например, верили, что после смерти дух умершего продолжает жить в надгробном камне. Возможно, как считал Юнг, обычай класть на могилы камни родился из символической идеи, что от умершего остается нечто вечное, лучше всего выраженное в камне. И обычай воздвигать каменные памятники знаменитым людям или по поводу важнейших событий, который мы находим практически у всех цивилизаций, скорее всего, восходит к тому же верованию. И тот камень, что положил Иаков на месте своего знаменитого сновидения, и камни, оставляемые людьми на могилах святых или героев, – все это выражает природу человеческого стремления к сохранению души через каменный символ. Во многих религиозных культах камни используются как место поклонения, как место, в котором заключен Дух Господень. Так и в исламском мире священный черный камень Кааба в Мекке стал местом паломничества всякого истинного мусульманина.
Если камни символизируют существо и целостность личности, то золото, драгоценности и деньги олицетворяют нарциссическое желание привлечь внимание, быть признанным. Блеск, сверкание и мерцание золота и драгоценных камней привлекают внимание, вызывают чувства удивления и восхищения. Того, кто обладает золотом, деньгами и драгоценностями, мир не может игнорировать, напротив, он становится центром внимания, к нему прикован интерес. Так, про удачливых людей говорят, что они родились с серебряной ложкой во рту (соотв. русской поговорке "родился в рубашке". – Перев.), известно также выражение "золотая молодежь", то есть люди, выделяющиеся среди других. В золоте и драгоценностях как символах сливаются анальное и нарциссическое либидо и реализуется младенческое представление о его анальном материале – блестящем, золотистом, великолепном выражении его личности.
На более высоком уровне нарциссической фазы развития либидо, когда самоощущение находит более персонифицированное выражение, образ собственной личности предстает в виде некоего гигантского сверхчеловека, способного объять всю вселенную. Поскольку во время этой стадии личность наполняется огромными порциями либидо, она становится центром внимания ребенка, наполняя его ощущением, что он сам и есть центр вселенной, вездесущий и всемогущий, способный преодолевать пространство и время. Символически это ощущение представляется в виде образов гигантской человеческой фигуры, заполняющей весь космос, всю вселенную. Эти образы – прототип маниакального состояния, при котором желания и мысли индивида являются для него главными и всесильными, не зависят от времени и места, от законов природы или человеческих законов и правил. Отсюда неудивительно, что фигура космического человека появляется во многих мифах и религиозных учениях.
В западной цивилизации образ космического человека связан с символической фигурой Адама, первочеловека. Существует иудейская легенда, что, когда Бог создавал Адама, он взял сначала по горсти красного, желтого, черного и белого праха земного из четырех сторон света, и, таким образом, Адам "простирался от одного конца света до другого". Когда он наклонялся, голова его была на востоке, а ноги на западе. Согласно другой иудейской легенде, все человечество с самого начала было заключено в теле Адама, то есть заключена была душа каждого, кто когда-либо будет рожден на земле. Так что душа Адама была "словно фитиль лампы, сотканный из бесчисленных нитей". В этом символе прекрасно отражена идея абсолютной общности всего человеческого существования.*
* См.: М.Л. фон Франц. Процесс индивидуализации // Человек и его символы / Под ред. К.Г. Юнга.
В Древней Персии подобный же первочеловек под именем Гайомарт изображался в виде огромной фигуры, источающей свет. Когда он умер, его тело рассыпалось на множество металлов, а душа превратилась в золото. Его семя пало на землю, и из него проросли первые люди в виде двух ростков ревеня. На Востоке и в некоторых гностических кругах Запада люди вскоре осознали, что космический человек есть скорее психический образ, нежели конкретная реальность. В индуистских преданиях, например, он есть нечто, что живет внутри человека и является единственно бессмертной его частью. Этот внутренний Великий Человек воспитывает индивида, ведет его от самого сотворения и до возвращения к первоначальному праху. В мифах Древней Индии эта фигура известна под именем Пуруша – слово это значит просто "человек, лицо". Пуруша живет в сердце каждого человека, и в то же время он наполняет собой весь космос. На Западе космический человек отождествлялся в значительной степени с Христом, на Востоке – с Кришной или Буддой. В Ветхом Завете эта же символическая фигура предстает как "Сын Человеческий", а в иудаистской мифологии его имя Адам Кадмон. В некоторых религиозных движениях поздней античности его называли просто Антропос (человек). Знаменательно, что Адам как космическая фигура наказан Богом за свои чрезмерные амбиции, и в результате этого наказания, когда он сталкивается с действительностью, его мания трансформируется в депрессию. Будучи родоначальником человечества, гордостью Господа, зеницей его ока и хозяином Рая, он вдруг проклят Богом, который говорит ему: "За то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: "не ешь от него", проклята земля за тебя: со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты есть и в прах возвратишься" (Быт. гл. 3). Это четкое определение прямо направлено к тем маниакальным индивидам, чей нарциссизм выходит за пределы реальности и соперничает с Супер-Эго. Супер-Эго мстит за это, заставляя Эго впадать в депрессию. Маниакально-нарциссический индивид стремится уничтожить Супер-Эго и занять его место, в то время как при депрессии именно Супер-Эго уничтожает Эго или по крайней мере наносит ему сильнейший удар.
Когда ребенок достигает фаллической фазы развития либидо, нарциссические символы переносятся в основном на генитальную зону, и теперь она выражает всемогущество. Она становится центром внимания ребенка, который в свою очередь ожидает, что так же к ней относятся и все те, кто его любит. Нарциссические образы ее и ощущения ее власти играют важную роль не только в фантазиях ребенка, но и во многих мифах, как, кстати, и в структуре общества. Так, образ поднятого пениса становится не только центром либидозных ощущений, занимающих внимание и интерес ребенка, но и находит символическое выражение в самых различных памятниках материальной культуры. Высокие башни и шпили возвышаются над пейзажем или городом и символизируют значимость церквей или гражданских учреждений и монументов. Ребенок играет с саблями или стрелами, со всякими предметами удлиненной формы, которые дают ему ощущение силы и эротическое удовлетворение. Инструменты и оружие приобретают фаллическое значение, и то удовольствие, что испытывает человек от умения ими пользоваться, отражает возбуждение фаллического либидо. Нет мальчишки, который бы не любил помахать саблей или копьем или пострелять из лука, который не любил бы поиграть с паровозами или машинками; так же трудно найти мужчину, который не увлекался бы автомобилями – не только их удлиненной формой, но и возможностью преодолеть барьеры скорости и расстояния – или винтовками, ракетами и тому подобным оружием.
Фаллический символ отражает агрессивное самоутверждение, силу и превосходство, однако обычно он эгоцентричен и именно таким образом относится к обществу. Он проникает в окружение и завоевывает его, но не сливается с ним. Так, купцы времен Возрождения строили башни, чтобы показать свое положение в обществе, и высота этих башен давала понять, чего стоит ее владелец. Церковный шпиль, рассчитанный на то, чтобы служить обществу, руководить им, защитить его, – тоже фаллический символ, но он символизирует единство общества. Это действительно символ Богова пениса, который сообщает людям ощущение возвышенного образа, дает чувство общности и духовного единения всех тех, кто отождествляется с этим образом. Светское здание городской ратуши и даже заводские трубы отражают гражданские добродетели и производительные силы общества. Жители Сиднея, например, безмерно гордились огромной заводской трубой, извергавшей тучи дыма рядом с гаванью, ибо она символизировала для них собственные производственные возможности. С другой стороны, высочайшие небоскребы отражают в себе фаллическо-нарциссическое удовлетворение строителя чисто технологическими возможностями, абсолютно не принимающее во внимание потребности общества, члены которого вынуждены жить в состоянии изоляции, лишь подчиняясь технологической мегаломании. Поистине можно сказать, что конфликт между фаллической и генитальной фазами, играющий важную роль в развитии индивида, воспроизводится в общественно-культурной сфере. И будет ли общество идти по генитальному, то есть продуктивному, пути, в основе которого положительные ценности – забота, внимание, сотрудничество, или в нем будут преобладать самоутверждение, агрессивность, конкуренция и эксплуатация, в большой степени зависит от того, достигнет ли оно генитальной фазы как преобладающей формы либидозного самовыражения или зафиксируется на фаллической стадии.
Дело в том, что генитальные символы выражают чувства слияния с другим существом, преодоления преград и барьеров Эго, отделяющих одну личность от другой. Ощущение единения, когда человек полностью отдается другому без всяких сдерживающих моментов, – это одно из самых сильных и радостных чувств, доступных человеку. Как будто самый трудный акт, требуемый природой от индивида для продолжения рода, а именно полную отдачу, почти утрату себя, она компенсирует самым радостным, самым замечательным из возможных ощущений и чувством самореализации. Самоотдача и чувство единения с другим существом сопровождаются образами единения со всей вселенной, с природой, с космосом и с Богом. Природа наполняется этим любовным чувством, ей отдается человек, и она принимает его в свои вселенские объятия. Это океаническое чувство выражается в мистических томлениях, служащих подоплекой религиозных концепций и поэтической образности. Теряя себя, Эго как бы участвует в более общем единении с жизнью в целом, и как религия, так и искусство всегда пытаются воспроизвести духовное свойство этого ощущения. Все ограничения нарциссизма и фаллического самоутверждения преображаются в радость самоотдачи и слияния с другим существом или, на духовном уровне, с природой или со всем миром. Как в начале жизни младенец испытывает полнейшее удовлетворение и радость от материнской груди, так взрослые мужчина и женщина испытывают столь же полное и всеобщее наслаждение от слияния друг с другом. Воображение человека всегда находило в природных образах некие сексуальные черты. Земля, раскрытая плугом для того, чтобы принять в себя семя, которое она укроет, защитит и взрастит, – это тоже образ генитального слияния одной личности с другой, с природой и со всем живущим:
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
Опьяненные тобою,
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех, разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди – братья меж собой.
Мать-Природа все живое
Соком радости поит.
Все – и доброе и злое –
К ней влечение таит.
Нам дает лозу и счастье
И друзей в предсмертный миг,
Малой твари – сладострастье,
Херувиму – Божий лик.
Фридрих Шиллер. Ода к радости
Но не все так безоблачно. Когда в репрессивных культурах накладываются определенные табу, когда радость омрачается сознанием греха, а восторг тонет в угрызениях совести, жизненные силы подтачиваются и душа человека регрессирует к младенческим формам самовыражения. В этом случае генитальные ощущения вновь наполняются фаллической агрессивностью, а Эго, испытавшее в какой-то степени возвышенную радость и сопереживание, возвращается к нарциссизму, выходя за его границы не иначе как через соревнование. Телесные радости обязательно сопровождаются чувством страха и напряжения, мышцы скованы, и нормальное объятие превращается в акт агрессии. Любовь вытесняется садизмом; единственной формой контакта остается нападение; вместо того чтобы открыться друг другу, люди избегают смотреть другому в глаза, опасаясь увидеть в них отражение собственной греховности. Люди теряют контакт с природой, перестают чувствовать и сопереживать, они в состоянии лишь нападать, стремясь подчинить себе природу или ближнего своего.
Открытые, свободные губы, вбирающие в себя космическую энергию, становятся напряженными и твердыми, их страстное желание любви и наслаждения вызывает смущение и растерянность, а зубы, чтобы почувствовать ощущение жизни, должны напасть и укусить. Либидо попадает под влияние садо- мазохистских импульсов и способно самовыразиться либо через криминальное поведение, либо через безумие, либо оно находит иные каналы самовыражения через жертвенные мифологии, религии или идеологии. Если генитальное либидо заблокировано и не имеет возможности открыто выразить себя, оно создает чувство тревоги с сопутствующим мускульным напряжением, что, в свою очередь, вызывает гнев и агрессию, иными словами, освобождение от напряжения может состояться лишь через садистские формы самовыражения, но это опять же блокируется авторитарным Супер-Эго. Патриархальное Супер-Эго представляет разрушительные импульсы как нечто, неотъемлемо принадлежащее человеческой природе, забывая, однако, что само в большой степени за это ответственно.
Можно возразить, что без подавления и запретов, налагаемых патриархальной культурой на либидозное удовлетворение, не было бы драматического развития религий и всплесков гениальности. Но при этом остается без ответа вопрос о том, смогла ли патриархальная культура предоставить достаточно сублимационных выходов для тех инстинктивных импульсов, которые она держала под контролем, дают ли ее культурные и духовные достижения возможность разрядки для той энергии, которой она перекрыла все естественные выходы.

4. Обряды инициации

Мы уже отмечали, что в обществах матриархального типа табу на инцест в целом не менее строгое, нежели в патриархальном обществе. Однако накладывается запрет не столько отцом, сколько братом матери, который и принимает на себя функцию контролирующего представителя общества. Нет сомнения в том, что в матриархальных культурах мать представляет собой и Супер-Эго, и объект любви и поклонения. Но при этом жесткие аспекты Супер-Эго, из-за которых и налагается табу на инцест, как бы отщепляются от матери и проецируются на ее брата, то есть самый запрет приходится осуществлять ему. Это освобождает мать от ответственности (и вины) за то, что она не принимает побуждений мальчика, и она по-прежнему остается для него любимой. Отец в этом случае играет роль друга и помощника, не имеющего особой власти над ребенком, но и не соперничающего с ним. В патриархальных же культурах, с другой стороны, общество зрелых мужчин предъявляет свои претензии на власть и обладание женщинами и детьми по праву отцовства. Отец рассматривает сына как наследника и продолжателя его дела, то есть считает, что его душа и все, что он имеет, увековечивается в сыне. И в то же время сын является его соперником. Таким образом, в патриархальном обществе борьба идет на два фронта. Первый – битва за наследование. Муж отбирает у жены право увековечить себя в собственном отпрыске, который наследует его имя, почитает его как своего родителя и обеспечивает бессмертие его души. Дальше связь между матерью и ребенком, в особенности сыном, должна быть разорвана. Как только сын достигает зрелости, он должен забыть о своем либидозном влечении к матери. То есть в либидозных узах между матерью и сыном должна исчезнуть сексуальная подоплека и мальчик должен освободиться от эротической зависимости от нее. В то же самое время часть освобожденного либидо должна перенестись на отца, чтобы обеспечить идентификацию с ним и преданность ему. Все здание патриархальной культуры зиждется на том, насколько успешны эти процессы, названные Фрейдом "разрешением Эдипова комплекса".
Однако все эти трансформации, совершающиеся в течение второго периода созревания, могут зависеть от более глубоких слоев процесса идентификации, происходившего еще в латентный период. Собственно, можно говорить о том, что идентификация с отцом является доминирующей чертой латентного периода, но затем ее как бы отодвигает вновь проснувшееся сексуальное влечение к матери во время второго периода созревания. Поскольку в этой стадии кровосмесительное влечение становится интенсивнее, то и табу против него становятся более жесткими. Для подавления этих импульсов требуется вся полнота отцовской власти. В это время за спиной отца стоит и все общество, вся культура, ибо трансформация от кровосмесительной сексуальности к экзогамии, от детства к зрелости есть не только индивидуальный вопрос отношений между отцом и сыном, но и забота всего общества. Общество в целом заинтересовано в том, чтобы юноша преодолел фиксацию на образе матери и идентифицировался с мужским образом. Итак, можно сказать, что с каждой трансформацией периода полового созревания по-новому проигрывается битва между влиянием матери и отца, между матриархатом и патриархальной культурой, ибо общество должно быть уверено, что молодой человек станет полноправным членом данной культуры и подтвердит это всей своей жизнью. Только став полноправным членом мужской части общества, мальчик считается способным установить настоящие сексуальные отношения с женщиной, при этом обязательно с женщиной, представляющей другую семью или другое племя. Чтобы обеспечить полную трансформацию такого рода и внедрить это в сознание каждого юноши, во всех патриархальных культурах имеются определенные обряды инициации, совершаемые примерно в возрасте тринадцати лет или около того, когда происходит посвящение в мужчины.
Эти обряды, или ритуалы, выражаются в ряде символических действий, значение которых зависит от психокультурного состояния данного сообщества, все члены которого глубоко чувствуют и понимают их. При этих обрядах юноша целиком и полностью отдается воле и власти взрослых мужчин, демонстрируя таким образом готовность принять их правила. Во время обрядовых испытаний юноша осознает собственную силу и слабость, способность принять на себя роль члена своего сообщества во всей полноте: он осознает собственное полноценное Эго, оно придает ему силу справиться с новыми задачами, которые жизнь ставит перед ним. В этой готовности обменять детство на зрелость и подчиниться общественному Супер-Эго имеется и оттенок мазохизма. Ибо обряд инициации предполагает, среди прочего, испытание болью и наказанием. Своей готовностью быть наказанным за свои кровосмесительные влечения мальчик становится на сторону взрослых против своего собственного младенческого Эго. Садо-мазохистская часть обрядов инициации – телесные раны и боль, которые юноша должен выдержать без всяких жалоб, – доказывает, что он на стороне общественного Супер-Эго и против своих Эдиповых влечений, которые могут повредить авторитету старших.
Одним из наиболее интересных культовых ритуалов, все еще широко распространенных среди примитивных культур, является символический обряд нового рождения. После обычных испытаний на смелость и выдержку, сопровождаемых пением и танцами, вечером танцоры образуют круг, в котором внезапно появляется мать, несколькими ловкими ритуальными движениями рук танцоры как бы извлекают из ее тела ребенка, который делает движения, подобные рождающемуся младенцу. Итак, мать вновь рожает своего сына, но на этот раз она отдает его в руки мужчин, которые отныне будут о нем заботиться, и весь круг начинает новый танец, в котором участвует теперь и юноша. Отныне юноша принадлежит к миру мужчин. Он рожден вновь, но уже как мужчина, доказавший свою храбрость и способность справиться с болью, готовый отбросить все, что связывало его с детством. Интересно, что среди австралийских аборигенов и многих южноамериканских племен существует обычай повторять обряды инициации во взрослом возрасте для того, чтобы утвердить свою принадлежность к племени и его божеству.
Но как бы родители и целые культуры ни стремились к тому, чтобы сделать успешной и легкой трансформацию от детства к зрелости, от мира матери к миру отца, она редко протекает без проблем. Фантазии детства отнюдь не исчезают в одночасье, но продолжают населять глубокие слои подсознания, часто бросая вызов требованиям взрослости и требованиям общества, не говоря о постоянном стремлении бороться с Супер-Эго. Где-то в глубине души мужчина остается ребенком, его преследуют сновидения и воспоминания детства, в которых преобладает иллюзорный образ щедрой и любящей матери, любящей без всяких условий и не требующей испытаний на смелость и успех. С другой стороны, если образ матери предстает как "mater dolorosa" – скорбная мать, покинутая мальчиком и преданная мужчиной, – то этот образ вызывает чувства сладкой меланхолии и преданности, которые часто приводят к решимости бросить вызов зрелости и требованиям мужского мира, бороться против него, чтобы отомстить за нее. Эти героические фантазии часто не утихают и после обрядов инициации и продолжают вызывать в душе мятежные романтические образы борьбы и победы. Да и в реальности мать отнюдь не всегда готова отдать своего сына в мир мужчин.
Если сын не сможет разорвать свою либидозную связь с матерью, то его Эдипов комплекс останется неразрешенным: он войдет в мир мужчин в состоянии внутреннего противоречия, с чувством вины, его будет терзать тревога и беспокойство, что он лишний, ненужный обществу человек, изгой.
Я упомянул лишь некоторые из трудностей процесса социализации во время первого периода созревания, когда мальчик не достигает нужной степени идентификации с образом отца. Во время и после второго периода созревания проблема только обостряется, ибо в это время мальчик встречается с общественными представителями отцовского авторитета. Я хотел бы проиллюстрировать это на примере одного молодого человека, вполне, по моему мнению, типичном для многих молодых людей нашего времени.
Л.Б. было шестнадцать лет, когда его привели ко мне впервые. Он не мог утром встать с постели, спал обычно до трех-четырех часов дня. Поскольку он часто пропускал школу, то, естественно, не справился с программой и провалил экзамены. Вообще-то он был очень способным мальчиком с артистическими задатками и с удовольствием и даже энтузиазмом принимал участие в интересных разговорах. Однако по большей части он был мрачен и замкнут, вел себя цинично и вызывающе или впадал в депрессию. Его мать перепробовала все, чтобы заставить его подниматься утром, ходить в школу и почувствовать хоть какую-то ответственность, но безрезультатно. Его родители расстались, когда ему было около двенадцати лет, и его отношение к отцу было весьма неоднозначным. С одной стороны, у него осталось глубокое чувство утраты, шока от того, что отец оставил его, и в то же время он был оскорблен и зол. Любовь и потребность в поддержке превратились в ненависть, и он стал чувствовать удовлетворение, понося отца и называя его неудачником. Его собственное разочарование проецировалось на отца, и тот казался сыну неудачником. В свою очередь, он интернализировал, перенес на себя этот отцовский образ и стал сам себе казаться неудачником. Утрата отца спровоцировала регрессию к младенческому орально-агрессивному либидо, причем в такой сильной степени, что привела к фантазиям о кастрации отца и его самого.
Поскольку у него было чувство, что мир его не принимает, то он не считал и себя обязанным принимать мир со всеми его правилами, требованиями и дисциплиной. Самое большое удовлетворение он находил в том, чтобы поносить, унижать отца и любой другой авторитет, а также принижать себя как мужчину. Он не видел перед собой ни одной цели, которой он хотел бы достичь, и любое новое разочарование только утверждало в нем чувство безысходности и бесполезности любых усилий. Он страдал острейшим комплексом неполноценности, ощущением собственной недоразвитости как мужчины, его отношения с девушками всегда были окрашены опасением, что его пенис окажется слишком мал и поэтому он не сможет их удовлетворить. В общем, он ощущал себя беспомощным сердитым ребенком, который никогда не сможет занять свое место в мире мужчин. Отсюда его погружение в депрессию, пассивность и сон, а когда это состояние закрепилось в его Эго, оно превратилось в труднопреодолимый безусловный рефлекс.
Этот синдром пассивности, бунта против правил и нежелания взрослеть – навязчивое состояние с маниакально- нарциссическими фантазиями, постоянно подавляемыми или пресекаемыми, – есть довольно распространенная болезнь среди молодых юношей, в особенности из среднего класса, где отцы по большей части холодны, не интересуются сыновьями, не умеют сопереживать и давно потеряли свое значение в качестве руководителя и примера для подражания. В этом случае процесс интроекции чрезвычайно затруднен, отчего многие подростки лишаются ощущения цели в жизни.
Но вернемся к "нормальному" процессу взросления в патриархальных культурах, к его развитию после обрядов инициации. Во время обряда "второго рождения" мальчик усваивает как запреты, так и требования, обязанности взрослых мужчин. Он подавляет свои кровосмесительные импульсы, и большая часть его либидо теперь направлена на мужчин – отцов, старших братьев и их сверстников. (Можно наблюдать этот процесс и в высокоразвитых патриархальных культурах, выразившийся, например, в расцвете искусств и наук в Афинах в VI- V вв. до н.э. или, в несколько ином ключе, во всплеске религиозных страстей в раннем Средневековье.) Либидо, перенесенное на мужскую часть общества, выражает себя проникновением в тайны природы, поклонением божествам, а на более земном уровне – приобретением практических навыков и умений: мужчины объединяются в группы по интересам, будь то спорт или всевозможные приключения, они находят таким образом возможность коллективного выплеска агрессивной энергии – в групповых играх или племенных войнах, представляя собой отличные кадры для армии.
Истеблишмент обычно поддерживает подобную сублимационную деятельность, ибо она помогает установлению высоких ценностей – дисциплины, смелости, упорства. Развитие этих качеств помогает молодому человеку принять принцип отсрочки удовлетворения – фундаментальный принцип всех патриархальных цивилизаций. Это век клубов, школ и колледжей, молодежных клубов и организаций или групп, с которыми юноша может идентифицироваться и куда он переносит свои чувства верности и преданности. Если в матриархальных культурах молодые люди проводят свое раннее детство в бисексуальных сообществах, готовясь к общественной зрелости, которая предполагает опыт и практику сексуальных отношений, то в условиях патриархальных обществ существует резкое разделение по половому признаку, а сексуальность подавляется. Именно подавление сексуального импульса в тот самый период, когда он наиболее мощно заявляет о себе, создает парниковый эффект для культурной сублимации, в результате которой происходит беспрецедентный всплеск религиозной и интеллектуальной активности, взрывное развитие цивилизации вместе со всеми ее конфликтами и страданиями.

Однако, несмотря на интенсивный характер сублиматорной деятельности, нарциссические и сексуальные импульсы продолжают предъявлять свои требования, а будучи подавленными или приниженными, проявляются в виде агрессивных стремлений, направленных против самой культуры, установившей запреты. Фантазии подростков о том, чтобы разрушить или уничтожить школу, колледж, церковь, завод или контору, где они работают, или город, где они живут, могут быть настолько яркими, что некоторые не в состоянии нормально учиться или подчиниться требованиям, необходимым для овладения знаниями и приобщения к культуре. Я упомянул эти ситуации в контексте процесса первого периода полового созревания, но они вновь проявляются и еще более мощно заявляют о себе во время и после второго периода созревания. Чтобы справиться с наследством несублимированной агрессии и отвести опасность от себя, Супер-Эго применяет различные психические механизмы.

8. ПАТРИАРХАЛЬНАЯ ПАРАНОЙЯ

1. Наш Бог и их бог

Итак, мы заметили, что те родительские образы, которые ребенок интернализирует, то есть встраивает в собственное Эго, и которые действуют как Супер-Эго – внутренний контролер и часовой, наблюдающий, ведущий и иногда наказывающий Эго, – никоим образом не отражают реальных характеристик родителей. Обычно они принимают сильно искаженные, причудливые формы и в качестве Супер-Эго действуют значительно жестче, чем реальные родители. Изучение этих искажений является, пожалуй, наиболее важной задачей психоанализа, поскольку они лежат в основе не только множества расстройств психики отдельной личности, но и нерациональности, абсурдности некоторых культур: они становятся движущей силой агрессивного, параноидального и вообще патологического поведения целых сообществ. Такое исследование могло бы также подкорректировать общепринятое понятие о Супер-Эго как о внутреннем представителе социальных норм, выраженное в изречении Дюркгейма: "Как каждый отдельный индивид существует в обществе, так и общество существует в каждом индивиде". Дюркгейм подчеркивал, что индивид как член общества не полностью свободен в выборе своих решений, но вынужден принимать нормы и правила, принятые в данном обществе. Он был склонен отождествлять общество как таковое с системой моральных норм и утверждал со всей определенностью, что общество существует лишь в умах индивидов.
Старейшина американских социологов Талькотт Парсонс считал концепцию Дюркгейма центральной идеей в процессе согласования, совмещения социологического мышления с открытием Фрейда об интернализации моральных ценностей, поскольку она весьма эффектно связывает идеи социологии с глубинной психологией индивида. Однако же, процесс интернализации Парсонс, как и большинство социологов, видит как сравнительно прямой, а именно как интернализацию существующих общественных норм. Нормы и императивы общества, согласно этому взгляду, действуют внутри Эго, определяя поведение индивидов. Но даже Вильгельм Райх и Эрих Фромм еще в своих ранних работах по соотношению между психоанализом и обществом утверждали, что структура общества, его экономический базис и социальные взаимоотношения являются объективным фактором; они считали, что как раз конфликт между нормами общества, представленными Супер-Эго, и требованиями инстинктивных потребностей и есть собственно поле для психоанализа. Они постоянно подчеркивали, что психологические процессы у человека и общества, в особенности на уровне бессознательного, сами по себе есть продукт объективных исторических и социоэкономических процессов. Но до сих пор широко распространено заблуждение, согласно которому мы интроецируем социальные нормы, а функция Супер-Эго заключается в том, чтобы составить внутренний образ окружающей действительности. Такой взгляд, основанный на наивном убеждении, что наша психика есть нечто вроде фотографической пластины, отражающей реальность, следует откорректировать, ибо он во многом виноват в нашей беспомощной зависимости от искусственной среды, созданной руками человека. На самом деле в процессе формирования Супер- Эго в наше Эго встраивается отнюдь не реальная действительность, окружающая нас, но ее весьма искаженный образ, часто крайне фантастичный. Так что весьма важно осознать, что наше Супер-Эго представляет не истинный образ мира, но некий сплав из наших собственных сексуальных и агрессивных фантазий, наложенный на реальную действительность.
Но именно эти искаженные образы Супер-Эго и формируют наше представление об общественной реальности, мотивируют наше поведение. Общественная структура как таковая строится из наших фантазий, которые проецируются на общество, а общество в свою очередь воплощает эти фантазии. Мы как бы стремимся отразить в социальной структуре все наши страхи и тревоги, точно так же, как невротики проецируют собственные младенческие страхи и фантазии на окружающую действительность и в ней создают ситуации, отражающие и укрепляющие их тревоги. Итак, мы рассмотрели процессы интроекции, проекции, расщепления и реинтроекции, происходящие в раннем детстве, и теперь можем наблюдать их на уровне формирования мужского Супер-Эго.
С наступлением гетеросексуальной генитальной стадии предгенитальные фантазии уступают место более личному образу Супер-Эго. Правда, этот образ все же сохраняет кое-какие компоненты предгенитального свойства, ибо от пред-генитальных фиксаций полностью не освобождается никто. Так, агрессивные импульсы, рождаемые в период Эдипова соперничества, обязательно сохраняют многие аспекты орально-каннибалистского либидо. К примеру, процессы инкорпорации, играющие важнейшую роль в отождествлении с образом отца в генитальном периоде, весьма часто превращаются в агрессивные фантазии разрушительного, пожирательного характера. И как в оральной стадии поглощения может доминировать либо расширительное либидо сосания, либо агрессивно-кусательное, так и процессы идентификации с отцом могут иметь либо характер любви и защиты, либо характер агрессивно-разрушительный, то есть хороший или плохой процесс поглощения. Первый создает образ отца, который хочет быть любим сыновьями, отдает им себя, чтобы они смогли перенять его силу и умения, научиться у него всему и продолжить его род дальше, что же касается второго, то он вызывает импульс, побуждающий искалечить, уничтожить отца, приводя к фантазиям об устрашающем, пожирающем и кастрирующем образе отца. Если раньше оральная агрессия была направлена против матери, превращая ее в образ ведьмы, то теперь она направлена против отца, делая из него некоего страшного монстра. Но этот монстр все время как бы конфликтует с реальным любящим отцом. Эти два образа разделяются и борются за первенство, а сам характер этого расщепления и драма их борьбы отражают свойства Эдиповых конфликтов.
Нетрудно понять, что стремление сохранить образ хорошего, доброго отца вызывает необходимость отделить его агрессивные и предгенитальные аспекты и проецировать их на чужие образы и идолы. Следует защитить нашего собственного любящего отца от отца другого племени, который грозит нас уничтожить. Таким образом, битва между хорошим и плохим отцом, конфликт между любовью и ненавистью трансформируются в конфликт между собственным и чужим родом, между своими и чужими. Но как вытесненные сексуальные и агрессивные импульсы постоянно стремятся возвратиться на уровень сознания и стать угрозой Эго и источником тревоги, так и чужие племена и их божества, на которых мы проецировали собственные подавленные стремления, представляют постоянную угрозу для нашего собственного рода и нашего Бога. Супер-Эго должно в этом случае быть защищено от нападок "чужих", его следует утверждать и прославлять, стремиться сделать его все более мощным и защищенным от врага. На эту цель, на решение этой задачи должны быть брошены все силы, как духовные – сила воли, вера, – так и материальные, имеющиеся в распоряжении данной цивилизации, все технические достижения и все оружие, независимо от того, называется ли эта цивилизация технократической или теократической или как-либо еще. Ибо точно так же как подавленные импульсы Ид (Оно) пытаются проникнуть в Эго, угрожая прорвать его защитные силы, так и вражеское Супер-Эго, представляющее эти подавленные импульсы Ид, будет постоянно стремиться прорвать оборону племени или нации и завладеть его душой и его территорией. Поэтому племя будет постоянно ощущать угрозу и в конечном итоге неизбежно будет охвачено паранойей. Такая "племенная" паранойя есть всеобщее свойство патриархальной культуры.
Как сыновьям приходится защищать отца и его представителей на земле – правителя, короля или правящую партию – от внешних врагов, так же они должны защищать Бога Отца от внутреннего врага – греховных мыслей и зла, поселившегося в душе: "...беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною" (Псалом 51,3). Мы взываем к Всемогущему с просьбой освободить нас от нашей вины и греховности, мы прославляем его и жертвуем собой во имя его, чтобы он уверился в нашем раскаянии и радовался ему: "Отврати лице Твое от грехов моих, и изгладь все беззакония мои" (Псалом 51,11); "А у Господа Бога нашего милосердие и прощение, хотя мы возмутились против Него" (Пророк Даниил, 9, 9); "Наказывай меня, Господи, но по правде, не во гневе Твоем, чтобы не умалить меня" (Пророк Иеремия, 10, 24); "Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое: да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на каждый день и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем должнику нашему; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки веков. Аминь" (Молитва Господня); "Возлюбленные братья, Писание повелевает нам признать и исповедаться во многих своих грехах и пороках; не скрывать их перед лицом Всевышнего Господа нашего, небесного Отца, но исповедаться в них со смиренным, кающимся и покорным сердцем, чтобы получить прощение за свои грехи, что дарует Он в своем бесконечном добре и милосердии". (Все молитвы цитируются по "Молитвеннику", принятому Англиканской церковью.)
И все же нам, патриархальным грешникам, недостаточно просить у Господа в молитве отпущения грехов: мы должны еще и защитить Его от внешних врагов, подняв оружие на язычников, на неверных, вечно готовых уничтожить Его и Его представителей на земле. Единство креста и сабли, смирение перед Господом и несгибаемая сила перед лицом врага – вот основное двуединство патриархального общества, что человек считает своей высшей добродетелью и неоспоримым долгом. Разумеется, существует бесчисленное разнообразие божеств и идолов, племен и наций, религий и идеологий. Но всем им свойственно то же фундаментальное: патриот или революционер, пуританин или борец за свободу личности, мятежник или педант – у всех есть свои боги, которым они поклоняются, и враги, против которых следует бороться.
Вряд ли в наше время стоит приводить доказательства этого шизофренического стремления, этой мании, слишком уж явно оно проявляется в нашей общественной и политической жизни. И все- таки не могу удержаться и приведу несколько примеров из реальности гонки вооружений и готовности современного человека к беспримерному разрушению в погоне за своей параноидальной патриархальной целью. "Принято считать, что наибольшей разрушительной силой обладает в наше время водородная бомба. Однако из секретного сообщения военных Конгрессу в 1969 году явствует, что накопленного в США нервно-паралитического газа достаточно, чтобы многократно уничтожить до 3,4 миллиарда человек на земле. По свидетельству одного армейского чиновника, этого оружия достаточно, чтобы уничтожить не менее 100 миллиардов человек, то есть более чем тридцатикратное население планеты" ("Чикаго санди таймс", 5 марта 1969 г.). Агентство Ассошиэйтед Пресс сообщает: "В 1960 г. государство истратило 2,5 млрд. долларов на газовое и бактериологическое оружие, около 5 тысяч научных и технических работников были заняты разработкой и испытанием ядохимикатов, многие из которых не имеют ни запаха, ни вкуса, невидимы и способны убить человека в течение нескольких секунд".
По статистике, приведенной сенатором Уильямом Фулбрайтом, с 1946 по 1967 год "Федеральное правительство израсходовало 904 млрд. долларов, или 57% своего бюджета, на военные цели и лишь 96 млрд., или 6,08%, – на социальные нужды, такие, как образование, здравоохранение, социальное обеспечение, создание рабочих мест, жилищное строительство и коммунальное хозяйство. И Конгресс и общественность ничтоже сумняшеся утвердили целый арсенал ужасов, начавшийся с 20-килотонной атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму, и доведенный до многомегатонных запасов водородных бомб, каждая из которых несла свои миллиарды тонн смерти; то, что началось со скромного бомбардировщика с ограниченным радиусом действия, постепенно выросло до межконтинентальных бомбардировщиков, затем до управляемых ракет и, наконец, до самонаводящихся ракет любого радиуса действия; человечество в течение жизни одного поколения пришло к запасам водородных бомб, ракет и химического и бактериологического оружия, способным уничтожить все живое на планете не один десяток раз".*
* Сидней Ленз. Военно-промышленный комплекс. Кан и Аверилл, 1979.
С тех пор запасы межконтинентальных ракет с самонаводящимися боеголовками, стратегических ракет и лазерного оружия, равно как и химического, многократно увеличились, соответственно увеличились и расходы на военные цели. Что касается Советского Союза, его военные технологии и производство вооружения выросли еще больше, а расходы на оборону занимают значительно большую долю валового национального продукта, нежели у американцев.
Так что же это за враг, побуждающий нации производить столько оружия, что им можно полностью уничтожить всю планету? А точнее – каков психический образ врага, настолько устрашающий нации, что они готовы жертвовать своими гражданами, бросая их в горнило войны? Какова природа тех фантазий, которые заставляют нации бояться друг друга и наполняют жизнь человека страхом перед новыми кровопролитиями? Одна из наиболее глубоко укоренившихся черт параноидального представления о враге – это мысль о том, что он угрожает захватить территорию данной нации, уничтожить лидера и поработить ее народ. Он разрушит Супер-Эго нации и заменит его чужим Супер-Эго. Враг захватит твой дом, убьет отца и завладеет матерью, заставит детей подчиниться ему. Он отберет у матери мужа, а у детей отца, лишит их всего того, что они любят, приведет в дом собственных детей и будет обращаться с ними как с любимцами.
Этот рудиментарный сценарий патриархальной паранойи отражает неосознанное желание ребенка убить своего отца, выгнать его и унизить, взять в жены мать, стать хозяином дома, любимцем матери и подчинить себе сестер и братьев. Примитивные Эдиповы влечения проецируются вовне на мощного чужака, который собственно и реализует детское желание, создав образ вечного грабителя, чужого лидера, врывающегося в дом и захватывающего его. Он как бы представляет ребенка, мечтающего ворваться в родительскую спальню, забраться в их постель и завладеть матерью.
Мы не будем здесь говорить о различиях между постелью, домом, городом или нацией, но в подсознании эти символы переплетаются. Ребенок залезает под одеяло, чтобы осуществить свое младенческое стремление к единству с матерью, но в то же время и для того, чтобы спрятаться от враждебных сил, таящихся в темноте комнаты. Итак, спальня может быть территорией, где таится враг, грозящий захватить постель, дом наполнен врагами, желающими завладеть спальней, община – это опасность для дома, город – для общины, страна враждебна городу, весь мир враждебен стране, земля наполнена чужестранцами и опасными инопланетянами, а космос – постоянная угроза существованию Земли, оазису жизни в безжизненной Вселенной. Вовне есть смерть – Танатос, внутри есть жизнь – Эрос, который следует защищать. Когда француз оказывается в Америке, он начинает ощущать себя европейцем, если он едет в Россию, он чувствует себя представителем Запада, а в Африке он ощущает себя представителем современной цивилизации, включающей в себя и Америку, и Европу, и Россию.
Когда подростки выходят из материнского дома во внешний мир, мир приключений, надежд и опасностей, они сбиваются в компании и шайки, которые заменяют им семейную группу, руководимую отцом. Эти новые общины очень быстро восстанавливают чувство "мы и они"" они инициируют и поддерживают борьбу между вражескими группами, как бы угрожающими друг другу, ведут ожесточенные драки между шайками или компаниями, чтобы защитить собственное групповое Супер-Эго от вечного врага. По мере взросления юноши становятся членами множества различных групп, связанных определенной иерархией, от подростковых компаний, футбольных команд, расовых групп, университетских и профессиональных союзов, коммерческих компаний и концернов до политических партий, религиозных конфессий и нации в целом. Все эти группы воспринимаются как родовая принадлежность, подчиненная по отношению к более крупному целому – западной цивилизации – и в конечном итоге ко всему человечеству. Но общечеловеческие идеалы, мечты о прогрессе или религиозном единении постоянно терпят крушение из-за древних сил родовых пристрастий, которые никак не желают ослабить свое влияние на душу и разум человека. Подростковые компании уступают место более крупным объединениям церкви, политических партий, государства – верховным претендентам на лояльность и преданность. Последние присваивают общечеловеческие идеалы и считают себя их единственными представителями. Так, например, коммунистические партии считают, что представляют всеобщее человеческое братство и обладают ключом к достижению этой цели, в то время как капиталистические страны претендуют на роль защитников свободы и гуманности. Таким образом, идея о совершенном обществе становится инструментом пропаганды, служащим интересам собственной страны или собственной партии, расы или даже Бога в противовес постоянной угрозе со стороны "других". Разрушительная, извращенная сторона "человеческой природы", которую мы подавляем в самих себе, сохраняет свое влияние в жизни "других", делая их тем самым не только низшими по отношению к "нам", но и опасными для нас, для нашей культуры, расы, религии и т.д. Эти "другие" олицетворяют возврат тех самых подавленных импульсов, которые постоянно угрожают сломать изнутри наш защитный механизм.
Именно этот грозный вызов со стороны бессознательного, представленный чужой группой, племенем, делает нетерпимыми людей, проповедующих терпимость, тех, кто ратует за гуманизм, делает бесчеловечно жестокими по отношению к аутсайдеру, а тех, кто выступает за чистоту расы, побуждает порочить или вообще стереть с лица земли всех, кто к этой расе не принадлежит. Право, можно сказать, что во всех коллективных стремлениях к совершенству собственные несовершенства прячутся, в то время как в других они явно выискиваются, вызывая неприязнь и ужас.

2. Параноидальная психопатия: нацизм

Гитлер утверждал, что евреи отравляют душу и кровь арийской расы. По его теории, арийцы олицетворяли все высшее и чистое и их, конечно, следовало защищать от врага, воплощавшего все гнусное и заразное. Он считал себя избранником, призванным спасти его народ от тлетворного влияния евреев и возродить истинный дух Германии. Евреи были лишь одной из чуждых рас, угрожавших германскому народу, хотя и наиболее опасной. Итак, необходимо было разрушить капиталистическо-большевистско-еврейский заговор, угрожавший лишить германскую нацию плодов ее труда и отравить ее экономику.
Однако же, евреи представляли собой некую специфическую категорию врага, сформировавшуюся в течение веков благодаря христианской доктрине. Это они были первоначальными отцеубийцами, нацией грешников, навечно заклейменной за свое богоубийство. Но эта греховная нация тем не менее существует повсюду, протягивает свои щупальца по всему миру, манипулирует многими странами, угрожая уничтожить их. На этот народ – евреев – западный индивид проецировал собственные вытесненные предгенитальные фантазии, ненасытную агрессивность и жадность орально-садистского либидо, нарциссический образ всеобщего человечества, заполняющего Землю от края до края, анальные проекции мерзости и отравы, образ насильника женщин и, более всего, Эдипов грех отцеубийства. Удивительно ли, что евреи стали идеальным объектом ненависти, побудив не только Германию, но и большую часть Европы забыть обо всех разумных соображениях и нравственном сострадании.
Но вместо того, чтобы вымолить у евреев прощение за те преследования, которым они подвергались два тысячелетия, когда практически ни одно поколение не избежало страданий от массовых погромов, когда целые сообщества уничтожались или подвергались оскорблениям и унижению, став жертвой ложного мифа, проповедовавшегося со всех христианских амвонов, – вместо этого христиане в лучшем случае снисходили до готовности самим простить евреев.
Образ еврея с христианской точки зрения несет в себе те самые фантазии зла и разрушения, что характерны для образа противника, воплощение параноидного мышления патриархального общества. Здесь, пожалуй, интересно было бы привести несколько исторических примеров, свидетельствующих, что все это не просто невротические выверты человеческого духа, не только лишь миф, но вполне реальный аспект общественного бытия, безумие, ставшее реальностью.
Представление о евреях как об исчадии зла впервые родилось где-то между II и IV веками, а спустя семь-восемь веков эта идея превратилась в последовательную, хотя и ужасающую демонологию. Начиная с двенадцатого века на евреев стали смотреть как на посланцев сатаны, плетущих заговор против христианства, чтобы духовно и физически уничтожить христианский мир. Именно в этот период евреев стали уничтожать, обвиняя в убийстве христианских детей, отравлении колодцев, поругании церковных святынь.*
* См.: Норман Кон. Право на геноцид. Харпер и Роу.
Без всякого сомнения, эта коллективная фантазия по поводу евреев есть не что иное, как самое яркое и недвусмысленное выражение Эдипова конфликта, поскольку в христианской мифологии именно евреи стали олицетворять образ мстительной отцовской фигуры, грозящей кастрировать или отравить сына. Эти фантазии особенно интересны оттого, что по отношению к христианству иудеи как бы представляют старшее, родительское поколение. И как таковые они отражают плохой родительский образ, воплощение безжалостной, жестокой силы, лишенной всякого чувства любви и заботы. В народном искусстве средневековья и позднее евреи изображались как старцы с дьявольской натурой, а точнее – как старики, безуспешно старающиеся скрыть свою дьявольскую сущность, длиннобородые существа с жестоким выражением лица, часто с проглядывающими рогами и хвостом. Стоит только посмотреть на любой средневековый рисунок, изображающий историю ритуального жертвоприношения, чтобы узнать в нем бессознательное содержание фантазии: маленький мальчик – знаменательно, что это всегда мальчик, – окружен группой старцев, мучающих и кастрирующих его, собирая его кровь. То же бессознательное содержание ясно просматривается в другом извечном обвинении евреев – в мучении тела Христова. Здесь, как и в первом случае, рисуются образы старых бородатых евреев, ногтями или щипцами рвущих облатку, и, как бы для того, чтобы приоткрыть завесу над истинным смыслом этих историй, нам рассказывают, что Всевышний не только пролил свою кровь, но и предстал в образе этой облатки маленьким ребенком, окровавленным и плачущим.
И если с одной стороны самое древнее и тяжкое обвинение против евреев – это обвинение в богоубийстве, то, с другой стороны, христиане идентифицируют себя с образом младшего сына, испытывающего самое жестокое обращение со стороны злого и мстительного отца. Для христиан распятый Христос отождествляется больше с сыном, нежели с отцом. И если, как постоянно утверждает христианское учение, евреи несут коллективную вину за смерть Христа, они таким образом становятся одновременно и отцеубийцами, и убийцами сына, а кроме того, набираются новых сил, кастрируя его и выпивая его кровь. И тот, кто хоть раз видел мистерию о страстях Господних, не усомнится в том, что именно так представляли себе люди средневековья роль евреев в распятии Христа. Еврею приписывали образ отцеубийцы, но в то же время он представлял собой образ плохого отца, который в ярости готов уничтожить, убить своих сыновей. Христиане отождествили себя с поколением сыновей – молодой жизни, избавляющейся от тирании жизни старой, – а затем повторили первородное преступление – отцеубийство, мучая и убивая евреев. Трудно усомниться, что корни громадной популярности христианства лежат в том, что оно оправдывает и узаконивает Эдиповы фантазии, представляя евреев в образе жестокой отцовской фигуры, отринувшей Отца Небесного и убившей Его сына, Его воплощение на Земле, став таким образом виновной в богоубийстве. Эта фигура – изгой, олицетворение злобного и продажного отца, испытывающего зависть к сыновьям, преданным Отцу Всевышнему и получившим Его благословение.
Таким образом, евреи заслужили быть униженными, а их уничтожение всего лишь добродетельный и оправданный акт возмездия.
По мнению Э.Г. Эриксона, Гитлер не более чем подросток, не могущий представить себя в роли отца ни в каком смысле, как, впрочем, и в роли императора или президента. Он лишь фюрер, лидер группы братьев, замысливших убить и заменить отца. Он – лидер шайки, который держит вокруг себя группу ребят, требуя от них восхищения и вовлекая их в такие преступления, откуда уже нет дороги назад. В центре этих преступлений те, что направлены против фигуры отца, воплощенной в евреях. Но еврей здесь видится не просто как старый и грозный отец с ножом, желающий отомстить сыну, но и как отравитель, даже скорее как сам яд.
Эта выдумка сформировалась примерно в одно время с фантазией о ритуальном убийстве. Впервые исчезновение мальчика было приписано еврейской кровожадности в 1144 году; обвинение евреев в заговоре с целью отравить христианское население впервые прозвучало в 1161 году и привело к сожжению жертв. К XIV веку подобные обвинения стали рядовым явлением. В 1321 году во Франции евреев обвинили в том, что они используют прокаженных для отравления всех колодцев в христианском мире. Во время эпидемии чумы ("черной смерти") в 1349 году общепринятым мнением было, будто евреи вызвали эту эпидемию, отравив колодцы, сбрасывая туда христианскую плоть, сердца и кровь, добытые во время ритуальных убийств, а также лягушек, пауков и ящериц. По этому случаю на территории Германии, Франции и Испании было уничтожено около 300 еврейских поселений. В конце жизни Мартин Лютер выразил всеобщую мысль, написав: "Если бы евреи могли убить нас всех, они бы непременно это сделали, да и делают зачастую, особенно те, кто занимается медицинской практикой. Они знают все, что известно в области медицины в Германии; они способны дать человеку яд, от которого он может умереть через час, а может и через десять или двадцать лет; они отлично владеют этим искусством".
"Протоколы сионских мудрецов" обвиняют евреев в том, что они дают неевреям ядовитые напитки, не только чтобы подорвать их здоровье, но и напрямую заразить их различными болезнями. В нацистской пропаганде эта идея была настолько популярна, что евреев привычно именовали "всемирными отравителями", иногда вообще приравнивая их к микробам. Норман Кон писал: "Представить себе, что евреи отравляли все запасы воды или портили людям кровь, значит приписывать им поистине сверхъестественные возможности. И вполне вероятно, что, когда антисемиты убивают не только еврейских мужчин, но и женщин и детей, когда они считают устранение всех евреев неизбежной и необходимой чисткой или дезинфекцией земли, ими движут тревоги и страхи, прорастающие из самых ранних стадий младенчества".*
* Норман Кон. Указ. соч.
Стоит отметить еще одну особенность, характерную для ведущих выразителей антисемитизма и их последователей и роднящую их с параноидными шизофрениками: чрезмерно раздутое ощущение собственной миссии, близкое к мании величия. Как средневековые погромщики, так и нацистские лидеры представляли свою роль в апокалиптических мысле-образах, напрямую заимствованных из библейских "Откровений Иоанна Богослова". Они представляли себя некими ангелами во плоти, разящими силы тьмы, даже, пожалуй, коллективным Христом, побеждающим антихриста. Ни одна реальная армия в войне против реального противника не возбуждалась и не ликовала столь откровенно, как погромщики евреев в своей односторонней борьбе против воображаемого заговора. Послушать их, так можно подумать, что убийство безоружных и беззащитных людей, включая детей, женщин и стариков, есть акт мужества и весьма рискованное предприятие. Это явление становится более понятным, если вспомнить, что убийца-параноик тоже может испытывать страх перед своими беззащитными жертвами. Ибо то, что эти люди ощущают как врага, на самом деле есть жестокие и разрушительные импульсы их собственной психики, проецируемые вовне. И чем сильнее в них бессознательное ощущение вины, тем более грозным кажется воображаемый враг. Чувство вины, первоначально возникшее из-за кровожадных импульсов младенца, обращенных к родителям, непомерно усиливается в мире взрослых с его реальным насилием. Однако воспринимается оно не как чувство вины, но как ощущение опасности, угрозы или неясного страха, что вдруг жертвы – родители ли, в мечтах уничтоженные, или авторитеты, замещающие родительскую власть и убитые в реальности, – возникнут вновь и потребуют возмездия. Уже одно это может объяснить тот удивительный парадокс, связанный с нацистской резней, когда чем беззащитнее становились евреи, чем большее число их уничтожалось, тем более опасными, злодейскими и сильными они казались нацистам. Это же объясняет и тот факт, что такой человек, как Геббельс, для которого антисемитизм первоначально служил лишь приемом для привлечения голосов на выборах, в конце жизни неистово бесновался по поводу всемогущества евреев во всем мире. Его собственное бессознательное чувство вины превратило выдуманных сионских мудрецов в некую силу, более жестокую, нежели собственный нацистский режим.

3. Параноидальная психопатия: сталинизм

Несмотря на то что образ еврея как отцеубийцы и одновременно всемогущего и мстительного отца в наибольшей степени отвечает характеристике патриархального Эдипова конфликта, это отнюдь не единственная его характеристика. Фантазия об извечном противнике представала во множестве личин, оказывая роковое влияние на политическую жизнь различных стран и наций, в частности именно в ней причина трансформации идеи социализма в сталинизм и его политику массового одурачивания. Сталинисты извращали мышление своих сограждан при помощи организованной фальсификации истории и оправдывали этими лживыми постулатами уничтожение не только тысяч первых большевиков, но и миллионов обыкновенных граждан. Они нанесли непоправимый вред идее социализма, превратив ее из мечты об освобождении человечества в образ тирании, носящей это же имя.
Когда миру стало известно о сталинских жестокостях и о его собственной паранойе, российские правители не только не покаялись в своих злодеяниях, но, напротив, продолжали пропагандировать образ врага и разжигать международные заговоры. Они продолжали оправдывать необходимость диктатуры при помощи тех же сталинских выдумок об упорных попытках капиталистов уничтожить родину социализма и свести на нет все его славные достижения. Правители Советского Союза продолжали мучить в своих лагерях и психиатрических больницах так называемых вражеских агентов, то есть агентов капитализма. Такая манера пытки и заключения тем более ужасна, что осуществляется под личиной помощи обитателям этих "исправительных" учреждений, под видом спасения их от интеллектуального отравления, вызванного опасным вирусом капиталистической пропаганды. Так что эта система считается не системой пыток или уничтожения, но системой очищения заблудших душ с помощью современных научных средств и для их же пользы. И хотя это весьма напоминает аргументацию испанской инквизиции (она ведь тоже старалась спасти души, не принявшие Царства Христова, убивая их), тем не менее это сильно дезориентирует массы и ставит их в тупик. Но, разумеется, это и есть главная цель – чтобы народ не имел возможности понять, где правда, где ложь, не мог отличить здравого смысла от безумия, свободы от угнетения. Этот тип политической тирании соединяет в себе садизм и всевластие, используя для своих целей параноидные фантазии и являясь одновременно результатом паранойи самых высоких кругов.
Эрих Фромм попытался выделить садистские компоненты внутри чувства всемогущества. Он предположил, что в основе садизма, независимо от форм его проявления, лежит "страстное стремление добиться абсолютной, неограниченной власти над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина. Садизм по существу не имеет практической цели: это понятие скорее не бытовое, но культовое. Это трансформация бессилия во всемогущество, это религия эмоциональных инвалидов".* Фромм мог бы добавить, что садизм включает в себя страстное стремление к власти не только над отдельным индивидом, но и над большими массами людей, скажем членами партии, а то и целыми нациями.
* Эрих Фромм. Анатомия разрушительства. Джонатан Кейп, 1974.
Целью и сутью садистского импульса является стремление захватить контроль над чужим Эго, индивидуальным или массовым, заставить его подчиниться своей воле или прихоти и – превыше всего – проникнуть сквозь защитный механизм индивида или масс, прорвать их оборону, вторгнуться в самое нутро и заставить их подчиниться своей воле. Корни этого синдрома мы наблюдали в период орально-садистско- каннибалистской фазы в младенчестве, однако трагедия человечества в том, что эти импульсы продолжают оказывать очень сильное влияние на психику взрослых людей, а в особенности – на структуру и поведение общества. Кстати, сам Сталин собственной персоной может служить ярким примером садиста, охваченного страстью контролировать все и вся и манипулировать людьми.
Одним из аспектов сталинского садизма была его привычка арестовывать жен и даже детей высших государственных и партийных чинов и держать их в лагерях в то время, как мужьям приходилось исполнять свои обязанности и кланяться и раболепствовать перед Сталиным, не смея даже заикнуться об освобождении семьи. Так, например, жена Калинина, Председателя Верховного Совета, была арестована в 1937 году. Так же в лагерях томились жена Молотова и жена и сын Отто Куусинена, Председателя Коминтерна. Сталин как-то спросил Куусинена, почему он не попытался освободить сына. Куусинен ответил, что для его ареста, по-видимому, имелись серьезные основания. По свидетельству очевидца, Сталин ухмыльнулся и распорядился освободить сына Куусинена. Жене Куусинен посылал в лагерь посылки, однако никогда не надписывал их сам, поручая это домработнице. Есть свидетельства, что в лагере ее пытали и заставили подписать донос на собственного мужа. Но Сталин до поры до времени не стал обращать на него внимания, оставив его как основу для ареста Куусинена и других в любой момент, когда он того пожелает.*
* Свидетельства Медведева.
Не требуется большого воображения, чтобы представить себе величайшее унижение, которое испытывали эти люди высокого ранга, не имевшие возможности ни покинуть свой пост, ни обратиться с просьбой об освобождении жен или сыновей и вынужденные поддакивать Сталину, делая вид, что аресты справедливы. Как замечает Эрих Фромм: "Либо у этих людей вообще отсутствовали какие-либо чувства, либо они были морально раздавлены и потеряли всякое самоуважение и чувство собственного достоинства".
Особенно яркий пример – реакция одной из виднейших властных фигур в Советском Союзе, Лазаря Кагановича, на арест родного брата Михаила, бывшего перед войной министром авиационной промышленности. Михаила, который и сам был виновен во многих репрессиях, обвинили в участии в подпольном фашистском заговоре, в частности в том, что он согласился занять пост вице-президента в фашистском правительстве, если гитлеровцы захватят Москву. Когда Сталин узнал об этих показаниях, которых он, по-видимому, ждал (поскольку, по всей вероятности, сам же и инспирировал), он позвонил Лазарю Кагановичу и сказал, что его брата придется арестовать, так как он имеет связи с фашистами. "Ну что же, – ответил Каганович. – Если необходимо, значит, арестуйте". При обсуждении этого вопроса на Политбюро Сталин похвалил Лазаря Кагановича за "принципиальность" и согласие на арест брата. Вскоре после этого Михаил Каганович застрелился. Весь этот эпизод выглядит особенно вопиюще, поскольку Михаил Каганович был евреем.
Но, пожалуй, наиболее существенной характеристикой сталинского пути к власти являлось создание образа безжалостного врага, намеренного раздавить революцию и Советский Союз. Это должно было совершиться с помощью якобы мощной оппозиции внутри страны, представленной агентами мирового капитализма, проникающими в ряды партии, подрывающими социалистическую солидарность и угрожающими самому существованию государства трудящихся. Лучшей иллюстрацией к тому, каким способом Сталин и его приспешники строили параноидальные фантазии в оправдание постоянных репрессий и периодического истребления "внутреннего врага", будет цитата из "Истории Коммунистической партии Советского Союза" – коммунистической библии, написанной по большей части самим Сталиным.
Описывая XV съезд партии (декабрь 1927), он заявляет, что "оппозиция идейно разорвала с ленинизмом, переродившись в меньшевистскую группу, и стала на путь капитуляции перед силами международной и внутренней буржуазии, объективно превратилась в орудие контрреволюции против диктатуры пролетариата... Разумеется, в то время партия еще не знала, что Троцкий, Ваковский, Радек, Крестинский, Сокольников и другие уже давно стали врагами народа, шпионами, завербованными зарубежными спецслужбами, И что Каменев, Зиновьев, Пятаков и другие уже завязывали связи с врагами СССР в капиталистических странах с целью предательства советского народа".
По Марксу и Энгельсу, установление диктатуры пролетариата было оправдано лишь как необходимый, но переходный шаг по пути к социализму: после создания социалистического общества государство как инструмент принуждения со стороны правящего класса должно было постепенно отмереть. Однако, когда Сталин добился безраздельной власти, не было и речи о том, что государство должно отмирать, а уж если что и отмирало, так это его оппоненты, и народ оказался во власти жестокой и абсолютной диктатуры. Вся политическая и социальная структура сталинской власти была рассчитана на укрепление диктатуры, на ее сохранение навечно, что оправдывалось с помощью постоянно маячившего перед взором народа образа внешнего и внутреннего врага, от которого государство и партия вынуждены были защищаться. Для того чтобы "защищать революцию", государственный и партийный аппарат должен был постоянно быть начеку перед вражескими заговорами и измышлениями, и каждого члена общества следовало рассматривать как потенциального врага.
В циркулярном письме, направленном 13 мая 1935 года всем партийным организациям, по вопросу выдачи, регистрации и сохранности партийных билетов Центральный Комитет указывал, что все парторганизации должны "тщательно проверить все партийные списки и установить большевистский порядок в нашем собственном партийном доме".
В связи с проверкой партийных рядов на пленарном заседании ЦК партии 25 декабря 1935 года была принята резолюция, утверждавшая, что эта проверка явилась важнейшим организационным и политическим мероприятием, имеющим целью укрепление партийных рядов ВКП(б). Начиная новый прием в члены партии, ЦК предупреждал парторганизации о необходимости учитывать, что вражеские элементы будут продолжать свои попытки втираться в ряды ВКП(б). Таким образом, "задача каждой партийной организации – усилить большевистскую бдительность, высоко держать ленинское знамя партии и защищать партийные ряды от проникновения чуждых, враждебных и случайных элементов".
Очищая и сплачивая свои ряды, уничтожая врагов партии и неустанно борясь против отклонений от линии партии, большевистская партия еще более сплотилась вокруг Центрального Комитета. "В 1937 году открылись новые факты о зверских преступлениях троцкистско-бухаринской банды". Суд над Пятаковым, Радеком и другими, затем суд над Тухачевским, Якиром и другими и, наконец, суд над Бухариным, Рыковым, Крестинским, Розенгольцем и другими – все они показали, что бухаринцы и троцкисты уже давно примкнули к общей "банде врагов народа", действовавшей как "право- троцкистский блок". Судебные заседания показали, что это "человеческое отребье" в сотрудничестве с врагами народа, Троцким, Зиновьевым, Каменевым, плели заговор против Ленина, партии и Советского государства еще с первых дней Великой Октябрьской революции.
"Суд высветил тот факт, что троцкистско-бухаринские изверги, подчиняясь велениям своих хозяев – иностранных спецслужб, – намеревались уничтожить нашу партию и Советское государство, ослабить оборонную мощь нашей страны, способствовать иностранной интервенции, подготовить пути к ослаблению нашей Красной Армии, расчленению СССР, отдать морские районы Японии, Белоруссию – полякам, Советскую Украину – Германии, уничтожить все завоевания рабочих и крестьян, восстановить в СССР капиталистическое рабство".
"Эти презренные фашистские лакеи забыли, что советский народ может лишь пошевелить пальцем, чтобы от них не осталось и следа. Советский суд приговорил троцкистско-бухаринских извергов к расстрелу. Народный комиссариат внутренних дел привел приговор в исполнение. Советский народ одобрил уничтожение троцкистско-бухаринской банды и перешел к исполнению своих задач. А следующей задачей являлась подготовка к выборам Верховного Совета СССР, которые следовало провести организованно".
Весь советский народ читал Сталина, а он упивался тем, что стоило ему пошевелить пальцем, и от оппозиции не останется и следа. После уничтожения оппозиции следующим важным шагом были выборы в Верховный Совет СССР, и требовалось провести их так организованно, чтобы власть Сталина осталась безраздельной. Он присвоил себе образ единственного и неоспоримого Супер-Эго, властвующего над всем и вся, и его прославление не знало границ, в то время как миллионы советских граждан исчезали в концлагерях.
Можно сказать, что после ужасов двух войн и опыта правления Гитлера и Сталина общественное сознание современного мира очистилось от этих параноидных, садистских фантазий, что его защитные механизмы против них стали крепче, чем раньше, и похоже, что коллективное Эго цивилизации, пережив кошмар безумия, охватившего целые нации и их правителей, уже не позволит себе вновь стать жертвой подобного безумия.
Любой, кто подвергся террору нацизма или сталинского коммунизма или по крайней мере знает о них, неизбежно задает себе вопрос, что же заставляло миллионы цивилизованных людей, способных рационально мыслить, все-таки подчиняться невротическим фантазиям своих правителей, что именно давало этим правителям возможность извратить мышление их народов, превратить свои страны в тюремные камеры, а целые континенты – в поля битвы.

9. ПРОЦЕСС ВОЗМУЖАНИЯ

1. Поиск индивидуальности

Прежде, чем мы сможем ответить на вполне очевидные вопросы, каким же образом нация, гордо стоявшая в авангарде европейского Просвещения, служившая воплощением всего самого передового в области философии и научных открытий, вдруг сползла в болото безумия и каким образом социализм, олицетворявший собой высшую степень просвещения и здравого смысла, практическое воплощение гуманистических стремлений и научного духовного поиска, мог регрессировать к средневековой тирании, полностью подчиниться маниакальному, параноидальному бреду Сталина, необходимо рассмотреть, каким образом люди справляются со своими младенческими фантазиями, как им обычно удается разрешить эти проблемы. Другими словами, мы рассмотрим процесс возмужания, происходящий как у отдельных индивидов, так и в целых культурах.
Правда, если говорить о процессе взросления, возмужания, тут же возникает целый сонм вопросов. Что именно мы понимаем под словом "зрелость", что мы считаем нормальным, да и вообще, что такое быть взрослым? У животных, скажем, этих проблем не возникает. Когда животное становится взрослым, это означает, что у него развивается способность выполнить генетическую программу, заложенную в его инстинктах, то есть решить генетико-биологическую задачу, стоящую перед тем биологическим видом, к которому оно принадлежит. Иными словами, взрослое животное непременно достигнет зрелости, если только не пострадает от какой-либо тяжелой травмы. У человека все не так просто, ибо, благодаря значительному развитию предлобной части коры головного мозга, его поведение и социальные установки в большой степени определяются психологическими и мыслительными процессами; определяющим фактором человеческой эволюции, в сравнении с инстинктами, стал разум. Нашим путеводителем и судьей, стремящимся контролировать наше поведение, становится Супер-Эго, оно действует как внутренний представитель надежд и требований той культуры, к которой мы принадлежим, и мы судим о других людях по тому, насколько они способны отвечать этим задачам и требованиям. Однако, если в прошлом психологи и социологи спокойно и беспечно рассуждали о социальной адаптации и считали индивида зрелым, если он соответствовал своему культурному окружению, то сейчас для нас эти критерии неприемлемы. Утратив доверие к здравомыслию нашей культуры, мы уже не можем считать, что зрелость есть всего лишь способность к адаптации. Убежденный нацист был абсолютно адаптирован к режиму нацистской Германии; член коммунистической партии, если он безусловно поддерживал диктаты сталинского режима, если его главным стремлением было подняться на более высокую ступеньку в партийной иерархии, если он был готов разоблачать и пытать своих сограждан, считался истинным представителем советского народа. Любой, кто не желал "адаптироваться", мог быть сослан в ГУЛАГ или ликвидирован или, наконец, в более поздние, "либеральные" годы объявлен безумным и заперт в психиатрической больнице.
Одной из характеристик человека, отличающей его от остального животного мира, является то, что природа не наделила нас прочным ощущением своей личности, своей самобытности. Мы как бы не принадлежим своим инстинктам, они недостаточно сильны, чтобы убедить нас в том, что мы представляем собой как личность, как мы должны относиться к своему окружению, как это окружение относится к нам и что от нас требуется. Нам приходится самим искать и открывать все это и постоянно бороться за то, чтобы создать приемлемый образ собственной личности.
Как мы уже заметили, либидо участвует в целом ряде процессов организма, необходимых ему для самосохранения и для продолжения рода, то есть сохранения вида. Задаче поиска индивидуальности вначале помогает и стимулирует его нарциссическое либидо, затем включается то, что я называю анально-продуктивным либидо, наконец, следует идентификация, отождествление с отцом у мальчика и с матерью, если ребенок девочка. Мы отметили, однако, и то, что можно идентифицироваться и с противоположным полом, поэтому наше ощущение собственной личности во многом определяется тем, с кем именно мы идентифицируемся. Существует определенная степень "женской" идентификации у мальчика и "мужской" – у девочки, что побудило Юнга теоретически допустить существование женского духа (анима) и мужского духа (анимус) в каждом человеке. Но ведь мы никогда не отождествляемся только с одним или с другим полом, мы интроецируем, впитываем в себя разнообразные черты как женских, так и мужских образов. Поиск индивидуальности связан также и с принадлежностью к определенной группе, племени, религии, расе, стране, общественному классу, политической партии и в большой степени зависит от того, к какой из этих групп мы принадлежим или стремимся принадлежать.
Можно исследовать, как развиваются у человека некоторые из талантов и умений в зависимости от того, что преобладало в его младенческом, предгенитальном развитии, как, скажем, способности к музыке и пению – в результате сильного мочеиспускательного либидо, способности к ручной работе или стремление к накопительству – от анально-продуктивного либидо или либидо анального удержания, тенденция все анализировать и вглядываться в глубь вещей – от орально- агрессивных импульсов и т.д. В латентный период эти зачаточные возможности сублимируются, позволяя ребенку научиться широкому спектру самых разнообразных знаний и умений.
На этой стадии развития, примерно с семи лет, мальчики и девочки общаются уже не так легко, как прежде; они стесняются показать свою наготу, их совместные игры принимают характер более сдержанный и застенчивый. У каждого появляется осознание своей принадлежности к определенному полу и желание утвердить эту принадлежность. В Израиле, например, в современных кибуцах, где родители поощряют свободное, без стеснения, общение детей разных полов, было замечено, что после семи-восьми лет мальчики и девочки не хотят пользоваться совместным душем или раздеваться друг перед другом. Люди, рожденные и воспитанные в таких кибуцах, вспоминают, что маленькими детьми они с большим удовольствием играли вместе, и мальчики и девочки, но "почему-то" в возрасте семи-восьми лет внезапно и остро у них появлялись сильные сдерживающие моменты. В это время дети начинают объединяться в однополые компании, мальчики начинают проявлять первые попытки быть независимыми от матери, но, поскольку они все еще маленькие и вполне домашние дети, это стремление к независимости ограничено краткими периодами. Но в целом латентный период характеризуется подавлением сексуальных влечений и регрессией к предгенитальным импульсам, которые, сублимируясь, трансформируются в общественно полезные навыки и умения.
Я уже упоминал причины, по которым необходимо подавление сексуальных импульсов во время первого периода полового созревания, а именно – огромный объем всевозможных ремесел, профессий, дисциплин и т.п., накопленных различными культурами, который должен освоить каждый индивид; он должен также подавить сексуальные импульсы в силу того, что он еще ребенок и не способен к воспроизводству. Это время – время знакомства и исследования, идентификации с собственной культурой и миром взрослых с помощью учения, экспериментирования и приобретения навыков и умений.
Девочкам в патриархальных культурах тоже приходится приобретать навыки и знания, необходимые для того, чтобы стать полноценными гражданами, однако большая часть процесса обучения связана обычно с миром женщин и их традиционными занятиями. Тут мне хотелось бы напомнить читателям, что процесс идентификации с представителями собственного пола и различие в обучении и приобретении навыков нельзя полностью относить за счет навязанных средой ролевых функций, когда мальчикам покупают луки и стрелы или револьверы и машинки, а девочкам кукол и платьица для них, игрушечную посуду и тому подобное, как бы искусственно создавая социальную расстановку. Значительную роль здесь играют также инстинктивные, биологические и психологические силы, которые ощущаются как совершенно естественные, существующие, вероятно, столетиями и тысячелетиями. В человеческой эволюции разделение труда играло существенную роль для выживания вида, как, собственно, и у большинства видов животного мира. Понятие сексуального равенства в смысле одинаковости полов попросту противоречит психобиологическим характеристикам полов, разграничивающим их во многих отношениях, хотя эти разграничения и не являются абсолютно жесткими и незыблемыми, и – как я уже говорил – то, что мы называем чисто женскими или чисто мужскими чертами, в различной степени присутствует у обоих полов. Существует множество мужчин с сильными женскими наклонностями и, напротив, женщин с мужским складом характера, и на самом деле, очевидно, необходимо присутствие хотя бы в некоторой степени черт и чувств другого пола, чтобы они могли понять друг друга и действовать совместно. Это скорее вопрос преобладающего акцента, и вполне естественно, что в мальчиках преобладают мужские импульсы, а в девочках – женские. Эти импульсы упрочиваются в процессе идентификации со своим полом. Поистине удивительно, как часто маленькие девочки ведут себя как взрослые женщины, во всем имитируя поведение своих матерей. (Такие формы идентификации, несколько утрированные, несомненно, имеют в основе процесс компенсации за желание убрать мать, принять на себя ее роль и полностью овладеть вниманием отца.)

2. Гомосексуальная фаза

К концу латентного периода, когда наступает полноценный этап полового созревания со всеми его гормональными и психологическими трансформациями, когда у мальчиков ломается голос и появляются первые признаки бороды, активизируется генитальное либидо, вот тут-то вновь – и значительно сильнее, нежели прежде, – вспыхивает Эдипов комплекс и соперничество с отцом.
Но хотя, с одной стороны, мальчик видит в отце соперника, теперь он больше, чем когда-либо, зависит от него и нуждается в нем. Мальчику очень важно гордиться отцом, ему необходимо чувствовать отцовский интерес к нему, знать, чего отец ждет от него и каким хочет его видеть, но больше всего ему нужны любовь и участие отца, чувство товарищества и доброго наставничества. Другими словами, любовь отца ему нужна, чтобы почувствовать любовь к самому себе и ощутить себя способным вызвать любовь к себе со стороны других.
Мы уже говорили об обрядах инициации, практически универсальных во всем мире, – это и бармицва у иудеев, и конфирмация у христиан, когда мать передает своего сына мужскому сообществу. Его посвящают в обычаи и правила поведения, принятые среди взрослых мужчин, его принимают как мужчину в свое сообщество, и он должен сыграть свою роль как мужчина. Однако мужская любовь отнюдь не безусловна. Чтобы стать мужчиной, мальчик не только должен приобрести навыки и знания, соблюсти все ритуалы, характерные для данной культуры, но и должен доказать свою способность решить те задачи, что поставлены перед ним. Эти задачи включают, в частности, способность переносить боль, быть готовым к увечью, что было так необходимо для охотника или воина (ведь этот образ жизни преобладал на протяжении огромного периода человеческой эволюции). Мальчик должен продемонстрировать свою храбрость и определенное бесстрашие, должен соблюдать правила и дисциплину в работе, проявлять разумное любопытство, научиться понимать соотношение между вложенным усилием и вознаграждением. Ему придется узнать цену конкуренции в мире мужчин, чтобы достичь определенного статуса в обществе и добиться уважения к себе. Все это он должен воспринять от отца и других авторитетных фигур, они должны направить его либидо в нужное русло с тем, чтобы он мог получить удовлетворение от выполнения всех этих трудных задач и даже удовольствие в ходе их достижения. Поскольку либидо участвует в самых разнообразных жизненно важных процессах, связанных с развитием индивида, было бы справедливо предположить, что и идентификация с мужским полом также будет проходить не без участия либидо, которое наполнит этот процесс связи с мужским миром чувством удовлетворения и радости. Другими словами, в этот период возникнет нечто вроде гомосексуальной привязанности между сыном и отцом или его заместителями, так же, как и между мальчиками.
Эти гомосексуальные связи будут в различной степени подавляться и действовать как скрытая, латентная сила на предсознательном уровне. Отцам хочется, чтобы сыновьям была интересна их деятельность, чтобы они могли поделиться с сыновьями своими знаниями и умениями, равно как и показать успехи сыновей другим. Они также проявляют интерес к новым сексуальным потребностям сыновей, стараются понять их и помочь, научить поведению в мире мужчин. Для мальчиков чрезвычайно важно почувствовать этот интерес, и их либидозная связь помогает укрепить чувство отождествления с отцом, как и чувства любви и уважения к их индивидуальности, их проблемам, надеждам и сомнениям. Однако человек не всегда может вести себя столь открыто и естественно, как, например, один из наших ближайших родственников в животном мире – горилла, чьи отпрыски зачастую могут прыгнуть на спину отца во время его совокупления с самкой и как бы участвовать в ритмике его ощущений. Мы утратили естественное, незаторможенное поведение гориллы, но в самой глубине психики у каждого мальчика лежит именно этот импульс.
Мальчиков одолевает сильнейшее любопытство к сексуальному поведению отца, им хочется рассматривать мужчин и чтобы мужчины смотрели на них. Мальчикам хочется гордиться пенисом отца, чтобы таким образом гордиться и своим собственным, им очень хочется разделить с отцом его мужественность.
Существует, однако, немало таких отцов, чьи собственные гомоэротические стремления были в детстве отвергнуты их отцами, вследствие чего им приходится подавлять эти потребности, и на подобные желания своих сыновей они реагируют со страхом и тревогой. Поскольку им самим приходилось подавлять свою тягу к отцу, то и от собственного сына они ждут того же, проявляя к нему отношение критическое, а то и агрессивное. Здесь, скорее, можно говорить не о ревности к гетеросексуальным влечениям сына, а о тревожном ощущении от собственных гомосексуальных влечений, которые отец не в состоянии терпеть у сына. Подобные конфликты часто встречаются у пациентов, и я хотел бы привести один из наиболее типичных примеров.
С.П. – молодой человек 28 лет, страдал приступами глубокой депрессии и параноидальной тревоги, сильнейшим комплексом неполноценности, совершенно был неспособен к общению, испытывая при этом мучительный страх и буквально парализующее чувство неуверенности. Во время сеансов анализа он осознал в себе чувство сильного гнева по отношению к отцу, который вечно его критиковал. Он не мог ничего сделать, как нужно. Что бы он ни делал, все встречало раздраженную критику и насмешки. В своих фантазиях он видел себя жестоко нападающим на отца, но затем его мучили сильнейшие угрызения совести.
Во время сеанса гипноза он ощущал сильный страх. "Я боюсь, меня тревожит мой гнев, он словно закупорен. Я напряжен, не могу дышать, задыхаюсь, Это не просто потому, что отец сердится, это потому, что в гневе я. Мне хочется все разбить вдребезги. Сломать стены – это же тюрьма". Я спрашиваю его: "А какое чувство кажется вам противоположным той ненависти, что вы ощущаете?" "Это любовь, ласка – я никогда не осмеливался проявить это, показать это отцу было невозможно. Я зол, потому что никогда не мог проявить свою любовь к отцу, он бы высмеял меня, выставил дураком, сентиментальным слюнтяем, гомиком. Я думаю, что все мужчины посмеялись бы надо мной, если бы я осмелился выказать свою любовь. Это было бы ужасно. Я не могу общаться с мужчинами или смотреть на них, потому что они сразу увидят, что я хочу их любить. Я хочу, чтобы они относились ко мне с любовью, но не могу этого показать, мне хочется поговорить с ними, но они будут надо мной насмехаться. Я, наверное, взорвусь, мне хочется вырваться из-за этого барьера, который я сам себе построил. Я злюсь на собственную фрустрацию. Если бы только я мог доверять людям. Но я и собственным чувствам не доверяю".
Можно было бы подумать, что этот молодой человек – скрытый гомосексуалист, но это неверно. Он не гомосексуалист в обычном взрослом понимании этого слова, он вовсе не мечтает о гомосексуальной связи, а просто жаждет расположения, признания со стороны мужчин, стремится разделить с ними общие интересы. Его гомоэротические потребности в период полового созревания были резко и пренебрежительно отвергнуты отцом, и отношение к мужскому миру и к собственной мужественности стало ему казаться запретным и опасным. Образ собственной личности, способность к работе и отношения с женщинами оказались у него заблокированными и глубоко ущербными.
Другой мужчина, лет сорока, живший с двумя сыновьями, но отдельно от жены, страдал от подобного же расстройства. Ему трудно было общаться с сыновьями, ибо он был неспособен дать им возможность показать, как они нуждаются в нем, в его любви. Причина та же – его собственный отец также отверг его самого.
Здесь наблюдается линия в несколько поколений, от отца к сыну, от поколения к поколению – постоянный страх перед гомосексуальными чувствами. Психотерапевты нынче часто встречают пациентов-мужчин, которые не в состоянии работать, их характеризует депрессивное состояние, вызванное осознанием своей неполноценности и бесплодности усилий, – это ясно показывает, что они страдают от отсутствия чувств близости и сопереживания с отцом или, вернее, от неспособности отца сопереживать сыну. Отец для такого пациента остается чужим, незнакомым человеком, не проявляющим интереса к сыну, не пускающим его в свой взрослый мир. В таких случаях осознание мальчиком своей мужской личности, его мужской нарциссизм страдают и он ощущает себя неприемлемым для общества, беспомощным, неспособным участвовать в делах мужских, в сфере работы, созидания и честолюбивых стремлений, поэтому любая попытка проникнуть в этот мужской мир кажется ему бесполезной и бесплодной. Он чувствует, что мир вокруг враждебен ему, убивает все его попытки утвердиться в этом мире. Такие молодые люди ищут укрытия в пассивности, а в нынешнее время она усиливается за счет наркотиков, эти юноши кажутся ленивыми, лишенными всякого честолюбия. Часто у них наблюдается острое чувство разочарования, связанное с неспособностью отца помочь им утвердиться в мире, и идентификация происходит именно с этой неспособностью, то есть отцом-неудачником. После того как сын лелеял почти маниакальную надежду на силу и власть отца, его постигает особенно сильное разочарование оттого, что эти ожидания не сбылись, отец не смог их оправдать и таким образом не оправдал и надежд сына на себя самого. В таких случаях очень многое зависит от отношения мальчика к матери и ее отношения к нему. Если мальчик восхищается матерью и чувствует ее любовь и восхищение по отношению к нему, ее надежды на его успех в жизни, то может случиться, что мальчик загорится желанием стать лучше отца, он вдохновится примерами каких-то других мужчин-героев, постарается им подражать, чтобы оправдать ожидания и надежды матери. Он почувствует, что мать видит в нем своего героя, как бы в вознаграждение за неудачу отца, и он вступит во взрослый мир с надеждой. Он представит себе, как он достигнет больших успехов, преодолеет все препятствия, непреодолимые для таких неудачников, как его отец.
Если же, напротив, мать не станет его союзницей, если она поддерживает скорее отца, нежели сына, мальчик почувствует, что его предали, его смелость и уверенность в этом случае сильно пострадают. Надежду заменит гнев, и во взрослый мир он вступит с чувством вызова и враждебности.
Мы должны принять во внимание, что прежде, чем молодой человек сможет вступить в нормальные гетеросексуальные отношения, до того, как он сможет "быть с женщиной" в этом взрослом мире с полной уверенностью в себе и в том, что она желает его, ему придется пройти через стадию гомоэротических связей, с помощью которых он обретет нормальный, адекватный нарциссический образ себя как мужчины. Достаточно часто случается, что мальчик не испытывает удовлетворительных гомоэротических отношений со своим отцом и в то же время у него не устанавливается либидозных отношений с персонажами мальчишеских игр или идеализированными героями. Тогда его гомосексуальные потребности остаются неудовлетворенными, не находят сублимированного выхода, и он продолжает искать этот выход. Другими словами, он уже стоит на пути к гомосексуализму.
Обычно это случается, когда в семье правит женщина, соревнуясь с отцом; в этом случае отец не может вовлечь мальчика в свою орбиту и освободить его от влияния матери. Мальчик остается глубоко привязан к матери и, скорее всего, идентифицируется с ней. И вот здесь имеет место парадоксальная тенденция: с одной стороны, мальчик остается эмоционально зависимым от матери как наиболее властной фигуры в его окружении, но одновременно он возмущается этой зависимостью и ее властью. Он все еще нуждается в ее защите, но одновременно ненавидит ее и возмущается тем, что она не отпускает его от себя, привязывает к себе. Он чувствует, что она не дает ему эмоциональной свободы для того, чтобы перенести свое либидо в мир сверстников и взрослых мужчин. Он чувствует свою неловкость в играх, ему трудно общаться с мальчиками, участвовать в их безудержных забавах, компаниях, спортивных играх и всякой другой деятельности, но больше всего он ощущает, что не может завязать сублимированных либидозных отношений с ними. У таких мальчиков возникают фантазии о пожирающей матери, об опасных женских гениталиях, эти фантазии развиваются в самые ужасные картины, которые постоянно роятся в его мозгу. К нему возвращаются те орально- агрессивные образы вагины, которые мучили его в младенчестве, в его предсознательных фантазиях вновь появляется зубастая вагина, стремящаяся захватить его, кастрировать или уничтожить, и он будет стремиться избавиться от нее. Но его жажда мужской любви остается, ему необходимо почувствовать любовь со стороны мужчины, чтобы самому утвердиться в том, что он мужчина. Женский орган – гениталии без пениса – всколыхнет страхи перед кастрацией, ему нужен чей-то пенис, чтобы убедиться в безопасности собственного. У таких мужчин развивается навязчивое сверхвнимание к этому органу, их либидо будет постоянно требовать его присутствия. Они могут часами простаивать в общественных уборных, глядя на пенисы других мужчин и демонстрируя собственный в надежде, что кто-нибудь заинтересуется им. Их сексуальные потребности фокусируются на том, что пенис в них нуждается, и их анус часто принимает на себя либидозные ощущения вагины. Они обладают анальной вагиной и пенисом одновременно, могут быть пассивными и активными, действовать как мужчина или женщина по отношению к другим мужчинам, и это их утешает и ободряет. В юности они часто выказывают черты женской пассивности, что привлекает к ним мужчин более старшего возраста, которые также ищут нечто женское с пенисом. Но более всего они страшатся женщин как опасных хищниц, стремящихся завладеть ими, властвовать над их жизнью, а во время сексуального акта полностью подавить их, сделав совершенно беспомощными. Более активный, и чаще всего более старший, гомосексуалист может идентифицироваться с молодым, в котором он видит себя мальчиком, принимающим любовь и поддержку взрослого мужчины, которых он не получит от собственного отца и которые защитили бы его от хищной матери.
Нередко считается парадоксом то, что гомосексуалисты очень легко и с удовольствием общаются с женщинами. Обычно это бывает в тех случаях, когда от них не требуется сексуального общения. Когда они убеждаются, что женщина не грозит им кастрацией и постольку, поскольку никто не покушается на их сексуальные отношения с мужчинами, они чувствуют себя легко и свободно в компании женщин и даже находят с ними много общего. Ибо, в конце-то концов, им нужно одно и то же. Однако под слоем этой легкости все-таки скрывается агрессивный образ женщины, проявляясь в таких чертах характера гомосексуалистов, как быстрая раздражимость и зловредность. Короче – и я часто говорю об этом своим пациентам- гомосексуалистам, – проблема в том, что им не хватило гомосексуальности на ранней стадии детства. Обычно они сначала изумленно реагируют на мои слова, но довольно быстро осознают, что именно я имею в виду.
Если нарциссические потребности мальчика не признаются и отвергаются отцом, то его гомоэротические импульсы вытесняются на уровень ниже возможной сублимации и становятся сексуальными. При помощи сексуального контакта с мужчинами мальчик испытывает тот либидозный контакт, в котором ему было отказано на более ранней стадии. Однако такие гомосексуальные формы идентификации являются, разумеется, исключением. Значительно чаще в результате нарушенных идентификационных процессов развивается Эдипов комплекс. Можно сказать так: отвергнутый отцом нарциссический импульс превращается в Эдипов комплекс. "Если ты меня не любишь, то я тебя ненавижу!" Или, наоборот: "Если ты дашь мне возможность слиться с тобой, разделить твою мужественность и твою силу, нам не придется быть соперниками, и я смогу любить тебя". Таким образом, причина сохранения и упрочения Эдипова комплекса лежит в нарушении или неосуществлении процесса идентификации, в особенности во второй период полового созревания.

3. Отказ в отцовской любви: Эдипов комплекс

Очень часто забывают, что история Эдипа началась с того, что Лай ни за что не хотел рождения сына, а когда он родился, велел его уничтожить. Ведь оракул предсказал Лаю, что ребенок, рожденный его женой Иокастой, станет его убийцей: "Не заводи себе ребенка, ибо это дитя убьет тебя". Тогда Лай "прекратил сношения с Иокастой, не объясняя причины, что повергло ее в такую печаль, что однажды, напоив его допьяна, она пришла в его объятия, как только ночь пала на землю. Когда спустя девять месяцев Иокаста родила сына, Лай выхватил его из рук повитухи, проткнул ему ступни металлическим прутом, связал их и велел отнести младенца на гору Киферон" (Роберт Грейвз, Мифы Древней Греции, т. 2, 1955).
Итак, мальчик отвергнут своим отцом, его ноги изувечены и деформированы. Мы знаем, что наше подсознание требует, чтобы ступни имели твердый и устойчивый контакт с землей, то есть крепкие и здоровые отношения со своими родными и окружением. Ступни, изувеченные отцом, означают, что этот контакт, эта основа нарушена, что у ребенка нет родителя, который поддержал бы его, нет дома, нет возможности осознать свою личность. И правда, Эдип странствует по свету и постоянно ищет свои корни, чтобы понять, кто он такой. Но поиск запутывается в паутине лжи и невежества. Он не может узнать ни своего отца, ни понять самого себя.
Фрейд считал, что "реальный" смысл этого мифа состоит в том, что любой мальчик в нормальной семье испытывает желание убить своего отца и спать вместо него с матерью. Но, хотя эта мысль стала одной из центральных концепций Фрейда, мы не должны забывать и его утверждение, что если кровосмесительные импульсы мальчика удается свести на нет и он идентифицируется с родителем своего пола, то Эдипов комплекс разрешается или исчезает. В этом случае мальчик уже не хочет убрать отца, но, напротив, хочет походить на него. Таким образом эротическая связь между матерью и сыном переносится до некоторой степени на отца, что дает мальчику возможность ощутить свою мужскую принадлежность, отказаться от своих кровосмесительных влечений, стать экзогамным, то есть выйти во внешний мир и сыграть в нем адекватную роль. Та катастрофа, которую Эдип навлек на себя и свое царство, была последствием неспособности обрести себя как личность.
Во втором периоде полового созревания, когда подросток испытывает сильнейшие, почти непреодолимые сексуальные влечения, ему особенно необходимо руководство отца, его поддержка и его способность научить правильному поведению. Мальчику необходимо испытать и интроецировать отцовское либидо, чтобы научиться быть мужчиной, научиться отношениям с обществом мужчин и с женщинами. При этом отношение к отцу в первую очередь нарциссическое, а не сексуальное. Отец для него – объект его нарциссических потребностей, и здесь мы можем говорить о процессе нарциссической идентификации, подобно той, какую испытывал ребенок во время первой нарциссической фазы по отношению к матери, которая в тот период была для него объектом нарциссических потребностей, важным для формирования его Эго.
Разумеется, сколько людей, столько и различных форм идентификации, ибо каждый испытывает влияние разнообразных фиксаций, детских переживаний и характерных особенностей личности, как среди отцов, так и сыновей, но при этом можно установить пять основных типов идентификации:
(I) Классический сценарий, описанный Фрейдом.
Ревнивый отец видит в сыне соперника и антагониста, представителя и исполнителя сексуальных табу. Отказывая сыну в его сексуальных потребностях, он отвергает и его нарциссические потребности, ибо во время второго периода созревания мальчику хочется казаться взрослым, хочется, чтобы его признали как мужчину. В этот период главное – именно мужественность, а не сексуальное удовлетворение. И, не признавая сексуальных прав сына, отец отказывает ему в праве быть мужчиной.
Здесь отец, к которому мальчик обращается за пониманием и подтверждением его мужественности, фактически олицетворяет жесткую, неподдающуюся материнскую грудь, точно так же не отвечая на потребности ребенка. Но такой отец, не делящийся с сыном собственным либидо, авторитарный и жесткий, неизбежно вызовет в ответ агрессивные чувства в свой адрес. У сына возникает желание напасть на отцовский пенис и отобрать его. Кастрационный комплекс в этом случае весьма реален по принципу "если мне это не дают, я отберу, оторву, отрежу, возьму себе и вберу в себя всю его силу". Однако поглощенный, интроецированный пенис, то есть сам отец, станет новым источником страха и раскаяния, вызывая двойственное чувство агрессии и подчинения одновременно; типичная ситуация Эдипова комплекса возникает вновь и остается на этот раз неразрешенной. Можно принять во внимание, что до некоторой степени это как бы повторение младенческих орально- каннибалистских садистских импульсов, когда младенцу приходилось атаковать жесткий, неподдающийся сосок, чтобы добыть из него либидо, но теперь эти импульсы переносятся на отца. И как мать казалась малышу страшной ведьмой, так и отец сейчас представляется мальчику в его предсознательных фантазиях в виде угрожающего страшного монстра, весьма живо описанного Фрейдом; Фромм также говорил об этом в своих исследованиях по поводу авторитарной семьи и авторитарной личности.
(II) Согласно второму сценарию авторитарный отец отступает перед гневными протестами сына против того, что его отвергают. Он понимает потребности мальчика и старается смягчить его агрессивность. Периодами между ними возникают чувства привязанности и взаимопонимания, как бы ритмичное чередование агрессивности и любви, отчего мальчик ощущает гордость за свою настойчивость и агрессивную силу. Он чувствует, что на самом деле отец не по-настоящему отвергает его или обижается на его гневные протесты, а понимает его и отвечает на его потребности, если они выражены достаточно настойчиво. Вот как описывает это У.Р. Бион (своим довольно сложным языком), говоря о взаимоотношении мать-дитя: "Младенец проецирует на материнскую грудь свою тревогу, все свои зарождающиеся примитивные, конкретные элементы. Если мать способна вместить, удержать его проективную идентификацию, она бессознательно перерабатывает эти проекции и адекватно реагирует на потребности младенца. Если это происходит, младенец может вновь интроецировать свои проекции, смягченные материнским чувством, и таким образом может интроецировать грудь как некий сосуд, способный успокоить его тревоги. Таким образом формируется основа для того, чтобы он сам смог справляться с тревогой".* Другими словами, мать или отец реагируют на потребности ребенка, даже если они выражаются в агрессивной форме (а агрессивность, как я уже не раз говорил, есть всегда реакция на тревогу.) Когда родители понимают, что агрессия ребенка – это реакция на их жесткое отношение, они способны ответить на нее положительно. В этом случае агрессивные импульсы ребенка не блокируются чувством вины и удвоенной тревогой, что он может лишиться родительской любви.
* У.Р. Бион. Нападки на сопряжение // Международный журнал психоанализа. 1959. № 40. С. 308-315.
(III) И наконец, форма идентификации, которую мы должны, пожалуй, считать самой важной из всех: это просто теплые, любящие отношения между отцом и сыном, когда отец полностью разделяет либидозные потребности сына и радуется им. Правда, любовь отца к сыну никогда не бывает абсолютно безусловной, ибо то, что отец стремится научить мальчика правилам мужского поведения, чувству долга и ответственности, требуемых данной культурой, есть тоже выражение отцовской любви. Он передает сыну все, что наработано этой культурой, и его долг – учить, руководить и наставлять. Однако, поскольку он сопереживает чувствам и личности сына, он дает ему возможность развить собственные взгляды и интересы, даже подталкивает его к этому. Таким образом Супер-Эго данной культуры, представленное фигурой отца, превращается в Эго- идеал (Я-идеал), ибо его поддерживает уважение отца к Эго сына, его вера в уникальную личность сына, в его идеалы и надежды. Это, конечно, не исключает конфликтов, но все конфликты будут разрешаться с пониманием и взаимным уважением. Это поможет молодому человеку отточить чувство права на собственное мнение, на возможность быть другим и превзойти представления поколения отцов. Такие конфликты между отцами и сыновьями мы можем назвать кратким бунтом, базирующимся на твердой почве отцовской любви и гордости за своего сына.
(IV) Четвертый сценарий – это взаимоотношения идеальные на первый взгляд, однако на самом деле весьма чреватые проблемами: это абсолютная и безусловная любовь между отцом и сыном. Вместо того чтобы предстать перед сыном как пример мужественности, которому он может подражать и к которому стремится, отец полностью и без разбору подчиняется желаниям и влечениям сына; он принимает и поощряет все, не пытаясь передать сыну собственные взгляды, верования и ценности. Это до некоторой степени может сравниться с материнской любовью, но мальчик здесь лишен примера мужского поведения, мужских ценностей, мужского руководства. В этом типе отношений можно различить множество вариантов. Иногда отец пытается соперничать с женой и, стараясь завоевать любовь сына, потакает любым его желаниям, чем совершенно портит его. Мужчины этого типа часто проецируют на ребенка собственные младенческие, нарциссические фантазии и балуют его, поскольку хотели, чтобы их баловали в детстве, и все еще мечтают, чтобы их баловали во взрослом возрасте. Их собственный нарциссизм часто подавляется их женами и тем окружением, в котором они живут, поэтому они компенсируют это, проецируя его на сына. Они идентифицируются с сыном и ведут себя по отношению к нему так, как хотели бы, чтобы окружающие вели себя по отношению к ним самим, а именно – потакая и удовлетворяя его нарциссические и маниакальные влечения. Но при этом они лишают ребенка возможности научиться быть мужчиной, они не способны выполнить свой долг – научить сына чувству ответственности, сдержанности по отношению к другим, передать ему знания и навыки своей культуры. Даже если им удается научить сына определенным навыкам и умениям, привить ему потребность к знаниям, это приобретает характер самовосхваления и не дает возможности научиться взаимоотношениям с другими людьми. Многие мужчины такого типа стремятся заменить сыну мать и сами играют ее роль по отношению к ребенку. Молодые люди, воспитанные в такой семье, либо вырастают с маниакально нарциссическим складом характера, либо становятся безжалостными эгоцентриками, лишенными всякого уважения к личности другого человека; они не в состоянии терпеть или понять мнение, отличное от их собственного, окружающая их среда представляется им лишь средством для немедленного удовлетворения своих потребностей; при этом способность к отсроченному удовлетворению у них чрезвычайно снижена, и всякое противоречие вызывает у них взрыв гнева или раздражения.
(V) Еще одна форма идентификации, довольно распространенная в результате распада патриархальных ценностей, – это полное безразличие отца по отношению к сыну. Ощущая собственное духовное несовершенство, отец чувствует, что не может быть для сына примером или наставником, что сын будет враждебно относиться к его требованиям и отвергнет его. Отец понимает, что сын нуждается в нем, но чувствует, что не может удовлетворить его потребности. У него нет убеждений, нет мужского образа, которым он мог бы поделиться, его мужское либидо опустошено; и он отказывается от своих отцовских обязанностей, держится отчужденно и замкнуто, иногда исчезает совсем. В этом случае процесс взросления молодого человека в большой степени зависит от матери. Часто у них возникает очень тесная связь, он идентифицируется с ней, а позднее в жизни ищет женщин властных, с мужским складом характера, компенсирующих для него те отцовские качества, которых он был лишен. В каждой женщине он ищет мужеподобную мать, становится сильно зависимым от нее, вызывая в ней часто противодействие и фрустрацию, а иногда, напротив, он боится женщин и отвергает их притязания. В своих поисках мужского образа он стремится присоединиться к группам агрессивных юнцов, которые стараются утвердить свое мужское Я через акты насилия. Это как бы самоутверждающая, агрессивная форма мщения миру отцов, которые предали своих сыновей и не поделились с ними своим мужским либидо. Все это ведет к социальным и психологическим расстройствам, к пристрастию к алкоголю и наркотикам, которые снимают последние ограничения и запреты на агрессию. Собственно, здесь мы видим новую вспышку Эдипова комплекса как на социокультурном уровне, так и на индивидуальном – гнев против безразличных отцов и стремление уничтожить культурные ценности и их представителей в обществе. Ущербность отцов, о которой говорится и пишется достаточно много в наше время, нисколько не разрешает Эдипов комплекс, а, напротив, парадоксальным образом усиливает его. Фрейда часто удивлял тот факт, что у людей, чьи отцы были слабыми или вообще отсутствовали, развивался особенно сильный Эдипов комплекс; и мы также наблюдаем широкий размах его проявлений.

4. Процесс идентификации у девочки

Во многих отношениях здесь происходит то же, что и у мальчиков, но в то же время процесс усложняется из-за двойственности идентификации, которая в патриархальных обществах неизбежна. Для того чтобы стать членом общества и играть в нем активную роль, девочке приходится идентифицироваться не только с матерью, но и с отцом. Кроме того, еще одна проблема, о которой я уже упоминал, состоит в том, что девочке приходится пройти фактически два процесса идентификации из-за двойственного строения ее гениталий – клиторальный и вагинальный.
Процесс идентификации не только помогает девочке преодолеть чувство соперничества с матерью, но и освобождает ее от страха перед собственными агрессивными импульсами и садистскими фантазиями; он также служит подготовкой к вагинальной стадии развития, направленной на способность вагины принять в себя пенис. Вагина как бы повторяет ощущения младенческих губ, с удовлетворением принимающих в себя сосок матери. Мы уже говорили ранее об уравнении: рот – вагина и сосок – пенис. Если в самом начале именно рот – тот орган, который принимает питание и либидо, необходимые для самосохранения, а сосок – тот сосуд, из которого они исходят, то вагина – это рот, воспринимающий питание, необходимое для сохранения и продолжения рода, а пенис – сосуд, дающий это питание. Кстати, и мужчина и женщина, оба нарциссически идентифицируются с этими функциями: они не только дают высшее удовольствие, к которому оба стремятся, но те приятные ощущения, что сопровождают эти функции, дают им возможность почувствовать себя прекрасно как личности. Прекрасное ощущение рта-вагины преодолевает младенческие страхи и дает женщине шанс войти в мир с жизнеутверждающим чувством, способностью к удовлетворению своих потребностей. Радость от вагинальных ощущений влияет на все тело женщины, на ее самообраз, состояние духа и отношение к внешнему миру. Ее кожа излучает тепло, мышцы избавляются от хронических напряжений, способны расслабиться, тазовая область ритмично двигается.
У девочек, пожалуй, ярче, чем у мальчиков, выражены эксгибиционистские тенденции по той простой причине, что их гениталии не столь заметны. Таким образом все тело женщины наполняется либидо, оно более чувствительно, чем мужское. Украшение тела также служит для того, чтобы вызвать в мужчине отклик, побудить его выполнить свою обязанность по сохранению и продолжению рода.
Фрейд указывал, что некоторые из различий в формировании Супер-Эго у девочек и мальчиков связаны с анатомическими отличиями в сексуальной области.* Эти анатомические отличия, как пишет Мелани Кляйн, влияют на формирование Супер-Эго и Эго различными путями: "В силу строения женских гениталий, структурно предназначенных для функции приема, получения, Эдиповы тенденции у девочки больше связаны с ее оральными импульсами, и интроекция ее Супер-Эго значительно экстенсивнее, нежели у мальчика. К тому же здесь отсутствует пенис как активный орган. Этот факт – отсутствие пениса – еще больше увеличивает ее зависимость от Супер-Эго, которая и так характерна для нее в силу ее интроективных тенденций".** Вот почему интроекция Супер-Эго более экстенсивна в процессе идентификации у девочки, чем у мальчика. Девочка очень восприимчива к ощущениям своей матери и к ее отношению, как на уровне нарциссическом, так и на генитальном. У девочки всегда есть потребность почувствовать, что мать довольна ею, хорошо к ней относится, только тогда она осознает себя как положительную личность.
* См.: З.Фрейд. О некоторых психологических последствиях анатомического различия между полами. 1927.
** Мелани Кляйн. Психоаналитическое лечение детей. 1969.
Следует помнить, что психобиологическая цель взросления девочки состоит в развитии удовлетворительного, доставляющего радость вагинального либидо, которое в свою очередь отраженно создает у женщины положительный самообраз. Если эта цель не достигается, у девочки возникает чувство ненависти к матери, ибо она осознает, что интроецировала только самые неудачные и незрелые черты своей матери. Это чувство ненависти проецируется на мать, и она предстает в фантазиях девочки в образе агрессивной и злобной ведьмы. Это в свою очередь рождает чувство вины и тревоги, и она пытается в виде компенсации занять позицию раболепного подчинения и зависимости. Девочке необходимо оградить мать от своих агрессивных и садистских желаний нанести ей ущерб, она чувствует потребность поддержать и защитить ее. Если она видит, что мать не доверяет мужчинам или держится враждебно по отношению к ним, девочка идентифицируется с матерью и у нее развиваются агрессивные, фаллически-клиторальные черты, как бы в отмщение за мать и самое себя. Она стремится показать мужчине: "Раз ты не любишь нас, я тебя ненавижу. Если твоему пенису не нужна моя вагина, ты показываешь, что она неприемлема, нехороша для тебя, так у меня будет собственный пенис, так что твой будет или совсем не нужен, или мой будет соревноваться с твоим". Напряжение в вагине будет находить частичный вызов в том, что клитор будет ощущаться как некое агрессивное оружие. Вагина будет представляться ненужной, неважной. Вагинальные ощущения удовольствия от того, чтобы полностью отдаться мужчине, блокируются, поскольку ощущаются как знак подчинения, как рабство, слабость и глупость; сама женственность будет признана чем-то обременительным, от чего следует избавиться.
Женщины подобного типа часто бывают весьма интеллектуальны, честолюбивы, конкурентоспособны; они нередко достигают успехов в "мужском мире", в котором их менее самоуверенные товарки чаще всего терпят неудачу или в который, скорее, даже и не стремятся вступить. Довольно часто при сеансах гипноза мне открывается связь между оральным и вагинальным либидо, когда я добиваюсь у таких женщин регрессии к младенческой оральной стадии и предлагаю ощутить на губах сосок материнской груди. Обычно они чувствуют себя весьма смущенными, когда их губы начинают делать сосательные движения, рот наполняется слюной и они испытывают то, что называется наслаждением от удовлетворения орального импульса. Они неистово пытаются выйти из состояния гипноза, вскакивают и возмущенно протестуют против того, что я с ними делаю. Когда я предлагаю снова лечь и расслабиться и спрашиваю, что именно их особенно возмутило, они неизменно отвечают, что чувствуют себя при этом ужасно глупыми и слабыми, что их это ужасно смущает. Обсуждая ситуацию после пробуждения, они обычно говорят, что это сюсюканье, примитивные радости лишают их достоинства и самоуважения и они ведут себя так, как самые глупые женщины. Так выясняется, что они на самом деле презирают "обыкновенных" женщин, затем следует резкое обличение тех, кто позволяет себе починиться мужчинам, ибо не имеет ни характера, ни индивидуальности, и т.д. Иногда при этом я подвожу разговор к их матери: какие чувства они испытывают к своей матери; сразу становится ясно, что женщина презирает мать или жалеет ее за то, что она позволила себе подчиниться отцу, позволила ему одержать над собой верх и плохо с ней обращаться. Часто они осознают, что хотели бы любить мать, но не могут, не хотят быть на нее похожими, и многие при этом начинают плакать. Они плачут, потому что чувствуют жалость и сочувствие и к матери и к себе за то, что были лишены в жизни чего-то важного; оплакивают те радости и удовольствия, которые им не даны, ибо им пришлось подавить в себе чисто женские влечения ради того, чтобы добиться самоуважения и ощутить себя как личность. Чаще всего в глубине души они ощущают чувство одиночества и изоляции, которые должны компенсировать самоуверенностью, бдительностью и подозрительностью.
Среди феминисток широко распространено мнение, основанное на открытиях Мастере и Джонсона, что вагина вообще не обладает врожденной чувствительностью, что центром всех оргаистических ощущений на самом деле является клитор. Мысль этих ученых о том, что все оргазмы одинаковы (а разница лишь в их количестве во время полового акта или мастурбации), в основном базировалась на теории о различиях между сенсорными и моторными ощущениями, то есть между ощущением как стимулом и непроизвольным двигательным рефлексом. Непроизвольный рефлекс – как двигательный – считается одинаковым во всех случаях. Но, как я писал в своей книге "Поражение сексуальной революции": "Это неверно. Двигательный рефлекс на самом деле сильно различается у разных людей в зависимости от психического торможения или мышечной ригидности, которая ограничивает свободу движения и телесных судорог при оргазме. То, что Мастере и Джонсон считают множественным оргазмом у женщины под влиянием раздражения клитора при мастурбации, есть не что иное, как серия оргаистических спазмов, не затрагивающих целиком не только тело, но даже и вагину. Такие спазмы, частые и быстрые, не дают разрядиться напряжению, не вызывают того "приятного телесного и душевного расслабления", которое сопровождает оргазм. Многие из феминисток взяли на вооружение утверждение Кинси о том, что вагина вовсе не обладает чувствительностью и что вагинальный оргазм – это миф. Но наблюдения показывают, что после клиторального оргазма, или, вернее, оргаистических спазмов, многие участки тела женщины остаются крайне напряженными, либидозные влечения остаются неудовлетворенными и только физическая усталость обычно прекращает попытки самоудовлетворения. Стимуляция и возбуждение, которые испытывает женщина, более или менее затрагивают небольшой участок тела, служащий стимулятором, но все тело не реагирует на этот стимул оргаистическими судорогами или разрядкой напряжения. Собственно оргаистические клиторальные спазмы зачастую вызывают чувство раздражения и фрустрации, в то время как вагинальный оргазм оставляет чувство глубокого расслабления, удовольствия и благодарности. Женщины, которые отрицают роль вагины и неспособны осознать это, часто страдают параноидальными фантазиями об изнасиловании, очень предрасположены к истерии. В самом деле, истерия – это расстройство, которое вызвано не столько влечениями вагинального либидо, сколько, напротив, ложной и преувеличенной демонстрацией мужских качеств в женщине. Психосоматические симптомы истерии отражают бессознательное стремление женщины обладать пенисом, хотя одновременно она в глубине души осознает, что он нереален и ее уверенность в себе притворна".
Одна из моих пациенток, 28 лет, исключительно умная и высокообразованная женщина, может служить примером негативной фиксации на очень властной и уверенной в себе матери; та пыталась навязать дочери собственные агрессивные и садистские стремления, что вызывало у последней острейшее противоборство между желанием любить и неспособностью поверить, что она сама может быть привлекательной и любимой. Я приведу здесь выдержки из двух сеансов анализа, частично проведенных под гипнозом, – так, как их записала сама пациентка вскоре после лечения:
"Всю эту неделю у меня было ужасное состояние – постоянное чувство вины и собственной гнусности. Сначала я не понимала, что это, но потом вспомнила, что, когда я последний раз была у Джорджа, он сказал, что я поправляюсь (или что-то в этом роде)... но все, что я поняла, так это то, что я еще не вполне в порядке. Это подействовало на меня угнетающе.
Я очень расстроилась, что нужно еще что-то делать, чтобы окончательно поправиться, а я не только этого не делаю, но даже не знаю, что, собственно, я должна сделать! От этого на меня навалилось ужасное чувство неуверенности.
Джордж попросил меня представить себе лицо Супер-Эго – и мне показалось, что оно выражает отвращение. От меня дурно пахло. Мне вспомнился папа, как он всегда давал мне почувствовать, что я его чем-то обидела; а потом я осознала, что, когда я бываю в таком состоянии, мне всегда хочется есть. Но в то же время рот и желудок как-то совсем не связаны между собой. Рот хочет есть, но желудок не насыщается и удовлетворения не получает.
Джордж меня загипнотизировал и велел почувствовать себя малюткой и сосредоточить внимание на своих губах. Они казались огромными и сладкими, жаждущими ощутить грудь. Но картина той дивной груди, которую губы рисовали в мозгу, разбилась о холодную и жесткую, как мрамор, грудь, которую я ощутила на самом деле. Я чувствовала, как мои губы вибрируют, раскрываются, теряя ощущение формы, по мере того, как разрушается картина, мысленно нарисованная ими и очень для них важная. Когда я почувствовала, что моя замечательная картина разбилась, у меня было сильнейшее ощущение, что грудь нападает на меня. И тогда я видела, как мой мозг тоже разбивается на части, разлетаясь по всей комнате, впиваясь в стену маленькими кусочками. Моя целостность была нарушена. Ужасное ощущение.
Но, похоже, я была к этому готова. Я почувствовала, что стискиваю зубы, сдерживая себя, потом ощутила напряжение в области таза, и все внизу тоже сжалось. Мне не нравилось это напряжение, но внутри я почувствовала себя живой. Даже если все было заперто, это не значит, что умерло. Я почувствовала возбуждение и удовольствие: ведь я боялась, что все внутри умерло... а на самом деле оказалось, что нет. Я очень гордилась, что не дала разрушить свою прекрасную картину. Даже если ее форма не была такой уж красивой, потому что извне на нее давили, мне удалось удержать эту прекрасную картину в себе при помощи напряжения, мама не смогла добраться до нее и разрушить. Я ужасно гордилась собой: у меня все получилось.
Джордж велел мне посмотреть на себя в три или четыре месяца.
Я пыталась рассмотреть эту малютку, что именно она чувствует. Теперь мои зубы были крепко стиснуты. Я не знала, что мне с ними делать, как избавиться от напряжения в других частях тела. Анус как будто был заперт пробкой, и было больно, как при изжоге в пищеводе. Кошмар. И в солнечном сплетении тоже все было так напряжено, что, казалось, желудок отрезан от рта. Меня это удивило, ведь пища-то, в конце концов, попадала в желудок, но Джордж сказал, что на самом деле заперто и отрезано было либидо; в этом, пожалуй, был смысл, потому что я всегда чувствовала, что не могу воспользоваться той пищей, что попадала в желудок. А теперь все встало на свои места.
Джордж велел мне снова посмотреть на грудь. Я чувствовала ее в своих губах, такую большую и совершенно закрытую, буквально лопающуюся от молока, но не отдающую его, как будто кран закрыт. Я чувствовала в себе неистовое желание добраться до молока – сосать и сосать до тех пор, пока эта грудь не лопнет и не заболит, но отдастся мне. Я была намерена выбить из нее к черту это молоко, остервенело высосать его. Правда, это не было по-настоящему сосанием, потому что движения рта были совсем не такими, как нужно, – сильное напряжение щек и языка, но совсем ничего на губах.
Меня это расстраивало. Разве нельзя получить молоко как- нибудь по-другому? Я старалась специально сосать грудь спокойно, терпеливо... но ничего из этого не получалось.
Джордж сказал, чтобы я вспомнила себя в пять месяцев и ощутила зубы и десны и их силу. Я внезапно осознала, какой беспомощной я себя чувствовала чуть раньше, когда ощущала зубы, но не могла ими воспользоваться. Я посмотрела в лицо малютки и увидела, что она уже не сжимает всю челюсть, как раньше, а готова укусить передними зубами. Тощая посмотрела, как она обращается с грудью, и она стала теребить ее, пытаясь понять, сколько нужно ее царапать и кусать, чтобы добраться до молока. А маме нравилась эта игра. Я увидела ее лицо над грудью и сверкающие глаза и улыбку от возбуждения. Я покусала посильнее. А ей снова понравилось.
Я очень обрадовалась, что наконец-то мы установили контакт. Раньше все наше общение кончалось тем, что мы расходились по своим углам, никак не связанные при помощи либидо, в каком-то состоянии оцепенелого одиночества. А сейчас мы нашли связь между собой. Но одновременно с этим чудесным удовлетворением я чувствовала и ужасную, опустошающую печаль. Ибо теперь, когда мы стали едины, та часть меня, что я удерживала от нее, чтобы она не могла покуситься на нее, была в опасности. И я возненавидела ее. Хотя напряжение в челюстях и даже в животе отпустило, сильнейшее напряжение охватило вагину: я ее предала и она не могла этого пережить. Я опять расстроилась и вонзила в грудь свои зубы, чтобы убить ее, потому что не могла перенести, что она будет частью меня, а я – частью ее. Я отчаянно хотела уничтожить ее.
Она оттолкнула меня, и я захныкала от вполне справедливой обиды. Я сделала ей больно, я плохая девочка. Она хотела, чтобы я умерла. И без нее я бы умерла. Но я не хотела умирать. Что же мне делать?
Я наблюдала, как со мной происходила истерика... и внезапно я подумала: "Молодец!" Я гордилась духом малютки, гордилась тем, что она не капитулировала перед мамочкой, не дала ей заполонить себя, гордилась тем, что она укусила, гордилась и ее гневом и мыслью, что мамочка заслуживает, чтобы ее уничтожили. Я кричала не для того, чтобы мамочка пожалела меня, пришла бы и все исправила (а я всегда боялась, что именно это-то я и делаю), но для того, чтобы самоутвердиться перед ней и ее желанием выбросить меня в мир и дать мне умереть. Ни за что не дам ей сделать это. Я была горда. Я совсем не такая, как она, и я не умру".
Следующий сеанс:
"Я легла, и Джордж спросил меня, на что я хотела бы посмотреть. Меня переполняло ужасное чувство вины. Я сказала, что хочу понять, почему все, что я делаю, я делаю не так.
Я увидела себя сидящей в уголке, поникшей и печальной. Я была похожа на обезьянку с длинными руками и поникшей шерстью, с лицом, всегда обращенным вниз. Внутри я чувствовала ужасную боль, видела, как будто я разрезаю себя, чтобы посмотреть, что же там, внутри, чтобы убедиться, что все там не так уж плохо; и правда, ничего плохого там не было. И все-таки я была очень печальна, потому что знала, что, что бы я ни сделала, все будет понято превратно и обращено против меня. Самое безопасное – не делать ничего или хотя бы как можно меньше. Потом я вспомнила считалку про обезьянок – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу... – и поняла, почему я обезьянка.
Но что дальше? Я увидела себя в возрасте двух-трех лет. Я сижу на корточках, из меня выходит колбаска. Но все довольно сложно. Я никак не пойму, хочу ли я отдать эту колбаску. Анус напряжен, чтобы выдавить ее, но точно такое же напряжение пытается ее удержать. Мы достигли полного равновесия. Хотя скорее это было больше похоже не на равновесие, а на паралич. И мое тело внизу и мой мозг были совершенно парализованы. Они не только не понимали, что происходит, но и не знали, как выйти из этого положения, что делать дальше. Очень странно. Но было в этом какое-то напряжение борьбы, и это было интересно.
Джордж спросил, что будет, если я дам этому выход. Мне хотелось это сделать, потому что я получила бы огромное удовольствие. Однако напряжение теперь распространилось и на матку, потому что передо мной встала картина, будто я рожаю ребенка, а мама убивает его. И вдруг я осознала, что это замечательная золотая субстанция внутри меня как будто и есть мой ребенок и мама может его убить. Хотя я чувствовала, что эта субстанция и впрямь золотая, мягкая и прекрасная, я очень хотела защитить ее от маминой агрессии. Джордж спросил, а как эта колбаска выглядела, когда она вышла наружу. Она получилась твердая и темная, грубая и некрасивая. Он сказал, чтобы я понаблюдала за реакцией матери. Я видела, что она испытывает отвращение и одновременно радуется, что может уничтожить это и тем дать выход своему отвращению.
Я продолжала наблюдать, что же на самом деле она делает. У нее в руках было что-то вроде кирки или ледоруба. Сначала я подумала, что она собирается разрубить фекалии на части... но она будто взбиралась на гору при помощи этого ледоруба и, как бы покоряя ее, забирала с собой то, что мне принадлежало. Я почувствовала, что она захватывает мой мир, заставляет меня влиться в ее мир. В этом было и некое удовлетворение – как-никак мы все-таки общались! – но в то же время меня охватил ужас оттого, что я буду участвовать в ее разрушительных садистских действиях.
Джордж предложил, чтобы я сама рассмотрела колбаску. Вот она встала прямо, как будто у нее выросли ноги. У нее оказались ужасно сварливые челюсти и острые зубы и когти, наполненные либидо; спина у нее выгнулась, плечи перекосились, одно выдвинулось вперед. Я чувствовала, что она приготовилась к борьбе в ожидании неизбежного нападения. Очень печально, что ей пришлось быть в таком положении, в этом было что-то трагичное... и в то же время меня радовали ее дух и сила и ее твердость и грубая внешность. Я даже удивилась тому, что она мне так понравилась... но что было, то было.
Теперь Джордж сказал, чтобы я попробовала взглянуть на эту параноидную колбаску. Да... это правда было интересно. Я увидела ее, всю окруженную сомкнутыми щитами, словно у древнегреческой пехоты; она действительно была окружена этими щитами. А со всех сторон в нее летели копья врагов. В результате она стала похожа на ежа из-за всех этих копий, воткнутых в покрывавшие ее щиты. И все же... она получила огромное удовольствие от этого. Она была сильна и мощна, способна отразить все эти жуткие атаки, даже перед такой угрозой она могла отстаивать что-то хорошее. Она была весьма горда собой оттого, что не хныкала и не поддавалась давлению, не сгибалась перед ним. Она выстояла и отразила все удары, с какой бы неожиданной стороны они ни обрушивались на нее. Это было захватывающее зрелище. Я внезапно поняла, почему я так часто искала трудные ситуации, которые нужно было преодолевать: мне это доставляло удовольствие! А страх был неприятным побочным эффектом... но главное заключалось в этом чувстве удовольствия. Мне нравилось быть сильной и твердой перед превратностями судьбы.
А что же насчет той мягкой колбаски? Я увидела, что она плачет из-за этой трагедии. Что же ей делать? Джордж сказал, что, по его мнению, здесь произошла путаница: мягкая идентифицировалась с твердой и совершенно растерялась. И верно, так и было: я внезапно осознала, что мягкой нравилась жесткая, потому что она билась и боролась за них обеих против мамы, защищала мягкую от опасности уничтожения, отстаивала все правое и справедливое. Но затем она стала беспокоиться, что из-за этого она и сама станет агрессивной, и не могла понять, хорошо это или плохо. Но в конце концов она все распознала и все стало на свои места.
Джордж велел мне опять вернуться к младенчеству. Я увидела малышку, всю в фекалиях... и маму, которой это не понравилось. Тогда малышка решила утвердиться, что все это принадлежит ей и надо попробовать, насколько оно реально. Она взяла кусочек в руки и положила в рот. Так будет лучше, наверное. Но беда-то в том, что лучше не стало, потому что она почувствовала неприятный запах и вкус и уже не была уверена, что это так уж хорошо... да и вообще, взяв это в рот, она увидела, что оно исчезло, так и не решив проблемы!
Джордж сказал, чтобы я посмотрела на большую кучу передо мной, над которой струился пар. Я не смогла почувствовать запах, потому что ощущала сильную боль в мышцах, ведающих клитором. Он сказал – это оттого, что клитор встал вверх, как копье, утверждая свое право на существование, так же как и мое право на существование. Он говорит, что это случалось всегда, когда я хотела что-нибудь сделать... но что теперь мне больше этого не нужно делать. Но я все боялась, что мама может его откусить. Джордж спросил меня, что бы я сделала со своим клитором. Я осознала, что хотела бы сосать его... но реально не могла отличить, я или мама это сделает. Но Джордж сказал, что это нельзя спутать. Я сначала ничего не поняла, но его слова меня успокоили достаточно, чтобы вернуться к той куче.
Он велел мне понюхать ее. Мне было приятно. Тогда он велел мне погрузить в нее руки. Но потом объяснил, почему это неправильно. Он сказал, что обезьяны едят свои фекалии, ибо они вегетарианцы. А люди плотоядны, и поэтому, хотя и у них есть желание играть со своими фекалиями, им приходится научиться делать что-то другое, чем-то заменить это желание. Мне было очень интересно понять, что мы можем этого хотеть, но не должны делать оттого, что для людей это неразумно, а не оттого, что это плохо. Я почувствовала гордость, что я человек и могу найти разные пути делать то, что приличествует человеку. Неожиданно я захотела научиться сублимировать свое желание. Это было великолепно.
Я пошла в сад поиграть с землей, слепить что-то из нее. Я вылепила две вещи – круглый горшочек и статуэтку. Ох, какая она была красивая! У нее был такой большой животик, только не такой вздернутый, как у меня, когда я была непослушной маленькой девочкой: он был большой и круглый. И у нее были красивые груди, живые и веселые, а плечи – сильные и красивые... совсем не агрессивные, а просто уверенные. Мне так она понравилась. Потом я увидела, как я пробираюсь внутрь ее вагины и осознаю себя через нее, самовыражаюсь. Я очень взволнована: я почувствовала, что в этом есть что-то очень глубокое, что я не могу выразить словами; и я ощутила, что наконец-то поняла, как я могу сублимироваться и найти взаимоотношения с тем, что сама создала. Оказывается, сублимация не означает отказ от того, к чему я стремлюсь на самом деле, а есть просто выражение этого другим способом. Я по-прежнему могла испытывать удовольствие и понимала, что оно во многих отношениях даже сильнее, чем раньше. Я никогда прежде не осознавала этого: мне казалось, что сублимация означает лишь дешевый суррогат.
Мне очень понравилось то, что я проделала. Но в то же время я была несколько растерянна: как это все совмещалось с той малышкой, которая раньше билась в истерике? Ведь ей тогда был всего год, а мне сейчас было уже два. Как я нашла непрерывную связь между ними? Джордж сказал, чтобы я вывела малышку в сад и тоже дала ей в руки комок земли. Ей очень понравилось. Она тут же сунула его в рот! Потом размазала по всей мордашке. Но я не сказала ей, что так не надо делать... и вскоре, посмотрев на то, что у меня получилось, она стала ударять своим комком земли об землю, пытаясь что-то слепить. Она была очень довольна собой... и так же довольна была я – та, что побольше, – ибо я увидела, как можно научить ее самой разобраться в том, что есть и другие радости.
Но что было бы, если бы мама увидела нас? Я посмотрела... и вдруг почувствовала, что эмоционально мама на уровне годовалого ребенка. Она совсем не понимала, чем мы занимаемся; она сидела на траве, ее гениталии выглядели как большая темная дыра, она играла волосами на лобке. Заинтересованная только лишь собой. Затем я увидела, как она разгневалась на то, что мы сотворили, захотела все разрушить – но это выглядело как бессилие и неспособность понять что-либо, ревность к тому, что – она смутно чувствовала – было лучше, чем у нее, но чего она сама достичь была не в состоянии. И тогда я осознала: это не моя вина, что она не могла общаться со мной и не смогла понять меня и развитие моей личности... потому что она вообще не могла установить контакт ни с кем вокруг себя. И мой клитор расслабился, и я почувствовала себя замечательно, охваченная ощущением свободы и радости.
Когда я проснулась, у меня было такое ощущение, будто я получила некое наследство. Я вдруг почувствовала, что могу делать что-нибудь... и это было замечательно".
В этом случае мы наблюдаем особенно глубокий конфликт между потребностью интроецировать первичный объект и приобрести таким образом его характеристики и стремлением пациентки оттолкнуть объект от себя. Она расщепила материнский образ на хороший объект, соответствующий ее врожденным внутренним потребностям обладать любовным, расширительным либидо, и на плохой объект, представленный материнским садистским агрессивным либидо которое угрожает насильно овладеть ею. Ее оральные потребности требуют, чтобы она инкорпорировала материнское либидо, несмотря на все свое нежелание, – то горькое молоко, ощущение холодной садистской груди, а позднее и всю ее личность, ибо если она этого не сделает, то потеряет мать, уничтожит ее и, оставшись в одиночестве, потеряет и себя. Но, с другой стороны, если она это сделает, то будет наполнена материнскими чертами, и отсюда эта борьба, где врожденное позитивное оральное и вагинальное либидо пытается отстоять себя перед угрозой материнского либидо, садистского и разрушительного. Если она попытается бороться с матерью, чтобы избавить и защитить ее от ее же садизма, то станет похожей на мать и сама примет садистские черты, если же принять мать с любовью и открытостью, материнские черты заполнят ее всю и снова она станет похожей на мать. Конфликт кажется совершенно непреодолимым.
Но одновременно мы видим, что, если Эго пациентки достигнет определенной независимости, которая позволит ей утвердиться в своих врожденных позитивных стремлениях и ощущениях любовного открытого либидо, она будет ими подпитываться и ей не понадобится идентифицироваться с матерью; здесь же мы наблюдаем и конфликт между хорошим и плохим образом собственной личности, представленный ее анальным продуктом, и удачное преодоление этого конфликта в сторону положительного образа. А убедившись в том что ее положительные стремления приемлемы, она научается доверять своей собственной женственности.
Как и в случае с мальчиками, здесь существуют несколько сценариев, по которым может развиваться процесс взросления и обретения зрелости у девочки, и я хотел бы привести некоторые из них:
(I) Самый распространенный случай в нашей культуре – это мать, неуверенная в своих сексуальных и нарциссических отношениях с супругом, отчего она воспринимает дочь как соперницу и стремится подавить ее строгостью, внушая ей чувство вины за ее эротические влечения.
Если мать представляет собой ревнивое Супер-Эго, зло, наказывающее девочку за сексуальные влечения, генитальные ощущения у девочки будут источником стыда за греховные мысли, ее вагина будет втянута и лишена чувствительности, чтобы нейтрализовать это чувство вины и тревоги. Этому состоянию сопутствует достаточно широкий диапазон соматических нарушений: анус также втянут и напряжен, тазовая область напряжена и фригидна, спина тоже напряжена и плечи приподняты. Ее нарциссическое либидо также имеет тенденцию спрятаться во втянутой грудной клетке; агрессивные импульсы заставляют напрягаться челюсти, а лоб почти всегда изборожден морщинами, что свидетельствует об угрызениях совести.
Как мы уже упоминали, стремление девочки идентифицироваться с отцом встречается намного чаще, нежели стремление мальчика идентифицироваться с матерью, ибо в конечном итоге именно отец представляет собой тот великий мужской мир, где все и происходит в жизни. Девочка хочет, чтобы отец компенсировал ей то плохое либидо, что интроецировала ее мать, и освободил ее от чувства вины и тревоги, которые она испытывает. Она хочет, чтобы он излил на нее свое либидо, сделал ее своей любимицей и тем самым сломал материнскую агрессивность. Отец должен быть ее героем, который освободит ее от привязанности к матери, от той цепи, которая держит ее рядом с драконом, он должен поразить дракона своим копьем и, взметнув девочку на своего мужественного коня, увезти ее в замок, где она будет одна купаться в его любви. Символ Св. Георгия и дракона представляет коллективное бессознательное, которое владеет мечтами девочек, равно как и тех мальчиков, которые выходят из собственного неуверенного мирка в мир мужской силы и свободы. Каждый мужчина хочет освободить женщину от ее заторможенных рефлексов и тревог и тем самым освободиться и сам.
(II) Но слишком часто отец не в состоянии подняться до уровня надежд своей дочери и не может преодолеть материнские строгости и подавляющую силу. Если любовь супруга не сумела освободить мать от Эдиповых конфликтов, если она не видит в нем идеальный сексуальный объект (мужчины для женщин есть такие же сексуальные объекты, как и женщины для мужчин) или сильной личности, то в ее отношении к нему будет проявляться пренебрежение, которое передастся и дочери, принижая таким образом ее любовь к отцу. Отца она будет воспринимать как человека под каблуком у матери, его мужское либидо не будет в состоянии утвердиться перед дочерью. Она почувствует, что ее влечение к нему вызывает в нем тревогу или страх. Его осознанные или неосознанные попытки оттолкнуть ее вызовут в ней ощущение отверженности, и ее собственные либидозные потребности будут подавлены или вытеснены. Она станет презирать отца за свое разочарование в нем, не сможет освободиться от своей зависимости от матери, ее младенческие конфликты зафиксируются, а Эдипов комплекс останется неразрешенным.
Существует множество вариантов в сценарии со слабым или нерешительным отцом. Он может устраниться от своей главной роли в семье и посвятить все свои силы карьере или жизни вне семьи. Он может подолгу отсутствовать или оставаться дома безразличным ко всему, чужим для своей дочери. Девочка будет чувствовать, что не нужна ему, и часто будет винить в этом себя. Если отец отвергает ее привязанность или боится ее, она почувствует себя не нужной никому и опасной для мужчин. Может быть, она почувствует, что ее влечения слишком сильны или властны, она постоянно будет настороже, не доверяя себе и не в состоянии "расслабиться".
Многие отцы, не уверенные в собственной сексуальности, тревожатся, что если позволят себя стимулировать, то уже не смогут контролировать свои влечения. Такие мужчины часто выказывают свою любовь в отношении малюток дочерей, однако через пять-шесть лет отдаляются от них, прячут свое либидо, и эта сдержанность проявляется особенно сильно, когда девочка достигает периода полового созревания. Тут они становятся особенно сдержанными и отстраненными, чтобы избежать собственного возбуждения, страшась как своих чувств, так и ревности супруги. Многие девочки, испытав такое отношение со стороны отца, почувствовав, что он отвергает их, почему-то не доверяет или враждебно относится к их либидозным потребностям, начинают верить, что с ними что-то не в порядке, что они непривлекательны, а их либидо неприемлемо. Они как бы имитируют отстранение отца и прячут собственное либидо, не доверяя своим влечениям и влечениям других людей. В их личности начинает преобладать некая смесь сдержанности и агрессии, оборонительной позиции и злого натиска. Такие девочки оказываются в ловушке своих противоречивых чувств и начинают искать идеального отца, которого им хотелось бы иметь, часто идентифицируются с каким-либо воображаемым идеальным образом и сами приобретают мужские установки: они сами стараются выразить ту силу, которой ждали от отца, как бы подавая ему пример поведения и в своих фантазиях освобождая его от сдержанности и отстраненности: У них всегда есть потребность улучшить мужской характер, они ищут слабых нерешительных мужчин, которых они могут сделать сильными и способными, или мужчин, обладающих определенным потенциалом, мужчин, которым они могут помочь проявить себя. Такой поиск может привести женщину к устойчивому чувству разочарования, он развивает критический и желчный характер и склад ума, когда она винит мужчин во всех своих неудачах и неустроенности в жизни, однако может развиться и такая личность, которая станет для мужчин источником вдохновения и поддержки, в таких случаях обычно говорят, что за каждым удачливым мужчиной стоит сильная женщина. Или, наконец, в своих попытках сотворить такого мужчину, каким она хотела бы его видеть, она переносит это желание не столько на мужчину как такового, сколько на собственное Эго. Такие женщины честолюбивы, они вступают в мужской мир и конкурируют с мужчинами на их собственной территории. Часто такая женщина добивается заметных успехов в профессии, настроенная разорвать узы зависимости от мужчин и выступать с ними на равных. Она утверждается в своей независимости и ревностно ее охраняет, а свои женские импульсы рассматривает как угрозу своей независимости и стремится отбросить их. Она часто презирает других женщин, а мужчин идеализирует и в то же время не доверяет им, так что ее отношения с ними часто страдают от постоянных споров и борьбы за первенство.
(III) Наконец, хотелось бы показать идеальный сценарий развития процесса взросления у девочки. Это случай, когда мать сумела преодолеть собственные инфантильные страхи и конфликты, полностью осуществила свои сексуальные влечения и потребности, а отец отдает свое либидо семье, любит ее и служит источником радости и уверенности и для детей и для жены. В таком случае девочка со своими родителями общается с радостью, не чувствует к ним ревности, для нее они не угроза ее либидо, а, наоборот, поддержка. Девочка интроецирует добрую мягкую грудь матери и хорошие вагинальные ощущения, которыми мать стремится поделиться с дочерью, чувствуя себя от этого счастливой. Поскольку мать не чувствует фрустрации в отношениях с супругом, она демонстрирует свою любовь и восхищение им, и девочка понимает, что она тоже может восхищаться и любить отца. Отец будет гордиться своей мужественностью, своей сексуальностью и той радостью, которую он от этого испытывает. Он не будет бояться обнять девочку и показать, как он рад ей, и хотя у него нет потребности в каком-либо сексуальном контакте с ней, он тем не менее не испытывает страха перед ее влечениями. Таким образом, и она будет гордиться его мужественностью и мужественностью тех мужчин, которых она когда-нибудь полюбит, а их восхищение ее женственностью и ее желаниями не будет пугать ее.
Будучи уверенной в собственном либидо, она сможет развить свои таланты в любом направлении. Не пряча своих женских влечений, она сможет чувствовать себя равной с мужчинами, не пытаясь конкурировать с ними, не страшась их. А когда станет матерью, она будет именно такой матерью, какая нужна ее младенцу, надежной и счастливой, и между матерью и ребенком установится прекрасная связь, которая со временем перерастет в дружбу зрелых личностей, не обремененную младенческими или Эдиповыми конфликтами, которые так довлеют над нашей культурой, но которые, как я вам показал, отнюдь не неизбежны.

10. МИР ВЗРОСЛЫХ

1. Душа и общество

Фрейд в своем труде "Групповая психология и анализ Эго" писал: "Контраст между индивидуальной психологией и социальной психологией, или психологией групп, на первый взгляд очень значителен, однако при пристальном рассмотрении он теряет свою остроту. На самом деле индивидуальная психология с самого начала является и социальной психологией".
Это особенно применимо к взрослым, чьи отношения с миром больше не ограничиваются лишь семьей, но распространяются на общество. Как абсурдно было бы исследовать развитие ребенка, не принимая во внимание его родителей и остальных членов семьи, настолько же нелепо будет рассматривать и психологический опыт и поведение взрослого человека безотносительно к тому обществу, в котором он живет.
Чтобы применить психоаналитические теории к изучению общественных связей, недостаточно знать, как люди реагируют на требования общества, необходимо также понять, как в обществе действуют психологические силы. Нам придется показать, что общество само по себе есть воплощение психологических процессов, и то, что мы называем действительностью, на самом деле часто представляет собой некий социальный невроз или даже институциональное безумие. Мы уже наблюдали это в случаях психопатии нацизма и сталинизма, которые весьма реально – даже слишком реально – испытали на себе их жертвы, да и все остальные граждане этих стран. И если в предыдущих главах мы рассматривали, как развиваются невротические и психопатические процессы у индивида, как закладываются в его характере доброта и нежность или, напротив, агрессивные, садистские, бунтарские тенденции, тревожность или параноидальные симптомы, то теперь нам предстоит понять, каким образом эти тенденции, эти психические явления трансформируются в общественные явления, встраиваясь в объективные социальные условия.
Можно сказать, что культура и структура общества представляют собой объективное выражение тех комплексов и конфликтов, которые взрослые индивиды вытеснили, отщепили от собственного Эго и спроецировали на общество, где эти конфликты вновь оживают и должны быть удовлетворены. Либидозные импульсы, развивающиеся у индивидов в период младенчества и раннего детства и продолжающие действовать на бессознательном уровне, вновь поднимаются на поверхность сознания и проигрываются на общественной сцене. То, что отдельному взрослому приходится подавлять, на общественном уровне приобретает значимость, что запретно для индивида, то возможно для социума (как заметил еще Платон). Маниакальные фантазии, параноидальные навязчивые идеи и фобии в обществе институционализируются и воспринимаются как объективные условия, субъективное бессознательное превращается в объективную реальность. Культуру можно рассматривать как зеркало, отражающее неосознанные людские фантазии, только люди этого не понимают: они считают, что то, что они видят вокруг, – это объективная реальность, объективные условия, не зависящие от них.
И если в детстве либидозные импульсы полностью поглощаются семейным кругом, то взрослый человек переносит свое либидо вместе со всеми его конфликтами и комплексами во внешний, более широкий мир общества.
Когда мы становимся взрослыми, готовыми бороться за свои интересы и утвердиться в мире, когда мы по большей части освобождаемся от пут родительских верований, предрассудков, убеждений и заблуждений, мы встречаемся с новыми символами Супер-Эго, в отношении которых чаще всего занимаем те же позиции, что и по отношению к прежнему, раннему Супер-Эго. Происходят те же ритуалы идентификации, проекции, подчинения или протеста, зависимости или самоутверждения.
Психоаналитики социального направления психологии, как Райх или Фромм, и представители Франкфуртской школы социальных исследований видели задачу социологии в том, чтобы понять, каким образом социально-экономические условия общества влияют на формирование структуры влечений и бессознательных установок индивида. Основным вопросом, по их мнению, является: как и когда социальные условия преобразуются в индивидуальные, как объективное превращается в субъективное.
Я приводил уже много примеров того, как культурные и общественные условия влияют на отношение родителей к детям, определяют их ожидания и запреты, их воззрения на добро и зло, их собственный образ в обществе и понятие о роли их детей в этом обществе, подготавливая таким образом развитие субъективных процессов у ребенка и подростка, которые и сыграют впоследствии основную роль в формировании его взрослого характера и его роли в обществе.
Однако же, необходимо разобраться не только в том, как условия и ценности каждого данного общества влияют на душу индивида, как объективное становится субъективным, как психика отражает социальную и культурную действительность, но и как субъективные психологические процессы трансформируются в общественные, влияют на культуру общества. Ибо весьма ошибочно считать, что социально-культурная действительность может формироваться и развиваться независимо от психики людей и вне ее. Другими словами, психологические процессы, действующие в обществе, следует изучать не просто как систему объективных условий, но как воплощение и выражение психологических процессов. Итак, как же мы определим процессы проекции и переноса от индивидуальной психики к обществу?
Рассматривая психологическое развитие индивида, мы отмечали различные стадии развития либидо и возникновение фиксаций и комплексов, которые определяют характер индивида и часто вызывают невротические симптомы. Каждая из этих стадий побуждает индивида к выполнению определенных функций, направленных на самосохранение и сохранение вида. Но помимо этих, достаточно специфических, форм либидо существует еще одно, более глубокое либидозное влечение, которое преобладает над всеми другими и которое я называю неспецифическим. Если существует одно-единственное начало, которое можно назвать фундаментом жизни любого человека, то это то, что всякий человек рождается с потребностью любви. Он должен любить и быть любимым. И пожалуй, самое удивительное, с чем я столкнулся в своей долгой практике психотерапевта, это то, насколько сильно у младенца осознание материнского либидо по отношению к нему, как чувствителен он к качеству ее любви к нему. Разумеется, очень трудно определить качество любви в обычных практических терминах, также как и описать, каким способом младенец получает сведения о материнской любви. Он ощущает либидозные импульсы, которые могут восприниматься как плохие или хорошие, позитивные или негативные, не говоря уже о множестве промежуточных, однако все они вызывают у младенца глубокий отклик. Поскольку и выражение либидо, и отклик на него происходят на довербальном уровне, у нас нет слов, чтобы описать их, рассказать о них обычным нормальным языком. Можно называть их ощущениями, чувствами, интуицией, симпатией или, наконец, телепатией. Они не привязаны к какому-то определенному участку тела или органу чувств, но можно, пожалуй, назвать это излучением, исходящим от матери.
Нет сомнений, что люди излучают энергию – либидо, – на которую все мы реагируем, обычно даже не зная об этом, и более того, во всех нас присутствует неопределенное стремление к тесному общению с ближним и с природой. Однако это глубинное стремление, которое названо жизненной силой, или Эросом, elan vital, подвергается множеству метаморфоз в течение жизни индивида. По существу, все эти превращения в разные фазы развития служат цели сохранения самого индивида и сохранения вида. Но несмотря на то, что эти фазы можно считать биологически детерминированными, в них вновь и вновь происходят различные трансформации уже более специфического, психологического толка, как ответ на окружающие условия. Ибо в течение развития на индивида и его либидозные импульсы накладываются различные фрустрации, запрещения, враждебность и неприятие, вызывая развитие защитных механизмов, торможений, процессов вытеснения и фиксаций, которые определяют характер личности и часто вызывают невротические или психотические симптомы. Все эти процессы проецируются на общество и культуру, в которой они действуют. Конфликты отдельной души воспроизводятся в конфликтах внутри общества и между различными социумами.

2. Характер и культура

Говоря о переходе от отдельной души к душе общества, от субъективного мира к объективному, мы, по существу, говорим о взаимодействии между характером людей, живущих в данном обществе, и характером самого общества. Фиксации отдельной личности на различных фазах развития ее либидо, ее способы защиты и компенсации, вытеснения, тревог и удовлетворения своих потребностей, без сомнения, определяют характер этой личности и ее отклик на окружающие условия, но и каждое общество также имеет собственный характер, который мы обычно называем культурой и в котором тоже преобладают те или иные либидозные мотивы. Каждая культура создает свой образ, служащий образцом для ее граждан и представляющий собой коллективное Супер-Эго, поддерживающее и сохраняющее определенные ценности, долженствующие отражать психологические потребности и ожидания членов данного общества. Культура как бы предлагает людям взглянуть в зеркало, чтобы рассмотреть и познать свою истинную сущность, оказывая этим сильнейшее влияние на коллективный образ членов общества и формирование преобладающих свойств характера. Индивиды, у которых преобладают те или иные либидозные характеристики, стараются найти подобные же черты в общественной жизни. Если, скажем, у человека сформировалась фиксация на либидо анального удержания и он видит свою цель в накопительстве, он будет видеть весь мир в этом свете, считая, что обладание богатствами есть основной закон жизни, и естественно будет стремиться укреплять именно то общество, которое дает наибольшие возможности для осуществления этой цели. Разумеется, здесь могут быть самые разнообразные варианты и комбинации. К примеру, такой человек может быть либералом и противиться любой авторитарной системе, могущей ограничить его поле деятельности, или, напротив, быть приверженцем авторитарности, которая сохранит его право на накопление богатства и защитит от тех, кто может покушаться на его свободу.
Немыслимо перечислить почти бесконечное разнообразие сочетаний психологических импульсов, выражающихся в социальных убеждениях и установках людей. Можно, однако, сказать, что в любом обществе существует некий резервуар с широким спектром характерологических и идеологических установок (как и у каждого индивида), каждая из которых стремится доминировать над другими. Но при этом всякая культура в фундаменте своем поддерживает определенный набор элементарных поведенческих моделей, которые в свою очередь отражаются в психологических стремлениях. Это великое многообразие психологических факторов, задействованных в политической, экономической, идеологической и религиозной жизни обществ, общепринятых ценностей, предрассудков, навязчивых идей, не говоря уже о сложных взаимодействиях между агрессией и сотрудничеством, между любовью и ненавистью, – привело к тому, что исследователи общественных связей неизбежно должны либо ограничиться рамками отдельной специфической области, либо излагать свои мысли общо и абстрактно. Мне хотелось бы дальше привести ряд примеров того, как либидозные мотивы и их конфликты определяют роль личности в обществе и как они взаимодействуют с характером данного общества и влияют на него.
Если в характере индивида доминирует орально-агрессивное, садистское либидо, он будет воспринимать мир как нечто эгоистичное, подлое, агрессивное, и соответственно будет стремиться излить на него собственную агрессию, чтобы испытать садистское удовлетворение. Он будет искать в обществе возможности для выражения своих агрессивных импульсов, придания им законной силы, и найдет их либо в авторитарном государственном устройстве, либо в религии, под знаменами которых он сможет сражаться, или же в бунтарской, террористской субкультуре, вместе с которой он может бороться против истеблишмента. Такой индивид найдет родственные души и гомоэротическое удовлетворение в коллективе, настроенном на агрессивные цели, будь это армия или политические террористические организации, вдохновленные идеями революции или религиозного фанатизма. Всегда найдутся агитаторы, фашисты, коммунисты, религиозные или расовые фанатики, готовые сыграть на садо-мазохистской предрасположенности, таящейся в бессознательных слоях психики у многих людей, с тем чтобы вывести ее на поверхность. Это особенно заметно на массовых митингах и сборищах, когда возникают исступленные апокалиптические видения катастроф и идея спасения через разрушение: разрядка энергии деструктивно-садистских импульсов сама по себе конечна и не имеет никакой рациональной связи с целями, которых нужно достичь. В момент этой коллективной агрессивности младенческие импульсы взрывают функции Эго в коре головного мозга на манер короткого замыкания, это выражается в маниакальных выкриках и движениях вроде размахивания руками, кулаками, топота ногами и примитивных танцевальных движений. Мы наблюдали подобное выражение оральных агрессивно-садистских импульсов в поведении и фантазиях младенцев, и то же самое повторяется в поведении взрослых в обществе. И как мы диагностируем садо- мазохистские процессы в случаях психопатии или паранойи у индивидов, мы так же можем поставить аналогичный диагноз, если это случается в коллективной форме и может угрожать обществу. Подобная диагностика могла бы помочь укрепить защитные механизмы как индивидов, так и наций, чтобы не дать им пропасть в пучине младенческих импульсов, а напротив, усилить возможности рассуждать здраво и рационально. Если в психике индивида доминирует открытое оральное либидо, в его жизни большую роль будет играть готовность любить и принять любовь. Такие люди обычно с доверием относятся к своему окружению, ожидают от других ответного доверия и симпатии к своим потребностям и надеждам. Они тянутся к людям, открыто выражают свои симпатии. Мир вокруг них как бы символизирует их любящую, отзывчивую мать, они всегда с радостью любуются красотой, ощущают мир вокруг себя живым и радостным, всегда готовы сопереживать как людям, так и природе. Как говорил Гёте: "Хороший человек обычно считает мир и других людей прекрасными, он не способен понять или принять зло". У такого человека чаще всего развивается образ любящего отцовского Супер-Эго, который поддерживает все его положительные импульсы и помогает развить интеллект и отточить верные суждения. Другие люди, страдающие страхом перед удовольствием, обладающие ограниченным, закрытым либидо, считают такого человека утопистом, лишенным реального взгляда на мир, в то время как для него реально добро, а зло – лишь отклонение от нормы, как бы часто оно ни проявлялось.
Люди с анально-продуктивным складом стремятся создать представление о собственном образе через создание материальных объектов, в которых они оставляют о себе память. Обычно у них присутствует тесная либидозная связь с материальными объектами и предметами, они любят мастерить что-то руками и демонстрировать это. У таких людей часто проявляется талант к ремеслу или к искусству, если способность мастерить сочетается с визуальной образностью; если же больше развиты слуховые (и уретральные) ощущения и воображение, то у них проявляется способность к музыке. Они обычно считают, что люди заинтересованы в их деятельности и результатах ее, восхищаются ими. Однако если такой индивид встречается с непониманием, отвращением и пренебрежением в момент, когда он хотел продемонстрировать свой анальный продукт, а позже – материальные объекты, созданные им, то его стремление к творчеству будет отягощено тревожным чувством беспокойства и вины. Тогда у него развивается синдром удержания и он уходит в себя, душевно и физически. Его чувствительные руки станут напряженными или неловкими. Он будет стремиться накопить и укрыть от других материальные богатства, станет педантичным, осторожным, склонным к тому, чтобы обмерить и взвесить всякую вещь, чтобы определить ее ценность. Тот его первичный драгоценный продукт, которым он хотел поделиться в младенчестве, но который был отвергнут и в результате он почувствовал себя нечистым, должен вновь вернуться и засверкать в виде денег. У него развивается навязчивое стремление к наживе, к финансовым успехам, он ищет ту драгоценность, что у него отняли в детстве, и богатство, которого он сможет достичь, вновь даст ему почувствовать себя чистым и уважаемым. Однако он уже не хочет запятнать себя тем, чтобы иметь дело с производством материальных объектов: он будет платить другим, чтобы они сделали это за него, и, получая их продукцию, он будет тщательно измерять ее ценность в денежном выражении.
Здесь мы наблюдаем диалектическое взаимоотношение между производителем и аристократом или капиталистом, между купцом и ремесленником или художником. Любовь к золоту и богатству и любовь к созиданию находятся в оппозиции друг к другу и в то же время взаимодействуют. В иерархических классовых обществах тот, кто производит, относится к нечистым, в то время как богач, свободный от необходимости работать, чище и выше: он проецирует грязную часть богатства и создания благ на низшие классы, а эти низшие классы могут лишь издали любоваться результатами своего труда. Но то чувство вины, которое ощущает производитель от своего грязного труда, заставляет его ощущать себя существом низшего порядка и часто мешает ему заявить о своем законном, принадлежащем ему по праву, месте в обществе. Единственное, что он может сделать, это потребовать чуть большую долю тех денег, что капиталист получает от его труда.
Склонный к стяжательству и приобретательству индивид с готовностью вступает в капиталистическую систему, нацеленную на накопительство и наживу, и с легкостью играет здесь свою роль, отчего ему, скорее всего, будет сопутствовать удача. Такие люди пользуются всеми возможностями, которые предоставляет общество, в то время как люди, нацеленные на созидание, считающие главным источником удовлетворения и гордости свою работу, свое ремесло или искусство, обычно отрицательно относятся к бизнесмену, который пользуется результатами их труда и рассматривает этот труд лишь как средство достижения прибыли. Они чувствуют себя униженными в культуре, приверженной накопительству.
Когда особенно резок контраст между богатством и бедностью, между жизнью в роскоши и тяжелым трудом и лишениями, тогда те, кто чист и красив, представляются в образе жадных эксплуататоров и народ искренне ненавидит их. Однако в капиталистической системе, которая не просто обещает каждому возможность накопить собственное богатство, но и поощряет любые усилия в накопительстве, все равно будет преобладать дух стяжательства. Культура такого типа признает важными и стоящими только материальные ценности, и основным критерием ценности и значимости всегда останутся отношения, измеряемые цифрами и статистикой. Можно назвать это поздней, развитой стадией капитализма, где как люди, так и весь мир измеряются и понимаются лишь статистическими и количественными параметрами. Это называется также постмодернистским этапом, однако одним из последних философских течений этого этапа стало движение деструктивизма, провозглашающее, что за цифрами и статистикой на самом деле не стоит никакой реальности, а лишь математическая вероятность. Ни в прошлом ни в будущем нет реального смысла, не существует такого понятия, как разум или некий центр, стоящий за миром фактов, за "обстоятельствами", как говорил Витгенштейн. И даже язык не имеет истинного смысла в тех словесных играх, которыми мы занимаемся, так же как нет смысла и в состязаниях по приобретению и накоплению материальных объектов. И поскольку между душой, либидо производителей и миром вещей, которые они создают, нет никакой связи, а лишь статистическое соревнование по накоплению, то и разум и психика людей, их личность также не имеют никакого истинного смысла. Это порождает у многих чувство изоляции, отчего они становятся беспокойными, стремятся к постоянной активности, не дающей возможности остановиться и поразмыслить, ибо кажется, что и размышлять не о чем. Более того, размышление может только обострить чувство пустоты в душе.
Можно сказать, что такая культура представляет собой коллективную регрессию к анальной фазе, когда – как я уже упоминал – преобладающим занятием у детей становится собирание, счет, обмер и взвешивание предметов. У них проявляется стремление к обладанию предметами, это их сокровища, они их пересчитывают, меняются друг с другом. Пиаже замечал, что в возрасте двух-трех с половиной лет, когда дети получают некоторые навыки и умения, знакомятся с понятиями о логических категориях и отношениях, именно тогда у них возникает представление о числах, конкретных взаимоотношениях места и времени. Он назвал эти действия термином "квантификация" (исчисление количества).
Но если для ребенка это является важным этапом подготовки к формированию функций собственного Эго, фазой развития личности, у взрослого эти функции составляют лишь часть его душевной структуры, и она должна непременно достичь генитальной стадии либидо, чтобы он имел возможность проявить себя как цельная личность в отношении других людей и внешнего мира вообще. У него должно развиться чувство самости, образ собственной личности, способной любить и принять любовь, образ созидателя и производителя, способного внести вклад в общество, признать свою роль и ответственность и получить признание этой роли от других. И более всего, в нем должно развиться чувство личности, чьи эротические влечения переносятся от семьи к обществу, на которое он изливает свою либидозную энергию, и отсюда – прошлое связывается с будущим через целенаправленность настоящего. Но если общество и культура представляются лишенными смысла, если люди чувствуют себя чужаками в чужом мире, простирающемся вокруг, то их либидо устраняется, прячется, его целеустремленность, его стремление к любви, к самоутверждению притупляются. Культура, общество в таком случае претерпевают коллективную регрессию к более ранним фазам, при которых объединяющие процессы зрелого генитального либидо уступают место заботе о квантификации, статистике, числах, люди рассматриваются как обезличенные объекты в массе, статистические единицы, которыми можно манипулировать, и средства тогда становятся целью.
Мы уже говорили о взаимодействии между нарциссическим и генитальным либидо, о потребности человека любить себя, чтобы иметь возможность любить других, но для того, чтобы любить себя, ему необходимо и подтверждение, что его любят. Нарциссическое либидо имеет потребность в дружбе и признании окружающих его людей, тех, кто принимает его и может его оценить. В подростковом возрасте мальчики объединяются в группы, шайки, которые дают им ощущение ценности собственной личности, подпитываемое гомоэротическими связями с равными себе и целой группой, они могут перешагнуть на чужую территорию – территорию общественной жизни, утвердиться там, продемонстрировать себя и наконец найти "ту самую женщину".
Взрослые продолжают испытывать потребность в признании и уважении к себе как полезным членам общества. Опыт гомоэротических связей усиливает ощущение себя как личности, чувство необходимости другим людям и признания с их стороны, что делает человека способным общаться с людьми.
Вновь и вновь я убеждаюсь, что способность человека к нормальным, удовлетворительным сексуальным отношениям зависит от того, насколько полно реализовались его нарциссические потребности и какую роль он играет в своем окружении и в обществе.
Нарциссическое либидо человека часто вызывает маниакальные фантазии, которые в прежние времена проецировались на богов и королей или на другие сильные личности, и люди в свою очередь идентифицировались с этими образами, усиливая тем самым собственное Я. Но, с другой стороны, Эдипов комплекс, как мы уже видели, относится и к маниакально-нарциссической и к сексуальной проекции на фигуру отца, вызывая враждебность у сыновей, то есть у граждан; и у них возникает желание уничтожить всевластную отцовскую фигуру, чтобы самим обладать той властью и силой, которой они же ее и наделили. Казненный отец превращается в грозное Супер-Эго, источник чувства вины и раскаяния: в нем накопилось все то зло, которое люди обратили против него, он вызывает страх и угрызения совести; теперь приходится поклоняться ему и служить, чтобы ублажить его и замолить свои грехи. Ему вручается власть над обществом, и он становится всеобщим тираном, а люди начинают бояться не только внешних проявлений Супер-Эго – религиозного и светского истеблишмента, – но и своих собственных маниакальных и сексуальных влечений, которые побудили их напасть на него; у них развивается недоверие к самим себе и все конфликты боязни удовлетворения. Мы знаем, как из-за подавления нарциссических и сексуальных потребностей развиваются фобии, торможения, чувства тревоги, вины и стыда, агрессивность. Та же боязнь удовольствия, недоверие или даже страх перед собственными влечениями воспроизводятся на общественном уровне в виде недоверия к другим людям и страха перед ними, параноидальных отношений между людьми, когда одни боятся, что другие могут дать выход тем влечениям, которые они сами в себе подавили и рассматривают как табу. Вот она, склонность рассматривать человечество как нечто греховное, побуждаемое жадностью, грязными, эгоистичными, грубыми и неразборчивыми сексуальными влечениями, и отсюда – стремление защититься от них при помощи репрессивных сил религиозной или светской власти. Как отдельный человек боится собственных фантазий или влечений и вырабатывает сложные защитные механизмы в психике, мешающие этим влечениям выйти на поверхность сознания, так люди пытаются обезопасить себя, накладывая определенные запреты в обществе. То стремление к репрессивной власти, и даже диктатуре, которое ставит в тупик философов и социологов, могло бы найти объяснение в психологическом поведении, которое люди навязывают сами себе и обществу. Им требуется укрепиться в вытеснении собственных влечений с помощью сильных правителей и авторитарных систем правления.
Я упоминал уже о патриархальной паранойе и ее роковом влиянии на общество. Но приходится считаться и с тем, как успокаивающе действует авторитарное правление на людей, которые пасуют перед своими либидозными влечениями. Поскольку многие из своих вытесненных фантазий эти люди проецируют на других членов своего сообщества, они чувствуют удовлетворение, если эти другие подвергаются наказаниям за прегрешения. Да, их удовольствие – в праведности и добродетели, в том, чтобы быть приобщенными к Супер-Эго, они возбуждаются, видя, как разоблачают других. Таким образом, установлению и возвышению авторитарных систем и истеблишмента в большой степени способствуют запреты и торможения эмоционально подавленных людей.
У тех людей, в ком развито открытое, расширительное либидо, нарциссическая и сексуальная стадия получила полное воплощение и которые созрели как личность, силы подавления вызывают неприязнь, отвращение и возмущение. Они стремятся к свободе и демократии, мечтают о мире, в котором люди могут открыто и свободно выражать себя, где природа человека не вызывает тревоги и не требуется ее скрывать, а человек перестает недоверчиво относиться к себе и другим и не нуждается в крепкой руководящей руке.
Еще европейское Возрождение сулило возвратить людям уважение к себе, освободить их от чувства вины и страха, от рабской зависимости от религиозных или светских властей; свобода, равенство и братство должны были наконец-то привести человечество к тому, чтобы его либидо смогло выйти за границы семьи и племени и влиться в сферу общечеловеческую. Радость широкого, всеохватного либидо и радость созидания должны были стать доминирующим элементом действительности, а любовь – победить враждебный и недоверчивый мир. Но, увы, этому не суждено было сбыться.
Новый мир Возрождения создал новые символы власти, которые также встали над человеком, возник новый принцип реальности, с теми же притязаниями – определять поведение человека и его интеллектуальные позиции. Образ всемогущего Бога и великолепие королевской власти заменили образы всемогущей технологии и науки, которые смогут принести богатства, более или менее поровну распределенные между всеми.
Но для того, чтобы эти образы воплотились в жизнь, людям пришлось подчиниться императивам технологии и правилам, установленным жрецами науки и их душеприказчиками: им следовало научиться обращаться с механизмами, торговать и получать прибыль объективно, беспристрастно и обезличенно. Им пришлось забыть о душе и духовных стремлениях, чтобы освоить бездушные машины и безличные статистические законы экономики и прибыли. Они стали предметами в мире предметов, мире жестоком и бездушно хватающем любые возможности. Вспомним, как Хейек, этот пророк современного капитализма, расхваливал достоинства рыночной экономики, не обремененной лояльностью к обществу или чувством товарищества, если речь заходит о необходимости расширить собственные территории или простереть свои крылья над новыми. Новые рынки, новое сырье, новые технические или научные открытия, их жесткое, безжалостное внедрение для создания все новых богатств – все это стало ключевым принципом западной технологической цивилизации. Наиболее эффективным средством добиться успеха в этом мире стал бесстрастный подход – отношение к людям как объектам, которыми можно пользоваться для продвижения вверх, для получения прибыли и т.д. Государственные и коммерческие организации должны манипулировать людьми, контролировать их поведение с помощью юристов, экспертов по кадрам, консультантов по менеджменту, психологов, чтобы система работала гладко и безотказно; специалисты и педагоги должны сделать из людей способных операторов механизмов и машин или научных работников, которые понимают, как эти машины работают, и могут все более их совершенствовать. Чтобы удовлетворить требования рыночной экономики, необходима целая армия исследователей рынка, специалистов по общественным связям и рекламе; а чтобы держать рабочую силу в состоянии относительно спокойном и способном служить индустриальной системе, системе банков, финансовых и страховых компаний, нужны еще социальные работники, специалисты по здравоохранению, советники по психологии поведения и консультанты по капиталовложениям. Геологи, минералоги и даже ядерные физики постоянно рыщут по планете в поисках новых сырьевых запасов и новых форм энергии, которые обеспечили бы машины и механизмы "кормом", чтобы они могли удовлетворить поистине ненасытные аппетиты к новым товарам и новым приобретениям, ибо, в конце-то концов, для того только мы и поклоняемся этим машинам и отдаем им свой труд. И чем больше мы утрачиваем потребность в душевном общении, тем более жадными мы становимся в приобретательстве и потреблении, чтобы компенсировать свободную нарциссическую пустоту и чувство изоляции и одиночества.
Современные индустриальные общества породили не только взрыв ожиданий и надежд, но и бурный рост специализации, которая дала начало множеству новых профессий. Наука разбилась на бесчисленное множество отраслей, совершенно отдельных друг от друга, где узкие специалисты, претендующие на глубокое знание своей области, часто не обладают знаниями ни в какой другой, поэтому способны к научному общению лишь с коллегами по отрасли и даже не ждут, что их поймут другие специалисты, не говоря уже о широкой публике. Такое разделение труда и знаний по небольшим и отдельным территориям изолирует людей друг от друга и от общего мира, ибо они не в состоянии по-настоящему узнать или понять, что делают люди вне их круга, какие мысли их занимают, как не могут увидеть и общую картину мира за забором собственной области знаний. Люди "с другой стороны" видятся лишь как бледные тени, внутренняя жизнь которых не нуждается в понимании или сопереживании. И нет ничего удивительного в том, что люди проводят свое время, приклеившись к телевизору или смакуя скандалы, преподносимые прессой, ибо это и есть для них единственный возможный взгляд на мир вне их круга. Мы все больше и больше разъединяемся между собой и отделяемся от собственного внутреннего мира: мы смотрим друг на друга лишь со стороны – объекты среди объектов, которые могут либо принести пользу, либо, наоборот, помешать. Психология превратилась в психотехнику, в инженерную психологию, философия – в анализ значения слов, внутренний и эмоциональный смысл которых мы не можем постичь и поэтому должны исследовать их как объекты. Неудивительно, что слова "разум", "душа", "психика" стали запретными. Даже в психоанализе основное внимание уделяется не либидо, не сокровенным душевным, часто бессознательным, процессам, но исследованию взаимоотношений – "психологии взаимодействия объектов". В восточноевропейских странах, где поклонялись Марксу и Ленину, идеалы рационального, научно организованного планирования и государственного управления привели к тотальной власти над людьми. Только сейчас там начинают признавать, что за все семьдесят лет так и не удалось реализовать мечты о просвещенной, рационально организованной экономике, но лишь создать тиранию, лишившую народ свободы и в конечном итоге так и не давшую обещанных благ и царства изобилия. Результатом коммунистического строя стали диктатура, коррупция и промышленная неэффективность. Все средства принуждения, секретная полиция, политические тюрьмы и лагеря, институты промывания мозгов, по Павлову, полчища пропагандистов – ничто не смогло заставить людской разум полностью подчиниться и служить господствующему строю. Когда я пишу эти строки, разрушается Берлинская стена и над Германией и другими восточноевропейскими странами поднимается великий клич радости, наконец-то возвещающий крах диктатуры и коммунистических иллюзий.
Запад, без сомнения, сохранил свою свободу, но какой ценой? Не столько тяжелым, как в старину, трудом, ибо машинная технология действительно облегчила труд человека физически, но все большей объективизацией и обезличенностью человеческой психики и разума. Но, по-видимому, главным все- таки является наше отношение к миру вокруг нас, к природе и планете. В нашей неистовой погоне за изобилием мы откатились к обычаям ледниковой эпохи, когда наши предки видели в природе враждебную силу, с которой следует бороться со всей решительностью и храбростью и всеми доступными им средствами. В наше время средства производства становятся все более агрессивными, они бьются с силами природы и пытаются подчинить ее себе, и все это из-за прибыли. Древний инстинкт – одержать победу над природным окружением, заставить его подчиниться, садистское удовольствие от того, что это удалось, – вновь возрождается и оправдывается во имя прагматических целей. В нас вновь возобладало агрессивное либидо – сжатые губы, сжатые челюсти – в отношении к главному объекту наших потребностей, этой всеохватной кормящей груди – нашей планете. И эти агрессивные зубы, воплощенные в механизмах, которыми мы пользуемся и которым поклоняемся, вгрызаются в природу и, как мы уже начинаем понимать, наносят ей непоправимый вред. Природа уже не та безгранично щедрая кормилица, не бездонный резервуар для наших отбросов: воздух, биосфера, озоновый слой, реки и моря, даже сама земля и живые организмы на ней, растения и животные – все разрушается в нашей прожорливой пасти – машинной системе. Наша агрессивная мощь слишком велика, чтобы природа могла ей противостоять без последствий, и сейчас ее способность к регенерации уже под вопросом. Наши древние инстинкты, до сих пор позволявшие человеку выжить и обрести власть над всем живущим, вдруг внезапно обернулись против нас же, угрожая гибелью. Мужская сила и доблесть, прежде бывшие решающими качествами для выживания, вынуждены теперь трансформироваться, будучи уже не нужны и даже нежелательны. И перед человеком встает новый кризис осознания личности: если не старые проверенные импульсы, если не поклонение силе и мощи, то что? И вопрос этот отнюдь не так беспочвен и мимолетен, как пытаются представить многие циники или "знатоки человеческой души".
Поскольку мы все больше проецируем свое нарциссическое и творческое либидо на механизмы, которые двигают всей нашей жизнью, мы лишаемся своей силы и нарциссического опыта. Механизмы, которые мы производим, становятся гигантскими инструментами, сводящими на нет усилия и умения собственных рук, лишают нас удовлетворения от того, чтобы сотворить что- то своими руками, сделать их, как говорил Кант, "активным фактором, определяющим нашу жизнь". Даже наш разум, интеллект и воображение отходят на второй план перед компьютеризированными думающими машинами, и мы становимся слишком зависимы от гигантских инструментов и орудий. Пожалуй, тут уместна аналогия с мамонтами и саблезубыми тиграми и даже динозаврами. Нажимая на кнопки, чтобы получить немедленные ответы и решения, неотлучно следя за графиками и цифрами на экране монитора, мы сужаем свое психическое пространство до машинного слога, до мышления заголовками массовых изданий и отрывочных лозунгов, понятных без размышления, откатываясь к младенческим формам познания и реакций и замыкая таким образом высшие функции коры головного мозга. Другими словами, чем выше наше технологическое совершенство, тем более беспомощными мы становимся как отдельные индивиды. И вот уже наши ученые считают, что разум, психика и личность – явления непознаваемые, поэтому стоит изучать лишь рефлексы и реакции на внешние стимулы.
Чем сильнее мы зависим от императивов технологии, определяющей нашу жизнь, тем больше нам приходится быть в услужении у технократической бюрократии, которая рассматривает нас как объекты, не интересуясь нашей психикой и глубиной личности. Уже несущественно, что происходит в душе человека. Эти регрессивные психические процессы хорошо видны в искусстве, где преобладает культ инфантилизма. Танец превращается в набор спазматических движений, музыка – в неразборчивые звуки, а лепет младенцев – выражение желания, с одной стороны, и десублимированной агрессии и животных инстинктов, с другой, – кажется интересным и занимательным. Что касается политики и религии, то в этой области мы встречаем всплеск фундаменталистского фанатизма, национализма, расизма. Все чаще в сложнейшем технологическом мире люди превращаются в анонимные объекты, неспособные ни понять, ни контролировать этот мир техники, что побуждает их к поиску новой индивидуальности в форме примитивных движений протеста, нередко принимающих характер злобный, истеричный и жестокий.
Помимо того открытия, о котором я упомянул в начале этой главы, а именно осознания младенцем материнского либидо, как положительного, так и отрицательного, есть и другое, которое сводится к тому, что агрессия – это производное влечение, реакция на закрытое, "бронированное", мертвое материнское либидо и отрицательное окружение. Дети, с одной стороны, интроецируют родительские страхи и торможения, а с другой – агрессивно реагируют на них, становясь таким образом в агрессивную позицию по отношению и к собственным торможениям и тревогам, и ко всему окружающему. Они подавляют свое либидо и одновременно гневно реагируют на эту репрессию, ощущая ее не только в себе, но и со стороны окружающего внешнего мира. В первый момент они ощущают депрессию и тревогу, а в следующий – гнев и агрессию. Вся эта тревога и агрессия передается и их детям, что порождает бесконечную цепь патологий от поколения к поколению. Психоаналитики, к какой бы школе они ни принадлежали, пытаются помочь разорвать этот порочный круг.
В своей лечебной практике я нередко вижу необходимость задать пациенту вопрос, чаще всего под гипнозом, кем он на самом деле, в глубине своей души, хотел бы быть. И обычно, часто сразу же, иногда по размышлении, возникает некий совершенно новый образ личности, отражающий глубокие либидозные влечения. Душа, о которой мы говорили, этот глубокий резервуар истинного Я, выступает на поверхность и трансформирует личность. Напряженные, сжатые губы расслабляются, становятся мягкими и чувствительными, выражая желание любить и быть любимым, и все тело, которое прежде тоже было скованным и часто деформированным, освобождается от напряжения под напором либидозных ощущений, которые оно излучает. Нет смысла вдаваться в подробности этих трансформаций, нередко весьма драматичных. Но совершенно очевидно, что пациентов эти новые образы собственной личности вдохновляют, они начинают не только четко осознавать, какими им хотелось бы быть, но и верить, что достичь этого вполне возможно.
В наше время нетрудно заметить все эти деформации, тревоги и яростные вспышки, преобладающие в общественных отношениях всего человечества, и, конечно, было бы прекрасно, если бы мы смогли разглядеть свой коллективный потенциал и поверить в него: увидеть возможность для человека открыть свое глубинное либидо, примирить свой внутренний мир с внешним, открыть для себя истинную действительность и признать ее. Планета должна стать нашим
Домом, а не внешним недобрым и опасным миром, с которым следует бороться и эксплуатировать его, не считаясь с его нуждами. Человеческое Эго должно соотноситься не с Супер-Эго, а с Ид, а Супер-Эго должно учитывать интересы Эго и превратиться в Эго-идеал. Таким путем мы могли бы освободиться от своих инфантильных фиксаций и их фантасмагории, увидеть друг друга в истинном свете, с новым осознанием самих себя и окружающих.
Быть по-настоящему зрелым взрослым означает обрести способность освободиться от инфантильных фиксаций, если в них намечаются признаки патологии. Разумеется, гораздо легче заметить патологические признаки невроза или психоза у отдельного индивида, нежели у целого общества или культуры. Однако двадцатый век, да и вся наша предшествующая история не оставляют сомнения в том, что в социальной ткани нашей культуры развивается патология, все более и более опасная. Взросление не только прожитыми годами, но зрелым разумом должно привести людей к осознанию деформаций и заболеваний их общества и к стремлению использовать все возможности человечества для исправления.